1. Сюрпризы фортуны

В одном из номеров отеля "Манхэттен" человек лихорадочно перебирает какие–то бумаги, кучей сваленные на столе. Этот человек — Бам. Что же содержат в себе эти бумаги, полученные посредством преступления?..

Почему на них столько крови и почему они так притягивают к себе кровь? Том и Марк Гардвины были братьями–близнецами, выходцами из Ирландии. В описываемую эпоху им было по сорок три года.

Оба энергичные и сильные, они обратили внимание на Америку, где так ценятся труд, сила и воля. Они пересекли океан и поселились в окрестностях Нью-Йорка. Вскоре они сколотили небольшой капитал, давший им возможность более спокойно оглядеться по сторонам и выбрать из четырех возможных вариантов Запад. Он был наименее освоен и потому сулил большие перспективы. Так они оказались в Калифорнии, избрав там себе ремесло строителей, благо этот край усиленно развивался. Действительно, уже вскоре предприятие "Братья Гардвин" заняло достойное место среди строительных фирм Калифорнии.

Том и Марк женились еще в Нью-Йорке и как только обрели уверенность в завтрашнем дне, вызвали свои семейства к себе. Тому первому не повезло. Его жена умерла, оставив ему сына Джона, которого, впрочем, Марк сейчас же принял к себе в дом.

Марк имел троих детей, двух мальчиков–близнецов и дочь. Эти белокурые создания были скромны и послушны в отличии от их двоюродного брата Джона, сына Тома, черноволосого сорвиголовы.

Однажды Марк и Том услышали среди ночи ужасающий шум и треск. Вскочив с постелей, они обнаружили, что их дома, склады и мастерские превратились в ревущие снопы огня. Это была минута страшного отчаяния. Нужно было начинать все с самого начала, с первого вколоченного гвоздя, с первого шага, с первого доллара…

Братья на это несчастье реагировали по–разному. Том впал в отчаяние, а Марк, наоборот, был полон решимости и жажды деятельности. Он подумал–подумал, посоветовался с женой и в конце концов заявил брату:

— Том, нас преследует судьба. Не знаю как ты, а я не намерен падать перед ней на колени. Такого эта дама от меня не дождется… Но это не просто слова. У меня есть план…

— Говори, — безнадежно вздохнул Том.

— Ты помнишь некоего Андрюса из Денвера, который умер в прошлом году? Так вот, этот Андрюс незадолго до смерти рассказал мне кое–что любопытное…

— Что же?

— Недалеко от Денвера есть ручей, в котором полным–полно золотых самородков…

— Потрясающее открытие! Об этом ручье тебе расскажет любой ребенок! Сколько об этом трубили газеты…

— Выслушай меня. Он рассказал мне о тех местах, где никто еще не был. Ведь все ищут золото на равнине, где протекает этот ручей, а он говорил, что в горах, у истоков его, есть богатейшие жилы…

— То–то он умер в нищете…

— Он не мог туда вернуться… Какое–то темное дело, возможно… Не знаю… В одном только я уверен — он говорил правду. Действительно, то, что находится в русле ручья, — жалкие остатки сокровищ, которые есть там, в горах, а ручей, пробиваясь сквозь скалы, приносит с собой лишь воспоминание о них. Теперь ты понял? Нужно подняться в горы, вверх по течению ручья, и там…

— Я понял, — ответил Том.

— И это все, что ты мне скажешь? Пойми: мы разорены вконец, нам уже нечего терять…

— А жена твоя? А дети?

— Я подумал обо всем. Жена моя уедет с дочерью в Нью-Йорк, а моих двух сыновей мы вверим попечению пастора Бирмана…

— А Джон?

— Джон — живой, смелый мальчик. Он умен и ловок. Если ты согласишься, то мы возьмем его с собой. Думаю, он будет нам полезен, да и пора ему уже набираться опыта…

Том задумался… А уже через каких–нибудь полчаса братья горячо обсуждали подробности своего похода за сокровищами Скалистых гор. Теперь уже Марк должен был сдерживать азартное нетерпение Тома. Жена, и десятилетняя дочь Марка уехали в Нью-Йорк, взяв с собой достаточно денег для того, чтобы прожить без лишений целый год…

Пастор Бирман обещал посвятить себя заботам о двух сыновьях Марка. И вот Том и Марк, сопутствуемые Джоном, крайне гордым своим участием в экспедиции, цель которой, впрочем, тщательно скрывалась, отправились пешком в Колорадо, неся за спиной мешки, а в руках — карабины.

Так уходили многие, очень многие, но далеко не все возвращались назад…

 

2. Ночной дилижанс

Европейцы, живущие в цивилизованных городах Старого Света, едва ли могут представить себе дикие, необжитые края, не фигурально, а буквально соответствующие понятию "Первый день творения".

Альпы — игрушка по сравнению со Скалистыми горами Америки. Фантастическое нагромождение исполинских глыб, площадок, террас, пропастей, лужаек и остроконечных пиков… Глазам путешественника открываются ущелья и тропинки, которых еще никогда не касалась человеческая нога, пропасти, глубину которых никто не измерял, потоки, перескакивающие через горные хребты и с грохотом летящие в пучины, зажатые среди скалистых стен…

Двадцать лет назад путешественник должен был иметь недюжинную храбрость, чтоб отважиться проникнуть в эти края. Здесь человеку грозило все: природа, дикие звери, но больше всего — другой человек. Вся страна была заселена свирепыми дикарями, исконными хозяевами ее, индейскими племенами, бешено восстававшими против цивилизованных пионеров, прокладывающих себе дорогу трудом и твердой волей.

В одну прекрасную июньскую ночь 185… г. пассажирский дилижанс, трясясь и подскакивая на ухабах, ехал по дороге, только что проложенной по горе Вазач через реку Зеленую.

Дорога вела в Денвер. Окружающая местность была дика и пустынна. Дилижанс катил во мраке и тишине. Слышны были только топот шести лошадей да свист кондукторского кнута, гулявшего по их спинам.

В дилижансе было пять пассажиров, и так как была полночь, а они уже двадцать часов переносили все трудности этого адского путешествия, то всех их сморил сон.

Вдруг лошади резко рванулись в сторону. Дилижанс остановился и угрожающе накренился. Раздался истошный вопль кондуктора:

— К оружию! Индейцы!

И едва успел он прокричать эти слова, как раздалось несколько выстрелов… Пули прошили кузов дилижанса, стекла разлетелись вдребезги, а кондуктор свалился на землю с простреленной головой.

Пассажиры схватили свои карабины. Но как определить в этой черной тьме, где враги и сколько их…

Индейцы возникали со всех сторон как фантастические тени. Сколько их было! Десять? Сто? Тысяча? Как водится, они сначала убили возницу, а потом начали смыкать кольцо вокруг экипажа. Из пяти путешественников только двое собирались бороться за свою жизнь до последней капли крови. Трое остальных забились в угол будто овцы перед закланием.

Но два храбреца, казалось, готовы были биться до конца. Возможно, они знали, что война с индейцами — война на смерть, в которой побежденный европеец не может надеяться на милость победителя. Его ждут страшные, нечеловеческие пытки и медленная смерть.

— Арнольд, — сказал один из путешественников, — не лучше ли попробовать выскочить из кареты и бежать в ущелье?

— Нет! — ответил другой. — Мы будем мгновенно окружены и схвачены.

— Что ж, да поможет нам Бог!

Индейцы уже подбирались к лошадям. Еще минута — и отцепленный дилижанс будет перевернут, а тогда…

— К лошадям! Сэм! — крикнул Арнольд.

Оба друга имели многозарядные винтовки системы Генри, из которых можно произвести, не перезаряжая, двенадцать выстрелов. И в ту минуту, когда один из индейцев уже схватился за вожжи, загрохотали выстрелы. В ответ послышался дикий вой. Несколько нападавших упали.

Индеец, вспрыгнувший на козлы, схватился за живот и, будто переломившись пополам, грохнулся на землю. Индейцы сомкнули кольцо вокруг дилижанса. Стволы винтовок уже раскалились от безостановочной стрельбы.

Индейцы отбросили свои ружья и с томагавками в руках пошли на приступ… Раненый Арнольд уже выронил винтовку. Сэм продолжал отбиваться. Но исход борьбы был уже ясен. Двое индейцев уже рубили томагавками крышу дилижанса…

И вдруг грохочет выстрел! Он прозвучал откуда–то со стороны. Индеец, рубивший крышу, со страшным воплем летит вниз. Еще, еще выстрелы…

Потом карета трогается с места и через минуту летит вперед со страшной скоростью. Гром топота копыт шести лошадей… Индейцы ревут и беспорядочно стреляют вслед.

Вперед! Вперед! Проходит несколько минут… Вот уже не слышно ничего, кроме конского топота и хлопанья бича. Арнольд и Сэм недоуменно переглядываются. Они спасены! Но кем?..

Вдруг дилижанс останавливается.

— Форт Касдвик!

С козел соскакивает какой–то человек. С крыши дилижанса — второй.

— Ну что, джентльмены? — говорит один из них — Я думаю, что вы дешево отделались…

Спасителями дилижанса оказались братья–близнецы из Антиохии, Марк и Том Гардвины.

 

3. Ненависть ребенка

Форт Касдвик представляет собой грубо сколоченное бревенчатое строение, которое служит постом для дюжины солдат. Солдаты должны охранять путешественников, но сами подвергаются постоянным нападениям.

Поэтому они нисколько не удивились, услышав рассказ о случившемся. Такое происходит постоянно в этих краях. Могло быть и хуже. Из всех путешественников только Арнольд был ранен, причем легко. Те трое пассажиров, которые с самого начала схватки притаились неподвижно в углу дилижанса, были целы и невредимы. Больше о них говорить не стоит.

Арнольда уложили в постель. Сэм умело перевязал его рану и заявил, что через несколько дней она полностью затянется.

В это время Марка и Тома горячо благодарили за их самоотверженный поступок.

— Дело было совсем простое, — отвечал Том, — мы шли пешком по той же дороге, где ездит дилижанс, и услышали выстрелы. Мы тут же сообразили, в чем дело, и вмешались. Вот, собственно, и все… Но… где же Джон?!

В суматохе о мальчике попросту забыли. До последнего момента схватки он находился рядом, потом вскочил на запятки дилижанса, потом спрыгнул, уже на территории форта…

— Пять минут тому назад я его видел, — сказал Марк. — Он был здесь…

Братья схватили карабины и двинулись к выходу.

Но в этот момент дверь открылась и вбежал Джон. Лицо его было в крови. Он бросил на пол довольно увесистый узел.

— Вот и я, — сказал он весело.

— Что это такое? — спросил Марк, осматривая узел, брошенный Джоном.

— Не трогайте! Это мое! — крикнул Джон.

Марк оттолкнул его и, развязав узел, вытащил оттуда множество перьев, стеклянных украшений, колец и браслетов. Большая часть предметов была перепачкана кровью.

— Где ты это взял? — спросил Марк.

— Где? Странный вопрос! Да у индейцев! Может быть, по–вашему, следовало оставить все это им только потому, что они мертвые?

Воцарилось гнетущее молчание. Том смотрел на руки своего сына. Они были в крови. Этой же кровью было перепачкано его лицо.

Мальчик не по–детски твердо и зло ответил на его взгляд.

— Послушай, Джон, — голос Тома звучал глухо и ровно, — ты никогда больше не будешь грабить мертвых.

Он с отвращением поднял с пола узел и выбросил его за дверь. Джон с воплем бросился к двери, но Том отшвырнул его в дальний угол комнаты.

— Послушай меня, Джон, ты совершил ошибку, и я запрещаю тебе трогать эти вещи…

Но мальчик не успокаивался. Он метался по комнате, скрипел зубами, стонал… Потом побежал к выходу. Том снова перехватил его. Джон отчаянно вырывался, колотя отца побелевшими кулачками.

Том быстро связал его и бросил на одну из кроватей. Мальчик конвульсивно дергался и произносил проклятия, тем более ужасные, что слетали они с детских уст.

— Ну и характер, — заметил Сэм, — однако, вы, парни, тоже упрямы.

— Это наше дело, — сухо сказал Марк.

— Конечно, я не к тому, чтобы осуждать вас… Ну, помолчи, — бросил он Джону, орущему на своей кровати.

Джон вдруг послушался. Он замолчал, следя злыми глазками за действиями отца и дяди. Уже не впервые Джон проявлял свои дурные наклонности. В этом ребенке, казалось, не было заложено никакого понятия об элементарном добре или человеколюбии. Вся его натура была нацелена па зло, в частности, на воровство. Эти детские руки деловито шарили по еще не остывшим трупам, переворачивали их, вырывали из ушей украшения…

Тем временем собравшиеся вновь начали обсуждать недавнее приключение, вспоминая подробности и свои ощущения по их поводу. Те, которые не сражались, оказались самыми многословными летописцами схватки…

Арнольд лежал с полузакрытыми глазами и не принимал никакого участия в разговоре. Его бледное лицо резко выделялось на темно–коричневом одеяле.

Сэм был высок и худощав, ему было около пятидесяти, лицо его дышало волей и энергией. Черты его были несколько угловаты, что вызывало ощущение суровости. Но самым примечательным были его глаза — серые, насмешливые, не признающие преград, будь то чужой забор или чужая душа.

Фамилия Сэма была Тиллингест. Товарищ его был не кто иной как Арнольд Меси. Они приехали, как и многие, искать счастья на Западе, но злая судьба преследовала их в то время, когда мы встретили их в дилижансе возвращавшихся в Денвер и решивших, что им ничего другого не остается, как искать счастья в Нью-Йорке.

— И вы путешествуете пешком? — спросил Сэм у братьев Гардвипов.

— Да, — сказал Том, — и очень довольны, потому что такой способ путешествия доставил нам возможность избавить вас от неприятностей.

— Вы путешествуете пешком, — повторил Сэм, — и не имеете никакого оружия, кроме этих жалких карабинов?

— Но, признайтесь, — возразил Том, — что как бы старо это оружие ни было, но оно оказало всем нам хорошую услугу.

— Думаю, что вы идете не далеко?.. Братья переглянулись.

— Мы идем в горы, — отвечал Марк.

— Вот как? Понятно. Вы решили тоже поискать золотишко!

— Мы еще не решили, что будем делать. А вы сами куда направляетесь?

— В Денвер… Мы покидаем эти края и возвращаемся в Нью-Йорк…

— Так вы уже разбогатели?..

— Не совсем…

— В таком случае, потеряли надежду?

