Наутро после вечеринки я вскарабкалась в Динов «Рэндж-Ровер». Несмотря на то что у него отобрали права (бардачок ломился от просроченных парковочных квитанций), Дин на всех парах рассекал по городу, и горе тому бегуну, который не успевал убраться с обочины. Лиам плюхнулся на переднее сиденье рядом с водителем, хотя возле меня было свободно. Меня замутило. Утром я застала Лиама в кухне и попыталась поговорить.

– Послушай, я не знаю, как оказалась в комнате у Дина. Наверное, я должна перед тобой извиниться, потому что не хотела с ним…

– О чем ты говоришь, Финни, – рассмеялся мне в лицо Лиам. В подражание остальным он подхватил прозвище, которое придумал Дин. – Какая мне разница, что ты и с Дином перепихнулась.

В этот момент его кликнул Дин, и Лиам вышел из кухни, даже не взглянув в мою сторону. Хорошо, что я осталась одна и никто не видел, как я молча глотаю слезы. Вскоре соленый поток иссяк до тонкого ручейка, от которого мучительно саднило в горле во все следующие дни. Когда же и он окончательно пересох, осталось кое-что похуже. Когда самодовольство осмеливается поднять голову, выплывает кошмарное воспоминание о том, как я попыталась извиниться перед своим насильником и как он посмеялся надо мной. «Радуешься, да? Гордишься собой, да? – стебётся ехидный голос. – А об этом ты помнишь, убогое ничтожество?» Как правило, мозги мигом встают на место.

В кафе Лиам тоже уселся рядом с Дином, открыто меня игнорируя. Сорок пять минут я вяло похихикивала над их тупыми шуточками, глотая кусок за куском, чтобы перебить тошноту. Казалось, прошло несколько часов, прежде чем мы расплатились и я смогла позвонить домой. Бодрым голосом я сообщила, что позавтракала с Оливией и Хилари в Уэйне, и попросила маму за мной приехать. В ожидании я сидела на обочине тротуара, опустив голову между коленей. Оттуда тянуло чем-то кисловатым, и у меня всерьез разыгралась паранойя. А вдруг у меня СПИД? А если я забеременею? Меня терзала жажда, но не физическая, пить совсем не хотелось. За завтраком я выпила целый кувшин воды, однако иссушающее чувство не проходило и преследует меня до сих пор. Я принимаюсь литрами глушить минералку, но тревога только крепнет с каждым глотком, не приносящим облегчения. Однажды я даже спросила у психиатра о возможных причинах такого состояния. Интервью для очередной страшилки об изнасиловании я перемежала своими собственными вопросами, якобы имеющими отношение к делу, превращая разговор в психотерапевтическую сессию. Чувство жажды, сказала психиатр, относится к базовым, инстинктивным потребностям человека. «Если вас преследует жажда, но пить не хочется, это может говорить о том, что не реализована какая-то важная потребность».

Через сорок минут возле кафе, откуда я звонила, появился мамин автомобиль. Я обождала, пока она не обогнет парковочную стоянку и не подъедет поближе. Когда я наконец распахнула дверцу, на меня обрушилось унылое завывание Селин Дион и повеяло приторным запахом маминого крема для рук. Я без сил опустилась на переднее сиденье. Все это было мне хорошо знакомо – и мамины убогие музыкальные вкусы, и ее страсть прихорашиваться – и оттого действовало как бальзам на раны.

– Мама Оливии еще здесь? – спросила мама. Я подняла глаза: она была при полном параде, накрашена и готова общаться.

– Нет, – буркнула я и грохнула дверцей.

Мама обиженно выпятила нижнюю губу.

– Когда она уехала? Давно?

– Не помню, – отрезала я и пристегнулась.

– Что значит не…

– Поехали уже, – злобно выкрикнула я и опешила не меньше, чем мама. Прикрыв рот ладонью, я тихонько всхлипнула.

Мама рванула рычаг коробки передач, и машина стрелой вылетела с парковочной площадки.

– Ты наказана, Тифани. – Мамины губы сжались в тонкую суровую складку, которая внушала мне ужас. Во время ссор с Люком я точно так же стану поджимать губы, что будет придавать мне довольно пугающий вид.

