Понятие когнитивной сложности было введено психологами в 1950-х годах и первоначально применялось преимущественно для понимания личностных конструктов, сложности структур и процессов организационной деятельности человека и сложности взаимодействия человека и компьютера. В настоящее время все яснее осознается, что это понятие плодотворно для развития современной неклассической эпистемологии. Под когнитивной сложностью понимается сложность самого процесса познания, влияние ментальных структур на формирование образов восприятия (представление об объект-гипотезах в организации чувственного опыта Р. Грегори, концепция перцептивных гипотез Дж. Брунера) и включенность чувственных компонентов в ментальные конструкты (перцептивное мышление, мыслеобразы, или, как сейчас говорят, mental imagery), сложность когнитивных функций и состояний сознания, сложность связки сознания и тела в процессе познания, сопряжения когнитивного агента и среды его жизни, действия и познания. В данной главе исследование когнитивной сложности проводится в контексте понимания проблемы сложности вообще, сложности как общего свойства систем любой природы, что вполне резонно, поскольку придает исследованию прочное методологическое основание.

 

5.1. Сложность когнитивной активности

Прежде всего, сама когнитивная активность человека, как и всякого другого живого существа, может рассматриваться как своего рода система. Сложность этой системы демонстрирует себя в трояком плане.

1. Тело и психика животного существа, тело и сознание у человека находятся в отношении циклической детерминации, они взаимно определяют друг друга. Цикличность, как уже было показано, – центральное представление кибернетики, в данном случае, поскольку мы имеем дело с феноменами жизни и познания, биокибернетики. В плане эпистемологии и философии сознания это означает, что классическая проблема отношения сознания и тела (mind-body problem) должна рассматриваться с точки зрения активности и тела, и сознания. В этой паре нет первичной субстанции или изначального деятельностного начала, оба компонента «упакованы» в непрерывный цикл взаимного влияния и взаимной детерминации. В плане теории и практики медицины это означает существенную роль психосоматического аспекта при выявлении этиологии болезни и определения эффективных методов ее лечения. Если врач видит у пациента соматическое нарушение, то неплохо было бы ему обратить внимание и на психическое состояние пациента как на причину или фактор или сопровождающий компонент его болезненного состояния. С точки зрения развиваемого в данной книге эпистемологического подхода – телесно ориентированного и энактивного – циклическая связь тела и сознания означает, что само тело живого существа является познающим, воспринимающим, мыслящим, а психика животного, как и сознание (ум) человека отелеснены, определенным образом телесно воплощены (embodied mind).

2. Субъект и объект познания, а в случае живого существа когнитивный агент и среда его активности, которую он осваивает, перестраивает на свои нужды и в этом смысле познает, находятся в отношении сложной взаимной детерминации. Субъект и объект познания связаны сложными петлями обратной связи. Здесь тоже своего рода цикличность, в которой активность исходит от обоих компонентов связи. Субъект активен и в восприятии, и в мыслительной деятельности, он активно выбирает подлежащее познанию, вырезает «ножницами» восприятия определенный фрагмент мира, но и объект познания, фрагмент реальности, на который направлена когнитивная активность субъекта, предоставляет возможности для его познания (принцип «affordances» У. Найссера). Циклическую и обоюдную связь субъекта и объекта познания Я. фон Икскюль называет функциональным кругом и кладет это понятие в основу введенного им методологически значимого понятия Umwelt, что станет предметом подробного рассмотрения в следующей главе.

Сложность связки субъекта и объекта познания, их заключенность в цикл взаимной детерминации влечет за собой ряд дальнейших мировоззренчеких и методологических следствий. Во-первых, это трудность проведения границы между субъектом и объектом. Границы когнитивной активности познающего существа не определяются границами его тела, щупальца восприятия и действия распространяются на тот слой реальности, который охвачен деятельностью этого существа, освоен, переработан им, трансформирован им под себя и на свои нужды, окультурен им. Матурана выразил это наиболее рельефно: «Не мы, человеческие существа, существуем в природе, а природа возникает с нами, и мы сами возникаем в ней, когда мы объясняем тот способ, каким мы существуем как оперирующие в ней и как наблюдатели. А законы природы не ссылаются на что-то независимое от того, что мы делаем – они представляют собой наш способ объяснения нашего опыта». Во-вторых, жизнь всякого живого существа и есть его познание, а познание синкретично связано с действием в окружающей среде, ее преобразованием на свои нужды. В-третьих, отсутствие строгих границ между субъектом и объектом познания (когнитивным агентом и средой), связь жизни с познанием, а познания с действием, активность, идущая как от субъекта, так и от объекта – всё это становится концептуальной основой для современной концепции extended mind (Э. Кларк, Д. Чалмерс, А. Ноэ и др.), экстернализма в эпистемологии.

3. Когнитивная сложность определяется целостностью всех частей живого организма, и в первую очередь, мозга как части тела, осуществляющего высшую нервную деятельность. Психическая деятельность живого существа неотделима от его моторной деятельности, от движения его тела и конечностей. Когнитивная активность осуществляется не только одним мозгом, но всем телом живого существа. Фигурально выражаясь, рука является думающей, недаром становление сознания и развитие мозга у маленьких детей связано с мелкими моторными движениями руки и соответствующими играми, в которые должны вовлекать их заботливые родители. Нога является знающей, поскольку она «знает», куда идти, владеет когнитивной картой, которая в случае большого накопленного опыта опускается в подсознание. Перцептивная активность живого организма, его восприятие – это не просто процесс, протекающий в мозге, а своего рода умелая активность всего его тела, непосредственно связанная с комплексом его действий в окружающей его среде. Приверженцы современной концепции энактивизма, среди которых А. Ноэ, подчеркивают, что восприятие – это не то, что случается с нами или в нас, а то, что мы делаем. Энактивное и телесное познание представляет собой живой опыт познающего существа, активно встраивающего, осваивающего и преобразующего окружающую среду, с которой он претерпел длительный процесс коэволюции.

