I. Въ морѣ

Въ одной изъ каютъ парохода, державшаго на Венецію, мужская компанія шумно ужинала à la fourchette. Въ концѣ стола сидѣлъ Бронскій съ двумя Поляками въ національныхъ костюмахъ. Подлѣ него развалился Леонъ, лѣниво помѣшивая свой грогъ. Молодой гарибальдіецъ, въ красной рубахѣ, съ жаромъ объяснялъ отставному зуаву позицію Аспромонте, разставляя по скатерти стаканы и обдавая собесѣдника залпами сигарнаго дыму. Французъ разсѣянно слушалъ, положа локти на столъ и насвистывая марсельезу. Полная беззастѣнчивость выражалась на лицахъ собутыльникомъ, несмотря на то что, обращаясь къ Бронскому, всѣ они звали его генераломъ. Какъ только вино пошло въ круговую и разговоръ сталъ общимъ, графъ оставилъ свое мѣсто и поднялся на палубу.

Темная ночь. Волны хлещутъ о бокъ парохода; бѣлая пѣна съ глухимъ гудомъ дробится въ колесѣ. Инна стоитъ, облокотясь на бортъ и глядя на воду; въ ушахъ смутно проносятся крики капитана, возня матросовъ. У ней на умѣ какая-то безпредметная дума.

— Что жь вы ушли отъ насъ? сказалъ графъ, насилу разглядѣвъ ее при тускломъ свѣтѣ мѣсяца въ бѣлесоватыхъ краяхъ черныхъ облаковъ.

— Что жь мнѣ-то? Я тамъ лишняя, только мѣшала бы.

Графъ оперся на бортъ возлѣ нея, спиной къ морю.

— Право, какъ посмотрю я, какъ имъ весело, какія они всѣ беззаботныя головы, даже страшно становится…. вѣдь этимъ шутить нельзя, дѣло затѣяно громадное…. Неужели намъ на такихъ только разсчитывать?

— Вотъ ужь и на такихъ! отвѣтилъ Бронскій:- это такъ, для обстановки; чтобы видѣли, что наше дѣло — дѣло всѣхъ національностей…. Шли бы вы себѣ въ каюту, ночью будетъ безпокойно, да надо жь и отдохнуть.

— Немногимъ приходитъ въ голову, что тамъ, на твердой землѣ, за крѣпкими затворами, скоро будетъ также ненадежно, какъ здѣсь, задумчиво проговорила она.

— Нѣтъ, многимъ; вы что-то ужь слишкомъ свысока на людей нынче глядите.

— Отчего жь этого никто не высказываетъ?

— Я думаю оттого что въ азбукѣ есть.

— Знаете, я сама очень люблю этотъ тонъ, а сегодня онъ мнѣ почему-то непріятенъ.

— Можетъ-быть вы въ морѣ перераждаетесь?

— Нѣтъ, рѣшительно никакой глупости не могу возразить…. Покойной ночи!

— Завтра Пасха, вспомнилъ ей Бронскій.

Она кликнула Лару, прошла въ свою каюту и взлѣзла въ койку.

Полгода перелетной, заграничной жизни, со всѣми раздражающими впечатлѣніями новизны, пролетѣли для нея какъ одна недѣля. Она прожила ихъ, какъ во снѣ, ловя на лету блескъ и роскошь утонченной цивилизаціи городовъ, которыми проѣзжала, мнѣнія новыхъ людей, съ которыми сталкивалась…. Все это на досугѣ поднялось въ головѣ хаотическою массой воспоминаній; разгоряченный мозгъ боролся съ дремотой, рисуя безсвязныя картины.

То входитъ она съ графомъ въ засѣданіе польскихъ эмигрантовъ, то раздается барабанная дробь, и красноногій батальйонъ, сверкая штыками, идетъ по улицамъ Рима, а тутъ же на площади народъ тѣшится полетомъ голубей изъ-подъ кринолина восковой иммакулаты…. Вдругъ она вздрагиваетъ и поднимается въ койкѣ, такъ четко ей кинулось въ глаза свирѣпое лицо голоднаго ладзарона въ Неаполѣ…. И опять сквозитъ въ дремотной истомѣ: Эльба и Капрера! Два воспоминанія, два человѣка: одинъ задавилъ свободу, и, зажмуря глаза, пошелъ къ тому крайнему абсолютизму, для котораго лошади дороже людей, другой вызвалъ революцію и сталъ орудіемъ чужой мысли. Награда? Одинъ томился на Эльбѣ, другой хромаетъ на Капрерѣ. Результатъ? Гегелевскій нуль? Полипъ, что теперь беззаботно шевелитъ щупальцами у самаго колеса парохода, которое въ пыль его сотретъ?… Она стала забываться въ болѣе или менѣе всѣмъ знакомой галлюцинаціи: какъ будто свѣтлый шарикъ выдѣлился изъ колеблющейся массы, то, зеленоватаго, то лиловаго цвѣта, и все росъ да росъ, охватывая ее, и она качалась въ какомъ-то вихрѣ изъ стороны въ сторону…. Она проснулась…. Шумъ, возня какая-то…. что-то грохнуло наверху…. Она выскочила изъ койки, не удержалась на ногахъ и упала…. Подсвѣчникъ прозвенѣлъ въ темнотѣ…. Стулъ съ шумомъ проѣхалъ мимо…. Лара скользила по паркету, съ воемъ бросаясь именно туда, гдѣ полъ поднимался. Она съ трудомъ добралась до дивана, привинченнаго къ стѣнѣ, и ухватилась за него.

— Инна! крикнулъ Бронскій, вбѣгая опрометью и натыкаясь на нее:- вы не боитесь?

Она молчала.

— Вы не испугались, Инна?

Онъ взялъ ея руку.

— Что это, буря? старалась она придать голосу спокойный тонъ.

— Шквалъ…. Я не хотѣлъ безпокоить васъ. Этого ждали съ утра.

— Вы напрасно не сказали мнѣ…. Неужели вы меня считаете трусихой?

— Простите…. только проснулся и бросился къ вамъ…. Я буду съ вами.

— Нѣтъ, нѣтъ, я не трушу, а такъ…. Ну, да, трушу немножко…. Пойдемте на верхъ, вы тамъ нужны…. А я буду бодрить другихъ…. Видите, у меня и страхъ-то особенный, добавила она, улыбнувшись.

Сильный толчокъ кинулъ ее къ Бронскому; онъ схватилъ ее и прижалъ къ груди. Она тотчасъ освободилась и съ неудовольствіемъ проговорила:- Пойдемте же.

Они взялись за руки и взбѣжали на падубу. Вѣтеръ свистѣлъ въ снастяхъ; волны изрѣдка хлестали черезъ бортъ, и разсыпаясь пѣной и брызгами, обдавали доски, вѣяли въ лицо мокрою пылью…. Люди копошились въ полутьмѣ, капитанъ отрывисто покрикивалъ въ рупоръ.

— E pericolo? крикнула ему Инна, уцѣпившись за канатъ.

— No, no cignora, nullo! спокойно отвѣтилъ онъ. — Венеція передъ вами, только пристать нельзя, будемъ лавировать до утра.

— Братъ! братъ гдѣ? обратилась она къ французу, перебиравшемуся къ ней по снастямъ.

— Спитъ; онъ немножко перехватилъ, усмѣхнулся тотъ.

"Спитъ!" подумала она; "нѣтъ, хватитъ ли силы иначе, а только безсознательно умирать скверно."

Она простояла у каната все время, пока вѣтеръ замѣтно не стихъ и не далъ вздохнуть матросамъ. Обрывки тучъ плавно неслись по небу. На сѣренькомъ фонѣ начинавшагося утра узенькою полоской бѣлѣла Венеція; по водѣ чуть слышно гудѣли колокола.

Бронскій вылѣзъ изъ трюма на палубу, задыхаясь отъ усталости. Куртка распахнулась, мокрыя кудри спускались на лобъ, покрытый крупными каплями пота; глаза смотрѣли весело, самодовольно…. Онъ былъ очень красивъ.

— Прошло? обратился онъ къ капитану:- я славно поработалъ помпами; въ трюмѣ маленькая течь.

Инна выпустила канатъ и подошла къ нему.

— Христосъ воскресе! По вашему, по-русски! Поцѣлуемтесь же! сказалъ графъ, весело глянувъ ей въ лицо.

— Во истину, серіозно проговорила она, вытерла ему лобъ платкомъ и поцѣловала.

Въ полдень, измученная безсонницей, истомленная ночною тревогой, она вышла изъ гондолы на Рива-ди-Шіавони. Леонъ донесъ ее на рукахъ по мраморной лѣстницѣ отеля въ отдѣльную комнату, гдѣ она и проспала до утра.

 

II. Революціонная сорока

— Какая встрѣча! говорилъ на другой день Бронскій входя съ Леономъ къ Иннѣ:- черезъ нумеръ стоитъ русское семейство, давнишніе мои знакомые, мать съ дочерью…. Онѣ хотятъ съ вами познакомиться.

— Очень нужно, сказала Инна.

— Нѣтъ, это стоитъ посмотрѣть, вмѣшался Леонъ, — отмѣннаго сорта особы.

— Ну, просите ихъ. Отдѣлаться, да и конецъ.

Немного спустя Бронскій ввелъ двухъ дамъ, одѣтыхъ à la mode du jour. Старшая такъ и кинулась къ Иннѣ, овладѣла ея рукой и затараторила:

— Мы объ васъ такъ много слышали въ Парижѣ, что какъ только услыхали о вашемъ пріѣздѣ, сейчасъ же хотѣли видѣться съ вами… Баронесса Штейнфельсъ, рекомендовалась она, причемъ весь корпусъ ея тонко перехваченной таліи и руки такъ и работали, такъ и вертѣлись во всѣ стороны… — Ma fille, Мальвина, представила она дочь, остановившуюся поодаль. Та слегка поклонилась Иннѣ.

— Pardon, неизвѣстно для чего заговорила мать, — она у меня такая неживая, цѣлый день въ студіяхъ или за мольбертомъ!

И съ этимъ словомъ плюхнула на диванъ, но и тутъ не могла успокоиться, ѣздила на пружинахъ, клала нога на ногу, и затрещала пуще прежняго.

"Чего ей неймется?" думала Инна, слѣдя въ то же время за дочерью. Та медленно перешла комнату ровною походкой и также плавно опустилась въ кресло у окна. Лицо, слегка подернутое загаромъ, оттѣнявшимъ нѣжный румянецъ, почти пугало строгою правильностью очертаній. Густые каштановые волосы, зачесанные à la reine Margot падали на спину толстымъ шиньйономъ. Инна готова была окрестить ее надутою аристократкой, но глаза новой знакомой смотрѣли такъ умно, просто и покойно, что она невольно подумала: "Задается же такая красота!"

— Какія ужасныя новости изъ Россіи! восклицала матушка:- ужасно! ужасно! Тамъ нисколько не сочувствуютъ національностямъ… Ахъ, Боже мой, что это за люди! У нихъ головы вотъ какъ…. — И съ нарочитымъ проворствомъ она вывернула перчатку наизнанку. — Въ Парижѣ никто не хотѣлъ вѣрить; я говорю: M. Grirardin, да развѣ много такихъ, какъ мы съ Мальвиной. Вы не вѣрьте! насъ въ Россіи очень небольшая кучка.

— Это вы Эмилю Жирардену говорили? спросилъ Бронскій.

— Да, да; какой славный господинъ! Помните, какъ обругалъ Луи Филиппа?

— Къ чему же вы это говорили-то? Онъ и безъ того противъ насъ….

— Какъ, неужели онъ противъ насъ? Я и не знала… Dites je vous en prie! Какъ это можно! Это вопросъ давно порѣшенный Европой, что Польша должна быть свободною! Какъ это можно, не сочувствовать такому движенію! — Мы объ этомъ говорили съ Пьеромъ….

— Съ какимъ Пьеромъ? перебилъ Бронскій.

— А въ Бельгіи съ Прудономъ?

— Ну, что же, какъ вы его нашли? спросила Инна, замѣтно оживлялась.

— О, старѣетъ! почти сѣдой! съ необычайною горестью отозвалась та. — Я говорю: M. Proudhon, Россія — это такая колода, что сорока волами не сдвинешь съ мѣста, а онъ улыбается.

— Я думаю! замѣтила Инна.

— Какъ подумаешь, что скоро надо возвратиться въ это варварское государство, какая скука! Ну, сами посудите, что тамъ дѣлать? Какое мы найдемъ себѣ занятіе?

— Ужь и не придумаю, говорила Инна.

— Одно только — распространятъ новое ученіе, но вѣдь это почти и не дѣло; это просто долгъ каждаго мыслящаго человѣка.

— Графъ, заговорила Мальвина, — имѣете вы извѣстія о Русановѣ?

— Вы его знаете? вскрикнула Инна.

— Кого? переспросила та, остановивъ на ней глаза.

Инна смѣшалась и вспыхнула. Нѣсколько секундъ обѣ пристально глядѣли другъ на друга.

— Мы съ нимъ росли, продолжала Мальвина:- гдѣ онъ? обернулась она къ Бронскому.

— Служтъ въ уланахъ, сказала Инна.

Чуть примѣтное удивленіе блеснуло въ глазахъ M-lle Штейнфельсъ.

— Пойдемте къ Ponte dei Sospiri, подбивала матушка, — взглянемъ на темницы нашихъ мучениковъ.

— Въ самомъ дѣлѣ, согласилась Инна, которую заинтересовала молодая дѣвушка:- пройдемтесь, погода отличная…

— Да вѣдь и намъ пора въ путь! сказалъ Бронскій:- Вы, Леонъ, ждите насъ на желѣзной дорогѣ.

— Я все принесу сейчасъ, maman, поднялась Мальвина, и вышла. А maman пустилась толковать о томъ, что современное общество пришло въ такой упадокъ, какъ въ древнемъ Рамѣ; доказывала необходимость круто повернуть все человѣчество назадъ къ золотому вѣку, и при этомъ, для большей наглядности метода, дѣйствительно поворачивалась всѣмъ корпусомъ. Бронскому наконецъ надоѣло слушать. Онъ сталъ упрекать патріотку за то, что она тратитъ время за границей, тогда какъ дома могла бы принесть гораздо большую пользу. Инна пріостановила свои сборы и взглянула на графа: ни въ голосѣ, ни въ лицѣ ни тѣни насмѣшки… Вернулась Мальнина въсоломенной шляпкѣ, закутанная широкою гаваной, и подала такую же своей maman. Бронскій поспѣшилъ предложить той свою руку; дѣвицы пошли впередъ. У самаго крыльца окружили ихъ нищіе.

"- La charità! Signore! Piccola moneta!" кричали разные голоса. Баронесса кидала имъ серебряную мелочь; голоса подхватывали пуще: "Eccelenza! Eviva la principessa!" Полетѣли скуди, и наконецъ, опорожнивъ кошелекъ, она бросила въ толпу золотую монету. Поднялся гамъ и драка.

— Вамъ должно-быть очень весело съ maman? заговорила Инна, опережая ихъ съ Мальвиной.

Та посмотрѣла ей въ глаза съ холоднымъ достоинствомъ и ловко дала другое направленіе разговору, спросивъ Инну, не Малороссіянка ли она?

— А что? сказала Инна.

— Такъ, замѣтно по выговору. Вы не сосѣдка ли Русанову по имѣнію?

"Вотъ заладила сорока Якова", подумала Инна, чувствуя новый прилимъ смущенія, и едва отвѣтивъ на вопросъ, сама бросилась въ сторону.

— Что жь вы такъ скоро возвращаетесь въ Россію? Теперь лучшая пора для туристомъ.

— Что жь пріятнаго оставаться тамъ, гдѣ Русскихъ на каждомъ шагу оскорбляютъ. Впрочемъ винить некого, кромѣ себя, прибавила Мальвина, косясь назадъ.

— Вы стало-быть расходитесь съ maman въ политикѣ?

— Въ политикѣ? Нѣтъ это не при мнѣ писано… равнодушно отвѣтила та.

Очевидно разговоръ не вязался. Полюбовавшись Мостомъ Вздоховъ съ Понте делла-Палліа, они разстались за Піяцеттой у морской таможни, гдѣ Инна сѣла съ Бронскимъ въ гондолу.

— Куда вы такъ спѣшите? говорила баронесса графу, нетерпѣливо поглядывавшему на часы.