– Наказана? – усмехнулась я.

– Что за хамское отношение! Неблагодарная девчонка! Ты хоть представляешь себе, сколько стоит твое обучение?

Она в сердцах хватила ладонью по рулевому колесу. Я почувствовала рвотный позыв, и меня передернуло. Мама резко обернулась ко мне.

– Ты что, напилась? – отрывисто спросила она, крутанула руль вправо и на пустой парковке ударила по тормозам. Ремень безопасности впился мне в живот, и меня вырвало в ладонь.

– Только не в машине! – завопила мама. Перегнувшись, она щелкнула дверцей и вытолкнула меня наружу. Меня долго рвало – мерзкой смесью пива, виски и… спермы.

К утру понедельника у меня в животе не осталось ничего, кроме едкой кислоты, обжигающей внутренности, как первый неожиданный глоток виски в ту ночь. Я вскочила в три часа утра. Сердце колотилось, как кулак разъяренного отца в запертую дверь, за которой укрылся непутевый сын-подросток. Во мне теплилась нелепая надежда, что на происшедшее посмотрят как на обычный пьяный прикол: Марк схомячил пустой бутерброд с майонезом, а Тифани кувыркалась со всей футбольной командой!

Но на это могла надеяться только совсем наивная дурочка.

На первый взгляд все было как прежде: толпа не расступалась передо мной и не клеймила обидными словами. Но Оливия меня избегала, и несколько старшеклассниц с хихиканьем пропорхнули мимо, рассмеявшись в голос за моей спиной. Несложно догадаться, о ком они шептались. Обо мне.

Когда я вошла в класс, Акула вылетела из-за парты и бросилась мне на шею. Остальные продолжали болтать как ни в чем не бывало, точно и не думали подслушивать.

– Все нормально, Тиф? – спросила Акула.

– Нормально. – Я натужно улыбнулась, словно лицо покрывал слой ссохшейся глины.

– Если захочешь поговорить, я к твоим услугам, – шепнула она и сжала мое плечо.

– Хорошо, спасибо, – ответила я, глядя исподлобья.

Пока я сидела на уроке и прилежно строчила за учителем, всё было хорошо. Но когда затрещал звонок и ребята высыпали из класса, как клопы из постели, меня вновь охватила паника. На перемене я волочилась по коридорам, как раненый солдат по вражеской территории, ощущая красную точку лазерного прицела на переносице.

Я укрылась в классе мистера Ларсона, как в окопе. В последние недели Артур подкалывал меня при малейшей возможности, однако я надеялась, что он смягчится ввиду сложившихся обстоятельств. Он должен проявить милосердие.

Когда я садилась за стол, Артур молча кивнул мне. «Поговорим после урока» – вот что означал его жест. Мне стало не по себе. Даже мысль об обеденном перерыве отошла на второй план. Несколько недель подряд я неизменно обедала вместе с ХО-телками и теперь не могла решить, как мне быть. Если я сунусь за их стол, меня с позором прогонят. Если отсижусь в библиотеке – меня наверняка вычеркнут за трусость, тогда как могли бы простить или даже принять с распростертыми объятиями, если б я не зарывала голову в песок.

Но если Артур скажет, что дело труба, тогда все гораздо, гораздо хуже, чем мне казалось.

Когда завизжал звонок, я не торопилась собирать вещи. Артур помедлил возле меня, однако сказать ничего не успел. Вместо него заговорил мистер Ларсон:

– Тиф, останься на минутку, пожалуйста.

– Поговорим позже? – просительно сказала я Артуру.

Он кивнул и добавил:

– Зайди ко мне после тренировки.

Мама Артура преподавала рисование в средней школе. Вдвоем с сыном она жила в обветшалом домишке викторианских времен напротив теннисного корта, где в пятидесятых годах проживала жена директора школы.

Я утвердительно кивнула, хотя знала, что прийти не смогу. Не было времени объяснять, что я под домашним арестом.

Ученики гурьбой протопали в столовую на обед, и крыло гуманитарных наук, где находился класс английской литературы, погрузилось в полуденную дрему. Мистер Ларсон прислонился к краю учительского стола и скрестил ноги. Одна штанина завернулась, обнажив загорелую, поросшую короткими волосами щиколотку.

