За те годы, которые Тиберий провел в непрерывных походах то в Паннонии, то в Германии, и в Риме многое изменилось. Прежде всего, большие перемены, влияющие на положение Тиберия в государстве, случились в семье Августа. Внук принцепса Агриппа Постум, усыновленный им вместе с Тиберием, и как прямой потомок, и как молодой человек имел явные преимущества перед сыном Ливии. Однако он жестоко разочаровал правителя. В нем обнаружились не просто вздорные, но явно опасные качества психически нездорового человека. Светоний писал о прогрессирующей потере рассудка внуком Августа. Веллей Патеркул прямо указывал на редкую порочность ума и духа сына Агриппы и Юлии Старшей. Тацит же характеризует его как молодого человека «с большой телесной силой, буйного и неотесанного, однако не уличённого ни в одном преступлении». Агриппа Постум, должно быть, совершенно не желал внимать увещеваниям деда и меняться к лучшему. Потому Август, разочаровавшись в конец в усыновленном внуке, сослал его из Рима в Сурент (совр. Соренто близ Неаполя). Случилось это в 7 г., в самый разгар Паннонской войны, ведомой Тиберием.

Два года спустя, получая постоянно известия об Агриппе, «который не становился мягче и с каждым днем все более терял рассудок», Август приказал перевезти ссыльного внука на остров Планазию в Тирренском море. Здесь злосчастный Агриппа был заключен под стражу. Потеряв надежду на исправление внука, Август даже добился специального постановления сената о пожизненном его заключении на этом острове. Таким образом Агриппа Постум был вычеркнут из числа наследников Августа.

В 8 г. семейную драму Августа усугубила и внучка его Юлия Младшая. Похоже, она нравом своим пошла не в достойного отца своего Марка Випсания Агриппу, но в беспутную мать Юлию Старшую. Ее любовная связь с Децимом Юнием Силаном привела в ярость Августа, и он сослал внучку на остров Тример (совр. Тримити) в Адриатическом море близ Апулии, юго-восточной оконечности Италии. Любовник Юлии был принужден к самоубийству. Ребенка Юлии, родившегося уже в ссылке, Август не пожелал ни признавать, ни воспитывать. Гнев его против недостойной внучки был столь велик, что он даже приказал разрушить до основания роскошный дворец Юлии Младшей, стоивший немалых денег. Нет в Риме места гнездам разврата!

Теперь Август потерял всякую опору в потомстве и на любое упоминание об Агриппе Постуме или о дочери и внучке со стоном восклицал:

«Лучше бы мне и безбрачному жить и бездетному сгинуть!»

С опалой и ссылкой Юлии Младшей совпала ссылка в далекие Томы на берега Черного моря в провинцию Нижняя Мезия (совр. Констанца в румынской Добрудже) знаменитого поэта Овидия. В чем причина этой расправы с высокоталантливым поэтом, бывшим одним из ярчайших явлений «золотого века» римской литературы? Никаких официальных обвинений Овидию предъявлено не было, и потому по сей день это событие окутано тайной. Историки уже более двух тысяч лет могут только гадать о причинах случившегося. Часто делался вывод о связи ссылки Овидия с его творчеством. Якобы Август в шуточно-эротических элегиях Овидия «О косметических средствах для женского лица», «Искусство любви», «Лекарство от любви» увидел насмешку над собственной семьей, где дочь и внучка его погрязли в разврате. Но ведь Август никогда не пытался помешать распространению сочинений Овидия. Да и нелепо подозревать Овидия в попытке обесславить семью Августа подобным образом. Дочь и внучка его сами это сделали, и эротические безадресные стихи Овидия здесь совершенно не причем. Август не мог этого не понимать. Могли ли быть у ссылки Овидия политические причины? Тоже непонятно. Пятидесятилетний Овидий к этому времени оставил свою карьеру в сенате и никакой политической деятельностью не занимался. Есть, правда, версия, что, не занимаясь политикой явно, Овидий имел причастность к тайным политическим делам. Якобы он входил в число круга лиц, склонявших Августа к примирению с Агриппой Постумом и его возвращению в Рим в качестве полноправного наследника. Люди эти совершенно не жаловали Тиберия, бывшего для многих человеком непонятным и преисполненным скрытых порочных наклонностей. Сильные качества Тиберия — военные таланты, твердость, решительность — могли обещать будущему правлению только большую жесткость, далеко не всем желанную. С этой точки зрения не шибко умный Агриппа Постум мог представляться более удачным выбором, поскольку его недоброжелатели Тиберия надеялись подчинить своему влиянию.

Здесь могла быть и попытка пресечь чрезмерное влияние на Августа матери Тиберия Ливии. Ведь в самой ссылке Агриппы Постума Тацит прямо обвинял супругу императора.

Что это был за заговор, да и был ли он на самом деле, имел ли к нему отношение Овидий — все это нам неизвестно, ибо римские историки никаких сведений до нас не донесли. Потому у историков времен новейших остается широчайший простор для разного рода предположений и утверждений, единых в одном: ни на какие реально известные факты они не опираются.

Для нас же семейная трагедия Августа важна, прежде всего, своим главным последствием: единственным человеком, могущим сменить престарелого Августа во главе Римской империи, был Тиберий Клавдий Нерон, после официального усыновления носивший имя Тиберия Юлия Цезаря. Другого легитимного преемника у Августа ныне быть не могло.

Тиберий тем временем наконец-то отпраздновал свой давным-давно заслуженный триумф. Он был достоин славных воинских деяний великого полководца. Веллей Патеркул, сам со своим братом в триумфе Тиберия участвовавший, писал об этом знаменательном событии: «По возвращении в Рим он отпраздновал над паннонцами и далматами триумф, уже давно назначенный, но отложенный по причине непрекращающихся войн. Кто бы удивился великолепию триумфа, если это касается Цезаря? Кто бы, право, не восхитился расположением фортуны? Ведь были только слухи, что все самые известные вражеские вожди не убиты, а во время триумфа мы увидели их в цепях! К этому были причастны я и мой брат, сопровождая колесницу сзади знаменитых мужей, удостоенных выдающихся наград».

Подробности триумфа Тиберия до нас донес Светоний:

«Вернувшись через два года из Германии в Рим, Тиберий отпраздновал отложенный триумф в сопровождении легатов, по его настоянию награжденных триумфальными украшениями. Но прежде, чем повернуть на Капитолий, он сошел с колесницы и преклонил колена перед отцом, возглавлявшим торжество. Батона, паннонского вождя, он наградил щедрыми подарками и отправил в Равенну в знак благодарности, что тот однажды позволил ему вырваться из теснин, где он был окружен с войском. Потом он устроил для народа обед на тысячу столов и раздачу по триста сестерциев каждому. На средства от военной добычи он посвятил богам храм Согласия, и потом храм Кастора и Поллукса от имени своего и брата».

Здесь мы очередной раз видим полководца, умеющего и ценить, и вознаграждать по достоинству своих соратников. Триумфальные украшения для легатов, выхлопотанные у Августа — свидетельство этого. Не может не вызвать уважение и великодушие Тиберия к побежденному врагу. Мятежный Батон получил щедрые дары перед отъездом в Равенну, где проживание никак не было для него в тягость. Узнаем мы и любопытную подробность далматской кампании Тиберия, где однажды в горных теснинах он даже попал в окружение и тогда великодушие проявил Батон Далматик, что и вызвало ответное великодушие Тиберия, когда Марс благоприятствовал ему уже. Характерна и почтительность триумфатора к Августу, выразившаяся в коленоприклонении, триумфальной римской традицией до сей поры никак не предусмотренном. Достойна уважения и память Тиберия о покойном брате, от имени которого, как и своего собственного он посвящает богам храм божественных братьев-близнецов Кастора и Поллукса.

Триумф 12 г. — вершина и окончание военной деятельности Тиберия. На шестнадцатом году своей жизни, отправляясь на войну в Кантабрию, он начал служение римским божествам войны Марсу и Беллоне, тридцать семь лет спустя, вернувшись из Германии, триумфально подвел ему итог. Итог, безусловно, выдающийся. Пусть на его счету не было блистательных сражений, подобных победе Сципиона Африканского над Ганнибалом при Заме в 202 г. до Р.Х., сокрушению Эмилием Павлом военного могущества Македонии при Пидне в 168 г. до Р.Х., победам Мария над кимврами и тевтонами при Аквах Секстиевых и Верцеллах в 102 и 101 гг. до Р.Х., но итоги его военной карьеры, тем не менее, впечатляют. Он подчинил Риму альпийские и предальпийские земли, Рецию, Норик и Венделику. Покорение Далматии и Паннонии с последующим подавлением там грандиозного мятежа немногим уступают завоеванию Гаем Юлием Цезарем «Косматой Галлии». Он первым из римских полководцев соединил под единым командованием боевые действия на суше и на море в Германии. И действия эти были победоносны. Не забудем, что и море Северное досель было неведомо римлянам — выход Друза в залив Зайдерзее всего лишь эпизод, пусть и славный. Установленная им граница империи по Эльбе — предел продвижения римских владений в Германии. Одновременное нападение на царство Маробода с двух сторон — образец стратегии, а приближение римских армий на равное расстояние к расположению врага после начатого похода — блестяще продуманная и осуществленная тактика ведения войны под общим руководством Тиберия. Только внезапный мятеж в Паннонии спас тогда царство Маробода от разгрома и лишил Тиберия, быть может, самой блестящей его победы. Не забудем и о спасении им положения дел в Германии после гибели легионов Квинтилия Вара в Тевтобургском лесу. Не по вине Тиберия Рим утратил только что заслугами сначала Друза, а потом, главное, его самого присоединенные германские земли от Рейна до Эльбы. Но он отстоял границу по Рейну, не дав беде ворваться в Галлию. Не забудем и самое главное достоинство Тиберия-полководца: беспримерную заботу о войске, о здоровье солдат и командиров, исключительное стремление и замечательное умение избегать на войне жестоких потерь в своем войске. Сбережение жизни солдата — качество воистину великого полководца. Далеко не все победоносные воители в истории могут качеством этим похвалиться. Отметим и гибкость Тиберия военачальника. Склонный к самостоятельным решениям, полагающийся только на себя, он, когда это стало необходимым, делится военными замыслами с соратниками и прислушивается к их мнению. Добавим к этому его образцовую распорядительность, организованность, умение поддерживать порядок, не притесняя при этом солдат чрезмерной жесткой дисциплиной, и великодушие к провинившимся. Вспомним и о личном его мужестве на войне, неприхотливости в походной жизни — чертах традиционных для лучших римских военачальников.

В целом же справедливым представляется поместить имя Тиберия-полководца рядом с такими славными сынами римского народа, как победитель Ганнибала Сципион Африканский, завоеватель Македонии Эмилий Павел, покоритель Карфагена Сципион Эмиллиан. В этом же ряду такие победоносные воители, как Гай Марий, Луций Корнеллий Сулла, победитель Митридата и Тиграна Великого Луций Луциний Лукулл. Завоевания же Тиберия, пусть и уступают, но все же сравнимы с завоеваниями Помпея Великого и Юлия Цезаря.

Что является особой, совершенно неповторимой чертой Тиберия-полководца, так это отсутствие какого-либо тщеславия. Никогда не хвалился Тиберий своими победами и завоеваниями. Став императором, владыкой Римской империи, он мог без труда заставить историков прославлять его великие деяния. Тем более что право на это он имел. Но Тиберий проявил здесь удивительную для римлянина скромность. Потому и справедливо говорить о недооценке его как великого полководца в римской истории.

