– Что, никто не хочет? – Главный редактор «Женского», держа в руках поднос с миндальными пирожными, медленно обошла красиво исхудавших подчиненных, настойчиво, но безуспешно предлагая попробовать угощение.

– Мне нельзя сахар, – сказала я в свое оправдание.

Пенелопа «Лоло» Винсент со звоном поставила поднос на стол и плюхнулась в кресло. Снисходительно взмахнув в мою сторону пальцами с багрово-красными ногтями, она бросила:

– Ах да. У тебя же свадьба.

– Ну ладно, придется мне! – вызвалась Ариэль Фергюсон, ответственный редактор, очень милая девушка в платье сорок второго размера, наивная, как трехлетний ребенок. Она стянула ядовито-розовое пирожное с подноса. Господи, Ариэль, мысленно вздохнула я, это ведь для тех, кого Лоло хочет спасти от анорексии.

Лоло с ужасом наблюдала, как Ариэль старательно пережевывает двести пустых калорий. Все затаили дыхание, с тревогой поглядывая на нее.

– Объедение, – улыбнулась Ариэль.

– Та-а-ак! – клекотнула Лоло, как растревоженная мать-орлица. – Начнем. Что вы мне приготовили? – Она всадила в пол длиннющую шпильку своих плетеных сандалий и повернулась в кресле ровно на полдюйма, взяв Элеонор под прицел. – Такерман, начинай.

Элеонор изящным жестом откинула белокурые волосы с плеч.

– На днях мы с Ани разговорились о ее подруге, которая работала в финансах. Так вот, оказывается, даже в наши дни сексуальные домогательства в этой сфере – скорее правило, чем исключение. Правда, Ани? – Элеонор повернулась ко мне, ища подтверждение своим словам. Я улыбнулась ей, но не сразу, после чего она продолжила: – Значит, мы с Ани говорили, что благодаря огромной разъяснительной работе люди стали относиться к проблеме сексуальных домогательств серьезно. И это правильно. С другой стороны, мы слишком принципиальны и зачастую видим ситуацию в черно-белых тонах. А ведь похабные анекдоты – в том числе придуманные женщинами – огромная часть поп-культуры. Они находят отражение в том, как мы общаемся и шутим, и размывают границы того, что мы, женщины, считаем приемлемым, а что – нет. В общем, как понять, что позволительно на рабочем месте, а за что могут и посадить? Я бы хотела исследовать эту тему, разобраться, что в 2014 году считается сексуальным домогательством… во времена, когда не осталось ничего святого.

– Великолепно, – зевнула Лоло. – И какой заголовок?

– Ну… что-нибудь вроде «Сексуальные домогательства – взгляд из 2014 года»?

– Нет, – отрезала Лоло, рассматривая ноготь.

– «О сексуальных домогательствах с юморком». – Лоло со смешком крутнулась в кресле.

– Тонко, Ани.

У меня на коленях лежал блокнот с крупно выведенным заголовком «О сексуальных домогательствах с юморком» и изысканиями по теме.

– Кстати, на днях выходит отличная книга, написанная гарвардским профессором социологии. Она о том, как поп-культура влияет на трудовую сферу. Можно приурочить статью ко дню ее публикации.

Гранки покоились на моем столе. Я выпросила их у издателя, чтобы ознакомиться с содержанием книги прежде, чем подам идею начальнице.

– Отлично, – одобрила Лоло. – Сведи Элеонор с издателем и, если потребуется, будь на подхвате.

Жилка на лбу яростно запульсировала при словах «если потребуется». Порой мне кажется, что Лоло знает больше, чем говорит. Как можно не замечать, что Элеонор – бездарность, у которой нет ничего, кроме напора. Родом она из какого-то заштатного городишки в Западной Вирджинии, но стоило ей переехать в Нью-Йорк – и ее жизнь резко пошла в гору. У нас так много общего, что поначалу я никак не могла понять, отчего мы не ладим. Все просто: внутривидовая борьба. Мы обе рыли носом землю, чтобы добиться успеха, и страшимся, что здесь, наверху, не хватит места для нас обеих.

– Ну, – Лоло забарабанила пальцами по подлокотникам, – а что вы намерены предложить мне, миссис Харрисон Ани?

Я уселась поудобнее и представила Лоло запасной вариант, тот, который собиралась подать «на сладкое» после того, как ошарашу ее чем-нибудь основательным. Элеонор всегда зазывает меня к себе перед совещаниями с главредом, чтобы в общих чертах обсудить содержание будущего номера, которое не должно быть слишком заумным или слишком провокационным. Она подхватывает мою самую жирную идею и обставляет все так, будто бы я впустую билась над ней, пока не явилась она, Элеонор, и не сделала из дряни конфетку.

