Нас четверо в машине. Пятеро, если считать Сюзетту. Она лежит у меня на коленях, выпуская когти всякий раз, как машину подбрасывает на неровностях дороги. Ее раздражает, что у меня сцеплены наручниками руки.

На голову мне нахлобучили какой-то мешок, но я вижу их и так. Они этого не знают.

Из троих моих попутчиков мне знаком (если это можно назвать знакомством) только парень, сидящий справа от водителя. У него на руках перчатки.

За рулем сидит парень с металлическим штырем в ноге. Я вижу этот штырь сквозь сиденье и сквозь его плоть.

Рядом со мной — девушка. Она, наверное, моего возраста, и у нее в сосках «штанги». Интересно, остальным это известно?..

У всех троих пистолеты.

Никогда не прощу им того, что они взяли меня именно так — распахнутую до самого сердца, счастливую, беззащитную, как новорожденный котенок. Лучше бы подкрались в темной подворотне и избили. Или прострелили бы на бегу коленную чашечку. Все лучше, чем так.

У меня был выходной, в клубе можно было даже не появляться. Но в голове с утра крутилась «Йога», и потянуло потанцевать. Для себя, совсем немного.

Маленькая наша репетиционная была свободна, я взяла у вахтера Аркаши ключ и зашла. Тут мне было хорошо, я сама была себе хозяйка. Музыка наполняла комнату и растворяла стены, и я простиралась в танце туда, в безоблачное лето, где остались сцена и зрители, Артемовы колкости, мрачные шутки Пита, песни Димки и Влада, непредсказуемые трюки Чжао и отеческая доброта Отто. В настоящем было только «state of emergency», но для меня, в отличие от Бьорк, в этом не было ничего привлекательного.

Я импровизировала, меняла рисунок танца на ходу, а слезы щипали глаза.

И вдруг, очнувшись от наваждения, я поняла, что за мной наблюдают.

В дверях стояла Елена Леонидовна.

— Нет-нет, — запротестовала она, лишь только я потянулась к бум-боксу выключить музыку. — Пожалуйста, продолжай.

— Да я, в общем, уже закончила, — смутилась я. Мне очень не хотелось танцевать «Йогу» при свидетелях. Ладно, поработаю в другой раз.

Она хотела что-то сказать, но то ли не могла подобрать нужного слова, то ли просто забыла, о чем хотела поговорить. Так и стояла, чуть наморщив лоб, будто вспомнила что-то грустное и жалостливое; а смотрела мимо.

Я подобрала одежду и вынула диск.

— Я пойду, Елена Леонидовна?

— Погоди, — жестом остановила она меня и снова замолчала, странно моргая. Потом помотала головой, отгоняя какую-то невеселую мысль, и взглянула в глаза: — Внизу, у охранников, тебя ждет парень. Он сказал Аркаше, что он твой друг и ты будешь рада его увидеть.

— Кто? — Я уронила одежду на пол. Из глубин памяти вмиг (почему-то в образе сдублированных портретов на игральных картах) восстали мои «друзья». Возглавляли колоду тип в перчатках и тот молодчик со смешным вздернутым носом, которого Артурчик зашиб кадкой.

— Он представился Артуром Саркисовым.

— Артурчик! — выдохнула я.

Как же?! Ведь он должен быть в Европе. Может, они приехали с гастролями? Стоп, не в наш же тупиковый городишко. Значит… Значит, сам? Ко мне?..

Глаза у меня, должно быть, пылали как у ведьмы.

Я ринулась к двери, но Елена Леонидовна загородила проход.

— Погоди, — снова сказала она, и выражение ее глаз стало совсем траурным. — Почему ты не показала мне этот номер раньше?

Я удивилась совершенно искренне:

— Я просто танцевала. Это не для шоу.

— Кому ты рассказываешь? — покачала она головой. — Если бы я знала раньше… Мы бы свозили тебя на областной конкурс, Наташка, ты бы… Да ты и сама знаешь.

— Что?