Кроме того, именно подход с точки зрения теории сложности является наиболее релевантным для понимания когнитивной активности, так как в ней синкретично связаны деятельность сознания на уровне чувств и на уровене рационального мышления, элементы дискурсивного, вербализованного знания и элементы наглядно-образного, невербализованного знания, средства логики и интуиции, реализация аналитических и синтетических способностей восприятия и мышления, а также индивидуально-личностное и универсальное, родовое, локальное и глобальное, аналоговое и цифровое, архаическое, совремеменное и постмодерновое, указывающее на тренды дня грядущего.

 

5.2. Сложное мышление (Э. Морен)

Сложное мышление – это мышление эволюционное, во всех новых смыслах эволюционности, включающих в себя и прежние представления о развитии, но уходящее далеко за их пределы. Это мышление нелинейное и открытое, такое, которое продуцируется открытым умом (open mind). Это мышление холистическое, как говорит Э. Морен, голографическое и диалогическое. Это мышление автопоэтическое (Ф. Варела), т. е. самопроизводящее, самоподдерживающееся и самообновляющееся. Это мышление креативное, т. е. дивергентное, продуцирующее разнообразие, гибкое, чувствительное к новому и умеющее творить инновации. Мы не можем обойтись без сложного мышления, чтобы совладать со сложностью мира, в котором мы живем. Подлинное мышление адекватно сложности мира, ибо оно является атрибутом человеческого существа, которое само является эволюционным продуктом этого мира. Поэтому формирование и развитие сложного мышления возвращает человека к его собственной сущности.

Видный французский социолог и философ Эдгар Морен (р. 1921) сформулировал ряд принципов сложного мышления (pensée complexe), которые составляют основу закладываемой им эпистемологии сложного, или сложной эпистемологии (épistémologie complexe). Он является признанным международным авторитетом в разработке общей теории систем и принципов познания сложного. В энциклопедии, изданной Международным обществом по исследованию сложных систем (1997), его имя названо в числе 30 наиболее выдающихся ученых в этой области, наряду с Грегори Бейтсоном, Людвигом фон Берталанфи, Франциско Варелой, Норбертом Винером, Эрвином Ласло, Магоро Маруямой, Умберто Матураной, Уорреном МакКаллохом, Гордоном Паском, Ильей Пригожиным, Гербертом Саймоном, Хайнцем фон Фёрстером, Клодом Шенноном, У. Росс Эшби.

В 1972 г. благодаря организационным и научно-теоретическим усилиям Эдгара Морена при поддержке известного ученого, лауреата Нобелевской премии по биологии Жака Моно (1910–1978) был создан Королевский центр по изучению науки о человеке. В 1978 г. он был преобразован в Центр трансдисциплинарных исследований (социология, антропология, история) (Centre d’Études Transdisciplinaires (Sociologie, Anthropologie, Histoire, CETSAH)) при Национальном центре научных исследований (CNRS) в Париже, и Эдгар Морен был его бессменным директором до 1993 г. CETSAH существует до сих пор, а Морен остается его почетным директором.

Кроме того, Э. Морен – президент Ассоциации сложного мышления (Association pour la pensée complexe), созданной во Франции, но развертывающей ныне свою деятельность в широкой международной сети ученых. Начав свою научную карьеру как социолог, изучающий первоначально феномен кино в социологическом плане, Эдгар Морен естественным образом перешел к рассмотрению самых общих философских вопросов перестройки мышления и языка, что, по его убеждению, должно позволить человеку лучше понять тот сложный и неопределенный мир, в котором мы живем. При этом он раскрыл себя как оригинальный мыслитель и плодовитый писатель, выработавший свой особый, сочный и метафорический язык.

Почетный профессор многих университетов мира, он главным образом известен как родоначальник, разработчик и активный приверженец концепции «сложного мышления». Решительно отказываясь от разделения знания на обособленные дисциплинарные области, он призывает навести мосты и воссоздать связи между различными областями дисциплинарного знания, понимать знания в их контексте и в совокупности, когда, собственно, они и обретают свой подлинный смысл. Его имя широко известно в международном научном сообществе, в особенности в Италии, Португалии, Испании, Латинской Америке, в странах Азии.

В истории философии Востока и Запада можно найти целый ряд идей и представлений, которые послужили в качестве предпосылок для развития Э. Мореном принципов сложного мышления. Он сам называет ряд мыслителей, которые оказали на него наибольшее влияние.

С древних времен китайское мышление основывалось на диалектическом (дополнительном и антагонистическом) отношении между Инь и Ян. Согласно Лао-цзы, основоположнику даосизма, реальность строится как противоборство и единение этих противоположных начал. На Западе, в Древней Греции, прежде всего, Гераклит был тем мыслителем, которому открылась необходимость соединения воедино противоречивых понятий, таких как движение и покой, жизнь и смерть и т. п.

В эпоху Нового времени Блез Паскаль был, пожалуй, ключевым мыслителем в развитии подходов к пониманию сложности. Когнитивный императив Паскаля состоял в том, что нельзя понять части, не зная целого, а целое, не зная частей. Не только части входят в целое, но и целое существует в каждой части. По всему умонастроению и мировоззренческой ориентации Паскаль чрезвычайно близок Э. Морену. «Паскаль осознавал невозможность веры, основанной на разуме. Он осознавал существование пределов разума. Он знал, что все может быть подвергнуто сомнению. Паскаль имел личный мистический опыт. Он занимался чисто рациональными размышлениями, в том числе в научной, основанной на опыте форме. Но вместе с тем он знал, что существует нечто за пределами упорядоченной рассудочной деятельности, a именно – милосердие, – далее Морен прямо сравнивает себя с Паскалем: «…И я тоже рационален, но я – не отношусь к рационалистам; я – мистичен, но я – не среди мистиков; у меня есть вера, но я не в числе верующих в религию… С моей точки зрения, рациональность – это диалог с нерационализируемым».