— Куда, къ величайшему моему прискорбію, я не могу доставить вамъ доступа ни за какія деньги, отвѣтилъ онъ.

— Въ комитетъ? вскрикнула та, сложивъ ладони. Тотъ кивнулъ головой. — Счастливцы! Мы вамъ такъ сочувствуемъ! продолжала она. — Прощайте до лучшихъ дней!

Молодыя дѣвушки холодно простились, оставшись одна для другой полузагадкой.

— Просто опротивѣли, сказала Инна, когда они отчалили. — Кто жь ей далъ право сыпать трудовыя деньги?.. Свои крестьяне, можетъ-быть, въ пухъ раззорены, а они за границей благодѣтельствуютъ.

Бронскій усмѣхнулся.

— Я матушку-то нашпиговалъ; онѣ теперь въ Россію поѣдутъ.

— Bon voyage!

— Нѣтъ не шутя, она лучше всякой газеты; цѣлый день станетъ по салонамъ молоть; женщинѣ все простительно, а имѣяй уши слышать, да слышитъ! Такъ, кажется, по славянски-то.

— Ну, и дочка хороша! Діана какая-то мраморная!

— Только не Діана де-Ли! острилъ графъ.

Баронесса все стояла на берегу, пока гондола не скрылась изъ виду, точно разставалась съ милыми сердцу. Пронзительный пискъ заставилъ ее обернуться. Изъ-за походной ширмочки выскакивали куклы. Pulcinello и сбиръ потѣшали публику…

— Маріонетки! Маріонетки!закричала она, растаявъ отъ восторга.

— Да, maman, знаешь что…

— Вѣдь это, Мальвина, вещь революціонная!

— Да, это она! задумчиво проговорила Мальвина.

— Кто она?

— Инна эта, она тотъ алмазъ, что писалъ Voldemar…

— Смотри! Смотри! перебила матушка съ сіяющими глазами.

— Точно ты ихъ подъ Новинскимъ не видывала! замѣтила дочь.

Потерявъ изъ виду минутныхъ знакомыхъ, Инна глядѣла на громадныя дворцы, которые, казалось, плыли вмѣстѣ съ берегами; весеннее солнце обдавало ослѣпительными блестками мутныя волны, бѣлые мундиры австрійскихъ солдатъ, попадавшихся на каждомъ шагу и мокрыя весла гондольера.

— Эй, Верро! обратился къ гондольеру Бронскій:- ты ненавидишь Австрійцевъ? Хочешь съ ними драться?

— Ohime, signore! я взялъ два билета въ лотереѣ, они непремѣнно выиграютъ…. Я такъ много проигралъ, что эти навѣрное выиграютъ….

— А что лучше: выиграть десять тысячъ гульденовъ или освободить Венецію?

— O, signore, какое же сравненіе?

— Венеція? Да? вступилась Инна.

Гондольеръ поглядѣлъ на нее съ безсмысленною улыбкой простака.

— Какъ Венеція? Что жь я съ ней буду дѣлать? Опять вертѣть веслами….

— Тогда не запретятъ пѣть баркаролы, острилъ графъ….

— Che beni! засмѣялся лодочникъ.

— До такой степени развратить народъ! съ негодованіемъ проговорила Инна.

— Ужь и весь народъ? переспросилъ Бронскій.

Мысли Инны были далеко… Стали ей представляться низенькія хатки, запахъ моченой пеньки, котораго прежде она переносить не могла, звуки очеретяной сопилки, блюдо вареной пшенички; раскинулся старый, заглохшій садъ, заскрипѣли старинные часы…

"Скоро ли? скоро ли?" думала она, безсознательно глядя на катившуюся подъ ногами воду, и казалось ей, что она замерла на мѣстѣ, а берега быстро мчатся мимо….

 

III. Самый новый складъ ума

Глухо стучатъ вагоны, подпрыгивая на связяхъ рельсовъ Венеціянско-Вѣнской желѣзной дороги, окрестности такъ и мелькаютъ мимо окна, застилаемаго иногда густою струей пара. Инна читаетъ газеты, протянувъ ноги на незанятую скамью. Леонъ смотритъ въ окно, изрѣдка взглядываетъ на сестру, словно собирается заговорить; лицо ея спокойно, только брови иногда сдвигаются, да глаза начинаютъ смотрѣть непривѣтливо, а тамъ опять серіозная сосредоточенность.

— Вотъ мы скоро и кончимъ наши странствія, началъ онъ.

— Да и пора! Надоѣло ужь….

Леонъ пытливо поглядѣлъ на нее.

— Тебѣ не хотѣлось бы остаться гдѣ-нибудь? Ни одинъ городъ не нравится?

— Вездѣ одно и то же, махнула она рукой.

— Да развѣ можетъ что-нибудь занять меня, кромѣ нашего дѣла?

— Будто оно одно на свѣтѣ?

— Одно; безъ него ничто не въ прокъ. Ну, совсѣмъ теперь?

— Совсѣмъ, сказалъ Леонъ, отворачиваясь къ окну.

Поѣздъ сталъ замедлять ходъ и остановился на дебаркадерѣ. Леонъ отошелъ къ локомотиву; глядѣлъ какъ воду качаютъ; машинально закурилъ сигару, а самъ думалъ: "Ничего не сдѣлаешь…. Ее спасетъ развѣ чудо какое…."

— Я не знаю, что мнѣ дѣлать съ графомъ, говорила она, вернувшемуся Леону, какъ только поѣздъ двинулся.

— А что?

— Онъ…. Ты не смѣйся, онъ не на шутку за мной ухаживаетъ….

— Ну, такъ что же? проговорилъ Леонъ, хмурясь,

— Помилуй! Онъ — влюбленный, это ни на что не похоже.

— Что жь онъ, не человѣкъ?

— Почти что нѣтъ; есть ли въ немъ хоть капля эгоизма? Всѣ его дни, большая часть ночей — безконечный трудъ; малѣйшую бездѣлицу онъ умѣетъ обратить въ пользу дѣла….

Леонъ нѣсколько времени колебался, потомъ будто ухватился за какую-то мысль.

— Инночка, если ты его такъ высоко ставишь, почему не отвѣчать на признаніе? Не вѣкъ же ты проживешь такъ.

— Я не ручаюсь за это; но видишь, Леня, если мнѣ ужь не уберечься отъ этой бѣды, такъ я отдамся такому человѣку, который бы понялъ меня вполнѣ, чтобы мы шли совершенно объ руку…. Я этимъ шутить не намѣрена….

— Ну, а съ графомъ ты не рука объ руку идешь теперь? сказалъ онъ, наблюдая за выраженіемъ ея лица.

— До извѣстной черты только, а тамъ мы круто разойдемся; я пока дѣйствую съ нимъ заодно, потому что такъ нужно.

— Зачѣмъ?

— Скажи мнѣ твою давешнюю мысль, и я тебѣ скажу…

— Инна! Инна! Что это? Даже между нами недовѣріе?

— А! Не хочешь? И я не могу… Прости меня; мнѣ горько, я тебѣ не вѣрю…

— Я сомнѣваюсь въ успѣхѣ нашего дѣла… Довольно этого?

— И я тоже…. Но ужь и сомнѣнія нѣтъ, что мы съ тобою въ разныя стороны глядимъ….

Всю дорогу тянулось принужденное, тяжелое молчаніе; Инна уткнулась въ газеты; Леонъ глядѣлъ въ окно.

— Что ты дѣлаешь? вскрикнула она вдругъ:- развѣ можно высовывать голову? Ну, встрѣчный поѣздъ?

— Ты ли это говоришь? отвѣтилъ онъ съ грустною улыбкой:- сама почти на вѣрную смерть идетъ, а за другихъ боится….

— Такъ не изъ любопытства же, что тамъ будетъ… Не изъ ухорства….

На станціи Бронскій былъ пораженъ блѣдностью и разстроеннымъ видомъ Леона.

— Вы нездоровы? спросилъ онъ.

— Случалось вамъ, графъ, лѣчить больнаго друга, и только больше вредить ему? можетъ-быть, убивать лѣкарствомъ?

— Вы рѣшительно нездоровы, проговорилъ графъ, безпокойно осматривая его.

— Нѣтъ, значитъ не случалось, проговорилъ Леонъ, отходя къ буфету.

— Что съ нимъ? Онъ бредитъ на яву, говорилъ Бронскій Иннѣ. — Да вы съ нимъ повздорили?

— О, нѣтъ! во всемъ, что мы ни говорили, удивительное согласіе, проговорила она съ усмѣшкой, и пошла въ вагонъ, напѣвая въ полголоса:

Пріѣхали на Вѣнскую станцію. Инна прыгнула на платформу прямо въ объятья Коли, поздоровалась съ нимъ, при чемъ онъ не утерпѣлъ, чтобы не похвастаться подстриженными усами, и протянула руку Езинскому. Стоявшая съ нимъ подъ руку дама въ мантильѣ сверхъ желтаго платья и голубой шапочкѣ, подошла къ ней.

— Здравствуй, Инна! Узнала?

— Вѣрочка!

— Постой, дай на тебя поглядѣть! Перемѣнилась, очень перемѣнилась! Joseph, поди сюда, посмотри, какъ она перемѣнилась!

— Я? Чѣмъ же? говорила Инна, здороваясь съ Езинскимъ.

— Умѣрьте ваши восторги, сказалъ Бронскій, — тутъ не оберешься соглядатаевъ.

— Напротивъ, сказалъ Езинскій, — пойдемъ по улицѣ и будемъ говорить по-русски: никто не обратитъ вниманія.

Коля предложилъ руку дамамъ.

— Извините, не нуждаюсь въ поддержкѣ! Будетъ, поводили на помочахъ.

— Ты съ Езинскимъ? спрашивала Инна Вѣрочку.

— Да, egli e il mio amante…. Ахъ, Инна, какое сравненье съ прошлою нашею гнилью! Точно изъ-подъ колокола воздушнаго насоса мы выбрались.

— Продолжаешь свои занятія?

— Нѣтъ, когда жь теперь! Уморительные Нѣмцы! Слушала нѣсколько лекцій…. Joseph вѣдь на казенный счетъ за границей…. Чего они не выдумаютъ…. Вотъ ужь словечка-то въ простотѣ не скажутъ, все съ ужимкой…. Читалъ одинъ астрономію, изображалъ планетную систему: солнце, говоритъ — арбузъ, меркурій — маковое зернышко, венера — горошина и т. д. А другой о фотографіи говорилъ, какъ приготовить коллодій, чтобъ онъ былъ sonnen-klar, и вотъ все такія прелести! Шлейдена видѣла, онъ къ вамъ собирается…. читала ты его этюды?

— Нѣтъ еще.

— И прекрасно: такой сумбуръ въ фризовой шинели…. Зафилософствовались до слѣпоты!

— Ну-съ, въ вашихъ краяхъ какъ идетъ агитація? спрашивалъ Бронскій у Езинскаго.

— Какъ нельзя лучше! Военныя экзекуціи совершенно повернули дѣло: быдло колеблется, не знаетъ кому вѣрить. Это разъ, а второе — нашъ манифестъ о даровомъ надѣлѣ уже готовъ.

— Ну, а пожары?

— Потѣха! Наняли мы въ Тебенькахъ дѣвку, подожгла она хуторъ, поймали ее съ пукомъ соломы, со спичками, ну словомъ — съ поличнымъ. Пріѣхалъ судебный слѣдователь, начался допросъ…. Я какъ взглянулъ на него — либералъ. Сажаетъ ее въ кресло. "Не бойтесь, говоритъ, не бойтесь," а самъ ее яблоками угощаетъ; и та оправилась, смѣется…. "Да развѣ можно такъ?" Это другіе-то члены коммиссіи говорятъ, а онъ какъ вскочитъ: "Пожалуста, говоритъ, не мѣшайте; я свое дѣло знаю. Вамъ бы только запугать ребенка; эти допотопные канцелярскіе порядки пора тброситъ, говоритъ." Я и слушать дальше не сталъ; вотъ, думаю, на вашу бѣдность Богъ олушка послалъ. И дѣйствительно, такъ ничего и не открыли.

— Ну, и прекрасно, коли зѣваютъ, перебилъ Бронскій, — такъ мы вотъ какъ распорядимся: вы отправитесь въ Галицію, и тамъ присоединитесь къ корпусу волонтеровъ и мнѣ нужно только человѣкъ сто самыхъ отчаянныхъ. Они поѣдутъ въ мое имѣніе какъ выписанные изъ-за границы земледѣльцы; эта штука теперь въ ходу, стало-быть и тѣни подозрѣнія не можетъ быть.

— Осторожнѣй только выбирайте людей, а то, помните, былъ поручикъ отставной, извѣстный шулеръ; какъ узнали его, перестали съ нимъ играть, обнищалъ совсѣмъ; такъ, Христа-ради, проживалъ кое-гдѣ…. Сжалился я валъ нимъ, поручилъ ему прокламаціи раскидывать, — такъ что жь? — чуть деньги въ карманѣ завелись, онъ и носъ поднялъ, кутить сталъ; а тутъ и поговаривать стали, откуда у человѣка деньги взялись? Такъ ужь надо было пригрозить.

— Да, это очень досадно, что приходится такую шушеру набирать, а безъ нихъ нельзя.

— Нельзя, согласился Бзинскій.

— Ну, молодежь что?

— А что? Большая часть еще не знаетъ въ чемъ дѣло. А ужь можно голову прозакладывать, что на первый свистокъ сбѣгутся. Наши работаютъ неутомимо.

— Что жь нашъ Володенька? Не знаешь, прочелъ онъ мои бумаги? спрашивала Инна у Вѣрочки понизивъ голосъ.

— Зачѣмъ ты это дѣлала? вѣдь это только профанація, больше ничего, говорила Вѣрочка. — Такія головы хоть въ ступѣ толки; онъ все свое.

— Ты не поняла меня…. Ну, какъ онъ теперь? Не тоскуетъ?

— Какая тоска! Онъ, кажется, попалъ въ свою колею, повеселѣлъ даже, а тутъ ему еще медаль дали.

— Медаль? Это за какія провинности?

— За спасеніе погибавшихъ, съ хохотомъ отвѣтила Вѣрочка:- какъ же! Патріоты подожгли земскій судъ, вѣтеръ былъ сильный, перекинуло на сосѣдніе дома; въ одномъ крики! шумъ! бѣготня! Какая картина, ты себѣ представить не можешь! Цѣлая масса огня гуляетъ по городу…

— Ну, ну! дальше!

— Ну, онъ вдругъ откуда ни возьмись и къ дому…. Давайте лѣстницу, кричитъ…. А мы тутъ же стоимъ; дали ему лѣстницу, полѣзъ, тащитъ оттуда ребенка; подставили коверъ, спустилъ; ну, думаю, опомнится…. Нѣтъ, опять въ огонь, совсѣмъ помѣшался….

Инна молчала.

— А мнѣ-то что? говорилъ между тѣмъ Езинскій съ усмѣшкой, въ отвѣтъ, на какое-то замѣчаніе Бронскаго:- я ни копѣйки не трачу, напротивъ, еще выигрываю. Вонъ меня за границу послали…. Что жь, думаю, посылайте, други милые, посылайте! Кабы въ другое время, я бы преспокойно вернулся просвѣщать юношество россійское, а теперь — не время! Будемъ писать въ Часъ, прокламаціи, декреты…..

— Ну, это пожалуй назовутъ…. перебилъ Леонъ, и замялся.

— Что назовутъ? Какъ назовутъ?

— Да то, что вы поучаете жалованье отъ русскаго правительства.

— Такъ что жь? Я этимъ наношу ему двойной вредъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, получаю полную свободу дѣйствовать, возразилъ тотъ, глядя прямо въ глаза Леону.

Тотъ не вынесъ взгляда и смѣшался.

— Нашъ другъ еще не привыкъ къ военнымъ хитростямъ, снисходительно сказалъ графъ:- но гдѣ нуженъ нахрапъ, тамъ съ нимъ не кому тягаться.