Да, о победах Тиберия и его военных заслугах писали и Беллей Патеркул, и Светоний, и Дион Кассий. Как видному полководцу ему отдавали должное исследователи этой эпохи и его биографы Э. Гримм, Д. Бейкер, Г. Сивере, М. Чарльзворт, Ф. Марш, Ч. Смит, Д. Пиппиди, Е. Чиачери, Е. Корнеманн, Р. Сигер, К. Крист, Л. Остерман, А.Б. Егоров и многие другие. Но в первый ряд тех, кто создал славу и могущество Рима, его ставить все же не принято.

Итак, триумф стал венцом и одновременно завершением военной деятельности Тиберия. Более не суждено было ему вести свои легионы в бой. Ему теперь предстоял другой поход — поход за высшей властью. В том, что она ему суждена, в Риме уже мало у кого были сомнения. В следующем после Паннонского триумфа 13 г. консулы внесли в сенат закон, согласно которому Тиберий получал наряду с Августом проконсульские полномочия и право производства переписи. Теперь провинции оказывались под совместным управлением Августа и Тиберия. Разумеется, все это происходило по воле самого принцепса, понимавшего, что Тиберий — единственный его возможный преемник и потому статус его должен быть соответствующим образом законно оформлен. Трибунские полномочия делали Тиберия вторым человеком в Риме, проконсульские — в провинциях. Право производства переписи давало возможность ознакомиться с состоянием дел во всей Римской империи от Атлантики до Кавказа и Месопотамии, от лесов Германии и до североафриканской пустыни. Важнейшими же обстоятельствами, заставлявшими римлян пристально приглядываться к Тиберию как к будущему властителю Римской державы, были возраст и здоровье Августа.

Потомок Октавиев могучим здоровьем от природы не отличался, но, осознавая это, вел образ жизни, позволивший ему дожить до середины восьмого десятка. Не самое частое долголетие в те времена! Потому естественны были волнения римлян. Четыре с лишним десятилетия они привыкли к жизни под властью одного человека, а тут приближалось неизбежно время, когда, согласно природе, он оставит и власть, и этот мир. Как жить далее, да еще и при новом правителе?

Состояние умов и палитру настроений в Риме тех лет подробно изложил Публий Корнелий Тацит в своих «Анналах»:

«Итак, основы государственного порядка потерпели глубокие изменения, и от общественных установлений старого времени нигде ничего не осталось. Забыв о еще недавнем всеобщем равенстве, все наперебой ловили приказания принцепса; настоящее не порождало опасений, покуда Август, во цвете лет, деятельно заботился о поддержании своей власти, целостности своей семьи и гражданского мира. Когда же в преклонном возрасте его стали томить недуги и телесные немощи и стал приближаться его конец, пробудились надежды на перемены и некоторые принялись толковать впустую о благах свободы, весьма многие опасались гражданской войны, иные — желали ее. Большинство, однако, на все лады разбирало тех, кто мог стать их властелином: Агриппа — жесток, раздражен нанесенным ему бесчестием и ни по летам, ни по малой опытности в делах непригоден к тому, чтобы выдержать такое бремя; Тиберий Нерон — зрел годами, испытан в военном деле, но одержим присущей роду Клавдиев надменностью, и часто у него прорываются, хотя и подавляемые, проявления жестокости. С раннего детства он был воспитан при дворе принцепса; еще в юности превознесен консульствами и триумфами; и даже в годы, проведенные им на Родосе под предлогом уединения, а в действительности изгнанником, он не помышлял ни о чем ином, как только о мести, притворстве и удовлетворении тайных страстей. Ко всему этому еще его мать с ее женской безудержностью: придется рабски повиноваться женщине и, сверх того, двоим молодым людям, которые какое-то время будут утеснять государство, а когда-нибудь и расчленят его».

Прелюбопытная картина настроений в Риме в последние года Августа. Кто-то вспомнил об утраченной республиканской свободе, кто-то даже возжелал гражданской войны во имя ее возрождения, очевидно. Но большинство, понимая неизбежным сохранение уже устоявшегося единовластия, озабочено главным: кому быть преемником Августа и каково будет римлянам при правлении этого преемника. Что и говорить, настроения римлян выглядели безнадежно далекими от социального оптимизма.

Агриппу Постума, как мы видим, из числа претендентов на высшую власть все же не сбрасывали. Как-никак кровный внук, да и вдруг Август подобреет, если молодой человек хоть немного образумится. Но вариант молодого родственного преемника, так замечательно сработавший после гибели Цезаря в исполнении восемнадцатилетнего Октавиана, на сей раз был невозможен. Агриппа ничем не походил на деда в молодости. А высшая власть в руках неопытного, да еще и весьма порочного юнца — беда для империи. Тиберий подходит по всем статьям, но римляне крайне недоверчивы к его человеческим качествам. Надменный аристократ, человек замкнутый, молчаливый, скрытный, кто знает, что у него на уме на самом деле? Пусть пока никаких явных пороков за ним не замечено, вроде как склонен он к жестокости. Фактов нет, так значит она просто до поры до времени подавлена, а с приходом к власти все скрытое, подавленное всенепременно прорвется. Не умел искать Тиберий любви народной, не желал заигрывать с общественным мнением — так вот и результат. А тут еще и ссылку на Родос ему припоминают. Все, такую беду пережившие, люди озлобленные, отмщения жаждущие. А власть — наилучшее средство для удовлетворения этих тайных порочных страстей. А кто рядом с Тиберием? Его мать Ливия. Ей молва и так уже наприписывала погубление молодых Цезарей, зловредное влияние на Августа. Говорят, сын ей полностью покорен, а это уже означает, что Рим окажется под властью злобной старухи. Куда уж хуже?

Даже племянника усыновленного и родного сына Тиберия молва не щадит. Кто знает, что на уме у Германика и Друза? Ливии под семьдесят, сам Тиберий на середине шестого десятка… А как уйдут они из жизни один за другим? Вот тогда-то молодые Цезари потешат свое властолюбие и, глядишь, само государство расчленят, не умея найти общего языка для его блага.

Усугубляли недобрую молву и слухи о плохом на самом деле отношении Августа к Тиберию. О них рассказывает Светоний:

«Я знаю, что есть ходячий рассказ, будто после тайной беседы с Тиберием, когда тот ушел, спальники услышали голос Августа: «Бедный римский народ, в какие он попадет медленные челюсти!»

Небезызвестно мне и то, что по некоторым сообщениям Август открыто и не таясь осуждал жестокий нрав Тиберия, что не раз при его приближении он обрывал слишком веселый или легкомысленный разговор, что даже усыновить его он согласился только в угоду просьбам жены и, может быть, в тщеславной надежде, что при таком преемнике народ скорее пожалеет о нем».

И в слухах, приводимых Светонием, явно появляется зловещий образ Ливии. Она и только она принудила бедного Августа усыновить Тиберия! На деле Ливия даже не смогла добиться возвращения сына из ссылки. Это, как мы помним, случилось лишь благодаря перемене настроения молодого Гая Цезаря. Что до самого усыновления, то у Августа здесь после смерти одного за другим обоих усыновленных внуков выбора, собственно-то и не было. Лучший полководец империи, приобщенный к делам государства, в цвете лет находящийся — в ком еще видеть лучшего преемника? Тиберий заслужил усыновление не интригами Ливии, но своими значимыми для Рима победами. При таком полководце, да еще и в делах гражданских сведущем, государство римское не должно потерпеть ущерба. Что есть главная заповедь высший должностных лиц Рима во все времена? Республиканская эпоха, когда исполнительную власть возглавляли два избранных консула, так озвучила ее: «Videant consules ne quid Respublica detuementi capiat» — «Да наблюдают консулы, дабы государство не потерпело какого-либо ущерба».

Тиберий — наилучшая кандидатура в окружении Августа. Да и недоброжелатели его не могут отрицать испытанности Тиберия в военном деле, а зрелость для правителя очевидное достоинство.

Любопытно, что ни Тацит, ни Светоний не приводят порочащих Тиберия слухов, говорящих о действительной его и всем известной слабости — пристрастии чрезмерном к бодрящему дару благородной виноградной лозы. Пристрастие Тиберия к вину римские путники остроумно высмеяли, переделав его имя Тиберий Клавдий Нерон в Кальдий Биберий Мерон. Получилась забавная игра слов: Caldius — горячий, Biberius — от bibere (пить вино), merum — чистое, неразбавленное водой вино.

Вообще-то пристрастие к вину не было редкостью в римской военной среде. Лютые враги Марий и Сулла славились своей любовью к винопитию. Второй общий у них дар после полководческого. Весьма привержен к вину был Марк Антоний, да можно вспомнить и величайшего полководца всех времен Александра Македонского! Цезарь, правда, к вину был равнодушен, но в этом он примером Тиберию явно не служил. Главное же, пристрастие это никак не мешало Тиберию в его военных делах. Должно быть, он был из тех людей, о которых спустя почти два тысячелетия скажет баснописец Крылов: «По мне хоть пей, да дело разумей!»

Дело Тиберий разумел отменно, потому шутки на сей счет были, а клеймящих пристрастие к пороку обвинений не было. Тем не менее, популярности у римлян Тиберий не сыскал. Они его, правда, не часто-то видели. То он воевал в Альпах и Подунавье, то отправлялся сменить брата в Германии. Потом ссылка. Также малопонятная. То ли опала, то ли не пойми что. Вдруг — возвращение, приближение к Августу, новые походы. И вот, наконец, перед римлянами тот, кому суждено сменить дряхлеющего правителя империи. Тиберий непонятен как человек, потому подозрителен. Военные заслуги его велики, никто их не оспаривает, но это не гарантия хорошего правления. Иные доблестные воители пролили римской крови не многим менее вражеской. Не забудем и про темные происки Ливии, так добрых римлян тревожившие. Короче, не был Тиберий желанным преемником Августа в глазах значительной части римского народа. Но вот насколько сам Август был удручен дурными качествами Тиберия и был ли удручен на самом деле?