Лейбниц в «Монадологии» сформулировал принцип сложного единства множественных единиц бытия – монад. Всякая монада есть целостная единица, воспроизводящая в себе, как в живом зеркале, тотальные свойства универсума. Спиноза ввел в свою философскую систему идею самопроизводства мира посредством его самого – идею causa sui. Кант, говоря о трансцендентных для опыта сущностях, сформулировал антиномии чистого разума. У Гегеля процесс самоконструирования и саморазвертывания становится эпическим романом, в котором дух свободно отпускает себя в природу (представляющую собой инобытие духа), чтобы завершить цикл своего собственного развития. Диалектика Гегеля, развитая в дальнейшем Марксом, становится у Морена основой его диалогики. Ницше заявил о кризисе оснований определенности и показал, что хаос имеет и креативное лицо. В метамарксизме, у представителей Франкфуртской школы, в негативной диалектике Т. Адорно, в диалектике просвещения М. Хоркхаймера, а также в конструктивистской эстетике позднего Г. Лукача можно обнаружить не только многочисленные пассажи с критикой классического разума, но также и наброски, отвечающие духу современной теории сложности.

Для Э. Морена как мыслителя, пришедшего к философскому осмыслению феномена сложности из социологии, немаловажное значение имели также литературные источники. В то время как наука и абстрактная философия, как правило, игнорируют индивидуальное, единичное, конкретное, историческое, литература, особенно в наилучших образцах классического русского и французского романов – в романах Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого, О. Бальзака и М. Прус та, раскрывала человеческую сложность в ее живой плоти и во всей глубине раздирающего ее духа противоречия.

«В современную эпоху, в XX веке, – отмечает Э. Морен, – сложное мышление развивалось как бы в промежутках между дисциплинарными областями, начиная с мыслителей-математиков и кибернетиков (Винер, фон Нейман, фон Фёрстер), физико-химиков (Пригожин), биофизиков (Атлан), философов (Касториадис)». Заполняя эти промежутки, сложное мышление становилось подлинно междисциплинарным, а выходя на метанаучный уровень и осуществляя перенос моделей сложного поведения из одной дисциплинарной области в другую, оно становилось трансдисциплинарным. Трансдисциплинарность – излюбленное понятие и тема для обсуждения у Э. Морена. Трансдисциплинарность становится основой исследований и образовательной практики в XXI в.

Трансдисциплинарность характеризует такие исследования, которые идут через, сквозь границы многих дисциплин, выходят за пределы конкретных дисциплин, что следует из смысла самой приставки «транс». Тем самым создается холистическое видение предмета исследования. Следуя Морену, целесообразнее говорить о полидисциплинарных исследовательских полях, междисциплинарных исследованиях и трансдисциплинарных стратегиях исследования. Он подчеркивает различия между понятиями «междисциплинарность» и «трансдисциплинарность»: «Междисциплинарность может означать только и просто то, что различные дисциплины садятся за общий стол, подобно тому, как различные нации собираются в ООН исключительно для того, чтобы заявить о своих собственных национальных правах и своем суверенитете по отношению к посягательствам соседа. Но междисциплинарность может стремиться также к обмену и кооперации, в результате чего междисциплинарность может становиться чем-то органическим… Что касается трансдисциплинарности, здесь часто идет речь о когнитивных схемах, которые могут переходить из одних дисциплин в другие, иногда настолько резко, что дисциплины погружаются в состояние транса. Фактически, именно интер-, поли– и трансдисциплинарные комплексы знания работают и играют плодотворную роль в истории науки; стоит запомнить те ключевые понятия, которые здесь привлекаются, а именно кооперация, точнее говоря, соединение или взаимосвязь или, выражаясь еще более точно, совместный проект».

Американский математик Джон фон Нейман поставил и обсуждал вопрос о различии между искусственными машинами, которые изнашиваются, и живыми машинами, которые способны самовоспроизводиться. Парадоксально, что детали искусственных машин, сконструированные высокотехнологичным образом и высокосовершенные, портятся, изнашиваются, деградируют, как только машины начинают функционировать, а живые машины, состоящие из очень слабых элементов, таких как протеины, не деградируют при своем функционировании, а напротив, демонстрируют удивительное свойство развиваться, регенерироваться, замещая разрушенные молекулы новыми, а умершие клетки – новыми клетками. Морен показывает, что живые существа-машины способны самоподдерживаться и развиваться не вопреки, а благодаря хаосу, используя процессы деградации на молекулярном и клеточном уровне, чтобы воспроизводить самих себя.

Британский нейрофизиолог и кибернетик Уильям Росс Эшби изучал вопрос о степени разнообразия элементов внутри сложной системы. Речь шла о типично сложном представлении: когда наблюдается единство в системе, естественно поставить вопрос, какая степень разнообразия элементов необходима для поддержания целостности этой системы, а когда налицо большое разнообразие элементов, то стоит изучить, в чем же их единство, единообразие, каковы динамические характеристики поведения системы. Морен переосмыслил эту идею Эшби и уяснил для себя, что это будет не метод познания сложного, а, скорее, метод, который подведет нас к полному осознанию того вызова сложности, который бросает нам хаотичный и неопределенный мир.

Французский биофизик Анри Атлан, изучая принципы сложной организации живых систем, выдвинул гипотезу об организующей случайности и предложил рассматривать диалог «порядок – беспорядок – организация» в ходе эволюции наблюдаемой Вселенной, начиная с ее рождения, с Большого взрыва.

Именно Атлан обратил внимание Морена на интересные исследования, проводимые американским математиком, кибернетиком и создателем оригинальной конструктивистской теории познания Хайнцем фон Фёрстером. Читая фон Фёрстера, Морен осознал глубокий смысл понятия «самоорганизация», а также смысл введенного фон Фёрстером принципа «порядок через шум». Некоторый беспорядок, хаотические, неорганизованные процессы могут – при определенных условиях – продуцировать организацию.