– Тифани, – начал он. – До меня дошли кое-какие слухи.

Я молчала, интуитивно понимая, что лучше не отвечать. Пусть сначала скажет, что ему известно.

– Я на твоей стороне, – заверил мистер Ларсон. – Если ты попала в беду, нужно рассказать кому-нибудь о том, что случилось. Не обязательно мне, я не настаиваю. Но кто-то из взрослых должен об этом знать.

Я провела ладонью по краю столешницы. Мне стало легко, будто камень с души свалился и на его месте появился цветок, распускающий яркие лепестки навстречу солнцу. Слова мистера Ларсона означали, что он не собирается звонить моим родителям и не хочет впутывать администрацию школы. Он преподнес мне лучший подарок, о котором может мечтать подросток: свободу выбора.

– Я подумаю, ладно? – осторожно сказала я.

В коридоре раздался громкий голос синьоры Муртес, учительницы испанского:

– Диетическую! Если нет колы, тогда пепси.

Мистер Ларсон дождался, когда она захлопнет за собой дверь.

– Ты уже сходила к медсестре?

– Что мне там делать, – промямлила я, стесняясь посвятить его в свои планы. Каждый божий день я проезжала мимо офиса Ассоциации по вопросам планирования семьи. Надо только попасть туда после школы – и все будет хорошо.

– Все, что ты ей скажешь, останется между вами. – Мистер Ларсон ткнул себя пальцем в грудь. – Все, что ты скажешь мне, тоже останется между нами.

– Мне нечего рассказывать. – Я вложила в эти слова весь свой гонор, весь темный, подростковый страх, которой терзал меня.

Мистер Ларсон тяжело вздохнул.

– Тифани, ты должна перестраховаться от нежелательной беременности. Медсестра что-нибудь тебе посоветует.

Я как будто снова оказалась у себя в комнате в тот момент, когда вошел папа и со словами, что затевает стирку, потянулся к вороху грязной одежды в углу. Я подскочила на кровати как ужаленная и вскрикнула: «Не надо!», но поздно.

Папа вытащил из кучи мои трусики, запачканные менструальной кровью. Он остолбенел, как грабитель, застуканный с мешком денег на месте преступления, и, заикаясь, пробормотал: «Я… кхм… позову маму». Уж не знаю, зачем ему понадобилось звать маму. Папа не хотел дочку. Мне кажется, он вообще не хотел детей. Впрочем, на мальчика он мог бы еще согласиться. Он женился на маме через пять месяцев после знакомства, вскоре после того, как выяснилось, что она беременна. «Он пришел в ярость, – доверительно сообщила мне тетушка, шлепая красными от вина губами, – но он был из консервативной итальянской семьи, и, если бы он не поступил, как мужчина, мать бы ему голову оторвала». Папа немного воспрянул духом, когда врач сообщил, что у них с мамой будет мальчик. Они думали называть меня Энтони. Представляю себе папино выражение лица, когда акушерка извлекла меня на свет божий и усмехнулась: «Ошибочка вышла».

– Не переживайте, все под контролем, – сказала я, задвинула стул и вскинула рюкзак на спину.

– Тифани, ты одна из лучших учениц в моем классе, – проговорил мистер Ларсон, не поднимая на меня глаз. – У тебя большое будущее. Мне бы не хотелось, чтобы это изменилось к худшему.

– Можно я пойду? – Я перенесла вес на одну ногу, демонстративно отставив бедро, и мистер Ларсон, сокрушенно кивнув, отпустил меня.

ХО-телки и Мохноногие сгрудились за столом, слишком тесным, чтобы вместить всех желающих. На отшибе, за соседним столиком, развернув стулья, вечно сидели прихлебатели, жадно ловившие каждое слово из разговора, к которому их не приглашали.

– Финни! – К моему огромному облегчению, Дин приветственно вскинул руку. – Где тебя носило?