— Да что вы такъ удивляетесь, продолжалъ Езинскій, — вы поглядите на русскихъ прогрессистовъ! Я по крайней мѣрѣ за родину стою, а тѣ-то! Ни гроша за душой у канальи нѣтъ, только жалованьемъ и дышитъ, а ругаетъ правительство на чѣмъ свѣтъ стоитъ; подтруниваетъ валъ всякимъ честнымъ чиновникомъ, а самъ въ глаза-то прямо вамъ взглянуть не смѣетъ, все куда-то въ сторону смотритъ. Чортъ знаетъ чѣмъ занимаются; какое-то Никодимово Евангеліе откопали, Герценомъ изъ кармана кукишъ кажутъ. Конечно, мы этому только радоваться можемъ; но говоря безпристрастно, какое это вамъ подспорье въ будущемъ? Можемъ ли мы хоть одного такого господина терпѣть межь нами?

— Да, послушайте, перебилъ графъ, — кстати о чиновникахъ: чѣмъ кончились эти глупѣйшія исторіи что вы писали? Я ничего не разобралъ.

— Этотъ идіотъ, Русановъ, всю бурю поднялъ, а тутъ еще стряпчій вступился; я счелъ долгомъ погасить это дѣло.

— Ну, и помину нѣтъ?

Вѣрочка взяла Бронскаго подъ руку и удержала немного позади.

— Собственно васъ касается, проговорила она.

— Вотъ какъ! отвѣтилъ тотъ, насупясь.

— Вы скоро будете отцомъ.

— Скажите, какая пріятная неожиданность! Вы пожалуста не хватите чего-нибудь при Леонѣ или той; они ничего не знаютъ….

Онъ выпустилъ руку Вѣрочки и, засвиставъ, отошелъ къ прочимъ.

Собрались въ гостиницѣ, заказали обѣдъ. Вѣрочка все время была весела, спѣла какую-то гривуазную пѣсню, пила вино, прислонялась къ плечу Езинскаго, хохотала, разсказывала анекдоты сомнительнаго свойства.

— Какъ ей весело! шепнула Инна Леону:- вотъ тебѣ еще примѣръ развитія! Хорошо еще, что такъ случилось:

Вечеромъ, Вѣрочка показывала превосходно вышитое знамя съ золотыми словами: Свобода, Равенство, Независимость.

— Почему жь не Братство? спросила Инна.

— Такъ Joseph велѣлъ мнѣ вышить.

— А это ты вышивала?

— Да, съ твоею сестрой.

Инна хотѣла въ послѣдній разъ послушать музыки, и стала собираться въ оперу, Бронскій вдругъ объявилъ желаніе ей сопутствовать.

Инна поглядѣла на него и стала отговаривать; тотъ стоялъ на своемъ, говоря, что ей неловко поѣхать одной ночью.

— Да вѣдь вы же оставите меня, улыбнулась Инна, — все равно придется ѣхать еще позднѣй.

— Позвольте мнѣ ѣхать съ вами, сказалъ графъ, съ оттѣнкомъ настойчивости.

— Извольте, серіозно проговорила Инна.

— Что это тебѣ вздумалось? вступилась Вѣрочка:- въ наше время и философія-то, да и политическая экономія даже отжили свое, а ты вдругъ интересуешься такимъ ребячествомъ, какъ искусство….

— Это роскошь! сказалъ Коля, съ обычною безапелляціонностью.

— Для того, кто въ этомъ дѣдѣ не смыслитъ на уха, ни рыла, вспыхнула Инна и, подавъ руку Бронскому, вышла изъ комнаты, озадачивъ юнаго реалиста.

 

IV. l Ugonotti

Ужь начался второй актъ, когда Инна съ Бронскимъ вошли въ дожу. Передъ ними раскинулась огромная зала, вся въ газовомъ свѣтѣ, дробившемся въ хрусталѣ и позолотѣ, стянутая въ нѣсколько ярусовъ живыми поясами нарядной, волнующейся толпы. Со сцены звенѣли пѣвучія нотки кватуора "королевы и фрейлинъ" съ аккомпанементомъ арфы. Все это сразу хлынуло на впечатлительную натуру Инны. Она прислонилась къ пиластру, и не трогаясь съ мѣста, не замѣчая поднинутаго графомъ стула, скрестивъ руки, глядѣла на сцену. Ея высокая, стройная фигура въ черномъ платьѣ съ серебряными плерезами, строгое, задумчивое лицо, обрамленное густыми локонами безъ всякой наколки, обратили на себя вниманіе всего партера; всѣ бинокли направились на ея ложу…

— Я бы на вашемъ мѣстѣ ушелъ въ темную комнату и опустилъ портьеру, сказалъ Бронскій, указывая глазами внизъ.

— Зачѣмъ? Пусть тѣшатся… Они мнѣ не мѣшаютъ, нетерпѣливо отвѣтила Инна.

— Знаете ли, какія у нихъ грязныя желанія въ моментъ поклоненія вамъ?

— Тѣмъ хуже для нихъ! Видитъ око, да зубъ нейметъ… Несноснѣй этого я ничего не знаю.

— Вы это испытали?

— Да не мѣшайте же слушать. И такъ цѣлый актъ прозѣвали съ вашими переторжками!

Робкое призваніе Валентины передъ королевой въ ея любви къ Радую, ея просьба о посредничествѣ, смѣнились кокетливымъ дуэтомъ свахи-королевы и ревнивца-гутенота; игривые звуки натѣшились переливчатой игрой руладъ и трелей, перешли въ торжественную клятву мира между католическими вельможами и гугенотомъ Радуемъ, разлились ликующимъ привѣтомъ невѣстѣ, энергически прогремѣли въ отказѣ Рауля, отозвались рыданіемъ оскорбленной Валентины и разрастись въ грозное tutti вызова на поединокъ въ хорѣ раздраженныхъ католиковъ. Вся отдавшись вдохновенной мысли маэстро, Инна жила сценой, сливалась съ каждымъ пѣвцомъ, и пришла въ себя только тогда, какъ вслѣдъ за упавшимъ занавѣсомъ загремѣла послѣдняя нота финала.

— Какая законченность! Какая полнота! громко проговорила она, обертываясь къ Бронскому:- тутъ ферматы не прибавишь, послѣдней речитативной фразы не выкинешь!

— Васъ, кажется, очень занимаютъ Гугеноты? проворчалъ тотъ съ досадой.

— Еще бы! Проводите меня въ фойе.

Бронскій, нехотя, подалъ ей руку. Онъ все время глядѣлъ на восторженное лицо своей спутницы, проклиная всевозможныхъ гугенотовъ, маэстро, капельмейстера и пѣвцовъ.

Въ залѣ они повелъ разговоръ на тему любви, будто по поводу оперы; Инна поспѣшила заговорить о движеніи въ Галиціи и надеждахъ венгерскихъ патріотовъ….

Весь третій актъ графъ просидѣлъ нахмурясь въ углу.

— Поѣзжайте, коли скучно, сказала она въ антрактѣ:- васъ ждутъ….

— Вы наконецъ гоните меня? язвительно проговорилъ онъ.

— И не думаю, отвернулась она къ сценѣ.

Съ самаго поднятія занавѣса, въ тоскливомъ романсѣ Валентины, насильно обвѣнчанной съ графомъ де-Неверъ, чуялось что-то тревожное. Безысходная скорбь, страхъ за жизнь любимаго человѣка вылились дуэтомъ ея и Рауля, тайно пробравшагося въ домъ врага. Едва Валентина, заслышавъ приближеніе отца, мужа и придворныхъ, успѣла укрытъ его за драпировкой, начался Варѳоломеевскій заговоръ. Затаенная ненависть къ гугенотамъ росла и крѣпла въ голосѣ старика отца и отрывистыхъ бравадахъ хора. Словно тучи осенней ночью сгущались мрачные звуки, раза два мелькнула въ нихъ послѣднею звѣздочкой грустная пѣснь Валентины, и покрылась зловѣщимъ ропотомъ хора. Явились монахи, возбуждая восторженными жестами толпу народа, засверкали ножи въ красноватомъ свѣтѣ факеловъ и потрясающіе аккорды духовнаго хорала, сливаясь съ ревомъ раздраженной толпы, разрослись въ грозную бурю звуковъ.

Инна безсознательно поднялась съ мѣста, выпрямилась во весь ростъ, и протянувъ руку на барьеръ ложи, дрожала отъ лихорадочнаго напряженія нервъ. Когда толпа, благословенная на рѣзню, очистила сцену, она обернула къ Бронскому блѣдное безъ кровинки лицо, и въ изнеможеніи опустилась на стулъ.

— Я смѣялась, когда вы въ Римѣ запасались индульгенціями для нашихъ; только теперь понимаю, что можетъ сдѣлать религіозный фанатизмъ, проговорила она, глядя на него.

— Вольно жь вамъ было ни разу не сходить въ костелъ… Слушайте, слушайте!

На сценѣ шелъ дуэтъ Рауля и Валентины. Примадонна, артистка одной изъ русскихъ столицъ, пѣвшая въ Вѣнѣ проѣздомъ, казалось, была рождена для этой роли. Не поражая блестящею вокализаціей первоклассной знаменитости, она дѣйствовала на публику всѣмъ ансамблемъ художественной натуры, — и сильнымъ голосомъ, и драматизмомъ игры, и симпатичностью мимики, и необыкновенно пластичною граціей движеній. Въ грозной позѣ загородила она дверь Раулю, спѣшившему на помощь къ гугенотамъ, со слезами въ голосѣ умоляла его не подвергаться опасности; эти звуки плакали, тонули въ скорби, жгучею болью ныли въ груди дилеттантовъ, истощили всю силу мольбы, и вдругъ, въ ропотѣ басовой суматохи оркестра, отчаяннымъ порывомъ прозвучало признаніе въ любви…. Бронскій не выдержалъ.

— Смотрите, шепталъ онъ, наклонясь къ Иннѣ:- ни милости двора, ни сила вѣры, ни страхъ смерти не устояли противъ одного слова любви… Онъ все забылъ, онъ у ногъ ея…

Инна не обращала на него вниманія.

Раздались дальніе удары набата, отчаянная арія Рауля у окна при видѣ окровавленныхъ труповъ, безумный крикъ и обморокъ Валентины, минута борьбы гугенота съ самимъ собой, прыжокъ съ балкона, два, три выстрѣла и громъ аплодисментовъ при падающемъ занавѣсѣ….

— Это музыка! вскрикнула Инна, обращаясь къ Бронскому:- это я понимаю….

— Благо тому, кого еще тѣшатъ иллюзіи, проворчалъ онъ, взявъ шлляпу.

— Вы думаете нѣтъ такихъ женщинъ? перебила она.

— Есть, да надо быть чортомъ, чтобы добиться отъ нихъ хоть тѣни чувства, отвѣтилъ графъ, и вышелъ, хлопнувъ дверью. Инна улыбнулась этой выходкѣ и стала водить биноклемъ по партеру, какъ вдругъ постучали въ дверь ея ложи.

— Willkommen, сказала она, оборачиваясь.

Вошелъ молодой человѣкъ съ тревожнымъ выраженіемъ лица.

— А графа нѣтъ? проговорилъ онъ по-польски, озираясь.

— Онъ къ вамъ поѣхалъ…. Что случилось? отвѣчала Инна по-французски.

— Вы не пугайтесь, отвѣтилъ тотъ шепотомъ:- вы что-нибудь неосторожное сказали, за вами слѣдятъ…. Я долженъ посидѣть у васъ немного, чтобы не возбудить подозрѣнія….

— Что же дѣлать? перебила Инна.

— Вы не дожидайтесь конца спектакля, идите смѣлѣй и скорѣе къ подъѣзду, тамъ помогутъ….

Онъ показалъ ей sortie-du-bal.

— Со мной есть стилетъ, сказала она.

— Дайте его мнѣ. Если васъ съ нимъ арестуютъ, — бѣда! Смотрите жь, не робѣть….

— Я такъ наэлектризована сегодня, что, право, почти не вѣрится…. Неужели же? Идите, пора! рѣшилась она.

Спустя немного послѣ его ухода, Инна вышла изъ ложи, и собравшись съ духомъ, стала спускаться съ лѣстницы; сердце у ней сильно забилось когда она замѣтила двухъ полицейскихъ, слѣдовавшихъ за ней въ нѣкоторомъ разстояніи.

Полицейскіе дали ей выйдти на перистиль. Какъ только она сошла съ послѣдней ступеньки, одинъ изъ нихъ положилъ ей руку на плечо, но тотчасъ вскрикнулъ и упалъ навзничь отъ сильнаго удара въ лицо. Другой потерявшись, бросился его поднимать, а между тѣмъ Инна пропала въ толпѣ. Произошла суматоха. Полицейскіе, оправясь, погнались за бѣжавшими тѣ звали ихъ, показывая руками вдоль по улицѣ….

— Смѣлѣе, говорили молодые люди, обступая Инну и сажая ее въ карету. Двое помѣстились съ ней, третій на козлы. Лошади понеслись въ галопъ. Оконный фонарь слабо освѣщалъ выразительныя лица.

 

V.Д

о

ма

Тѣни теплаго, майскаго вечера пропадали въ сумракѣ, облегавшемъ помѣстья Бронскихъ; только готическія окна стараго замка, глядя съ высокаго берега рѣчонки, отливали послѣднимъ золотомъ заката. Дорожный дормезъ, прогремѣвъ на деревянномъ мосту, потянулся въ гору по извилинамъ дороги, обсаженной тополями. Ямщикъ весело посвистывалъ на истомленныхъ лошадей; Леонъ, привставъ на козлахъ, указывалъ ему подъѣздъ, гдѣ ужь толпилась дворня, со дня на день ждавшая молодаго пана. Самъ старикъ Бронскій сидѣлъ на крыльцѣ, въ длинномъ креслѣ на колесахъ и еще издали кивалъ головой, высунувшемуся изъ кареты сыну. Владиславъ проворно соскочилъ съ подножки, подбѣжалъ и нѣсколько времени молча обнимался съ обрадованнымъ отцомъ; потомъ перешелъ въ объятія своего бывшаго дядьки, Слубня, сѣдаго. коренастаго человѣчка, управлявшаго теперь всею вотчиной. Тотъ слезливо моргалъ красными вѣками и ловилъ руку своего выкормка. Дворня въ свою очередь окружила вернувшагося странника…

Потрепавъ по плечу подошедшаго Леона, старый графъ вопросительно взглянулъ на кудряваго мальчика въ чамаркѣ и лаковыхъ ботфортахъ. Забытый въ общей суматохѣ, онъ вылѣзъ изъ кареты и остановился въ нерѣшительности на первой ступенькѣ крыльца, съ дорожнымъ мѣшкомъ въ рукѣ…

— Это мой новый камеръ-юнкеръ, сказалъ Владиславъ, подводя его къ отцу:- изъ Италіи.

Инна поклонилась графу со всею почтительностью своего новаго званія и пошла за Леономъ на лѣстницу.

— Вотъ вамъ опочивальня, beau page, шутилъ тотъ, отворяя ей замаскированную шкапомъ дверь изъ кабинета Бронскаго.

— Постой немного, сказала она, остановясь на порогѣ:- такъ это его комната? Здѣсь онъ обдумывалъ свои планы, на этой жесткой кушеткѣ спалъ… какъ тутъ убрано! Какъ его встрѣтили свои! Намъ-то кто порадуется, Леня?

Онъ молча подалъ ей свѣчу.

— Обойдемся и такъ, сказала она, тряхнувъ кудрями:- покойной ночи! что-то мнѣ привидится на новомъ мѣстѣ!

И затворивъ за собой дверь, она защелкнула задвижку. Опочивальня оказалась складочною стараго хлама. Отъ единственнаго окна, завѣшеннаго лохмотьями знамени барскихъ конфедератистовъ, пахнуло сыростью нежилыхъ покоевъ. Между прочею, какъ попало нагроможденною, мебелью, на двухъ бархатныхъ стульяхъ, съ позолоченными спинками, стояла большая масляная картина изображающая битву при Мацейовицѣ. Инна поставила подсвѣчникъ на столъ розоваго дерева, и передвигая его по запыленной перламутровой инкрустаціи, насилу нашла надлежащій пунктъ освѣщенія. На первомъ планѣ, подлѣ убитой лошади, раненый Костюшко бросалъ саблю передъ солдатами Ферзена. Отчаянное лицо патріота, измученное физическою болью и нравственною пыткой, казалось, говорило историческую фразу: finis Poloniae. Кругомъ, въ батальномъ дыму, бѣжали остатки польской арміи. Подавивъ непріятное впечатлѣніе, Инна подошла къ двумъ гравюрамъ на стѣнѣ. Рядомъ съ Вернетовской смертью Понятовскаго висѣлъ портретъ Наполеона I, въ рамкѣ съ разбитымъ стекломъ, весь залитый чѣмъ-то краснымъ. Она вспомнила, разсказъ Бронскаго, какъ отецъ его, получивъ за столомъ вѣсть о паденіи Герцогства Варшавскаго, пустилъ бутылкой въ основателя. Увидавъ въ углу кожаный диванъ, Инна положила себѣ подъ голову сакъ и раздѣлась. Въ кабинетѣ отдавались шаги Бронскаго; она задула свѣчу.