Увлеченное освоение этих нетрадиционных идей и представлений утвердило Морена в мыслях о необходимости внимательного чтения и изучения статей бельгийского физико-химика Ильи Пригожина об образовании «диссипативных структур» в условиях, далеких от термодинамического равновесия. Это была, по сути, иная формулировка идеи возникновения организации из беспорядка, или порядка из хаоса. Стало ясно, что симметрия – это смерть. Для развития плодотворно то, что лишено симметрии, что разупорядоченно, что находится в состоянии, далеком от равновесия. Проникнув во внутреннее существо этих идей, Э. Морен получил основания для того, чтобы ввергнуть себя в авантюру осмысления жизни как автоэкоорганизации.

Свои эпистемологические выводы Морен основывает на выделении двух фундаментальных аспектов сложности. Первый аспект – это холизм, соединение частей или элементов с образованием единого целого, обретающего новые свойства. Сложное, на латинском complexus, буквально означает то, что соткано, сплетено вместе, что создана единая ткань. Второй аспект сложности состоит в том, что всякое сложное познание, сложное явление или структурообразование в природе и обществе раздираемо глубокими, нередуцируемыми противоречиями, которые не столько разрушают сложное, сколько, как это ни парадоксально, строят его. Сложное образование потому и сохраняется, что оно постоянно, ежеминутно разрушается, «испытывает» разрушение, беспорядочно «примеряет» случайно попадающиеся ему лоскутные «одежды», готовит себя к кризисам и атакам хаоса, как говорят сегодня сторонники теории самоорганизованной критичности, балансирует на краю хаоса.

Еще Нильс Бор говорил, чем отличаются глубокие истины от плоских истин. Тем, что противоположное глубокой истине – это тоже истина. Истина заключается в объединении антагонистических, но вместе с тем и дополняющих друг друга понятий. Морен называет это диалогикой, в отличие от диалектики. Примеры у всех на слуху: волна – частица в квантовой физике или индивид – общество в гуманитарных и социальных науках. Как в том, так и в другом случае мы имеем дело с двумя несовместимыми, но вместе с тем необходимыми друг для друга, взаимодополнительными сущностями. Принцип диалогики пронизывает самодвижение образований в неживой природе, жизнь в природе, мышление человека.

Рассмотрим хотя бы пару индивид – общество. Когда психолог интересуется индивидом, общество исчезает, оно предстает только как оболочка для жизни человека. А когда социолог изучает общество, индивид является только инструментом, которым манипулирует общество. Это кажущееся противоречие легко преодолеть, сделав акцент на обоих понятиях: индивиды продуцируют общество, которое продуцирует индивидов.

Значительное место Морен отводит рассмотрению другой понятийной пары: порядок – беспорядок. С точки зрения классического детерминизма Вселенная упорядоченна, а беспорядок и случайность являются показателем нашего незнания или недостаточности нашего знания Вселенной. Согласно же принципам сложного мышления – и это согласуется с той картиной, которая открывается перед нами в повседневном опыте, – в мире происходит игра, одновременно и конкурентная, противоречивая и дополнительная, взаимно согласованная между порядком и беспорядком, между регулярностями и необходимостями, с одной стороны, и неопределенностями и случайностями – с другой. Как пишет Морен в своем главном сочинении «Метод», «беспорядок и порядок смешиваются, взывают друг к другу, нуждаются друг в друге, состязаются друг с другом, противоречат друг другу. Этот диалог осуществляется в необыкновенной великой игре взаимодействий, превращений, организаций, где каждый работает за себя, каждый за всех, все против одного, все против всего…».

В плане построения человеческой личности принцип диалогики означает неразрывное соединение в ней противоположных установок. Вера у Морена это, прежде всего, вера в солидарность и братство – несет в себе зародыш скептицизма и колебания. Морен очень часто ссылается на те или иные мысли Паскаля. «Паскаль – архетип того, кем я считаю самого себя – человек – носитель рациональности, научности, но в то же время человек – носитель сомнения, веры, мистицизма и религии. Я всегда остаюсь очень рациональным, но в то же время я борюсь против рационализации, поскольку я полагаю, что существуют пределы логики и разума; я верю в науку, полностью отдавая себе отчет в существовании пределов того, что доступно науке».

Когда Э. Морена спрашивают, является ли он оптимистом или пессимистом, он обычно отвечает, что является «опти-пессимистом», ибо сложное мышление отвергает альтернативное противопоставление между оптимистом и пессимистом. Лишь тот может быть оптимистом, кто испытал на своем собственном жизненном опыте всю глубину личностной и социальной трагедии, отчаяния, осознавая безысходности. И, напротив, пессимистично настроен тот, чей взвешенный анализ даже относительно благоприятной социальной или личностной ситуации позволяет увидеть нереализованные возможности более благополучного исторического развития событий или множество волнующих возможностей на личном жизненном пути, кто живет не только в реальном, но и в богатом виртуальном мире, в котором явственно представляется и как будто проживается (по крайней мере, в сновидениях и грезах) целый спектр неосуществленных, до сей поры нереализованных или уже нереализуемых, безвозвратно утраченных возможностей. Кроме того, оптимизм, как и пессимизм, будучи выраженными в их крайней форме, имеют негативные моменты. Оптимисты видят только решения, а не новые проблемы, которые они создают; а пессимисты видят только проблемы, а не новые их решения. В этом смысле позиция опти-пессимиста является выигрышной.

Сложное мышление отнюдь не ставит своей задачей заменить определенное неопределенным, отделимое неотделимым, дедуктивную идентифицирующую логику победным наступлением своих принципов, но «способствует развертыванию когнитивной диалогики между определенным и неопределенным, отделимым и неотделимым, логикой и металогикой. Сложное мышление – это не замена простоты сложностью, а осуществление непрерывного диалогического движения между простым и сложным».