О недобром отношении Августа к пасынку говорят в основном слухи. Кто-то где-то что-то слышал… Но вот сохранились письма принцепса, к Тиберию обращенные, и в них неприязнь Августа к сыну Ливии явно не прослеживается. Отвечая еще молодому Тиберию, обеспокоенному публичными резкими отзывами о правящем императоре, Август писал: «Не поддавайся порывам юности, милый Тиберий, и не слишком возмущайся, если кто-то обо мне говорит дурное: довольно и того, что никто не может нам сделать дурного». 3десь доброе увещевание молодого человека, не искушенного должным образом в тонкостях августовой политики. Потом было и охлаждение их отношений после принуждения Тиберия к браку с Юлией. Был отъезд Тиберия на Родос, Августа разгневавший, потому в итоге обернувшийся подлинной ссылкой и очевидной немилостью. Но затем были выдающиеся военные победы над грозными врагами. Не зря ведь паннонскую угрозу в Риме сравнивали с пунической, а после гибели легионов Вара опасались повторения нашествия германцев, подобно нападению на римлян кимвров и тевтонов более чем столетней давности. И оба раза угрозы были отведены Тиберием, чего многомудрый и многоопытный правитель империи не мог не оценить. Человек подлинно государственного ума, каким и был Август, не мог не поставить пользу деяний Тиберия для Отечества превыше каких-то личных приязней и неприязней. Потому можно полностью довериться выводам Светония, усомнившегося в подлинности приписываемых Августу настроений выбрать преемника такого, чтобы все жалели об ушедшем правителе:

«И все-таки я не могу поверить, чтобы осторожнейший и предусмотрительный правитель в таком ответственном деле поступил столь безрассудно. Нет, я полагаю, что он взвесил все достоинства и недостатки перед народом и нашел, что его достоинства перевешивают, — тем более что и перед народом он давал клятву усыновить Тиберия для блага государства, и в письмах несколько раз отзывался о нем как о самом опытном полководце и единственном оплоте римского народа. Тому и другому я приведу несколько примеров из этих писем:

«Будь здоров, любезнейший мой Тиберий, желаю тебе счастливо сражаться за меня и за Муз: будь здоров, любезнейший мой друг, и, клянусь моим счастьем, храбрейший муж и добросовестный полководец». — «Я могу только похвалить твои действия в летнем походе, милый Тиберий: я отлично понимаю, что среди стольких трудностей и при такой беспечности солдат невозможно действовать разумнее, чем ты действовал. Все, кто был с тобой, подтверждают, что о тебе можно сказать словами стиха:

«Приходится ли мне раздумывать над чем-нибудь важным, приходиться ли на что-нибудь сердиться, клянусь, я тоскую о моем милом Тиберий, вспоминая славные строки Гомера:

«Когда я читаю и слышу о том, как ты исхудал от бесконечных трудов, то разрази меня бог, если я не содрогаюсь за тебя всем телом! Умоляю, береги себя: если мы с твоей матерью услышим, что ты болен, это убьет нас, и все могущество римского народа будет под угрозой. Здоров я или нет, велика важность, если ты не будешь здоров? Молю богов, чтобы они оберегли тебя для нас и послали тебе здоровья и ныне и всегда, если не вконец ненавистен им римский народ».

Светоний был императорским архивистом при Адриане и материалом своим владел отменно. Приведенные им цитаты из писем Августа не оставляют сомнений в осознанности и продуманности его решительного намерения видеть своим наследником именно Тиберия. Причина этого не столько трагические утраты в его семье, сколько личные достоинства и заслуги самого Тиберия. Для понимания этого Августу вовсе не были нужны уговоры Ливии и уж тем более ее темные происки и козни. Августу иной раз случалось ошибаться в том или ином назначении — пример тому наместничество Квинтилия Вара в Германии, — но вверить Римскую империю недостойному или малоспособному преемнику он не мог ни при каких обстоятельствах.

Исключительность тогдашнего положения в Риме вытекла из того, что у римлян отсутствовал исторический опыт такой вот семейной передачи высшей власти в государстве от правителя к преемнику. В далекие времена царского Рима система передачи единоличной власти сложилась после смерти основателя города легендарного Ромула. Дабы не возникало опасного междуцарствия и борьбы разных претендентов, сенаторы постановили, что народное собрание будет избирать царя, сенат утверждать этот выбор.Лишь тогда царь будет считаться законным правителем. Так и избирались римские цари. Исключение составил только царь Луций Тарквиний, захвативший власть силой и царствовавший без народного избрания и сенатского утверждения. Он в итоге и стал последним римским царем. После его свержения установилась республика и о единовластии римляне на столетия забыли.

Первым единовластным правителем Рима в результате гражданской войны стал Луций Корнелий Сулла. Он был избран диктатором — сенат покорно провел это избрание — «rei publicae constituendae causa». To есть диктатором для устроения республики. Срок полномочий здесь установлен не был, но Сулла не мыслил эту должность не только как наследственную, но даже как пожизненную. Потому за три года, устроив на свой лад политическую систему Римской республики, он счел свою историческую задачу выполненной и оставил свой высший пост ко всеобщему изумлению.

Гай Юлий Цезарь смотрел на обретенную им власть совсем иначе, нежели крепко нелюбимый им Луций Корнелий Сулла. Он брезгливо оценивал поступок исторического предшественника: «Сулла не знал и азов, если отказался от диктаторской власти». Сам Цезарь стал диктатором пожизненным — dictator perpetuus. Но, как известно, не вечное диктаторство было его заветной мечтой. В Цезаре враги его видели, для чего он сам давал немало оснований, человека стремящегося к царской власти. При римской исторической нетерпимости к царской власти над собой само подозрение в таких устремлениях было гибельным для честолюбца, то ли мечтавшего, то ли просто обвиненного в таковой мечте о царской диадеме. Царские амбиции Цезаря были пресечены двадцатью тремя ударами кинжалов и мечей заговорщиков-республиканцев. А поскольку великий Юлий так и не завершил создания своей политической системы, то никаких разговоров о преемственности за кем-либо его властных полномочий и речи быть не могло. Гай Октавий стал имущественным наследником Цезаря и обрел его имя, став Гаем Юлием Цезарем Октавианом. За власть же ему пришлось бороться долгих тринадцать лет.

Но вот ныне, готовясь к уходу в царство мертвых, Август должен был для сохранения созданий им системы управления Римской империей, предусмотреть передачу не столько имущественных, сколько властных прав своему наследнику. Не просто наследнику, но полноправному преемнику, будущему единовластному правителю Римской державы.

Август, однако, никакого закона о передаче высшей власти от одного правителя к другому не ввел. За это спустя восемнадцать с половиной столетий его упрекнул знаменитый французский историк Эрнест Ренан: «Август не исполнил долга истинного политика, оставив будущее на произвол судьбы. Без твердо установленного права престолонаследия, без точных законов об усыновлении, без закона об избрании императора, без всяких конституционных ограничений цезаризм оказался слишком тяжелым грузом на этом корабле без балласта. Самые ужасные взрывы были неизбежны».

При всей исторической справедливости упреков Ренана Август их не заслужил. Он мог установить твердые правила престолонаследия только будучи официальным монархом. Но весь смысл учрежденной им политической системы исключал прямые монаршие полномочия и титулатуру. Полнота единовластия Августа складывалась из ряда традиционных республиканских магистратур: принцепс — председательствующий в сенате, проконсул и верховный наместник всех провинций, народный трибун — защитник интересов простого римского народа. Включение старинного звания «император» в его полный титул означало новое понимание его. Ранее императорами провозглашались удачливые полководцы за наиболее блистательные победы. Такой императорский титул был и у Тиберия. Но включение его в полный титул Августа превращало его в верховного главнокомандующего всеми римскими легионами. Добавим к этому исключительное право принцепса со времени Августа чеканить золотую и серебряную монету, превращение его суда в верховную инстанцию для всех римских граждан и, наконец, звание «Отца отечества», превращавшее первое лицо государства в персону сакральную. Сакральный характер новой власти подчеркивало и само имя «Август», означавшее «умножающий», а также «возвеличенный богами». Вкупе все эти полномочия и превращали власть Августа в неограниченную. Римляне это прекрасно понимали, но легко с этим мирились, предпочитая «безопасное настоящее исполненному опасностей прошлому». Единовластие вывело Рим из многолетних гражданских войн, каковыми завершалась история республиканского правления. Октавиан, прекрасно памятуя о кинжалах, не пошел по гибельному пути Цезаря. Он предложил римлянам по-своему гениально задуманную и потому блистательно претворенную в жизнь монархию в республиканских одеждах. Собственно, он и провозгласил в 27 г. до Р.Х., что восстанавливает республику! Отсюда столь сложная система формирования высшей власти — совокупность ряда традиционных магистратур у одного человека. Потому и нельзя было изобретать никакого закона о престолонаследии. Формально-то престола не было. А дабы преемственность власти в лице Тиберия не выглядела делом чисто семейным, Август позаботился о его полномочиях. Будучи трибуном и проконсулом, Тиберий реально становился вторым лицом в государстве. Тем более что полномочия эти были утверждены за ним самым законным образом. Потому действия Августа по обеспечению преемственности власти в последние годы его жизни представляются продуманными и точными. Заслуги самого Тиберия делали его положение единственного воспреемника Августа безусловным. Даже очень не расположенный к Тиберию позднейший римский историк писал: «высшая власть в государстве была ему предоставлена не без основания».

Тем временем здоровье престарелого Августа все более и более ухудшалось. Усилились слухи о злодейском умышлении Ливии на его жизнь. Особо нападки на мать Тиберия усилила молва, что якобы «Август, открывшись лишь немногим избранным и имея при себе только Фабия Максима, отплыл на Планазию, чтобы повидаться с Агриппой, здесь с обеих сторон были пролиты обильные слезы и явлены свидетельства взаимной любви, и отсюда возникло ожидание, что юноша будет возвращен пенатам деда; Максим открыл эту тайну своей жене Марции, та — Ливии».

Слух этот, возможно, был порожден смертью Фабия Максима и причитаниями его жены на похоронах, осыпавшей себя упреками за некую вину в смерти мужа.

Недостоверность этого слуха очевидна. Ни один другой римский историк ничего не знает о поездке Августа к внуку на Планазию с целью примирения. Да и сам Тацит вынужден говорить всего лишь о слухе, подлинность которого никто так и не подтвердил. Да и могла ли случиться никем не замеченная поездка Августа на Планазию? Путь туда не дальний, но и не близкий. О такой отлучке было бы известно многим, а не одному лишь Фабию Максиму.

Что этот слух подогрело? Все та же неприязнь части римлян к Тиберию и желание видеть во главе государства молодого человека, прямого потомка Августа. Внезапная и труднообъяснимая смерть Максима могла быть воспринята как вынужденное самоубийство — вынужденное, разумеется, злыми происками Ливии. Марция была хорошо знакома с Ливией, могла ей довериться. Отсюда и трагедия несчастного Фабия, болтовней своей себя погубившего.

Таковы были слухи, а такой была историческая реальность: в 14 г. Август «вознамерился послать сына Тиберия в Иллирик, чтобы закрепить миром то, что завоевано оружием».

Доверив Тиберию важную миссию в им же недавно успокоенную провинцию, Август сам пожелал его проводить в дорогу и намеревался провожать его до города Беневента, как раз расположенного примерно на середине пути между Римом и Брундизием, портом на Адриатике, откуда морем лежал путь в Иллирик.

Для этой поездки, которой суждено было оказаться последней в его жизни, Август неожиданно пренебрёг многочисленными судебными делами в Риме. Когда жалобщики пытались его удержать в столице, то он даже воскликнул, что в Риме он больше не останется. Позднее эти слова стали зловещим предзнаменованием, поскольку вернуться в Рим Августу пришлось уже на погребальных носилках.

Из Рима Август отправился в приморский городок Астуру, а оттуда решил продолжить путь на юг морем. Впервые, вопреки своему обыкновению, он отплыл ночью — как раз был попутный ветер. Но морская прогулка не пошла старику на пользу: «От этого его прослабило: так началась его последняя болезнь».

Как часто в таких случаях бывает, Август не осознал опасности случившегося и решил, что отдых и развлечения восстановят его здоровье. Проплыв вдоль берегов Кампании, он достиг острова Капреи (совр. Капри), где у него была одна из любимых вилл. Там он провел четыре дня в отдыхе и увеселениях, почувствовал себя несколько лучше и вернулся на италийский берег. Далее события развивались так:

«Вскоре он переехал в Неаполь, хотя желудок его еще не оправился от перемежающих приступов болезни. Тем не менее, он посетил гимнастические состязания, учрежденные в его честь, и проводил Тиберия до условленного места; но на обратном пути болезнь усилилась, в ночь он слег, а Тиберия вернул с дороги. С ним он долго говорил наедине, а после этого уже не занимался никакими важными делами.