— Мы устали ловить удачу. Эта дама весьма капризна… Возможно, вам она улыбнется…

После этого было решено тронуться в путь ранним утром, и каждый стал устраиваться на ночь. Том подошел к Джону:

— Ну, малыш, ты успокоился?

Ребенок молчал. Он бросил на отца недобрый взгляд.

— Ба, ты еще сердит на меня? — спросил Том, смеясь. — Нельзя быть таким упрямым… Ладно, на сегодня довольно…

И он развязал мальчика,

— Ты будешь послушным? — спросил Марк.

У Джона вырвалось что–то вроде рычания, которое с большим трудом можно было бы принять за положительный ответ. Как бы то ни было, но братья, решив отложить воспитание мальчика до лучших времен, растянулись на полу и уснули.

Прошло несколько часов. Рассвело… Джон не сомкнул глаз всю ночь. Бледный луч солнца осветил лица спящих. Тогда Джон тихо встал и осмотрелся вокруг. Глаза его остановились на Сэме, растянувшемся в нескольких шагах от него. Он злобно улыбнулся, тихо прокрался к Сэму и тронул его за плечо.

Тот вздрогнул, открыл глаза и увидел перед собой полуодетого ребенка, который держал палец на губах. Сэм кивнул. Тогда Джон прилег к нему и тихо–тихо прошептал на ухо:

— Что вы мне дадите, если я скажу вам, куда они идут? Он указал рукой на спящих Марка и Тома.

Злоба ребенка. Месть ребенка… Страшные слова, страшные понятия… Джон много знал. Не раз присутствуя при разговорах братьев, он, как губка, впитал в себя их планы, названия мест будущих поисков, их расположение…

И вот теперь он хладнокровно излагал все это Сэму, который слушал его и загадочно улыбался…

Когда Марк и Том проснулись, Джон лежал с открытыми глазами и улыбался.

— Ага, ночь — хорошая советчица? — сказал отец, наклоняясь к нему, чтобы поцеловать.

Ребенок подставил щеку. Через плечо отца он бросил взгляд на Сэма. Тот подмигнул и улыбнулся. Братья стали собираться в путь. Им предложили место в дилижансе, но они вежливо отказались. Скалистые горы были совсем рядом, и им не хотелось, чтобы посторонние точно знали, куда именно они держат путь.

Что же касается Арнольда, то рана мешала ему немедленно пуститься в дорогу. Они с Сэмом решили ждать следующего дилижанса. Таким образом, у них в запасе была целая неделя.

Но была еще одна причина их задержки. Утром, перед прощанием, Сэм отвел Джона в сторону.

— Ты славный мальчик, — сказал ему Сэм, — и в награду за это вот тебе новенький доллар. Не желаешь ли получить целую кучу таких же?

— А что нужно для этого сделать?

— Ничего особенного… Возьми этот ножик и делай им отметки на скалах вдоль всего вашего пути.

— Хорошо, — ответил мальчик.

Когда Марк и Том уходили вслед за весело прыгавшим на одной ноге мальчуганом, Сэм проговорил:

— Как знать? Может быть, это и есть тот самый случай…

 

4. Золото

С момента описываемых событий прошло четыре дня. Мы находимся в самом сердце Скалистых гор. Поднимемся на одну из вершин, куда раньше не ступала нога человека. Это Пайк—Пик, груда скал, которые как будто случайно рухнули одна на другую в день какого–нибудь подземного переворота. Тут внезапно образовались вертикальные, горизонтальные, наклонные плоскости, изломы, трещины, пропасти, будто вырубленные каким–то исполинским топором. Грозная и неприступная красота! Вскарабкаться сюда можно только при помощи веревки и сильных рук. Иногда кажется, будто скала вот–вот опустится над неосторожным храбрецом, будто подъемный мост крепости, и закроется дверь ужасной тюрьмы, стой которой никому не дано пробить.

— Какой восхитительный вид! — воскликнул Марк, бросив кирку и разгибая занемевшую спину.

Джон стоял около него на хребте скалы. Он услышал восклицание дяди и засмеялся Ему было непонятно любое–движение души, не несущее; конкретной выгоды.

Том работал за выступом скалы, долбя заступом неподатливую породу. Вдруг он поднял голову.

— Гм, гм! — сказал он. — Это, пожалуй, не предвещает ничего хорошего.

Действительно, в считанные минуты небо почернело. Частыми порывами задул сильный ветер. Вдруг он стих. Его сменила свинцовая духота. По горам прокатился глухой грохот. Затем снова все стихло, и черное небо прорезал яркий зигзаг молнии.

Братья поспешно стали искать убежище. Один из склонов скалы, на которой они находились, имел глубокую нишу, своего рода грот. Здесь они и укрылись от разъяренной стихии.

Ужасные грозы в горах! Разъяренное небо давит гранитных колоссов, а они противостоят ему… Ветер надрывается, как бы стремясь вырвать их из земли и яростно трясет их от подошв до вершин… Дождь льет потоками, и, падая на камни, производит грохот тысячи кузнечных молотов. Багровая молния пронизывает пространство, как бы указывая таинственным высшим силам объекты для удара. Марк и Том не проронили ни одного слова. Они оба крепко обняли Джона, как бы пытаясь оградить его от бешенства стихии. А он совершенно хладнокровно смотрел из узкого отверстия грота на фантастические переливы света.

Вдруг оба брата вскрикнули… Они одновременно осознали грозившую им новую опасность, еще страшнее прежних. Грот начала заливать вода. Вероятно, один из потоков вышел из своих гранитных берегов и прорвался через трещину к гроту.

Времени на раздумья не оставалось. Том, взял на руки сына и шагнул в проход. Бурлящая вода доходила ему до колен. Напор ее был так силен, что едва не сбивал с ног. Когда Том выбрался из грота, его закрутил водоворот и он упал, не выпуская ребенка из рук. Сильная рука брата подхватила его, поставила на ноги, и перебросила Джона на свое плечо. Затем Марк совершил отчаянный прыжок на соседнюю скалу. Том последовал за ним…

Буря на мгновение утихла, как бы пораженная смелостью людей, а затем наступило нечто невообразимое. Удары грома слились в один неумолчный гул… Земля затряслась. Вся гора зашаталась… По склонам ее поползли трещины. Казалось, все вокруг сейчас провалится в бездну…

Раздался отчаянный крик обоих братьев. Только что оставленная ими скала вдруг наклонилась вперед, будто раненный в живот человек, и обрушилась.

Удар волны швырнул братьев на камни…

Но гроза как будто исчерпала свою ярость в последнем усилии. Ветер вдруг стих, облака разошлись и умчались, как разбойники по окончании своего жестокого набега.

Яркий луч солнца озарил эту картину опустошения. Марк поднял голову. Его взгляд скользнул по искореженным скалам, по тому месту, где недавно был грот…

Вдруг, точно в припадке сумасшествия, он подбежал к Тому, который еще лежал среди камней, и, тряся его за плечо, заорал:

— Брат! Брат! Золото! Золото!

Затем он бросился к тому месту, где раньше был грот. Еще секунду Том осознавал сказанное братом, потом вскочил на ноги и подбежал к нему.

Марк, бледный, со сверкающими глазами, не мог произнести ни звука. В правой руке он держал обломок скалы, на котором самый неопытный глаз увидел бы самородок золота величиной с орех. Другой рукой он схватился за землю, будто боясь, чтобы ее у него не отняли…

Действительно, это было золото, и почти без всякой примеси… Гора открыла свою тайну. Братья бросились в объятия друг друга. Столько трудностей, опасностей и лишений пережили они… И вот — награда

А маленький Джон спокойно смотрел на них. Он не совсем понимал причину столь бурной радости. Неужели эти желтоватые прожилки на черных камнях и есть золото? Для него золото имело цену лишь тогда, когда оно было в виде денег. И когда он раньше слышал, как братья делились друг с другом своими планами, он думал, что из–под этих камней вдруг брызнет поток бесчисленного множества монет, подобных той, которую ему дал Сэм…

После первых мгновений восторга к братьям вернулось ощущение реальности.

— Том, — сказал Марк, — хочу, чтобы твой сын первый воспользовался плодами нашей удачи!

Он поднял камень, в центре которого блестела золотая полоса.

— Бери, Джон!

В эту минуту раздались два выстрела. Камень выпал из протянутой руки Марка. Он захрипел и упал головой вперед Том бросился к брату. Тот уже был мертв. Тогда он посмотрел в ту сторону, откуда прозвучали выстрелы, вскочил и помчался туда, прыгая через трещины.

Что же касается Джона, то он исчез…

 

5. Суд Линча

Немного восточнее того места, где произошла эта ужасная сцена, на небольшом плато добрая сотня человек вгрызалась в скалы, катила тачки, таскала бревна…

— Эй, Кломп! — крикнул один из них: — Тащи сюда бревно!

— Ну–ка, помоги!

— Еще раз! Ну, взяли!

Гул голосов смешивался с лязгом металла, треском дерева, глухими ударами. Притягательная сила золота стянула сюда, в эти дикие места, самых разных людей, как по национальности, так и по общественному положению. Они сбежались сюда со всех концов земли совершенно опьяненные надеждой на возможность быстрого, почти мгновенного обогащения. Так всегда было и будет с натурами, неспособными к повседневному упорному труду. Может быть, в их руках уже побывал какой–нибудь инструмент, работая которым прилежно и умело можно было бы обеспечить себе верный кусок хлеба и даже лишнюю копейку на старость. Они отвергли этот путь. Им была противна монотонность труда.

Этих рыцарей удачи охватила лихорадка, впрыснувшая в их жилы ту силу, которую могут дать лишь азарт или крайнее отчаяние. Люди, собравшиеся здесь, на этом небольшом плато, были именно такими искателями быстрого счастья.

Вдруг среди них возникла странная фигура. Это был Том. Он остановился на мгновение, озираясь кругом, затем хрипло выкрикнул:

— Убийство!

Все подняли головы. Они увидели человека страшно бледного, с судорожно искривленным лицом. Одежда его была в беспорядке, а руки в крови.

Все подбежали к нему и засыпали вопросами. Он смотрел на них остановившимися глазами и мычал нечто нечленораздельное.

— Эй, приятель! — крикнул ему огромный, звероподобный Кломп: — Будешь ли ты, наконец, отвечать?.. Откуда ты взялся? Что тебе надо? Зачем ты кричишь об убийстве?..

— Я не знаю, — бормотал Том. Губы его тряслись.

Он был близок к умопомешательству. Если б он был способен нормально воспринимать окружающее, то заметил бы, что к собравшейся толпе подошел еще один человек, который что–то горячо говорил, указывая рукой на горы.

Это был Арнольд Меси.

— Да, друзья мои, — сообщил он, — труп лежит примерно в миле отсюда… Вероятно, это один из тех искателей золота, которые работают в одиночку… Но кто убил его?

— Но, может быть, — закричал кто–то из толпы, — тот, что сидит там, может рассказать нам…

— Если он сам не убийца, — перебил его другой голос. Толпа, собравшаяся вокруг Тома, ждала… А он то заходился в рыданиях, то разражался безумным хохотом.

Никто не смел мешать этому глубокому отчаянию и никто еще не решался приписывать его угрызениям совести. Но преступление было так хитро продумано убийцами, что Том неизбежно должен был попасть в безвыходное положение…

Кто–то проскользнул вперед и сказал:

— Вот это может помочь найти виновного! Все обернулись к вновь прибывшему.

— Этот карабин, — продолжал он, — лежал в нескольких шагах от убитого… Убийца, вероятно, бросил его перед тем как скрыться.

Карабин переходил из рук в руки. Тиллингест — это был он — переглянулся с Арнольдом Меси. Тот равнодушно взял карабин и стал осматривать его.

— Но, — воскликнул он, — вот это уже кое–что!

— Что там? — послышалось со всех сторон.

— Имя на бляхе… Посмотрите…

И он указал пальцем на приклад ружья, где находилась маленькая латунная пластинка.

— Ну читай же! Что там?

— Том Гардвин! — громко произнес Меси.

Услышав свое имя, Том поднял голову.

— Том Гардвин это я!

— Убийца! — закричала сотня глоток.

В толпе иногда возникает необъяснимая внезапность действия. В том случае, когда один человек раздумывает и колеблется — толпа действует мгновенно, будто пронзенная одним ударом тока.

Десяток рук потянулись к Тому. Он, выйдя из состояния оцепенения, отчаянно вырывался.

— Где труп? — кричали ему. — Его нужно вести туда! В горы! В горы!

Том продолжал отбиваться. Но что мог он сделать один против толпы, набросившейся на него?.. Тиллингест шагнул вперед. Ведь это он объявил, что нашел труп. Том наконец перестал сопротивляться. Он снова впал в оцепенение. Но даже оно разъяряло его противников, которые жаждали правосудия. Этой кучкой отверженных, чуть ли не разбойников, овладевало дикое негодование.

А Том, подгоняемый пинками, шел вперед, не понимая, чего от него хотят, куда его ведут…

У подножия скалы, известной под именем Чертовой горы, лежал Марк Гардвин со скрещенными на груди руками…

Том, нечеловеческим усилием вырвавшись из рук людей, окружающих его, бросился к трупу.

— Брат мой! Брат!

Этому безумному крику ответили лишь горы многократным эхо. Люди снова схватили его и оттащили прочь Каким же образом труп очутился здесь, на Чертовой горе, в полумиле от того места, где свершилось преступление?

В ту минуту, когда Том и Марк бросились, вне себя от радости, к обломку золотой скалы, Сэм и Арнольд, которые шли по их следам, обменялись кивками… Настала роковая минута… Оба вскинули карабины. Меси прицелился в Тома, а Сэм взял на мушку Марка… Как мог промахнуться Арнольд? Даже у профессиональных убийц иногда трясутся руки. Словом, из двух обреченных был убит один Марк. Том скрылся в горах.

Если он останется в живых, дело будет провалено, тайну золотой жилы скрыть не удастся…

Сэм, увидев, что Арнольд промахнулся, зло выругался. Но в его изобретательном уме уже зрел новый план,,..

Он его тут же изложил Арнольду. Тот бросился по следам Тома, а Сэм, напрасно проискавши убежавшего Джона, вернулся к трупу Марка. Пуля прошла через тело навылет, задев сердце. Смерть была мгновенной. Даже кровь не показалась наружу.

Сэм взвалил труп себе на плечи. Какая огромная сила воли и мускулов нужна была, чтобы пронести на себе труп целых полмили через непроходимые скалы!

Наконец, когда Сэм решил, что отошел на достаточное расстояние, он положил труп на землю посреди дороги, зажатой между скалами, над которыми возвышалась странная вершина Чертовой горы.