– Комитет по физической культуре заново пересчитал, сколько калорий тратится во время различных физических нагрузок, включая занятия сексом. Так что теперь, занимаясь любовью, мы тратим почти вдвое больше калорий по сравнению с данными двенадцатилетней давности. Можно было бы устроить «спортзал в постели»: нацепить на одну из колумнисток спортивный браслет с пульсометром и измерить, сколько калорий ей удастся согнать.

– Гениально. – Лоло повернулась к выпускающему редактору. – Что, если «Спортзал в постели» пойдет в октябрьский номер вместо «Клубнички»? – Не дожидаясь ответа, она метнула взгляд на редактора сайта и распорядилась: – Помещаем заголовок на главную страницу и немедленно приступаем к испытаниям. – Она одобрительно кивнула. – Отлично, Ани.

После совещания Элеонор, как настырная мошка, увязалась следом за мной. Нет, для мошки она крупновата. Скорее, как комар, пристрастившийся к моей крови.

– Надеюсь, ты не против, что я рассказала о твоей подруге. Все-таки это личное…

На рабочем телефоне призывно мигала красная кнопка автоответчика. Перед тем как опуститься на стул, я поддернула брюки – на седьмой день диеты по Дюкану пояс брюк заметно отставал от живота, когда я садилась. Это так грело душу, что, когда нескончаемая круговерть воспоминаний и требовательное урчание в животе не давали мне уснуть, я становилась перед зеркалом и примеряла брюки тридцать шестого размера, которые теперь могла натянуть, не расстегивая. Я утешалась этим и тогда, когда Люк, положив отяжелевшую ото сна руку на мою осиную талию, обволакивал меня несвежим полуночным дыханием. Неужели у него был такой же гадкий запах изо рта, когда мы познакомились? Кажется, нет. Я бы ни за что не влюбилась в мужчину, у которого пахнет изо рта. Наверное, дело в гландах. Надо ему сказать, чтобы сходил к врачу. Это поправимо. Все поправимо.

– Что ты, Элеонор, конечно, не против, – проворковала я.

Элеонор в широких белоснежных брюках умостилась на краешке стола.

«Классные брюки», – заметила Лоло перед совещанием, и я имела несчастье узреть, какое выражение лица бывает у Элеонор, когда она кончает в постели.

– А твоя подруга не захочет дать мне интервью?

– Возможно, и захочет, – ответила я. На столе лежала ручка без колпачка. Очень медленно и незаметно я пододвинула ее локтем к краю стола, пока зеленый гелевый кончик не коснулся девственно-белых штанов Элеонор. В то же время я, не отрываясь, смотрела сопернице в глаза, уверяя, что сегодня же свяжусь с подругой.

Элеонор постучала костяшками пальцев по столу, и уголки ее рта раздвинулись в примирительной усмешке.

– Может, тебя укажут как соавтора статьи? Тебе это лишним не будет.

Как правило, в соавторы берут интернов. В прошлом году моя статья о связи контрацептивных средств и частоте возникновения тромбозов была номинирована на премию Американского общества журнальных редакторов, и Элеонор не может мне этого простить. Она убрала свой зад с моего стола, и я полюбовалась на свою работу: зеленые каракули на белых штанах издали напоминали варикозные вены.

– Лишним не будет, – с искренней улыбкой повторила я, и Элеонор, молитвенно сложив ладони, беззвучно шепнула:

– Спасибо.

Ай да я.

С внутренним ликованием я взяла телефон и прослушала сообщения на автоответчике. Услышав голос Люка, я тут же набрала его номер.

– Привет, малыш.

Я обожала слушать его голос по телефону. Он казался страшно занятым, но сумевшим выкроить минутку только для меня. Наша помолвка была результатом решительных – чрезвычайно решительных – шагов с моей стороны. Чуть меньше года назад продюсеры телеканала «Эйч-Би-Оу» предложили мне сняться в документальном фильме с рабочим названием «Друзья пятерых». Я сразу же ухватилась за эту возможность восстановить справедливость и рассказать свою часть истории. Но ни с кем из «пятерки» я не дружила. Однако, чтобы исправить прошлое, следовало показать всем, чего я добилась вопреки всему, что обо мне говорили. Подойти к этому вопросу с умом. Помолвка с Люком Харрисоном Четвертым вознесет меня на недосягаемую высоту. Сколько раз я представляла себе, как утираю глаза перед камерой, а на моем пальце насмешливо поблескивает фамильный изумруд.

Мы встречались три года, прежде чем объявить о помолвке. Я любила Люка, и пришло время определиться. «Пришло время определиться» – так я и заявила однажды во время ужина.