Э. Морен сформулировал семь принципов сложного мышления, которые дополняют друг друга, пересекаются, являются взаимозависимыми. И тем не менее можно выделить в его ментальных построениях семь принципов, перечисляемых в одной из его работ.

1. Системный, или организационный принцип привязывает познание частей к познанию целого. При этом осуществляется челночное движение от частей к целому и от целого к частям. Идея системы означает, что «целое больше суммы частей». От атома до звезды, от бактерии до человека и общества организация целого приводит к возникновению у него новых качеств или свойств по отношению к частям, рассмотренным в их обособленности. Новые качества – это эмерджентности. Так, организация живого существа ведет к появлению новых качеств, которые не наблюдались на уровне его физико-химических составляющих. Вместе с тем Морен неоднократно подчеркивает, что целое меньше суммы частей, ибо организация целого затормаживает проявление собственных свойств частей, как сказал бы здесь Г. Хакен, поведение частей оказывается подчиненным целому.

2. Голографический принцип показывает, что во всяком сложном явлении не только часть входит в целое, но и целое встроено в каждую отдельную часть. Типичный пример – клетка и живой организм. Всякая клетка является частью целого – живого организма, но само это целое присутствует в части: вся полнота генетического наследства представлена в каждой отдельной клетке этого организма. Подобным образом, общество в его целостности встроено в каждый индивид, общество присутствует в нем через язык, через культуру, через социальные нормы.

3. Принцип обратной связи, введенный Норбертом Винером, позволяет познавать саморегулирующиеся процессы. Он порывает с принципом линейной причинности. Причина и следствие замыкаются в рекурсивную петлю: причина воздействует на следствие, а следствие – на причину, как в системе отопления, в которой термостат регулирует работу нагревательного элемента. Этот механизм нагревания делает систему автономной, в данном случае автономной в тепловом плане – независимо от усиления или ослабления холода вовне в помещении поддерживается определенная температура. Гораздо сложнее устроен живой организм. Его «гомеостазис» – это совокупность процессов регуляции, основанных на множественных обратных связях. Тогда как отрицательная обратная связь гасит возможные случайные отклонения и тем самым стабилизирует систему, положительная обратная связь является механизмом усиления отклонений и флуктуаций. Примером здесь может служить социальная ситуация эскалации насилия: насилие главного социального актора влечет за собой ответную насильственную реакцию, которая, в свою очередь, вызывает еще большее насилие.

4. Принцип рекурсивной петли предполагает перевод понятия регуляции в понятие самопроизводства и самоорганизации. Это – генерирующая петля, в которой продукты сами становятся производителями и причинами того, что их производит. Так, индивиды продуцируют общество в ходе их взаимодействий друг с другом и посредством них, а общество как целое, обладающее эмерджентными свойствами, продуцирует человеческое в этих индивидах, оснащая их языком и прививая им культуру.

5. Принцип автоэкоорганизации (автономии/зависимости) заключается в том, что живые существа являются самоорганизующимися и поэтому расходуют энергию, чтобы поддержать свою автономию. Поскольку им необходимо черпать энергию и информацию из окружающей их среды, их автономия неотделима от их зависимости от окружения. Стало быть, нам нужно их понимать как автоэкоорганизующиеся существа.

Принцип автоэкоорганизации имеет силу в отношении отдельных человеческих существ и человеческих обществ. Человеческие существа строят свою автономию в зависимости от их культуры, определяемой социальной средой. А общества зависят от своего геоэкологического окружения. Невозможно понять деятельность человека как самоопределяющегося и суверенного существа, если абстрагироваться от субъекта деятельности как живого организма, который включен в определенную ситуацию, имеющую своеобразную конфигурацию, т. е. действующего в экологически определенных условиях.

Морен развивает в этой связи представление об экологии действия. Неопределенность имманентно вписана в само представление о сложности мира. Неопределенность означает незавершенность всякого процесса познавательной и практической деятельности, непредзаданность, открытость и нелинейность исхода этой деятельности. Всякое предпринимаемое нами действие определяется условиями окружающей природной и/или социальной среды и может оказаться, что оно отклонится от того направления, которое было ему первоначально задано. «Мы не можем быть уверены в том, что результат действия будет соответствовать нашим намерениям, напротив, мы вправе серьезно сомневаться в этом».

Мы вынуждены поэтому отойти от привычной линейной схемы предпринятое действие → полученный результат и признать нелинейность всякого действия, точнее, нелинейность связи этого действия и его результата (последствий). «Как только индивид предпринимает действие, каким бы оно ни было, оно начинает ускользать от его намерений, – поясняет Морен. – Это действие вливается во вселенную взаимодействий, и в конечном счете поглощается окружением, так что в результате может получиться даже нечто противоположное по отношению к первоначальному намерению. Часто действие возвращается бумерангом к нам самим».

6. Диалогический принцип заключается в установлении дополнительной, конкурентной, антагонистической связи между двумя противоположностями; он проходит красной нитью через сочинения Гераклита Эфесского, Блеза Паскаля, диалектику Гегеля. Лучше всего его иллюстрирует формула Гераклита «жить, умирая, и умирать, живя».

7. Принцип повторного введения познающего во всякий процесс познания. Этот принцип восстанавливает субъекта и отводит ему подобающее место в процессе познания. Не существует «зеркального» познания объективного мира. Познание есть всегда перевод и конструкция. Всякое наблюдение и всякое понятийное представление включают в себя знания наблюдателя, воспринимающего и мыслящего существа. Нет познания без самопознания, наблюдения без самонаблюдения.