Остальное уже известно. Возбужденное состояние Тома, граничившее с безумием, было только на руку убийцам его брата. Они приблизились к толпе, в центре которой несчастный Том шатался, как пьяный. Какой то толстый низенький человек с красным лицом, обратился к Тому, приставив кулак к его лицу: — Ты убил своего брата? Отвечай!

Том тупо уставился на него и не сказал ни слова. Толстяк разразился проклятиями, а вместе с ним и вся толпа.

Казалось, воздух был пропитан жаждой мщения.

— Оставь, Бартон, — крикнул кто–то толстяку, — сейчас с ним поговорит пастор,..

В голове Тома вертелась одна мучительная мысль, как монотонный стук вечно качающегося маятника. Эта мысль выражалась одним словом: "Бежать! Бежать! Бежать!"

Он не представлял себе ничего иного. Все его чувства слились, сгруппировались в это единственное желание. Он наклонил голову и бросился вперед…

Поднялся страшный крик. Тот, кого звали Бартоном, опрокинул Тома на землю и хрипло заорал:

— А! Ты хочешь спастись! Ты думаешь удрать от нас!.. Судить его немедленно!

— Да! Да! Линч! — заревели все вокруг.

Том задыхался под давлением пальцев Бартона, сжимавших ему горло, а в это время мгновенно организовалось судебное заседание. Вокруг несчастного образовался круг. Самые старые и самые рьяные вызвались быть судьями. Тома поставили на ноги и повернули лицом к ним.

Председателем был обезьяноподобный субъект с маленькими злыми глазками. Воцарилось неожиданное молчание. Во всяком суде, как бы неправеден, как бы ненормален он ни был, всегда есть нечто внушительное и торжественное, действующее на воображение.

— Твое имя? — спросил председатель суда, называвшийся Роллингсом.

— Том Гардвин…

— Человек, который убит, брат ли он твой?

— Да… мой брат… мой бедный Марк…

— Марк. Гардвин?

— Да…

— За что ты убил его?,.

Том тупо посмотрел на него. Можно было подумать, что это обвинение он слышит впервые.

— Убил? — пробормотал он. — Убил? Как это?..

— Ну! Ну! — рявкнул Роллингс. — Потрудись отвечать! Ты убил своего брата?

— Нет! Нет! — вскрикнул Том.

Только теперь до него дошел весь ужасный смысл происходящего.

— Это ложь! — заревел он. — Убить брата!.. Клянусь, что это ложь! Это не я…

— Свидетелей, свидетелей! — закричала толпа. Тиллингест холодно и отчетливо заявил, что, услышав выстрел в горах, он прибежал на шум, нашел еще теплый труп там, на дороге, а в нескольких шагах — карабин, который убийца уронил во время бегства….

Этого было достаточно. Требование смерти было ответом на это показание, так прямо обвинявшее Тома.

— Линч! Линч! — ревели голоса.

Роллингс встал и с торжественной важностью начал советоваться с импровизированными членами суда. Толпа нетерпеливо роптала. Наконец он заговорил и, пародируя церемонию нормального суда, призвал Тома честно сознаться в совершенном преступлении.

Осужденный молчал. Тогда был вынесен приговор: "Смерть". Толпа тут же набросилась на несчастного и поволокла к ближайшему дереву. Гигант Кломп схватил его, собираясь лично исполнить обязанность палача…

Несколько минут спустя Арнольд Меси и Сэм Тиллингест, улыбаясь, смотрели на тело, качавшееся на ветви сосны… Так свершилось двойное преступление на Чертовой горе. Вот что читал Бам в бумагах, добытых ценой убийства Эффи Тиллингест. И, облокотившись на стол, он глубоко задумался…

 

6. Спасение души

Нам пришлось оставить на некоторое время нескольких действующих лиц. Теперь нужно снова связать цепь событий и возвратиться к Антонии Бартон. Однажды угром се муж вошел в комнату и присел рядом с пей. Она взглянула па пего и содрогнулась. Антония поняла, что это ее судья, полновластный вершитель ее судьбы.

— Сударыня, — сказал ей муж — вы меня не будете упрекать, надеюсь, что я принимал в отношении вас решительные меры. Я предложил вашему любовнику и вам самим способ искупить то зло, которое вы причинили…

Антония хотела что–то сказать, но Бартон жестом остановил ее.

— Я имел несколько свиданий с мистером Лонгсвордом. До сих пор мои попытки уговорить его остались безуспешными. И потому я вынужден, к величайшему моему сожалению, воспользоваться своими правами…

Молодая женщина содрогнулась. Она поняла скрытый смысл этих слов.

— Итак, — прошептала она, — вы осмелились бы совершить убийство?

— Однако, вы слишком вольно определяете то, что есть не более как акт строгого правосудия. Я не могу допустить присутствия незаконнорожденного в своем доме. Мне кажется, что я имею на это право. Но каково бы ни было принятое мною решение, я не хочу, чтоб вы упрекнули меня, что я не испробовал предварительно все меры…

Она удивленно подняла глаза. Неужели он явился с каким–нибудь новым предложением?

— То, что я вам предложу, — произнес он сухо, — конечно, покажется вам весьма странным. Но, я думаю, что теперь мы уже не можем удивляться ничему…

— Говорите, говорите, — стонала несчастная женщина, — вы заставляете меня испытывать смертельные муки!

— Позвольте мне объясниться..

И он начал размеренно и бесстрастно:

— С одной стороны, вы уже заранее любите этого ребенка, этот плод преступления… и готовы пойти на все, чтоб спасти его. С другой стороны, если вы упорствуете в исполнении моей воли, то знаете, что мое положение запрещает мне всякие действия скандального характера… Вам известна участь, которая ожидает в нашей стране неверную жену… Если я бы прогнал вас, то вы погибли бы. Но я не прогоню вас по той простой причине, что свет не должен ничего знать… Итак, я решил спасти и мою честь, и мои семейные права. Я не хочу вас публично позорить, точно так же, как не хочу допускать появления в моем доме этого плода разврата… разве что, как я уже имел честь объяснять вам, ваш любовник примет мои условия, которые могут все уладить: мне возмещают понесенный урон, а вам возвращают утраченную безопасность… Антония тихо плакала.

— Итак, — продолжал Бартон, — я говорил уже вам, что хочу сделать последнюю попытку… Я пригласил сюда господина Лонгсворда, он придет через несколько минут… и я хотел предупредить вас об этом обстоятельстве заранее, для того, собственно, чтобы вы удостоили меня своим содействием. Может быть, ваши слова будут красноречивее моих…

Антония встала, бледная как смерть.

— Он! Он придет сюда? Нет, нет, я не хочу этого! Бартон сжал руку ей до того сильно, что она чуть не закричала.

— Сядьте, сударыня, и не забывайте, что здесь, кроме меня, никто не имеет права говорить: "Я хочу!" И потому я хочу — слышите ли — хочу, чтоб вы просили мистера Лонгсворда повиноваться мне… Я хочу, чтоб вы нашли в вашей любви…

Он насмешливо улыбался, произнося это слово, столь непривычное для его губ.

--… В любви вашей силу убедить своего любовника принять мое предложение…

— Нет, нет! — шептала Антония.

В это время послышался звонок. Антония вздрогнула. Бартон прислушивался… шаги приближались… Затем лакей постучал в дверь и доложил:

— Мистер Эдвард Лонгсворд!

— Когда вы переговорите между собой, — сказал Бартон, — то будьте столь добры известить меня… Я к вашим услугам в соседней комнате…

Антония, упав на диван, дрожала от ужаса.

— До свидания! — добавил Бартон.

И он вышел, закрыв за собой дверь. Эдвард вошел. Он наклонился к белым исхудалым рукам любимой женщины и, целуя ее пальцы, горько плакал. Его губы могли произнести только одно слово:

— Антония! Антония!

Но это слово, двадцать раз повторенное, выражало все оттенки страдания. Потом он заговорил:

— Прости, прости меня! Зачем я погубил тебя? Зачем нарушил спокойствие твоей жизни? Бедная, любимая моя, ты должна ненавидеть меня, потому что это я погубил тебя! Прокляни, прогони меня…

Она же, пробуждаясь от этого голоса любви, счастливо улыбалась.

— Я люблю тебя! — тихо, но твердо произнесла она.

Они снова замолчали. Вдруг Антония вздрогнула и приложила руку к сердцу. Лонгсворд выпрямился. Он тоже вспомнил… Завеса, скрывшая на несколько мгновений ужас их положения, упала. Если- б их было только двое, они приняли бы любые муки за этот миг счастья.,. Но маленькое существо, требовавшее своих прав на жизнь, — разве можно было его забыть? Разве оно не было осуждено?

Лицо Эдварда покрылось смертельной бледностью. Идя сюда, он принял решение…

— Послушай, — сказал он Антонин, — у пас мало времени…

Антония кивнула.

— Ответь мне… Считаешь ли ты своего мужа способным исполнить то, чем он угрожал?

— Да, — твердо сказала Антония.

— Ты полагаешь, что он может убить тебя?.. Убить нашего ребенка?..

— Да, — повторила Антония.

— В таком случае, — сказал Лонгсворд, — ни жизнь, ни совесть больше не принадлежат мне. Все в мире имеет свою цену. Цена твоей жизни и жизни ребенка неизмеримо выше, чем…

Антония зажала ему рот ладонью.

— Нет, нет, нет!.. Подумай, разве ребенок наш мог бы жить… если бы его жизнь была куплена такой варварской ценой?. Да я боялась бы, что каждый мой поцелуй отравлен… Может ли он войти в жизнь с такой тяжелой пошей?.. Подумай, там… ведь тоже много матерей, много детей!..

Она упала к ногам Лонгсворда и, схватив его за руки, шептала:

— Как я хотела бы с гордостью называть твое имя нашему ребенку, как бы я хотела… Но произносит имя бесчеловечного убийцы… Нет, Эдвард, нет….

— Спасибо, моя родная, — проговорил Лонгсворд, — спасибо тебе за то, что ты есть, за то, что ты такая… Ты спасла меня. Теперь я найду способ спасти всех нас. Ты вдохнула в меня силу, которой мне так не хватало! Я буду достойным тебя!

Они слились в последнем поцелуе, в последнем объятии… Лонгсворд выбежал из комнаты.

— Я осуждена, — шептала Антония, — но я спасла всех нас…

 

7. Старые друзья

В редакции газеты "Девятихвостая кошка" сидят два благообразных джентльмена. Очень трудно, почти невозможно было бы узнать в них Трипа и Мопа из "Старого Флага"!

Моп — ныне Франциск Диксон, из Коннектикута, — выглядит как преуспевающий торговец, румяный, полный, лоснящийся.

А полковник Гаррисон уже никак не напоминает зеленовато–серого Трипа. Он прекрасно одет, у него здоровый матовый цвет лица.

— Ну–ка, прочти еще раз, — говорит Трип,

— Зачем? И так все ясно, — хмурится Моп.

— Прочти… Я хочу понять.. Моп, вздыхая, читает письмо:

"Дорогие друзья! Обстоятельства изменились. "Кошки" больше нет. Впрочем, не беспокойтесь, я вас не забываю. Сегодня вечером, в девять часов, я приду. Нам нужно переговорить о многом. Прилагаю при сем чек па его долларов.

Г. Б." Оба тяжело вздохнули.

— Не знаю как ты, Моп, а я уже не могу жить без "Кошки".

— Я тоже, — вздохнул Моп.

— Мы найдем кое–что получше, — произнес с порога Бам.

Он окончательно превратился в Гуго Барнета, элегантного джентльмена, делового, сухого, сосредоточенного. Трип и Моп застыли в почтительных позах.

— О чем это, черт возьми, вы говорили, когда я вошел? — весело произнес Вам. — Я слышал ропот недовольства.

— Что поделать? — сказал Моп. — Мы вошли во вкус

нашей профессии…

— Ну и что? — сказал Бам. — Берите пример с меня! Вы уже видели, сколько разных профессий я испробовал. Ну, а теперь осваиваю еще две…

— О! Какие же?

— Первая — это женитьба…

— Женитьба! — вздохнул Моп. — Женитьба! Какой ужас…

— Но, друг мой, дорогой мой Бам, — воскликнул Трип, — позволь старому товарищу, который любит как отец… я повторяю… как отец — позволь мне сказать тебе, что это просто глупость… Ты погибнешь…. ты похоронишь себя! Нам остается лишь оплакивать тебя… Ах, если есть еще время, то мои бескорыстные советы…

— Теперь поздно, — перебил, смеясь, Бам, — я уже три дня как женат,

Восклицание "О!", заключавшее в себе все оттенки отчаяния, вырвалось из груди компаньонов.

— Погодите предаваться отчаянию! Я еще не сказал ничего о второй профессии!

— Он прав, — сказал Моп, — если у него есть вторая профессия, она искупает недостатки первой…

— Я уверен в этом, — сказал Бам, — я банкир! Второй взрыв изумления издателей "Кошки".

— Банкир… как мы — журналисты?

— Ну, и что? Разве вы не были журналистами с газетой?

— Так ты банкир с банком?

— Да, именно, с банком, дорогой мой Трип!

— Банк! Банк! — возразил недоверчиво Моп. — Это как кто понимает это слово! Много людей считают себя банкирами, имея большую квартиру на первом этаже, несколько лакированных столов, железную решетку и пустую кассу!

— Я предоставлю вам самим судить о подлинности моего банкирского дома.

— Ну, говори! — произнесли оба друга, облокотившись на стол, чтоб лучше слышать.

— Так вот, недоверчивые друзья мои, полагаю, что я могу называться и женатым, и банкиром, если жена моя — дочь Арнольда Меси, первого банкира Нью-Йорка!

Третий взрыв изумления нет никакой возможности передать словами. Это нужно было видеть!

— Так, — продолжал Бам, — а теперь поговорим о деле…

— Бам, — торжественно произнес Трип, — у нас есть тела и, вероятно, души. Все это принадлежит тебе!

— Прежде всего я хочу знать, дорогие товарищи, не утратили ли вы добрых традиций старого времени?..

— Это значит…

— Это значит, что теперь мне нужны не журналисты, а прежде Трип и Моп, такие, какими они были в доброе время "Старого Флага"… готовые на все, презирающие виселицу…

— О-о!

В этом "О!" уже не звучал восторг.

— Я объясню, — продолжал Бам—Барнет, как будто не замечая их беспокойства. — У нас много текущих операций, и мне нужны крепкие головы и здоровые руки. Я не хочу думать, что напрасно рассчитывал на вас и, признаюсь, с величайшим сожалением пришел бы к выводу о необходимости искать других союзников…

Эта фраза произвела свое обычное действие. Трип и Моп не допускали возможности быть отставленными.