– Я хотел дождаться повышения в следующем году, – только и сказал он. Впрочем, он не возражал, и как только Мамушкино кольцо подогнали под мой крохотный пальчик, я сразу же приняла приглашение на съемки. Знаю-знаю, не стоит считать, будто жизнь не удалась, если тебе не надели кольцо на палец. Настоящая женщина – независимая женщина, и прочая лабуда. Но это не про меня. Увы.

– Как ты смотришь на то, чтобы поужинать сегодня с моим клиентом? – спросил Люк. Он всю неделю пытался вытащить меня на этот ужин. До окончания «фазы атаки» по Дюкану мне оставалось еще два дня, после чего я смогу ввести в рацион некоторые овощи. И даже не мечтай о брокколи, корова.

– Может, через несколько дней?

Трубка молчала. Слышался только отдаленный гомон мужских голосов.

Когда мы с Люком стали встречаться, я сгорала от стыда при мысли о том, как представлю его маме. Ее ноздри, учуяв «большой куш», вздрогнут, она станет называть меня «Тиф», начнет интересоваться у Люка, сколько он зарабатывает, – и тогда все полетит к чертям собачьим. Люк очнется и сообразит, что я обычная цыпочка из бара, с которой можно покувыркаться ночку-другую, пока не встретишь почти натуральную блондинку с андрогинным именем и скромным собственным капиталом. К моему удивлению, когда мы вернулись после ужина у Дины и Бобби Фанелли, Люк подхватил меня на руки, повалил в кровать и, зацеловывая, шепнул на ухо: «Как я рад, что спасу тебя от них». Как будто он умыкнул меня от поколениями живущих на пособии бомжей, соперничающих за мою немытую руку и сердце.

– Впрочем, я могу и сегодня, – поторопилась добавить я.

Полагаю, немного брокколи не повредит.

Перед ужином я заглянула в гардеробную, где хранились наряды для съемок. Та одежда, в которой я пришла сегодня на работу, была недостаточно уродливой. Только по-настоящему уродливое и трендовое шмотье выдает желчного редактора модного журнала.

– Это? – Я выдернула из разноцветного вороха кожанку и мешковатое платье.

– Это что, две тысячи девятый год? – фыркнул Эван. В любом уважающем себя глянцевом журнале отделом моды заправляет хамоватый гей.

– Ладно, сам подбери что-нибудь, – проворчала я.

Эван пробежал пальцами по рядам вешалок, как по фортепианной клавиатуре, и остановился на полосатой футболке и шортах в горошек. Сощурившись, он бросил неодобрительный взгляд на мою грудь и дернул костлявым плечом.

– Забудь.

– Ну тебя к черту, – отмахнулась я и кивнула на платье с цветочными узорами, с разрезом вдоль спинки. – Может, вон то?

Эван оценивающе оглядел платье и хмыкнул, прижав палец к губам.

– Дерек шьет на прямые фигуры, – наконец изрек он.

– Дерек?

– Дерек Лэм, – бросил Эван, закатив глаза.

– Я похудела на три кило, так что влезу, не беспокойся. – Метнув на Эвана вызывающий взгляд, я сорвала платье с вешалки.

Ткань немного топорщилась на груди, но Эван расстегнул верхние пуговицы, повесил мне на шею длинную цепочку с кулоном и, отойдя, оценил результат.

– Сойдет. Напомни, на какой ты диете?

– По Дюкану.

– Та самая, которой придерживалась Кейт Миддлтон?

– Самая жесткая из всех, – сказала я, подводя глаза. – Нет смысла сидеть на диете, если не хочется взвыть от голода.

– Ну наконец-то, – облегченно, но с некоторым раздражением выдохнул Люк вместо приветствия. Если приходишь вовремя, значит, опоздал, – так он считает. Его воинствующая пунктуальность так меня бесит, что я нарочно задерживаюсь на пару минут, просто чтобы его позлить.

Театральным жестом я извлекла телефон из сумочки и взглянула на экранные часы.

– Мне показалось, мы условились на восемь?

– Да. – Люк рассеянно (а может, и примирительно) поцеловал меня в щеку. – Прекрасно выглядишь.

– Между прочим, сейчас четыре минуты девятого.

– Нас не могут усадить за столик по отдельности. – Люк положил ладонь на мою обнаженную поясницу, и мы вошли в ресторан. Мне показалось или у меня по телу побежали мурашки? Может, между нами еще сохранилась искра?

– Господи, как же я это ненавижу, – буркнула я.

– Знаю, – ухмыльнулся Люк.