В свой последний день он все время спрашивал, нет ли в городе беспорядков из-за него. Попросив зеркало, он велел причесать ему волосы и поправить отвисшую челюсть. Вошедших друзей он спросил, как им кажется, хорошо ли он сыграл комедию жизни? И произнес заключительные строки:

Затем он всех отпустил. В это время кто-то только что прибыл из Рима; он стал расспрашивать о дочери Друза, которая была больна, и тут внезапно испустил дух на руках у Ливии со словами: «Ливия, помни, как жили мы вместе! Живи и прощай!»

Согласно Светонию, Тиберий успел вернуться и принять предсмертное напутствие Августа. О том же сообщает и Веллей Патеркул: «Август, заключив в объятия своего Тиберия, препоручил ему его и собственные дела и уже приготовился к концу, коли того требует рок; поначалу кое-как оправившись при взгляде и словах ободрения столь доброго человека, он вскоре, когда рок избавил его от всякой заботы, на семьдесят шестом году жизни, вернув небу небесную душу».

Иначе описывает эти дни Тацит: «Тиберий, едва успевший прибыть в Иллирию, срочно вызываться материнским письмом: не вполне выяснено, застал ли он Августа в городе Ноле еще живым или уже бездыханным. Ибо Ливия, выставив вокруг дома и на дорогах к нему сильную стражу, время от времени, пока принимались меры в соответствии с обстоятельствами, распространяла добрые вести о состоянии принцепса, как вдруг молва сообщила одновременно и о кончине Августа, и о том, что Нерон принял на себя управление государством». Близкие Тациту сведения сообщает и Дион Кассий. А вот Аврелий Виктор прямо указывает на Ливию как губительницу Августа. Вот что пишет он о смерти Августа: «Достигнув семидесяти семи лет, он умер от болезни в Ноле. Некоторые, однако, пишут, что погиб он от козней Ливии, боявшейся, что ей придется пострадать от сына падчерицы Агриппы, если он встанет у власти, потому что она из чувства ненависти, соответственного мачехам, добилась его ссылки на остров, а потом узнала, что он возвращен из ссылки».

Опять роковые козни Ливии! Зачем старушке было нужно избавляться от супруга, с коим прожила она более полувека и прожила, насколько это было возможно, в любви и согласии? Не будем здесь вспоминать порочные наклонности Августа, и как вела себя по отношению к ним Ливия, сама подбиравшая телесных утешительниц развратному мужу. Этим она, прежде всего, оберегла семью от возможных серьезных привязанностей Августа. Но вот то, как Август на смертном ложе вспомнил о ней в последний миг земной жизни, предельно красноречиво свидетельствует об истинной глубине их отношений.

Полагать, что Август отвергнет Тиберия ради возвращения в Рим непутевого внука, Ливия никак не могла. Уж она-то знала супруга и не должна была усомниться в приоритете для него государственных интересов. Тиберий как полководец и политическая фигура альтернативы в глазах Августа не имел. Сентиментальность Августу была совершенно чужда. Родственные узы никогда не заставляли его забывать о пользе государственной, и в отношении провинившихся родных он был беспощаден. Вспомним об обеих Юлиях. Их жизненный крах совсем не на совести Ливии, а случился по причине собственной глупости, неспособности сдержать или сохранить в допустимых пределах нравственную распущенность. И Ливии ли было не знать, что Агриппу Постума Август сам поставил в один ряд с дочкой и внучкой. Потому не мог быть Агриппа угрозой Тиберию-наследнику.

Но вот после смерти Августа личность Агриппы приобретала новое и явно нежелательное значение. Кровный внук Августа мог по определению стать центром притяжения сил, недружественных, а то и прямо враждебных Тиберию. Ведь и против Августа бывали заговоры, в истреблении одного из них участвовал по воле принцепса и сам молодой Тиберий. Это был урок, который правитель не случайно дал тому, кто мог когда-нибудь и сам оказаться у власти. Тиберий, конечно же, все это прекрасно помнил и знал: коль суждено ему будет возглавить империю, и ему не избежать политических противников, а значит и заговорщиков. Сам по себе ничтожный Агриппа в качестве орудия в чужих руках — опасность немалая. А вот в его отсутствие в чью пользу заговоры составлять? Кто легитимнее Тиберия на Палатине? Нет Агриппы — резко уменьшается опасность заговоров. И Тиберий, и Ливия знали это лучше всех.

Вот потому «первым деянием нового принципата стало убийство Агриппы Постума, с которым, застигнутым врасплох и безоружным, не без тяжелой борьбы справился действовавший со всей решительностью центурион. Об этом деле Тиберий не сказал в сенате ни слова: он создавал видимость, будто так распорядился его отец, предписавший трибуну, приставленному для наблюдения за Агриппой, чтобы тот не замедлил предать его смерти, как только принцепс испустит последнее дыхание. Август, конечно, много и горестно жаловался на нравы этого юноши и добился, чтобы его желание было подтверждено сенатским постановлением; однако никогда не ожесточался он до такой степени, чтобы умертвить кого-либо из членов своей семьи, и маловероятно, чтобы он пошел на убийство внука ради безопасности пасынка. Скорее Тиберий и Ливия — он из страха, она из свойственной мачехам враждебности — постарались убрать внушавшего подозрения и ненавистного юношу. Центуриону, доложившему, согласно воинскому уставу, об исполнении отданного ему приказания, Тиберий ответил, что ничего не приказывал и что отчет о содеянном надлежит предоставить сенату. Узнав об этом, Саллюстий Крисп, который был посвящен в эту тайну (он сам отослал трибуну письменное распоряжение) и боясь оказаться виновным — ведь ему было равно опасно и открыть правду и поддерживать ложь, — убедил Ливию, что не следует распространяться ни о дворцовых тайнах, ни о дружеских совещаниях, ни об услугах воинов и что Тиберий не должен умалять силу принципата, обо всем оповещая сенат: такова природа власти, что отчет имеет смысл только тогда, когда он отдается лишь одному».

К тому, о чем сообщает Тацит, близки и сведения Светония: «Кончину Августа он держал в тайне до тех пор, пока не был умерщвлен молодой Агриппа. Его убил приставленный к нему для охраны войсковой трибун, получив об этом письменный приказ. Неизвестно было, оставил ли этот приказ умирающий Август, чтобы после его смерти не было повода для смуты, или от имени Августа продиктовала Ливия, с ведома или без ведома Тиберия. Сам Тиберий, когда трибун доложил ему, что приказ исполнен, заявил, что такого приказа он не давал и что тот должен держать ответ перед сенатом. Конечно, он просто хотел избежать на первое время общей ненависти, а вскоре дело было замято и забыто».

Оба великих римских историка излагают события очень схоже. Потому фактическая канва случившейся трагедии очевидна. Что до трактовки — ни Тацит, ни Светоний прямо Тиберия не обвиняют, указывая скорее на Ливию. Тиберий, впрочем, здесь также выглядит скверно и симпатий поведение его никак не может вызвать. Наиболее интересным местом представляется предметный урок поведения правителя, данный Саллюстием Криспом Тиберию. Саллюстий пребывал в Риме при дворе Августа должно быть дольше Тиберия и потому лучше знал, как должен себя держать властитель в сложившейся трагической ситуации. Правитель империи ни перед кем не должен отчитываться. Отчетность по любому поводу перед сенатом — умаление принципата, а значит единоличной власти. Отчет в полном соответствии с природой власти дается только одному лицу — тому, кто правит государством.

Тиберий должен был быть благодарен Саллюстию Криспу за такой толковый и полезный урок. С этого времени у него не должно было быть сомнений, какова природа власти, им обретенной по смерти Августа.

Гибель Агриппы Постума очень напоминает трагическую судьбу Цезариона, сына Гая Юлия Цезаря и Клеопатры. Октавиан более всех чтил память великого Цезаря, он его единственный и законный наследник. Но сын Цезаря (если Клеопатра не лжет, что он именно его сын) в государстве — человек для правителя Рима опаснейший. Опаснее даже легионов Антония и флота Секста Помпея вместе взятых. Потому у Октавиана нет сомнений, как ему с нежелательным потомком Цезаря, потомком прямым, да еще и с царской кровью Птолемеев впридачу, должно обойтись. По крови Октавиан куда худороднее. Внучатый племянник, усыновленный в последний момент лишь из-за отсутствия в Риме более близких родственников… А тут — царственный сын, самой природой предназначенный к высшей власти. Рано или поздно недруги Октавиана должны были бы использовать имя истинного потомка божественного Юлия против того, кто обрел власть в гражданской войне. Потому судьба Цезариона была решена. Тиберий с его матушкой — не столь важно, кто как к этому делу руку приложил — в истории с Агриппой Постумом повторил Октавиана, приказавшего убить Цезариона. Тот, правда, в своем поступке был откровенен и не таился. Не из соображений честной открытости, разумеется, но дабы всем показать, что ничье и никакое родство его в борьбе за сохранение власти не остановит.

Здесь уместным представляется привести мнение о судьбе Агриппы Постума Александра Сергеевича Пушкина, изложенное в его «Замечаниях на «Анналы» Тацита»: «Если в самодержавном правлении убийство может быть извинено государственной необходимостью, то Тиберий прав. Агриппа, родной внук Августа, имел право на власть и нравился черни необычайною силою, дерзостью и даже простотою ума — таковые люди всегда могут иметь большое число приверженцев — или сделаться оружием хитрого мятежника.

Неизвестно, говорит Тацит, Тиберий или его мать Ливия убийство сие приказали. Вероятно, Ливия — но и Тиберий не пощадил бы его».

Природа власти принципата Августа не давала надежды уцелеть его кровному внуку. В сложившейся ситуации несчастный юноша был обречен.

Прямо смерть Агриппы Постума никак не влияла на судьбу высшей власти в Римской империи. Ссыльный обитатель Планазии мог быть только предположительным орудием в руках возможных заговорщиков из числа недоброжелателей Тиберия, в своей нелюбви к нему дошедших до лютой ненависти. Право же Тиберия принять на себя полномочия ушедшего в мир иной Августа никто не оспаривал. Он был единственным преемником и совершенно законным. Потому в Риме не было никаких волнений. Напрасно умирающий Август волновался, спрашивая, нет ли в городе беспорядков, связанных с известием о его болезни. Столица империи была спокойна. Наиболее обеспокоенной выглядела верхушка римского общества. Трудности, перед ней стоящие в связи со случившемся, были очевидны: с одной стороны надо было скорбеть по ушедшему принцепсу, с другой — выразить ликование в связи с приходом к власти его преемника. Соединить скорбь с ликованием, слезы горя и слезы радости, причем важнейшим было пролить и те, и другие так, чтобы это было замечено, — дело не из легких. Главное, дело совершенно исторически непривычное. Первый Цезарь ушел из жизни не по своей воле. Потому одни ликовали открыто, другие скорбели скорее скрытно, ибо неясно было, чего ждать от нежданно возрождённой республики. Теперь все было иначе. Цезарь Август помер своей смертью, преемник его законный Цезарь Тиберий скорбит о покойном отце, своевременно его усыновившем. Надо поскорбеть вместе с ним, но не чрезмерно, дабы новый Цезарь не подумал, что слезы эти относятся к перспективам его будущего правления. Вот и принялись в Риме «соперничать в изъявлении раболепия консулы, сенаторы, всадники. Чем кто был знатнее, тем больше он лицемерил и подыскивал подобающее выражение лица, чтобы не могло показаться, что он или обрадован кончиною принцепса, или, напротив, опечален началом нового принципата; так они перемешивали слезы и радость, скорбные сетования и лесть».