— Конечно, это очень сложно, — сказал Трип, громко вздыхая. — Но, что делать? Мы исполним все, что, ты прикажешь…

— Итак, к делу, — бросил Бам. — На каргу поставлено очень многое. Этому соответствует и плата за труды. Вы можете довольно быстро нажить целое состояние. Вам нравится подобная перспектива?

— Очень даже нравится, — сразу ответили оба друга.

— Отлично! Завтра в девять часов вечера вы должны стоять с закрытой каретой около Принтинг–сквера. Трип будет кучером, Моп исполнит обязанности лакея. Я буду там и скажу, что делать. Это еще не все…

— Будет исполнено!

— Хорошо. Еще ног что: мне скоро понадобится несколько храбрецов для весьма щекотливой экспедиции довольно далеко от Нью-Йорка. Найдите среди ваших знакомых несколько здоровяков… человек двенадцать… и прикажите им быть готовыми к отъезду по первому знаку..,

— Хорошо, — сказал Моп. — Лучше всех С этим справился бы наш друг Кломп.

— Какой это Кломп?

— О! Великолепный работник… человек, который еще никогда не отступал…

— Будьте осторожны и доверяйтесь только верным и преданным людям. Что же касается денег, то в них недостатка не будет.

— Более никаких приказаний? — спросил Моп. Бам секунду помолчал.

— Нет, это все, — произнес он. — Итак, я могу на вас рассчитывать?

— Как на самого себя…

— Отлично. Вы свободны. Деньги у вас есть, делайте, что хотите… и не забудьте… Завтра, в девять вечера, у Принтинг–сквера…

— Решено.

Трое соучастников пожали друг другу руки, и Бам ушел. Оставшись одни, Трип и Моп с минуту смотрели друг на друга.

— Мы еще поговорим об этом, — сказал Трип. — У меня созрело несколько мыслей…

— И у меня тоже, — кивнул Моп.

 

8. Эффективные средства Кломпа

Читатель помнит тот ужасный дом, который посетили Дан Йорк и Лонгсворд в ту страшную ночь, когда Кломп привел туда с улицы двух бездомных юношей… В этот вечер Дик по знаку Кломпа поднялся на верхний этаж. Дойдя до низенькой двери под самой кровлей, они оба остановились и прислушались.

— Овечки не шевелятся, — сказал Кломп, — я думаю, что они успокоились…

— Еще бы! Ведь ты применил такие эффективные средства..

Кломп открыл дверь. Сырой воздухе легким запахом плесени пахнул ему в лицо. Трудно представить себе, какое ужасное впечатление производил вид этого обширного чердака. Свет сюда не проникал, атмосфера была смрадной и пронзительно сырой. Все пространство было завалено грудами тряпок — наследием двадцати поколений. Тут складывались лохмотья умиравших внизу или тех, которые, не имея возможности заплатить, оставляли этот хлам в виде залога.

Навстречу вошедшим в одном из углов медленно привстали два существа. Кто бы узнал в этих двух бледных, исхудалых тенях тех свежих юношей, которых из мнимого милосердия подобрал Кломп?

А между тем, это были действительно Майкл и Джимми, но они так изменились, что утратили человеческий облик. Какие же это были эффективные средства, примененные Кломпом и вызвавшие такое одобрение Дика?

Когда Майкл и Джимми после попытки побега из "Садов Армиды", были схвачены своим преследователем, то Майкл, как помнит читатель, был ранен. Пуля только слегка задела череп, вызвав обильное кровотечение и обморок. Впрочем, разбойники набросились на несчастных с такой яростью, что когда они возвратились в "Золотую пещеру", то тела их представляли одну сплошную рану. Их рвали ногтями, кусали, били кулаками, рукоятками ножей… Окровавленных, похожих на трупы, бросили их на чердак, ставший их тюрьмой… Кломп был в таком бешенстве, что хотел убить их… Дик насилу удержал его…

Тогда Кломп потребовал, по крайней мере, разрешения бить их до тех пор, пока его рука не устанет. Дик не нашел что возразить на это. Добрая душа! И Кломп, обезумев от ярости, в течение целого часа истязал плеткой бессильно обмякшие тела…

Когда они еле слышно попросили воды, Кломп злобно засмеялся и приставил к их ртам горлышки бутылок с водкой… Ему пришел на ум эффективный способ победить их сопротивление, а именно — пьянство. И с того времени вся пища юношей была постоянно насыщена спиртом: пить им давали только те подкрашенные напитки, от которых горит горло и разрывается грудь.

Как они не умерли, непонятно.. Зато мозг их как–то привык к одурению. Они перестали сознавать, понимать, чувствовать, и только инстинктивно ощущали, что их охватил какой–то ошеломляющий вихрь и вертел посреди огненной атмосферы. Что должно было случиться, то и случилось Они попросили пощады. Кломп предписал им условия. Они должны были стать его рабами, смотреть его глазами, действовать лишь по его приказаниям. Рассказывают, что в средние века на бесовских сборищах колченогое существо требовало от своих учеников отречения от их Бога. Точно так же Кломп пытками вынудил их отречься от честности, добродетели, чести. Он требовал, чтоб они произносили самые гнусные ругательства… и они повиновались, несчастные, чтоб получить кусок хлеба или несколько капель свежей воды.

Увидя Кломпа и Дика, они начали смеяться.

— Ах, это вы, Кломп! Черт возьми, давно пора нас вытащить отсюда..

— Мы не зарабатываем себе хлеба, а едим! — сказал, смеясь, Джимми.

— Ну, ну, овечки мои, немного потерпите, — ответил Кломп. — Так мы торопимся взяться за работу?

— Еще бы! — бросил Джимми. — Неужели вы думаете, что нам тут весело?

— Да кто ж виноват? Зачем же вы были так неласковы с папашей Кломпом? Если б вы не вздумали тогда улепетнуть, то давно бы уж катались, как сыр в масле!

— Ми виноваты.

— Вы сознаетесь? Ну, хорошо! И так как вы теперь очень миленькие, то я хочу сделать что–нибудь для вас.

— Ага! — воскликнули оба брата с искренней радостью.

— У вас слюнки потекли, не правда ли? А то ли будет, когда узнаете в чем дело!.. Отличное, доложу я вам, дельце! Такого не встретить дважды в жизни… и оно даст вам золотые доллары в ручки… Ну, вот и говорите тогда, что папаша Кломп не добрый малый…

— А когда же это будет? — спросил Джимми.

— Через три или четыре дня… Вам понадобится быть ловкими и легкими на руку… но я спокоен на этот счет…

— А до тех пор?

— До тех пор… если вы будете очень, очень послушны, если вы обещаете не делать глупостей… ну, тогда я приглашу вас поужинать…

— Мы не откажемся…

— Там будут еще люди… Держите себя хорошо, потому что, откровенно говоря, я поинтересуюсь их мнением на ваш счет, и если оно будет плохим — все отменяется!

Час спустя Майкл и Джимми сидели уже в другом помещении в компании мошенников, которые пили, ели, пели непристойные песни, рассказывали циничные анекдоты. Братья пели с ними хором и, точно по вдохновению зла, находили остроумные ответы, смешившие до слез этих беглых каторжников.

Майкл и Джимми оказались достойными своего учителя. Кломп самодовольно улыбался…

 

9. Между жизнью и смертью

Тревожно и темно в комнате Антонии Бартон. Бледная женщина лежит в постели и почти не воспринимает происходящего вокруг нее. Она ждет расплаты. Лонгсворд сдержал слово. Он отказал Бартону в своем содействии. Теперь слово за Бартоном.

Антония закрывает глаза, и из–под ее длинных ресниц текут горькие слезы. Она чувствует, содрогаясь от ужаса, как ребенок шевелится у нее под сердцем…

Неожиданно дверь распахивается. Бартон мерным шагом подходит к этому ложу страданий.

— Сударыня, — говорит он своим холодным тоном, — я решил, что событие не должно произойти здесь. Карета ждет у подъезда. Вас отвезут в дом, принадлежащий одному из моих друзей Будьте уверены, что там уход за вами будет отличный…

Антония поняла, что страшная минута наступила… Она поднимает на него полные слез глаза.

— Скажите, — говорит она тихо, — что вы решили? Он криво усмехается.

— Вы ведь скоро будете готовы, не так ли?

Тогда она встает, бледная и такая слабая, что едва может держаться на ногах, так они трясутся. Она чувствует себя во власти этого человека и лелеет слабую надежду на то, что он оценит ее покорность. Она быстро собрала необходимые вещи и тихо сказала:

— Я готова.

Бартон идет впереди. Он не предлагает ей руки, и нет ни одного лакея, чтоб поддержать ее, так что она хватается то за мебель, то за стены, чтоб не упасть. Муж ничего не видит и не хочет видеть. Что ему за дело, что она страдает, едва волочит ноги? Разве он не ощущает злобной радости, видя эти страдания? Они ведь часть его мщения… Взглянув на него, можно было подумать, что это палач идет перед осужденным на смерть и не поворачивается даже назад, вполне уверенный, что за ним следуют совершенно покорно.

Слуги отсутствуют. Бартон сам отворяет ей дверь. Ночь… Антония выходит на улицу. Здесь стоит человек, одетый во все черное. Она не может различить его лицо в темноте. Он предлагает ей руку. Она качает головой, а затем оборачивается в последний раз, чтоб взглянуть на дом, который покидает, может быть, навсегда; этот дом, в который она вошла беззаботной и почти радостной и из которого теперь выходит в отчаянии и ужасе… Может быть, она хотела еще раз обратиться к своему судье с мольбой о пощаде, но тяжелая дверь закрылась… Антония одна с незнакомцем. Минутой позже она сидит в карете. Незнакомец сидит напротив и молчит…

Щелкает кнут. Карета трогается. Антония не произносит ни слова. А с кем, впрочем говорить?.. Кто он такой?.. Кто же иной мог согласиться послужить орудием преступления, как не один из таких же негодяев, как Бартон?

А Лонгсворд? Где Лонгсворд? Почему его нет здесь? Жив ли он? Неужели мщение Бартона уже исполнено? Карета катится все быстрее и быстрее. И при монотонном стуке колес Антония чувствует, что мозг ее тяжелеет. Становится темно в глазах, но огромным усилием воли она сопротивляется подступающему обмороку.

Но вот карета останавливается. Дверца открывается. Холодный воздух пахнул в лицо. Где же она? Она слышит журчание. Это что–то похожее и на песню, и на стон. Это вода…

Карета остановилась на берегу, около самой пристани. Антония видит пароход в нескольких шагах… Послушная своему провожатому, она идет по трапу. Вот она на палубе… Открывается каюта и едва успела закрыться за ней дверь, как послышался свисток, скрип винта, потом шипение пара. Черный дым взвился клубами, и пароход понесся по волнам.

Антония до того ослабела, что уже не боялась, она даже спрашивала себя, не жертва или она одного из тех страшных кошмаров, когда чувствуешь, что летишь в пропасть… И Антония боролась с этим кошмаром, пытаясь пробудиться.

Но нет, это был не сон. Она бодрствовала, потому что слышала, как свистел ветер, как волны бились о борт парохода, как работала машина; но она не сознавала только течения времени. Минуты ли это проходили, или часы? Она не знала…

А когда пароход остановился, кто–то открыл каюту и тихо сказал: "Пожалуйте, миссис!" Затем человек, весь в черном, лицо которого она не могла видеть, взял ее за руку, чтоб помочь ей привстать; она встала и пошла как во сне или как автомат, двигающийся на пружинах…

Она опять увидела черные волны, мостик; потом ее повели через какую–то местность, похожую на сад или, может быть, кладбище… Потом — звук отпирающегося замка, скрип раздвигаемой решетки, лестница, потом опять несколько дверей и наконец — комната.

Пережитые потрясения до того истощили ее силы, что она почти в беспамятстве позволила чужим рукам раздеть себя, потом упала на кровать, белые занавески которой казались ей саваном, и повернула голову к степе, как бы готовясь умереть.

Но в возбужденном воображении возникали образы Лонгсворда и ребенка… Она зовет их к себе на помощь, она просит их спасти ее… потому, что снова возвратился ужас, безумный, тяжелый, немой, убийственный… Бедная, бедная Антония! Напрасно ты шепчешь эти два имени: один уже не слышит тебя, другой еще не может услышать! И ты мысленно ищешь человека, который мог бы спасти тебя; ты вспоминаешь дом, где твоя мать плачет у камина, а холодный, строгий старик — отец, смотря на черные стены своего фамильного замка, радуется, что спас честь фамилии, продав ее Бартону.

Тишина. Только в соседней комнате часы отсчитывают долгие, медленные часы… Машинально Антония повторяет за звоном: "Один, два, три!" Горячка охватывает се мозг… и она тихо шепчет слова песни, которыми убаюкивала ее старая негритянка–няня…

И в эту минуту — не игра ли это воспаленного воображения… Ей кажется, что две руки, нежные девичьи руки обнимают ее шею, потом губы прикасаются к ее лбу и голос, звонкий и чистый, как воркованье птички, говорит ей:

— Надейтесь!

 

10. Заговор честных людей

Кто произнес это? И кто же, впервые за столь долгое время страданий, обратился к несчастной женщине со словом утешения?

Мы сейчас объясним это… Расставшись с Антонией, Эдвард отправился к Дану Йорку. Друзья строили предположения, анализировали, спорили…

Бартон, конечно, обратился к одному из тех врачей, которыми наводнен Нью-Йорк и которые извлекают доходы из чужих преступлений. В Нью-Йорке, как, впрочем, и во всех городах Соединенных Штатов, существует чудовищная индустрия, открыто заявляющая о себе, рассылающая свои объявления, печатающая свои рекламы, цинично взывающая к самым низким страстям…

Если б не всем известные факты, то нельзя было бы поверить, что целые дома в Нью-Йорке исключительно предназначены для такого рода постыдных операций… и полиция будто ничего не знает и по хочет знать, вмешиваясь только в случаях публичного скандала. Как в Спарте убивали плохо развитых или больных детей, так в Соединенных Штатах уничтожают детей незаконных..

Итак, Бартон только следовал традиции, ища содействия одного из таких врачей, а искать он должен был лишь потому, что ему нужен был человек надежный, который сохранил бы тайну, и еще потому, что он сам боялся того, что делал. Дан Йорк организовал тайный и постоянный надзор за Бартоном, твердо решив помешать задуманному преступлению.

Поэтому, как только Лонгсворд изложил ему последний разговор с Антонией, Дан сказал:

— Идем!