Возле администраторской стойки маячила пара, выжидающе на нас поглядывая. Клиент и его жена – подтянутое тело, закаленное тренировками в разрекламированном спортзале, искристые белокурые волосы, дорогая укладка. В первую очередь я присматриваюсь к женам, чтобы понять, с кем имею дело. На ней была обычная форма состоятельной белой женщины: белые джинсы, светло-бежевые сандалии на танкетке и ярко-розовая шелковая блузка без рукавов, которой она, поколебавшись, отдала предпочтение перед темно-синей («хотя темно-синий всегда выигрышно смотрится»). Сумочка от «Прада» была подобрана в тон сандалиям, что выдает возраст куда более явно, чем дрябловатая кожа на шее. Эта женщина старше меня лет на десять, облегченно подумала я. Не знаю, как я буду жить, когда мне стукнет тридцать.

– Уитни. – Она протянула мне руку со свежим послеполуденным маникюром и вяло пожала мои пальцы, всем своим видом показывая, что быть домохозяйкой и смотреть за детьми – ее истинное призвание.

– Рада с вами познакомиться, – ответила я.

С тех пор как мистер Харрисон-старший впервые поздоровался со мной подобным образом, я выбросила затертое «очень приятно» из своего лексикона. Страшно подумать, сколько раз за все эти годы я невольно выдавала свое происхождение затрапезным «приятно познакомиться». Прелесть великосветского воспитания – для тех, кто родился в сорочке – в том, что его практически невозможно подделать, и позеры рано или поздно выдадут себя с головой, да еще и попадут при этом в щекотливую ситуацию. Всякий раз, когда я думаю, будто выбралась из мещанского болота, обнаруживаются другие косяки, и меня затягивает назад в трясину. Знающих людей не проведешь. Взять, к примеру, устрицы. Мне казалось, вполне достаточно просто притворяться, будто обожаешь эти солоноватые сопли, но, как выяснилось, пустые створки принято класть наружной стороной вниз. Что лишний раз подтверждает: дьявол в деталях.

– А это Эндрю, – произнес Люк.

Я сунула свою птичью лапку в необъятную лапищу Эндрю, но стоило мне взглянуть в его лицо, как дежурная улыбка застыла на моих губах, словно приклеенная.

– Здрасте, – пролепетала я.

Эндрю склонил голову набок и как-то странно на меня посмотрел.

– Ани, если не ошибаюсь?

– Пройдите за мной, пожалуйста, – сказала администратор, увлекая нас вглубь ресторана, как намагниченных. Волосы Эндрю были пересыпаны сединой (так рано?). Я шла позади него, гадая, не обозналась ли я, и надеясь, что это тот самый человек, о ком я подумала.

У столика вышла заминка: мы решали, кому занять угловой диванчик. Люк предложил усадить на него «девочек» – ведь мы обе такие миниатюрные («Мне кажется, Ани, это был комплимент», – захихикала Уитни), а этот столик, как многое другое в Нью-Йорке, – почти игрушечный. В конце концов поэтому все и уезжают. Появляются дети, а с ними – необъятные сумки для покупок, мокрые зимние ботинки и коробки с дешевыми новогодними украшениями, которые месяцами пылятся в коридоре, пока кто-нибудь не грохнется на пол, зацепившись за ручку пакета. Так происходит великое переселение в Вестчестер или Коннектикут. Ну и валите на фиг (на этом месте Люк всегда смотрит на меня с упреком). А я хочу остаться здесь, обедать втридорога в тесных ресторанах, ездить на метро вместе с городскими сумасшедшими, работать в стеклянной башне, где размещается редакция «Женского» и обманчиво амбициозные редакторы женского глянца выбивают из авторов больше серьезных статьей и меньше клубнички. «И что теперь прикажете делать? Удавиться резинкой для волос, которой мы советовали читательницам перевязать атрибуты своих благоверных? – взревела однажды Лоло, когда ей не предложили ни одной идеи для статьи на тему орального секса. – Секс повышает продажи!» Возможно, Нью-Йорк не казался бы таким игрушечным, если бы в нем поубавилось охотниц на мужиков. Сразу стало бы легче дышать и проще ездить по городу. Впрочем, думается мне, за это я и люблю Нью-Йорк – здесь надо драться за место под солнцем. И я буду драться, никого не щадя.

Мы расселись. Я оказалась напротив Эндрю, Люк – напротив Уитни. На предложение пересесть Люк ответил заезженной шуткой, что ему не придется, как тому незадачливому любовнику из анекдота, сползать под стол, если в дверях ресторана покажется мой муж. Эндрю то и дело задевал мое колено своим, хотя я изо всех сил вжалась в спинку дивана. Мне хотелось разом оборвать это светское щебетание и плоские остроты, чтобы в тишине взглянуть Эндрю в лицо и спросить: «Это действительно вы?»

– Извините, – начал Эндрю, и я решила, что он просит прощения за тесноту. – Просто вы мне кое-кого напоминаете.

