1. О.Л. Книппер – М.П. Чеховой
Дорогая Маша, спешу послать тебе хоть несколько строк, т. к. только вчера поздно после театра узнала, что сегодня едет в Крым Евг. Эмил..
Вот я и в Москве после трехлетнего странствия и пока рада, что я в России, дальше что будет, – не знаю. В августе мы с театром уезжаем на год в Америку.
Я как-то отвыкаю от оседлой жизни. Напиши мне, как живешь, как себя чувствуешь. Я тебе писала несколько писем, но, очевидно, они не доходили.
Посылаю тебе 3 000 мар. в счет авторских от загран. группы, просил передать Берсенев. Марками у меня только 2 500, ост. прилагаю «лимонами».
Если бы я была свободна, я бы сама слетала в Крым. Напиши что-ниб. о гурзуфском домике, снесись с Эфенди, чтоб он написал мне.
Боже, сколько могил выросло!! Приехала и сразу опять похороны: умер Вахтангов.
Детишки на Пречист. бульваре очаровательные, и Оля, и Маринка. Оля с бабкой скоро поедут в Берлин, в мой ненавистный Берлин.
Ну, целую тебя крепко. Получила ли посылку из Швеции? Целую, обнимаю. Ольга
Все письма О.Л. к М.П. за этот год хранятся: ОР РГБ, 331.77.44. Год по приезду О.Л. в Москву из-за границы.
2. О.Л. Книппер – М.П. Чеховой
Дорогая Маша, так мы давно с тобой не виделись, что начать писать даже трудно…
Спасибо тебе за пересланные летние тряпки – очень пригодились, только мне было жаль бедного Евг. Эмил., что ему пришлось возиться с этим узлом. Я ему хорошую дыню привезла за эту любезность.
Ты не поверишь, как я была счастлива приехать в Россию! И ничего я не критиковала, ничего меня не шокировало – было только одно чувство: я люблю все это… Было приятно попасть в семью, не обедать по ресторанам и не ужинать на бумажках, было радостно видеть очаровательных наших девчуш, было для меня умилительно пожить месяц в настоящей природе русской – простой и прекрасной, и вот… снова судьба отрывает меня ото всего этого, и в половине сентября опять едем! Берлин, Прага, Париж, Лондон, и с января – Америка месяцев на пять!!
Меня только поддерживает мысль, что мои товарищи, измытарившиеся за эти три года, вздохнут и посвежеют. Мне лично как-то тяжело опять начать бродяжить. Хочется работать, а не ездить и играть старье, хотя и милое душе.
Сейчас делаю примечания к письмам Ант. Павловича и хочу их издавать – только за границей. Жаль, что я подписала договор, хочется подождать и издать и его и мои письма вместе. Очень встает вся жизнь и наша, и театральная, и, конечно, намного интереснее была бы книга. Переписку я читала и Елиз. Ник. Коншиной, и Софии Влад. – они очень одобряют.
Этот месяц я жила с Адой и с ее девочкой верстах в пяти от Серпух. заставы и в 20 мин. ходьбы от того завода, где работал Иван Павл. и где сейчас живет София Влад..
С ней мы виделись каждый день, она как-то привыкла к нам, нянчит Маринку, отмякла. Ужасно ее жаль, когда сидишь в ее уютной комнатке и видишь портреты Ив. Павл. и Володи, окруженные цветами… – все, что осталось от всей жизни. Не даем ей забываться. Она мне помогает корректировать письма иногда. А жили мы (т. е. Ада еще живет) курьезно: в огромном светлом бараке, где нам отгородили неск. комнат, и в одной из них мы жили. Кругом просто трава, овсяное поле, дубняки, гречишное большое белоснежное поле, откуда умилительный вид на Москву… Ни дороги, ни тропки даже нет около нашего «дома». Перевезли самое необходимое только. Ада готовила, я за горничную. Хотя прислуживала нам Лиза – деревенская, – и все трое мы были в услужении у Маринки, кот. делается очаровательной. На этих днях начала ходить, лепечет уже разные слова, и от нее не оторваться, и мне уже делается грустно, что опять надо все это покидать и ехать одной…
Володя, брат, тоже имеет предложение работать за границей на два года – не знаю, отпустят ли его отсюда – у него много работы.
