Мало-помалу звёзды выступили в просветах между веток. Наступала настоящая ночь.
Ему стало бы сразу намного легче, если бы хоть кто-нибудь знал, куда его забросила суровая судьба! Если бы кто-нибудь из знакомых мог сейчас видеть его, как он устроился на ночлег среди веток: одинокий, заброшенный, но не потерявший мужества.
Он с удовольствием представил себе, что будет, если ему удастся вернуться обратно в человеческое общество: все люди сбегутся, обступят его со всех сторон, начнут ахать, расспрашивать и удивляться. Он совершенно ясно представил себе всех людей в своём классе: мальчиков. И некоторых девочек.
«Рассказывай, рассказывай скорей, как это ты очутился на этом острове?» — будут теребить его мальчики. И некоторые девочки.
«Случайность! — ответит он скромно. — Случайность, и больше ничего, я тут ни при чём!»
«Но ведь он такой необитаемый, этот остров! Я бы умерла там со страху!» — наверное, скажет одна девочка и сделает при этом такие круглые, испуганные глаза, как она умеет.
«Да, — скромно сознается он, — опасности меня подстерегали. Жутковато приходилось, когда какой-нибудь медведь с заячьими ушами вдруг начнёт сопеть около тебя в темноте!..»
…А в это время темнота стала ещё непроглядней. Он-то думал, что уже совсем ночь!.. Неужели станет ещё темнее?..
Он опять постарался отвлечься мыслями о классе, но теперь всё стало получаться как-то по-другому… Скоро начнутся занятия в школе, а его место останется пустым. Сначала все, наверное, удивятся… Может быть, некоторым девочкам будет не по себе, и кто-нибудь даже погрустит немного… Но все скоро привыкнут и, наверное, позабудут. За его парту посадят другого. И если какой-нибудь учитель по ошибке вдруг вызовет его по списку: «Архипов, Филя!» — ему ответят: «Архипов пропал без вести. В одном из плаваний». И всё.
Ему сделалось нестерпимо грустно. Таким далёким и милым показался ему класс с матовыми полушариями под потолком, с цветными таблицами и картами на стенах — шумный, весёлый класс, где столько разных неприятностей, мелких и крупных, и всяких радостей пережил он за свою двенадцатилетнюю жизнь!
Ему вдруг стало себя до того жалко, что он один из всех такой несчастный, уже почти позабытый сидит тут на своей развилке, когда другие живут в своё удовольствие и смотрят телевизор! Эх, о телевизоре уж и вовсе не нужно было вспоминать!.. Зачем он вспомнил о телевизоре? Теперь всё испорчено!
А раз испорчено, то незачем тут и сидеть на сучьях! Он храбро соскочил на землю, сложил нож и сунул его в карман, не думая больше о ночных хищниках.
Быстрым шагом он пошёл по еле заметной тропинке, споткнулся о толстый корень, похожий на одеревенелого толстого питона, и скоро выбрался на тропинку пошире.
Невысокий каменный столбик попался ему по дороге. Это мог быть примитивный идол какого-нибудь забытого племени, но Филя уже не обратил на него никакого внимания; он шагал всё быстрее, а на открытых местах даже бежал вприпрыжку.
Спину ему ещё слегка холодило воспоминание обо всём, что там шуршало, двигалось и сопело около Дерева Ночлега на берегу моря, но вот он увидел на краю дорожки скамейку, врытую в землю, и почувствовал себя в безопасности.
Скамейки с выгнутыми спинками примитивные племена не ставят около дорожки!.. Ничего не поделаешь! Предполагаемый остров Тристан Д’Акунья, существование которого сомнительно, окончательно остался позади, где-то за тысячи морских и неморских миль. А дачный посёлок уже просвечивал своими огоньками сквозь тёмную листву кустов и стволы высоких сосен.
С каждым шагом огней становилось всё больше, и вот показался большой фонарь на высоком столбе, где начинался переулок.
Пошли штакетные заборчики, освещённые веранды. Тристан Д’Акунья неудержимо исчезал там, откуда он и явился на свет, — в мире Филиной фантазии!
Фонарь освещал часть штакетного заборчика, за которым теснились кусты жасмина и сирени. Потом начиналось тёмное пятно до следующего фонаря и там опять возникал штакетный заборчик и кусты сирени, и за новым неосвещённым пятном — опять штакетник и опять фонарь, и так до самой станции электрички.
Филя вошёл в знакомую калитку, гравий знакомо захрустел у него под ногами, мама это услышала и вышла на порог освещённой веранды.
— Является! — сказала она с досадой. — Где ты пропадал, противный чертёнок? — и поцеловала его в щёку.
Очень пёстрая, пятнистая, криволапая и весёлая собачонка выскочила из-за угла, налетела на Филю, подпрыгнула от радости и, не допрыгнув до носа, пихнула его лапами в живот.
