Знакомый ишачок Джафар привёз из колхоза старичка.

Дедушка Шараф увёл в сарай ишачка, вернее, только отворил ему дверь, а тот сам пошёл, превосходно зная, что надо делать. Только на минутку задержался, дал себя погладить Оле.

Старичок слез на землю ещё за калиткой и медленно подходил к дому. Он был сухонький, в загорелых морщинах, отчего похоже было, что он улыбается. Халат и тюбетейка на нём были разноцветные, нарядные, на него смотреть было весело.

— Вот эта девочка, отец, Оля зовётся, теперь у меня внучка.

— Здравствуйте, — очень медленно проговорил старичок, заговорил по-узбекски и засмеялся.

Дедушка Шараф перевёл:

— Он говорит, значит, ты его правнучка, это очень хорошо, ему это нравится… Это мой отец, Оля.

— Не может быть, он ещё совсем… молодой! — отчасти искренне, отчасти вежливо сказала Оля, кланяясь.

Дедушка Шараф перевёл на узбекский, и старичок опять тихонько засмеялся.

Все вошли в дом и стали пить чай с дыней, которую старичок привёз с собой.

Пили очень долго, неторопливо и всё время разговаривали, всё больше по-своему, так что Оля не понимала. Но старичок каждый раз, как встречался глазами с Олей, благосклонно наклонял голову, точно хотел сказать ей: "Да, да, всё хорошо, мне нравится, очень приятно".

Когда Джафар отдохнул и с очень недовольным видом позволил вывести себя снова в переулок, старичок попрощался, сел на ишачка.

Джафар вздохнул, подумал и вдруг зашагал, никого не спрашивая, куда надо идти, да ему никто и не указывал.

Вернувшись в дом, дедушка Шараф долго молчал и вдруг тихонько позвал:

— Лёля!..

Он иногда стал путать их имена, и, кажется, не только имена.

— Что делать будем?.. Он совсем плохой стал: говоришь — не слушает. Ночью смеётся. Это совсем худо… Из уличного комитета приходили, про него расспрашивали. Понимаешь?

— Пускай расспрашивают… А зачем приходили?

— Не знаю. Зря не будут. Странный гражданин у тебя проживает, говорят. Загадочный. Разве не странный? Теперь слушай. Мама Лёля ему поверила. А ты сама веришь? Всё так было, как он говорил?

— Конечно, верю. Как я могу?..

— Совсем веришь? Совсем, совсем? Без оглядки? Подумай, помолчи минуту. Много не говори. Только «да» или «нет». Молчи… Ну, теперь говори.

— Да.

— Тогда пойдём. Я с хорошими людьми говорил. Советовался. Сам думал. С отцом советовался. Такая загадка. Отец с другими стариками советовались, узнавали. Даже одно имя назвали. Вот он приезжал, совет привёз. Пойдём. Куда надо идти? В такое место, где загадки умеют разгадывать, да? Вот туда пойдём, сами всё расскажем. Тебе не страшно? Смотри.

— Страшно, но я не боюсь. Только кто станет нас слушать? Пустят нас туда?..

Дежурный смотрел с удивлением на эту странную пару. Сперва ему казалось, что они просто не понимают, куда пришли, эти двое: седобородый старик узбек и девочка-подросток.

Однако старик назвал фамилию начальника — видно, они и вправду пришли, куда хотели.

Дежурный звонил по телефону, говорил с какими-то людьми. А они сидели и невозмутимо спокойно ждали. Этому Оля выучилась у дедушки Шарафа: когда надо чего-то ждать — не кипеть, не волноваться, не рваться, а давать себе отдых. Выключаться, как плитка или лампочка, у которой выдернули вилку из штепселя, когда незачем зря тратить энергию.

Им наконец дали пропуск, и они через проходную вошли в заросший травой двор двухэтажного дома, похожего на все дома в городе.

Им показали дорогу, они поднялись на второй этаж, посидели в коридоре, и потом какой-то военный их подробно расспрашивал, что им нужно от начальника.

Дедушка Шараф оказался на высоте: изысканно-вежливо, доброжелательно, даже ласково он терпеливо, со множеством извинений объяснял молодому военному, что у него сердце разрывается от обиды, ему самому стыдно слушать свои слова, но он решительно никому не имеет права ничего рассказывать, кроме как именно вот этому начальнику, которого зовут так: Осокин.

Военный откинулся на спинку своего деревянного кресла и задумался. Дедушка Шараф невозмутимо-доброжелательно ждал, видимо очень довольный разговором, точно побеседовал с добрым другом.

— Ну и ну!.. — сказал военный, покачал головой и взялся за телефонную трубку.

Их попросили опять посидеть и подождать, но уже не в коридоре, а в низкой светлой комнате, совсем пустой, где только в одном углу сидел солдат с винтовкой в форме пограничника.

Они приготовились опять долго, терпеливо ждать и не сразу поняли, услышав:

— Входите!

В открывшейся двери стоял, дожидаясь их, высокий человек в военном, он усталым движением, слегка поморщившись, провёл рукой по коротко остриженным седоватым волосам. И тут Оля заметила, что вместо другой руки у него хорошо выглаженный, подогнутый и пришпиленный к гимнастёрке пустой рукав.

Они все втроём вошли в кабинет, он усадил их на жёсткий диванчик, а сам сел на стул у окна, так что письменный стол остался в стороне.

— Ну, что вам необходимо сообщить обязательно мне лично?

Совершенно нелепым образом дедушка Шараф вдруг сморщился и почмокал губами.

Мягким, деликатным, плавно-округлым движением показал на пустой рукав и с глубоким сочувствием, соболезнующе проговорил:

— Война? А?.. Тс-тс-тс… Ай-ой!

Осокин ожидал чего угодно, но не этого.

— Война, — очень удивлённо подтвердил он и чуть было не усмехнулся. — Ну, так почему вам меня надо?

— Ну, так вот… — вежливо и сдержанно, видимо он не хотел, чтоб его заподозрили в желании польстить, медленно подыскивая слова, сказал Шараф. — Советовались со старыми людьми. Люди отзывы давали… ничего… благоприятное говорили… Иди, говорили, к этому, у кого… вот это…

— Руки нету? — почти весело спросил Осокин.

— Правильно, так и советовали. Осокин, товарищ.

— Понятно. Ну, а дело какое? Это кто?

— Это его дочка, Оля. Мать на фронте у неё, лейтенант… Из госпиталя письма получаем. Снайпер. Портрет в газете был. Орден имеет. Даже не один.

— Как фамилия?

— Девочки фамилия Карытова, мамы — тоже.

— А вы им кто?

— Я ей приёмный, это всё равно, я за всё отвечаю вот этой старой головой.

— За что?

— За её отца. Теперь пускай она будет говорить, она письмо с собой принесла, она скорее всё расскажет.

— Дело это действительно важное? Чего вы от меня хотите?..

— Пропадает человек. Разве не важное? Хотим? Мы правду хотим. Вот зачем пришли.

— Слушаю. Только покороче и пояснее, ладно?

— Я умею, — твердо сказала Оля. — Я всё коротко и ясно. Только вы будете мне верить, обещаете?