— У тебя талант! — В ее голосе послышались легкая зависть и сдержанное восхищение, и я сразу поняла, что она говорит правду. Она увидела во мне артистку.

— Давайте поговорим об этом потом. — Я осторожно попыталась протиснуться мимо нее в дверь, и она уступила. — Меня ждут.

Напоследок она зачем-то схватила меня за руку, но сразу выпустила.

Не оглядываясь, я понеслась вниз по лестнице, мяукая рефрен «Йоги». Счастье есть, счастье есть, пело сердце. Я картинно, по-вампирски впрыгнула в коридор и тараном метнулась в дверь к охранникам.

И налетела на руку, сжимавшую тряпку с чем-то едким.

— Снимите этот дурацкий колпак, она все видит, — подала голос девушка.

Телепатка, будь она неладна. Слабенькая, конечно, от нее спрятаться ничего не стоит. Перчаточный повернулся и полез мне в голову агрессивно и грубо — этот раскрученный, пожалуй, сильнее Влада. Я сжалась и зашторилась изо всех сил. Перчаточный фыркнул и отступил. А девушка стянула с моей головы колпак, и в глаза хлынули краски.

— Про «штанги» они не знают, — произнесла она над самым ухом. — И незачем думать так громко.

Выделывается.

У нее большие серые глаза, чистое, фотомодельное такое лицо, накрашенное очень грамотно. Прозрачный ровный тон, чуть подрумяненные скулы, серебристые тени на веках и перламутровые розовые губы. Почему-то вспомнилось, что перламутровое вещество в составе помады — продукт переработки рыбьей чешуи. Я хмыкнула. И прическа у нее салонная: фигурная стрижка средней длины с пейсами, как у героини аниме. Только цвет вполне человеческий, не как у долгоножек в мультиках — светло-ореховый.

Перчаточному, как мне показалось со спины, было лет тридцать. Он, как и в прошлую нашу встречу, был в темных очках. Небритость и волосатые уши я разглядела только сейчас.

Водитель был смоляным брюнетом. Даже по его затылку было видно, что он какой-то друг степей. Калмык или киргиз, а может быть, татарин.

Я задала единственный вопрос, который меня интересовал:

— Кто вы?

— Лейтенант Поддубная, — представилась девушка и полезла в сумку. Пошуршав внутри чем-то оберточно-хрустким (мне сразу ужасно захотелось конфет), она извлекла пудреницу и несколько раз промокнула спонжем нос и подбородок. — Можно Инга.

И только потом перевела высокомерный взгляд на меня. Едва заметно приподняла бровь, как бы говоря: «Что, съела?» В ответ я выдала плоскую шуточку:

— Это у тебя кличка такая? Типа Анка-пулеметчица или радистка Кэт?

К моему удивлению, водитель засмеялся звонким баритоном.

Лейтенант Инга щелкнула крышкой пудреницы и хмыкнула:

— Не всем же быть Белоснежками.

Тут водитель повернулся в профиль, кося глазом на меня. Лицо у него и вправду оказалось азиатское. Вроде и красивое даже, породистое такое, горбоносое — но уж очень… уголовное, что ли.

— Мы хорошие ребята, девочка. А вот ты попала в плохую компанию. — И снова уставился на дорогу.

Я тоже стала глядеть в окно. Пейзаж скучнейший: измятая холмами лесостепь, пожухшая и безлюдная. И такое же блеклое небо, серое, как застиранная простыня. Солнца не видно. Теней нет…

Где мы? Куда мы едем? Что они со мной сделают? Что им вообще от меня надо?..

— Слышь, Марат, а откуда у тебя эта штука в ноге? — спросила водителя лейтенант Инга.

Черный затылок дернулся.

— И что это всех вдруг так заинтересовала моя нога? Вот и малец тот сопливый возле ее подъезда, — затылок качнулся в мою сторону, — спрашивал про ногу. «Почему это, дядя, у вас в ноге железяка?» Бандитская пуля, вот почему.

Туг засмеялся перчаточный. Глухо так, будто стесняясь.