Не сводя с меня глаз и приоткрыв губы, он пытался разглядеть что-то за моей теперешней маской: заостренные скулы, карамельные пряди, оттеняющие, а не подчиняющие себе копну темных, как стигийские воды, волос. «Ох, девочка моя», – чуть не прослезился Рубен, мой стилист, когда я впервые села перед ним в кресло. Он повертел в пальцах пучок желтоватой соломы, в которую превратились мои волосы, и брезгливо поморщился.

Люк разворачивал полотняную салфетку, но перевел взгляд на Эндрю и застыл.

Настал тот редкий момент, когда с ошеломляющей ясностью понимаешь, что вот-вот произойдет нечто очень важное, судьбоносное. Подобное случалось со мной дважды. Во второй раз – когда Люк сделал мне предложение.

– Не хочу показаться бестактной, – просипела я и прокашлялась, – но… вы, случайно, не мистер Ларсон?

– Мистер Ларсон? – повторила Уитни и приглушенно вскрикнула, допетрив: – Вы у него учились?

Видимо, он постригся, когда ушел из Брэдли, но стоит мысленно сорвать с него маску финансиста, смягчить контуры лица и обозначить нижнюю челюсть – и перед вами мистер Ларсон. Как правило, догадаться, что человек улыбается, можно по форме его глаз. В уголках глаз мистера Ларсона навсегда засели глубокие морщинки, как будто он только что смеялся от души.

– Как тесен мир, – улыбнулся мистер Ларсон, с изумлением глядя на меня. – Значит, теперь ты Ани?

Люк сидел с кислым выражением лица, тогда как мистер Ларсон светился от удовольствия. Мы как будто находились за разными столиками в разных мирах.

– Просто надоело отвечать, как пишется «Тифани» – с одной «ф» или двумя, – отшутилась я.

– Невероятно, – проговорила Уитни, оглядывая нас по очереди. Она задержала взгляд на Люке, и ее как будто осенило. – Значит, вы учились в Брэдли… – Запнувшись на полуслове, она все-таки закончила мысль: – Все ясно, вы – Тифани.

Мы все прятали друг от друга глаза. К нам подошла официантка – она даже не представляла себе, как ей рады, – и осведомилась, не станем ли мы возражать, если нам принесут воду из-под крана. Разумеется, возражать мы не стали.

– Разве не поразительно, что водопроводная вода в Нью-Йорке едва ли не самая чистая в мире? – Уитни умело вывернулась из неловкого положения, переведя ход разговора в прежнее русло. – В таком-то загазованном городе?

Мы дружно закивали. Да, поразительно.

– Какой предмет? – неожиданно спросил Люк и, не получив ответа, уточнил: – Какой предмет вы преподавали?

– Английскую литературу, углубленный курс, – ответил мистер Ларсон, подперев рукой голову. – Я отработал в школе два года, сразу после колледжа, когда жизнь без летних каникул представлялась чем-то немыслимым. Помнишь, Уитни?

Они заговорщицки рассмеялись, и этот смех ранил меня.

– А как же, – усмехнулась она, разглаживая салфетку. – Ты долго не мог от этого отвыкнуть.

– Кстати говоря, Ани была моей лучшей ученицей, – сказал Эндрю, бросив взгляд в мою сторону.

– Так уж и лучшей, – промямлила я, усердно расправляя складки на салфетке. Мы оба знали, как я его разочаровала.

– А сейчас Ани – одна из лучших колумнисток «Женского журнала», – заявил Люк с отеческой гордостью.

Ну и фрукт! Можно подумать, для него моя «карьера» – не просто способ занять себя, пока не пойдут дети.

Люк перегнулся через стол и накрыл мою руку своей.

– Она проделала большой путь.

Это был предупредительный выстрел. Люк ненавидит обсуждать школу Брэдли. Раньше мне казалось, что он хочет оградить меня от неприятных воспоминаний, и я таяла от нежности. Со временем я поняла: Люку просто хочется, чтобы об этом поскорей забыли. Он против того, чтобы я снималась в документальном фильме. Он так и не смог – или не захотел – внятно объяснить почему. Но я знаю, о чем он думал. «Не позорься». В мире Харрисонов только ледяной стоицизм достоин восхищения.

– Хм, «Женский журнал»? – Уитни задумчиво приложила палец к губам. – Знакомое название.

Так отвечают все охотницы за мужьями, когда узнают, где я работаю. И это не комплимент.

– Я и не знал, что тебя занесло так высоко, – сказал мистер Ларсон. – Замечательно!

И он очаровательно улыбнулся.

