Женщине надо быть красивой и рожать детей. Птичка-самка прихорашивается перед самцом и откладывает для него яйца. Самец же заботится о пропитании. А еще он охраняет гнездо и отгоняет врагов.

Йозеф Геббельс, 1929

Герда Цорн, год рождения 1920

В глазах мужчин большинство женщин были глупыми коровами, пригодные лишь для производства потомства и его выращивания. Матери того времени должны были рожать как можно больше детей. Все остальное было мужским делом.

Адольф Гитлер, 1934

«Женская эмансипация»— это слово, придуманное еврейским интеллектом, и содержание его тоже тоже придуманное.

Сабине Шауер, год рождения 1924

Женщин не стоило обучать. Они должны были стать матерями, заботиться об очаге и увеличивать семью.

Гертруд Шольц-Клинк, главный референт национал-социалистического женского союза, 1935

Мы никогда не будем выдвигать принципиальные требования о равноправии мужчин и женщин нашего народа. Мы будем увязывать интересы женщины с насущными потребностями нашего народа.

Гудрун Паузеванг, год рождения 1928

Я считала ударом судьбы родиться девочкой. Ведь я не могла предоставить свою жизнь в распоряжение отечества.

Йозеф Геббельс, 1934

Национал-социалистическое движение по своей сути есть мужское движение. Если мы уберем женщин из общественных сфер жизни, то это не значит, что мы хотим их обидеть. Наоборот, мы хотим вернуть им их собственные честь и достоинство. Всегда их высшим предназначением и занятием считалось и считается быть женой и матерью.

Гудрун Паузеванг, год рождения 1928

Мы пережили некую разновидность эмансипации. Уже перед началом войны женщины и девушки стали выполнять задачи, которые им раньше не доверяли.

Адольф Гитлер, 1935

Я бы постыдился быть немецким мужчиной, если бы хоть одной женщине пришлось идти на фронт в случае войны.

Ирмгард Гауп-Вагенер, год рождения 1926

Один старый вахмистр обучал нас стрельбе из зенитного орудия. Он не мог скрыть своего сочувствия.

Герман Геринг, 1939

Я призываю немецких девушек задуматься над тем, что многодетная женщина дает государству самое главное.

Ирмгард Роге, год рождения 1927

Немецкая девушка должна была быть светловолосой, голубоглазой и с кучей здоровых детишек, как это показывалось на пропагандистских плакатах.

Генрих Гимлер, 1935

Мужчины из СС и Вы, матери детей, которых так ожидает Германия, покажите, что ваша вера в фюрера и ваше желание вечной жизни нашего народа и нашей крови могут сравниться с вашей храбростью в сражениях за Германию и готовностью умереть за нее! Покажите, что Вы желаете вечной жизни для Германии!

Вальтрауд Гюнтер, год рождения 1926

Я услышала от одной из сотрудниц такие слова: «Если бы я была большой и светловолосой, то для меня было бы самым большим счастьем родить ребенка фюреру».

Герман Геринг, 1939

Когда идет война, то женщинам достается самое тяжелое. Они должны тихо и терпеливо ожидать.

Герда Цорн, год рождения 1920

С самого начала войны я работала в берлинском агентстве новостей «Трансоцеан», которое занималось фабрикацией пропагандистских материалов. Оно должно было делать из немцев — «людей-повелителей», из молодых мужчин — «героев готовых погибнуть за фюрера и народ», из девушек — «рожающих матерей и приносящих жертвы», из матерей — «вдов, которые гордятся гибелью своих мужей, сыновей и братьев».

С одного из берегов Одера доносятся звуки аплодисментов и одобрительных восклицаний. Взволнованные, раскрасневшиеся девушки в альпийских коричневых жилетках запевают следующую песню: «Нет страны прекрасней …». Шестнадцати и четырнадцатилетние подростки — члены «Союза германских девушек», предводимые своей начальницей того же возраста, поднялись в окопы вермахта на западном берегу Одера. Согласно последнему призыву Гитлера они поднимают моральный дух немецких солдат.

Плохо вооруженные и полуголодные немецкие солдаты ждут наступления Красной армии. Численность советских частей на другом берегу реки достигает 2,5 миллиона солдат. Самая мощная военная группировка всех времен имеет более 40 тысяч орудий. Все готово для смертельного удара по гитлеровскому «тысячелетнему рейху». Вермахту нечего противопоставить этой силе. Группы добровольцев из «СГД» направляются на позиции, чтобы приободрить солдат вермахта. Веселые песни в предверии ада.

В то же самое время в берлинском пригороде Гатов в гостевом доме «Имперского управления по делам молодежи» происходит хмельная пирушка. Официанты в белом сервируют столы. Шампанское, коньяк и сигареты. На танцплощадке руководители Гитлерюгенда обнимаются с девушками — парочкой начинающих «звездочек» с киностудии «UFA» и специально отобранными активистками из «СГД».

Гул моторов союзных бомбардировщиков едва различим за громкой танцевальной музыкой. Райхсфюрер по делам молодежи Артур Аксман ласкает красивую блондинку. Его ручной протез лежит на девичей коленке. Аксман носит его после ранения на русском фронте. Затем шеф Гитлерюгенда исчезает со своей пассией на верхнем этаже. Некоторые парочки следуют его примеру.

Несколько недель спустя, первого мая дрожащий голос диктора «Имперского радио» сообщит:»Из ставки фюрера поступило известие, что сегодня во второй половине дня наш вождь Адольф Гитлер, сражавшийся до последнего дыхания, пал на своем боевом командном посту в райхсканцелярии в борьбе против большевизма». Это была последняя ложь режима. Гитлер ушел от ответственности при помощи ампулы с ядом и пистолета. И все же прозвучавшее сообщение вызвало повсеместно всплеск эмоций:»Я безудержно зарыдала», — вспоминает бывший член «СНД» Аннамария Страсоцки. «Сегодня это трудно себе представить. Словно твой ближайший родственник скончался .» Магия диктатора продолжала действовать и после его смерти.

Это был феномен, не имевший аналогов в немецкой истории. Восприятие действительности среди большей части населения было настолько искажено, что даже полный разгром армии, разрушение родных городов и гибель многочисленных родственников и друзей едва ли смогли пробудить сомнения у немцев. «Для меня действительно погибла вселенная,»— так описывает свои ощущения этого дня Дорис Шмидт-Гевиннер, некогда убежденный член «СГД». Коллективным самообманом были охвачены все слои народа. Девушки Германии не были исключением.

Миллионам сегодняшних бабушек можно задать одинаковый вопрос «Каким образом подобное могло произойти?» Замалчивание, нежелание говорить об этом феномене долгое время были обычной реакцией на данный вопрос. Ответов — великое множество. Однако сотни свидетельских показаний указывают на одну особенность. Она характеризуется многообразием личных ощущений и переживаний, персонального опыта от членства в рядах «Союза германских девушек». Члены «СГД» не были единообразной массой. В то время, как девушка-подросток в сельской католической местности могла воспринимать «культурные мероприятия» с молитвенным заучиванием биографии Гитлера как альтернативу четырем стенам родительского дома, девушки рабочих кварталов Берлина особенно после введения обязательного членства в «СГД» часто заведомо уклонялись от участия в таких акциях. Когда одни девушки сгорали от любовных чувств к Гитлеру и даже в письменном виде признавались в желании выйти за него замуж, другие безнаказанно отпускали оскорбительные шутки в адрес диктатора.

Подобная неоднородность взглядов действительно существовала в рядах «СГД» несмотря на то, что годы, проведенные под флагом гитлеровской молодежи, оставили след в сознании молодого поколения. Впервые в германской истории целое поколение девушек-подростков, особенно девочек, систематически воспитывалось в духе преступной государственной системы.

Начало было едва ли многообещающим. До 1933 года лишь ничтожное количество девушек присоединилось к гитлеровской молодежи. В «сестринских общинах» Гитлерюгенда их учили маршировать под свисток, шить коричневые рубашки, распространять листовки и ухаживать за ранеными штурмовиками после «сражений» в пивных залах. Это были разрозненные группы, общее наименование которых, согласно официальной нацистской пропаганде, произошло от названия общин сестер милосердия, излечивающих раны «коричневых борцов». Вероятнее всего, речь шла о девушках из числа ранней «гитлеровской молодежи», которые тоже хотели быть поближе к истории национал-социалистического движения. Одна из самых больших и известных «сестринских общин» из Хемница насчитывала всего 15 девушек.

Марта Ассман — первая руководительница «сестринских общин» в 1930 в газете «Фелькишер Беобахтер» сообщила о переименовании своей организации в «Союз германских девушек в составе Гитлерюгенда». Ввиду того, что партийные организации тоже охватывали девушек, общее объединение всех национал-социалистических девичьих групп под крышей «СГД» произошло лишь в 1932 году. В то время как юношеские группы Гитлерюгенда рассматривались как опора партии, девушкам из Гитлерюгенда придавалось мало значения. В «Национал-социалистическом юношеском календаре» за 1932 год ни разу не упомянут «Союз германских девушек». В начале того же года лишь 1735 девушек из «СГД» состояли в рядах Гитлерюгенда.

Первым шагом, которым заявила о себе свежеиспеченная организация гитлеровских девушек, стал яростный спор о форме одежды. Вопрос звучал так: синие или коричневые галстуки? Референт по женским вопросам в Гитлерюгенде утверждала:»Эти коричневые одеяния, которые девушки носят в Шлезвиг-Гольштейне, не являются слепым копированием коричневых рубашек мужчин из СА. Мы одновременно хотим и избегаем такого копирования. Речь не идет только о явном выражении духовной зависимости женщины от мужчины. Девушки, которые хотят бороться за идеи Адольфа Гитлера в нашей организации, будут гордо и осознанно демонстрировать храбрость и готовность к жертвам, будучи облаченными в истинно немецкую женскую одежду.» В конце концов несмотря на патетические лозунги победили синие юбки и белые блузы.

Кем и чем являлись ранние ячейки СГД задолго до прихода Гитлера к власти? Были ли они немногочисленным, фанатичным дополнением шовинистических мужских союзов? Или они были кружками мечтательниц при «коричневых» функционерах? На самом деле, их роль в то время не имела ничего общего с последующей задачей СГД — стать инструментом унификации для половины молодых поколений немцев. «Сестринские общины» наряду с другими молодежными организациями, такими как «Путешественницы» или «Девушки — следопыты», стали в известной степени авангардом среди девушек непрочной Веймарской республики. Отправиться в дальнее путешествие без родителей, сидеть с парнями у лагерного костра или даже танцевать с ними летним вечером — всё это было неслыханным вызовом мещанской среде, демонстрацией против устаревших представлений старшего поколения о вопросах морали.

