Гуля стояла около двери палаты Антона — палаты платной, рассчитанной на одного человека — и боялась войти в нее. А в остальном все вышло удачно: пустили в отделение свободно (она как раз попала в часы посещений), объяснили, куда пройти, и даже выдали бахилы.

Гуля переложила в другую руку бутылку с минералкой, поправила на плече сумку, провела ладонями по любимому оранжевому сарафану. Раз пришла, надо зайти.

Решимость ее покинула именно у двери палаты, в то время как в больницу Гуля приехала с нерушимой уверенностью, что ей нужно здесь быть. Теперь уверенность таяла на глазах.

Предупредить заранее, спросить, можно ли сегодня — это были бы правильные шаги. Но она уже приехала, минералку купила, которую четыре года назад всегда пил на тренировках Антон — чисто символически, потому как не знала, что ему привезти, а еще — боясь показаться навязчивой. Неужели уезжать обратно?

Он может сказать Гуле совершенно справедливо: «Приходи через неделю, как сказала моя бабушка. Сегодня я тебя не звал».

Ей нужно увидеть Тошу именно сегодня, чтобы успокоиться. И извиниться.

Гуля готова была услышать, как Тошка ее пошлет куда-нибудь всерьез и надолго.

Она стукнула по двери раз, другой. Не выдержав, открыла дверь, заглянула в палату.

Комната была небольшой, очень светлой и уютной. Кровать, стул, тумбочка, холодильник, телевизор напротив кровати на подставке.

Задержав дыхание, Гуля шагнула в палату и прикрыла за собой дверь.

Антон никак не отреагировал на ее приход, даже головы не повернул. Подойдя ближе, Гуля поняла, почему: он слушал музыку в наушниках, закрыв глаза.

Она, остановившись напротив кровати Антона, всмотрелась в его изменившееся лицо, измученное и печальное. Черты лица стали острее и жестче; он был небрит, и хотя трехдневная щетина на подбородке даже шла ему, Гуля никогда не видела Тошу небритым. Для него это было несвойственно.

Гуля не стала дотрагиваться до Антона. Подвинув стул и поставив бутылку на подоконник, села у окна. Оперлась щекой о кулак, смотрела на неподвижно лежащего Тошку и была готова была плакать навзрыд от безысходности и сострадания: настолько странно было видеть Антона, лежащего на больничной койке. Он был весь — движение, весь — танец, весь — свобода! А теперь лежит на постели, прикрытый беленькой простынкой…

Антон пошевелился, открыл глаза. Увидев Гулю, посмотрел на нее с недоумением. Он явно не ожидал ее здесь увидеть.

— Антон, привет… — Гуля, встав со стула, не спеша подходила к кровати Антона. Недоумение на его лице тут же сменилось замкнутостью и отчужденностью.

— Привет, — ответил Антон и, вытащив из ушей наушники, отвернулся. Уставился в стену, закусив нижнюю губу.

Сердце Гули обливалось кровью. Кому, как не ей, представлять, чего он лишился! Танцы и огонь были его жизнью, его любовью, его страстью — его всем. И в одну секунду это потерять…

Гуля приблизилась к его кровати, присела на краешек. Наверно, такое было наглостью с ее стороны — прийти сюда без приглашения. Антон рассматривал стену, после — простыню, прикрывающую его тело, и не поднимал на Гулю глаз. Полное, совершенное отчуждение.

— Как дела? — аккуратно спросила Гуля.

— Нормально. Как видишь, — сказал Антон без выражения. Он был не здесь — в своих мыслях. И последние были далеко не веселыми.

Гуля не знала, как утешить Антона, что говорить дальше.

— Я надеюсь, это ненадолго? Когда вернешься? Без тебя, Антон, без твоего «Фристайла»…

— Перестань, Гуля! Ты типа хочешь меня поддержать? Ты поддержала. Спасибо, что пришла. Свободна. Дверь сама знаешь где, — Антон смотрел в окно. Гуля вгляделось в его напряженное лицо, полные горя голубые глаза и проигнорировала обидные слова.