— Хорошо ли вамъ? послышался голосъ графа.

— Могло бъ быть лучше, отвѣтила она.

— Можно взглянуть?

— Нѣтъ ужь это лишнее, не извольте безпокоиться…

— Довольны ли вы своимъ сосѣдомъ? Что же вы не отвѣчаете? смѣялся онъ.

— Не довольна, безпокойной націи; спать не даетъ…

— Ah! Crudele!

Поутру, всѣ еще спали въ замкѣ. Инна осторожно отперла дверь и заглянула въ кабинетъ графа; постель его была пуста. Она вышла на крыльцо, сбѣжала къ рѣкѣ, умылась и сѣла на берегу. Замокъ открылся какъ на ладони. Уцѣлѣвшія по угламъ башни съ флюгерами на коническихъ верхушкахъ, съ выбоинами въ кирпичахъ и отверстіями для стрѣльбы, неуклюже лѣпились къ выбѣленному фасаду съ зеленою крышей, громоотводами и опущенными по окнамъ маркизами.

По мосту загрохотали копыта. Инна обернулась; къ ней скакалъ Бронскій въ аломъ кунтушѣ, сдерживая на ровномъ галопѣ своего любимца.

— Откуда вы? крикнула она.

— Съ фольварка; поклонъ вамъ отъ Лары, весело отвѣтилъ онъ, поставивъ почти у ногъ ея отлично выѣзженнаго коня:- смотрѣлъ, какъ размѣстили моихъ сорванцовъ; а вы что подѣлываете?

— Вотъ, любуюсь набѣленною старушкой, показала она на замокъ.

— Реставрируемъ! Воскреснетъ, какъ фениксъ изъ пепла!

— А какъ, не спросясь васъ, да съ землей сравняютъ?

— По крайней мѣрѣ глазъ не будетъ мозолить… Садитесь!

Инна прыгнула на крупъ, уцѣпилась за кушакъ Бронскаго, и оба съ хохотомъ помчались къ замку.

Послѣ обѣда, только что графъ занялся съ Леономъ составленіемъ новой прокламаціи, она потребовала у нихъ крестьянскаго вплатья.

— На что? удивился Бронскій.

— Въ гостяхъ хорошо, а дома лучше…

Леонъ поднялъ брови.

— Я только посмотрѣть что тамъ дѣлается, виляла она.

— Да вѣдь ты начудишь тамъ?

— Не начу…дю, пристала она:- мнѣ по нашему говорить не учиться стать; придется же говорить народу, надо попытать силы…

Платье достали. Она прособиралась до вечера, выпачкала себѣ лицо и руки, надвинула на глаза войлочный колпакъ, накинула свитку. Бронскій велѣлъ осѣдлать простенькую лошадь.

Чуть смерклось, она подъѣзжала къ хутору. Какой-то сладкій трепетъ охватилъ ее, какъ она миновала околицу и засвѣтлѣлись по обѣ стороны окна низенькихъ хатъ. Съ замирающимъ сердцемъ остановила она лошадь у крыльца своего дома; окно въ гостиную было отворено, на столѣ горѣла свѣча, но лица она не могла разсмотрѣть, въ глазахъ зарябило, и она чуть не крикнула, когда старый Бровко съ хриплымъ лаемъ кинулся подъ ноги лошади.

"Иль войдти?" тянуло ее; но вотъ отворилъ дверь незнакомый паробокъ и тупо глядитъ на нее чужое лицо, вмѣсто глупо-улыбающейся рожи Грицька. Она тотчасъ вошла въ свою роль.

— Чи панычъ у собѣ? спросила она горловымъ голосомъ, похлестывая пугой сапогъ.

— У собѣ, протянулъ хлопецъ, оглядывая ее.

— Кажи ему, що мирожникъ въ Ильцовъ приславъ…

Хлопецъ пошелъ. Инна подъѣхала къ окну.

У стола дремала Анна Михайловна, наклонясь надъ чулкомъ. Старый майоръ покуривалъ свою пѣнку. Возлѣ дяди, задомъ къ свѣчкѣ, сидѣлъ Русановъ, читая вслухъ газету. Въ орнжереѣ свѣтился огонь и чуть мелькала фигура Авенира.

— Да кто такой? Пусть войдетъ! сказала Анна Михайловна, обернувшись къ передней.

— Поди позови барина… Вотъ шляются по ночамъ! Ну-те, Владиміръ Ивановичъ, надоѣли эти Поляки; хоть бы ужь ихъ переловили скорѣй…

"Точно таракановъ! Ого, зашевелилась старая партія!" подумала Инна и у ней уже жолчь начала волноваться, какъ вдругъ Авениръ распахнулъ дверь.

— Что тебѣ? сказалъ онъ недовольнымъ тономъ.

— Чи нема въ васъ жита? Четвертей двадцять? Та батька просивъ, щобъ вы ему писулечку дали, яке воно у васъ, сколько грошей треба….

— Хорошо, сейчасъ, проворчалъ онъ, уходя.

Инна взялась за гриву, не совладавъ съ наплывомъ чувствъ. Такъ бы и кинулась она на шею брата! Давно ли она могла войдти спокойно въ гостиную, сѣсть за этотъ столъ, потрунить надъ добряками… Хоть какое бы то ни было, все-таки она имѣла для нихъ значеніе, а теперь?

— Пойдти, поглядѣть, что Юленька, заботливо проговорила Анна Михайловна, вставая изъ-за стола.

"Что съ ней?" подумала Инна, подвигаясь къ окну. Она глядѣла на Русанова сидѣвшаго къ ней спиной и продолжавшаго чтеніе ровнымъ голосомъ.

"Неужели забылъ?" встрепенулась незваная мысль, и ей захотѣлось видѣть его лицо. Она вспомнила парижскіе опыты магнетизма, стала упорно глядѣть на него, съ твердымъ намѣреніемъ заставить его обернуться, и сама вздрогнула, когда онъ, вдругъ поднявшись съ мѣста, направился къ окну.

— Что ты? спросилъ майоръ.

— Затворить, вѣтеръ дуетъ на свѣчку, глазамъ больно…

— Оставь такъ; будетъ читать, потолкуемъ лучше… Такъ плохо въ Варшавѣ?

— Да, отвѣтилъ тотъ, облокотясь на столъ, и опуская голову на руки:- дѣлать нечего, бывало, терпишь….

— Ну, а Польки что? Бывало мы съ ними задавали выкрутасовъ…

— Онѣ-то и поджигаютъ…

— Ну, а жиды? То-то, я думаю, вертится, ховай Бозе!

Русановъ не слыхалъ вопроса, и перебирая пальцами, барабанилъ по столу.

"Неужели?" заныло у Инны.

— На, вотъ! сказалъ Авениръ, подавая ей записку:- да скажи твоему пану графу, что я ему, ракальѣ, всѣ бока переломаю!

Это было такъ неожиданно, что Инна чуть не выдала себя.

— Такъ и скажи! Чуешь?

— Чую, поберегить свои! отвѣтила она наконецъ и погнала лошадь.

"Було колись, — минулося!" подумала она, оглядывая дворъ, на которомъ ужь поднимался хлоповникъ, и темный садъ, еще не совсѣмъ распустившійся. Мѣсяцъ такъ и сіялъ, какъ мѣдный гвоздикъ, ровно и мягко обдавая дымчатымъ отливомъ молодую траву. Гдѣ-то блеяла овца. Звѣздочка прокатилась по небу…

 

VI. Травленый волкъ

Въ покояхъ стараго графа, какъ звала его дворня, шла прежняя, обычная жизнь. Поутру въ спальнѣ раздавался звонокъ; два лакея, въ сѣрыхъ фракахъ съ гербовыми пуговицами, входили въ темную комнату, отворяли рѣзныя нутряныя ставни, ставили жалузи, откидывали шелковыя занавѣски кровати, выводили подъ руки тучнаго старика и усаживали въ кресло-самокатъ. Одинъ одѣвалъ его въ бархатный шлафрокъ, другой обувалъ одну ногу въ желтую туфлю, а другую куталъ фланелью. Старикъ, закинувъ голову на спинку кресла, освѣдомлялся, какой нынче день, которое число, который часъ, посылалъ повѣрить свой хронометръ по солнечнымъ часамъ, вытиралъ себѣ лицо одеколономъ съ водой. Лакей осыпалъ его пудрой, чернилъ кисточкой брови и усы… Графъ приказывалъ себя катить въ молельню и проводилъ тамъ часъ или полтора. Потомъ приходилъ управитель съ докладомъ, потомъ старикъ катался по саду до обѣденнаго колокола…

Разъ управитель, переговоривъ все дѣловое, заложилъ руки за спину, переминаясь на мѣстѣ.

— Осмѣлюсь доложить, ясневельможный, на что намъ теперь эти колонисты? началъ онъ:- теперь народъ и безъ того отбился отъ рукъ; чѣмъ бы намъ ближе къ нему, а мы на сторонѣ…

— Ну, про это ужъ ты съ молодымъ бариномъ толкуй! перебилъ графъ. — Его воля; мы съ тобой, Слубень, въ могилу глядимъ; ему лучше знать, какъ онъ жить будетъ…

— Оно точно, возразилъ тотъ, запинаясь: — только вотъ въ народѣ ропотъ; толкуютъ, что люди-то эти ничего не смыслятъ, и до земли-то приступиться не умѣютъ… Опять, зачѣмъ же ихъ прятать на фольваркѣ!

— Народъ глупъ, нетерпѣливо сорвалъ графъ.

— Народъ, ясновельможный пане, попусту болтать не станетъ, а ужь на молодаго графа очень недовольны…

— Что такое?

— Боятся, чтобы… — И Слубень понизилъ голосъ:- боятся измѣны… Говорятъ, видѣли въ возахъ-то, что намедни привезли… оружіе…

— Какой вздоръ! Машины! Все врешь, старый хрычъ! разгорячился графъ.

— Нѣтъ, не вру… заговорилъ было управитель,

— Вонъ! крикнулъ почти съ бѣшенствомъ графъ.

Управитель стушевался. Графъ задумался и сталъ передвигать ручныя колеса кресла; все тревожнѣй дѣлалось важное лицо; онъ вынулъ платокъ, утеръ себѣ лобъ, и позвонилъ.

— Попроси ко мнѣ Владислава, приказывалъ онъ вошедшему лакею, взялъ со стола газету, повертѣлъ въ рукахъ и опять положилъ.

Скоро вошелъ Владиславъ, позвякивая шпорами.

— Запри дверь, да стулъ возьми, сказалъ старикъ.

Бронскій поглядѣлъ на отца, и притворивъ дверь, сѣлъ противъ него.

— Какое торжественное начало! Въ чемъ дѣло?

— Вотъ видишь ли… Не хотѣлось бы говорить, да время такое пришло… Тѣ-то, читалъ?… На Волыни ужь…

— Тѣ? переспросилъ сынъ.

— Да, наши красные…

— Красные! повторилъ Владиславъ и усмѣхнулся; старикъ продолжалъ на него серіозно смотрѣть.

— Что ты думаешь объ этой новой попыткѣ? спросилъ онъ.

— Я думаю, что она послѣдняя, отвѣчалъ сынъ.

Что-то въ родѣ презрительной усмѣшки пробѣжало по губамъ стараго графа.

— Интересно знать, на что они надѣются, проговорилъ онъ.

— А на что вы надѣялись? спросилъ сынъ явно уже смѣшливымъ тономъ.

Лицо старика побагровѣло: но онъ сдержалъ себя.

— У насъ, началъ онъ съ разстановкой довольно тихимъ голосомъ:- была армія, мы опирались на Корсиканца, мы….

— А за нихъ народъ, перебилъ молодой Бронскій.

— Народъ толпа барановъ, которая обыкновенно въту сторону и бѣжитъ, въ которую его пугнутъ.

— Шляхта за нихъ, продолжалъ сынъ.

— Шляхта — голодные псы, которые до тѣхъ поръ не кусаютъ тебя, покуда ты ихъ кормишь. Тутъ нужны люди, готовые всѣмъ жертвовать…

— Мы всѣмъ и жертвуемъ, не стерпѣлъ Бронскій:- все на карту, либо панъ, либо пропалъ!

— Мы?… значитъ и ты? спросилъ пораженный старикъ.

— Давно ли Бронскіе перестали откликаться на призывъ отечества? гордо вытянулся Владиславъ, поднимаясь съ мѣста.

— Да вѣдь ты губишь его! вскрикнулъ старикъ:- губишь и себя! Пристать къ полдюжинѣ шаекъ!

— Я еще ни за кѣмъ не ходилъ; ко мнѣ кому угодно, милости просимъ!

— Какъ? Въ моемъ-замкѣ? — И графъ приподнялся съ кресла…

— Батюшка, ваше здоровье… бросился молодой Бронскій къ отцу.

— Такъ эти колонисты?..

— Мои солдаты, а черезъ два дня здѣсь будетъ двухтысячный корпусъ…. къ услугамъ патріотовъ, помнящихъ 31 годъ, добавилъ онъ, улыбаясь, и хотѣлъ поцѣловать руку графа.

Въ лицѣ старика появились судорожное движеніе, и на глазахъ навернулись слезы.

— Прочь отъ меня! проговорилъ онъ болѣе грустнымъ голосомъ.

— Батюшка, это послѣднее слово? спросилъ Владиславъ.

Старикъ, въ припадкѣ одышки, махалъ рукой.

— Графъ, это ваше послѣднее слово? холодно повторилъ Бронскій.

Старикъ топнулъ ногой, едва переводя духъ.

— Время насъ разсудитъ, сказалъ Владиславъ и вышелъ изъ комнаты.

Старикъ остался съ поникшею головой: въ душѣ его въ одно и то же время бушевали гнѣвъ и какая-то темная, непонятная радость, отчаяніе и надежда… Въ старомъ травленомъ волкѣ невольно проснулся бывшій патріотъ.

"А что если они всѣ такіе?" шевельнулось у него въ головѣ: "такъ дѣйствуетъ только сила…. Я стариковъ наперечетъ знаю…. А молодежь, чортъ ее знаетъ, что въ ней такое сидитъ…."

Часъ спустя Вдалиславъ приказывалъ уже сѣдлать лошадей, когда лакей передалъ ему просьбу его сіятельства пожаловать въ молельню….

— Гнется, подумалъ Бронскій, отправляясь на зовъ. Отворивъ дверь домашней каплицы, онъ увидалъ отца передъ самою каѳедрой; откормленный ксендзъ зажигалъ свѣчи передъ образами.

— Что это, заклинаніе? проговорилъ Владиславъ, подходя къ отцу.

— Забудь нашъ разговоръ, отвѣтилъ старикъ, протягивая руку:- помолимся вмѣстѣ…. И…. буль остороженъ…. Вотъ все о чемъ я прошу….

Бронскій поцѣловалъ руку и сталъ за кресломъ. Они прослушали Te Deim; потомъ ксендзъ окропилъ водой большой ящикъ чернаго дерева, и передалъ его старому графу….

— Дай мнѣ благословитъ тебя, проговорилъ тотъ, взволнованнымъ голосомъ, протягивая къ сыну дрожавшія руки. Бронскій опустился на колѣно и наклонилъ голову на сложенныя руки.

— Ну, теперь возьми это, они твои по праву спора, сказалъ графъ, открывъ ящикъ съ дорогими пистолетами работы старика Лепажа:- осмотри ихъ хорошенько, тутъ кое-что еще есть. Дай Богъ, чтобъ они тебѣ получше служили!

Бронскій обнялъ отца, и взявъ ящикъ, ждалъ длиннаго напутствія.

— Больше ничего, кончилъ графъ:- распоряжайся всѣмъ что будетъ нужно; только не забудь, что я остаюсь здѣсь съ людьми…. Ну, прощай! Мы долго не увидимся….

Еще разъ обнялъ Владиславъ отца и понесъ подарокъ на свою половину.