Бюргерский мир первой немецкой демократии однозначно относил женщин к людям второго сорта. Хотя в 1919 году женщины получили право участия в выборах, в действительности их участие в политике, культуре или науке было крайне редким явлением. В университетах обучалось смехотворно малое количество студенток. О женском спорте вообще не могло идти речи. Да и в последующие времена жизнь девушек из СГД зачастую была определена тремя «К»: «Kinder, Kueche und Kirche» (Дети, кухня и церковь).

Юные «авангардистки» использовали любую возможность убежать от такой печальной действительности. Как девушки из «сестринских общин», так и девушки из союзов «путешественниц» или «скаутов» старались хотя бы в течении нескольких часов в неделю ощутить «чувство свободы». В то время главным условием развития раннего СГД была борьба за социальное освобождение женщин, хотя взгляды Гитлера на роль женщины в обществе шли вразрез с подобными устремлениями: «Мир женщины — это мужчина. Ей положено думать лишь от сих и до сих». Партийный орган «Фёлькишер беобахтер» не упускал возможности лишний раз подчеркнуть, что женщин следует держать подальше от общественных сфер жизнедеятельности. Так зародилось основное противоречие в деятельности Союза германских девушек уже на первой стадии его существования: с одной стороны являться частью атавистического общества, в котором господствуют мужчины, а с другой стороны преследовать цели женского раскрепощения.

После 30 января 1933 года времена, когда СГД был малочисленной организацией, быстро канули в лету. Девушки тысячами устремились из разгромленных молодежных союзов и организаций в Союз германских девушек, который в короткий срок превратился в самую многочисленную женскую организацию мира. Только за первый год пребывания у власти нацистов количество членов СГД выросло с 23 900 до 593 000 человек. Младшие девочки с 10 до 14 лет состояли в «Юнгмэдльбунд» (аналог Юнгфолька — прим.переводчика) со своим руководством. Юнгмэдльбунд входил в состав СГД. А СГД являлся в свою очередь частью Гитлерюгенда. Руководительницы СГД находились в подчинении у Бальдура фон Шираха.

Роспуск других молодежных союзов лишь изредка вызывал пассивное сопротивление и глухой протест. Гертруда Хоке, которая занимала низовую руководящую должность в Юнгмэдльбунде, вспоминает: «Наш союз назывался „Свободное племя юной нации“. Мы были идеалистами и любили природу. Когда союз разогнали, мне было горестно. Однако потом я стала мыслить как и другие, что хватит печалиться. У нас есть нужные инструменты, а у меня масса способностей и талантов. Надо жить дальше».

Резкий рост численности СГД объяснялся не только разгромом остальных молодежных движений. Марианна Ланген, родившаяся в 1917 году, вспоминает:»Массовый приток новых членов в организацию можно было сравнить с порывом ветра. Возвышенное чувство помощи в строительстве лучшей жизни в Германии охватило нас всех, особенно молодежь». Лучше всех описывает настроения молодежи после прихода Гитлера к власти задорная строка из старой рабочей песни, которую так любили исполнять штурмовики из СА и гитлерюгендовцы, — «с нами придут новые времена…». Ева Штернхайм-Петерс из Падеборна, наблюдавшая массовое вступление девушек в СГД, вспоминает, что «все хотели участвовать в этом процессе».

Для большинства молодых людей «новое время» означало уход из родительского мира, уход от республики со всеми её проблемами и предрассудками буржуазной культуры. В этом понимании национал-социализм неким образом является носителем черт молодежного движения. Возраст нацистских вождей лишний раз подтверждает сказанное. Гимлеру было 32 года, Геббельсу 35 лет, Шираху 25 лет, а Гитлер, являясь в свои 43 года старейшим членом нацистского руководства, стал канцлером Германии.

Мелита Машман, которая «доросла» до должности пресс-секретаря в ркуоводстве Гитлерюгенда, описывает свои первые впечатления от общения с национал-социалистами: «От этой ночи у меня остались зловещие воспоминания. Грохот шагов, мрачные краски черно-красных знамен, дрожащие отблески факелов на лицах и песни, которые одновременно и взбадривали, и заставляли грустить. Часами колонны маршировали перед нами. В них шли и совсем юные мальчишки и девчонки, которые были с нами одного возроста. В их лицах и осанке было столько серьёзного, что я даже смутилась. Кто я была такая? Я всего лишь стояла на тротуаре и глазела. И мне очень захотелось броситься в эту бурю и связать с ней свою жизнь».

Сотни тысяч хотели броситься в «бурю», и в их воспоминаниях до сих пор звучат отголоски того времени. Рената Финкх рассказывает о своем приеме в Гитлерюгенд: «В сгущающихся сумерках повсюду пылали факелы. Вместе со всеми я медленно и четко произносила слова клятвы, которую я заранее заучила слово в слово. Мы хотели принадлежать организации.Мы хотели иметь ясные глаза и деятельные руки. Мы хотели быть сильными и гордыми. Это был первый большой праздник в моей жизни. Я чувствовала это всем сердцем. Мне было тогда десять с половиной лет. Я знала, что отныне моя жизнь изменится».

Конечно, столь волнующие ощущения не были однородны. Была разница между коллективным эмоциональным подъемом, когда целый школьный класс добровольно вступал в СГД, и простым любопытством, когда лучшая подружка восторженно рассказывала об экскурсиях и тематических вечерах в СГД. О том, насколько порой заурядными были мотивы вступления в СГД, свидетельствует очевидица тех событий из Регенсбурга: «Мои подружки по классу носили голубые платья, которые мне тоже наравились. Они вступили в морскую организацию Гитлерюгенда. И мне хотелось носить такую же одежду. Я попросила подружек, и они повели меня в свой „союз“, здание которого находилось неподалеку. В тот день его двери были закрыты. Я очень опечалилась. Одна из моих подружек успокоила меня. Она сказала, что знает место, где обычно играют девочки в другой, но тоже в красивой форме».

Конечно, сложно обнаружить политические мотивы в этих историях. Субъективные переживания детей из начального периода их членства в СГД в основном содержат положительные эмоции. Преимущественно, очевидцы вспоминают эти годы как «прекрасное время». Тон воспоминаний меняется, как только речь заходит о конечном этапе гитлеровского рейха, когда его ужасы и преступления стали очевидны всем. Дорис Шмидт-Гевиннер из Штутгарта так сказала о трудностях, связанных с воспоминаниями молодости: «Это была уже совсем другая история».

Необходимо упомянуть о том, как дети сталкивались с растущей день ото дня несправедливостью. Еврейские девушки не имели право вступать в СГД. Немецкая еврейка Эвелин Айгерман вспоминает о своих переживаниях начала дискриминации: «Я бы охотно вступила в СГД. Я завидовала всем девочкам, которые носили белые блузки и голубые юбки. Я переживала, что не могу быть с ними. Некоторыеиз моих одноклассниц сочувствовали мне, другим было безразлично, а две девочки сказали мне:»Мы теперь в СГД, а ты — нет. Ты — жидовка. Лично против тебя мы ничего не имеем, но вы, евреи, нам за все ответите».

Тысячи школьников могли наблюдать, как из школ в процессе их унификации изгоняли неугодных учителей. Герда Цорн, родившаяся в 1920 году, вспоминает об увольнении их любимого классного руководителя Книфа: «Он выглядел больным. Мы удивились, что он начал урок, даже не присев. Вдруг открылась дверь, и в класс вошел мужчина из СА. Его сапоги грохотали. Он прорычал „Хайль Гитлер!“ Мы молчали. С иронией он произнес „Ну, господин Книф, вы попрощались с классом? Тогда, я попрошу Вас покинуть помещения. Сегодня преподавать буду я“. Мы сжали кулаки. Одно слово — и мы сорвались бы с мест. Он ушел молча, и дверь закрылась за ним».

Виновато ли незрелое детское восприятие или последующие жизненные впечатления и переживания, которые вытеснили из памяти воспоминания той поры, однако огромное большинство опрошенных не могло припомнить хотя бы один пример подобной несправедливости и беззакония. В основном преобладали позитивные оценки и положительные воспоминания, например, о майской прогулке в лес: «Белые блузки светились, глаза блестели, а лица пламенели от весеннего ветра» или «это была весна в моей жизни».

Как выглядел этот «солнечный день» в Союзе германских девушек, который так притягивал к себе детей? Какие он имел приметы и черты? По средам на всей территории Германии, будь то Аахен или Цвикау, деревушка в Пфальце или поселок в Восточной Пруссии, проходили «домашние вечера». Их организовывали в помещениях сами малолетние «фюрерши», которые были едва ли чуточку старше своих подопечных. Гертруда Хоке вспоминает: «Мы много пели и рассказывали старые саги и легенды». Тексты песен, повторенные сотни раз, так глубоко осели в детской памяти, что и сегодня многие из опрошенных могли вспомнить целые куплеты. «Это было здорово. Иногда мне хочется еще разок спеть таким образом», — вспоминает Луиза Фишер. Как проходило обольщение целого поколения молодежи? Песенные строки полные пафоса и мелодики покоряли неискушенные сердца. Писательница Гудрун Паузеванг вспоминает о своих буднях в СГД: «Переживали так, словно приняли наркотик. Особенно когда во время пения идентифицировали себя с героями песен. У меня слезы лились, когда я ощущала себя частью этой прекрасной Германии».

Многие из тех, кто пел эти песни, лишь сегодня осознали смысл, содержавшийся в их строчках. «Будучи детьми, мы пели с верой „Наше знамя — это больше чем смерть“ или „Германия, ты должна сиять всегда, даже если мы погибнем“ и так далее». Ингеборг Зельде свидетельствует: «Мы заучивали слова, не думая об их смысле. Мы просто повторяли то, что выучили. Раз мы в это верили, значит это было правильно». Новые гимны о жертвенности полностью вытеснили безобидные народные песни из репертуара «домашних вечеров».

Особенно охотно бывшие члены СГД вспоминают о вылазках на природу в составе своих ячеек, так называемых «мэдльшар» или «мэдльшафт», которые были самыми маленькими подразделениями в иерархии СГД. Спартанские условия размещения и похлебка из полевых передвижных кухонь только усиливали романтическое восприятие этих путешествий. Гудрун Паузеванг вспоминает: «Это было настоящее приключение. Путешествия особенным образом действовали на молодых людей. Восприятие происходящего шло не на уровне понимания, а на уровне чувств. Нацистам было известно об этом, и они постарались многое перенять у скаутов, следопытов и других молодежных объединений».