Эпистемология сложного, т. е. эпистемологические принципы, надлежащие для познания сложного мира, обретают свою форму в ходе познания познания, которое включает в себя и познание пределов познания. Обнаружение противоречий и антиномий является для нас сигналом того, что мы сталкиваемся с глубинами реального. Познание познания свидетельствует о том, что мы познали всего лишь тончайшую пленку реальности. Единственная реальность, которая доступна нашему познанию, со-производится человеческим сознанием, силой его воображения. Реальное и воображаемое сотканы, сплетены воедино, образуют сложный комплекс нашего бытия, нашей жизни. Мы всегда «пробуждены» лишь частично, ибо обитаем в воображаемой, созданной нами самими реальности. Но мы не можем и полностью заснуть, ибо погрузиться в глубокий сон – значит растворить свое Я во Вселенной, полностью отдаться реальности, что невыносимо для человеческой личности.

Дело в том, что, как справедливо говорил англо-американский поэт Т. С. Элиот, «человеческий ум не может выдержать слишком много реального». Человеческая реальность сама по себе является полувоображаемой. Эта реальность строится человеком, и она является лишь частично реальной. Тайна мира – в нас самих, мы не придаем этому значения, и поэтому она остается для нас непостижимой.

Э. Морен раскрывает не только содержание метода познания сложного (рассмотренные выше фундаментальные принципы сложного мышления), но и его форму: как именно метод может применяться в познании и действии? Он показывает, что нет универсального метода. Нет алгоритма или программы познания. Метод – отнюдь не конкретная программа, а общая стратегия исследования и действия. Это означает, что метод определяет лишь общие направления поиска, сооружает некие маяки для познавательной и практической деятельности, которая развертывается всякий раз в соответствии с личностными мировоззренческими и исследовательскими установками и конкретным опытом того, кто его применяет. «Принципы сложного мышления не могут вам продиктовать программу познания, они могут до определенной степени продиктовать стратегию, – разъясняет Морен способ применения метода в одном из своих интервью. – Я говорю: “Помоги себе сам, и сложное мышление тебе поможет!”».

Нет и не может быть строгих и раз и навсегда данных рецептов для выбора пути познания и оптимального действия. Нужно прежде всего интериоризировать принципы познания сложного и быть способным их творчески применять. Метод познания сложного должен когерентно встраиваться в собственные знания и методологические предпочтения субъекта познания и действия. «Речь идет о том, чтобы адаптировать стратегию к вашему предмету познания, а не об универсальном методе. Идея стратегии, стало быть, является чрезвычайно важной, поскольку стратегия всякий раз видоизменяется в зависимости от наблюдений, накопленной информации и тех случайностей, с которыми вы сталкиваетесь». Морен надеется, что применяемый таким образом метод позволит построить наименее искаженную картину реальности. Метод – не заданный a priori путь, а прокладывание этого пути. У нас нет ключей, которые бы открывали дверцы сокровенных шкатулок, в которых хранятся научные истины. Метод формируется в процессе научного исследования, по мере накопления опыта, он формируется a posteriori. Развивая эту мысль, Эдгар Морен нередко цитирует слова испанского поэта Антонио Мачадо, который в 1917 г. писал: «Путник, твои следы и есть не что иное, как твоя дорога. Путник, у тебя нет дороги. Дорога строится по мере продвижения по ней».

 

5.3. Мышление в сложности (К. Майнцер)

Исследованию сложного мышления посвящена изданная в 2009 г. в России книга известного немецкого ученого К. Майнцера, выпущенная под названием «Сложносистемное мышление». Она стала настоящим событием для синергетического движения в России. В октябре 2009 г профессор Майнцер побывал в России, чтобы лично участвовать в презентации своей книги российскому научному сообществу. 13 и 15 октября он выступил с докладами в Российской академии государственной службы при Президенте РФ и в Российском государственном педагогическом университете им. А. И. Герцена на семинаре О. Я. Гелиха.

Профессор Майнцер является одним из ведущих специалистов в области исследований сложных систем, теории самоорганизации, теории хаоса и искусственного интеллекта с философской точки зрения в Германии и в мире. Он – президент Немецкого общества по исследованию сложных систем и нелинейной динамики и Директор междисциплинарной Академии им. Карла фон Линде, а также он возглавляет кафедру философии и теории науки в Мюнхенском техническом университете. Он – член ряда престижных международных научных организаций в Германии, Швейцарии и США. Автор более 20 монографий, в том числе «Сложность» (2008), «Креативный случай. Как в мире возникает сложное?» (2007), «Симметрия и сложность. Дух и красота нелинейной науки» (2005), «Философия компьютера» (2003), «ИИ – искусственный интеллект. Основы работы разумных систем»(2003).

Опубликованная в России книга является обобщающей. Недаром она выдержала пять изданий в Германии. В ней он суммирует свои многолетние размышления о том, как возможно мыслить о сложном, понимать сложное, управлять сложностью и прогнозировать пути эволюции сложного мира. Кратко суммирую идеи Майнцера.

Книга в оригинале имеет титул «Thinking in Complexity», что действительно труднопереводимо на русский язык. Thinking in complexity – это буквально «мышление в сложности», мышление о сложном мире, которое соразмерно сложности этого мира. Мы находимся внутри этого сложного мира, и сложность мира определяет характер и возможности нашего мышления: мышление само должно быть сложным, чтобы дать нам возможность постичь сложность мира. Мышление является продуктом, порождением сложного мира и с его помощью мы пытаемся понять мир изнутри его самого, его же собственными средствами. Свойства мира, который наделен сложностью, и свойства постигающего его мышления конгруэнтны. Как пояснил Майнцер в одной из моих личных бесед с ним, мышление в сложности (thinking in complexity) – это все равно что танец в дожде (dancing in the rain), подхватывающий интенции и ритм самого дождя и сливающийся с ним в одну неразличимую природу. Майнцер изначально сам писал эту книгу на английском языке, пытаясь использовать выразительные средства этого языка, что не столь характерно для немецкой профессуры, но отвечает современному тренду в развитии международной науки, ориентированной исключительно на публикацию результатов исследований в книгах и международных журналах на английском языке.