Они пришли на площадь Святого Марка. Дан направился к дому миссис Симоне. Когда она увидела Дана, то вскрикнула от испуга. Никогда она не встречала его иначе. Худой, мрачный, с блестящими, как черные бриллианты, глазами, Дан пугал ее и приводил в трепет.

— Эванс дома? — спросил Йорк, не замечая ее волнения.

— Да, сэр Дан, да, он дома.

Миссис Симоне уронила две гренки в золу.

— Мне необходимо видеть его, причем, немедленно. Дан и Эдмонд Эванс были давно знакомы. Их сдружил интерес к природе. Очень часто они вместе с Колоссом ночи напролет занимались различными опытами, восхищаясь и ужасаясь раскрытыми ими тайнами материи…

Эванс тотчас же вышел. Лонгсворд удалился вместе с миссис Симоне в соседнюю комнату. Йорк и Эванс долго говорили. Затем пожали друг другу руки. Эванс не колебался ни минуты. Он согласился исполнить роль мерзавца, полезного Бартону… Они решили, что он сам предложит свои услуги в качестве детоубийцы. Бартон не побоится довериться ему: он молод, следовательно, готов на все, чтоб разбогатеть…

— Это еще не все, — сказал Дан Йорк. — Вы понимаете, дорогой Эванс, как тщательно мы должны все продумать и предусмотреть… Нам нужен еще один человек, который бы ухаживал за больной. Иначе Бартон запросто может приставить к своей жертве шпиона или даже убийцу, отравительницу… чтобы скорее докончить дело, совершающееся, по его мнению, слишком медленно.

Эванс раздумывал с минуту.

— Благодарю вас, Дан, — сказал он, — что вы подумали обо мне, когда задумали доброе дело. Да… Вы правы: нельзя ничего делать наполовину… Подождите меня немного…

Эванс зашел к миссис Симоне и, извинившись перед Лонгсвордом, сказал этой славной женщине несколько слов на ухо. Она выразила крайнее удивление. Но в этот день она, кажется, была расположена повиноваться и потому немедленно взбежала по лестнице, а через несколько секунд появилась вновь в сопровождении Нетти Дэвис.

Эванс представил Нетти Дана Йорка. Поэт пристально смотрел на нее. Какие–то неясные образы волновали ого, когда он смотрел на это лицо…

— Извините, — сказал он наконец, — не имел ли, я ранее чести где–нибудь встречать вас?

— Не думаю, — отвечала Нетти, — хотя очень давно я хотела познакомиться с вами…

— Может быть, — предположил Эванс, — Дан Йорк встречал вас в Академии художеств…

И он напомнил о картине, наделавшей шуму и которой, если помнит читатель, так долго любовался поэт, Дан Йорк казался погруженным в размышления. Потом вдруг он вскинул голову.

— Я убежден, — сказал он, — что если я не видел юную леди то встречал одного или даже двух существ — не смейтесь, это так, — абсолютно похожих на нее…. Мы поговорим об этом после… Мы поищем… А пока скажите мне вот что: выставленная вами картина не взята ли из действительных воспоминаний? Не была ли она, в некотором роде, отражением опыта?

Нетти взглянула на него с любопытством.

— Почему вы так считаете?

— Все равно! — быстро отвечал Дан. — Я угадал?.. Правда?

— Да…

Дан Йорк провел рукой по лбу.

— Хорошо, хорошо! — сказал он. — Мы поговорим потом… Сегодня займемся страждущими, требующими нашей помощи… Эванс, сказали ли вы мисс Нетти, о чем мы ее просим?

— Нетти согласилась.

Поэт церемонно взял ее руку и поцеловал.

— Нечего делать! — воскликнул он. — Мизантроп становится филантропом, если на свете есть такие славные люди…

Вот почему Антония почувствовала объятие нежных рук. A побледневший Эванс стоял тут же, в ногах у больной, и ожидал рождения ребенка, которого взялся спасти…

 

11. Смерть Антонии

На правом берегу Западной реки Арнольд Меси выстроил нечто вроде загородного дворца и меблировал его со всевозможной роскошью; сад, прилегавший к обширному лесу, был убран с царственным великолепием и окружал дом, в котором банкир соединил все ухищрения фантазии человека, швыряющего золото пригоршнями.

Усадьба состояла из двух строений. Завершено было только одно из них. Зима прервала работы во втором павильоне, соединенном с первым широкой галереей, предназначенной для зимнего сада.

Этот дом и предоставил Меси в распоряжение Бартона. План был тщательно продуман и застрахован от любых неожиданностей. Врач получил самые подробные инструкции. Перевезти Антонию было поручено Баму, и читатель догадался, что помощниками его в этом деле были Трип и Моп.

Комната, где Антония должна рожать, убрана великолепно. Тяжелые шелковые занавеси закрывают окна, снабженные кроме того, толстыми ставнями — так что ни один луч света, ни малейший шум не проникают туда.

Эванс возле больной. Нетти Девис утешает ее, улыбается ей. Бедной женщине ничего не объяснили, но она понимает, что она не одинока и постепенно надежда возвращается в ее душу. Ребенок родился через несколько часов. Когда Нетти положила новорожденного рядом с матерью, чтобы та поцеловала его, бедная женщина разрыдалась. Но это были слезы радости и проснувшейся надежды.

Эванс внимательно посмотрел на нес и отвел взгляд. Ему показалось, что он заметил признаки смерти… И он не ошибся. Антония, в течение долгих месяцев измученная страшными потрясениями, вложила в это последнее усилие всю свою жизненную энергию.

Напрасно Эванс лихорадочно ищет пути спасения. Смерть уже приблизилась к этому изголовью и уже накладывает свои ледяные руки на тело несчастной мученицы. Вдруг Антония вздрагивает и, прижимая ребенка к груди, пытается приподнять его. Она вытягивает шею и глаза ее оживляются. А между тем не слышно никакого шума. Но на пороге смерти тонкость чувств удесятеряется…

Она не ошиблась. Не прошло и нескольких минут, как легкий шум послышался у двери… Эванс идет открывать… На пороге Дан Йорк и Лонгсворд.

— Ребенок родился, — говорит Эванс, пожимая руку Лонгсворду.

Он не смеет сказать большего. Впрочем, разве Лонгсворд услышал бы продолжение? Он уже у кровати Антонии и, упав на колени, рыдает, не имея сил произнести ни слова.

Эванс кивнул Йорку и оба, отойдя в угол комнаты, говорят шепотом. Они знают, что нет никакой надежды… И поэт тревожно прислушивается к птагам приближающейся смерти.

— Эдвард! Мой Эдвард! — шепчет Антония, привлекая к себе Лонгсворда. — Ты будешь крепко любить его, не так ли?.. Ведь он наш ребенок… и когда умру я — ты должен будешь его любить за нас двоих…

Лонгсворд вздрогнул. Мысль о смерти внезапно падает на его мозг, как ледяная капля. Он поворачивает голову к своим друзьям и глаза его встречаются с глазами Эванса. Они обмениваются немыми вопросом и ответом, и Дан Йорк жестом дает попять молодому человеку, что он должен еще раз собрать всю силу воли.

Голова Антонии упала на подушку. Ее пальцы машинально играют кудрями Эдварда, и слабым, как у ребенка, голосом, она говорит:

— Мы свободны, понимаешь ли ты это, Эдвард?.. Как далеко мы ушли! Около нас деревья, беленький домик, солнце и ребенок. Посмотри, как он грациозен как он вырос! Его зовут, как и тебя Эдвардом… Как я люблю это имя!

Бред опять охватывает ее изнуренный мозг.

— Ведь эти страдания, о которых ты сейчас говорил, — сон, не правда ли?.. О! Я хорошо помню, мы всегда были счастливы… всегда! Один раз утром ты пришел к моему отцу… помнишь ли это?;. Ты говорил с ним, и в тот же день он положил мою руку в -твою…

Природа способна на такие благодеяния: Антония все забыла, и ужасный призрак убийцы-Бартона не являлся ей среди этого бреда.

— Знаешь ли, — продолжает Антония, — мне нужно ехать… О! Не плачь… зачем ты плачешь, мой Эдвард… Я чувствую себя такой счастливой!

А ее голос все слабеет… Она еще раз обнимает Лонгсворда… и губы их встречаются в последнем поцелуе. Потом голова Антонии опускается на подушку… вздох… Улыбка…

Эванс подошел к кровати. Он ощупывает ледяной лоб Антонии, потом двумя пальцами закрывает ей глаза…

В комнате царит печальная тишина. К Йорку первому возвращается присутствие духа. Он подзывает к себе Эванса и говорит ему на ухо:

— Нельзя терять ни минуты! Мать умерла, нужно спасать ребенка. Очень может быть, что этот мерзавец Бартон вдруг приедет сюда, чтобы лично удостовериться, совершено ли убийство!

Лонгсворд услышал эти слова.

— Вы правы, — говорит он. — Скажите, что мы должны делать?

— Вот, что, — отвечает Дан Йорк. — Мисс Нетти останется здесь сторожить умершую. Я буду находиться в соседней комнате, чтобы прийти на помощь в случае надобности. Вы же, Эванс, укутайте малютку и везите его к миссис Симонс! Наконец, вы, Лонгсворд, уходите немедленно!

— Уйти! — восклицает Лонгсворд, обнимая умершую. — Нет, нет!

— Но разве вы не понимаете, — убеждает Дан Йорк, — что Бартон придет… Палач непременно захочет полюбоваться на трупы своих жертв!. И если он застанет вас здесь, то непременно убьет!

— Пусть убьет, мне уже все равно!

Дан Йорк произнес отрывисто и жестко:

— Разве та, которую вы любили, не доверила вам своего ребенка? Уходите немедленно! Как знать? Вы поступили весьма опрометчиво, приехав сюда. Вполне возможно, что эти мерзавцы приготовили вам западню… Эдвард, во имя нашей дружбы выполните то, что я сказал!

Лонгсворд поднимает голову.

— Я ухожу! — говорит он.

В последний раз он целует лоб несчастной женщины, и она, кажется, и после смерти улыбается ему… Эванс осторожно берет ребенка.

— Я вернусь через три часа, — говорит он.

Йорк провожает их. Они выходят через отверстие еще не оконченной ограды сада… Дан Йорк возвращается. Нетти стала на колени около Антонии. Поэт удаляется в соседнюю комнату, садится и склоняет голову на грудь…

Так проходит час. Вдруг он вскакивает. Душераздирающий крик доносится до него, крик ужаса и отчаяния. Он бросается в комнату Антонии…

 

12. Ошибка Кломпа

В то самое время, когда Антония целовала в первый и в последний раз своего ребенка, в то время, когда Эванс увозил плачущего малютку, а Лонгсворд, обезумев от отчаяния, покидал дом, в котором он за несколько минут прошел путь от счастья к несчастью — в то самое время возле этого дома происходила странная сцена…

Накануне этого дня Кломп сказал наконец своим "овечкам":

— Завтра ваше первое дело!

Братья выразили неописуемый восторг.

— Ага! — воскликнул Кломп: — Наконец–то! Вас радует предстоящая работа… Но кто же виноват, что вы раньше не начали ее… вы упирались… Ну да что прошло, то прошло…

Затем Кломп изложил суть дела. Оно состояло в том, чтобы проникнуть на дачу банкира Арнольда Меси и произнести там то, что наш разбойник называл решительным переворотом.

Майкл и Джимми вновь проявили бурный восторг. Кломп улыбнулся совершенно по–отечески. К вечеру следующего дня Кломп, который все еще не совсем доверял им, посадил братьев в закрытую карету, а сам сел напротив. Так они добрались до пристани, потом переправились через реку.

Когда все трое вышли на берег, там было уже темно и пустынно. Кломп огляделся и, убедившись, что никто не следит за ними, сказал:

— С Богом, овечки!

Все трое направились прямо к дому Арнольда Меси.

— Следуйте за мной, — сказал Кломп, — а главное — крепко держитесь на ногах и будьте внимательны… Нам придется немного поиграть в циркачей, ха–ха–ха…

Как мы уже объясняли в предыдущей главе, усадьба состояла из двух строений, которые должны были соединяться оранжереей. Второе строение и оранжерея еще не были достроены. Кломпа, понятно, привлекала жилая часть имения, где были предметы роскоши. Окна первого этажа были защищены толстыми железными решетками, но окна второго этажа не представляли никакого препятствия.

Через них Кломп решил проникнуть в дом. Способ, придуманный им, был совершенно прост. Одна из железных перекладин, которые должны были поддерживать крышу оранжереи, одним концом упиралась в стену еще не законченного павильона, а другим концом — в стену главного здания, почти у самой кровли.

Проникнуть в недостроенное здание не представляло труда. Затем нужно было пройти по узкой перекладине, которая поддерживалась чугунными колоннами на высоте около двадцати метров.

По плану Кломпа нужно было влезть на перекладину и, пройдя по ней до главного здания, вырезать стекло ближайшего окна, а там уже все просто…

Именно эти подробности изложил Кломп Майклу и Джимми.

— Ну, вперед! — скомандовал он. — Сначала студенты, а потом уж профессор…

Майкл влез на перекладину первый, за ним Джимми и Кломп. Таким образом, они дошли до середины перекладины. Джимми вдруг остановился и обернулся. Нет, он не потерял равновесия… Майкл тоже остановился.

— Проклятые собаки, — рявкнул Кломп. — Что с вами? Вперед, твари!

Тогда Джимми нанес ему резкий удар в лицо… Кломп зашатался, протянул вперед руки..

Прежде чем упасть, он уцепился за Джимми. Теряя равновесие, тот схватил за руку Майкла…

Но, по непонятной случайности, Майкл, падая вдоль перекладины, схватил ее скрещенными ногами и повис головой вниз. Джимми, держась одной рукой за перекладину, а другой — за Майкла, никак не мог освободиться от Кломпа, вцепившегося стальной хваткой в его ноги.

Да, Кломп был прав. Это сильно напоминало цирк. Сложнее всех было Майклу. Ему приходилось выдерживать тяжесть всей группы…

Это, правда, длилось совсем недолго, несколько мгновений. Кломп, видимо, решив взобраться вверх по телам братьев, сделал руками перехват, не удержался и с душераздирающим криком грохнулся вниз.

 

13. Единение

Когда Дан Йорк, услышав этот ужасный крик, вбежал в комнату, Нетти, бледная, обезумевшая от страха, протягивала руку к окну и шептала:

— Там, там…

Он бросился туда, рванул шторы, задвижки на ставнях и распахнул створки окна… В полумраке ночи он увидел две тени, стоявшие в двух шагах от него на перекладине, казавшейся линией, проведенной в пустом пространстве. Тени двигались вперед. Йорк вынул из кармана револьвер и прицелился. Но, не давая отчета в своих побуждениях, Нетти быстро схватила его руку. Револьвер выстрелил. Пуля прошло мимо пришельцев.