— Да ведь без этого мальца мы бы до сих пор это… гадали, кто в цирке главный волшебник!

Водитель в ответ только покачал головой.

Это был Тимка, больше некому. Это он меня выдал. Господи, а я-то надеялась, что пронесло…

Вот, значит, почему на нас охотились. Им нужен инициатор! Если бы как-то дать знать Артему… Он бы придумал выход. Но вдруг Артем точно так же едет сейчас, скованный и с мешком на голове, в другой машине, полной самодовольных лейтенантов?.. Нет, об этом лучше не думать. Взяли только меня. Хорошо, если Артем это уже знает, тогда он просигналит Отто и остальным, и они залягут тише прежнего, и никто не нападет на их след.

А мне надо выбираться самой.

Мобильник Марата заиграл вступление к раммштайновскому «Ангелу». Он полез куда-то в нагрудный карман своей кожаной куртки, подбросил трубку к уху и выпалил:

— Слушаю!

Секунд пять из телефона доносились какие-то отрывистые выкрики, а потом Марат с чувством чертыхнулся, свернул на обочину и остановился.

— Что? Что там? — загалдели разом перчаточный и Инга.

Марат спрятал мобильник обратно, сложил ладони на руле и рявкнул:

— Коренева убили. Эта сволочь… — Он обернулся ко мне (лицо перекошено, стиснутые зубы сверкают, как сабли), привстал и протянул руку. Я подумала, что, наверное, он придушит меня прямо сейчас — без суда и следствия. Челюсть у него затряслась, переносицу пересекла глубокая трещина, а глаза язвили так, что не надо никакого оружия. От животного страха затрепетало нутро. «Я все скажу, — мысленно взмолилась я. — Все, что хочешь. Только про Коренева этого я слышу впервые. Я его не…»

Одновременно среагировали перчаточный и Сюзетта. Телепат схватил Марата за плечо и стал насильно поворачивать к себе, а кошка прижала уши и занесла лапу, целясь в судорожно распрямленный указательный палец, наставленный мне в лоб.

— Спокойно, — властно сказал перчаточный. — Помнишь, что Кузнецов сказал? Еще один номер — и вылетишь из отдела. И не просто вылетишь. Успокойся и расскажи толком.

Марат по-птичьи изогнул шею, обращая лицо к телепату. Тот разжал пальцы и выпустил наконец его плечо.

— Коренев и Лукин. Сгорели. Заживо. В машине.

Лейтенант Инга охнула и схватилась руками за лицо. Быстро-быстро захлопали ресницы. Плечи вздернулись.

— Эта сволочь, — продолжал Марат, — эта сволочь взорвала машину. При въезде на полигон.

— Кто из них?

— Цыбульский, хренов иллюзионист!.. Ребята ему дозу не рассчитали, надо было на хрен укокошить сразу. Бенарда выгрузили, а этот возьми и очнись. Подождал, пока очкарика оттащат на безопасное расстояние, и рванул. Сука. Давить их всех надо было еще летом. Коренев, твою мать!.. Единственный сын у матери! — Он снова перекинулся через спинку сиденья и заорал мне в лицо: — Единственный! Ты знала?! Она родила его в сорок пять! Твой гребаный дружок и ее тоже убил! У Лукина свадьба назначена была на следующей неделе! Я стриптизерш ему заказал на мальчишник! Что ж вы, суки, делаете?! — Он обессиленно упал на сиденье и уронил голову в ладони.

Впору было рыдать и мне.

О рухнувших иллюзиях, о неведомой старой матери неведомого Коренева, о невесте, ставшей вдовой до свадьбы, и о Петре Цыбульском, которого мы все звали Питом. Господи, звали… Пит…

И об Отто Бенарде, моем Отто.

— Кузнецов-то о чем думал? — зло пробормотал перчаточный. — Нашел кого посылать за Факелом…

— А выбор был? — глухо отозвался Марат. — Ну послал бы нас с тобой — что, тебе легче было бы? Народу-то в отделе, поди, не рать…Ты погоди, еще эта, — кивок в мою сторону, — себя не показала. Надо было и ее уколоть для профилактики. И кошку выкинуть к чертям. А то мало ли…

Перчаточный повернулся ко мне:

— Все слышала? Будешь выделываться, это самое… приголубим так, что мало не покажется. Марат у нас это… парень горячий. А начальству скажем — преступница погибла при попытке к бегству. Все ясно?