Привлекательность мероприятий во многом зависела от подготовленности и душевного настроя предводительниц местных организаций СГД, которые отвечали за их проведение. Ева Штернхайм-Петерс рассказывает, что первоначально была разочарована атмосферой «девичьего клуба», которая царила во время мероприятия их отряда. Вскоре ей попалась на глаза увлекательная книга об умершей первой жене Геринга. Прочитав ее, она с энтузиазмом рассказала на одном из «домашних вечеров» захватывающие истории о «героях движения», «борьбе штурмовиков». Ее рассказы были встречены на ура. Эти наблюдения подтверждает другая бывшая активистка СГД Анна-Мария Страсоцки: «Когда на „вечерах“ приходилось заучивать фамилии партийных руководителей или по сто раз повторять биографию Гитлера, многие не являлись на мероприятия. Но если ожидался веселый „домашний вечер“ с песнями и играми, то наш дом был полон девушек».

Известный лозунг Гитлерюгенда «Молодежь должна управлять молодежью» на практике неизбежно приводил ко всякого рода неожиданностям и конфузам в повседневной жизни СГД, но с другой стороны рождал у молодых людей чувство «единого сообщества» вне родительской опеки. Гудрун Паузеванг пишет: «Мы чувствовали себя полноправной частью народного сообщества. Это высокое чувство импонировало молодежи. Ведь ей доверяли выполнение ответственных задач». Желание стать частью «нового государства» и «выполнять ответственные задачи» служило причиной, по которой тысячи девушек стремились стать «фюрершами» и руководить подразделениями СГД, начиная с «мэдльшафт» с 10 — 12 девочками и заканчивая одной из 36 «обергау» с десятками тысяч девушек. Конечно, в школе новоявленные руководительницы не упускали возможность воспользоваться «служебным положением». Сибил Шёнфельд вспоминает: «Когда ты ещё учишься в школе, то нет более захватывающего чувства, если можно войти в кабинет директора школы и сказать»Хайль Гитлер, господин Шмид или Мюллер! Мне очень жаль, но завтра я не приду в школу. У меня дела по службе.»

В 1934 году Ширах следующим образом определил содержание повседневной работы СГД и высказал национал-социалистические представления о женском воспитании: «Одна треть времени должна быть посвящена воспитанию мировоззрения, а две трети физическому воспитанию». Год спустя одна из референтов Гитлерюгенда буквально повторила слова своего шефа: «Наша цель — воспитание здоровой девушки, которая применит все свои способности на благо народа и государства. Поэтому мы не собираемся пичкать ее какими-то научными знаниями. Мы учим ее быть полезной обществу».

Физическому воспитанию уделялось большое внимание. Сохранились километры кинопленок , запечатлевших танцующих девушек-гимнасток из Союза германских девушек, исполняющих номера с кеглями и шарами. Особенно впечатляют кадры массовых мероприятий с тысячами спортсменок на Олимпийских играх 1936 года или на партийных съездах. «Ты — ничто, твой народ — всё». Этот нацистский лозунг мог служить прекрасной иллюстрацией к таким массовым упражнениям, в которых были заняты девушки, и которые производили огромное впечатление не только на зрителей. Ингеборг Зельде, участвовавшая в танцевальных массовых представлениях на Олимпиаде 1936 года в Берлине, вспоминает: «В таком возрасте, когда ты еще не стал личностью, появляется незабываемое чувство, что ты часть огромной массы. Ты думаешь со всеми, чувствуешь со всеми и делаешь со всеми одно и тоже».

В такие моменты особенно наглядно проявлялась суть тоталитарного требования «новых времен»: полное устранение собственной индивидуальности и обезличивание человека в рамках заданных стандартов. Ева Штернхайм-Петерс так иллюстрирует реальности того времени: «Юношей и девушек приучали мыслить следующим образом: „Ты не должен думать, что твой народ может сделать для тебя. Ты должен думать, что ты можешь сделать для своего народа“. Такая установка была очень распространена среди молодежи». Во время партийных съездов и больших манифестациях эта форма запрограммированного самоотречения воплощалась в невиданных доселе массовках в форменной одежде. Целые стадионы заполнялись коричневым цветом униформы Гитлерюгенда и бело-синим цветом формы Союза германских девушек. По приказу разрешалось проявлять и эмоции. Хана Беер-Паге вспоминает о прибытии Гитлера на одно из массовых мероприятий: «Вначале мы долго маршировали туда-сюда. Затем надо было в течение получаса держать руку в вытянутом состоянии. Мы приветствовали фюрера. Слева и справа в каждом ряду были люди, которые постоянно ходили до середины шеренги и обратно. Они следили, чтобы мы достаточно высоко держали руки. Если у кого-то слабела рука, то они били по ней, не давая ей склониться.» Восхищение и мощь — два ключевых понятия для характеристики всех массовых национал-социалистических мероприятий, в которых участвовали девушки того времени.

Более взрослые девушки в возрасте от 18 до 21года с удовольствием посещали предприятия под названием «Вера и красота», организованные при СГД. Членство в этих предприятиях было добровольным. Девушки занимались спортом, танцами, моделированием одежды и воспитанием детей. В отличие от более младших возрастов, которым прививалась жесткость и твердость характера, здесь на первый план выдвигалось воспитание женственности, и особенно, готовности стать матерью. Вспоминает Анна-Мария Страсоцки: «Я посещала „Веру и красоту“ и получала эстетическое наслаждение. Сотни девушек в красивых и таких женственных коротких гимнастических одеяниях одновременно совершали одни и те же движения. Что было плохого в этом, собственно говоря?»

Она описывает наблюдения, которые часто встречаются в воспоминаниях многих очевидцев, относящихся к временам нацизма. Изображение отрывочных безобидных переживаний есть не что иное, как попытка ухода от ответственности за происходившее, объяснение свой собственной немощи. Действительно, что «плохого» можно найти в этих спортивных упражнениях с обручами на зеленой лужайке? Плохой была большая цель, которая скрывалась за попытками нацистского режима, — «притянуть к себе сердца молодежи», как того требовал Геббельс.

Гораздо реже можно найти кадры хроники с марширующими девушками, хотя эта сцена была более привычна для повседневной деятельности СГД, чем упражнения с кеглями. Ночные марш-броски, ориентирование на местности, кроссы — вот перечень постоянных мероприятий для девушек тех времен. Многие наши свидетельницы и сегодня могут подробно рассказать о мускульных усилиях и поте во время утомительных маршировок, мозолях на ногах и дрожащих коленках. Сюда можно отнести и упражнения по выработке ловкости, сноровки и смелости. Того, кто не справлялся с физическими нагрузками, называли «отказником». Дорис Шмид-Гевиннер вспоминает: «Им здорово доставалось. Если кто-то говорил, что он не умеет плавать, его просто швыряли в воду. Конечно, если мыслить с позиции сегодняшнего дня, это было жестоко».

Требование «постоянно показывать отличный результат» всегда присутствовало в работе с подрастающим поколением, будь то на марше, в мастерской, на репетициях или на мероприятиях. Лучших хвалили, награждали и рекомендовали на более высокие должности. Гитлеровский рейх был жестоким обществом, нацеленным на результат. Девушки не были исключением. Мапия Айзенэкер рассказывает о лагере СГД: «Каждое утро была линейка. После завтрака проверяли, как заправлены наши кровати. На следующее утро проверяли состояние обуви, или как мы помыли уши и руки. Всегда надо было содержать все в порядке. Все было как в армии». На первом месте стояло подавление собственного «я». Большой популярностью пользовался лозунг на тему юношеского воспитания — «Не важно, что ты жив. Важно то, как ты выполняешь свой долг перед народом».

Нацистское государство беспощадно обходилось с теми, кто не мог или не желал выполнять «свой долг». Притеснения девушек, которые не хотели или не могли проходить постоянные испытания на смелость и ловкость, дискриминация «неариек» вплоть до их уничтожения были будничной иллюстрацией «нового времени» в Германии. Бывшие члены Союза германских девушек крайне неохотно вспоминают об этих случаях. Цыганка Сейя Стойка, которая чудом избежала смерти в концентрационном лагере, описывает сцену общения с девочками-ровесницами из СГД: «По моему цветастому платью они поняли, что я — цыганский ребенок. Тогда они плюнули мне прямо в лицо и закричали „Цыганское отродье!“

Иногда дети выступали даже против собственных родителей. Зачастую мать или отец позволяли себе сделать критическое замечание в адрес Гитлера или слушали запрещенное Би-Би-Си. Гертруда Вортман вспоминает: «Ведь дети воспитывались в основном вне стен родительского дома. Они шпионили за собственными родителями не из-за своей прирожденной злости, а в силу своей наивности. Они полагали, что в этом случае родители совершают преступление в отношении фюрера». Анна-Мария Страсоцки рассказывает, как она застала свою мать за прослушиванием «вражеской» радиопередачи, но не донесла на неё: «Когда я, воодушевленная лозунгами, пришла домой после службы в дружине, моя мать сидела у приемника и слушала английское радио. Этот случай произвел на меня страшное впечатление».

Дорис Шмид-Гевиннер вспоминает о более печальной истории: «Моя сестра собиралась занять руководящую должность в Гитлерюгенде и хотела получить согласие матери. Мой отец был в то время на войне. Однако моя мать ясно дала понять, что она не желает, чтобы дочки становились „офицерскими подстилками“. Через пару дней ее арестовали и отправили на принудительные работы. Кто-то из нашей семьи донес на неё. С тех пор взрослые разговаривали между собой по-французски, чтобы их никто не понял из детей».

Внутри самого Союза германских девушек террор существовал не только на политических занятиях и лекциях по расовой науке. На заметку брали упрямых и своевольных. У тех, кто «не шел в ногу с остальными», отнимали галстук, который был частью форменной одежды. Бывшая руководительница СГД Маргарита Кассен рассказывает: «Те, кто плохо себя вел, должны были приходить на службу в гражданской одежде или получали на собрании выговор». Кроме этого, провинившиеся должны были перед строем унизительно вымаливать себе прощение за вполне безобидное поведение.

После принятия «Закона о Гитлерюгенде» в 1936 году и дополнительного «Постановления об исполнении» в 1939 году членство в Гитлерюгенде стало обязательным для всей немецкой молодежи. Одновременно к нарушителям стали применяться полицейские меры. Анна-Мария Страсоцки свидетельствует: «Если кто-то долго и без уважительной причины отсутствовал, его доставляли на службу насильно».

Подобные свидетельства о практиковавшихся наказаниях подтверждают, что не все поголовно юноши и девушки безоговорочно подчинялись диктату Гитлерюгенда. В отличие от тогдашних пропагандистских материалов нам известно множество случаев неповиновения среди членов организации, которые происходили постоянно. Одна из опрошенных свидетельниц вспоминает: «Эти постоянные построения, маршировки, заорганизованность нашей жизни вызывали у меня чувство протеста. Я пыталась избегать участия в больших мероприятиях. Обычно я ссылалась на головокружение и имитировала обморок.»