— Помогите! Помогите! — закричали они.

Майкл и Джимми показались в раме окна, со своими длинными -и светлыми кудрями и усталыми лицами, которые освещала лампа, зажженная около умершей…

Дан Йорк вскрикнул: он узнал их. Это были те самые юноши, которых он встретил той ночью в притоне…

— Войдите, — сказал он им. — Кто вы такие? Что вы делаете здесь?

Он пристально всматривался в их лица, что–то вспоминая, сопоставляя… Братья, совершенно обессиленные, едва держались, чтобы не свалиться вниз, за окно. Нетти подбежала, чтобы помочь им.

Тогда Дан Йорк увидел странное зрелище. Эти три головы, сгруппированные вместе, были так похожи, что казались размноженными копиями одного и того же оригинала… — Как вас зовут? — спросил он, хватая их за руки.

Майкл потерял сознание. Только у Джимми сохранился еще остаток сил…

— Воды! Дайте скорее воды, мисс Нетти! — бросил Дан.

Нетти принесла воду. Майкл начал приходить в себя.

— Посмотрите хорошенько на этих юношей, Нетти. Вы их не узнаете?

— Где мы? — проговорил Майкл.

— У друзей, — ответил Дан Йорк. — А теперь представьтесь.

— Меня зовут Майкл Гардвин, — сказал старший. Нетти вскрикнула.

— А меня Джимми Гардвин! — прибавил второй. Нетти побледнела и зашаталась. Дан Йорк едва успел поддержать ее.

— А как ваша фамилия, Нетти? — спросил он. Нетти бросилась к юношам.

— По матери Дэвис, а по отцу — Гардвин!

— Сестра!

— Как я долго искала вас, родные мои.. Как я плакала…

И все трое обнялись. Вдруг Майкл вздрогнул

— А наша мать? — спросил он тихо.

Нетти опустила глаза. Крупные слезы потекли по ее щекам.

— Умерла! Умерла! Мы опоздали…

— Да, умерла, — шептала Нетти, — умерла в нищете, от голода… умерла в больнице, куда попадают только для того, чтоб умереть… Она похоронена на кладбище для бедных, наша мама…

— Умерла! — повторил Майкл. — Убитая теми же, которые убили нашего отца!

— Что ты говоришь, Майкл? О ком ты…

— Сестра, — серьезно сказал Джимми, — мы пришли сюда для того, чтоб отомстит за нашего отца, Марка Гардвина, убитого в Скалистых горах…

— Постойте! — воскликнула Нетти. — Мама перед смертью сказала мне: "Помни два имени… и если тебе когда–либо придется встречаться с ними, отвернись как от дьявола…"

— И эти два имени? — спросил, задыхаясь, Майкл.

— Она из назвала… и я не забыла… один из них умер… Его звали Тиллингест… Второй жив… Арнольд Меси!

— Наконец–то! — воскликнул Дан Йорк. — Я чувствовал, я знал, что он бандит и убийца! Теперь у меня в руках конец нити, и я найду ее начало!

— Не знаете ли вы, — спросила Нетти, — что сталось с сыном дяди Тома, вашим двоюродным братом Джоном?..

— Пастор, который воспитал нас, ныне уже покойный, рассказал правду о гибели отца и дяди… Что же касается Джона, то…

Тут Майкл понизил голос.

— Он сказал, что Джон избрал дурной путь и обитает в притонах Нью-Йорка под именем Бам!

Дан Йорк вздрогнул, потому что, будучи знакомым со всеми притонами Нью-Йорка, он давно узнал в ложном Гуго Барнете завсегдатая кабачка "Старый Флаг".

— Что ж, посмотрим! — сказал Дан. — С одной стороны, честные люди, жертвы, их дети, а с другой стороны — банда негодяев и убийц, уверенных в своей безнаказанности. Так вот, я, Дан Йорк, клянусь, что исправлю эту ошибку природы! Верьте, друзья, что мир сотворен только для честных людей!

 

14. Ненависть горбуньи

Что делал в это время Бам? Вследствие отказа Лонгсворда ему поручено было организовать экспедицию во Франклин. Трин и Моп были его надежными агентами. Последние переговоры происходили в "Старом Флаге" и длились так долго, что компаньоны разошлись чуть ли не с рассветом.

Бам снабдил своих помощников не только подробными инструкциями, но, главное — значительной суммой денег. Читатель уже знает, какое поручение было возложено на них: нужно было найти в притонах Нью-Йорка шайку человек в двенадцать, которые согласились бы выехать на восток. Но Трип и Моп не подозревали, что под видимым великодушием, с которым Бам принял их раскаяние, скрывались замыслы совсем иного характера. Отныне, считаяих в принципе ненадежными, а после экспедиции — и слишком много знающими, Бам принял решение ликвидировать их сразу же после выполнения ими намеченного плана.

Бам вышел наконец из "Старого Флага" и поспешил в дом на улице Нассау, где ждала его та, которую он так легко выбрал себе в подруги жизни — дочь Арнольда Меси. Лишь только он вошел в свой кабинет, как дверь из другой комнаты отворилась, и мисс Мария Меси, ныне миссис Барнет, возникла перед мужем.

Читатель не забыл, каким странным существом была эта женщина с чересчур высокими плечами, суровыми чертами лица и вдобавок, сильно хромавшая. В эту минуту она была укутана в белый пеньюар, и в этом костюме, со своим страдальческим и худым лицом, блестящими глазами, опирающаяся на палку, она казалась привидением.

Бам, вымокший до нитки, покрытый грязью, ничем не напоминал изящного джентльмена, называвшего себя Гуго Барнетом. Эффи скорей узнала бы в нем того, кого она однажды ночью привела к умирающему отцу.

Увидя жену, он сделал нетерпеливое движение.

— Опять вы! — воскликнул он. — Что вам угодно и что означает ваш постоянный надзор?

Мария посмотрела ему в лицо и глаза ее блеснули гневом.

— Мне нужно переговорить с вами, — сказала она отрывисто, — но я подожду пока вы снимете с себя доспехи ночного бродяги.

Вам невольно чувствовал какую–то робость перед этой женщиной, ум которой он уже оценил.

— Ну, хорошо, подождите. Я сейчас приду.

Он прошел в свою спальню, через несколько минут вышел оттуда и стал у камина. Высокая фигура его надменно возвышалась над тщедушным созданием, устремившим на него глаза, полные ненависти и презрения.

Мария злобно усмехнулась:

— О! Как я понимаю вас! — сказала она своим тонким, надтреснутым голосом. — Как бы вам хотелось растоптать меня…

Вам молча смотрел на нее.

— Взгляните на меня хорошенько, — продолжала она, — и поймите меня. Я безобразна, во мне пет ничего женственного… я горбата, я гадка… я все это знаю. Я никогда не думала… никогда не желала внушить кому бы то ни было любовь к себе. Для всех,, и для вас также — я жалка, если не противна… Но вы должны знать, что то самое отвращение, которое питают ко мне окружающие, — я, со своей стороны, чувствую к ним…

Она говорила это холодно, отчетливо, ледяным тоном. Бам слушал.

— Есть человек, который с самого моего грустного детства не проявлял ко мне ничего, кроме холодности и презрения. Равнодушный по природе, лишенный всякого человеческого чувства, озабоченный, кроме того, своими делами, он не подарил бедному убогому созданью ни одного нежного слова, ни одного приветливого взгляда. Этому человеку я изо всех сил пыталась внушить хотя бы сострадание, которого я была достойна… Понимая, что я существо бесполезное, неприятное для глаз, что я не могу льстить чьему бы то ни было самолюбию, я пыталась стать такой доброй, такой ласковой, любящей, что каждый поневоле был вынужден бросать мне, как милостыню, ласковый взгляд… Из глубины моего страшного одиночества я сотни раз умоляла о помощи…

Ее сухой голос ослабел на мгновение. В нем слышалось волнение. Но, овладев собой, она снова обрела обычную холодность и спокойствие.

— Меня отталкивали, мной пренебрегали. Когда я, малютка, просила ласки или поцелуя… когда рука моя искала другую руку — меня прогоняли с жестом нетерпения… И вот — слушайте меня внимательно — однажды все мое влечение к добру сменилось влечением ко злу… Зародыш любви превратился в зародыш ненависти… и эта ненависть разрасталась, крепла, завладела всем сердцем моим… Я ненавижу! Ненавижу! И больше всех на свете ненавижу того, кто осмеливается называться моим отцом, того, чьим зятем вы стали, мистер Барнет, — банкира Арнольда Меси!

Вам был невозмутим.

— О, вы еще не знаете, — продолжала она, — что значит ненависть калеки, несчастного создания, не имеющего надежды ни на одну из человеческих радостей! Да, я ненавижу его, моего отца… в этом не признаются… это чудовищно… но я настоящая американка и говорю, что думаю… Если вы боитесь меня — тем лучше, я только этого и добиваюсь…

— Зачем вы говорите мне все это? — спросил он. — Что мне за дело до вашей ненависти или любви?

Она перебила его движением руки.

— Зачем я вам говорю это? Потому, что наконец настал день, когда я увидела возможность мщения,,. потому что я вас заставлю помочь мне…

— Я помогу вам? — воскликнул Бам. — Не много ли вы на себя берете?

— Я вам кажусь чудовищем? Верю!.. Но, тем не менее, вы мне поможете — и сейчас поймете почему… Недавно отец мой вошел в мою комнату и без всяких предисловий выразил мне свою волю: я должна была выйти за вас замуж… Я, калека, приговоренная к безбрачию — и вдруг меня приковывают к какому–то человеку… меня лишают последнего блага — моей свободы!.. Это гнусность! Это преступление!.. Я высказала мое отвращение к браку, я умоляла его. Да, Барнет, я умоляла… Он сказал: "Я хочу!" Я отвечала: "Хорошо!"… Вы пришли… и я ваша жена… А теперь я объясню вам, почему я ненавижу вас, которому меня продали… почему я говорю с вами откровенно, цинично, если хотите, и почему, наконец, вы будете подчиняться мне!

— Вот как? — спросил с улыбкой Вам. — Вы одаряете меня своей ненавистью?

— О, не смейтесь, — перебила она резко. — Потому что, возможно, очень скоро будете сожалеть, что насмехались надо мной. Помолчите пока. Итак, вы явились… Когда вы увидели меня в первый раз, то даже не взяли на себя труд скрыть от меня свое впечатление… Это была смесь жалости с отвращением. До отвращения мне мало дела, а жалости я не хочу! Я даже одно время думала, что, увидя мое безобразие, вы посовеститесь и откажетесь от постыдного брака. Вы не отказались. Позже я поняла, что вы не могли отказаться. Желая узнать, до чего дойдет ваша низость, я выказывала радость, которой, конечно, не чувствовала. Вы унизились до бесстыдных любезностей. Нет, я не забыла всего этого! Вы шептали мне на ухо нечто, похожее на приторные слова любви. Я содрогалась от стыда и бешенства, и не знаю, что помешало мне плюнуть вам в лицо. Но я сказала себе, что, возможно, через вас я. найду путь к единственной цели моей жизни — к мщению и… не ошиблась. Судите сами…

По мере того, как Мария говорила, голое ее становился чище и звонче. Я рассудила так: "Этот человек женится на мне. Я внушаю ему отвращение. Никакое чувство, даже сожаление, не влечет его ко мне… С другой стороны, отец мой нисколько не заботится о моем счастье или несчастье… Всё это доказывает, что я в настоящее время предмет торга, или кольцо цепочки, соединяющей этих двух людей.. Они оба нуждаются во взаимной гарантии…. гарантию эту составляю я…" Правильно ли я рассуждала? Да или нет?

Вам вздрогнул. Ясность ума, трезвость суждений, холодная и резкая логика ужасали его больше, чем прежнее бешенство.

— Вы, кажется, уже не смеетесь, — продолжала безжалостная женщина. — Вы боитесь Меси, Меси боится вас. Между вами существует тайна, разглашение которой может погубить вас обоих…

— Что вы имеете в виду?

— Ах, вы не понимаете? Извольте… В деловых кругах Нью-Йорка неожиданно появляется некий Гуго Барнет, который также неожиданно становится компаньоном одного из крупнейших банкиров. Почему? Кроме того, он не обнаруживает никаких способностей к финансовой деятельности и никаких, подчеркиваю, никаких деловых качеств. Доказательством существования тайного сговора прежде всего является ваше ничтожество…

— Сударыня! — вскипел Бам: — Вы забываете, с кем вы говорите!

— С кем я говорю? О, такое не забывается! Я говорю с представителем грязного дна Нью-Йорка, с мошенником и вором!

Бам шагнул к ней.

— Стойте, Бам! Я понимаю: вы способны убить. Да вам не привыкать, не так ли? Ну–ну, не горячитесь… В данном случае мне все равно, кто вы такой. Я хочу договориться с вами.

— Со мной? Никогда…

— Да, с вами. И вы примете мои условия. Потому что они выгодны вам…

— Говорите, — сказал Бам.

— Я знаю, кто вы такой, — продолжала холодным тоном Мария. — Вследствие этого я передала моему адвокату в запечатанном конверте жалобу, которая разоблачает вас. Я хотела получить дополнительные сведения… Впрочем, того, что я знаю, вполне достаточно, чтоб мотивировать просьбу о разводе…. Завтра в двенадцать часов дня этому адвокату приказано распечатать конверт. Если вы меня убьете, как ловко бы вы ни скрыли это преступление, — будьте уверены, что этой бумаги будет достаточно, чтобы полиция заинтересовалась моим исчезновением и вашей личностью. Как видите, нам лучше договориться на взаимовыгодных условиях…

— Продолжайте, — сказал Бам.

— Я сказала вам, что ненавижу одного человека, что хочу заставить его искупить все перенесенные мною пытки… что это цель жизни моей, моя единственная мечта, единственная надежда… Прошу вас: откройте мне тайну моего отца, и я не только не буду мешать вам, я стану вашей рабой, вашей собакой. Я хочу знать тайну этого человека не для того, чтобы опозорить его публично, а чтобы он испытал все то, чему он подвергал меня. Скажите мне, какое преступление он совершил? Только скажите — и в награду

за это открытие я клянусь сохранить вам то богатство, за которое вы продали себя.

— А если я откажусь?