Слишком долго она завидовала Антону, обижалась, злилась на него. Конкурент повержен, сошел с дистанции, ему тяжело и плохо… Тот человек, который обидел ее, причинил боль, теперь страдает.

Надо было радоваться. Только Гуля чувствовала его боль как свою. И ничего приятного здесь для нее не было и быть не могло.

— Это моя бабушка тебя попросила навестить меня? — Антон все-таки нарушил молчание. Скользнув по Гуле ничего не выражающим взглядом, вновь опустил взгляд на простыню, — никому, кроме своих, не афишировал, что так вышло. Думал, за недельку приду в себя, оклемаюсь… Я сегодня не в лучшей моральной форме, так что не особо хочется принимать гостей. И я сейчас не самый замечательный собеседник, Гуль, — Антон оставался собой: сильным духом человеком, привыкшим к трудностям и научившимся преодолевать их, никого не осуждая.

Боль выворачивала Гулю изнутри. Слезы выступили на глазах, и Гуля заморгала часто-часто: если Антон их увидит, они обидят его. Жалость всегда унижает таких, как Тошка.

— Она мне позвонила, да. Сказала, чтобы я когда-нибудь навестила тебя. Я пришла сразу же. Что значит — «когда-нибудь навестить»? — возмутилась Гуля.

— Ясно. Спасибо, Гуль, — и вновь молчание.

Гуле хотелось сказать ему так много! Только нужных слов не находилось. Как сказать, что она его любит? Выпалить сию секунду? «Антон, я давно тебе хочу сказать, что тебя люблю, и мне все равно, что у тебя с ногой!» Глупо. Она бы сама в жизни не поверила, если бы ей так сказали.

— Как это произошло? — тихо спросила Гуля.

Антон хмыкнул, немного оживившись:

— Не поверишь. Не на выступлении и не на трюке! На тренировке у меня в танцевальном центре. Объяснял начинашкам легкий прыжок из модерна. И вот — дообъяснялся. Прыгнул неудачно. Вдвойне обидно… Я бы понял, если бы сложный трюк. А здесь — на ровном месте…

Гуля сочувственно покачала головой, хотела дотронуться участливо до Антошкиной руки. Вовремя спохватилась, отдернула уже было протянувшуюся к его руке свою ладонь. Вдруг не так поймет?

— Ничего, Тош, все же будет нормально, правда? Ты скоро опять будешь танцевать. Ничего, немного подлечишься, опять в огонь…

Болезненная гримаса на лице Антона заставила Гулю умолкнуть и проклясть себя за то, что начала говорить дурацкие общие фразы, всегда тягостные для людей, которым их говорят. Гуля будто со стороны услышала в них скрытое злорадство и ужаснулась себе. Иногда действительно лучше жевать, чем говорить. Или стоит просто молчать.

— Я не знаю, Гуля, когда вернусь. Мне ничего не обещали врачи. Ничего. Либо повезет, либо я так и останусь хромым на всю жизнь. Или еще чего хуже. Так что в ближайшее время я не вернусь. Ни в танцы, ни в огонь. Никуда…

Гуля широко раскрыла глаза. Не может быть! Она не представляла артистический мир без Антона. Без кого угодно, даже без своего коллектива, но только не без Антона.

— Антон… Нет! Ты что говоришь?!

— Наверно, мне пора взрослеть, Гуля, — горько усмехнулся Антон, — взрослеть… Скакать до тридцати лет через горящую веревочку — это слишком. Жизнь намекает: иди, Антон, работай. Как все. Ладно, ничего, — Антон отвернулся, прищурившись, и немигающим взглядом уставился в стену.