"Чудакъ, думалось ему дорогой, ничего-то онъ просто не можетъ сдѣлать…."

— Смотрите, Леонъ, обратился онъ къ нему въ кабинетѣ; — отецъ снарядилъ въ битву; куда это годится противъ нашихъ револьверовъ?

И онъ сталъ выкладывать пистолеты, пороховницу и прочія принадлежности. Въ ящичкѣ для пуль нашелся толстый пакетъ съ краснорѣчивою надписью: 500.000 злотыхъ.

— Ай да отецъ! вскрикнулъ графъ:- вотъ что дѣльно, то дѣльно!

Вечеромъ, вернувшись съ фольварка, Бронскій хотѣлъ зайдти къ отцу поблагодарить его. Дежурный лакей объявилъ ему, что графъ чувствуетъ себя не такъ здоровымъ, и не велѣлъ никого пускать къ себѣ.

То же самое повторилось на другой день поутру. Владиславъ наконецъ догадался.

 

VII. Пропаганда

Послѣдніе дни въ замкѣ кипѣла лихорадочная дѣятельность. То тамъ, то сямъ мелькали озабоченныя лица Леона, Бронскаго, пріѣзжей шляхты. По нѣскольку разъ на дню пріѣзжали посылались верховые гонцы. Дворня таинственно шепталась по закоулкамъ. Ночью, въ комнатѣ Инны, печаталась прокламація къ народу. Несмотря на протестъ Инны, рѣшено было печатать ее русскими буквами, такъ какъ всѣ грамотные крестьяне учились русской азбукѣ. За то ужь никто не могъ отбить у ней охоты самой развезти вышедшіе изъ-подъ станка листки.

Съ самаго утра Бронскій погрузился въ тревожное раздумье, едва отвѣчалъ своимъ сообщникамъ, и даже чуть взглянулъ на Инну, когда она пришла показаться ему въ костюмѣ чумака. Разсѣянно назначивъ ей вернуться къ полночи, онъ сѣлъ къ письменному столу.

Цѣлый вечеръ ѣздила Инна по окрестнымъ хуторамъ, заходя подъ разными предлогами въ хаты, и удаливъ хозяевъ, или будто безъ цѣли подходя къ пологу, совала подъ изголовье возмутительный листокъ. Совсѣмъ стемнѣло, когда она подъѣхала къ сборному хутору, которымъ, между прочими, владѣлъ и Кононъ Терентьевичъ. Въ сторонѣ отъ селенія, къ отвѣсному обрыву надъ прудомъ прилѣпился шинокъ. Инна задѣла поводья за плетень и осмотрѣла револьверъ. Въ освѣщенное окно неслись шумный говоръ, пѣсни, скрипка; по случаю субботы народу набралось порядочно. Она бойко вошла въ хату и поклонилась шинкарю съ гостями.

— Добры вечеръ, добры люди! А ну, шинкарю, меду! молодцовато крикнула она и сѣла на край лавки.

— Чій се такій гарный паробокъ? Видкиля! раздались голоса.

— Издалека, чумакую, отвѣтила Инна.

— А ну горѣлки.

— Кварту, шинкарю! Хай добры люди гуляютъ, та ушкваримо пѣсню, щобъ лука пійшла, ось якъ! бодрилась она.

— Ось якій паробокъ! отозвались крестьяне: — еще и усъ не закрутивсь, а вже и смакъ знае…

Шинкарь принесъ вино; низенькій человѣчекъ въ истасканномъ казакинѣ запилилъ на скрипкѣ, и сталъ подпѣвать, шамкая беззубымъ ртомъ:

Инна подхватила, да еще парня два. Сѣдой какъ лунь атаманъ хутора сидѣлъ за столомъ, понуривъ голову и притопывалъ ногами…

— Ось такъ хлопецъ, якъ спѣвае! не вытерпѣлъ шинкарь.

— Винъ еще и танцувятиметъ!…. Щобъ мини книша ни ѣсти, тавцуватиметъ….

— Чого жь Петро не пье? замѣтилъ дюжій молодецъ въ овчинной свиткѣ;- пій Петро! обратился онъ къ старику въ изодранной сермягѣ.

— Та звѣстно, отвѣтилъ тотъ:- що пити, що не пити, усе умирати треба… Тилько й у доли, що горѣлка; дома вже усе потягали… жинка плаче, дѣтки сковчатъ.

— А чомъ такъ? вступилась Инна.

— Отъ ще, сказалъ шинкарь, разливая вино, — абы були живы та здоровы… А то ще а покосимо, погребемо и у копици покладемо!…

— Та вамъ и байдуже, отвѣтилъ старикъ, — въ васъ паны не таки, а насъ якъ разруйновали…..

— То ще не шкода, якъ одинъ панъ… А якъ оренда, або вправлящій, то вже цей не помилуе…

— Отъ хдопци е панъ що усимъ паномъ панъ…. Чули про графа Броньскаго? перебила Инна.

— Эге, хай ему пранци! отозвался старикъ:- се жъ винъ и е! жидивска собака!

— Якъ же?

— Та тилько слава що графъ! А винъ копѣйку зостальную тягнетъ, шкуру дере съ человѣка…

Инна потупилась въ свою кружку; ее и прежде поражала нищета крестьянъ Бронскаго; она нѣсколько разъ вызывала его на разговоръ, но онъ ссылался на недостатокъ времени заняться ими. Она впрочемъ никакъ не ожидала встрѣтить такого раздраженія въ народѣ; а надо было готовить его къ будущему, надо быдо говорить за графа…. Она колебалась нѣсколько времени…

— Чого хлопець сумуе? сказалъ дѣтина въ свиткѣ, ударивъ ее по плечу.

— То якъ не сумовати, отвѣтила Инна, родичи стогнуть, нема имъ ни доли, ни воли… Чомъ воны на свѣтъ породилась?… А за вищо? Хиба се не наська землл? Чули, яке було побоище?

— Эге! вступился одинъ паробокъ:- якъ Бобырецкій бугай та зъ нашимъ бугаемъ бились? Бачивъ! Усѣмъ хуторомъ ледве, ледве розняли.

— Не, я кажу про казацькое побоище, якъ сѣчъ руиновали! А мы що? Хиба не вольны казаки?

— Ни, хлопци, проговорилъ старикъ, поднимая голову, — вже нема казацкаго рода… Отъ дѣдъ мій, чтой ще бачилъ якъ воны пановяли… ще я совсѣмъ малесенькій бувъ, то винъ, було, сидить у пасицѣ та расказуе, якъ воны Ляхивъ били…

— Ото, хлопци, перебила Инна: — казаки ихъ били, а воны казакамъ волю даютъ…

— Тю на тебе! отозвался другой дѣтина:- щобъ Ляхи намъ волю дали? Воны бунтують…

— Що жь? воны собѣ воли шукають… А хотѣлось бы вамъ въ вольные казаки, хлопци? говорила Инна.

— Що винъ балакае!

— И земля бъ у васъ своя була, и подушны не платити… Е таки люде, що й помогутъ вамъ….

— Та дежь воны? яки таки?

— Гадаю я, пидемъ зъ Ляхами, добудемо собѣ воли, тады и Ляхи не управятся въ вами…

— Та брешишь ты, перебилъ старикъ:- воны не русски дюде, нехрещены, на царя бунтують, и мы зъ ними?

— Такъ щожь царь? Е таки земли що нема въ нихъ ни царя, ни круля… сами люде! Чуете?

— Хе! Якое жь и царьство, що й царя нема? Якъ хата безъ стрихи! разсмѣялся одинъ.

— Яки жь таки ледащи люде, що й царя собѣ не зшукаютъ?

— Геть, хловци! Що се таке? заговорилъ старикъ, указывая на Инну:- то вже мы чули, якъ тіи люде до насъ приходидл, що грамотки дали…. а описля що паны говорили?

— Та звѣстно, що говорили! Намъ казали, що ти царьски слуги, що его воля така, щобъ у насъ земли не було; а Москадямъ кажутъ, що мы бунтуемъ…. Дежь тутъ правда?

— Та щира правда вже дуба дала, {Умерла.} перебила Инна, робѣя передъ недовѣріемъ крестьянъ, и стараясь отшутиться; на этотъ разъ выходка не подѣйствовала; люди сидѣли молча и пристально глядѣли на нее; она поняла, что выйдти изъ такого положенія можно было только рѣшительнымъ объясненіемъ, и рѣшилась, разчитавъ на неповоротливость Малороссовъ.

— Чуете, хлопци, держиться за графа Бронского: може винъ замъ и лихо робивъ, та не намъ ёго судити, бо винъ за васъ ратувавъ, та царьскимъ людемъ очи отводилъ…. Не зiукати вамъ такого атамана, якъ винъ; винъ самъ не зъѣстъ, ни спочиветъ, а усе сумуе та гадае, якъ вамъ волю дать. Вже у ёго и люде подибраны, и ружья у нихъ е, таки якъ у Москалей….

— Не слухайте его, хkопци! вмѣшался шинкарь, — кто е знае, виткиля воно? Якій се чумакъ? Се ка-зна-що!

— Та и справды…. Бачите, яки у его руки бѣлы…. Ей же Богу, се лядащо! Хай минѣ Богъ убье!

— Та якій се Богъ? проговорила Инна, вставая изъ-за стола и, засунувъ руку за пазуху, взвела курокъ: — яке воно? Кто ёго бачилъ? чи воно сѣринькое, чи яке?

— Эге, вражій сынку, держить его хлопци! раздались раздраженные голоса.

Въ одну секунду Инна задула свѣчу и бросилась къ двери; кто-то схватилъ ее за полу; она рванула съ себя свитку, и выпаливъ кверху, захлопнула дверь. Озадаченные минутнымъ блескомъ и громомъ выстрѣла, крестьяне такъ и замерли на мѣстѣ.

— Трясця ёго матерь! проговорилъ кто-то въ потемкахъ, шаря въ печи.

— Ахримъ, чи ты живъ?

— Чортяка! чортяка! басилъ другой, забившись подъ столъ.

Шинкарь засвѣтилъ свѣчку; перепуганные крестьяне стали приходить въ себя.

— Де жь воно? выговорилъ одинъ, крестясъ: — се воно й було? Бачите и двирь не витчинялъ!

— Може вѣдьма? отозвался другой.

— Эге! ото и свитка! вскрикнулъ третій, поднимая съ полу валявшуюся свитку;- ни, се не вѣдьма!

Стали обыскивать платье, нашли цѣлый ворохъ прокламацій.

А Инна, сломя голову, прискакала на графскій дворъ, и, бросивъ лошадь, взбѣжала на лѣстницу, оттуда въ кабинетъ графа и кинулась, запыхавшись, въ кресло. Леонъ подбѣжалъ къ ней, она оттолкнула его и, какъ потерянная, проговорила:

— Все пропало! Они намъ не вѣрятъ! они ненавидятъ насъ! они подняли на меня руку!

— Что такое? что такое? спокойно спросилъ Бронскій, вставая изъ-за стола и бросая перо.

— Какая ошибка! Я всегда была противъ этихъ лживыхъ средствъ! Вотъ и добились — озлобили народъ и только! Теперь чиновникамъ скорѣй повѣрятъ чѣмъ намъ, волновалась Инна, и принялась разсказывать….

Бронскій совершенно спокойно выслушалъ ее.

— А вы и упали духомъ? Они хитрѣй чѣмъ вы думаете…. Успокойтесь! Какъ только увидятъ нашу силу, сейчасъ и примкнуть…. Они и уставныхъ грамотъ не подписывали до прихода солдатъ.

Ровный и холодный тонъ сразу подѣйствовалъ на разгоряченный мозгъ Инны. А Бронскій опять сѣлъ къ столу съ озабоченнымъ лицомъ, провелъ рукой по лбу, запечаталъ нѣсколько писемъ, надписалъ адресы и позвонилъ.

Вошелъ Квитницкій.

— Развезите это по сосѣднимъ хуторамъ, сказалъ графъ, передавая ему пачку, — и не дожидайтесь, чтобы при васъ распечатывали; какъ въ руки отдалъ, налѣво кругомъ, въ карьеръ и дальше…. Да велите давать лошадей, крикнулъ онъ вслѣдъ уходившему, всталъ изъ-за стола, потянулся, прошелся раза два по комнатѣ и подошелъ къ развѣшенному на стѣнѣ оружію.

Инна встала съ мѣста и словно похолодѣла въ ожиданіи рѣшительной минуты.

Владиславъ снялъ со стѣны саблю и опоясался:- Пора! обратился онъ къ Иннѣ, и надвинувъ на бекрень конфедератку, пошелъ изъ комнаты.

Леонъ, блѣдный какъ мертвецъ, подалъ Иннѣ чамарку и шапочку; онъ не могъ даже заговорить, и только болѣзненная улыбка скривила ему губы. Инна ничего не замѣчала; она торопливо накинула верхнее платье, и схвативъ брата за руку, потащила его на крыльцо, перескакивая по нѣскольку ступенекъ заразъ. Нѣсколько конюховъ держали засѣдланныхъ лошадей; она прыгнула въ сѣдло, отвязала отъ арчака отцовскую саблю и опоясалась. Вокругъ толпилась дворня.

— Панове, сказалъ Бронскій, принявъ поводья:- Кто хочетъ быть вольнымъ, бери моихъ лошадей, ступай въ оружейную, выбирай любое…. Кто меня любитъ, за мной!

Человѣкъ пять бросились къ конюшнямъ.

— Куда? куда? кричалъ растерянный Слубень, подбѣгая къ Бронскому:- отца пожалѣй! отца!

— Пусти, старикъ, перебилъ графъ.

— Не пущу, завылъ дядька, повиснувъ на поводьяхъ:- не пущу! бейте меня, не пущу!

— Возьмите стараго дурака! крикнулъ Бронскій, поднимая лошадь на дыбы:- поди прочь! дорогу… А! когда такъ, тащите его стараго съ собою!

Два-три человѣка оттащили обезпамятѣвшаго Слубня и съ хохотомъ подняли на сѣдло. Графъ далъ шпоры и выѣхалъ со двора крупною рысью, покачиваясь на сѣдлѣ; два всадника, пустившіе съ мѣста вскачь, едва поспѣвали за нимъ. Примкнули къ нимъ и Леонъ съ Инной, они скакали рядомъ, взявшись за руки. Мѣрно брякало оружіе; глухо разносился по степи топотъ. Инна вглядывалась въ серебристый блескъ травы, прислушивалась къ ночнымъ звукамъ, пожимала руку брату и взглядывала на него безумно страстными глазами. Бронскій оглянулся на нихъ и запѣлъ: Jeszcze Polska ne zginęła.

 

VIII. Земля обѣтованная

.

Всадники спустились къ рѣкѣ, переѣхали мостъ, и свернувъ съ большой дороги, направились къ уединенному фольварку, когда-то сборному мѣсту званыхъ охотъ. Не переводя духу проскакали они три версты, отдѣлявшіе его отъ селенія, и пустили взмыленныхъ лошадей шагомъ у самой фермы. Пять, шесть хатокъ чернѣлись въ кустахъ; огни погашены, на улицѣ ни души. За ними раскинулся старый, дремучій лѣсъ, тянувшійся верстъ на пять, и съ боку нѣсколькими перелѣсками примыкавшій къ рощѣ Горобцевскаго хутора. Богъ вѣсть какими судьбами уцѣлѣвъ отъ истребленія свободными винокурами, онъ перешелъ въ руки богатаго магната, который хранилъ его почти такъ какъ хранятъ зубровъ въ Бѣловѣжской пущѣ. Подъѣзжая къ нему, Инна вспомнила, какъ еще въ дѣтствѣ заблудилась она здѣсь въ непроходной чащѣ, какъ ее отыскивали цѣлымъ хуторомъ и насилу нашли ужъ ночью подъ столѣтнимъ дубомъ….