Искусное соединение скорби по ушедшему Августу и ликования в связи с приходом к власти Тиберия, случившемся в Риме в те исторические дни 14 г., можно назвать первым в европейской истории применением узаконенной в Средние века чеканной формулы, сопровождавшей смену монарха: «Король умер! Да здравствует король!» Так вот стихийно была заложена традиция на тысячи лет европейской истории вперед.

Тиберий пока не был избран сенатом на должность принцепса, не вступил еще в законное наследство согласно завещанию Августа, но всеми уже воспринимался как глава государства. Наличие у него проконсульских и трибунских полномочий, каковые делали его вторым человеком при Августе, теперь законно воспринималось как право на высшую власть. Тиберий и вел себя соответственно. Он дал пароль преторианским когортам — императорской гвардии. Это была обязанность правителя. Он направил послания в войска, словно уже был принцепсом. Соответственно вели себя высшие должностные лица империи. Консулы Секст Помпеи и Секст Апулей первыми присягнули на верность Тиберию, затем приняли присягу у Сея Страбона, командующего преторианцами, а также у Гая Тиррания — префекта по снабжению Рима продовольствием. Потом присягнули сенат, войска, народ. Среди всего этого и раболепия, и покорства, и спокойного подчинения новым реалиям Тиберий оставался неспокоен. Не случайно всюду его сопровождали воины. Где бы он в Риме не оказался — везде рядом была вооруженная стража. Пятьдесят семь лет прошло со времени убийства Гая Юлия Цезаря. В Риме едва ли осталось много людей, помнящих то время. Но могли найтись отчаянные люди, из числа немногих до сих пор скорбящих о свободе времен республиканских, возмечтавшие о повторении дела Брута и Кассия. С этой точки зрения усиленная охрана не была излишней. Кроме того здесь просматривается демонстрация силы. Ей, впрочем, никто противиться в Риме и не собирался.

В то же время Тиберий старательно соблюдал все законные процедуры. Все дела в государстве начинались через консулов как в старые добрые времена республики. Сенат, заседание которого должно было узаконить его власть, он созвал, используя свои полномочия народного трибуна. На открытии заседания Тиберий, похоже, эффектно разыграл небольшой спектакль. Так пишет об этом событии Светоний: «В силу своей трибунской власти он созвал сенат и обратился было к нему с речью, но, словно не в силах превозмочь горе, воскликнул с рыданием, что лучше бы ему не только голоса, но и жизни лишиться, и передал речь для прочтения сыну своему Друзу».

После такой демонстрации превеликого горя Тиберий немедленно показал сенату, что жестко контролирует ситуацию. «К обсуждению он допустил только то, что имело прямое касательство к последней воле и к похоронам Августа». Прежде всего, было зачитано завещание Августа. Оно начиналось следующими словами: «Так как жестокая судьба лишила меня моих сыновей Гая и Луция, пусть моим наследником в размере двух третей будет Тиберий Цезарь».

Начало не лишенное двусмысленности: с одной стороны — Тиберий главный наследник, с другой — наследник, вынужденный роковыми обстоятельствами, смертью Гая и Луция Цезарей. Недруги Тиберия только укрепились в своих чувствах. Но главное свершилось — Тиберий официально объявлен главным наследником. Последняя треть наследия Августа отходила по завещанию вдове его, Ливии. Она также принималась в род Юлиев и получала имя Августы. В случае смерти Тиберия и Ливии Августы наследниками назначались внуки и правнуки почившего императора. Любопытно, что в их число входил двухлетний Гай, сын Германика, племянника Тиберия. Этому Гаю, вошедшего затем в историю под прозванием Калигула, суждено было сменить Тиберия во главе империи. Еще один племянник Тиберия — Клавдий станет преемником убитого заговорщиками Калигулы. Таким образом, завещание Августа упоминало наряду с Тиберием, непосредственным преемником, еще двух будущих правителей Римской империи.

Формально в завещании речь шла об имуществе покойного, но на сей раз все понимали, что суть его — преемственность власти.

Теперь осталось главное: Тиберий должен был официально стать принцепсом. Сенат был готов это сделать немедленно, но преемник Августа решил разыграть новый спектакль. На сей раз подлиннее и много серьезнее. Вместо благодарного согласия принять звание принцепса и тем самым подвести итог процессу приема высшей власти Тиберий «в ответ уклончиво распространялся о величии империи, о том, как недостаточны его силы. Только уму божественного Августа была под стать такая огромная задача; призванный Августом разделить с ним его заботы, он познал на собственном опыте, насколько тяжелое бремя единодержавие, насколько все подвластно случайностям. Потому пусть не возлагают на него одного всю полноту власти в государстве, которое опирается на стольких именитых мужей; нескольким объединившим усилия будет гораздо легче справляться с обязанностью по управлению им. В этой речи было больше напыщенности, чем искренности».

Напыщенности было много, искренности ни на грош. Тиберий явно перестарался. Особый интерес представляет его предложение разделить власть с несколькими достойнейшими людьми. Такие прецеденты в римской истории были. В давние раннереспубликанские времена, в 451 г. до Р.Х., в Риме были избраны десять лиц — децемвиры, которые в течение двух лет управляли государством. При них и благодаря им в Риме и появились законы, записанные на двенадцати таблицах. Децемвиры осуществляли и политическую власть. Во главе десятивластников оказался дальний предок Тиберия Аппий Клавдий. Он же и погубил децемвират, не совладав со своими страстями. Попытка Аппия Клавдия сделать жертвой своей страсти девушку Виргинию закончилась трагически. Отец убил дочь, спасая ее от позора, децемвиры были отстранены от власти в результате народного негодования.

История Виргинии многим представляется легендарной, но вот децемвират и роль Аппия Клавдия в нем — реальность историческая. Не об этом ли историческом опыте напомнил сенаторам Тиберий Клавдий?

Был, правда, и совсем недавний, всем памятный опыт разделения власти в Риме между тремя правителями. Но такой опыт, сопровождаемый ужасом проскрипций, жестокостями и кровопролитием гражданской войны, казался совсем уж неприемлемым.

Что это было? Хитрость Тиберия, лишний раз желавшего, чтобы римляне в лице сената римского народа подтвердили незаменимость утвердившегося единовластия? Или он ждал, что кто-то может попасться на удочку искренности такого предложения и в самом деле предложить Тиберию достойных соправителей, двоих, а может и девятерых? Такая вот ловушка для возможных мечтателей об участии в верховной власти в империи!

Но если Тиберий и расставлял таким образом силки для ловли потенциальных соперников, то замысел его явно не удался. Игра Тиберия была воспринята плохо. Все ведь знали, что на деле верховную власть он по смерти Августа немедленно принял без каких-либо колебаний. Он эту власть уже реально осуществлял и, дабы ни у кого не было сомнений в этом, более того — желания воспротивиться, окружил себя многочисленной вооруженной стражей. Потому прав Светоний, называя словесный отказ Тиберия от власти самой бесстыдной комедией:

«Хотя верховную власть он без колебания решился тотчас принять и применять, хотя он уже окружил себя вооруженной стражей, залогом и знаком господства, однако на словах он долго отказывался от власти, разыгрывая самую бесстыдную комедию: то он с упреком говорил умоляющим друзьям, что они и не знают, какое это чудовище — власть, то он двусмысленными ответами и хитрой нерешительностью держал в напряженном неведении сенат, подступавший к нему с коленопреклоненными просьбами. Некоторые даже потеряли терпение: кто-то среди общего шума воскликнул: «Пусть он правит или пусть он уходит!», кто-то в лицо ему заявил, что иные медлят делать то, что обещали, а он медлил обещать то, что уже делает. Наконец, словно против воли, с горькими жалобами на тягостное рабство, возлагаемое на себя, он принял власть. Но и тут он постарался внушить надежду, что когда-нибудь ее сложит, — вот его слова: «… до тех пор, пока вам не покажется, что пришло время дать отдых и моей старости».

Действительно, Тиберий принимал власть в возрасте пятидесяти пяти лет. Возраст весьма почтенный. Впрочем, и божественный Юлий в эти же годы завершил гражданскую войну и стал наконец-то единственным повелителем Рима. Он, правда, и года не наслаждался достигнутым. Тиберий, как мы видим, печальный опыт гениального сокрушителя республики учел, заранее окружив себя вооруженной стражей. В своей речи он, однако, нарушил завет Цезаря, не исключив возможность добровольного ухода по старости. С учетом и так солидного возраста, он этим непродуманным обещанием буквально провоцировал сенаторов сразу задуматься о его молодом преемнике. Вообще, его поведение на важнейшем заседании сената, официально оформившем начало его принципата, никак нельзя назвать продуманным и удачным. Август метко сравнил жизнь с театром, людей с актерами и попросил аплодисментов, произнеся в своем предсмертном обращении к близким слова, которыми актеры заканчивали свое выступление. Сам он заслужил аплодисменты за таланты в борьбе за власть и государственном строительстве, даже овацию. Тиберий же за свое первое выступление в сенате аплодисментов не заслуживал. В чем причина этого? Ведь человек-то он был весьма не глупый и с богатым жизненным опытом. Может все дело в том, что как человек в первую очередь военный он был мало искушен в публичной гражданской власти. Так с военными случалось во все времена. Поневоле вспоминается Наполеон Бонапарт, жестоко осмеянный депутатами Совета пятисот в Сен-Клу, что едва не сорвало переворот 18 брюмера. Ему тогда пришлось прибегнуть к грубой военной силе и вышвырнуть руками дисциплинированных солдат депутатский корпус в окна дворца. Тиберий, конечно, говорил неудачно. Если бы это заседание на самом деле было решающим — он мог бы и проиграть. Но власть у него была заранее. Сенаторы, зная это, ждали от нового Цезаря просто более толковой речи и уверенного в себе поведения. Тиберий же их удивил. Не с лучшей стороны.

Правда, верный боевой соратник Тиберия и восторженный его поклонник Веллей Патеркул дал происшедшему крайне выгодную для нового принцепса трактовку. Вот как в его изложении выглядели события в Риме после смерти Августа и при принятии власти Тиберием:

«Не только мне, столь спешащему, но и тому, кто располагает временем, невозможно выразить, каким был тогда ужас у людей, каким — волнение сената, каким — замешательство народа, каким страхом был охвачен Рим, на каком узком рубеже между спасением и гибелью мы тогда находились! Достаточно того, что я передам общее мнение: мы боялись крушения мира, но даже не почувствовали, что он колеблется. Столь скромным было величие одного человека, что ни честным людям… ни против злодеев не понадобилось употреблять оружие. Все государство превратилось в театральную сцену, на которой сенат и римский народ сражались с Цезарем, добиваясь, чтобы он наследовал отцовское место, а тот — чтобы ему было дозволено быть гражданином, равным другим, а не принцепсом, возвышающимся над всеми. Наконец, он был побежден скорее доводами разума, чем влечением к должности, поскольку мог видеть, что не взятое им под защиту погибло. И он -единственный, кто отказывался от принцепата едва ли не дольше, чем другие бились с оружием, чтобы его захватить».