От этих слов – «где тебя носило?» – все страхи как рукой сняло. Кроме одного. Лиам чересчур близко придвинулся к Оливии. Ее тонкий носик блестел в лучах полуденного солнца, а в каштановых завитках играли солнечные зайчики. Она была настоящей красавицей – спустя много лет я найду в себе силы это признать. Слегка припудренное лицо, здоровые блестящие волосы, худое и гибкое тело, будто специально вылепленное для свободной струящейся одежды, под которую не нужно надевать бюстгальтер. Вообще говоря, я бы не выдержала сравнения с ней.

– Привет, – поздоровалась я, остановившись перед столом, и вцепилась в лямки рюкзака, как в петли на спасательном жилете, без которого меня унесет в открытое море.

Оливия не проронила ни слова. Хилари лениво приподняла уголок рта, насмешливо оглядывая меня с головы до ног. Раз я приняла условия Дина, этого следовало ожидать. Может, предавать ХО-телок было не очень умно, однако за Дином стояла могучая сила. Стоит задружиться с ним и его приятелями – и Хилари с Оливией могут ненавидеть меня сколько угодно. Будут молчать в тряпочку – и всё.

Дин подвинулся и похлопал ладонью возле себя. Я послушно опустилась на краешек стула. Наши бедра тесно прижались друг к другу. Меня скорчило от желания, чтобы на месте Дина оказался Лиам.

Дин наклонился ко мне, обдав запахом жареной картошки.

– Ну, как самочувствие, Финни?

– Нормально. – В ложбинке между нашими ляжками собирался пот. Лишь бы Лиам этого не видел, лишь он не подумал, будто я предпочла Дина ему.

– Что делаешь после тренировки? – спросил Дин.

– Иду домой, – ответила я. – Я под домашним арестом.

– Под домашним арестом? – практически заорал мне на ухо Дин. – Тебе что, двенадцать лет?

За столом рассмеялись, и я залилась краской.

– Мда. Предки вконец обнаглели.

– Это не связано с… – Дин осекся.

– Оценки неважные.

– Фух. – Дин провел рукой по лбу. – Если мои родаки прознают про ту пьянку… Ты мне, конечно, нравишься, Тиф, но не настолько, – закончил он со смехом.

Прозвенел звонок. Все разом встали из-за стола, оставив после себя жирные тарелки и обертки от конфет. Оливия направилась прямиком к раздвижным стеклянным дверям, чтобы пересечь школьный двор и оказаться в кабинете алгебры раньше других. Она была прилежной ученицей, часто переживала из-за оценок и запросто могла расплакаться над «четверкой с плюсом» по контрольной работе, которую все остальные завалили. Кажется, она не заметила, что я засеменила вслед за Лиамом.

– Подожди, – позвала я.

Макушкой я доставала ему до плеч. А Дин для меня был слишком высоким, огромным, как горилла, которая может задушить в объятиях.

Лиам глянул на меня сверху вниз и рассмеялся.

– Ты чего? – неуверенно улыбнулась я в ответ.

Он положил руку мне на плечо, и я растаяла. Может, он вовсе не избегал меня, может, мне просто показалось.

– Подруга, ну ты вообще без комплексов, – усмехнулся он.

Столовая опустела. У дверей я помедлила, не спуская с Лиама глаз.

– Можно тебя спросить?

– Ну что еще? – обреченно простонал он, растягивая гласные, словно отзывался на голос матери, вопрошающей, когда он наконец соизволит убрать бардак в своей комнате.

Я понизила голос и заговорщицки зашептала:

– На тебе был презерватив?

– Так вот что тебя беспокоит? – Он завращал глазами, как кукла чревовещателя, которую хорошенько встряхнули. Когда он на секунду прикрыл веки, то показался мне куда менее привлекательным. Именно глаза – насыщенного ярко-синего цвета – делали его неотразимым.

– А у меня есть повод для беспокойства?

Лиам положил руки мне на плечи и приблизил ко мне лицо, почти коснувшись моего лба своим.

– Тиф, вероятность того, что ты забеременеешь, – всего двадцать три процента.