Мотивы неподчинения со стороны «лодырей» и «прохвостов», как их называли «сознательные и примерные» члены Гитлерюгенда, были различны: от банальной скуки до твердого нежелания быть винтиком в огромной машине беззакония. Те, кто нарушал нацистские правила из-за своих прочных религиозных убеждений или под влиянием критично в отношении Гитлера настроенных родителей, должны были маскироваться. Елизабет Циммерер рассказывает об уловках, к которым она прибегала: «Обычно, я говорила, что ничего не знаю. Я все выслушивала. Весь этот бред, одни и те же лозунги и мысли. Потом я просто садилась и ничего не делала. Я всегда вела себя как деревянное полено.»

Некоторым удавалось уклониться от всеобщей маршировки строем даже в государстве «фюрера», где на первый взгляд нацистский каток не оставил ни одной ниши, чтобы укрыться и пережить «новые времена». Одна из тогдашних шестнадцатилетних старшеклассниц вспоминает: «Однажды местная организация СГД поручила нам создать музыкальный кружок. Мы попросили освобождения от посещения службы на три недели. Через три недели мы сказали, что мы справились с заданием, хотя ничего не делали все это время и не ходили на службу в СГД. Нам повезло. Никто не проверил результаты работы.»

Можно ли отнести подобные происшествия к разряду исключений? Это были единичные случаи неповиновения в безбрежном море послушания и самоотречения? Или можно предположить, что значительная часть девушек все же находилась в молчаливой оппозиции? На наш взгляд, крайне сложно разделить молодых людей того времени на «приветствующих» и «шагающих в ногу», на «уклоняющихся» и «сопротивляющихся». Эмпирическое восприятие немецкой действительности во времена третьего рейха несет немалые трудности даже для профессиональных историков. На достоверность источников, будь то свидетельские показания или документы, не лучшим образом повлияли тогдашняя государственная цензура, тактика умалчивания и искажения фактов, имевшая место после войны. Необходим взвешенный подход при вынесении приговора поколению бабушек и дедушек. Степень и момент времени сотрудничества с нацистским режимом зависел не только от возраста, социального и семейного положения, регионального фактора, но и от временного периода истории рейха и военной ситуации.

Поражает откровенность, с которой многие из опрошенных свидетельниц вспоминают степень своего восторга и душевного подъема в то время. Гертрауде Вортман и сегодня не скрывает своего восхищения: «Мы хохотали и пели. Мы носили венки на головах. Мы отмечали праздник благодарения урожая, поэтому все объелись.» «Успехи» тридцатых годов, достигнутые нацистами, в виде полной занятости населения Германии, отказ от выполнения «позорных» условий Версальского договора, убедили молодежь в преимуществах «нового времени». Многим в условиях информационного голода Германии тех лет было просто невдомек, что полная ликвидация безработицы оплачена колоссальной государственной задолженностью, а условия по выплате версальских репараций были «де факто» сильно смягчены уже правительством Веймарской республики. Манипуляции с фактами были настолько успешны, что и сегодня от собеседников можно услышать такие пассажи, как «а современные автобаны!» или «ночью было не страшно пройтись по улицам!»

Можно ли сравнивать несравнимые вещи? Многие из наших «бывших» пытаются сослаться на сегодняшнюю молодежь. Много раз довелось услышать, что истерия молодых людей того времени на выступлениях Гитлера можно сравнить с истерией нынешних юнцов при выступлениях Майкла Джексона. Часто говорилось и о «ценностях» прошлого, которые, увы, отсутствуют у сегодняшней молодежи. На вопрос «Что же было хорошего в годы их членства в СГД?» четкие ответы вылетали без промедления как из пушки — «товарищество», «дисциплина», «ответственность». Однако, справедливости ради, стоит отметить, что не замалчивалась и обратная сторона. «Никто не спрашивал собственного мнения» или «Дискуссия и критика были запрещены. Можно было только командовать и подчиняться».

Как происходил процесс унификации личности и в какой момент члены Гитлерюгенда чувствовали себя «идущими в одном строю». Во всех воспоминаниях, которые мы собрали, ключевым моментом являются бесконечные церемонии в повседневной жизни СГД. Знаменные линейки, патетические речи, часы «посвящения» должны были из индивидуальных личностей сформировать «преданное сообщество». Календарь Гитлерюгенда пестрел памятными датами и праздниками, посвященными «движению». Начиная с праздника «поминовения погибших членов Гитлерюгенда» 24 января, череда памятных дат тянулась до конца года. «День прихода к власти» отмечали 30 января. Затем 20 апреля встречали «День рождения фюрера». Далее следовали «День труда», «День матери», «День солнцестояния», «День мюнхенского путча». Современникам было понятно, что череда нацистских праздников противопоставлялась праздникам церковным. Псевдорелигиозная форма и суть нацистского движения должна была подменить собой основы христианской веры. Гитлеровское соглашение с римским папой, регулирующее церковную жизнь в Германии, и приветствия немецких епископов в адрес Гитлера не меняли сути режима. В узком кругу своих приближенных Гитлер не раз высказывал свои планы «окончательно покончить» с церковью после завершения победоносной войны.

По своему эмоциональному воздействию среди остальных праздников особенно выделялся день «посвящения родившихся в одном году в члены „Гитлерюгенда“. Этот спектакль напоминал церковные церемонии и обряд посвящения в рыцари одновременно. С 1936 года эти торжества стали проводиться централизованно в бывшей резиденции рыцарского ордена Мариенбург, расположенной в окрестностях Данцига. Посреди древних стен разворачивалось в ночи при свете факелов пафосное действие, участники которого пели, клялись и маршировали. Велась прямая трансляция „церемонии“ на весь рейх, в котором на тысячах более скромных по масштабу, но абсолютно схожих мероприятиях звучали слова точно такой же клятвы: „Я торжественно обещаю, быть верным Адольфу Гитлеру и всего себя отдавать служению в Гитлерюгенде. Я торжественно обещаю, постоянно крепить товарищество и единство немецкой молодежи. Я торжественно обещаю выполнять все приказы райхсюгендфюрера и всех руководителей Гитлерюгенда. Я торжественно обещаю, всегда быть достойным нашего святого знамени. Да поможет мне бог!“

Обычно церемония присяги проводилась по всей стране 19 апреля накануне дня рождения Гитлера. В этом заключался особенный смысл: все мальчики и девочки одного года рождения в качестве подарка ко дню рождения! В этот вечер черный галстук Союза германских девушек словно орден торжественно занимал место на шее девушки. Большинство опрошенных запомнили церемонию вступления на всю жизнь. Эмоциональное воздействие было настолько сильным, что подавляющее число вступавших восторженно воспринимали эту церемонию.

Обряд вступления в Гитлерюгенд длился несколько часов, и по современным понятиям, был чересчур затянутым, скучным и странным. Заунывные женские голоса, монотонные патетические речи с бесконечным повторением слова «фюрер», подъемы и спады общего тона заклинаний в так называемой форме декламации «пламя к небесам», хоровое пение с пассажами типа «фюрер даровал нам священную милость» не пользовались бы успехом и не привлекли бы интереса в наши дни. На девочек и мальчиков, которые, дрожа от волнения, ожидали момент приема в Гитлерюгенд, звуки трансляции главной церемонии оказывали демоническое воздействие. Там, где чувства преобладают над разумом, дети становятся легкой добычей. До сих пор очевидцы с трудом могут объяснить эффект столь мощного воздействия на их психику. «Сегодня это не сработало бы,» — уверенно говорит Гертрауде Вортман.

Разумеется, подавляющая часть молодежи находилась в состоянии коллективного гипноза, сравнимого с действием наркотиков. Как можно упрекать молодежь, если сами взрослые уже многократно подали ей пример. Десять тысяч девушек из СГД образовали своими телами слова «Мы принадлежим тебе» на берлинском олимпийском стадионе. Это была не просто фраза из пропагандистского арсенала. Гудрун Паузеванг говорит: «Я рада, что сегодняшняя молодежь может смеяться. Мы же относились к этому убийственно серьезно».

Наивысший подъем накала этих страстей и эмоций пришелся на предвоенные годы. В 1936 году почти все девочки, родившиеся десятью годами раньше, вступили в СГД. Церемония приема сопровождалась беспримерной пропагандистской компанией. В 1937 году в рядах СГД насчитывалось уже 2,8 миллиона девушек и девочек. Однако не только вступление в Союз германских девушек сопровождалось пышными ритуалами. Групповые назначения девушек на руководящие должности, переход девушек-подростков из разряда «юнгмэдль» в настоящий взрослый СГД использовались опытными «церемонимейстерами» из Гитлерюгенда для того, чтобы лишний раз воздействовать на эмоционально-чувственную область сознания молодежи, подчеркнуть значимость момента и убедиться в покорности своих подопечных. Для повышения статуса церемонии приема проводилась своеобразная экзаменация вступающих. Тестирование политического мировоззрения сопровождалось вопросами «Когда и где родился наш вождь Адольф Гитлер?» или «Где проводятся партийные съезды?» Обязательно от вступающего требовали пропеть пару куплетов из песни «Хорст Вессель». После четырех лет пребывания в «юнгмэдльшафте» подобные испытания не вызывали проблем. Под конец экзамена проверяли строевую подготовку, а заключительным актом становилось театрализованное действие, в котором все кандидаты исполняли свою роль.

Там, где партия и государство так глубоко вторгались во все сферы общественной жизни, менялась и видимая сторона действительности. В кадрах столь редко снимавшихся игровых фильмов тех лет, которые не преследовали пропагандистские цели, отчетливо видны символы нацистского режима в повседневной жизни. Особенно бросается в глаза сочетание бело-синей формы СГД и знамен со свастикой. Во «внеслужебное» время ношение формы Гитлерюгенда не было обязательным, однако многие девушки охотно и открыто носили форменные галстуки дома и в школе. По свидетельствам очевидцев «форму одевали и на крестины, похороны и свадьбы». Одна из бывших членов СГД вспоминает: «У нас был учитель, который колотил нас палкой. Вскоре мы заметили, что он никогда не ударяет девочек в бело-синей форме или ребят в коричневой. Будто, он боялся ударить по символам нового государства. Вскоре мы все ходили на школьные занятия в форменной одежде».

Однако хуже страха перед учительскими побоями было горделивое желание, с которым девочки добровольно носили форму СГД. И это была одна из примет «нового времени». При этом форменная одежда была на редкость непрактичной. Летом в ней было слишком жарко, зимой — чересчур холодно. Однако энтузиасты не хотели ничего знать, и даже в самые холодные зимы считали «закаливание» в форме вполне естественным делом. Вспоминает Кристина Шеман: «Мы были настолько самолюбивы, что носили короткие чулки до колен даже зимой. Матери ругались на нас. И тогда мы шли на хитрость. Дома мы одевали теплые колготки, но в прихожей снимали их и снова одевали короткие чулки до колен.»