— Я опозорю вас, и кто знает, не пострадает ли и тот человек, когда раскроются ваши низости…

— Если вы разорите вашего отца, то разорите и себя.

— А что мне за дело до себя? Вы думаете, я боюсь нищеты? Нет, пусть я останусь без хлеба, без крова, в холоде, в голоде, лишь бы отомстить!.. Вы не знаете, сколько собралось во мне злобы, сколько я могу насчитать мук, пыток, перенесенных мной! Он убил мою мать! Если я горбата, то это потому, что однажды в припадке бешенства он выхватил меня из рук кормилицы и швырнул об пол! Ему я обязана моим физическим и нравственным уродством! Итак, выбирайте: или вы погибли оба, или вы предадите его… Теперь вы меня знаете… Отвечайте!

— Миссис Барнет, — сказал Бам — будьте в этой комнате завтра в двенадцать часов. Пока ничего не предпринимайте. Заберите у адвоката это бессмысленное заявление и мы поговорим…

Ее глаза вспыхнули надеждой

— Вы согласны?..

— Мы поговорим, — повторил Бам.

 

15. Сила листка бумаги

Остаток ночи Бам провел в раздумьях. Утром он явился в кабинет Арнольда Меси Тот выслушал его внимательно и не выказал никакого удивления относительно чувств, которые питала к нему дочь.

— Итак, — сказал он, помолчав, — перед нами возникают определенные препятствия. Что ж, на то и существуют препятствия, чтобы их преодолевать!

Перед Бамом сидел хладнокровный игрок, Привыкший смотреть на зеленое сукно как на поле сражения.

— Не будем забывать, — продолжал он, — ваших трех друзей (он сделал ироническое ударение на последнем слове) — Трипа, Мопа и Догги… Они знают все и потому опасны… Есть еще один, которому я не доверяю еще больше. Я имею в виду Бартона… Одним словом, если я по разучился считать, то нам необходимо избавиться от пяти лиц.

Бам смотрел на него с восхищением, ловя каждое слово.

— Будущее ваших друзей из "Старого Флага", — заговорил опять Меси, — устроено, потому что теперь мы немедленно приступим к нефтяной операции. Итак, Трип, Моп и Догги — ваша забота.

— Моя, — подтвердил Бам.

— Что касается Бартона, — продолжал Меси, — я придумал для этого дорогого друга самый оригинальный план, где главным действующим лицом будет тот Лонгсворд, о котором я говорил вам… Тут присутствует жажда мести, которую легко эксплуатировать… И Бартон искупит, как того требует правосудие, и прошлые свои грешки и убийство своей жены Антонии. А миссис Барнет потрудитесь пригласить в мой кабинет. Пока я буду с ней разговаривать, надеюсь, весьма дружелюбно, съездите от моего имени к доктору Биллингтону, в Бовери, и попросите его немедленно явиться ко мне. Вы посидите с ним в соседней комнате. Не следует, как вы, впрочем, и сами понимаете, подслушивать наш разговор, потому что было бы весьма прискорбно вмешать еще и этого человека в наши интимные дела и тем увеличить число тех, кто нам мешает. Только когда вы мне понадобитесь, я позову. Вы поняли?

Бам встал. Он чувствовал, что находится перед большим знатоком своего дела.

— Ну-с, — прибавил Меси, — начинаете ли вы наконец успокаиваться? Вы сначала почти испугали меня… и если бы я не знал вас так хорошо, то усомнился бы в вашей храбрости…

Он выпрямился и лицо его стало каменным.

— Вы еще не знаете меня, Гуго. Арнольд Меси не отступает никогда и ни перед чем… Сказать вам больше? Я хочу быть с вами откровенным… Вы один достойны понимать меня… Вчера группа избирателей предложила мне выставить свою кандидатуру на выборы губернатора штата Нью-Йорк! Вот так… А теперь — поторопитесь. Время — деньги.

Не успела за Бамом закрыться дверь, как банкир откинулся на спинку кресла и захохотал.

— Идиот, — прошептал он, — он не понимает, что, ликвидировав остальных, я должен буду заняться именно им, змеенышем Джоном Гардвином!

Через несколько минут Мария входила в кабинет отца.

— Вы меня звали?

— Ваш муж только что вышел отсюда, — сказал Меси.

— А! — произнесла Мария, и ни одна черта ее лица не выразила удивления. — Это все, что вы хотели мне сообщить?

— Я удивлен вашим безрассудством.

— Моим безрассудством?

— Как! Вы обращаетесь к этому честнейшему человеку, моему зятю, кстати, вдвойне обязанному, так как я не только дал ему такую подругу, но предоставил еще и положение, вполне соответствующее его честолюбивым мечтам…

Улыбка Меси была полна жестокой иронии.

— И вдруг, — продолжал он, — вы предлагаете мистеру Барнету предоставить вам возможность погубить меня… предполагая, что это возможно.,. Какое безрассудство!

— Подлец, — прошептала Мария.

— Зачем же так называть его, скажите, пожалуйста? Его поступок совершенно естественен и вполне логичен. Гуго Барнет — человек благодарный, в чем вы не можете сомневаться, и он доказывает мне свою благодарность, предупреждая о грозящей опасности…

— И что же вы решили предпринять?

— Ничего особенного, дорогое дитя мое, — произнес Меси металлическим голосом, — я уже встречал на своем пути людей, имевших смелость нападать на меня… И знаете, как я называл их?

Он остановился на минуту, как бы ожидая ответа. Мария молчала, упорно остановив на нем глаза.

— Вы не отвечаете?.. Ну, так я скажу вам… Я называл их сумасшедшими…

— Ну и что?

— А то, дорогая моя, что в данном случае я не ограничусь личным мнением по этому поводу. Я зафиксирую ваше" помешательство законным путем,

Мария выпрямилась на своих кривых ногах, и зрачки ее расширились от ужаса,

— Что вы хотите сказать? — вскрикнула она. — Какую новую подлость вы замышляете?

Меси позвонил.

— Передайте доктору Биллингтону, что он мне нужен!

Через минуту в кабинет вошли Бам и доктор Биллингтон. Его гладко выбритое лицо было окаймлено длинными, белыми как снег бакенбардами, а вокруг блестящего черепа вились такие же белые локоны. Щеки были покрыты легким пушком, как у молодой девушки. Гладкий лоб. Мягкое выражение голубых глаз… Безукоризненный костюм. Доктор подошел к Меси с развязностью ученого, считающего себя равным сильным мира сего, и горячо пожал руку банкира.

Меси бросил на него многозначительный взгляд.

— Доктор, — сказал Меси, — мы знаем, что вы — светило науки, и потому я обратился именно к вам, чтобы вы разрешили задачу, весьма волнующую меня…

Банкир встал и сделал шаг к дочери. Она, неподвижная, прислонилась к темной стене, на которой выделялось ее лицо, бледное, как у мертвеца.

— Доктор, — продолжал Меси спокойным, ясным голосом, — миссис Барнет, моя дочь, помешана… и я пригласил вас, чтоб засвидетельствовать ее болезненное состояние…

Мария выпрямилась, как будто по всему ее организму пробежал электрический ток… И произошел странный феномен….

Хромая шла прямо… Она не опиралась на палку!.. Подойдя к Меси, она дала ему пощечину.

— Подлец и негодяй!

Меси схватил се за руку и отбросил так сильно, что она отлетела и стукнулась головой об угол камина.

— Вы видели, доктор, — сказал банкир. — Пишите! Без малейшего возражения доктор Биллингтон присел к письменному столу, взял перо, попробовал на ногте, хорошо ли оно, обмакнул в чернильницу, отряхнул и начал писать…

— Имя этой дамы?

— Мария Меси, — ответил отец, — родилась в Нью-Йорке, замужем за Гуго Барнетом…

— Хорошо. С каких пор стали появляться симптомы умопомешательства?

— С месяц тому назад…

— В какой форме?

— Ярость… угрозы… затем галлюцинации… фантастические обвинения, как против мужа, так и против меня. Наконец, агрессивные действия, одно из которых вы сами только что наблюдали.

— Что прямо доказывает, — продолжал доктор, читая вслух то, что он написал, — манию, осложненную навязчивыми идеями, беспорядочными движениями и постоянно нарастающей агрессивностью, опасной сколько же для самой больной, столько и для окружающих.

— Особенность этой мании, — перебил Меси, — ненависть к семейству.

— Отлично, отлично! — кивнул Биллингтон. — Итак, явное расстройство психики… И что вы намерены предпринять?

— Поместить ее в лечебницу, где за ней был бы необходимый уход.

— Вполне разумная мера!

И Биллингтон закончил свидетельство таким образом:

— В силу этих отклонений, я, нижеподписавшийся доктор медицины, нахожу необходимым отправить вышеназванную миссис Барнет, урожденную Меси, в заведение доктора Коули, не взирая на ее сопротивление и призывая власти оказать содействие в исполнении этой меры, важной столько же для больной, сколько и для общественной безопасности.

Меси взял бумагу и внимательно прочел ее.

— Хорошо, доктор. Пришлите счет.. Доктор раскланялся и вышел.

Пока продолжалась эта жестокая комедия, Мария, прижавшись в углу около камина, казалось, ничего не слышала, ничего не понимала… Но, в то мгновение, когда закрылась дверь, ее гальванизированный организм пронзил ток. Она попыталась встать, но во время падения у нее выпала из рук палка. Напрасно старалась она ногтями уцепиться за стену… у нее не было точки опоры.

— Помогите! Помогите! — задыхаясь, кричала она. — Сумасшедшая! Нет! Я не помешана! Я знаю, я понимаю, что говорю и что хочу сказать! О, я отомщу! Ко мне! Сюда! Помогите!

— Вы поняли меня? — сказал Меси Барнету. — Пусть теперь она говорит что угодно. Холодный душ доктора Коули поможет ей прийти в себя.

Он позвонил.

— Заложите экипаж, — приказал он. — Пусть два самых сильных лакея пойдут с мистером Барнетом проводить мою бедную дочь в лечебницу!

Она ползала… она валялась на полу… Лакеи вошли. Бам взял Марию за руку. Она отчаянно вырывалась, кричала, угрожала, проклинала… Бам грубо схватил ее. Она ногтями царапала ему лицо, а он так сильно сжимал ее, что чуть не задушил. Карета ожидала во дворе. Бам бросил несчастную в глубину кареты и сел рядом. Против них — два лакея, готовые в случае надобности помочь ему

Кучер ударил по лошадям. Как только они проехали ворота, Мария резким движением вырвалась из рук Бама и, разбив стекло кулаком, закричала:

— Помогите! Я не помешана!.. Это подлость! Полисмен, услышав эти отчаянные крики, схватил лошадей под уздцы и остановил их. Потом, узнав карету Меси, подошел к дверцам.

Бам вынул из кармана свидетельство доктора Биллингтона и предъявил его полисмену.

— Спасите меня! — кричала Мария. — Это заговор! Я не помешана!

Полисмен спокойно сложил свидетельство и вернул его Барнету.

— Чтоб избавить вас от затруднений — сказал он, — я могу, если вам угодно, сесть возле кучера.

Мария дико вскрикнула и упала на подушки. И вот, с полисменом на козлах, карета с лошадьми, пущенными в галоп, летела к дому доктора Коули, в Йорксвилль.

 

16. Условия задачи

Пока Меси и Бам предпринимали меры предосторожности, человек, о котором они ничего не знали, а если и знали, то лишь его имя, известное всей Америке, а именно Дан Йорк, готовил им будущее, совершенно достойное их.

Мы находим его гуляющим по Нью-Йорку, углубленным в свои размышления. Неоднократно Дан Йорк брался за почти неразрешимые задачи. Но никогда ему еще не случалось сталкиваться с таким нагромождением трудностей.

Оружие, которым сражались Меси и его шайка, было весьма мощным, и Дан Йорк вполне сознавал это. Что же было в руках у Дана? Тут нам необходимо резюмировать то, что ему рассказали братья и сестра Гардвины.

Читатель, конечно, не забыл, что перед отъездом Марк Гардвин, предвидя опасности и сложности предстоящего дела, отослал в Нью-Йорк жену с дочерью, а двух сыновей поручил заботам пастора Бирмана.

Миссис Гардвим, снабженная достаточной суммой денег, чтобы дождаться результата смелого предприятия двух братьев, поселилась на время в Нью-Йорке. Там она остановилась в одном пансионе, где аккуратно получала письма своего мужа. Но вдруг поток писем иссяк. Это было тем более странно для нее, что последнее письмо, отправленное из форта Касдвик, было полно оптимизма и самых радужных надежд. "Подожди еще немного, — писал ей Марк, — и я приеду за тобой с обоими нашими сыновьями. Сообщение между Востоком и Скалистыми горами затруднительно, а потому не удивляйся, если ты некоторое время не будешь получать писем…"

Миссис Гардвин терпеливо ждала. Прошло два, три месяца… Ею овладело беспокойство. Да и средства, выделенные для жизни в Нью-Йорке, стали истощаться с угрожающей быстротой. Она написала пастору Бирману, но тот отвечал ей, что со дня отъезда братьев он никаких известий о них не имеет, и призывал ее к терпению и покорности судьбе. Наконец, несчастная женщина решилась на отважный шаг: она не могла больше оставаться в неизвестности и решила поехать на Запад, чтобы отыскать своего мужа и детей. Оставив дочь на попечение миссис Симоне, она поехала…

Это путешествие было печальным и долгим. После долгих поисков ей удалось наконец разыскать потерянные следы… Но какое ужасное открытие!.. Несчастная женщина нашла некоторых людей, если не принимавших участие в страшном преступлении, то присутствовавших при нем. И вот она услышала имена двух главных обвинителей, услышала и не забыла. Это были Сэмюэль Тиллингест и Арнольд Меси.

Но где из разыскать? Этого никто не знал. Предполагали, что они уехали в Нью-Йорк. Напрасно бедной женщине передавали подробности случившейся трагедии — ничто не могло убедить ее в правдивости этого рассказа. "Нет, — думала она, — не может быть, чтобы Том убил своего брата!" Она не допускала возможности даже ссоры между ними.

Значит, эти два свидетеля, Меси и Тиллингест лгали, а если это была ложь, то ими руководило преступное намерение. И чем больше миссис Гардвин задумывалась над этой страшной тайной, тем более убеждалась, что оба брата пали жертвой гнусного преступления.

И тогда вдова решила непременно исполнить два дела: отыскать своих сыновей, Майкла и Джимми, а также любой ценой доказать невинность Марка и Тома Гардвинов.