Майнцер подчеркивает, что методология сложных систем применима к системам самой различной природы, в том числе к человеческим и социальным системам, например, к финансовым рынкам, к сетям информации World Wide Web и т. п. Причем применение понятий теории сложных систем и нелинейной динамики не является редукционистским подходом к человеку и обществу. Для общества это не есть некий тип физикализма или социал-дарвинизма, для человека этот подход вовсе не отрицает специфику феноменов сознания, духа и свободы воли человека. Почему? Потому что применяемые математические модели или представления в их качественном виде свободны от их физического содержания, от понятий физики, в лоне которой преимущественно сформировались эти модели и представления. А также потому, что это всего лишь один из аспектов описания поведения человека и событий, феноменов общественной жизни – их описание с точки зрения универсальных паттернов поведения сложного в мире вообще. Майнцер особо акцентирует внимание, что это – не физикализм, а «междисциплинарная методология для объяснения возрастающей сложности и дифференциации форм посредством фазовых переходов».

Майнцер убедительно демонстрирует нам, что в настоящее время необходим переход от линейного мышления к мышлению нелинейному. Мы приходим к осознанию, что природа, по выражению Яна Стюарта, «безжалостно нелинейна». Нелинейность означает наличие «тяжелых хвостов» в функциях распределения вероятностей, а значит, существует вероятность свершения даже маловероятных событий. Экстремальные события – скорее норма, чем исключение для сложного мира, в котором мы живем. Нелинейность означает возможность разрастания флуктуаций (эффект бабочки). Нелинейная система проходит через состояния неустойчивости и чувствительным образом зависит от начальных условий: малые события, незначительные отклонения, флуктуации могут привести к колоссальным последствиям. Синергетические эффекты нелинейных взаимодействий не могут быть предсказаны в их отдаленных следствиях. Кроме того, нелинейность означает масштабную инвариантность, самоподобие, вложенность структур мира как в их пространственном, так и во временном аспекте.

Социальные инновации тоже можно рассматривать с точки зрения теории сложных систем. Динамика инноваций предстает, по Майнцеру как социодинамика с аттракторами. Инновации проходят в своем развитии определенные жизненные циклы. На первоначальной стадии рост незначителен: новый продукт, новая технология, новый способ жизни утверждают себя, что связано с большим сопротивлением со стороны старого, устоявшегося, общепринятого. Затем потребность в новом социальном продукте или технологии резко возрастает, ее рост, признание и скорость диффузии в обществе значительно увеличиваются. На третьей стадии жизненного цикла рост замедляется, стагнируется и даже может наблюдаться некоторый спад интереса к инновации, ее значимости в жизни общества. Продолжительность жизни социальных инноваций зависит от многих факторов: и от радикальности самой инновации, и от сегодняшнего умонастроения в обществе, и от наличных трендов в развитии социальных технологий и изменении социальных ожиданий. Компании, культивирующие и поддерживающие социальные инновации, вытесняют с рынка те компании, которые не способны к инновациям, слепы к запросам завтрашнего дня.

Майнцер обращает внимание на описанный Й. Ф. Шумпетером феномен сгущения, или «роения» инноваций. Этот феномен проявляется и в современной культуре, и в истории развития культуры, когда рождались плеяды талантов. Например, XVIII и XIX вв. в Германии – время расцвета творчества поэтов-романтиков, возникновения и расцвета немецкой классической философии, XIX век в России – время творчества великих русских писателей, в результате чего Россия заняла одно из первых мест в мировой литературе. С точки зрения нелинейной динамики этот феномен может быть объяснен как проявление нелинейности развития культуры, прохождение через моменты обострения, сменяемые более спокойным, плавным развитием. Цикличность развития и вложенность циклов (разномасштабность циклов, когда циклы накладываются на циклы) характерны для сложных самоорганизующихся систем самой разной природы.

Благодаря нынешнему проникновению в понимание динамики сложных систем возникают новые подходы в теории управления и прогнозировании (исследовании будущего). Они исходят из понимания недостаточности теории рационального выбора, или рационального действия (theory of rational choice/action). Последняя была до сих пор господствующей парадигмой в микроэкономике, политической науке и социологии. Как показывает Майнцер, эта теория подвергается ныне серьезной критике. Ошеломляющая сложность мира, возрастание темпа экономических, геополитических, социальных изменений, неопределенность, смутность, неясность будущего (будущее как fuzzy future) вынуждают человека как актора социального действия быть более гибким, уметь подстраиваться под ситуацию и изменять свою стратегию в зависимости от изменяющихся условий. Происходит концептуальный сдвиг от теории чисто рационального выбора к теории ограниченной рациональности (bounded rationality), в которой учитываются интуитивные, импульсивные, внерациональные факторы принятия решений, личный опыт субъекта экономического действия, его неявное знание. Понимание макроэкономических трендов невозможно без микроэкономического анализа, а теория сложных систем как раз и пытается понять закономерности связи системы как целого и системы на уровне ее элементного строения, общие паттерны рождения порядка из беспорядка. В микроэкономике приобретает ценность когнитивный подход. Принимая решения, субъект экономического действия вынужден учитывать разнонаправленные ценностные векторы, факторы риска, использовать свою личную интуицию и эвристики, сложившиеся на основе накопленного опыта.

Наконец, Майнцер говорит о необходимости развития новой технологии – управления сложностью или контролируемой эмерджентности. Более разработанной и в высокой степени востребованной является современная технология управления рисками, причем не только экономическими и финансовыми рисками, но и социальными, геополитическими, гуманитарными и т. п. В последнее время все чаще стали говорить и об управлении будущим, а именно о конструировании желаемого, наиболее благоприятного и вместе с тем достижимого будущего. Если мы понимаем закономерности поведения, эволюции и коэволюции сложных систем, то почему бы не использовать это знание на пользу человека и человечества – для управления сложностью?

Во-первых, понимая закономерности сборки эволюционного целого из частей, закономерности нелинейного синтеза, можно выбирать и конструировать систему с желаемыми ее свойствами как целого, предвидеть то, что не поддается предвидению, осуществлять контроль над возникающими эмерджентными, холистическими свойствами, по крайней мере, в инженерной практике.

