— Вот увидите, вы увидите, что всё выяснится и обойдётся совершенно благополучно — главное, не позволяйте себе падать духом! Вот увидите, всё не так страшно, это сначала только всегда так кажется! А как только возьмёте себя в руки — всё окажется не так и всё выяснится, вот увидите, выяснится!

Загорелый пожилой милиционер в белой гимнастёрке рассеянно кивал, внимательно оглядывая на ходу весь дворик:

— Понимаю, понимаю… Зачем падать духом? Не надо падать, не надо…

Приезжая соседка довела его до самой двери и, видя, что утешать больше некого, поплелась к себе.

Шараф встретил милиционера приветливо, пригласил садиться и принёс домовую книгу.

"Книга" эта была тетрадка, и записей в ней было — раз-два и обчёлся, но милиционер довольно долго сидел над ней, задумавшись, и листал туда-обратно всё одну и ту же страничку.

Шараф достал маленькую дыню, разрезал её на блюде и поставил перед милиционером. Они были старые знакомые, но тот посмотрел на дыню и, извиняясь, сказал:

— Я сейчас при исполнении обязанностей, отец.

— А-а! — сказал Шараф. — Тогда, пожалуйста, исполняй.

— На меня не обижайся, отец. Кое-что искать надо.

— Как можно обижаться? Спасибо, что пришёл. Может, у нас во дворе где-нибудь разбойник найдётся. Поможешь тогда нам, а?

— Ай, не обижайся только, отец! Ну, сказано мне — проверить, я пришёл вот, сижу проверяю.

— Так-так-так! Ну, когда проверишь, ты мне скажи.

— Он что тут делает? Чем занимается? Ай, отец, я же тебя просил: только ты не обижайся. Ну, этот человек Рытов-Карытов. Ну?

— В колхозе работает. Я работаю, он работает.

— Вот что, — как будто с облегчением сказал милиционер, — нельзя сказать: "без определённых занятий"?

— Колхоз. Колхоз. Понял? Какие ещё занятия!

— А не замечается пьянство? Дебоширство не замечается? Почему тут живёт, не в колхозе?

— Замечается хороший человек. На войне пострадал. На работу пешком ходит. А тут живёт, я его пустил. С дочкой живёт. Внучка моя, вот я пустил. Ещё что нужно?

— Больше ничего не нужно, я так и напишу. Спрашивают — надо отвечать.

Шараф вежливо спросил:

— Ну как? Ты кончил теперь "при исполнении"?

— Кончил, отец.

— Кушай дыню тогда.

— Спасибо. Книжку убери. Сочная дыня, может накапать на бумагу… Сладкая дыня… Из колхоза?

— Из колхоза. Кушай больше. Жарко на улице…

Дня через два Шараф, выбрав удобную минуту, как будто между прочим рассказал возвратившемуся из поездки Козюкову о том, какой приятный человек у них милиционер. И как они с ним беседовали.

Козюков схватился за волосы и долго не отпускал их из рук, точно решая — вырвать ли совсем, с корнем, или ещё погодить.

Дело было в том, что только они двое знали, что Козюков сочинил длинное (и довольно путаное) заявление, в котором, ссылаясь на давнее знакомство, совместную работу в цирке и ещё на разных свидетелей, которых отыскать сейчас было совершенно невозможно, утверждал, удостоверял личность Родиона Рытова и ручался, что он является артистом цирка. К заявлению была приложена сильно помятая афиша с оторванным углом, где красовалось среди восклицательных знаков:

!ЧУДО-СТРЕЛОК РОДИОН РЫТОВ!

Разобрав это заявление, товарищ Пономаренко почти с жалостью посмотрел на взволнованного и уже отчасти торжествующего Козюкова.

— Значит, так: пропал Карытов, нашёлся Рытов. Две фамилии у человека?

Он не дал Козюкову пуститься в объяснения насчёт цирковых фамилий. Он, конечно, это и без него знал.

— Всё это я знаю. Но у нас не цирк. А военное время. И даже не в удостоверении его фамилии дело. А вопрос, где он находился в период начала военных действий три и более месяца и чем там занимался. Вы этого не знаете. И мы этого не знаем. Вот как.