Вот такого вот рода строки и позволили историкам, исследователям эпохи ранней Римской империи, давать весьма нелестные характеристики всему труду Веллея Патеркула. В целом это несправедливо, но столь умильное с претензией на величественность описание бушевавших в Риме страстей в связи со смертью Августа и проблемой принятия власти Тиберием провоцирует оценку Патеркула как лживого, вводящего в заблуждение, болтливого и раболепного историка.

Светоний и Тацит в своем описании прихода Тиберия к власти и трактовки его поведения в эти дни явно намного ближе к истине.

Неуверенность Тиберия в себе, непродуманность иных его заявлений замечательно проявилась в острых его диалогах с сенаторами. Так Тиберий неосторожно заявил, «что, считая себя непригодным к единодержавию, он, тем не менее, не откажется от руководства любой частью государственных дел, какую бы ему не поручили. Тогда к Тиберию обратился Азиний Галл: «Прошу тебя, Цезарь, указать, какую именно часть государственных дел ты предпочел бы получить в свое ведение?» Растерявшись от неожиданного вопроса, Тиберий не сразу нашелся; немного спустя, собравшись с мыслями, он сказал, что его скромности не пристало выбирать или отклонять что-либо из того, отчего в целом ему было бы предпочтительнее всего отказаться. Тут Галл (по лицу Тиберия он увидел, что тот разочарован) разъяснил, что со своим вопросом он выступил не с тем, чтобы Тиберий выделил себе долю того, что вообще неделимо, но чтобы своим признанием подтвердил, что тело государства едино и должно управляться волею одного. Он присовокупил к этому восхваление Августу, а Тиберию напомнил его победы и всё выдающееся, в течение стольких лет совершенное им на гражданском поприще».

Так Тиберий получил второй урок власти. Если Саллюстий Крисп пояснил, как должно действовать правителю государства в делах тайных, то Гай Азиний Галл прочел ему небольшую, но замечательно точную лекцию о смысле власти принцепса вообще и о том, чего принцепс никогда не должен говорить публично. Подчеркивая свою скромность, Тиберий не возвеличивал себя в глазах римлян, но представал человеком, не способным даже толком оценить собственные заслуги и достижения. Надо помнить, что скромность не входила в число римских добродетелей и, упирая на это сомнительное с римской точки зрения качество, Тиберий только проигрывал. Что для человека, уже стоящего во главе государства, просто недопустимо. На это Азиний Галл прямо Тиберию и указал, не преминув напомнить об устоявшемся в государстве единовластии, каковое нельзя дробить, дабы не подвергнуть угрозе утраты единства саму державу.

Тиберий был крепко раздосадован и неудачей собственного выступления, и не лишенным ядовитости и, главное, совершенно справедливым поучениям сенатора. Азиний Галл, сын знаменитого оратора, политика и выдающегося историка Гая Азиния Поллиона, был еще и лично неприятен ему. Галл женился на Випсании, оставленной Тиберием по приказу Августа. Мы помним горячую любовь Тиберия к жене, крайне неприятные последствия этого вынужденного разрыва, едва роковым образом на судьбу Тиберия не повлиявшие. Потому замужество Випсании не могло не угнетать его, а счастливый новый муж ее никак не мог вызвать добрых чувств.

Обидные слова пришлось выслушать Тиберию и от других сенаторов. Луций Арунций в своей речи повторил доводы Азиния Галла, чем еще больше рассердил Тиберия. К Луцию у него, правда, личной обиды никакой не было, но он не мог не вспомнить, что имя этого человека Август в одной из последних бесед с ним называл в качестве того, кто по достоинствам своим соответствует должности принцепса и, главное, способен дерзнуть, если ему представится счастливый случай. Слышать попреки от возможного претендента на высшую власть, да еще и человека богатого, наделенного блестящими способностями и пользовавшегося славой в народе — так характеризовал Тиберию Арунция сам Август, — было совсем уж неприятно.

Сенатор Квинт Гаторий прямо и резко спросил Тиберия, доколе он будет терпеть, что государство не имеет главы? Здесь Тиберий не выдержал и даже обрушился на него с негодующими словами. А тут еще Мамерк Скавр язвительнейшим образом выразил надежду, что просьбы сената о принятии Тиберием высшей власти не останутся тщетными, поскольку тот не отменил своей властью народного трибуна постановления консулов Помпея и Аппулея, которым ему предоставлялся принципат.

Остроумную издевку Скавра Тиберий оставил без ответа. Собственно, сказать-то было нечего.

Такие вот малоприятные речи видных сенаторов сопровождали официальное утверждение Тиберия полноправным принцепсом. Они показывают несправедливость представления о римском сенате как о сплошь раболепном собрании. Хотя раболепия, увы, все равно была в избытке.

На заседании было оглашено также политическое завещание Августа, Breviarum Impede. В этом свитке содержалась «книга государственных дел: сколько воинов под знаменами, сколько денег в государственном казначействе, в императорской казне и в податных недоимках; письменно были указаны все рабы и отпущенники, с которых можно было потребовать отчет».

Все это было написано собственноручно Августом, «присовокупившим совет держаться в границах империи, — неясно, из осторожности или из ревности».

Осторожность не могла не присутствовать в этой важной части завещания Августа. Грандиозное восстание в Паннонии и Далмации, когда двухсоттысячная мятежная армия грозила Италии возможным вторжением, показала Августу, сколь непрочна еще римская власть в недавно завоеванных землях. Гибель же легионов Вара впервые в истории Рима принудила римлян оставить только что с немалым трудом обретенную провинцию. Из Германии пришлось уйти навсегда. Граница с Эльбы вернулась на Рейн, и даже военное искусство и опыт Тиберия не могли ее вновь подвинуть на восток. Потому вывод, что империя достигла предела в своих завоеваниях и должна думать ныне не о расширении, но об удержании ранее приобретенного, был для такого мудрого политика, как Август естественен. Едва ли он писал это из ревности к преемнику. Уж кому-кому, но Тиберию лучше всех была известна действительная ситуация на рубежах империи. И он не давал повода заподозрить его в авантюрном стремлении к новым завоеваниям тогда, когда столько трудов стоило сохранить добытое ранее.

Завершилось заседание сената немаловажными постановлениями. Для своего усыновленного племянника Цезаря Германика Тиберий потребовал пожизненной проконсульской власти. Таким образом Германик становился персоной всеимперского масштаба. Совсем недавно Август такие же полномочия предоставил через решение сената самому Тиберию. Родной сын Тиберия Друз проконсульских полномочий не удостоился, поскольку находился в Риме, где был уже избран консулом на следующий год.

Теперь Германик и Друз становились наследниками, но ревности между ними не было. Оба достойных молодых человека были дружны и к Тиберию относились с сыновьей почтительностью. Тиберий имел все основания быть довольным обоими сыновьями, как родным, так и приемным.

Но вот мать свою, ныне уже Ливию Августу, он в почестях неожиданно ограничил. Сенаторы, уповая на безграничность сыновьей любви нового принцепса, предлагали воздвигнуть в честь удочерения Августом Ливии, что и произвело ее в Августы, специальный жертвенник. Ее, как лицо государственное, должны были сопровождать ликторы. Сенаторы спорили, как лучше теперь ее именовать: родительницею или матерью отечества. Более того, поступило предложение, многими поддержанное, о добавлении к имени Цезаря Тиберия слов «сына Юлии» — удочеренная Августом Ливия получила право именоваться не только Августой, но и Юлией.

Тиберий, что не могло многих не удивить, резко воспротивился такому возвеличиванию матери. Объяснил он это, утверждая, что почести женщинам должно ограничивать, а сам он намерен придерживаться такой же умеренности в определении их ему самому. И в этом слово свое сдержал. «Из множества высочайших почестей принял он лишь не многие и скромные».

Потому едва ли справедливо упрекать Тиберия в зависти и боязни, что возвеличивание матери умаляет его значение.

Итак, историческое событие свершилось. Впервые в римской истории единоличная власть, захваченная в результате гражданской войны, оказалась пожизненной и была передана заранее назначенному преемнику мудрым, законным образом. Причина этого очевидна: Август не просто пребывал у власти, он создал новую, глубоко продуманную систему власти в Риме. Систему, как показала грядущая история Римской империи, жизнеспособную и эффективную.

«Цезарь и Август, введя самодержавие, совершенно верно поняли веление времени. Современный им мир стоял на такой низкой ступени развития, в смысле политическом, что никакой другой образ правления не был возможен. С тех пор, как Рим завоевал бесчисленное множество провинций, старая конституция, основанная на господстве патрицианских родов, этих римских «ториев», упорных и протестующих, — не могла устоять». С этим утверждением великого историка нельзя не согласиться. Не зря об ушедшей в небытие республике в Риме так мало скорбели к концу правления Августа. Ведь республика эта была так малосостоятельна в последние свои десятилетия, что и проявилось в череде кровавых гражданских войн. А империя, детище первых Цезарей, и особенно Цезаря Августа, дала мир необъятным пространствам римских владений. Римский мир, Pax Romana, коим так справедливо гордился Август, касался не только собственно римлян. Тем из завоеванных стран, в которых, исключая маленькие греческие полисы, и без того не было никакой политической свободы, империя дала благосостояние, которого они до сих пор не знали. Ибо в первую очередь они лишились права разорять друг друга бесконечными войнами. Достаточно только вспомнить историю Греции и эллинистических держав и времени распада державы Александра Македонского. Потому подданные империи «предпочитали безопасное настоящее исполненному опасностей прошлому».

Именно в годы правления Августа окончательно утвердилось на долгие столетия объединение народов всего Средиземноморья.

А «объединение народов Средиземноморья в рамках единой цивилизации было исторически необходимым процессом, и после кризиса эллинистического мира и разгрома Карфагена такой объединяющей силой мог стать только Рим… а без Римской империи не могло быть и дальнейшего развития европейской цивилизации».

Таким образом, исторические заслуги создателей Римской империи непреходящи. И вклад Тиберия в это великое дело был достойным. Его полководческое искусство позволило Августу достойно завершить свое долгое правление. Ныне ему предстояло явить себя Риму уже правителем, достойным своего предшественника. Что было делом непростым, памятуя о великих политических дарованиях Августа и выдающихся его достижениях.

Тиберий не мог не ощущать сложности своего положения. Тем более, что публичная политика была для него делом новым, мало привычным, что и наглядно проявилось в первые же дни его правления. Особо яркой иллюстрацией его неуверенности в себе, внутренних колебаний и даже растерянности стало заседание сената, где он обрел официально принципат. Это тем более показательно, что такое поведение не должно было бы быть свойственно многоопытному человеку в середине шестого десятка жизни, великому полководцу, многократно проявлявшему исключительную волю, твердость и решительность в сложнейших ситуациях. Но то было на войне. Пожилому полководцу предстояло учиться быть правителем империи. И это было сложнее всего.

Мирное обретение власти не означало еще исчезновение всех опасностей, с этим переломным для империи событием связанных. Тиберий это осознавал. Не случайно с первых дней своего единовластия он не раз говаривал: «Я держу волка за уши». Опасаться было чего. Раб убитого Агриппы Постума Клемент собрал немалый вооруженный отряд, намереваясь мстить за своего любимого господина. Главным объектом мщения был, разумеется, Тиберий. Тут же не успевшему еще освоиться на Палатине новому принцепсу стало известно, что недовольный его приходом к власти Луций Скребоний Либон составил самый настоящий заговор с целью государственного переворота. Либон входил в колею жрецов-понтификов и представлял знатный род. Потому заговор во главе с таким человеком не мог не представлять опасности. Нельзя было и не поразиться такому происхождению грозивших Тиберию новоявленных врагов: с одной стороны — раб, с другой — жрец-понтифик.