— Нет, Антон! Ты что? Огонь — это же твое! Блин, да ты… да ты лучший фаерщик из тех, кого я видела! Ты… ты суперский! Что значит — «как все»? Антон, у тебя талант, зачем тебе быть как все? — воскликнула Гуля, ошарашенно мотая головой, — Антон…

— Ладно, остынь, Гуля, — Антошкины губы чуть скривились в невеселой улыбке. Глаза же остались такими же скорбными, — зачем ты мне душу рвешь? Если даже все, что ты сказала, правда, то это в прошлом. Я был таким, Гуля. Был. Теперь я — никто. Калека, — последнее слово он произнес с потрясшей Гулю интонацией, от которой она сама уставилась на Тошкину простыню.

Гуля не могла сообразить, что сказать еще ему в утешение. Что она в школе читала «Повесть о настоящем человеке», главный герой которой научился танцевать на протезах? Это вряд ли успокоит Антона, а из уст Гули такой факт будет звучать как откровенная издевка. У нее-то все отлично, она-то танцевать может.

— Раз пришла, давай поговорим об одной вещи, — неожиданно проговорил Антон, уставившись на Гулю холодно и отстранённо.

— Давай, — Гуля готова была выслушать сейчас что угодно. О себе — в том числе.

— Мне придется уйти, Гуля, — еле заметная судорога пробежала по лицу Антона, — уйти… из фаера. Мой коллектив остается без руководителя. Я хочу отдать…отдать его тебе.

— Что? — Гуля не поняла, что произнес Антон. Он бредит?

— Теперь ты станешь руководителем моего коллектива. Основным танцором, хореографом… Всем, чем раньше занимался я, займешься ты. Конечно, ты не сможешь исполнять некоторые трюки, которые делал я, и какие-то номера придется убрать из репертуара навсегда. Но, я думаю, ты придумаешь другое, заменишь мои номера своими…Поначалу я помогу тебе: посоветую, кого из парней поставить в главные исполнители и прочее. Ребята тебе слова поперек не скажут. Ни они, ни девочки. У меня хороший сплоченный коллектив, кроме того, я проведу с ними разъяснительную беседу, да и ты, думаю, сможешь их удержать и направить как руководитель. Имя «Фристайла» хорошо раскручено, при умелом управлении ты сможешь добиться еще большей известности коллектива.

— Антон, что…

Гуля хотела перебить Антона, но тот, казалось, не слышал ее:

— Нужно занимать освободившуюся нишу скорее, Гуля. Пока ее не занял кто-то другой, тот же «Фаер дрим», например. Тем более, ты же всегда мечтала быть первой, не так ли? Гордая Гуля всегда хотела обойти всех, — скривил губы Антон, и глаза стали еще более печальными, а Гуле захотелось кричать, — Ты же всегда хотела кому-то что-то доказать? Давай начистоту. Даже не кому-то — мне. Я не знаю, зачем тебе это было надо. Как будто я кто-то уж… я даже слова не подберу… Короче. Забирай мой «Фристайл» себе. Теперь ты первая фаерщица в городе, даже мои сильные парни — не в счет. Они всего лишь исполнители, не больше. Люди, которые слепо делают то, что им скажешь. И ни одна девочка не переплюнет тебя, Гуля. Ты — первая на пьедестала. Виват, королева! Только поспеши. В нашем деле остановка равна падению…

Гуле было невыразимо стыдно. Он знает, что Гуля завидовала ему. Откуда?

— Это тебе Ира сказала?

— Она в том числе. Я долго не верил, все смеялся, говорил себе: «Зачем это Гуле?» Ведь я — это я, ты — это ты. Каждый из нас интересен по-своему. На мой коллектив тоже постоянно смотреть устанешь, нужно разнообразие… Конкуренция всегда должна быть, коллективы развиваются, соревнуясь друг с другом! Я не могу полностью монополизировать шоу огня. То есть не мог…

По щеке Гули потекла слеза. Королева. Как беспощадно это звучало для Гули!

А вся зависть и постоянное стремление стать лучше Антона были лишь из-за того, что Гуле хотелось дотянуться до Антона, быть к нему ближе, пусть и таким странным и непонятным способом. Тогда Тоша наконец заметил бы ее. Заметил так, что не смог бы отмахнуться. Она была бы всегда на глазах, и он помнил о ней — постоянно, неизменно.