Летом для занятий по физической подготовке носили короткий спортивный костюмчик. По воспоминаниям Евы Штернхайм-Петерс он представлял из себя «хлопчатобумажную майку с эмблемой Гитлерюгенда и черные сатиновые трусы с резиновым поясом. Эта одежда выглядела очень откровенно и в нашей католической школе, где я училась, была под запретом.» Во многих общинах местные пасторы требовали, чтобы молодежь одевала более пристойные одежды для гимнастических упражнений и не вызывала возмущение у прохожих своим видом. Дерзкие трусики на взгляд тогдашних обывателей вряд ли бы вызвали сегодня такую бурю эмоций. Тем не менее в вопросах физической любви СГД придерживался старых буржуазных традиций и призывал к «половой самодисциплине». Девушки должны были быть как «чистый, свежий, прозрачный германский воздух». Маргарита Кассен напоминает о постулате, призывавшем к соблюдению нравственности . Он гласил: «Держи свою кровь чистой. Она принадлежит не только тебе. Она берет свой исток далеко от тебя и струится в даль, недоступную тебе. В ней заключено будущее. Держи в чистоте платье твоего бессмертия».

Разумеется, компании столь вызывающе одетых физкультурниц Союза германских девушек несмотря на призывы к высоконравственному поведению пробуждали у мужчин-современников совсем иные ассоциации. Целая серия фривольной расшифровки аббревиатуры СГД выдавала их однозначные задние мысли: «Полюби меня, парень», «Будущие немецкие матери», «Необходимость немецких мужчин». Однако действительность была весьма целомудренной. Дорис Шмид-Гевиннер рассказывает: «Я еще помню, как мы были горды, когда в нас влюблялся какой-нибудь функционер Гитлерюгенда, а мы вздергивали плечами и говорили „Мы немецкие девочки“. Немецкие девочки воспитаны и целомудренны, и лишь после свадьбы готовы стать матерями». Ева Штернхайм-Петерс подтверждает: «Тогда была совсем другая молодежь — не то, что нынешняя. Сегодня молодые начинают жить с 15 лет. У нас это происходило к 20 годам».

Если природные инстинкты оказывались сильнее, чем регламент поведения, применялись наказания. Бывшая руководительница СГД Маргарита Кассен вспоминает: «Девушкам между 16 и 18 годами было трудно запретить отвечать взаимностью на любовь. Когда попадались девушки, державшиеся чересчур вольно, мы сначала делали им серьезное внушение. Но если она пропускала все наши увещевания мимо ушей и беременела, тогда ее членство в СГД заканчивалось. Такие случаи были».

Под влиянием предписанной строгости нравов у большинства молодых людей первое любовное чувство уступало место другим страстям и ощущениям. Целомудрие и нравственность как идеологически требуемый идеал часто выливались в почти маниакальные требования поддержания клинической чистоты. Одна из опрошенных рассказала, как в те времена девочку в грязной блузке могли отправить из школы домой переодеваться. Нарекания вызывали следы косметики на лице и украшения «исключая ручные часы». Курение в форме было запрещено. Девушкам были рекомендованы корректные, «правильные» прически. После олимпиады 1936 года длинные косы были отнесены к «одобренному партией» украшению головы.

Диктатор любил окружать себя девушками в форме. Целые железнодорожные вагоны, набитые ликующими девушками из СГД, отправлялись в Берхтесгаден, откуда «паломницы» пешком направлялись в горную резиденцию Гитлера «Бергхоф». Наверху их поджидал Гитлер, чтобы предстать «симпатичным вождем» перед объективами хроникальных кинокамер. Эти кадры занимают свое место в галерее кровопийц от Сталина до Чаушеску, которые тоже стремились обелить себя показом сцен любви и преданности со стороны юных подданных.

Гитлер неоднократно играл роль заботливого и внимательного наставника молодежи. Уже в своем тюремном памфлете «Майн Кампф» он посвятил молодежной теме множество обстоятельных абзацев и потребовал «воспитывать здоровые тела» в качестве «гарантии для выживания германской расы». Женщинам и девушкам в первую очередь отводилась роль рожениц. На партийном съезде в Нюрнберге Гитлер объяснил женской половине населения Германии, что у неё есть «свое поле битвы». «Каждый ребенок, которого она принесла миру, есть вклад в эту битву. Это её битва. У мужчин своё сражение. Мужчина защищает народ, а женщина свою семью. Мужчина сражается за свое народное сообщество, а женщина за детей, которых она сама родила». Сохранившаяся в архиве запись этой речи то и дело прерывается мощными аплодисментами преимущественно женской аудитории.

К области психологических загадок нацистских времен можно отнести тот факт, что многие девушки, которые мечтали устранить ограничения буржуазного мира в отношении женщин, тем не менее безоговорочно согласились с традиционной для их родителей ролью женщины, ограниченной производством детей и ведением домашнего хозяйства. Однако, опросы свидетельниц показали, что многие из них «внутренне не соглашались с такой трактовкой их будущей роли».

Примеров открытого сопротивления мужскому доминированию в гитлеровском рейхе невозможно обнаружить ни в истории Союза германских девушек, ни в истории национал-социалистического женского движения. Нацисты, не утруждая себя ненужными объяснениями, официально назвали женскую эмансипацию «еврейским фокусом». С 1921 года в составе руководства НСДАП не было ни одной женщины, и все командные позиции занимали исключительно мужчины. Во времена Шираха и Аксмана верхушка Гитлерюгенда была представлена преимущественно мужчинами. Лишь половина опрошенных смогла вспомнить имя Юты Рюдигер — одной из райхсреферентов Гитлерюгенда, которая после войны опубликовала целую серию апологетических статей о Союзе германских девушек.

Объяснение подобного явления, при котором девушки с увлечением откликались на призывы нацистов при сохранении женской дискриминации на территории рейха, следует искать в умении Союза германских девушек внушить обратное. Девушки субъективно воспринимали свое участие в рядах «государственной» молодежи как шаг к свободе. Нацисты усиленно эксплуатировали образ девушки, которая устремилась от роли домохозяйки, готовящей рыбу на обед, к образу прекрасной, тренированной девушки — будущей «храброй» женщины. Ева Штернхайм-Петерс вспоминает свои тогдашние девичьи грезы о будущем: «Сильная, умная и самостоятельная. Если замужем, то быть боевой подругой и партнершей как на иллюстрациях к исландским сагам». Гудрун Паузеванг также собиралась следовать новым идеалам, будучи членом СГД: «Она должна быть здоровой, сильной, воспитанной и быть подругой своему мужу. Это было новацией по сравнению с временами первой мировой войны, когда женщина была не подругой, а все еще супругой, которая очаровывала мужчину».

«Строгая, но не грубая, бодрая, но не напряженная» — так руководство Гитлерюгенда трактовало предпочтительный образ немецкой девушки. Подобные представления были созвучны образам, которые так нравились девочкам младших подростковых возрастов СГД. Лозунги о «материнстве как о высшем предназначении» были для них далеким будущим и до собственного полового созревания им было еще не близко. Однако с возрастом менялись и интересы. Позже, когда девушки начинали задумываться о своей будущей профессии, ранние девичьи грезы уже воспринимались как иллюзии. Молодые люди должны были решить «свои высокие задачи», поставленные руководством рейха. Уже в 1933 году было введено ограничение на количество обучающихся девушек в высших учебных заведениях. Их доля не должна была превышать десять процентов. В одном из распоряжений Гитлерюгенда предписывалось «ввиду большого количества научных дисциплин ограничить их объем в разумных пределах, достаточных, чтобы обеспечить здоровый рост девочек». Другой документ гласил: «Нам нужны такие девушки, которые беспрекословно верят фюреру и вложат эту веру в сердца своих детей. Об этом позаботятся национал-социализм и Германия».

Рожать детей, лояльных режиму — такая главная задача для девушек на будущее была определена помощниками Гитлера из руководства Гитлерюгенда. Речь о героинях из древних германских сказаниях о богах и героях уже не велась. Многим девушкам из числа бывших энтузиасток становилось до боли понятно, что при нацистском режиме им уготована роль людей второго сорта. Гудрун Паузеванг: «Я, будучи еще девушкой, поняла, что родиться женщиной — это плохая судьба. Мне не хотелось отдавать свою жизнь в распоряжение отечества».

Упреки в том, что нацистский режим относится враждебно к женщинам, вызывали у Гитлера раздражение. В одной из речей , обращенной к немецким женщинам, он попытался иронично сострить на эту тему: «Вот приходит заграница и говорит, что ваши женщины в тоске, что они угнетены, порабощены и унижены. Что вы обращаетесь с ними, как с домашними животными. Что вы не хотите дать им свободу и равноправие. Воистину, то, что одни считают ярмом, для других благодать, а то, что для одних небесный рай, для других преисподняя и наоборот .» Диктатор мог не беспокоиться о возможных требованиях эмансипации со стороны соотечественниц. Анна-Мария Страсоцки вспоминает: «После войны нам сообщили, что мы якобы прожили долгие годы в неволе. Для меня это было новостью. Я и не заметила, что была несвободна. Я ничего не знала о свободе в том понимании, как нам теперь ее разъясняют».

Объяснение внешне добровольного подчинения целого поколения девушек атавистическому закону неравноправия полов также следует искать в их отнощении к Гитлеру. Многие из опрошенных свидетельниц подтвердили, что от Гитлера исходила некая мощная притягательная сила, и политика здесь ни при чем. Между ними и Гитлером существовала своеобразная связь на эмоциональном уровне. Прозвучали следующие оценки: «Он был отцом для всех нас. Я понимаю, что это невозможно объяснить сегодня, но это было именно так». «Это была огромная внутренняя любовь, и я не могу подобрать иных слов». «Он был богом. Я воспринимала его, как бога».

Ева Штернхайм-Петерс описывает, каким образом школа и СГД формировали её собственный образ Гитлера: «Это была для нас неслыханная в мировой истории удача. Сегодня это звучит кощунственно, но мы воспринимали Гитлера именно так. В этом было много от мистики. Это было похоже на наши чувства к кайзеру Фридриху первому и его мистической священной пещере на горе Киффхойзер. . Мы считали себя счастливейшими людьми, которым повезло жить в одно время с Гитлером».

При взгляде на сцены бурного ликования масс во времена нацизма, такие как например, выступление Гитлера на немецком физкультурном празднике в Бреслау в 1938 году, или во время его визита в Судеты в том же году, или во время торжеств по случаю победы во Франции, бросается в глаза, что наиболее сильно свои чувства проявляют женщины и девушки. На некоторых кадрах запечатлены сцены проявления столь немыслимого женского счастья, что выражение «биться в восторге» будет вполне уместным для описания царящей атмосферы.