Графъ первый въѣхалъ на опушку; передъ нимъ посторонился часовой съ двустволкой на плечѣ; другой, лежа на овчинномъ тулупѣ, высѣкалъ огня въ коротенькую люльку. Невдалекѣ трещалъ хворостъ и стелящееся по вѣтру пламя освѣщало пятнами пеструю кучку вооруженныхъ людей, переливаясь фантастическими колерами въ темной листвѣ. Дюжій повстанецъ, сидя на срубленномъ деревѣ, точилъ косу; блестящее лезвее съ визгомъ звенѣло по камню. Двѣ стреноженныя лошади щипали траву, фыркая и отдуваясь. На просѣкѣ бѣлѣли палатки; голубоватыя тѣни деревьевъ волновались на полотнѣ; кое-гдѣ виднѣлись наскоро сложенные шалаши. Рои комаровъ вились вокругъ огней съ дымившимися котелками. Подлѣ нихъ кучками копошились люди; тамъ и сямъ сновали разноцвѣтныя чамарки. Огнистыя блестки мелькали по связкамъ косъ, по стволамъ ружей и пистолетовъ. Смутный говоръ, смѣхъ, пѣсни, стояли въ толпѣ. Толпа разступалась, пропуская графа со свитой, валила за нимъ, волнуясь и бросая шапки; крики сливались въ непрерывный гудъ виватовъ; испуганные грачи, хлопая крыльями во сучьямъ, тучей поднялись съ деревьевъ.

Графъ слѣзъ съ лошади, и раскланиваясь на обѣ стороны, прошелъ въ палатку съ трехцвѣтнымъ знаменемъ у входа.

— Чего ты хмуришься? крикнула Инна брату, снимавшему ее съ сѣдла:- поди! Видѣть не могу такого лица! Я живу, живу изо всей силы.

Она пошла по лагерю и наткнулась на Колю, обнимавшагося съ какимъ-то гимназистомъ.

— Какое время переживаемъ мы! Видѣлъ Горбуна-то? Какимъ сталъ молодцомъ!

— Это, братъ, хоть кого расправитъ! восхищался Коля, обнаживъ саблю.

Въ другой кучкѣ шелъ шумный разговоръ.

— Тащи все что подъ руку попало! училъ отставной поручикъ Кондачковъ: — будетъ, попировали! Пора и намъ! Кабы къ самому старику забраться! Говорятъ въ замкѣ птичьяго молока только нѣтъ!

— Нѣтъ, ты вотъ что скажи: сердце-то сорвать! хрипѣлъ горбатый Бирюлевъ:- за всю жизнь расплатиться! Да и наболѣло жь оно у меня!

— Зальемъ! Утро вечера мудренѣе, утѣшалъ поручикъ подавая ему флягу.

— На гибель врагамъ народа! оказала Инна, подойдя къ пьющимъ.

— Amen! торжественно проговорилъ домовый ксендзъ Бронскихъ.

Инна подсѣла къ ближнему котелку и попросила себѣ ложку.

— Проголодалась, паненка? улыбнулся Квитницкій, гордо покручивая усъ.

— Цѣлый денъ съ лошади не сходила, весело отвѣтила она, принимаясь за кашицу.

— Весело намъ, говорилъ другой шляхтичъ:- мы своего дождались.

— И мнѣ весело, перебили Инна:- я такая же дочь революціи, какъ и всѣ вы.

— Пей, пани! крикнулъ тотъ, протягивая ей стаканъ водки.

— Горѣлка? Дай! — Она насильно заставила себя выпить полстакана, и, поперхнувшись, со слезами на глазахъ, опрокинула его въ траву.

— Графъ зоветъ васъ всѣхъ къ себѣ, сказалъ подошедшій къ нихъ Леонъ.

Въ палаткѣ Бронскаго собрались назначенные имъ офицеры. У входа стояла простая одноколка въ одну лошадь. Пани Лисевичъ привезла графу письмо инсургентовъ съ извѣстіемъ о стоянкѣ въ пятидесяти верстахъ дальше, и о предстоящемъ походѣ болотами и лѣсомъ на уѣздный городокъ.

Инна съ удивленіемъ глядѣла на Бронскаго.

Онъ сидѣлъ на кучѣ дорогихъ ковровъ въ гордой, повелительной позѣ, и едва кивнулъ головой вошедшимъ: Ова пошла знакомиться съ Полькой.

— Привѣтъ вамъ, сказала она, пожавъ ей руку:- женщины вступаютъ въ свои права!

— Что вы дѣлаете, шепнулъ ей Коля:- знаете ли вы кто эта дама? Это…. камелія.

— Здѣсь всѣ равны! отвѣтила Инна:- тѣмъ хуже для патріотокъ, если падшія женщины подаютъ имъ примѣръ.

— Панове! заговорилъ Бронскій:- мы должны расчистить мѣсто товарищамъ; они придутъ съ похода, имъ въ пору будетъ только съ гарнизономъ управиться; наше дѣло отрѣзать расквартированный по хуторамъ эскадронъ…. Я думаю….

— Графъ, это военный совѣтъ? перебила Инна.

Тотъ кивнулъ головой.

— Мнѣнія подаютъ младшіе, замѣтила она съ удареніемъ.

— Что тамъ такое? вступился Квитницкій:- насъ двѣсти родовитыхъ Поляковъ. Идти прямо и побить Москалей.

Завязался споръ. Одни предлагали идти двумя отрядами, чтобы заманить Русскихъ въ засаду. Другіе совѣтовали держаться къ лѣсу, чтобъ обезпечить отступленіе; третьи хотѣли ждать прибытія главнаго корпуса повстанцевъ.

— Надо поджечь коновязи, сказалъ Квитвицкій, — и тогда въ сумятицѣ ихъ легко перерѣзать.

— Рѣзатъ сонныхъ? вскрикнула Инна.

— А еслибъ ихъ отрядъ наткнулся на насъ теперь? возразилъ Бронскій:- что бъ это было? Нападеніе въ расплохъ?

— Всѣ средства хороши, если вредятъ врагу, вступился ксендзъ:- можно расположиться въ виду ихъ бивакомъ, отравитъ котлы и отступить въ разсыпную…. Пресвятая Марія, королева Польши, отпуститъ вамъ по грѣху за каждую каплю наѣзжей крови!…

— A la guerre comme à la guerre! сказалъ графъ:- я принимаю планъ Квитницкаго. Друзья мои, Польша воскресаетъ въ насъ; здѣсь, подъ открытымъ небомъ собрался нашъ первый сеймъ, какъ предстоитъ рѣшить судьбу отечества.

Всѣ единодушно подтвердили рѣшеніе, обнаживъ сабли, и начавъ шумно подавать голоса.

— А если я крикну: не позвалямъ? обратилась Инна къ Бронскому.

— Вспомните, что это для народа! сказалъ тотъ, подходя къ ней.

— Согласна! твердо проговорила она.

Когда всѣ разошлись, Бронскій отдалъ Иннѣ инструкцію назавтра и пошелъ проводить ее до палатки. Она немного пошатывалась; водка ее ошеломила.

— Что ни говорите, но этотъ образъ дѣйствій противенъ мнѣ, сказала Инна.

— А вы все съ своею идеальною честностью! отвѣтилъ онъ:- знаете ли вы, что я разъ обнесъ Русанова передъ губернаторомъ, какъ вреднаго человѣка? Да, и правъ: онъ вредилъ намъ въ общественномъ мнѣніи; будь онъ близокъ старику, и знай хоть половину нашихъ плановъ, развѣ онъ не сдѣлалъ бы того же?

— Будетъ; у меня и безъ того голова кружится!

— Надо такъ закружить разъ навсегда, чтобъ ужь больше ни отчего не кружилась.

Ночная темнота стала сдавать; розовые блики ложились по стволамъ березъ, закраснѣлись пни осинъ и дубовъ. По землѣ спали повстанцы, кто положивъ сѣдло подъ голову, кто на рукѣ. Сѣдые старики лежали въ перемежку съ молодежью…. Бронскій остановился надъ ними.

— Здѣсь все такъ полно, сказалъ онъ, кладя руку на грудь:- завѣтная мечта сбылась…. Я веду ихъ въ бой, за святую свободу…. Польша! Польша! Вырвалось у него неподдѣльнымъ порывомъ:- это все сыны твои; отовсюду сошлись они на мой голосъ; а вотъ иностранка, обернулся онъ къ Иннѣ,- достойная польской короны.

— Короны? перебила Инна.

— Вы не вѣрите? Долго ли же еще колебаться Инна? Что вамъ стоитъ сказать одно слово? вѣдь вы любите меня? говорилъ онъ, положивъ ей руку на плечо, и заглядывая въ глаза:- я вѣрю въ себя, пусть будетъ что будетъ! Раздѣлимъ будущность!

— Я не ошиблась давеча, отшатнулась она.

— Что вы?

— И еще спрашиваетъ! Подите! Отъ меня водкой пахнетъ! Я пьяна сегодня…. А вы нѣтъ, вы не пьяны! захохотала она и оставила озадаченнаго графа у входа своей оддатки.

Она подозвала водолаза и начала дразнить его: кинулась прочь, онъ за ней; она увернулась, и съ хохотомъ бросилась въ сторону; собака съ лаемъ металась за ней и сбивала ее съ ногъ….

— Ты еще не спишь? вошелъ Леонъ: — что это?

— Не сплю…. Не буду спать…. И ты не пьянъ? Леня, поѣдемъ кататься….

— Въ самомъ дѣлѣ ты видно хватила!

— Слушай, что это?

По лѣсу гудѣлъ дальній благовѣстъ заутрени.

— Леня, они тамъ ничего не знаютъ, они молятся по привычкѣ, и не чуютъ, что молитва услышана…. Услышана! крикнула она, обнимая брата:- плачъ со мной! Смѣйся! Пляши! Не хочешь? Лара! Рви его!

— Сумашедшая!

Леонъ поднялъ ее на руки и перенесъ на сваленное въ углу сѣно.

— Это насиліе! кричала она, вырываясь:- не хочу спать…. Я тебѣ казки казатиму!…

— Ну, хорошо! Хорошо! успокоивалъ тотъ, садясь къ изголовью.

— Завтра, Леня, завтра къ намъ! Всѣ кому тяжело на свѣтѣ! Лара долой ошейникъ! Сними съ него, Леня, сними!

Она попробовала приподняться и расхохоталась.

Леонъ положилъ ее голову къ себѣ на колѣни и началъ укачивать какъ ребенка. По временамъ она еще лепетала чуть слышно:- Хлопцы…. Не треба ихъ…. Сами…. Сама….

Братъ глядѣлъ на нее со слезами на глазахъ.

 

IX. Завялый букетъ

Проспавъ до полудня, Бронскій почувствовалъ, что его кто-то теребитъ за плечо, потянулся, вздохнулъ.

— Минуточку, пробормоталъ онъ, повертываясь на другой бокъ.

— Вставайте, рѣзко крикнуло ему въ уши. Онъ вскочилъ, протеръ глаза.

Передъ нимъ стояла Инна, раскраснѣвшись отъ жара, запыхавшись, словно за ней гнались.

— Русскіе, крикнулъ онъ, хватаясь за саблю.

— Идите, смотрите что у васъ дѣлается! Да, идите же! торопила она, таща его за рукавъ. Онъ побѣжалъ за ней на опушку. У сухой березы стояли два крестьянскіе воза; толпа окружила ихъ хозяевъ, связанныхъ по рукамъ, съ веревками на шеѣ; въ одномъ изъ нихъ графъ узналъ Грыцька…. Они отбивались и увертывались, толпа осыпала ихъ насмѣшками и бранью; тутъ же расхаживалъ Квитницкій, поджигая товарищей.

— Пане, кричалъ Грыцько, завидѣвъ Бронскаго:- що жь се за напасть така? Що воны кажутъ? И шкапу {Лошадь.} имъ треба и возъ? Якъ же такъ?

— Cтой, крикнулъ Бронскій, — что это за люди? Гдѣ вы ихъ взяли?

— Та въ шляху, пане, заговорилъ другой крестьянинъ, кланяясь:- разсудьте, якъ же то можно?

— Это измѣннки, перебилъ Квитницкій, — они не давали намъ подводъ; намъ нужны лошади.

— Такъ и душить ихъ? вмѣшалась въ толпу Инна, отталкивая державшихъ крестьянъ:- что они, обязаны раззориться для васъ?

— Та се жь, панночка! закричалъ Грыцко, не помня себя отъ радости: чи не вмерли? и въ шаблюкой? чи вы охвициръ, чи що?

— Вотъ погоди, будетъ тебѣ офицеръ, пся кревъ, какъ запляшешь на веревкѣ! грубо проговорилъ шляхтичъ, отсунувъ Инну:- бери его, вѣшай!

— Якъ? Мини? Та за війщо?

— А за шею, послышалось въ толпѣ, снова окружившей своихъ плѣнниковъ. Инна вырвалась изъ рукъ Квитвицкаго и опять кинулась на выручку.

— Кто не съ нами, сказалъ Бронскій, останавливая ея руку, — тотъ противъ насъ.

— А! теперь вотъ какъ! крикнула она, выдергивая руку:- теперь видно не въ гостиныхъ? Зачѣмъ было проклинать правительства? какая это свобода?

— Инна, говорилъ Бронскій ей на ухо:- опомнитесь? Что вы дѣлаете?

— Прочь! взвизгнула она, обнажая саблю, и бросилась въ толпу съ крикомъ: — назадъ! не трогать ихъ.

— Взмилуйтесь, завопилъ Грыцько, повалился въ ноги Бронскому и ухватился на платье:- возмить усе!… Боже мій милый?… Горпино моя!… Та у мене ще и жито не продано!

Другой мужикъ стоялъ со скрученными назади руками, свирѣпо потупясь въ землю и глядя изъ подлобья. Онъ попробовалъ рвануться локтями: веревки только кожу ссадили на мускулистыхъ рукахъ. Толпа захохотала.

— Пустить ихъ! сказалъ Бронскій, отвертываясь. Въ толпѣ пронесся ропотъ; всѣ кричали разомъ, размахивали руками. Квитницкій читалъ имъ какую-то бумагу, слышно было только самыхъ ближайшимъ.

— Какой онъ намъ начальникъ? заговорилъ онъ, выходя изъ кружка и показывая на Бронскаго:- онъ Москалей руку держитъ! Онъ съ ними жилъ…. онъ имъ радѣетъ.

Толпа заволновалась, ропотъ усилился; лица становились грознѣе, свирѣпѣй.

— Это что? крикнулъ графъ, сдвигая брови, и пошелъ на толпу.

— Не слушайте! кричалъ шляхтичъ.

— Смирно! сказалъ Бронскій, скрестивъ руки:- кто здѣсь смѣетъ распоряжаться? Кто бросилъ свои помѣстья? Кто мерзнетъ съ вами въ лѣсу? Кто поведетъ васъ въ огонь?

— Панъ графъ! пронеслось общимъ говоромъ.

Бронскій оперся на саблю и кусалъ кончики усовъ, глядя въ упоръ на присмирѣвшихъ мятежниковъ. Въ судорожномъ подергиваніи стиснутыхъ челюстей, въ жилахъ на лбу сквозила борьба противоположныхъ чувствъ. Лицо то блѣднѣло, то вспыхивало и обливалось краской.

— А коли панъ графъ, кого еще вамъ слушать? Почемъ вы знаете, что я не пытаю вашу вѣрность?

— Не вѣрьте ему! И безъ него обойдемся! вопилъ Квитницкій: — сами себѣ паны, да и все тутъ! — И вынувъ револьверъ, взвелъ курокъ.

— Связать бунтовщика! грозно сказалъ графъ.

Инна инстинктивно стала къ нему съ саблей наголо. Человѣкъ шесть кинулись на шляхтича, повалили его, несмотря на отчаянное сопротивленіе; одинъ сталъ колѣномъ на грудь, другіе перевязали ему руки и ноги.

Съ минуту Бронскій молча наслаждался торжествомъ; потомъ лицо стало хмуриться, хмуриться; глаза зловѣще осматривали толпу.

— Берите ихъ! Дѣлайте что хотите! проговорилъ онъ, и пошелъ въ чащу.

Инна остолбенѣла.

Грыцько безъ сопротивленія позволилъ себя вести, только дико озирался, пытаясь что-то сказать. Другой крестьянинъ стоялъ, не шевелясь, не выказывая никакой попытки къ бѣгству; у него стали поправлять веревку на шеѣ; онъ вдругъ опустилъ голову и вцѣпился зубами въ горло перваго попавшагося; брызнула кровь, захрустѣли хрящи…. Онъ повалился на опрокинувшагося ворога, и оба покатились по землѣ съ глухимъ ревомъ…. Остервенившаяся толпа бросилась на нихъ съ ножами.

Инна медленно вложила саблю въ ножны, заткнула уши и пошла къ лагерю.

"Ну-ка вернись!" ходило у ней въ головѣ. — "Что? струсила? Нѣтъ, вернись, смотри до конца, пей до дна."