Эти опасности Тиберию удалось достаточно легко предотвратить. Клемента заманили в засаду и захватили. Заговор Либона был быстро раскрыт и обезврежен. При этом Тиберий из осторожности не пошел на прямые репрессии, дабы не начинать слишком сурово свое правление. Нельзя было не учитывать статуса Либона. Потому к ответу перед сенатом его привлекут только через год. Думается, здесь Тиберий учел и происхождение понтифика. Род Скрибониев породнился ведь с Августом, пусть он и предпочел затем Скрибонии Ливию Друзиллу, мать Тиберия и Друза Старшего.

Любопытны меры предосторожности, предпринятые Тиберием в отношении Либона. Когда в присутствии принцепса Либон в числе прочих понтификов приносил жертвы богам, Тиберий приказал выдать ему для совершения обряда не традиционный стальной, острый жреческий нож, а нож свинцовый. Таким ножом покушаться на жизнь человека сложно. Так Тиберий подстраховался от возможного намерения Луция Скрибония Либона повторить злодейское деяние Марка Юния Брута. А когда однажды Либон вдруг напросился к Тиберию на тайный разговор, император согласился беседовать с ним только в присутствии своего сына Друза. Более того, когда они вдвоем вышли на прогулку, Тиберий оперся на правую руку Либона и постоянно ее сжимал. Так он лишал недуга возможности нанести предательский удар. К счастью для Тиберия Либон не был левшой…

Не во всех случаях, однако, Тиберий проявил великодушие в начале своего правления. Оказалось, что злопамятность свойственна ему в самой полной мере. Он не забыл и не простил Тиберию Семпронию Гракху своего семейного унижения. Да, Юлию он так и не сумел полюбить, но позор от ее открытой во время их злосчастного супружества связи с Гракхом запомнился ему крепко. Обретя высшую власть, Тиберий немедленно вспомнил о нем. Гракх уже долгие годы находился в ссылке на острове Керкина близ африканского побережья Средиземного моря, у провинции Африки (совр. Тунис). В ссылке незадачливый любовник Юлии отбывал по велению Августа. Тиберий счел эту кару недостаточной и, утвердившись на Палатине, немедленно отправил на остров убийц. Тацит так описывает трагический финал жизни Гракха: «Воины, посланные туда, чтобы умертвить его, нашли его на выдававшемся в море мысе не ожидающим для себя ничего хорошего. По их прибытии он обратился к ним с просьбою немного повременить, чтобы он мог написать письмо с последними распоряжениями своей жене Аллиарии. После этого он подставил шею убийцам; своей мужественной смертью он показал себя более достойным имени Семпрониев, чем при жизни. Некоторые передают, что воины были посланы к нему не из Рима, а Луцием Аспренатом, проконсулом Африки, по приказанию Тиберия, который тщетно рассчитывал, что ответственность за это убийство молва возложит на Аспрената».

В том же 14 г. скончалась и Юлия, дочь Августа, вдова славного Марка Випсания Агриппы, к браку с которой Август затем принудил Тиберия, что и привело к роковым последствиям. Эта семейная драма растянулась на десятилетия и завершилась подлинно трагически.

Юлия проживала в городе Регий (совр. Реджо ди Калабрия) на самом юге Италии у пролива, отделяющего Апеннинский полуостров от Сицилии, куда она была переведена после пребывания в ссылке на острове Пандатерия близ берегов Кампании. Смерть ее выглядела естественной, но Тацит уверенно приписывает уход Юлии из жизни воле Тиберия: «Теперь, достигнув власти, он извел ее — ссыльную, обесславленную и после убийства Агриппы Постума потерявшую последние надежды — лишениями и голодом, рассчитывая, что ее умерщвление останется незамеченным вследствие продолжительности ссылки».

Прямых доказательств причастности Тиберия к смерти Юлии Старшей нет. Но памятуя о его ненависти к ней и зная о судьбе Гракха, а унижен-то Тиберий был обоими любовниками, усомниться в том, что он мог приказать умертвить ее довольно сложно. Что до столь мучительного способа — то ведь в дальнейшем Тиберий будет подобным образом избавляться от нежелательных персон как раз из числа родственников.

Гибель Агриппы Постума можно если не оправдать, то хотя бы объяснить государственной необходимостью, да и был известен Тиберию подобный поступок Августа в отношении Цезариона. А вот расправа над Гракхом и, скорее всего, над Юлией Старшей показали, что не зря нового принцепса подозревали в скрытой жестокости. Увы, злоба и мстительность оказались совсем не чужды Тиберию. Характер его, сложный и противоречивый, наложит отпечаток на всё его правление. И здесь необходимо привести характеристику Тиберия, справедливее сказать — его глубокий психологический портрет, данный преемнику Августа великим историком Дионом Кассием Кокейаном. Вот что писал он о Тиберии, завершив повествование о правлении Августа:

«Таково было правление Августа. Что же касается Тиберия, то он происходил из патрицианского рода и получил хорошее воспитание, но характер у него был на редкость странный. Тиберий никогда не открывал своих желаний, наоборот, то, что он вызывал за желаемое, на самом деле ему не нравилось; его слова противоречили подлинным намерениям, и он отталкивал все, что любил, и требовал то, что ненавидел. Он бранил то, что ни в коей мере не вызывало его гнева, и казался снисходительным к поступкам, которые его сердили. Сурово карая людей, он был преисполнен жалости, а прощая кого-нибудь, выказывал гнев. Злейшего врага он принимал подчас как самого близкого человека, а к другу относился, словно к чужому. Короче говоря, он считал, что правителю не следует обнаруживать свои мысли: по его словам, это не раз служило причиной серьезных ошибок, тогда как противоположный образ действий был залогом блестящих успехов. Но если бы странности Тиберия ограничивались только этим, люди, которым приходилось встречаться с ним, легко нашли бы верный путь: достаточно было бы придать его словам противоположный смысл. Когда он говорил, что ему не сродно то или другое, это означало бы, что как раз этого Тиберий и хочет, а если он чего-то домогался, надо было бы понимать, что это ни в какой мере не желательно. Но в том-то и дело, что Тиберий сердился, если его собеседник не скрывал, что разгадал его: император предал смертной казни многих людей, которым можно было поставить в вину их проницательность. Рискованно было не понять его намерения (многие попадали в немилость, похвалив то, что он говорил, а не то, что Тиберий имел в виду), но еще рискованнее было понять их. Тиберий опасался, что люди, раскрывшие секрет его поведения, не склонны его одобрить. Поэтому можно сказать, что лишь тем удавалось спастись, — но таких людей было очень немного, — кто, поняв его характер, умел не выдать этого: тем самым они, не веря его словам, не позволяли обмануть себя, однако и не вызывали его ненависти, ибо и виду не подавали, что разгадали его намерения. Тиберий ставил окружающих в безвыходное положение: они не знали, что делать — противиться его требованиям или одобрить их. Так как в действительности он ждал одного, а притворялся, будто хочет другого, поневоле в числе его приближенных оказывались и люди, противившиеся его предложениям и противившиеся его намерениям, — поэтому к одним он испытывал враждебные чувства из-за своих действительных убеждений, а к другим — из-за своих притворных речей».

Невольно вспоминается пушкинское: «Что ни говори, мудрено быть самодержавным».

Тиберий принял власть, будучи человеком, давно сформировавшимся, даже пожилым — середина шестого десятка, возраст почтенный. Потому неверно было бы думать, что эти свои странные качества он приобрел, став императором. Он всегда был человеком замкнутым, не склонным к откровенности. Кроме того, он не очень-то привык к публичности, быть в центре внимания окружающих. А новое его положение неизбежно превращало его в человека, к которому обращены самые что ни на есть заинтересованные взгляды. Уловить настроение правителя, правильно оценить его пристрастие, предугадать его мнение по любому вопросу, ибо нет незначительных дел у того, кто правит империей, — это были неизбежные настроения окружения Тиберия с того времени, как стал он принцепсом. И было ему это непривычно и крайне неприятно. В армии отношения проще. Полководцу должно повиноваться, с дисциплиной в римской армии все было в порядке с древнейших времён, потому там проблем в общении с людьми у Тиберия не возникало. От него ждали точных указаний, ясных приказов, и таковые он умело отдавал. Порой даже советовался с соратниками о лучшем способе ведения боевых действий, что для полководца также было необходимо. Во власти же государственной все намного сложнее: на первый взгляд, все покорны, даже раболепствуют, а что у них на уме на самом деле? Выступления на судебном заседании сената Азиния Галла, Луция Арунция, Квинта Гатория, Мамерка Скавра показали, что отношение к нему сенаторов далеко не однозначно. Появление заговора, пусть и оставшегося без последствий, во главе со столь знатной персоной, как Луций Скрибоний Либон не могло не заставить Тиберия быть отныне всегда настороже. И с этой точки зрения лучше правителю быть человеком, подданными не разгаданным. Природная закрытость дополнилась политической необходимостью. Быть загадкой для подданных, дабы самому легче было их разгадать, — так можно было бы сформулировать девиз принцепса Тиберия. Во что это вылилось — с исчерпывающей полнотой и описал Дион Кассий.

Каковы же первые дела принцепса Тиберия? Прежде всего была учреждена жреческая коллегия Августалов для отправления и поддержания культа божественного после смерти Августа. В нее вошел двадцать один человек, не считая самого Тиберия, его сына Друза, усыновленного Германика и племянника Клавдия. Некогда подобная коллегия титиев для поддержания священодействий сабинян была создана в Риме соправителем Ромула Титом Татием.

Память Августа Тиберий дополнительно почтил, поддержав инициативу народных трибунов, предложивших устраивать за свой счет театральные зрелища, названные в честь почившего императора августалиями. Их должно было внести в фасты — государственный календарь. Таким образом, они были узаконены раз и навсегда. Пощадив средства народных трибунов, Тиберий великодушно отпустил на августалии средства из императорской казны.

К сенату, заглаживая неловкости своего вступления во власть, Тиберий изначально отнесся с должным почтением, что было воспринято наилучшим образом. Как писал об этом Светоний, «он даже установил некоторое подобие свободы, сохранив за сенатом и должностными лицами их прежнее величие и власть. Не было такого дела, малого или большого, государственного или частного, о котором бы он не доложил сенату: о налогах и монополиях, о постройке и починке зданий, даже о наборе и роспуске воинов или о размещении легионов и вспомогательных войск, даже о том, кому продлить военачальство или поручить срочный поход, даже о том, как отвечать царям на их послания».