О, я годами не могла забыть эти двадцать три процента, взятые с потолка! Для дотошной заведующей отделом проверки достоверности данных в «Женском журнале» даже цитата из «Нью-Йорк таймс» не выглядела достаточно убедительной. «ВСЕГДА УКАЗЫВАЙТЕ ПЕРВОИСТОЧНИК» – напоминала она в ежемесячной массовой рассылке. И все-таки я поверила в эти двадцать три процента. А как же иначе – ведь это с такой уверенностью утверждал человек, который, как потом выяснилось, обнаружил меня лежащей без сознания на полу в комнате для гостей. На мне была майка, а трусы оказались спущены ниже ягодиц (Пейтон не удосужился натянуть их повыше). Он заволок меня на постель, стащил трусы с отяжелевших ног и погрузился внутрь, не озаботившись остальной одеждой. По его словам, в этот момент я со стоном очнулась, и он принял это за знак согласия. Меня лишил девственности парень, который даже не снял с меня майку.

– Дело в том, – замялась я, – что я хочу сходить в офис планирования семьи. За таблеткой.

– А тебе не кажется, – снисходительно усмехнулся Лиам, глядя на меня, как на дурочку, – что для таблетки немного поздновато?

– Таблетка подействует, если ее принять в течение семидесяти двух часов.

Воскресенье я просидела за домашним компьютером и прочла все об экстренной контрацепции, после чего искала инструкцию, как стереть историю поиска в браузере.

Лиам взглянул на часы, висевшие на стене позади меня.

– Тогда было около полуночи. – Он прикрыл глаза и зашевелил губами, считая в уме. – Ты еще можешь успеть.

– Да. Я собиралась зайти за таблеткой сразу же после занятий, по дороге домой. – Затаив дыхание, я ожидала, что ответит Лиам. К моему изумлению, он сказал:

– Поедем вместе.

Лиам уговорил Дейва, личного таксиста всех учеников Брэдли, нас подвезти, хотя мы могли бы поехать на поезде, и одним человеком, узнавшим о моем позоре, было бы меньше. В запасе у меня оставалось восемь часов.

Листва с деревьев уже начала облетать, и сквозь полуголые ветви мелькнул домик Артура. Машина дрогнула на гребне перед перекрестком и свернула в сторону Монтгомери-авеню. Теперь, когда Лиам, сидевший рядом с водителем, время от времени поглядывал на меня и целых два раза осведомился, как я себя чувствую, я уже не так рвалась к Артуру. В глубине души мне вдруг до смерти захотелось, чтобы мы опоздали, чтобы через месяц появился повод для беспокойства, и чтобы маленькая драма, которая нас объединила, продлилась еще немного. Как только она подойдет к концу, Лиам будет для меня потерян. Я очень хорошо это понимала.

Мы выбрались на Ланкастер-авеню и оттуда поехали по прямой. Дейв свернул направо и, проехав через парковочную площадку, остановился перед входом в клинику.

– Вы идите, а я по району покатаюсь, – сказал Дейв, разблокировав дверцы.

– Не, чувак, – занервничал Лиам, выходя из машины. – Подожди здесь.

– Ни за что, – замотал головой Дейв и взялся за рычаг коробки передач. – Всякие психи давно грозят разнести эту лавочку.

Мне показалось, что Лиам хлопнул дверцей намного сильней, чем намеревался.

Приемная была практически пуста, за исключением нескольких разрозненно сидящих женщин. Лиам уселся как можно дальше, вытирая ладони о штаны и осуждающе посматривая вокруг.

Я обратилась к администратору за стеклянной перегородкой.

– Здравствуйте. Мне не назначено, но, может, меня кто-нибудь примет?

Через прозор в нижней части перегородки администратор протянула листок.

– Заполните форму. Укажите причину обращения.

Взяв ручку из потертого пластикового стакана, я уселась рядом с Лиамом. Он заглянул в листок через мое плечо.

– Что тебе сказали?

– Что мне надо указать причину, по которой я приехала.

Я указала имя, возраст, дату рождения, адрес и поставила подпись. В графе «Причина обращения» я нацарапала: «Таблетка для прерывания беременности».

Добравшись до графы «Контактное лицо на случай чрезвычайной ситуации», я вопросительно взглянула на Лиама.

– Без проблем, – согласился он, пожав плечами, и взял у меня листок. В графе «Кем приходится пациенту» он написал – «друг».