Заметив это, Уитни сказала:

– Сто лет его не листала. Хотя раньше, до встречи с Эндрю, он был мне вместо Библии. Кстати, его ведь так и называют – «Женская Библия»? – Она делано рассмеялась и добавила: – Наверное, моя дочка тоже будет тайком его почитывать, как я в свое время!

Люк вежливо усмехнулся, но мистер Ларсон промолчал. Я изобразила на губах улыбку, которой обычно пользуюсь, когда разговор заходит о детях.

– Сколько лет вашей девочке?

– Пять, – сказала Уитни. – Ее зовут Элспет. А ее братику – мы назвали его Бут – скоро годик. – Она выкатила глаза на Эндрю и с умилением просюсюкала: – Мой маленький мужчина.

«О господи, бедные дети», – подумала я, однако вслух сказала:

– Красивые имена.

Рядом с Люком возник сомелье, представился и предложил свою помощь в выборе вина. Люк хотел заказать белое, и Уитни закудахтала, что не представляет себе, как можно в такую жару пить что-нибудь другое.

– Тогда совиньон-блан, – решил Люк и ткнул в строчку, рядом с которой значилась цена – восемьдесят долларов.

– Обожаю совиньон-блан, – пискнула Уитни.

Вино не входит в список разрешенных продуктов диеты по Дюкану, но общаться с такими женщинами на трезвую голову я не могу. Только после первого бокала, когда меня переполняют эндорфины, я могу изобразить живой интерес к миру, в котором она живет. К музыкальной школе, где учится ее детка, и бриллиантовым серьгам, которые Эндрю подарил ей, когда она родила. Поверить не могу, что мистер Ларсон повелся на чары женщины, предел мечтаний которой – поход по магазинам. Когда официант вернулся с бутылкой вина и наполнил мой бокал, я благодарно улыбнулась.

– За долгожданное знакомство с вашей прелестной женой, – провозгласил Люк, подняв бокал. «Прелестной». До чего слащавое словечко. Когда-то подобные мероприятия доставляли мне удовольствие, мне нравилось очаровывать всех этих женушек, добиваясь их одобрения, но теперь мне попросту наскучило. Тоска зеленая. И ради этого я лезу из кожи вон? Неужели для того, чтобы состояться в жизни, мне требуются ужины в семейном ресторане и традиционный домашний секс?

– И вашей, – ответил Эндрю и чокнулся со мной.

– Я пока еще не жена, – улыбнулась я.

– Простите, Энни, – обратилась ко мне Уитни, исказив мое имя. Ненавижу это. – Люк сказал нам, что свадьба будет на Нантакете. Почему там?

Потому, Уитни, что это исключительное место, остров для избранных. Потому что Нантакет выше любых общественных классов и привилегий. Самодовольная домохозяйка из Южной Дакоты и ухом не поведет, узнав, что ты выросла в Мейн-Лайне, но скажи ей, что проводишь лето на Нантакете, – и она точно будет знать, с кем имеет дело. Вот поэтому, Уитни.

– У родителей Люка дом на Нантакете, – ответила я.

– Я там с детства бываю, – подтвердил Люк.

– Уверена, все пройдет чудесно. – Уитни придвинулась ко мне поближе. У нее было затхлое дыхание голодного человека. – Кажется, мы там были несколько лет назад на чьей-то свадьбе, да, Эндрю?

– Мы были на Мартас-Винъярд, – поправил ее мистер Ларсон и снова задел меня под столом коленом. Вино приятно обволокло мне горло, и я вдруг ясно увидела, что возраст ему к лицу. Если бы не досадное присутствие Люка и Уитни, которые раздражали меня, я бы забросала его вопросами.

– Ваша семья родом с Нантакета? – спросил у Люка мистер Ларсон.

– Что ты говоришь, Эндрю, кто может быть родом с Нантакета? – рассмеялась Уитни. Десять тысяч коренных жителей острова с ней бы не согласились, однако Уитни имела в виду, что люди вроде нас не могут быть родом с Нантакета. Раньше я приходила в восторг, когда женщина ее круга принимала меня за свою. Значит, я удачно замаскировалась. Когда же это стало выводить меня из себя? Приняв кольцо и прописку в сердце Манхэттена от коленопреклоненного принца, которого я наконец прибрала к рукам, забывшим о французском маникюре, я с облегчением выдохнула, сделала шаг назад и еще раз трезво все оценила. Меня сложно назвать особой благородного происхождения, но даже мне с трудом верилось, что образ жизни состоятельных семейств может быть кому-то по душе. Либо высокородные члены закрытого клуба, поднявшись духом над землей, считают обсуждение подобных вещей ниже своего достоинства, либо их действительно все устраивает. Мне казалось, что эндшпиль должен быть поистине впечатляющим, раз эти люди так защищают свой образ жизни. В 2012 году Люк, вся его семья, друзья семьи и их жены голосовали за Митта Ромни. Его прекраснодушная чушь, которую он нес про человеческую индивидуальность, могла лишить женщин – жертв изнасилования, а также женщин, которым нельзя рожать по медицинским показаниям, права на безопасный аборт. Более того – Ассоциация по вопросам планирования семьи тоже могла оказаться под угрозой.