Права сената были даже расширены. К нему отошло право избирать должностных лиц, ранее принадлежавшее комициям — народным избраниям римских граждан, происходившим на Марсовом поле. Конечно, комиции давно уже ничего не решали. Какое значение мог иметь этот реликт республиканской поры в монархическом, по сути, государстве Августа? Правда, как писал Тацит, «хотя все наиболее важное вершилось по усмотрению принцепса, кое-что делалось и по настоянию триб». То самое «кое-что», оставленное Августом римским гражданам для иллюзорного ощущения сохранения римской свободы и традиций. Тиберий счел такую декорацию народовластия излишней и просто упразднил ее. Легкий ропот народа по поводу утраты исконного права достаточно быстро прекратился. Сенаторы же были довольны. Как-никак, пока существовали народные собрания, выбирающие должностных лиц, пусть и в рамках, дозволенных принцепсом, приходилось с ними как-то считаться. Для желанного исхода выборов нужно было и щедрые раздачи представителям народа делать, иногда и униженно домогаться избрания. Теперь даже тень народоправства ушла. Последний реликт республики ушел в небытие, а значение сената даже как бы возросло. Еще раз обратимся к пушкинским замечаниям на «Анналы» Тацита:

«Первое действие Тибериевой власти есть уничтожение народных собраний на Марсовом поле, — следовательно, и довершение уничтожения республики. Народ ропщет. Сенат охотно соглашается (тень правления перенесена в сенат)».

Наладить отношения с сенатом Тиберию удалось. Об утраченных комициях никто всерьез не скорбел. Обладая полнотой власти, Тиберий был волен переносить тень ее туда, куда ему было угодно и выгодно. Казалось, всё налаживается. Но тут неприятнейший сюрприз ему преподнесла та сила римского общества, которую он, казалось, лучше всего знал и с которой был прямо связан большую часть своей немалой уже жизни. Известие о смерти Августа вызвало жестокие военные мятежи в легионах. Причем в легионах, стоявших в тех провинциях, где он провел свои последние победные военные кампании, где заслужил последний свой триумф. Военные мятежи произошли в Иллирике и в Германии. Чтобы понять причину случившегося в Подунавье и на берегах Рейна, должно вспомнить положение римской армии во времена правления Августа.

Победа в гражданской войне сделала Октавиана главой всех вооруженных сил Римского государства. Под его командованием было сосредоточено невиданное досель количество вооруженных людей — от 50 до 70 легионов. Учитывая вспомогательные части при легионах, вся римская армия на тот момент исчислялась многими сотнями тысяч человек, достигая, возможно, 700 000 воинов. Понятно, что долгосрочное содержание таких превышающих все разумные пределы вооруженных сил было невозможно. Октавиан, прекрасно это понимая, немедленно приступил к демобилизации. Два обстоятельства способствовали успеху этого нелегкого мероприятия: с одной стороны в Риме существовал уже испытанный способ наделения ветеранов землей. Его в свое время образцово провел Луций Корнелий Сулла, расселив на землях Италии сто двадцать тысяч своих ветеранов по окончании гражданской войны. С другой стороны в руках Октавиана в захваченном Египте оказалась неисчислимая казна Птолемеев, позволившая самым щедрым образом с воинами расплатиться.

Число легионов резко сократилось. Их осталось 25, в новой ситуации после окончания гражданских войн этого было предостаточно. Армия окончательно приобрела регулярный характер, что стало логическим завершением реформ вооруженных сил еще Римской республики, начатых Гаем Марием. Принцип комплектования армии, его командного и рядового состава, четко и ясно изложил Августу виднейший его соратник Меценат. Военную организацию следовало устроить таким образом, чтобы «войсками командовали бы те, кто имеет опыт в военном деле, а несли бы военную службу и получали бы за это жалование люди самые крепкие и бедные».

Денежное вознаграждение стало теперь основой и содержания войска, и выплатой ветеранам, завершившим свою службу. В 13 г. до Р.Х. Август окончательно отказался от земельных пожалований ветеранам, заменив их денежными выплатами. Решение это с энтузиазмом восприняло гражданское население, поскольку ему теперь не угрожали возможные земельные переделы. Отставные легионеры в массе своей также были довольны, поскольку не все ветераны рвались к обработке земли, а деньги были им гарантированы.

Тогда же Август установил и сроки воинской службы. Солдаты преторианских когорт, находившиеся в Риме и Италии, должны были служить двенадцать лет, все остальные легионеры — шестнадцать. Кроме того была установлена денежная сумма вознаграждения ветеранов при отставке. Она и компенсировала земельный надел былых времен.

На деле сроки, изначально установленные Августом, согласно сообщению Диана Кассия, не удалось соблюсти. Они вскоре возросли до шестнадцати лет у преторианцев и до двадцати лет у остальных. Но и эти сроки в армии не стали предельными. Фактически они постоянно нарушались. Дабы как-то узаконить задержки, были введены так называемые вексилларии — те, кто прослужил уже свои двадцать лет, освобождались от работ в военном лагере, но в случае войны они должны были сражаться наравне со всеми, поскольку их боевой опыт был наиболее ценен.

Полную картину дислокации римских вооруженных сил по всей территории империи времен правления Тиберия дал Публий Корнелий Тацит:

«Италию на обоих морях охраняли два флота: один со стоянкой в Мезенах, другой — в Равенне, а ближайшее побережье Галлии — снабженные таранами корабли, захваченные в битве при Акции и посланные Августом с должным количеством гребцов в Форум Юлия. Но главные силы составляли восемь легионов на Рейне, являвшиеся одновременно оплотом и против германцев, и против галлов. Недавно умиротворенные испанские области были заняты тремя легионами. Мавританию римский народ отдал в дар царю Юбе. Прочие африканские земли удерживались двумя легионами, столькими же — Египет, а огромные пространства от Сирии и вплоть до реки Евфрата — четырьмя легионами: по соседству с ними властвовали цари иберов и альбанов и других народов, ограждаемые от посягновений со стороны пограничных государств нашим величием: Фракией правили Реметалк и сыновья Котиса; на берегах Дуная были размещены два легиона в Паннонии и два в Мезии, столько же находилось в Далмации; вследствие положения этой страны они могли бы поддержать с тыла дунайские легионы, а если бы Италии внезапно бы потребовалась помощь, то и туда было недалеко; впрочем, Рим имел собственные войска — три городские и девять преторианских каторг — набираемые почти исключительно в Умбрии и Этрурии, а также в Старом Лации и в древнейших римских колониях. В удобных местах провинций стояли союзнические триремы, отряды конницы и вспомогательные когорты, по количеству воинов почти равные легионам; впрочем, точность здесь невозможна, так как в зависимости от обстоятельств эти силы перебрасывались с места на место, и их численность то возрастала, то падала».

Понятно, что подобное расположение войск в основном было унаследовано Тиберием со времени Августа, хотя некоторые перемены он произвел.

Как известно, торжественное закрытие Августом ворот храма Януса вовсе не означало на деле наступления мирных времен для империи. Отсюда справедливо наименование этой эпохи «кровавый мир». Войны стоили огромных денег, египетская добыча не могла не закончиться и денежное содержание армии неизбежно ухудшалось. Даже успешные завоевания стоят, как известно, немалых затрат и потерь. А конец правления Августа ознаменовался еще и Тевтобургской катастрофой, грандиозным мятежом в Иллирике, что состояния учрежденной военной казны никак не улучшило. Казну эту Август и создал для того «чтобы средства для жалования и наград всегда были наготове». Средства в нее поступали за счет новых налоговых сборов. Но для таких непредвиденных трат никаких поступлений уже не хватало. Начались неизбежные задержки выплат жалования, а если вспомнить и про задержки увольнений ветеранов, то общая ситуация усугублялась и недовольство среди легионеров не могло не нарастать. Изменить положение было крайне затруднительно. Напряженная военная обстановка вынуждала не сокращать, а увеличивать число военнослужащих путем задержки ветеранов, а денег все более не хватало. В таких условиях нарастающего недовольства солдат военачальники попытались исправить ситуацию усилением без того суровой в римской армии воинской дисциплины. В военных лагерях участились телесные наказания. В одном из легионов, размещенных в Паннонии, одного из центурионов по имени Луцилий «солдатское острословие отметило прозвищем «Давай другую», ибо, сломав лозу о спину избиваемого им воина, он зычным голосом требовал, чтобы ему дали другую, и еще раз другую».

Кого-то порка может, и устрашала — как само наказание, так и угроза его, — но большинство в таких случаях обычно скорее озлобляется. Вкупе же все это — задержка жалованья, лишние годы службы, усиление дисциплины и частое применение телесных наказаний — неизбежно порождало в легионах мятежные настроения.

Мятежи в римских легионах редкостью не были. Даже при великом Гае Юлии Цезаре, любимце своих легионов, случилось несколько мятежей в годы гражданской войны. Знаменит был случай, когда он укротил мятежный десятый легион одним словом, обратившись к ним «граждане» вместо обычного «воины». С солдатскими мятежами сталкивался и сам Август, тогда еще Октавиан. Причем однажды после главной своей победы над Антонием при Акциуме, когда он отослал в Италию часть войск. Те, требуя награду и заслуженной отставки, взбунтовались и Октавиану пришлось срочно вернуться в Италию, пробыть там в Брундизии двадцать семь дней и успокоить мятежи не словом, но делом: все требования ветеранов были выполнены.

Так что был в римской армии и исторический опыт мятежей, и исторический же опыт их усмирения. И причины солдатских бунтов бывали разные, и полководцы успокаивали их, действуя по ситуации. Отсюда разные способы усмирения мятежных легионеров. Цезарь, к примеру, никогда не уступал мятежникам, всегда решительно шел против них. Причины успешного прекращения мятежей при Цезаре не только, разумеется, удачно найденное им слово для обращения, но сильнейшее уважение, заслуженное гениальным полководцем у своих боевых соратников. Абсолютно чуждый жестокости Цезарь, тем не менее, зачинщиков мятежей карал сурово, действуя и здесь по обстоятельствам. Не обязательно следовала примерная казнь. Главных мятежников того самого знаменательного возмущения, успокоенного единственным словом «квириты», Цезарь покарал сокращением им на треть обещанной доли в добыче и земельных пожалованиях.

Август же, не бывший сам полководцем и потому не могущий претендовать на такую преданность легионеров, как великий Юлий, предпочел пойти на разумные уступки мятежным легионам, что в его положении было и разумно, и оправдано, и, главное, эффективно.

Таким образом, и опыт мятежей у римских легионеров был, и военачальники могли опереться на опыт предшественников.

Ко времени смены власти на Палатине в легионах накопилось предостаточно вполне основательных поводов для недовольства. Лишние годы службы, задержка жалования, усиление палочной дисциплины — все это, накапливаясь, ждало соответствующего момента, чтобы взорваться мятежом. Смена правителя империи была в жизни римлян событием новым, непривычным. Как-никак уже выросло два поколения людей, родившихся после окончания гражданских войн и не знавших другого владыки, кроме Августа. Потому уход из жизни престарелого императора стал событием, неизбежно будоражащим сознание всех римлян. А особенно тех, кто имел причины для недовольства. Реакция на все новое, непривычное всегда таит в себе неожиданности. Вот потому-то «смена принцепса открывала путь к своеволию, беспорядкам и порождала надежду на добычу в междоусобной войне».

Наивысшая концентрация недовольных была, естественно, в легионах. И именно там известие о смерти Августа имело самые серьезные последствия. Так смерть правителя империи развязала мятежи в римской армии в Паннонии и на Рейне.

Итак, вслед за вполне мирным и спокойным переходом от умершего Августа к его законному наследнику Тиберию высшей власти в Римской империи последовали мятежные выступления той самой силы, которая была главной опорой Августа и воплощала собой главную мощь римской державы. И эта сила была более всего знакома Тиберию, десятки лет с ней связанному. Такая вот злая ирония судьбы: взбунтовались легионы, расположенные там, где Тиберий одержал свои главные победы. Взбунтовались те, с кем он добыл свою славу.