Елена Юльевна с Оличкой в Берлине, т. е. сейчас они в курорте, а когда вернутся в Берлин, Оле будут делать операцию – вырезать аденоиды из носа. Оля-старшая зарабатывает большие деньги в кино, играет Нору теперь. Лева весь ушел в музыку и в композицию. Я, слава Богу, здорова, только руки у меня болят. За границей болели сильно и только по утрам, когда просыпаюсь. Все врачи говорят, что это невралгич. боли, я верила, что когда вернусь домой, болей не будет, и – верно: два месяца не болели руки, а сейчас опять мертвеют, тяжелеют и по утрам болят – начала уже нервничать, вот и руки заболели.
Правда ли, что у тебя теперь Полинка и Мариша? Передай им привет от меня.
Странно в Москве. Сегодня первый раз была на Кузнецком, у Мюра….
Как приехала я с Запада, сразу попала в сильную работу и ходила только из дома в театр.
А скольких нет!.. В Новодевичьем вырос целый ряд могил…
Миша с студией тоже в Берлине.
Я после Рождества жила в Берлине у Тамары Адель, дочери Софьи Марковны, и была счастлива, т. к. совсем не могу жить одна в пансионе или отеле. Жуть. Альтшуллер бывал у меня очень часто. Невероятно противно в Берлине, и я с неприязнью думаю о поездке в этот город.
Много, много народу встречала я, много городов перевидала, т. что иногда путается в голове, где кого видела.
М.В. Ч. видела в Белграде, помнишь, в Мисхоре он жил с тремя дочерьми? Напиши учителю моему в Гурзуф несколько слов, чтоб он мне написал в Москву поскорее. Я боюсь, что мое письмо не дойдет до него. Очень прошу.
С нежностью и любовью думаю о Гурзуфе. Целую тебя и обнимаю. Ольга
3. О.Л. Книппер – М.П. Чеховой
Дорогая Маша, – последнюю ночь я в России… Завтра мы уезжаем морем в Штетин – Берлин, затем Прага, Париж, Лондон, Америка… Вернемся не раньше, чем через год. Мне очень, очень тяжело, что я не повидалась с тобой. Мне жутко думать, что ты живешь одна в ялтинском доме. Я бы очень хотела, чтоб ты приехала в Москву и отсюда направилась бы туда, где буду я. А то подумай, когда мы с тобой увидимся! Устрой это непременно – попутчики найдутся. Подумай серьезно об этом, прошу тебя. В Берлине мы пробудем первую половину октября, пиши мне сейчас же: Berlin, Wilmersdorf, Prinzregentenstrasse, 7, bei Frau Bick. O. Tchechova-Knipper. Продай что-нибудь и поезжай.
Посылаю тебе 200 миллионов в счет будущих авторских. Посылаю твою салфетку.
Отчего ты не ответила на мое письмо?
Наш отъезд вышел таким неожиданно быстрым, что все головы потеряли… Мы даже не играем на прощание и, увы, – не смогли и дать спектакля в пользу фонда музея… Это нам очень больно. Едут все, и все с семьями. Тяжеловесно. Что будет из всего этого – не знаю. Беспокойно и волнительно. Мне ехать не хочется.
С изданием писем А.П. придется подождать, если мне дадут отсрочку. Я была много занята в театре и не могла работать усидчиво и внимательно, а ты знаешь, как надо сосредоточиться над этой работой. Вступительную статью только начала писать и набросала примечания, но не вынянчила, не вы ходила и не могу так отдавать. Ведь писем и телеграмм более 400. Меня так волновала и умиляла и радовала эта работа. В моих письмах к А.П. так много Москвы, всей жизни нашей – так все прошлое встало передо мной. Я бы очень хотела перечитать их с тобой.
Ну, уже 4 часа утра, надо прилечь, а рано утром поеду в Новодевичий поклониться могилам.
Целую тебя крепко и очень прошу тебя писать мне. Будь здорова и не забывай меня. Оля