Я встала и протянула заполненную форму администратору. Из-за слез, застлавших глаза тонкой мутной поволокой, все было как в тумане. «Друг». Это слово полоснуло меня, будто ножом, тонким, как бумага, лезвием, которым много лет спустя я мысленно вспорю живот будущему супругу.

Через четверть часа белая дверь распахнулась, и назвали мое имя. Лиам скосил на меня глаза и вскинул вверх большие пальцы рук, глупо улыбаясь, будто развлекал младенца перед прививкой. Я вымучила из себя смелую улыбку.

Вслед за медсестрой я прошла в смотровой кабинет и вскарабкалась на высокую кушетку. Еще через десять минут дверь открылась, и вошла белокурая женщина с небрежно перекинутым через шею фонендоскопом.

– Это ты Тифани? – уточнила она.

Врач взяла в руки листок с моей подписью и пробежала его глазами.

– Когда был половой акт?

– В пятницу.

– В котором часу? – Она пристально посмотрела на меня.

– Около полуночи. Кажется…

Она кивнула, сняла с шеи фонендоскоп и прижала металлическую головку к моей груди. Во время осмотра она объясняла, как действуют таблетки для предотвращения беременности.

– Они не могут прервать беременность, – дважды повторила она. – Если сперматозоид уже оплодотворил яйцеклетку, эффекта не будет.

– Вы думаете, оплодотворение уже произошло? – спросила я, и мое сердце звучно заколотилось.

– Я не могу сказать наверняка, – извиняющимся тоном ответила она. – Но чем раньше принять таблетку, тем верней она подействует. Ты пришла поздновато, но время еще есть.

Она приложила фонендоскоп к моей спине и, тихо вздохнув, попросила:

– Дыши глубже.

В другой жизни она вполне могла бы вести занятия йогой в одном из модных кварталов Бруклина.

По окончании осмотра мне велели подождать. У меня на языке вертелся один-единственный вопрос, но я не осмеливалась задать его, пока врач не взялась за ручку двери.

– Скажите… это изнасилование, если не можешь припомнить, как все произошло?

Ее губы приоткрылись, и мне показалось, что она испуганно ахнет, однако она лишь чуть слышно проговорила: «Это вне моей компетенции» и беззвучно выскользнула из кабинета.

Прошло еще несколько минут, и в кабинет вернулась бойкая медсестра, оживленность которой составляла разительный контраст с безмятежностью и спокойствием только что покинувшей кабинет женщины. В одной руке медсестра несла бутылочку с таблетками, в другой – стакан воды, а под мышкой был зажат бумажный пакет с разноцветными презервативами.

– Сейчас надо выпить шесть, – велела она, вытряхнув шесть таблеток в мою потную ладонь, и проследила, чтобы я хорошенько запила их водой. – И еще шесть ровно через двенадцать часов. Поставь будильник на четыре утра. – Она потрясла бумажным пакетом у меня перед носом. – Пользоваться презервативами легко и весело! Смотри, некоторые даже светятся в темноте!

Я взяла у нее пакет с пригоршней веселеньких, насмешливо шуршащих презервативов.

Когда я вышла в приемную, Лиама там не оказалось. Я решила, что он меня бросил, и бумажный пакетик в моей руке пропотел насквозь.

– Со мной приходил один человек, – обратилась я к администратору за стеклом. – Вы не видели, куда он делся?

– Кажется, вышел на улицу, – ответила она. За ее спиной мелькнула знакомая фигура врача. Ее белокурые волосы обвивали шею, будто мохнатая лапа.

Лиам сидел на бордюре у входа в клинику.

– Куда ты запропастился? – вскрикнула я визгливым маминым тоном.

– Я не мог больше высидеть там ни минуты. Они бы решили, что я голубой! – Он поднялся и отряхнул штаны. – Тебе дали таблетки?

Как жаль, что в ту минуту не прогремел взрыв – финальный драматический аккорд, который навсегда связал бы меня с Лиамом. Он бы увлек меня на землю, прикрывая своим телом от разлетевшихся кругом смертоносных осколков. Ни криков, ни визга – выживание вытеснило все прочие мысли и эмоции. В Брэдли я пойму одну неочевидную вещь: только находясь в безопасности, можешь кричать от страха.