Гитлер как объект эротических вожделений? В наших интервью отсутствуют ссылки на подобную постановку вопроса. Однако у нас есть свидетельства, которые оставили после себя наиболее ревностные почитательницы Гитлера. Это любовные письма диктатору. Существованием этих документов мы обязаны одному немецкому коммунисту, который вернулся в Германию в 1945 году одетым в американскую военную форму. Вилли Экер, который тогда был известен как В.К.Эмкер, служил в американской военной администрации в Берлине. Он рассказывает: «Конечно, мы посетили рейхсканцелярию Гитлера. Осматривая полуразрушенные помещения, мы увидели, что повсюду лежат груды документов. Я достал пару писем из одной бумажной кучи. Они были адресованы „нашему любимому фюреру“. Мы забрали их с собой».

В последствии Эмкер многократно проникал в руины рейхсканцелярии и выносил оттуда документы, которые остались вне интереса советских военнослужащих. Таким образом несколько тысяч частных писем из личной почты фюрера и рейхсканцелярии оказались в США. Отрывки из документов были частично опубликованы. Это были ходатайства, пожелания и письма поклонниц. Хотя речь идет лишь о незначительной части писем от почитательниц Гитлера, с помощью этих сильно пожелтевших от времени листков бумаги можно заглянуть в глубины немецкой души в годы мракобесия.

Письма от женщин и девушек содержат как пылкие уверения в «настоящей любви» и предложения о браке, так и пожелания «одной дамы из Саксонии» иметь ребенка от Гитлера с обоснованием: «Одна мысль о том, что вы не можете иметь детей, лишает меня покоя». Вероятно, что Гитлер даже не держал в руках эти послания с обращениями к «моему сердечно любимому», «сладкому, сердечному, любимому» или «любимому, страстно желаемому волчонку». Как правило, на эти письма рейхсканцелярия давала стандартный ответ: «Сердечно благодарю Вас…». Если пылкая почитательница не успокаивалась и снова писала фюреру, то об этом извещали местную полицию. Некоторых объявляли сумасшедшими и отправляли в психиатрические лечебницы.

Безусловно, эти женщины, отправлявшие любовные письма Гитлеру, представляют собой редкие исключения. Однако по ним можно судить, какой притягательной силой обладал диктатор в глазах этих женщин. Исторические факты свидетельствуют, что те из них, которые смогли приблизиться к Гитлеру, затем погибали. Его племянница Гели Раубаль боготворила его, а затем покончила с собой, так как он не уделял ей должного внимания. Ева Браун годами исполняла роль скрываемой любовницы. Она предприняла несколько попыток самоубийства, а за день до своей смерти имела сомнительную честь стать «фрау Гитлер». Англичанка Юнити Мидфорд — страстная поклонница Гитлера, допущенная им в круг близких ему людей, стреляла себе в голову из-за личных переживаний. Любовь к Гитлеру оборачивалась смертями.

Некоторые детали в наших интервью свидетельствуют о том, что женщины, давшие их, не избежали влияния магии Гитлера. Лора Шааф из Гамбурга признается: «Гитлер посмотрел мне в глаза и погладил мою щеку. Для меня это было невероятное событие. Я была счастлива и не хотела больше мыть то место, к которому он прикоснулся. Моя мать сказала мне, что я сошла с ума. Это был так». Ильза Хольм принимала участие в массовом танцевальном действии, организованном СГД во время партийного съезда. «Он сел прямо перед нами и затем сказал: „Ну, мои девочки, когда я вижу такое, все заботы уходят сами от меня.“ И что мы сделали? Мы закричали от радости. Мы ведь танцевали для фюрера. Ужасно, не правда ли?»

Анна Мария Аумюллер рассказывает о визите Гитлера в Кёнигсберг, когда он вечером после продолжительной овации молодежи из Гитлерюгенда и СГД вышел к ни из своей резиденции: «Мы скандировали хором „Дорогой вождь, будь так добр, выгляни на минутку в окно“. И когда мы вволю наорались, он действительно выглянул. Тогда мы снова бешено закричали „Хайль Гитлер!“ Мы стояли и кричали еще несколько часов. Когда следующим утром мы пошли в школу, мы были совершенно обессиленные, не могли даже говорить».

Что делало Гитлера столь притягательной фигурой для женщин? Нацистская пропаганда всеми средствами изображала его как непостижимого гениального одиночку. Личная жизнь Гитлера была полностью закрыта от общественности. О существовании Евы Браун немцы узнали только после войны. Ни один «нормальный немец» не знал, что Гитлер просыпается и встает лишь к середине дня, а работе с документами в своем «Бергхофе» предпочитает безделье. Еженедельные выпуски кинообозрения показывали Гитлера таким, каким он в действительности не был — ответственным трудоголиком, который каждую свободную минуту использует на службе во имя народа.

Тем не менее, эта фигура в «заоблачных далях», окруженная людской стеной и подсвеченная лучами прожекторов, будила глубочайшие женские чувства и душевные порывы. В любовных письмах и признаниях опрошенных женщин можно найти свидетельства, что личность «фюрера» вызывала не только любовные, но и материнские чувства. Возможно, загадочное притягательное воздействие Гитлера на женщин и девушек заключалось в том, что им хотелось заполучить его из этих мифических далей, «пригреть» его в своем доме, у очага, постелить ему теплую постель. Ведь в их глазах, он выглядел таким одиноким. «Мы все время говорили, что у него нет жены, и его жалко. Ведь такой замечательный мужчина должен иметь жену. Возможно, случись такое, ему было бы гораздо лучше,» — рассказывает Хильдегард Шиндлер.

Существует и такая трактовка «отношений» Гитлера с девушками в те времена, согласно которой он выступает как действующий объект, а девушки как объект, на который направлено действие. Подобная трактовка отвечает весьма распространенному мнению, что немецкие мужчины, будучи исполнителями преступных замыслов режима, несли и несут историческую вину за происходившее в Германии. Женщины же в глазах послевоенных поколений исполняли более привлекательную роль. Они были вынуждены быть рядом со своими мужчинами: оплакивать их, дрожать от страха в бомбоубежищах во время авианалетов и наконец заниматься расчисткой развалин и восстанавливать разрушенное.

Пожалуй, это мнение чересчур снисходительно к женщинам. Конечно же, они точно так же, как и мужчины голосовали за Гитлера, точно так же действовали, думали и возможно, ликовали и кричали «хайль» даже активнее, чем мужчины.

Что же касается девушек и девочек из СГД, то в этом случае при определении степени их вины следует сделать скидку на возраст так, как это делает наш современный кодекс. Гудрун Паузеванг вспоминает: «Нас обманули как детей. Мы были уверены, что это было правдой, во что нас приучали верить».

При преподавании девочкам «расового учения» основным тезисом «веры» была химера о «хорошей» и «плохой» крови. Превосходство «арийской» расы во всех отношениях, особенно по сравнению с евреями, являлось учебной темой как в школе, так и на занятиях в СГД. Государственное беззаконие начиналось с учебников. Предлагаем Вашему вниманию выдержку из часто цитируемого нашими собеседницами памфлета «Ядовитый гриб». «Существуют хорошие грибы, и есть плохие грибы. Существуют хорошие люди, и имеются плохие люди.Плохие люди — это евреи. Но очень часто бывает трудно отличить плохих людей от хороших». Гудрун Паузеванг напоминает о другой главе из этой подлой писанины: «Существует история из „“Ядовитого гриба», которая в молодые годы не шла у меня из головы. Итак, мать отправляет девочку к зубному врачу. Она вместе с другой девочкой сидит в приемной. Вторую девочку врач вызывает к себе в кабинет. У врача еврейская внешность, огромный кривой нос, вывернутые губы. Наша девочка остается в приемной одна. Вдруг она слышит крики «О, нет, господин доктор, пожалуйста, нет!» доносящиеся из кабинета. Затем наступает тишина. И вот выходит доктор и зовет её в кабинет. Тогда она убегает. Я, будучи, ребенком задавала себе вопрос; что же этот еврей делал с девочкой в своем кабинете? Конечно, моя фантазия рисовала самые страшные сцены».

Лишь половина опрошенных нами очевидцев смогла вспомнить что-либо о разжигании ненависти против евреев в СГД или на занятиях в школе. Ирмгард Рогге рассказывает о манипуляциях власти: «Мы были лучшими людьми в мире, мы были самыми прекрасными людьми в мире, мы были сами замечательными людьми в мире. А евреи были полной противоположностью. Так нам преподносили это. Говорят, что капля за каплей камень долбит. Мы были как раз таким камнем. Когда день за днем говорят одно и тоже, начинаешь этому верить». Маргарита Кассен вторит ей: «Раса было важнейшим словом в нашей жизни».

Не менее важным пунктом расовой теории было подчеркивание идеальных черт типичной германской девушки. Разумеется, идеальная нордическая девушка должна была быть светловолосой, голубоглазой, белокожей. Те, кто не соответствовал стандарту, пытались исправить положение. Урсула Земпф из Берлина вспоминает: «Однажды я купила большую бутылку перекиси водорода, промыла им волосы и высушила их. Когда мать увидела это, она дала мне пару оплеух и отругала. Но было уже поздно. Так в одночасье мои волосы стали сверхсветлыми и нордическими. Этот случай произошел незадолго до моего выхода на работу. Моим начальницам на работе цвет моих волос очень понравился. Я соответствовала идеалу». Идеал как женской красоты, так и мужской был повсюду один и тот же.

Мария Айзенэкер объясняет, что дети и молодежь едва ли могли противостоять яду нацистского учения: «Нашего собственного мнения никто не спрашивал. Мы должны были повторять только то, что заучили». Запрещение всяких контактов с еврейками — подружками по играм становилось обычным делом. Одна из опрошенных вспомнила, как её мать в 1941 году закрашивала еврейских подруг на фотографиях из семейного архива. Физическому уничтожению евреев предшествовала их ликвидация в головах у немцев.

Соприкосновение с беззаконием разводило людей по разным дорогам. Худшие, в том числе женщины и девушки, добровольно шли служить в охрану концлагерей. Благородные и честные выбирали путь открытой борьбы против режима. Инга Шоль сестра казненной нацистами Софи Шоль, которая была участницей группы сопротивления «Белая Роза», писала: «Я вспоминаю одну велосипедную прогулку под вечер. Софии тогда было пятнадцать лет. Она сказала, что всё было бы гораздо лучше, если бы не было гонений на евреев. В классе Софии учились две еврейки — Луиза Натан и Анна-Лиза Валлерштайнер. Она очень переживала за них».

«Мне нужна сильная, властная, бесстрашная и жестокая молодежь. Она должна быть такой. Она должна переносить боль. Она не должна быть слабой и изнеженной». Гитлер выдвинул эти требования, когда его режим уже не скрывал свою чудовищную сущность. О том, что горели синагоги и депортировали людей, большая часть опрошенных нами людей знала уже в те времена. Однако, о массовых убийствах, происходивших не на войне, а в лагерях многие из опрошенных тогда не имели понятия. Барбара Рёпер из Кобленца говорит: «Мы знали, что есть местечко Дахау, но что происходило там в действительности нам было неизвестно. Один раз мне сказали:»Держи язык за зубами, а то отправишься в Дахау».