— Все, — прошептала я, вжимаясь в сиденье.

Марат завел машину и вывел на трассу. Дальше двинулись молча.

Несколько часов я упорно шторилась. То лейтенант Инга, то перчаточный время от времени пытались меня просканить. Он пару раз расчехлял левую руку и брал меня за запястье, как будто собирался пощупать пульс; но и так ничего не вышло, это видно было по его раздосадованной мине.

Все равно надо выбираться.

Как-то остановить машину и выскочить. Получится ли телекинезом заставить двигатель заглохнуть? Возможно, но это на самый крайний случай. Я не сильна в технике. Если я нарушу в механизме что-то важное, может статься, что мы все кувыркнемся в кювет и выживших не будет.

Если бы тут был Артем… Он бы, наверное, превратил бензин в воду.

Если остановить машину изнутри не получается, надо попробовать воздействовать извне. Как — еще не знаю. Главное — остановить и выскочить.

Только вот куда? Рощицы вдоль дороги все прозрачные — в них не спрячешься, видно насквозь. Между ними — голые холмы. Чтобы скрыться наверняка и отбежать на безопасное расстояние, надо сделать так, чтобы они не пустились в погоню и не стали палить в спину. В идеале — обездвижить. Возможно это? Вряд ли. Их все-таки трое, у них пистолеты. А у меня из оружия — только Сюзетта. Я, конечно, могу заставить ее вцепиться Марату в горло… или нет, лучше лейтенанту Инге в напудренный нос, а потом я… А что потом я? Ничего я потом не сделаю, из машины мне не выйти.

Вот если бы кошек было три…

С этого-то я и начну.

Я хорошо поработала в эти месяцы. Я ни минуты не сидела без дела. И не только тяжести я двигала глазами, о нет. Я тренировала зов. По ночам вокруг нашего дома на крышах пели коты. Не так, как они голосят в марте, не в приступе страсти — они пели для меня. Потому что я так хотела. Я не видела их, как и они меня, но они чувствовали зов и откликались. Сначала хватало на квартал. Потом — на два, а потом я перекинула зов через улицу — и хоть кошачьи рулады донимали только жителей тех домов (до моих окон звук не доносился), я знала, что коты поют. Если раскинуть зов, как ловчую сеть, кто-то обязательно попадется. Белка, мышь, собака. Маленькие сознаньица. Теплые, нежные комочки, озабоченные какими-то своими нуждами; они так удивляются, когда впервые слышат мою просьбу. Начинают пульсировать в неподвижной паутине зова, беспокоиться; делаются все горячее. Это не сверхзрение, это сверхосязание. Я в центре сети, я паук, чутко прослушивающий каждую шелковую струну. Только паутина зова трехмерна, и мне не нужна сила мускулов, чтобы добраться до пленников. Я тянусь к ним мыслью, дотрагиваюсь совсем нежно, ненавязчиво, я беру их, и они успокаиваются. «Мне надо немного, это совсем не трудно», — мысленно говорю я; и вот моя просьба становится для них единственным устремлением, и удивляться им больше нечему. А потом они ведут хоровод или поют, или кувыркаются и подпрыгивают.

Получится ли раскинуть зов на километры? Я попробую.

Кто-то обязательно попадется.

И в тот самый миг, когда я нащупала своих спасителей — далеко, на грани чувствительности, — перчаточный вдруг резко сказал:

— Инга, ты там спишь, что ли? Силовой импульс! Сделай что-нибудь!

— Подтверждаю. — Она деловито сунула руку в сумочку, выдернула оттуда что-то продолговатое и сунула мне в ребра. Штуковина противно стрекотнула и обдала меня болью. Зов схлопнулся, а вместе с ним и сознание.