— Мне параллельно, что тебе сказала Ира, Антон, и что говорили другие обо мне, — твердо произнесла Гуля, честно глядя Антону прямо в глаза, — но вот что скажу тебе я сейчас. Антон будет снова танцевать в своем «Фристайле». Это не обсуждается, это такая же истина, как и то, что я сейчас сижу рядом с тобой. Я так сказала. И пока не танцует Антон, не танцует Гуля. Вообще не танцует. Никакие танцы. Ни огонь, ни любимый восток — ничего! Это тоже не обсуждается. Я пойду работать в магазин и буду ждать, пока ты не выздоровеешь, ясно? Пока ты танцевать не начнешь, не начну и я. Пусть забывают мой коллектив и возникает много-много новых фаерщиков, пусть я потеряю море денег и море заказов — все равно! Тебе больно, ты страдаешь — значит, я страдаю вместе с тобой. Потому что… потому что… — спазм сдавил горло Гули. Она задыхалась, не имея возможности закончить свою пламенную речь, которая так хорошо начиналась. Антон, встрепенувшись, резко сел на кровати, схватил Гулину ладонь и сильно сжал.

— Гуля…

— Да потому что, если не танцуешь ты, если нет тебя, мне какая в этом надобность! Дурак! — Гуля уже ревела, размазывая слезы ладонью по лицу, — Отвали, Антон, я все сказала! Я не буду танцевать тоже! Мне не нужен твой дурацкий коллектив и не был нужен никогда! И не нужно мне быть первой, мне вообще не это нужно! — всхлипывала Гуля. Она попыталась было убежать, но Антон крепко держал Гулину руку. Вырвать ее из железной ладони Антона не получалось.

— Пусти меня! — попыталась в который раз выдернуть руку Гуля, как подвинувшийся Антон притянул ее к себе и крепко обнял.

— Гулечка, не плачь, — прошептал он, и Гуля услышала дрожь в его голосе, которая заставила насторожиться и замереть в его объятьях. А еще — вспомнить, что он страдает, и устыдиться своих криков, — не плачь, пожалуйста…

Антон целовал ее волосы, гладил пальцами ее лицо:

— Не плачь! Мне все равно, что о тебе говорили, правда. Ты самая лучшая, самая красивая. Я..Гуля, у меня… у меня столько с тобой связано.

Гуля отстранилась от Антона. «Связано» у него с ней. Она его любит, а «связано» — это все-таки не любовь, так! Погладить по головке малую девочку.

— Зашибись, — пробормотала, всхлипнув, — ладно, все нормально, Антон. Я выполню, что обещала. А ты быстрее выздоравливай, понял? Я без танцев сдохну. Пошла я, наверно. Извини за…

Глаза Антона вспыхнули.

— Ты когда-нибудь дашь мне сказать, мисс гордячка? Или мне опять придумывать, как сделать так, чтобы вы меня послушали, королевна?

— Я не королевна!

— Бл. дь, — прошептал Антон, не дав закончить Гуле, притянул к себе, накрывая ее губы своими, целуя настойчиво, но нежно.

— Вот так лучше? Ты помолчишь, пока я все не скажу? — поинтересовался Антон, глядя в затуманившиеся глаза Гули.

— Да- а…

Антон вновь взял ее за руку, и, чуть улыбнувшись, заглянул в ее глаза открыто и искренне.

— Я давно хотел поговорить с тобой, Гуль. Давно хотел предложить тебе встречаться, быть моей девушкой… ладно, по порядку. Расскажу с самого начала. Теперь мне плевать, как ты отреагируешь. Я понял для себя: надо о наболевшем рассказать, а дальше — отпустить все и жить с чистым сердцем…

Гуля сидела рядом с Антоном, почти не дыша.

Тошка оперся на спинку кровати, в эти мгновения превратившись в себя прежнего: из глаз ушла затравленность и боль, а выражение лица стало дружелюбным, даже немного радостным.