Ночь погромов 9 ноября 1938 года, которая по официальной версии нацистов была вызвана «народным гневом», и факт проведения которой вначале не признавался, так как местные партийные функционеры лишь с опозданием в несколько дней отреагировали на неё, оставила глубокий след в памяти некоторых очевидец. Гертрауд Вортман до сих пор содрагается, вспоминая об этой ночи: «Они стащили одну старую женщину за волосы по лестнице вниз. Я стояла и думала:»Что они делают, что это такое? Наверное, это преступница, которая что-то совершила.» Затем меня стошнило от этого зрелища». Гудрун Паузеванг, которая в 1938 году проживала в маленькой силезской деревушке, рассказывает о значительных эмоциональных расстройствах у детей, которые были вызваны происходившими актами террора: «Перед разбитыми витринами скобяной лавчонки старый еврей собирал битые стекла и черепки. Возле него полукругом столпились зеваки. Меня особенно поразила неестественная тишина. Никто не кричал ему, что он — „еврейская свинья“, так его все хорошо знали, и он никогда никому ничего плохого не сделал. Мне было тогда десять лет. И мне было очень жаль этого человека, которого фактически поставили к позорному столбу. Я подумала тогда „Ради всего святого, ведь я не должна проявлять сочувствие евреям“. Это внутреннее терзание было невероятно сильным».

Члены Союза германских девушек во времена нацизма также оказались перед проблемой нравственного выбора. Тот, кто лично знал евреев и дружил с ними, должен был решить для себя что делать; продолжать симпатизировать евреям или откликнуться на призывы травли и притеснения своих вчерашних знакомых. Возможность компромисса практически отсутствовала. Тысячи евреев, которые успешно скрывались от сыщиков Эйхмана в самой Германии, служат доказательством того, что иногда немцы вопреки смертельной опасности выбирали первый путь.

Начиная с раннего возраста, девочки, состоявшие в СГД, испытывали на себе влияние антисемитской пропаганды. Мелита Машман сообщает о любимом развлечении своей руководительницы: «Она строила нас в три шеренги и мы громко печатали шаг на протяжении нескольких кварталов по Курфюрстендам. „Здесь живут богатые евреи. Надо бы слегка нарушить их послеобеденный сон“, — говорила она».

Анна Мария Страсоцки, работавшая в бюро СГД, вспоминает: «В этом же здании прямо под нами размещалась СД — служба безопасности. Один из ее отделов был отгорожен раздвижными решетками, чтобы никто из посторонних не прошел внутрь. Оттуда постоянно раздавались громкие крики. Это было страшно слушать, и я очень боялась».

Когда депортация шла полным ходом, а на Востоке занималась заря самой мрачной главы в истории Германии, среди населения распространилось чувство ожидания каких-то страшных событий. Хотя существование лагерей уничтожения считалось государственной тайной, рассказы о массовых расстрелах из уст солдат-отпускников, служивших в охране, и неизвестность дальнейшей судьбы евреев, депортированных на Восток, порождали худшие опасения. Дорис Шмид-Гевинер утверждает, что ей уже во время войны было известно о «лампах из человеческой кожи и вырванных золотых зубах». Это признание можно рассматривать не только как единичный случай осведомленности, но и как пример поразительной открытости на фоне многих, кто уже тогда знал достаточно о том, о чем не хотелось знать.

У нас не было основания не доверять тем опрошенным женщинам, которые заявили о том, что о холокосте они узнали лишь после окончания войны. Многие действительно ничего не знали. Иначе как объяснить сильнейшую шоковую реакцию у немцев, когда победители показывали им документальные фильмы о преступлениях в концентрационных лагерях. Кроме того, упрек в соучастии в преступлениях звучит не совсем корректно, так как человеку свойственно забывать о том, в чем он лично не участвовал. Бывший член СГД Лора Вальб в своих дневниках о временах национал-социализма на собственном примере показывает феномен вытеснения «нежелательной информации»: «Собранные факты просто давят на меня. Отговорка „я забыла“ здесь не проходит. То, о чем я больше не вспоминаю, есть защитная реакция моего подсознания. Она показывает, что я знаю о преступлениях или я боюсь, что о них станет известно. С подобным грузом знаний просто невозможно жить».

Некоторые из наших собеседниц рассказали о случаях из собственной жизни, когда им приходилось сталкиваться с террором. Барбара Рёпер в 1943 и 1944 работала кондуктором в Кобленце. «Однажды мы совершили особую поездку на другой берег Рейна. Нам сказали, что оба вагона на этот раз обслуживать не надо. Они идут до вокзала». Конкретных деталей она не знала, но цель поездки ей была известна. В вагонах увозили людей на ликвидацию. У Барбары уже тогда открылись глаза на происходившее. Таких, как она, были сотни тысяч, соприкоснувшихся с террором. Они работали в дорожной службе, полиции, нотариальных конторах или были просто случайными свидетелями.

Как отражался террор на детях, которые были еще не в состоянии, осознать всю страшную реальность того времени. Вальтрауд Гюнтер вспоминает о том, как она, не понимая сути событий, наблюдала за депортацией семьи своей подруги: «Я хотела зайти за ней по дороге в школу. Нам было меньше десяти лет. Перед её домом стоял грузовик. В него грузили мебель. Я была потрясена. Я подумала: „Какая низость. Она даже не попрощалась со мной и не сказала, что переезжает.“ Лишь позднее я поняла, что стряслось с моей подружкой».

«Что вы делали и что вы думали?» — вот главные вопросы к целому поколению. Ответы могут быть сугубо индивидуальными. Однако нам встретился достаточно распространенный образец, который отражает внутренние противоречия в сознании представителей этого поколения. Одним из таких абсурдных противоречий на сегодняшний взгляд является поиск виноватых в окружении «любимого фюрера». Герда фон Ирмер рассказывает: «Всегда говорили так — „если бы фюрер знал об этом!“ Если с кем-то обходились очень плохо или кого-то отправляли в концлагерь, то люди говорили, что фюрер наверняка не знает об этом, и что от него всё скрывают». Преступник в роли жертвы своего ближайшего окружения. Столь распространенная точка зрения объясняет исторический факт, почему многие немцы вздохнули с облегчением, узнав, что Гитлер остался жив после покушения на его жизнь 20 июля 1944 года.

При этом диктатор и его подручные не скрывали от общественности своих преступных человеконенавистнических планов. В 1939 Гитлер прямо заявил, что следствием войны станет полное уничтожение еврейской расы в Европе. Геббельс также объявил об «искоренении», выступая во дворце «Фолькспаласт». Геринг же в своей печально знаменитой речи после поражения под Сталинградом пригрозил «еврейской местью немецким женщинам и детям». Месть за что?

По мере убывания военного счастья на фронтах нацистская пропаганда начинала в большей мере указывать на истинные масштабы «решения еврейского вопроса», чтобы сделать всех немцев соучастниками преступлений режима и навсегда связать их со свастикой. Многие из опрошенных и сегодня отчетливо помнят последние месяцы войны и свои страхи о тотальном возмездии по отношению к ним после войны со стороны победителей. «Мы думали, нас всех сошлют в Сибирь в трудовые лагеря».

Из разговоров с представителями того поколения стало ясно, как много душевных травм и по сей день остается у них как последствие перенесенных страданий. В уютных интерьерах, которые излучали достаток и обеспеченность буржуазного общества, мы выслушали немало трагичных историй. Некоторые из них нам поведали жертвы нацизма. Цыганка Сейя Стойка перенесла многое: от почтовой посылки с пеплом её отца из концлагеря до собственных скитаний по лагерям от Равенсбрюка до Аушвица. Она помнит мельчайшие подробности о своих надзирательницах из женского лагеря в Равенсбрюке: «Мне понятно, когда они оскорбляли и били меня сапогами и плетками до крови. Но особенная подлость по отношению к женщине — это когда тебя бьют по голове, а ты лежишь в крови».

После войны состоялся судебный процесс над надзирательницами из Равенсбрюка. Из судебных материалов выяснилось, что юные охранницы сделали в свое время «карьеру» в Союзе германских девушек. Наиболее жестоких казнили. Среди них была Доротея Бинц, которую радовала любая возможность мучить заключенных. Однако при вынесении приговора этим помощницам палачей тоже потребовался дифференцированный подход к решению их участи. Две из обвиняемых девушек помогали заключенным передавать письма «на волю» и из-за этого их самих отправили в лагерь. И такие невероятные истории происходили. Даже под формой СС могла скрываться человечность. Именно в последние годы войны все большее количество девушек из СГД отправлялось в приказном порядке служить в охрану лагерей. Чем это оборачивалось для молодых девушек, рассказывает Эвелис Хайнцерлинг, которая служила во время войны в зенитной батарее. Однажды к ним прислали девушку, которая раньше проходила службу в концлагере Равенсбрюк. «О своей прежней службе она сказала только то, что оттуда её забрал отец. Она не могла там больше выдержать. Жалела её. Она вся ушла в себя и не говорила ни слова о своей жизни в лагере».

На примере таких девушек, «откомандированных в индустрию смерти», можно проследить, во что вылилось с приходом войны большое воодушевление начальным этапом у молодежи рейха. Добровольное вступление в Гитлерюгенд обернулось службой. Служба стало долгом, а долг превратился в насилие. Миллионы девушек должны были работать в промышленности и сельском хозяйстве, чтобы заменить ушедших на войну мужчин. Теперь для целого поколения реальностью стало то, во что они играли в предвоенные годы. Акции по сбору старой одежды и сбору картофельных жуков, ежегодные призывы к «зимней помощи», воскресным обедам из одного блюда в целях экономии продовольствия и работа на полях нашли свое продолжение на военных заводах. Шутки и смех закончились. Почти все, с кем мы беседовали, были призваны на работу в военные годы. Многие из них уже тогда понимали, что продолжение войны стало возможным во многом благодаря их труду. Безусловно, в случае уклонения их бы наказали. Дорис Шмид-Гевинер вспоминает: «Наша мать всегда говорила так:»Делай, что приказано. Иначе отправишься в лагерь.» Любая ошибка могла привести к смерти».

Однако у многих бывших девушек позитивные воспоминания остались от работы в сельском хозяйстве. Работа у крестьян для девушек из больших городов часто становилась первым общением с настоящей природой. О том, какие масштабы приняла трудовая повинность на селе, свидетельствуют данные нацистской пропаганды на тему «битвы за урожай» осенью 1942 года. В «битве» приняли участие более 2 миллионов юношей из Гитлерюгенда и девушек из СГД. Гизелла Машман охотно делится воспоминаниями о том, как сельский труд сказался на изменении её сознания: «В эти недели я пережила нечто удивительное: огромную физическую усталость. Она превратилась в чувство ненасытной радости от процесса самой работы. Когда мы валились с ног от усталости, у нас было отличное средство продолжать работу — посмотреть на развевающийся лагерный стяг».