Филя достал жестяную коробку из буфета, вынул мятную конфету и дал собаке.
— Ну на, возьми! Да оставь меня в покое! Слышишь ты, что тебе говорят, Мятный тигр! — сказал Филя.
— Почему он стал Мятным тигром? — спросил Филипп Филиппович, читавший «Вестник пчеловодства», сидя в скрипучем камышовом кресле.
— Из-за того, что он любит мятные леденцы!
— Тогда всё понятно, — сказал дедушка.
— Но всё-таки я тебе скажу, — заметила мама, — что порядочные путешественники, когда возвращаются на материк, никогда не опаздывают к ужину. Котлеты совсем остыли.
— Я люблю остылые, мама, — сказал Филя.
— А чего ты улыбаешься?
— Просто так. Приятно, знаешь, тут у нас на веранде… Вообще дома.
Мама поставила перед ним тарелку с котлетами и жареной картошкой, села напротив и стала смотреть, как он ест.
— Одна польза от необитаемых островов — аппетит после них хоть куда!
— Не было никакого острова, с чего ты взяла? — стараясь не улыбнуться, с полным ртом пробормотал Филя. Сейчас ему самому остров казался немножко смешным.
— Вот как. А что же это было сегодня? — с интересом спросила мама.
— Да ну… — невнятно пробурчал Филя с полным ртом, пряча глаза и ещё шмыгая при этом носом. — Ну просто так… Неизвестный пустынный берег… — Он хихикнул и хитро посмотрел на маму. — Существование которого сомнитель… Так Бугенвиль предполагал.
— Ах, Бугенвиль! — воскликнул дедушка, как будто увидел старого знакомого. — То-то в книжке у меня не хватает карты. Не забудь положить обратно, когда кончится путешествие. Где она у тебя?
— В тайнике. Принесу завтра!
— Значит, завтра конец?
— Ага… Пожалуй, хватит необитаемого острова. Знаешь почему? Потому что человек не может жить на необитаемом острове. Это я сам придумал.
— Неужели?
— Ага! Ведь он необитаемый только до тех пор, пока там нет ни души! А как только там поселился потерпевший кораблекрушение — он стал уже обитаемым островом!
— Здо́рово! — сказала мама. — Вот какие мысли заползают в голову человеку, который долго обитает на необитаемом острове!
— Я бы ещё съел парочку таких моллюсков! — сказал Филя, прикончив третью котлету.
— Лопнешь! Пей молоко, ешь булку! Нельзя уплетать по пять штук говяжьих моллюсков на ночь.
Так они болтали, сидя за накрытым к ужину столом, и так весело и легко было на душе у Фили, точно он и вправду вернулся издалека.
Потом они посмотрели вместе телевизор, но мама была права: от трёх жареных моллюсков с картошкой и огурцом и молока со сладкой булкой его скоро начала разбирать дремота, он не досмотрел программу и пошей к себе наверх в чердачную комнатку, и Мятный тигр, на всякий случай, стуча когтями по ступенькам, проводил его доверху — не будет ли ещё конфеты — и вернулся досматривать телевизор вместе с мамой и дедушкой, которые будут ждать позднего поезда, когда вернётся из города папа.
Филя начал раздеваться и подошёл к окошку, за которым было темно, пахло лесной сыростью, покачивались ветки и где-то вдалеке шумело море.
И сейчас же снова почувствовал всю прелесть жизни на необитаемом острове: тревоги, подстерегающие опасности и суровое одиночество.
Он нырнул под одеяло и закрыл глаза, чтоб поскорей опять представить себе джунгли, пироги, пальмы, тропические закаты…
Под подушкой прощупалось что-то твёрдое… круглое. Филя сунул руку и достал большое яблоко. Мама положила на ночь. Он надкусил его с треском и стал медленно жевать, с удивлением подумав: разве можно заснуть в то время, когда жуёшь? И тут же начали всплывать откуда-то пароходные дымки… необитаемый корабль… сосновые пальмы и кокосовые сосны, и тропик Козерога поскакал по берегу, игриво предлагая пободаться лбами…
Филя спал, посапывая, не выпуская яблока из руки.
Петух захлопал крыльями, сказал: «Начинаем утреннюю гимнастику!» — и бойко забарабанил на рояле. Тотчас толстый добродушный моллюск ухватил Филю за ногу беззубым ртом и стал дёргать и тянуть, приговаривая:
«Эй, затерянный среди океана!»
Волей-неволей, чтоб разобраться во всём этом, Филе пришлось проснуться. Он быстро сел, заметил, что в руке у него яблоко, с закрытыми глазами с хрустом его куснул и только тогда приоткрыл один глаз.
Мама, смеясь, тянула его за ногу, приговаривая:
— Затерянная в океане соня, вставай же ты скорей завтракать!