— Несколько лет назад я был очень многообещающим танцором — так говорили мне мои преподаватели, руководители коллектива… Речь не об этом. Однажды я пошел на День рождения к своему приятелю и впервые увидел там фаер-шоу. Конечно, я слышал о том, что танцуют с огнем и раньше, но…Но слышать и видеть — разные вещи. И я впервые увидел тебя.

Гуля затеребила краешек простыни. О, эту встречу она отлично помнила!

— Ты тогда подошла близко-близко. Такая молоденькая, такая милая. Улыбалась чуть испуганно, помню, и я подумал: «Девочка только недавно начала выступать». Огонь меня потряс. Это было захватывающе, и в то же время так опасно! Я почувствовал его опасность, когда ты нечаянно попала горящим поем себе в голову. Никогда не забуду. Я и сам не раз жегся после, и видел, как жгутся на выступлениях мои девочки, но тогда я испугался за тебя о-очень сильно.

А потом ты улыбнулась, — глаза Антона стали мечтательными, — улыбнулась так… так по-настоящему. И почему-то посмотрела на меня. А у меня сердце екнуло, правда! Никогда такого не испытывал! Не люблю косяков, Гуля, ни своих, ни чужих, ты в курсе. Не любил никогда. У тебя был на том вступлении крупный косяк, если уж мерить нашими сегодняшними мерками. Но ты собралась тогда и достойно из него вышла. И эти яркие, живые эмоции! Вредная такая улыбочка, едкая — и отчаянная, потому что ты понимала, что накосячила, и что я увидел. Тот вечер навсегда перечеркнул мою танцевальную карьеру: я понял, чему посвящу себя. Я влюбился. Влюбился в огонь и еще в кое-кого…

«Тошка прикалывается», — успокоила себя Гуля. Быть не может, что он говорит про нее!

— Я попросился к вам в коллектив, — с легкой улыбкой, не отводя взгляд от удивленного лица Гули и держа ее за руку, рассказывал Антон, — мне очень повезло, что я именно хореограф, иначе бы меня не взял Женек: почему-то он зациклился, что ему нужны хореографы. А так он меня принял, и я смог познакомиться с тобой поближе. Помню, ты не очень обрадовалась, когда я пришел в коллектив. Вернее, очень не обрадовалась. Потом вроде бы оттаяла, объяснять стала. Тем более, на меня много времени никто не тратил, все занимались собой. Кроме тебя. Я было понадеялся, думал, подружимся, все такое… А потом узнал, что вы с Женьком встречаетесь. Он сам ко мне как-то подошел и сказал об этом. Чтобы я не лез к тебе.

— Я не встречалась тогда с Женьком. Уже не встречалась, — не смогла не ответить Гуля.

Антон кивнул:

— Я тогда не понял. Если мне говорят: «Не лезь в наши отношения», я не лезу. Тем более, ты ко мне никакого особого внимания не проявляла, кроме дружеского. Ну, что дальше? Я привык, что мы с тобой друзья, общался с другими девочками, искал любовь — все, как надо. Налаживал отношения и с тобой, как-то мне даже удалось проводить тебя до дома… В меня твой отец тогда пульнул бутылкой, помню.

Гуля нахмурилась, но промолчала. Все так и было, здесь не оправдаешься, не она же в Тошу бутылкой швыряла.

— А на следующий день Женек отозвал меня в сторонку и сказал, что если случится ещё одно провожание, я вылечу из коллектива. А я прикипел к огню, прикипел ко всему… К тебе… И ты была чужой девушкой…Я пообещал, что больше этого делать не буду. Извинился перед Женьком за то, что тебя проводил. Он меня вроде бы простил тогда и обрадовал, что скоро ты с ним в Москву уедешь. Колеблешься вроде бы, но уедешь. Я тоже так думал. Если с парнем своим, почему бы не уехать?

