Устарелые, громоздкие установки связи, очень похожие на целый ряд старинных органов, расставленных цепочкой по бесконечным залам, перестали существовать. Их просто не стало. Только в одном уголке еще копошились с неимоверной быстротой черные существа, казавшиеся Лали чем-то вроде муравьев.

— Слушай-ка, — сказала Лали, провожая глазами последних, исчезавших прямо в воздухе. — Это у тебя что? Такие малюсенькие роботики? Здорово они тут поработали!.. Да, кстати, мы вот уже который день болтаем, а я не знаю, как тебя зовут?

— У нас нет имен… Во всяком случае, не было… Зачем имена? У нас есть у каждого свой позывной код, который нельзя спутать даже во время пребывания в далеких районах Космоса. Но ты можешь, если хочешь, меня как-нибудь называть. Возьми что-нибудь из этих твоих… как вы называете, сказок, а?

— Ну, из какой? Я сначала думала, что ты покажешься мне каким-нибудь… ну, вроде зеленого чудовища… А ты просто небольшой человек. У нас бывают и меньше… Я тебя Чудиком буду называть, ладно?

— Хорошо, Чудик.

— А твои муравьишки-роботики исчезли.

— У нас совсем нет роботов. Это просто специально построенные существа для выполнения определенных задач… Если ты не устала, давай начнем еще одну сказку. Знаешь, с меня настойчиво требуют. Просто ужас что творится.

— Чудик, а ты не выдумываешь? Меня правда кто-нибудь еще слушает, кроме тебя, когда я тут читаю эти истории? Если хочешь знать, я устала. Расскажи-ка мне ты, в чем тут дело. Только не хитри и не говори, что я этого не пойму. Ты говори так, чтоб я поняла!

— Я объясню просто. Много ваших земных лет мы вели программу исследования жизни вашей планеты… Видишь, я стараюсь говорить вашими словами, все называть принятыми у вас названиями… Так вот… назовем так: мой экипаж обнаружил среди бесчисленных других передач одну, очень отчетливую, чистую и совсем необычную. Мы стали ее принимать и… ну, как тебе объяснить, записывать, фиксировать, сохранять в целости. Мы сами-то в экипаже не занимаемся анализом, а все пересылаем дальше. Однако мы видим все, что передаем, и тут начались кое-какие странности, и мне пришлось послать усилители… Ну, ты их ведь сразу заметила?

— Полушарики-то? Еще бы их не заметить. У меня в голове делалось как-то легко и ярко сразу, как только они повисали надо мной.

— Да, да, они берут информацию без звуковых сигналов, очень чуткие, передают объемно все, даже музыку, которую ты слышишь: не звуки, а то, как ты ее воспринимаешь… Так вот, мы сначала весь материал отправляли, а сами не могли разобраться, в чем дело. И вот однажды мне пришлось сообщить, что с частью экипажа что-то неладно: некоторые вдруг стали издавать какие-то прерывистые звуки, вызванные судорожными толчками диафрагмы, Я почувствовал, что это передается и мне. Ты рассказывала сказку. Мы впервые столкнулись с таким явлением. У вас это называется «смех». Оказывается, мы смеялись… Теперь-то я знаю.

— Постой-постой!.. Что же это, ты хочешь меня уверить, что вы на вашей дивной планете никогда не смеетесь? Вот уж не поверю.

— Это так. Над чем мы могли смеяться? Над зайчонком, вскочившим в лисью нору? Да у нас ведь не было никогда ни одного зайца, ни единой лисицы, хотя мы знали их изображения. Они казались нам бессмысленными.

— Ни зайчонка?.. Ни собачонки? Ну и планетка!

— Естественно. У нас нет никаких животных. Мы узнали об их существовании, только исследуя вашу планету. Но сразу же стала ясна нелепость и полная нецелесообразность пользоваться ими для добывания из них пищевых белков, каких-то мохнатых шкур, как это делалось недавно на вашей чудовищно несовершенной и беспорядочной планете. Над чем могли мы смеяться, когда у нас все упорядочено, в норме? Все причины для недоразумений мгновенно устраняются, прежде чем они могут произвести какое-то воздействие на человека.

— Постой-постой! Ну а если злой толстяк шлепнулся в лужу, никто бы не улыбнулся?

— Он не мог бы упасть, его вовремя скорректировало бы соответствующее приспособление.

— Но если бы было темно?

— У нас не бывает темноты. Всегда ровное, целесообразно отрегулированное освещение.

— Как прекрасно! Взбеситься от такой жизни можно! То-то вы могли спокойно наблюдать и дожидаться, когда целая планета превратится в обугленный шарик?

— Это вполне закономерно. Планеты сталкиваются изредка с другими космическими телами. Все шло нормально, пока у нас на борту не началось нечто, что мы сочли легкой эпидемией. Но самое непонятное: она нам стала нравиться! Это было так необычно! По нашему тревожному сигналу специалисты провели научную проверку: отобрали двести вполне идентичных детей. Одной группе в сто человек показали со всей ясностью и пояснениями последний период, годы и месяцы жизни на Земле, показали, как должна закончиться жизнь, и все сто детей сохранили полное спокойствие, и уравновешенность, и равнодушие, как и следовало ожидать от нормальных детей. Второй группе, тоже из ста человек, полностью представили подборку из твоих передач, от самых простых к более сложным. Сначала они ничего не понимали, да и как могло быть иначе? Они видели то, что видела ты, чувствовали то, что чувствовала ты, а они ничего этого не умели… Ну, короче, началось волнение, испуг, радость, и кончилось все полным беспорядком: они начали смеяться, они плакали, и тому подобное. Их быстро изолировали, а на их место пригласили уравновешенную контрольную группу. Но та показала себя еще хуже: подумай только, они скучали, когда им вполне убедительно показывали, как прекратится жизнь на целой планете, а теперь вскрикивали от восторга, когда какой-то царевич Гвидон, спасая Лебедь белую, сбил злодея-коршуна! Им дела не было до какой-то Земли, на которой они видели целые стада коз, но они замирали от ужаса, когда какого-то одного-единственного Серого козлика люди хотели зарезать!.. Это так странно!

— Ну и чудики же вы, право! — еле переводя дыхание, охнула Лали. — Как же это могло получиться? Вы ведь не совсем такие тупые?

— Я тебе объясню потом. А сейчас мне покоя не дают. Они там взбунтовались, требуют еще и еще коротких и длинных твоих историй. Пожалуйста, давай начнем поскорее передачу, ведь Срок приближается. Многого мы не успеем. И когда я об этом подумаю, а я все время об этом думаю, мне вдруг так жалко, что все кончится, и ты, Лали, тоже… Знаешь, весь наш экипаж… Да что там экипаж! Оказывается, я сам тоже научился. Сам не заметил, как это произошло! Вдруг понял, что уже умею.

— Что же ты умеешь, а, Чудик?.. Что с тобой?

— Ага. Вот это теперь я и умею!

— Ой, не надо плакать, Чудинька! Чего ты? Ты боишься оставаться с нами? Ну, так улетай со своей «кастрюлькой», пока еще не поздно. Ведь это можно?

— Весь экипаж принял решение. Остаемся с гобой до конца. Будем вести передачу до последней секунды.

— Тогда чего же ты?

— Тебя нам жалко! Тебя!

— Да разве во мне дело?.. А другие люди? А сказки?