– Ну, до этого не дойдет, – усмехнулся Люк.

– Даже если не дойдет, – не унималась я, – как ты можешь голосовать за человека с подобными взглядами?

– Потому что мне плевать, Ани, – вздохнул Люк. Мои гневные феминистские выпады перестали его забавлять. – Это не касается ни тебя, ни меня. А что нас касается? Налоговая политика Обамы, который обдирает нас как липку, потому что мы зарабатываем больше других.

– Запрет абортов меня очень даже касается!

– Ты же принимаешь таблетки! – вскипел Люк. – Сдались тебе эти аборты!

– Люк, если бы не ассоциация, я бы стала матерью-одиночкой тринадцать лет назад.

– Я не хочу продолжать этот разговор, – взъярился Люк, саданул по выключателю и ушел в спальню, хлопнув дверьми, а я осталась рыдать на темной кухне.

Я рассказала Люку о «той» ночи, еще когда он был от меня без ума. Только до беспамятства влюбленному человеку, который умиляется каждой мелочи, можно рассказывать то, в чем обычно стыдно признаться. По мере того как он узнавал одну подробность за другой, глаза его округлялись и глядели как-то сонно, словно для него все это было чересчур и он намерен осмыслить услышанное на досуге. Спроси я у Люка сейчас, что произошло со мной в ту ночь, он не смог бы дать внятный ответ. «Господи, Ани! Да, с тобой случилось несчастье! Я уже понял. Хватит напоминать мне об этом каждый божий день!»

Он полагает, что о подобном не принято говорить вслух. Наши мнения на этот счет разошлись. «Ты же не собираешься рассказывать о том, что было той ночью?» – уточнил Люк, когда я сообщила ему о съемках. «Той ночью». Какая отрадная метафора. Я бы смогла заставить себя рассказать без обиняков о том, что делали со мной Пейтон, Лиам и Дин (господи, особенно Дин) в ту ночь, если бы не одно «но». У меня еще не было кольца с изумрудом. А мне страшно хотелось его получить до начала съемок. Так что я прикусила язык и ответила: «Разумеется, нет».

– Я вырос в Райе, – ответил Люк.

Уитни торопливо проглотила вино.

– Надо же, а я из Бронксвилля! – Она промокнула губы салфеткой. – В какой школе вы учились?

– Дорогая, я не уверен, что вы с Люком сверстники, – рассмеялся мистер Ларсон.

Уитни в порыве притворной ярости бросила в него салфетку.

– Много ты знаешь.

– Вообще-то я учился в закрытом пансионе, – улыбнулся Люк.

Уитни сразу же сдулась.

– Ясно.

Она открыла карту меню, и все по инерции последовали ее примеру.

– Что стоит заказать? – спросил Эндрю. В стеклах его очков плясали отблески свечей, так что разобрать, на кого он смотрел – на Люка или на меня, – было невозможно.

Мы с Люком заговорили одновременно.

– Здесь все вкусно, – сказал Люк.

– Возьмите жареного цыпленка, – посоветовала я.

Уитни поморщилась.

– Даже не подумаю заказывать курятину в ресторане. Как представлю, сколько в ней мышьяка…

Домохозяйка и поклонница «медицинских» ток-шоу. Мой любимый подвид!

– Мышьяк? – Я схватилась за сердце и придала лицу озабоченное выражение. Сейчас она все расскажет сама. По рекомендации Нелл я прочла трактат Сунь-цзы «Искусство войны». Моя излюбленная стратегия – внушить врагу ложное чувство превосходства и тем самым выявить его слабость.

– Представьте себе! – Уитни заметно встревожилась. – Его скармливают курам. – Она брезгливо поджала губы. – Так они быстрее набирают вес.

– Какой ужас, – ахнула я. Разумеется, я читала обзорную статью по этому исследованию – оригинальную научную статью, а не разлетевшуюся по интернету страшилку. Кроме того, в этом ресторане точно не подают перемороженное куриное филе из вакуумной упаковки. – Тогда и я не буду курицу.

– Это ж надо! – захихикала Уитни. – Мы только познакомились, а я уже испортила вам ужин. – Она шлепнула себя по лбу. – Какая же я болтушка. Знаете, когда целыми днями возишься с годовасиком и вдруг оказываешься в компании взрослых людей, то просто не можешь наговориться.