Гуля задышала чаще, еле сдерживаясь, чтобы вслух не выругаться. Женек — урод! Сволочь! Отомстил за отказы ей, вот…! «Гулечка, пойдем ко мне… Я придумал новые комбинации!», «Гулечка, нам стоит опять быть вместе, как считаешь, крошка?», «Гулечка, мы едем в Москву, покорять столицу! Надо быстрее покупать билеты!».

— А потом ты осталась, и я предложил тебе работать вместе со мной. Ты сказала: хочешь одна. Тогда я понял, что тебе не нужен. И никогда особо не был нужен. Я повернулся и ушел. Зачем унижаться? Набрал людей, начал тренировать их, придумал зрелищные номера. Зарабатывал деньги, зарабатывал имя для коллектива… Вырвался вперед, стал одним из лучших фаерщиков по городу, но каково мне было! Тренировки с огнем, занятия в танцевальном центре… Я вел много групп, чтобы заработать, чтобы отдать долги, расплатиться с бабушкой. Жил тут же, на работе: с родителями не хотел, большой мальчик. Встречался с девушками, но мало кто из них задержался надолго. Им казалось, что я слишком люблю выступления, огонь, и на них не обращаю внимания. Может, они были правы… Кое-кто смог примириться с моими увлечениями, только я их не любил… Да ладно, это все лишнее. Периодически я смотрел, что делаешь ты. На расстоянии, не подходя близко. Слышал о тебе от ведущих, иногда мне показывали записи твоих выступлений. Так, болтали ни о чем, и я спрашивал типа ради любопытства. Я знал, что ты тоже с кем-то встречаешься, Аишка говорила как-то, ну… Жизнь есть жизнь. А потом я раздал долги, купил квартиру, сделал ремонт. Машина, квартира — то, ради чего я пахал, ради чего ударился в шоу, позабыв обо всем на свете. Было как прозрение. Я остановился и оглянулся назад. И не увидел около себя никого. Никого, по большому счету. Стал вновь уделять больше внимания модерну — и осознал, что здесь все плохо, с эмоциями отстой. И везде плохо. Тут мне пришла в голову идея с танго, и я понял, с кем хочу его станцевать. С тобой.

Гуля вздрогнула. Антон же продолжал улыбаться, не отрывая взгляда от ее лица.

— Я еще посмотрел тогда твою программу а — ля восток, где у вас костюмки ну очень открытые. Слышала мудрую фразу: «Чем больше женщина раздета, тем хуже у нее с танцем».? Конечно, не всегда хуже, если в реальности. Но фраза в чем-то верна — трудно объяснить… Когда нечего показать уже, и нет идей, обычно раздеваются. Я понимаю эту фразу как-то так. Тем более, ты понизила цены выступлений своего коллектива — это тоже о чем-то говорит! Не надо было, не стоило, так бизнес не ведут… Я тебе сказал об этом раньше. Решил вновь тебе предложить станцевать со мной, поработать вместе, хотя был уверен, что ты мне откажешь. А вдруг, думал, получится? Не получилось.

Антон рассказывал Гуле вещи, казавшееся ей необыкновенными. Никогда бы подобное не пришло ей в голову! Хотя…

— При встрече с тобой в «Мае» я понял две вещи. Первая: тебе была интересна моя задумка. И второе: что-то у тебя произошло, и ты ко мне стала относиться по-другому, или я чего-то раньше не догонял… Я хореограф, Гуля, умею подмечать чужие движения. Твое лицо, твое тело кричало, что я смущаю тебя. Как раньше. Лет пять назад я не понимал этого, списывал на Женьку, на твою молодость — на что угодно! Прошло четыре года, а ты все смущалась, и смотрела на меня…блин, я не могу объяснить, что я понял. Но тогда я решил, что от тебя не отстану, и добьюсь, чтобы мы станцевали вместе. А уж когда я твой восток увидел…Блин, несколько ночей уснуть не мог, все представлял тебя… А кастинг — для отвода глаз. Хотел прийти к тебе после него и пожаловаться, что нет хороших девчонок, танцевать не с кем, Гуля, давай попробуем. Неожиданно на кастинг пришла твоя Ира. Думал, мне повезло. Я мог предугадать, как ты психанешь, и не глядя выбрал ее, чтобы ты пришла, и мы решили насущный вопрос. Я бы уговорил тебя станцевать со мной. Думал, ты придешь и попросишь… поменяться на нее, например. Но я не учел, какая ты гордая. Ты просто меня послала, и Иру ты тоже послала. Как ты меня не расстреляла из чего-нибудь прямо на благотворительной площадке, до сих пор удивляюсь, но я специально вышел на сцену. Чтобы проверить кое-что. И парням сказал заранее, что орать, — Антон усмехнулся, провел по лицу рукой, взъерошил волосы и вновь прямо глянул на Гулю.