Инна въ самомъ дѣлѣ вернулась было, но тутъ изъ-за гама толпы вылетѣлъ такой крикъ, что она задрожала всѣмъ тѣломъ, зашаталась и едва добѣжала до палатки…. Какъ потерянная прошла она мимо брата и ткнулась лицомъ въ подушку.

— Инна! крикнулъ тотъ, перепугавшись ея блѣдности.

— Помнишь ты, какъ дядя кричалъ въ бреду, когда ему жандармы представлялись? сказала онъ какимъ-то бѣшено-сдержаннымь голосомъ.

— Ну?

— То еще можно было слушать!

Она вскочила, сорвала съ себя саблю, обнажила, дохнула на чистую, свѣтлую сталь, дождалась неподвижнымъ взглядомъ, пока сошелъ съ нея туманный налетъ, и нажала изо всей силы въ камень: клинокъ треснулъ, и со звономъ отлетѣлъ въ сторону.

— Лучше бы ей не бывать у меня въ рукахъ…. Отецъ проклялъ бы меня, еслибы зналъ на какое дѣло она пошла.

— Инна, что у васъ случилось? Гдѣ графъ?

— Не говори мнѣ про него. Поди, ты тамъ все разузнаешь…. Оставь меня.

Она вернулась на постель, заложила руки подъ голову и пролежала такъ до вечера; мучительныя думы не давала ея покою; по лагерю раздавались шумныя приготовленія, она не выходила изъ палатки. Коля принесъ ей букетъ ландышей; она поручила ему вычиститъ ей лошадь, убавила свѣтъ дампы, подозвала Лару, задумчиво погладила его волнистую шерсть; потомъ подошла къ букету, наклонилась надъ нимъ и принялась втягивать въ себя пряный запахъ пожелтѣвшихъ цвѣтовъ.

"Вѣнчики, вѣнчики!" думалось ей: "гдѣ ваша бѣлизна? Гдѣ же та чистая, какъ ландышъ, душа? Или ея нѣтъ и въ самомъ дѣлѣ? Или мои мечты вѣнчики? такъ и засохнутъ?"

По лагерю зажглись костры; тѣнь часоваго заходила по бѣлому полотну палатки. Чувствуя усталость, Инна раздѣлась, прилегла на сѣно и покрылась плащомъ; но воздухъ такъ накалился за день, въ ней самой кровь была такъ разгорячена, что она тотчасъ же разметалась, и все еще не могла заснуть; а тѣнь все двигалась съ правильностью маятника; она стала смотрѣть на нее, чтобы заставить глаза слипаться…. Вдругъ тѣнь раздвоилась. Водолазъ сорвался съ мѣста и кинулся подъ ноги вошедшему; но обнюхавъ, тотчасъ завилялъ хвостомъ.

— Я раздѣта! съ неудовольствіемъ проговорила Инна, закрываясь плащомъ:- что жь вы вычистили лошадь? Такъ скоро?

— Это я, сказалъ Бронскій.

— Это вы? Что вамъ нужно? холодно проговорила она.

— Инна, выслушайте, я несчастнѣйшій человѣкъ, я цѣлый день протаскался въ лѣсу. — Онъ опустился возлѣ нея на сѣно.

— Вы пришли упражняться въ ораторскомъ искусствѣ? Напрасно! Мнѣ давно извѣстно ваше краснорѣчіе, презрительно проговорила она.

— Вы хотите оскорблять меня?

— Нѣтъ, я боюсь васъ…. Зачѣмъ вы пришли? Что вамъ надо? Или еще не кончено между нами?

Она приподнялась и взглянула ему прямо въ лицо.

— Не отталкивай меня, говорилъ Бронскій, наклоняясь къ ней. — Дай мнѣ поплакать съ тобой; я мучусь, мнѣ тяжело.

— Я! я! мнѣ! говорила Инна, ѣдко усмѣхаясь:- а тѣмъ каково было? О нихъ ни слова?

— Инна, могъ ли я поступить иначе? Что я такого сдѣлалъ, за что меня такъ-то ужь презирать?

— А, у васъ достаетъ еще лицемѣрія? Отчего жь это вы сперва-то ихъ отпускали? Вы сволочь свою задабриваете!

Графъ молчалъ.

— Вы продали кровь! Вы продали ее за власть! Не отвирайтесь…. Вы злѣйшій изъ всѣхъ деспотовъ. Первый опытъ удался…. Идите!

— Какъ ты хороша! Еслибы ты только видѣть себя могла! заговорилъ Бронскій въ страстномъ порывѣ.

— Идите же!… вѣдь я не любовница вамъ, что вы такъ со мной сидите….

— Не пойду, отрѣзалъ онъ, придвигаясь къ ней.

Она толкнула его въ грудь и отскочила въ уголъ палатки.

— Если вы потеряли даже уваженіе къ женщинѣ, такъ вотъ Лара вамъ напомнить. Онъ также хорошо сумѣетъ схватить за горло, какъ и ваши доблестные воины.

— Понимаю, сказалъ Бронскій вставая, — я слишкомъ низокъ для синьйоры, я недостоинъ…. чего бишь?

Онъ запахнулъ плащъ и вышелъ изъ палатки, напѣвая что-то себѣ подъ носъ. Не успѣлъ онъ отойдти ста шаговъ, какъ лагерь пришелъ въ движеніе.

— Сигналъ! Сигналъ! Зарево! раздавались голоса.

Бронскій обернулся: красная полоса разросталась и трепетала за лѣсомъ, темныя фигуры пѣшихъ и всадниковъ неслись мимо него на опушку; знамя колыхалось чернымъ пятномъ на аломъ небѣ; гуще и гуще валила за нимъ толпа, Коля подскочилъ къ палаткѣ съ осѣдланною лошадью. Гулъ постепенно стихалъ, раздались голоса командующихъ, всѣхъ ихъ покрылъ голосъ графа. Онъ объѣзжалъ своихъ людей и каждому отдавалъ какой-нибудь приказъ; масса тронулась. Пройдя форсированнымъ маршемъ два-три перелѣска, они остановились въ полуверстѣ отъ задворковъ, освѣщенныхъ съ одного конца хутора ярко краснымъ свѣтомъ; огня еще не было видно за деревьями садовъ. Тутъ Бронскій раздѣлилъ пѣшихъ на двѣ банды. Самъ графъ съ конницей долженъ былъ ожидать рѣшительной минуты для нападенія съ свѣжими силами, о чемъ его увѣдомитъ нарочный. Шайки пошли въ разныя стороны, и скоро скрылись въ темнотѣ.

— А вѣдь это мой хуторъ горитъ, сказала Инна, подъѣхавъ къ Бронскому:- не слишкомъ ли ужь это безцеремонно?

— Въ самомъ дѣлѣ? сказалъ онъ, осаживая лошадь:- еслибъ уланы стояли въ моемъ замкѣ, тамъ еще свѣтлѣе было бы.

 

X. Что-то тамъ?

А что тамъ? Съ тѣхъ поръ какъ Русановъ ушелъ въ походъ, на хуторѣ дни пошли еще однообразнѣе. Старый майоръ раза два на недѣлѣ ѣздилъ къ Горобцамъ, но это мало способствовало оживленію. Онъ сталъ молчаливѣе, о веселыхъ разсказахъ не было и помину. Юлія по цѣлымъ днямъ не показывалась.

— Дѣвичье дѣло, догадывалась Анна Михайловна:- груститъ со миломъ дружкѣ. Богъ ему судья! Ни за что покрылъ чернотой молодость.

— Конечно-съ! поддакивалъ майоръ, со вздохомъ затягиваясь изъ черешневаго:- привычка дѣло великое! вѣдь вотъ не было же прежде, жилъ и такъ! А теперь безъ Володи-то и трудно.

— И поспорить-то, побраниться не съ кѣмъ, чуть не проговорилась Анна Михайловна, вспомнивъ еще что-то.

Не унывалъ одинъ Авениръ, усердно занимаясь механикой, послѣ несчастнаго опыта надъ заводомъ.

Такъ и шла день за день обычная жизнь, какъ вдругъ случился казусъ, перебурлившій весь домъ. Мѣсяца два о Кононѣ Терентьевичѣ не было ни слуху, ни духу. Авениръ какъ-то заѣхалъ проведать его. Каково жь было изумленіе заводчика, когда онъ засталъ дядю въ какомъ-то балахонѣ, сидѣвшаго на полу, окруженнаго цѣлымъ ворохомъ книгъ! Всѣ шкафы растворены, вся библіотека разбросана по комнатѣ. Кононъ Терентьевичъ глубокомысленно разглядывалъ переплеты, складывалъ книги на подобіе кирпичей въ пирамиды, башни и прочія архитектурныя созданія. Замѣтивъ племянника, онъ подошелъ къ нему, и оглядываясь на свои издѣлія, таинственно прошепталъ: "фундаментъ готовъ!"

Авениръ только руками развелъ, кликнулъ мальчика, прислуживавшаго дядѣ.

— Давно ли это съ нимъ?

— Та кто е знае?

— Что это будетъ, дяденька? обратился Авеннръ къ строителю, порѣшивъ увезти его къ себѣ.

— Крѣпость, сообщилъ тотъ подъ величайшимъ секретомъ, — только не та, понимаешь? Защита! Гдѣ бы мнѣ Армстронга повидать? Не читалъ ли ты въ газетахъ?

— Да онъ теперь у насъ; хотите? Поѣдемте!

— Поѣдемте, повторилъ старикъ.

Авениръ почти на рукахъ донесъ его въ экипажъ. И страшно, и жалко было смотрѣть на его испитое лицо, блуждающіе глаза и сгорбившееся тѣло.

— Отчего жь это на него опять нашло? всхлопоталась Анна Михайловна.

— Оттого что у дѣтей

припомнилъ ей Авениръ.

— Ахъ, матушки! Куда жь его помѣстить? Надо подальше, въ Юленькину спальню, а ужь она пусть въ пустую перейдетъ….

Ужь нѣсколько мѣсяцевъ Анна Михайловна употребляла этотъ терминъ.

Пошли къ Юліи. Та выслушала рѣшеніе, мѣняясь въ лицѣ съ каждымъ словомъ; нѣсколько разъ порывалась заговорить и не могла; губы у ней дрожали.

— Я не могу отдать этой комнаты, выговорила она вдругъ съ храбростію отчаянія:- она мнѣ нужна.

— Для чего же? перебила Анна Михайловна.

— Моему ребенку…. Я….- и Юлія залилась слезами.

— Ахъ! Ахъ! истерически вскрикнула Анна Михайловна и ужь была готова упасть въ обморокъ.

— Маменька, крикомъ горю не поможете, а ее убьете, вступался Авениръ, уводя мать.

Онъ давно звалъ сестрину тайну.

Ипохондра помѣстили въ пустой комнатѣ. Уныніе охватило весь домъ.

Справивъ два мѣсяца трудной, полевой службы, уланскій полкъ вернулся на прежнюю стоянку. Майоръ прискакалъ на свиданіе и не узналъ племянника. Вмѣсто прежняго вахлака, передъ нимъ стоялъ бравый молодецъ, грудью впередъ, съ громкимъ голосомъ, вольными, размашистыми манерами; только въ бойкомъ пошибѣ рѣчи, обрывавшейся подъ-часъ грустною шуткой, да еще въ пѣсенкѣ, которую Владиміръ Ивановичъ иногда ни съ того, ни съ сего замурлыкаетъ ходя по комнатѣ, отзывалось прошлое; но не майору было разбирать эти тонкости. Онъ почти не отходилъ отъ своего любимца, по цѣлымъ часамъ слушалъ его разсказы, и другихъ заставлялъ любоваться племянникомъ. На хуторѣ тоже повеселѣли.

Наступило воскресенье. Съ полудня разсѣянныя по небу облака собирались тѣснѣе, и къ вечеру сплотнились въ темную тучу. Горобцы по обыкновенію пили чай въ задѣ, толкуя о польскихъ событіяхъ. вошелъ Авениръ, отвелъ Русанова съ майоромъ въ сторону, и показалъ только что полученный пакетъ.

Русановъ прочелъ прокламацію, въ которой заявлялись притязанія на весь южно-русскій край, и все населеніе призывалось къ оружію.

— Это не шутки, проговорилъ онъ:- обыкновенно вслѣдъ за такими документами появлялись и гости; надо увѣдомить эскадроннаго командира.

— Успѣете еще, перебилъ майоръ, — вотъ есть чего пугаться!

— Ну, нѣтъ, теперь на авось не время разсчитывать, сказалъ Русановъ:- насъ слишкомъ мало, и притомъ все кавалеристы. Не забудьте, что въ десяти губерніяхъ уже разгуливаютъ шайки!

Онъ взялъ со стола кепи и ушелъ, оставивъ нетронутымъ свой стаканъ.

— Вотъ, въ самомъ дѣлѣ, какъ пожалуютъ! посмѣивался Авениръ:- мы съ вами, майоръ, въ авангардъ? Такъ что ли?

— Почему жь нѣтъ? Погрѣться можно! Давненько таки не расправлялъ старыхъ косточекъ.

— А мы-то какже? Куда дѣнемся? говорила Анна Михайловна:- не поѣхать ли въ старый хуторъ?

— Да вѣдь придутъ, такъ ужь и туда придутъ, возражалъ Авениръ:- лучше ужь тутъ укрѣпиться.

И оба, подмигнувъ другъ другу, стали лукаво потѣшаться надъ струсившею барыней. Къ ужину вернулся Русановъ съ озабоченнымъ лицомъ, въ боевой формѣ.

— Вова! Ты ужь и принарядился! крикнулъ майоръ племяннику.

— Дѣло дрянь, отвѣтилъ тотъ:- того мельника, что пріѣзжалъ къ намъ, видѣли въ кабакѣ; онъ насилу ушелъ отъ народа…. Графскіе волнуются; говорятъ, Бронскій куда-то пропалъ со всѣмъ своимъ штатомъ…. Ну, ужь только попадись онъ мнѣ!

— Да ужь и я спуску не дамъ! отозвался Авениръ.

— Солдатамъ отданъ приказъ спать въ полевой формѣ.

— Ахъ, страсти какія! говорила Анна Михайловна:- ты, Анюшка, никуда не ходи сегодня; я тутъ одна не останусь.

— Да нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ развѣ что? спросилъ майоръ.

Русановъ отвелъ ихъ въ сторону и сообщилъ, что ротмистра увѣдомили безыменнымъ письмомъ о предполагаемомъ нападеніи на отрядъ сегодня въ ночь.

— Вотъ какъ! сказалъ Авениръ:- надо зарядить ружья на всякій случай…. Вы не пугайте маменьку-то.

— Да что жь это? Уморить что ли вы меня хотите? затараторила Анна Михайловна:- что такое? Истомили вы меня. Ужъ лучше скажите, чѣмъ ждать-то невѣсть чего.

— Полноте, Анна Михайловна, я говорю только странно, всѣ помѣщики получили такія же посланія. Вотъ и все.

Сѣли за столъ, но разговоръ не вязался; мущины переглядывались украдкой; майоръ курилъ трубку за трубкой. Авениръ вышелъ въ свою комнату; немного спустя, тамъ что-то брякнуло. Русановъ поспѣшилъ закашляться.

Но тутъ ужъ явственно донеслись удары молотка и стукъ объ подъ.

— Что жь это Аня тамъ дѣлаетъ? засуетилась Анна Михайловна и пошла къ сыну.

Русановъ съ майоромъ за ней. Она отворили дверь и остановились на порогѣ. Авениръ преспокойно загонялъ другую пулю въ двустволку. Они молча поглядѣли другъ другу въ глаза.

— Тихонько ты, Аничка, проговорила она совсѣмъ ужъ другимъ голосомъ:- смотри, чтобы не сорвалось какъ…. Я къ Юленькѣ пойду….

— Маменька, вы не безпокойтесь.

— Будь Его святая воля, тихо проговорила Анна Михайловна:- будь Его святая водя.

И ровною походкой вышла изъ комнаты.

— Ну, вотъ и отлично! безпечно выразился Авениръ:- а то пойдутъ эти обмороки да истерики, хотъ изъ дому бѣги.

— А, что это словно свѣтлѣетъ на дворѣ-то?

— Гдѣ свѣтлѣетъ? Что жь это такое въ самомъ дѣлѣ? который часъ?