Во-вторых, зная параметры порядка и тренды развития социальных систем, можно стимулировать выход на предпочтительные пути эволюции, к желаемым целям, структурам-аттракторам; как пишет Майнцер, «мы имеем шанс воплотить в жизнь благоприятные тенденции».

В-третьих, мы имеем возможность объединить свои усилия, скооперироваться на этом пути, сокращая зигзагообразный исторический путь и достигая экономии индивидуальных затрат и усилий. Кооперация в социальной системе дает синергийные эффекты, когда работа целого существенно эффективней, чем деятельность каждого члена или подструктуры, вступившей в кооперацию. Глобальная кооперация позволяет обеспечить устойчивое развитие и устойчивое будущее сверхсложным геополитическим, культурным и информационным системам мира.

Итак, сложное мышление – это мышление о сложном или мышление в сложности. Сложное мышление нам необходимо, чтобы постигнуть сложность мира, сложность сложных систем. «Главными характеристиками сложных систем являются холизм, самоорганизация, эмерджентные свойства, способность к адаптации». Сложное мышление включает в себя много смыслов, в том числе его целостность (холистичность), нелинейность, эволюционность, спонтанность, чувствительность к инновациям (креативность). Мысль должна соответствовать сложности и творческим возможностям мира, быть им релевантной, именно тогда будут эффективными и наше мышление, и наше действие.

 

5.4. Нелинейность письма

Еще одной демонстрацией когнитивной сложности является нелинейность письма. При создании текста сочинения, в процессе словесного творчества устанавливаются нелинейные связи кодетерминации. Сочинение изменяет автора. Как говорит Поль Валери, «творец – это тот, кто творим», кто отдается работе и, создавая что-то значимое, превращается, по сути, в иного человека. «Сочинение – это трансформация автора. При каждом движении, которое им предпринимается, он видоизменяется. А когда сочинение закончено, оно еще раз обратно воздействует на его автора. Он оказывается (например) тем, кто был способен его создать».

Создание произведения Валери сравнивает с ростом дерева, а рост дерева есть как бы падение возможного в бытии. Почти всё зря, почти всё малоплодотворно и бесполезно, и лишь немногое из того, что выпадает, остается на бумаге и кристаллизуется в результате нелинейного и синтетического роста мысли. Зато, если случается так, что сочинение вышло слишком хорошим, оно терят своего автора. Сочинение пожирает автора. Имя автора становится ненужным довеском к сочинению, которое обретает собственную жизнь.

Нелинейно само письмо. Нелинейно сложены продукты словесного творчества. Причем сильная нелинейность характерна для ярких образцов словесного творчества, в особенности для поэзии. «Поэзия представляет собой действительно нелинейное использование языка, где вложенный смысл больше, чем сумма частей» (Лангтон).

Нелинейный стиль письма, стихосложения характерен для М. Цветаевой. Это подметил И. Бродский, который поясняет нам: «Фраза строится у Цветаевой не столько по принципу сказуемого, следующего за подлежащим, сколько за счет собственно поэтической технологии, звуковой аллюзии, корневой рифмы, семантического enjambement [франц. «текучая строка». – Е.К.], etc. То есть читатель всё время имеет дело не с линейным (аналитическим) развитием, но с кристаллообразным (синтетическим) ростом мысли».

Нелинейным делается письмо, когда оно насыщено ментальными и чувственными образами, мыслеобразами, метафорами, которые выполняют синтетическую функцию. Метафоры позволяют соединить несоединимое или пока не соединенное, и тем самым они часто выступают в качестве исходного пункта для прироста нового знания и/ или открытия новых смыслов.

Ведь известно, что, скажем, в науке новое нередко первоначально возникает в форме метафоры или в виде некоего мысленного образа и лишь затем, в случае успешной разработки некоей теоретической области, встраиваясь в систему знания, обретает научно-теоретическую форму. Введение в текст неологизмов и нетрадиционное использование общепринятых понятий, содержащее метафорические оттенки, расширяют поле смыслов и как бы приглашают читателя как сотворца к возможным толкованиям и перетолкованиям излагаемого автором и совместному размышлению над существом рассматриваемых проблем.

Нелинейность письма, которая в высшей степени характерна лишь для языка поэзии, связана, на мой взгляд, с креативной активизацией холистических, целостных свойств языка, с желанием акцентировать внимание на многозначности и многоуровневости вложенных творцом текста смыслов и их возможных истолкований читателем, со стремлением отразить в своеобразной ритмике текста смену направленности и темпов развития процессов во Вселенной, а также с подчеркиванием сложности и нелинейности создания текста и его последующего прочтения, с инициированием нелинейных обратных связей между сочинителем и читателем, между чтением и перечитыванием текста, между поиском смысла и переосмысливанием проблем.

Чтение, как говорила М. Цветаева, есть соучастие в творчестве, ибо без соучастия не будет постижения смысла произведения. Смысл созданного произведения, как подчеркивал П. Валери, потенциален. Он открывается и создается читателем, причем каждым из них по-разному, сообразно с его душевным строем и ментальными предпочтениями. «“Значение” написанного сочинения чисто потенциально – это то, что из него может извлечь читатель, сообразно своему голосу, своему интеллекту, своему состоянию и т. д. Это почва для культивирования». Здесь опять имеет место принцип взаимного предоставления возможностей, кодетерминации, сотворчества, сорождения и взаимного пробуждения, энактивации.

Автор-сочинитель предоставляет возможности читателю поразмышлять над проблемами, раскрыть ясные или латентные, подспудные смыслы созданного текста. А читатель предоставляет возможность сочинителю высказаться, пребывает в ожидании, ибо сочинитель нуждается в читателе. Всякое произведение должно быть адресовано кому-то, хотя бы кому-то одному, и только тогда оно будет адресовано всем.