— Аише ты предложил, чтобы я вышла на сцену, так? — перебила Антона Гуля.

Антон издал тихий смешок.

— Допустим. Она раскололась, что ли? Я только намекнул: «Разве Гуля не танцует? Почему она не занята в благотворительном вечере? Пусть хотя бы целуется с кем-нибудь, потому что это неправильно: мы работаем, а Гуля отдыхает…» Аишке только намекни! Ты мне опять не даешь говорить. Понимаешь, наверно, что я хочу сказать?

— Нет, — замотала головой Гуля, — нет… Антон, я даже…

— Рот закрой, все испортишь. Ты хотела меня. И не просто хотела. Я тебе нравлюсь, Гуля. Верно? Без влюбленности так не целуются, или я не прав?

Гуля почувствовала, как щеки и лоб горят огнем.

— Краснеешь? Да, Гуля? Но ты опять убежала, и меня опять послала, когда я тебя предложил подвезти. Твою мать, подумал я тогда, мы с тобой все равно станцуем, и ты мне за все ответишь. За то время, пока я сох по тебе, малолетке…За мою необъяснимую влюбленность в тебя. За то, что заставила меня влюбиться в огонь и бросить народный коллектив… короче, за все. Я уже строил планы, как это сделать, и вдруг встретил тебя в ночном клубе. Ты попросилась ко мне переночевать… Я бы отвез тебя к себе домой, дома у меня намного лучше условия, но отлично представлял, что ты откажешься, и не стал предлагать. Когда тебя в клубе увидел… маленькая, съежившаяся… — ладонь Антона нежно погладила руку Гули, — Было просто… не могу сказать как! Но я не мог не намекнуть о танце. И ты согласилась! Блин, я еле сдержался, чтобы не расцеловать и раздеть тебя той ночью! Настолько податливая была, беззащитная… А утром Гуля стала собой, как обычно. Упрямая и вредная. Почему я в тебя влюбился, не могу объяснить себе никак. Никогда не мог… Я сообразил, что с утра ничего от тебя не добьюсь. Только вечером, когда выступлю, когда будет темно. Ночь расслабляет, делает ближе, пусть она и только за окном…Я надеялся, что что-то будет, и одновременно уже ни на что не надеялся.

Эта ночь многое изменила для меня. Во-первых, я понял, что у нас взаимные чувства, и то, как ты прижималась ко мне, какой была в постели, говорило, что я тебе очень нужен. И еще я осознал, что это танго с тобой я вряд ли смогу танцевать для зрителей. Слишком личным для меня оно стало, а я, видно, не такой уж профессионал…или просто не хочу в данный момент показывать другим, кого люблю. Кое-что в жизни должно быть не для всех, тем более, когда у нас с тобой ничего не понятно. Я это и хотел сказать тебе тем утром, когда ты убежала от меня. Понимаю, что ты подумала, Гуль. Но я тогда не был готов тебе вывалить всю правду. Не мог. Как сказать, когда сказать, как ты воспримешь… Сердце открывать перед другим человеком, говорить о самом главном — сложнее всего, — глаза Антона блестели, как голубые озера, освещенные солнцем, — а дальше ты мне еще добавила, и я нормально психанул… Ладно, опустим остальное. Главное ты услышала. Мне кажется, ты похожа на огонь. Такая же гордая, непокорная, обжигающая… и можешь быть мягкой и теплой. Никогда не забуду, как ты мне сочувствовала, как носила пирожки и компоты в больницу лет пять назад, когда я болел. Помнишь? Как помогала и объясняла, хотя и зыркала параллельно не слишком добро. Я многое взял на себя: организационные вопросы, рекламу; ты мне благодарна вовсе не была, кажется, даже обижалась. А я просто хотел тебе помочь…