– Зато детям повезло, что они под присмотром у мамочки. – И я улыбнулась так, будто жду не дождусь, когда же сама буду сидеть с детьми. Да чтобы поддерживать такую форму, как у нее, надо по три часа в спортзале потеть! Ни за что не поверю, что она справляется с домом и детьми в одиночку. Однако спрашивать про няню – себе дороже. Это ведь мамочкам разрешается подпускать шпильки насчет женского глянца, но того, кто вслух заметит, что воспитывать детей легко, смешают с землей.

– Мне так повезло, что я могу все время проводить с ними, – проворковала Уитни. Она пожевала губами, мокрыми от вина, и подперла рукой подбородок. – А ваша мама работала?

– Нет.

И совершенно напрасно, Уитни. Не мечтать о жизни на всем готовом, а вносить свою лепту в семейный бюджет – вот что ей следовало делать. Не стану утверждать, что она была бы счастливей, но мы не могли позволить себе искать счастья. Мы едва сводили концы с концами, а мама ежемесячно выписывала все новые и новые кредитные карты, чтобы шастать по магазинам, в то время как гипсокартонные стены нашего пафосного фанерного особняка разъедала плесень, вывести которую нам было не по карману.

– Моя тоже все время проводила со мной, – сказала Уитни. – Это же совсем другое дело, правда?

– Разумеется, – подтвердила я, не переставая улыбаться. Разговор выходил на финишную прямую. Стоит сейчас замедлиться и перейти на шаг – и прогресс утерян.

Уитни непринужденным жестом откинула волосы с плеч. Я ей понравилась. Она коснулась меня локтем и, понизив голос, кокетливо спросила:

– Ани, признайтесь, вы будете сниматься в этом фильме?

Люк забросил одну руку на спинку стула, а другой поправил вилку и нож. На низком потолке заплясали серебряные отблески.

– Я не могу это разглашать.

– Значит, вы согласились. – Уитни легонько шлепнула меня по руке. – Эндрю велели отвечать то же самое, правда, дорогой?

Меня много лет преследует один и тот же кошмар. Как будто мне нужно набрать 911 и позвать на помощь, но пальцы меня не слушаются, я нажимаю не те кнопки (во сне я всегда вожусь со старым стационарным телефоном) и всякий раз думаю про себя: «Это снова тот же сон, только на этот раз у тебя получится. Не торопись, ты сможешь. Где девятка? Вот. Нажимай. Теперь единица. Нажимай». Меня трясет от нетерпения, но я должна взять себя в руки. Вот и сейчас меня разрывало от любопытства, почему мистер Ларсон согласился на съемки. Когда? Где? Что он скажет? Что-то обо мне? Хорошее?

– Я и не знала, что вы тоже будете сниматься, – вслух проговорила я. – Что им от вас надо? Взгляд со стороны или как?

Его губы изогнулись еще больше.

– Ты же знаешь, мне нельзя об этом распространяться.

Я заставила себя рассмеяться вместе со всеми. Однако едва я раскрыла рот, чтобы поднажать еще чуть-чуть, как мистер Ларсон меня опередил:

– Но мы могли бы обсудить это как-нибудь за чашкой кофе.

– Ну конечно! – поддержала его Уитни с таким искренним энтузиазмом, что я на секунду остолбенела. Когда женщина с готовностью отпускает мужа на встречу с другой, да еще десятью годами моложе, значит, ее брак непоколебим.

– Хорошая мысль, – добавил Люк. Лучше бы он промолчал – настолько неискренне прозвучали его слова после восторгов Уитни.

Выходя из ресторана, Уитни споткнулась о порог и захихикала, что не часто выбирается в люди и что вино ударило ей в голову.

Мистер Ларсон заранее вызвал такси, и черный внедорожник уже поджидал возле выхода из ресторана, чтобы увезти их обратно в картонный домик где-нибудь в уютном пригороде. Уитни чмокнула меня в щеку и пропела:

– Было приятно познакомиться. Подумать только, как тесен мир!

Эндрю и Люк обменялись рукопожатиями и похлопали друг друга по плечу. Затем Люк сделал шаг в сторону, и я подошла попрощаться. Я поднялась на цыпочки, чтобы по-светски поцеловать Эндрю в щеку на прощание. Он коснулся моей обнаженной спины и тут же отдернул руку, будто его ударило током.

Внедорожник нырнул в автомобильный поток. Мне невыносимо захотелось, чтобы Люк обнял меня и прижал к себе. Тогда он почувствовал бы, как меня трясет.

Но вместо этого он сказал:

– Странное совпадение, да?

Я улыбнулась в знак согласия, хотя мой мир только что перевернулся, и я поняла, что отступать поздно.