— Да, двѣнадцатый ужъ, вынулъ часы Авениръ.

Русановъ вышелъ на крыльцо. Два столба пламени поднимались съ конца селенія, гдѣ была полковая конюшня; вѣтеръ доносилъ топотъ и ржанье по стойламъ…. Онъ вбѣжалъ въ рабочую, схватилъ со стѣны топоръ, и съ крикомъ: "пожаръ! пожаръ! Коновязи горятъ!" пустился по деревнѣ.

Авениръ за нимъ; майоръ сгоряча было тоже, но, вспомнивъ о женщинахъ, вернулся. На крикъ ихъ одинъ за другимъ изъ хатъ выскакивали солдаты, и наскоро подтянувшись; опрометью бѣжали къ конюшнѣ Вся деревня высыпала на улицу.

 

XI. Пожаръ

— Э, да это, братцы не конюшни горятъ, а заводъ! крикнулъ бѣжавшій впереди солдатъ.

— Заводъ! мелькнуло въ головѣ Авенира, и онъ почувствовалъ, будто разомъ навязали ему пудовики на ноги.

— Конюшня-то рядомъ, кричали другіе:- живѣй, ребята!

Не добѣжали они шаговъ пятнадцати до пылавшаго зданія, какъ изъ дверей его выскочилъ человѣкъ съ пукомъ соломы, затопталъ его, и вскочилъ на лошадь.

— Это не нашъ ребята, у насъ такихъ лошадей нѣтъ.

— Пали! крикнулъ Русивонъ.

Изъ толпы грохнулъ выстрѣлъ, лошадь дала отчаянный скачокъ и пропала въ темнотѣ.

— Чортъ съ нимъ, крикнулъ Русановъ, врываясь въ конюшню, — спасай лошадей!

Солдаты гурьбой вломились на нимъ. Владиміръ бѣгалъ по стойламъ, рубя топоромъ поводья; солдаты помогали саблями; но когда пришлось выгонять лошадей, они не шли; выведенныя силой, отбивались и лѣзли въ конюшню; защелкали арапники, поднялась ожесточенная борьба между людьми и животнымиа. Первый нашелся трубачъ, смекнулъ затрубить сборъ; заслышавъ знакомые звуки, лошади одна за другой перескакивали порогъ, и съ распущенными гривами, хвостъ трубой, цѣлымъ табуномъ мчались при свѣтѣ пожара на сборное мѣсто; дробный топотъ гудѣлъ по окрестности.

А пламя все разливалось съ ужасающею скоростью; огромные языки ослѣпительнаго огня поднимались наискось, переходя въ багровый отсвѣтъ темнаго дыма; тысячи искръ и головней вились въ воздухѣ; на колокольнѣ гудѣлъ набатъ, заглушаемый гамомъ сбѣжавшагося народа. Лѣвый уголъ завода съ громомъ рухнулъ, запылала соломенная кровля сушильни, служившей конюшнею; вѣтеръ потянулъ на деревню.

— Помогите, отчаянно вопилъ Авениръ:- заводъ! ничего не пожалѣю! воды! воды!

Онъ бѣгалъ отъ одного къ другому, толкалъ крестьянъ, кинулся въ огонь, и не помня что дѣлаетъ, поотворилъ краны аппаратовъ, схватилъ обгорѣлое стропило, взвалилъ на плечо и вытащилъ на улицу.

Ротмистръ прискакалъ во весь опоръ и обнялъ закопченаго Русанова; солдаты начали было тушить, какъ вдругъ неподалеку послышались выстрѣлы; на воздухъ поднялась ракета, другая, третья; казачій пикетъ мчался по улицѣ; за нимъ валилъ народъ съ криками: "Поляки! Поляки!" Сумятица стала общею.

Солдаты бѣжали къ лошадямъ и сталкивались съ народомъ; офицеры скакали сломя голову, ободряя растерявшихся; загремѣли трубы. Съ другаго конца улицы надвигалась темная масса людей.

Ротмистръ послалъ Русанова въ объѣздъ. Но вдругъ передніе ряды мятежниковъ освѣтились мгновеннымъ блескомъ и разразися оглушительный залпъ. Кавалеристы отвѣтили не менѣе оглушительнымъ: ура! И понеслись на толпу въ пики. Толчокъ разнесся глухимъ гудомъ по деревнѣ.

Мятежники дрогнули, передніе ряды смѣшались и обратили тылъ; съ фланга посыпались выстрѣлы штуцерныхъ; по толпѣ пронесся глухой говоръ; "пѣхота! пѣхота идетъ!" слышались голоса; банда стала отступать къ лѣсу, отстрѣливаясь рѣдкимъ огнемъ. Кавалеристы, заложивъ пики, рубились саблями; все смѣшалось въ безпорядкѣ, Коля наскакалъ на одного солдата; и сабля тотчасъ вылетѣла у него изъ его руки, повиснувъ на темлякѣ; онъ видѣлъ какъ его товарищъ упалъ головой на шею лошади, приподнялся и опять упалъ подъ саблями; поручикъ выпалилъ ему черезъ плечо надъ самымъ ухомъ; кто-то застоналъ у него подъ ногами; что-то сильно обожгло руку. Паническій страхъ овладѣлъ имъ; онъ безсознательно пятилъ лошадь назадъ, выѣхалъ за ряды, и безъ оглядки поскакалъ къ тому мѣсту, гдѣ стоялъ Бронскій.

Ротмистръ продолжалъ преслѣдованіе; солдаты видѣли его хладнокровно разъѣзжавшаго съ коротенькою трубочкой въ зубахъ; онъ все отрывисто покрикивалъ: "впередъ, ребята! впредъ!" Какъ вдругъ у конюшни раздался новый залпъ: то другая шайка стрѣляла по народу…. положеніе отряда стало опасно; ротмистръ приказалъ трубить отбой, и построилъ разрозненныя шеренги.

Вѣтеръ, всегда сопровождающій пожары, разогналъ облака; на востокѣ показалась розовая лента, стало примѣтно свѣтать. Мятежники могли видѣть незначительность отряда; ротмистръ сталъ кликать охотниковъ доставить свѣдѣніе въ хуторъ Оьшнаницы, гдѣ стояла рота пѣхоты. Вызвался Русановъ и еще три человѣка, увязали сабли соломой и пустили лошадей во весь духъ по опушкѣ. Ротмистръ напряженно смотрѣлъ въ сѣроватую даль; вотъ они поравнялись съ вражьей цѣпью; по темному фону лѣса засверкали выстрѣлы; передовой на всемъ скаку свернулся съ лошади, средній рухнулъ вмѣстѣ съ конемъ, вскочилъ на ноги, взвалилъ раненаго или убитаго на остановившуюся лошадь и ужь мчался за прочими; все это такъ быстро прошло одно за другимъ, что солдаты еще крестились, когда посланные уже пропали изъ виду.

Ротмистръ повелъ свой отрядъ изъ селенія, отступая межь двухъ огней. Пули то и дѣло съ пѣньемъ жужжали мимо ушей.

— Бачъ, якъ жалибне спѣвае, острился Іоська, — ма будь ѣсти просить….

— Ишь хохолъ! Братцы, хохолъ заговорилъ, проняло знать! поддразнивалъ вахмистръ.

— Небось не скажешь: холя, а все хволя! или фоля!

Вторая шайка, подойдя съ задворковъ, разсыпалась по домамъ и открыла пальбу изъ оконъ.

Первая, ободрившись, тоже вернулась на хуторъ съ косикерами впереди.

— Побѣда! кричалъ длинноусый шляхтичъ, подбѣгая къ ксендзу, — побѣда! На панскій дворъ, панове! Бери, грабъ, рѣжь все, что ни попало!

Напрасно ксендзъ пытался удержать толпу; съ гиканьемъ и неистовыми криками понеслась она на усадьбу; цѣлое море шапокъ и головъ волновалось въ живомъ ураганѣ… Шумно ворвались они въ маленькій домикъ и разбрелись по двору; одни выводили лошадей изъ конюшни, дергая ихъ за арканы, наскоро сѣдлая чѣмъ попало; другіе спустились въ погребъ: выкатили боченокъ водки, втащили его въ залу, пили фуражками, руками, припадали губами. Третьи бѣгали по всему дому, доискиваясь мѣста гдѣ спрятаны деньги…. Въ гостиной человѣкъ пять остановились передъ кіотой и дали во ней залпъ…. Пронзительные крики донеслись въ отвѣтъ на выстрѣлы изъ дальнихъ комнатъ. Толпа кинулась на голосъ, а между тѣмъ нѣсколько человѣкъ тащили растрепанную посмитюху, сорвали съ нея послѣднее платье и потѣшались ея переполохомъ.

— Сюда! Сюда! кричалъ горбунъ, ломясь въ комнату Юліи, — тутъ они всѣ засѣли, голубчики! Сюда, панове….

Горбунъ работалъ впереди всѣхъ, молотя тумбой отъ часовъ въ дубовую дверь, прочіе помогали прикладами. За дверью слышались истерическіе крики женщинъ; дверь трещала, и вдругъ, сорвавшись съ петель, рухнула внутрь комнаты. Въ ту же минуту грохнулъ выстрѣлъ, горбунъ опрокинулся, не пикнувъ, съ раздробленною головой… Въ дыму стоялъ Авениръ, страшно поводя глазами и грозя поднятымъ прикладомъ; майоръ держалъ на готовѣ ружье….

Толпа попятилась…. Отставной поручикъ бросился на Авенира и ловко уклонился отъ удара; прикладъ разлетѣлся въ дребезги о притолку, противники схватились бороться…. Майоръ наудачу пустилъ зарядъ въ толпу и тотчасъ же былъ окруженъ….

Вбѣжалъ Бронскій съ саблей въ рукѣ, блѣдный отъ ярости.

— По мѣстамъ! Въ ряды! крикнулъ онъ, замахиваясь.

Толпа бросилась къ двери, тискаясь и давя другъ друга.

— Помогите! хрипѣлъ Авениръ, барахтаясь подъ освирѣпѣвшимъ противникомъ; тотъ, не замѣчая Бронскаго, не слыша ничего, душилъ его, приговаривая шипящямъ голосомъ:

— Деньги! Гдѣ деньги? Подавай деньги!

Бронскій схватилъ его за волосы, оторвалъ отъ задыхавшейся жертвы и отбросилъ головой въ стѣну.

Тутъ только разглядѣлъ онъ женщинъ. На постелѣ, возлѣ полумертвой Юленьки, сидѣла Анна Михайловна; губы у ней посянѣли, но все еще двигались и шептали что-то; рука нѣсколько разъ поднималась… Исхудалое, желтое, какъ воскъ, лицо больной рѣзко бросилось въ глаза графа; онъ отвернулся…. Горпина, стоя на колѣняхъ у постели, протягивала къ нему краснаго, недвигавшагося ребенка….

— Ось, дивиться! дивиться! кричала она какъ помѣшанная.

Бронскій стиснулъ зубы и молча опустилъ руку на сердце малютки: оно не билось…..

— Не живій, не живій, бормотала Горпина.

Графъ наклонился къ Юліи; она поглядѣла на него, не узнала, и повернулась къ стѣнѣ…. Авениръ ухаживалъ за матерью.

Бронскій кинулъ имъ вызывающій взглядъ. Никто не сказалъ слова. Онъ опустилъ голову и тихо вышелъ на крыльцо.

— Графъ! кричали ему всадники:- пѣхота идетъ! Со всѣхъ сторонъ окружаетъ….

Онъ чертилъ саблей по песку.

— Русскіе! Русскіе! кричали возлѣ него.

Онъ поднялъ голову, вздрогнулъ, вскочилъ на лошадь, вырвалъ знамя изъ рукъ одного мятежника и съ крикомъ: "до брони!" помчался впереди конницы.

Страшная, волнующаяся картина зарябила у него въ глазахъ, какъ только онъ выскакалъ за ворота: на улицѣ шла рѣзня; однообразные мундиры солдатъ перемѣшались въ дыму съ пестрымъ платьемъ повстанцевъ; то тамъ, то сямъ мелькали верховые; пальба, крики, стукъ оружія, музыка, стоны…. сливались въ дикій ревъ. Стрѣлки выбивали штыками засѣвшихъ по домамъ мятежниковъ; тѣ палили изъ оконъ, бросались въ рукопашную. Эскадронъ гналъ другую шайку; она остановилась, зашумѣла, передніе ряды пади на колѣни, протягивая солдатамъ ружья.

— Взмилуйся! Взмилуйся! вопили мятежники.

Бронскій вышибъ изъ сѣдла древкомъ знамени перваго подвернувшагося кавалериста и пошелъ косить саблей; толпа, просившая пощады, поднялась на ноги и дала залпъ въ упоръ; схватка закипѣла….

На опушкѣ рощи паслись три осѣдланныя лошади. На пригоркѣ Коля и Леонъ лежали въ растяжку. Инна, мрачная, убитая, сидѣла возлѣ.

— Я совсѣмъ измучился, говорилъ Коля:- рука не держитъ сабли, и вотъ — смотрите! онъ засучилъ рукавъ и гордо показалъ ссадину пулей.

— Что жь вы такъ скоро вернулись-то? подтрунивалъ Леонъ.

— Да вы бы посмотрѣли, что тамъ дѣлалось! Развѣ можно было устоять? Лѣзутъ на продомъ безъ всякихъ правилъ! И свои ряды разстроили, да и васъ только спутали!

— Вотъ какъ! усмѣхнулась Инна. — Гдѣ жь вашъ товарищъ?

— Конрадъ? Его убили…. Варварски, безчеловѣчно убили! разгорячился Коля.

— Ну, а сами-то вы шли на ночную рѣзню въ самомъ гуманномъ расположеніи духа?

— Но, послушайте, кузина… Чу! Это пушечные выстрѣлы! вскочилъ Коля.

— Пусть ихъ! остановила она его за руку:- не бойтесь! Побойтесь вы себя самого…. Поглядите вы въ какую яму вы попади….

— Поглядите, мы разбиы…

Она вскочила на лошадь и выскакала на опушку; вдоль по полю въ разсыпную бѣжали мятежники, за ними ровно подвигалась пѣхота. Бронскій первый прискакалъ съ остатками конницы и поставилъ ихъ около Инны; лицо его было выпачкано въ пороховой копоти, голова повязана платкомъ.

— Намъ измѣнили! еслибъ я звалъ кто, шкуру содралъ бы съ живаго, говорилъ онъ бѣшенымъ голосомъ и кинулся въ толпу.

— Трусы! Негодяи! махалъ онъ знаменемъ, — назадъ! Стройся! голосъ его терялся въ сотнѣ другихъ. Онъ съ размаху повалилъ одного сабельнымъ ударомъ, далъ два выстрѣла по бѣглецамъ изъ револьвера…. Одинъ только наддалъ, другой вздрогнулъ и упалъ головой впередъ…. Прочіе бросали оружіе и бѣжали безъ оглядки, вязли въ болотѣ, падали въ изнеможеніи.

— Чортъ ихъ остановитъ! проворчалъ Бронскій, поворачивая лошадь къ хутору.

Пѣхота, преслѣдуя шайку по пятамъ, прошла почти мимо небольшой кучки конныхъ, очевидно пренебрегая ими; но два полевыя орудія замѣтили ихъ изъ хутора, и картечь завизжала, ломая сучья.

Вдругъ раздался крикъ. Инна едва успѣла отскочить въ сторону и закрыа лицо руками, узнавъ Русанова. На встрѣчу ему разомъ ударило пять, шесть выстрѣловъ, съ него слетѣла шапка, онъ покачнулся назадъ, но ничто не могло удержать бѣшеной скачки; привставъ на стременахъ, съ поднятою саблей наскакалъ онъ на графа, сталь звякнула, лошади сшиблись; одна повалилась на бокъ; другая, заржавъ, взвилась на дыбы и опрокинулась, обѣ исчезли въ клубахъ пыли.

Русановъ поднялся на ноги, и первый, подбѣжавшій къ нему, покатился съ разрубленнымъ плечомъ; другой свалилъ его самаго выстрѣломъ почти въ упоръ; водолазъ кинулся ему на грудь, онъ схватилъ собаку за горло…. Теряя сознаніе Инна бросилась возлѣ него на колѣна, обвила его одной рукой, и отталкивая другой острыя лезвія косъ, не чувствуя боли кричала въ изступленіи:- Пощадите! меня бейте! меня!

В. Клюшниковъ.