Сознание того, что они своим трудом помогают выстоять «борющемуся народному сообществу», пробуждала у молодых людей невиданный трудовой энтузиазм. Сама молодежь считала своим долгом, ухаживать за земельными угодьями в целях «окончательной победы». Дорис-Шмид Гевинер вспоминает: «Во время „домашних вечеров“ мы действительно делали все возможное для наших солдат. Ведь это было так естественно: Они борются за нас, а мы должны сделать все для них». Ирмгард Рогге рассказывает о том, как сильно идея героической смерти как высшей жертвы во имя отечества завладела умами девочек из СГД: «Тогда я была девочкой. Иногда я вставала перед зеркалом в героической позе и представляла, как бы я отдала свою жизнь за фюрера, народ, отечество. И тогда все другие могли бы жить мирно. Такие странные душевные приступы случались у меня порой».

По мере приближения линии фронта к границам рейха в 1944 году, подобные «душевные приступы» становились трагической реальностью. До сего момента Гитлер лично противился всем попыткам своего окружения ввести практику призыва женщин на армейскую службу. Объяснением такой позиции могло служить консервативные шовинистические представления Гитлера о четком разделении ролей мужчины и женщины в обществе. Перед началом войны он заявил: «Мне было бы стыдно быть немецким мужчиной, если бы в случае войны на фронт пришлось бы отправиться хотя бы одной женщине. Мы скажем „нет“ мужчинам, которые стали настолько трусливыми и жалостливыми, что свое поведение они оправдывают рассуждениями о женском равноправии. Это не женское равноправие. Природа женщины не создана для этого. Она создана для того, чтобы излечивать раны мужчин. Вот женское предназначение». Однако потребность в людских резервах для давно проигранной войны заставила диктатора забыть о собственных убеждениях. С 1943 года женщины и девушки направлялись для прохождения штабной службы в военно-воздушные силы и войска связи. С 1944 года они стали «исключительно на добровольной основе» служить в боевых частях — в батареях противовоздушной обороны. Ингеборг Зельдте вспоминает: «Я добровольно записалась в армию, чтобы выиграть войну. Я просто считала, что я обязана помочь». Более 50 тысяч женщин до конца войны отправились на армейскую службу, и часть из них погибла во время боевых действий. Мы не располагаем данными, какое количество женщин в частях противовоздушной обороны стало жертвами в ходе ночных бомбардировок Германии дальней авиацией союзников. Эвелис Хайнцерлинг, которая командовала батареей зенитных орудий и которой подчинялись более 100 девушек вспоминает о страхе среди ее подчиненных, вызванном боевыми действиями: «После одного налета бомбардировщиков в одном взводе было трое убитых и семнадцать раненых. Потрясенные девушки заявили, что они не хотят больше воевать. Они просто сказали, что не покинут укрытие и не встанут к орудиям». Элизабет Циммерер, служившая на зенитной батарее, рассказывает о том, как у девушек-прожектористок не выдержали нервы и к чему привело: «Во время одного сидьного авианалета рядом с нами находиась прожекторная установка. Девушки, которые её обслуживали испугались столь многочисленных разрывов авиабомб и удрали в убежище. Их потом расстреляли из-за трусости перед врагом».

Однако не только страх быть убитой терзал молодых девушек, но и опасения, что им самим придется кого-то убивать. Элизабет Циммерер рассказывает о своих переживаниях: «Это было ужасно. Я помню момент, когда я взяла противника на прицел. Мне оставалось только нажать на спуск. Но я не сделала этого. Я просто не смогла».

В отличии от первых лет войны, когда женщины и девушки узнавали о положении на фронтах из военных сводок, списков погибших и продовольственного рациона, теперь они сами очутились лицом к лицу с жестокой действительностью. Тяжелые впечатления оставила о себе служба в госпиталях. Мария Айзенэкер, которая работала медсестрой в лазарете рассказывает: «Было мучительно смотреть на молодых мужчин без рук и ног, с пулевыми ранениями, которые находились между жизнью и смертью. Многие из-за сильной боли не могли уснуть по ночам и им приходилось давать морфий». Мрачной издевкой звучали пропагандистские передовицы из главной газеты Гитлерюгенда «Юнге Вельт»: «Девушки невероятно счастливы работать в лазаретах Красного креста. Здесь они выполняют свои высокие задачи. И они на самом деле становятся заботливыми матерями своей родины».

Ночные бомбардировки больших городов окончательно рассеяли последние иллюзии некогда восторженных девушек из СГД. При виде мертвых тел, сложенных в ряды, и разрушенных жилых кварталов мало кто еще продолжал верить в сказки о «новом времени». Вместо этого многих охватывала бессильная ярость. Дорис Шмид-Гевинер, которая будучи четырнадцатилетним подростком, участвовала в опознании погибших в ходе авианалета, а в 1945 году обучалась обращению с фаустпатроном, рассказывает о своих чувствах: «Не думаю, что в то время я жила с мыслю умереть за Гитлера. Нет. Мы хотели сражаться против тех, кто причинил нам столько горя. Вы не представляете, как я тогда ненавидела тех, кто сбрасывал бомбы. А тогда они собирались прийти в Штутгарт. Я бы выстрелила бы в них из любого фаустпатрона».

Фанатизм как следствие недостатка информации относится во времена диктатуры к числу наиболее прочных опор, на которых зиждется власть режима. Редко разница между действительностью и «сказками», которыми пропаганда кормила немцев, была больше, чем она была в последние месяцы 1944 —1945 годов. Готовность еще немалого числа немцев умереть за «фюрера, народ и отечество» в условиях явной бесперспективности дальнейшего ведения войны кажется страшной загадкой. Ирмгард Роге объясняет «свое желание держаться» до горького конца:»Сомнений в правильности всех этих вещей у нас не было. Мы действительно думали так. Так же думали наши солдаты, наши летчики. Мы должны были мстить».

Всё, чем занимались в СГД в предвоенные годы, теперь во время последних лет войны казалось далекими воспоминаниями. В сознании наших собеседниц военные годы ассоциируются со словами «мрачный», «темный», «скудный», а предвоенное время вспоминается как «солнечное и радостное». Никаких вдохновенных воспоминаний о путешествиях — вместо этого жестокие военные будни. Строгость нравов в ранние годы существования СГД исчезла без следа. Новый курс, провозглашенный шефом СС Генрихом Гиммлером и заместителем Гитлера по партии Мартином Борманом гласил: любой ценой получить как можно больше детей для того, чтобы они заменили миллионы погибших и попавших в плен. Женатые офицеры СС получали премию за каждого рожденного от них ребенка. Так называемые «браки в интересах народа» должны были соединить незамужних женщин и солдатских вдов с «безупречно здоровыми» мужчинами, обладавшими «бойцовскими качествами». В целях снижения количества абортов в организованных под руководством СС «лебенсборнах» незамужние матери могли анонимно родить ребенка.

Почти полная закрытость родильных домов «лебенсборн»привела к тому, что после нескольких послевоенных публикаций в прессе эти учреждения получили известность как особый вид «арийских публичных домов», хотя в действительности они таковыми не являлись. В «лебенсборнах» рожали, а не занимались любовью. Медицинский персонал СС выхаживал новорожденных детей, а затем передавал их приемным родителям, которые были «верны линии партии». Настоящая преступная сущность «лебенсборнов» состояла в том, что в них свозили детей из оккупированных стран. Десятки тысяч светловолосых детей из Норвегии, Польши и Франции были оторваны от своих матерей и направлены в рейх на воспитание в эти учреждения. Мало кто из этих детей вернулся после войны к своим истинным родителям. Требование режима «рожать больше детей» отразилось и на нравах в Гитлерюгенде и СГД. Ильзе Бурх-Леннарц вспоминает: «Моя сестра поехала в загородный лагерь СГД. Рядом был лагерь Гитлерюгенда. Вожатые обоих лагерей по ночам открывали окна и двери в бараках, чтобы юноши могли без проблем навещать места ночлега девушек. Они накидывались на девушек. Моя сестра сбежала оттуда».

Когда война закончилась на немецкой территории, сотни тысяч женщин и девушек стали добычей победителей как на Востоке, так и на Западе. Происходили массовые случаи изнасилования. Это явилось следствием ненависти, появившейся в результате немецких акций уничтожения в оккупированных странах. Многие из опрошенных рассказали, как они из-за страха быть изнасилованными специально грязнили свои лица и одевались в тряпьё, чтобы быть как можно более непривлекательными. Гертрауде Вортман вспоминает: «Они гонялись за нами как за зайцами. Приходили по ночам в дома. Открывали наши двери. Я и сегодня слышу крики женщин. Меня не схватили ни разу.» Душевные раны тех, кому повезло меньше, полностью не заживут никогда.

Природа человека такова, что он наиболее отчетливо помнит те несчастья, которые лично пережил. Травма тотального поражения, связанная с воспоминаниями повального насилия, по сей день жива в сознании девушек военного поколения. Гудрунг Паузеванг говорит: «Понимание того, что ты верила в фальшивые идеалы, что все было обманом и ошибкой, доставляет действительно много страданий».

Не все опрошенные нами смогли свести в одно целое «прекрасное» время в СГД и тень концлагеря Аушвиц. Эвелис Хайнцерлинг признаётся: «Я не могу это понять. Это выше моих возможностей осознать произошедшее. Мне надо бы встать на колени, чтобы почувствовать разочарование». Ева Штернхайм-Петерс, которая выразила в литературной форме процесс самопостижения, заявила: «Я достаточно была тем человеком, которым я была раньше. Осталось только имя. Я могла бы себя спросить: „Неужели это была я или кто-то другой? « Критично оценивает себя и Гертрауд Вортман: «Быть такой слепой, как была я, и верить так, как я верила — зависит от личности человека“.

«Девушки Гитлера» стали сегодня бабушками и прабабушками. В обоих немецких государствах они возрождали жизнь на руинах и строили страну, в которой мы теперь живем. Их часто упрекали, что они якобы о многом молчали. Все опрошенные нами женщины откровенно отвечали на самые чувствительные вопросы. Возможно, наступило время откровений.

Для этого поколения их собственная юность до сих пор остается во многом загадкой. Гертрауд Хоккее делится своими размышлениями: «Когда я вижу сегодня детей и молодых людей, я удивляюсь тому, насколько они отличаются от нас. Мне приходит на ум мысль, что мы проспали свои молодые годы, что мы не умели мечтать».