Слезы лились из глаз Гули, просто лились. От того, что слова Тошки были такими любящими и добрыми, но больше — от того, что она была совершенно счастлива.

— Я люблю тебя. Что угодно делай с моими словами, кому угодно говори. Можешь насмехаться, пересказывать всем, какой Антон дурак. Теперь я никто в артистическом мире, я ухожу. Могу себе позволить быть предельно честным. Но, мне кажется, ты не будешь смеяться. Я хотел напоследок подарить тебе самое дорогое, что у меня есть — мой «Фристайл», мое дело… Все-таки я ухожу не с пустыми руками. Ну вот, я тебе всю душу раскрыл…

— А Ира? — Гуля пристально посмотрела на Антошку.

— Ира? Она танцует у меня. Когда не хватает девочек. Своих я не могу обидеть, они выступают всегда, а если кого-то не хватает в легких постановках — болеют или еще что — замещает Ира. Недавно на модерн ко мне пришла. Я с ней поговорил почти сразу, чтобы не питала ненужных надежд. Намекнул, что люблю другую, и с ней все сложно. Я многим такое говорил. Истина, между прочим! Мой модерн…э-эх… — погрустнел Антон, пошевелив ногой. Второй двигать не стал, лишь прикоснувшись к ней, сразу же отнял руку.

— Ты будешь танцевать! — убежденно воскликнула Гуля, сжав ладонь Антона своими ладонями, — Пусть не сейчас, попозже. Сейчас просто поставишь вместо себя людей, изменишь номера… Ты немного травмировался, но твой коллектив остался. Ты же не просто танцор, ты хореограф-постановщик! И всегда был им, если мне не изменяет память! Ты остаешься, а я буду с тобой! Мне плевать, хромой, кривой…Это же ты, Тошка! Я буду рядом, если ты захочешь…

— Я придурок, что ли, чтобы от такого отказываться? Особенно после того, как тебе все на духу выложил? Только нужен ли я такой тебе? Калека… — поморщился Антон, кинув взгляд на больное колено.

— Отвали! Ты не калека! Слово это забудь!

— Я слово «отвали» от вас, Гульмира, слышал раз миллион за все время нашего знакомства. Может, заменишь его другим? — ворчливо откликнулся Антон, — и что-нибудь душевное мне скажешь наконец?

— Что я тебя давно люблю? Это же и так понятно! Я бы в жизни не стала спать с парнем из-за какого-то там танца! — да уж, говорить сокровенное было трудновато, и растрогавшаяся от слов Антона Гуля никак не могла озвучить свои чувства. Они были для нее настолько привычными, что, казалось, Тошка о них должен точно знать, — Я люблю тебя, Тош. Тоже давно, еще со старого коллектива. Мне не хотелось показывать, что ты мне нравишься. Если бы я сказала тебе пять лет назад об этом, а ты бы меня послал с моей влюбленностью, было бы ужасно!

— Иди ко мне, — прошептал Антон, раскрыв объятия. Гуля прильнула к нему. Оно поможет и поддержит. Всегда будет рядом — она точно знала.

— Я готова потанцевать в твоем коллективе, но с условием — ты ставишь номера!

— Ну их на фиг, Гуль! Я сейчас так счастлив, что не хочу ни о чем думать, тем более — о номерах! А вот от продолжения танго я бы не отказался…

— Тошка! — шутливо пихнула его в бок Гуля, — уже выздоравливаем?

— Ага, что-то вроде того…

Гуля, радостно смеясь, обвила руками шею Антона и прижалась к его губам.