Вскоре ее постиг новый удар. Злой рок шел следом за ней. Пастор Бирман покинул город уже шесть месяцев тому назад, увезя с собой ее сыновей, и никто не знал, куда именно, хотя и предполагали, Что они поселились в Калифорнии, где–нибудь близ Сан—Франциско.

— Надо ехать дальше, — сказала бедная женщина, чувствуя, что теряет рассудок.

Но напрасны были все усилия! Она прошла пешком всю эту громадную страну именно в то время, когда так называемая золотая лихорадка была там в полном разгаре. Почти никто не сочувствовал женщине, искавшей своих детей, и в ответ на расспросы ее грубо отталкивали. Таким образом она должна была отказаться и от надежды найти пастора тем более, что ей сказали, будто он умер, а ее сыновья куда–то ушли…

Ее силы настолько иссякли, что она не раз приходила к мысли о желанной смерти. Но тут возникало перед ее глазами невинное личико дочери, и материнское сердце собирало последние остатки сил, и она шла дальше, проклиная землю, поглотившую столько дорогого для нее.

Бледная как привидение, добралась она снова до Нью-Йорка. Но и тут она боялась сделать последний шаг, не зная, найдет ли свою дочь, или какое–нибудь новое несчастье ожидает ее. И вот как–то вечером она постучала в дверь миссис Симонс, но так тихо, что едва можно было расслышать. Дверь отворилась… Раздались два крика… Нетти была в объятиях своей матери, которая пошатнулась и упала на пол.

Когда она пришла в себя, то, не произнося ни слова, взяла дочку за руку и вышла с ней на улицу Это все произошло в отсутствие миссис Симоне, которая, конечно, не отпустила бы их. Но у несчастной, рассудок которой помрачился, была только одна мысль: идти, идти, идти бесконечно. И вот, увлекая за собой Нетти, прижимавшуюся к ней с горьким плачем, она побежала

улицам Нью-Йорка. Была холодная, темная зимняя очь, но она не чувствовала ни холода, ни голода, и из ее опухших ног текла кровь. Малютка плакала и просила есть.

Наконец на углу одной из улиц вдова упала и конвульсивно прижала к груди ребенка. Люди, проходившие мимо, с любопытством смотрели на этот жалкий символ нищеты. Нетти не забыла этой ужасной сцены и, спустя много лет написала картину…

Мать очнулась уже в больнице для бедных. Дочь была при ней… Девочка с ужасом смотрела на несчастную женщину, метавшуюся в горячке, и не осознавала, что через считанные минуты станет сиротой.

Вдруг вдова Гардвин приподнялась и, проведя исхудалыми пальцами по вискам, сказала тихо, но твердо:

— Нетти! Твой отец убит. Я тебе назову два имени… Это его убийцы — Арнольд Меси и Сэмюэль Тиллингест. Не забудь… Повтори…

Девочка повторила эти имена, плохо представляя себе значение слова "убийцы".

А через минуту бледная женщина откинулась на подушки и умерла.

Ребенка выгнали из больницы, так как это заведение не было приютом для сирот. Малютка видела, как какие–то люди опустили гроб в яму, которую потом забросали землей, — и с криком убежала. Тогда–то миссис Симонс снова приютила ее. Много лет спустя Нетти поняла значение слов своей матери, но эта история продолжала оставаться для нее тайной до тех пор, пока она не встретилась с братьями…

Что же рассказал мальчикам пастор Бирман? Пастор Бирман один из первых услышал про убийство на Чертовой горе. Имя Тома произносилось с презрением и ужасом.

Мнимое преступление дяди отразилось на племянниках. Напрасно пастор защищал своих воспитанников. Он пошел дальше — стал открыто и повсюду доказывать, что признает одинаково невинными как Тома, так и Марка. Но, несмотря на его пасторский авторитет и на все его усилия, пребывание бедных детей в Антиохии стало для них невыносимым. На них показывали пальцами, их оскорбляли. Постепенно всеобщая антипатия к безвинным существам достигла таких размерен, что пастор понял бесполезность своей защиты. И вот в это самое время он получил письмо от вдовы Марка. Все сведения, которые он имел по этому делу, казались ему такими чудовищными, такими невероятными, что он не решился изложить вдове то, что рассчитывал еще обличить как ложь. И потому он отвечал ей общими фразами.

Потом, решившись предпринять последнюю попытку, тем более, что ему казалось невозможным оставаться там, где его воспитанники подвергались столь незаслуженным преследованиям, он поехал к Скалистым горам, чтобы тщательно исследовать обстоятельства, сопутствующие гибели обоих братьев.

Но лишь только он достиг цели своего путешествия, как появились обстоятельства, которые привели его к результату, противоположному тому, которого он ожидал

Пастор едва успел приехать в городок, как однажды вечером вдруг услышал сильный стук в свою дверь. На улице раздавались страшные крики. Пастор поторопился отворить. Он был храбрым человеком, готовым прийти на помощь страждущим.

Перед домом стояла толпа.

— Что означает этот шум, — спросил Бирман, — и что вам нужно от меня?

— Вы пастор? — спросил грубый голос.

— Да.

— Вы нам нужны!

— Я никогда не отказывал в помощи кому бы то ни было. В чем дело?

— Пастора! Пастора! Ведите пастора! — кричали в толпе. Бирман приблизился к толпе.

— Повторяю вам, — сказал он, — что я всегда готов исполнить свои обязанности. Кричать вовсе не требуется. Скажите, чего вы хотите от меня, и если причины, по которым я, как пастор, вам нужен, окажутся основательными, то я пойду с вами.

В ту же минуту появилась другая толпа, гоня перед собой палками и пинками какого–то несчастного, который, шатаясь, с окровавленным лицом, бежал, ничего не видя перед собой.

Это был человек громадного роста с грубым лицом. Одежда на нем висела клочьями. Пастор растолкал толпу, стоящую у его дверей, и, встав на пути второй толпы, произнес:

— Во имя Бога я вам запрещаю трогать этого человека! Раненый уцепился за своего спасителя и, дрожа от ужаса, вопил:

— Спасите меня!.. Спасите! Они хотят убить меня!

— Смерть ему! Смерть! Линч! — ревела толпа, остановившаяся однако перед священником, смелый поступок которого обезоружил даже самых отчаянных.

— Какое преступление совершил этот человек? — спросил пастор.

Раздались яростные крики. Наконец все смолкли, и один из них сказал:

— Он убил своего товарища с целью обокрасть его!

— Нет! Это неправда! — ревел несчастный.

— Оставьте меня наедине с этим человеком, — сказал священник таким повелительным тоном, что все инстинктивно отступили…

Пастор отвел его в сторону.

— Как тебя зовут? — спросил он,

— Питер Роллингс!

— Роллингс! — воскликнул священник. — Это ты председательствовал в кровавом суде, который приговорил к смерти Тома Гардвина?

Роллингс — это действительно был он — посмотрел на пастора как–то дико, будто охваченный новым ужасом.

— Молчите!.. Не говорите об этом!..

— Отвечай! — повелительно сказал священник.

— Но если я вас отвечу… вы меня бросите?

— Нет, клянусь тебе… и с опасностью для собственной жизни, какой бы ответ ты не дал мне, я буду защищать тебя… Но, в свою очередь, скажи мне всю правду!

— Вы меня не обманете?.. Пастор ведь не может лгать… Нуда, я сознаюсь — это я, я!..

— И ты осудил невинного, ты был причиной его смерти! Скажи, ведь Том Гардвин не убивал своего брата?

— Да разве я знаю? — отвечал Роллингс — Ведь на то был суд. Это суд Линча вынес приговор, а не я… Пастор посмотрел ему прямо в глаза.

— Скажи мне все, что знаешь. Был ли этот человек виновен?

Роллингс дрожал всем телом.

— Говори, приказываю тебе. Если же ты будешь молчать или лгать, то я сейчас же уйду, а ты знаешь, чего жаждет эта толпа.

— Нет! Нет! Не покидайте меня… Он колебался…

— Ну?.. Поторопись. Толпа теряет терпение. И вспомни, Роллингс, об участи Тома Гардвина…

— Он был невиновен, — прошептал Роллингс.

— Откуда ты это знаешь? Быстро! Говори!

— Вот… Когда толпа кинулась на Тома, как вот сейчас на меня, ко мне подошел какой–то человек… Он всунул мне в руку кусок золота и сказал: "Устрой так, чтобы этого человека повесили". Я был пьян… И не помню ничего…

— А кто был этот человек?

— Я его не знаю, в этом могу поклясться… Что бы мне стоило назвать вам его имя? Я этим больше не интересовался. Помню, что были два свидетеля. Вы можете разыскать их. Это, должно быть, один из них…

— Но при них был ребенок. Что же с ним случилось?

— О нем я слышал, что он рыскает по свету. Его зовут Бам… Поищите его около Нью-Йорка или где–нибудь на каторге.

Не успел Роллингс проговорить эти слова, как толпа снова взревела. Несколько человек направились к пастору.

— Кончил ты свои нежности? — проворчал один из них грубым голосом. — Нам нужен этот человек, иначе…

И он махал пикой, острие которой почти дотрагивалось до головы пастора.

— Виновен ли ты? — быстро спросил священник Рол–лингса.

— Он напал на меня…. Я защищался… Вот и все… Тогда священник, возвысив голос, стал уговаривать толпу отвести пленника в городскую тюрьму. Там, говорил он, справедливый судья решит его участь.

Но напрасно взывал он к этим полуживотным, почуявшим кровь.

— Нет! Нет! Не в тюрьму! Он убежит! Повесить его! И самые свирепые бросились отталкивать священника. Пастор, держа Роллингса за руку, приказал толпе пропустить его.

Толпа, обезумев от бешенства, ринулась на пастора… Сильный удар повалил его на землю… Он упал с разбитой головой… Когда же его подняли, труп Роллингса тихо качался на одном из деревьев.

Рана священника была смертельной. Он умер в ту же ночь, но успел рассказать братьям Гардвин тайну, которая стоила ему жизни. В последнюю минуту он с улыбкой на устах сказал им:

— Я умираю счастливым, потому что убедился, что мои друзья были честными людьми…

Отдав ему последний долг, братья поторопились уехать. Остальное читателю известно

— Итак, — проговорил Дан Йорк, — условие задачи: с одной стороны, двое убийц — Меси и Тиллингест, из которых один жив и имеет миллионные богатства, с ним рядом — Бам, он же Гуго Барнет, он же Джон Гардвин, косвенно виновный в убийстве отца и дяди… С другой стороны — три неизвестных существа, почти нищие вследствие преступления этих негодяев… Надо возвратить честным людям все, чего их лишили мерзавцы! Можно ли решить эту задачу?

Он улыбнулся и громко сказал:

— Семь бед — один ответ!

 

17. Место, называемое "Большая Пасть"

Имел ли Дан Йорк определенный план? Он рассчитывал прежде всего на свое вдохновение, на то инстинктивное решение, которое в данный момент должно было вывести его на верный путь.

И он пошел по следам Бама. Благодаря своему знанию Нью-Йорка эти следы он отыскал быстро. Заставить говорить Догги было несложно. Он узнал, что Бама однажды ночью увезли к банкиру, который спустя несколько часов умер. Был ли он убит Бамом и пришла ли его дочь в грязный притон, чтобы найти там послушное орудие для воплощения своих замыслов? Версия была бы верна, если бы Эффи хотела избавиться от своего отца в корыстных целях. Но ведь Тиллингест был разорен…

— Займемся теперь "Девятихвостой кошкой", — сказал Дан Йорк, — эта газетка служит как бы соединительным пунктом между обеими партиями. — И он ознакомился со знаменательным объявлением:

"Записки повешенного. Преступление на Чертовой горе…" За этим объявлением последовало закрытие газеты. И редакторы и редакция были куплены тем лицом, которому была невыгодна огласка тайны Чертовой горы. Исходя из того, что рассказали Нетти и братья Гардвины, подозрение падало на Меси. Банкир купил молчание Бама, женив его на своей дочери. Все эти выводы были безусловно логичны. Но вот препятствие…

Каким образом Бам узнал все подробности дела на Чертовой горе? Если он при этом присутствовал, в чем Дан Йорк не был уверен, то почему же он так долго молчал, не пользуясь теми выгодами, которыми мог бы воспользоваться, выдав эту тайну, тем более, что он долго бедствовал без хлеба, без крова, влача жалкое существование по кабакам и трущобам? Значит, он не знал ничего. Следовательно, кто–то открыл ему эту тайну! Кто же мог это сделать, как не человек, пославший за ним свою дочь, то есть, Тиллингест, сообщник Меси, ставший впоследствии его врагом? Еще один вопрос: зачем было сделано это открытие? Ясно, что в интересах третьего лица! Но кто же это третье лицо? Дочь Тилленгеста! С тех пор она больше не появлялась. Это значит, что Бам, не желая делиться ни с кем выгодами от влияния, которое он мог иметь на Меси, решил избавиться от сообщницы…

Читатель видит, что Дан Йорк, следуя только своей логике, вплотную подошел к разгадке.

Но что же случилось с Эффи? Вот чего он не знал и не мог узнать. Он и здесь подозревал преступление. Но где и как оно было совершено? Оказавшись в тупике, Дан Йорк повернул в другую сторону. Он припомнил рассказ Лонгсворда о нефтяных источниках. Бартон был компаньоном Меси. Собираются ли они воплощать адский план, о котором говорил Лонгсворд? Это необходимо было знать. И вот Дан Йорк начал разыскивать Барнета, который по его мнению был главной пружиной этого дела. Его вассалы Трип и Моп никак не подозревали, что за ними следит человек, который не имел никакого отношения к полиции. Братья Гардвины, Лонгсворд, Колосс и Дан Йорк работали без передышки, со всей страстью людей, творящих добро и веривших в него.

В этот вечер Дан Йорк, взглянув на часы, поспешил в восточную часть Нью-Йорка. Там, на перекрестке двух грязных улиц, он огляделся и, увидев на тротуаре неподвижную фигуру, направился к ней. Фигура шагнула навстречу ему. По крошечному росту нетрудно было понять, что это был Колосс.

— Как вы аккуратны, — сказал Дан Йорк, — а наши молодцы приехали?

— Два субъекта, которых вы называете — Трип и Моп, только что приехали, — отвечал старик.

— Хорошо. Не будем терять время. Только, пожалуйста, смотрите на меня и сами ничего не предпринимайте…

В эту минуту они подошли к довольно мрачному строению. Окна были тщательно закрыты ставнями, сквозь которые, однако, проникало несколько лучей света.

Дан Йорк вошел и остановился в середине длинного коридора, потом несколько раз стукнул в дверь. Она тут же распахнулась, и они вошли… Этот дом назывался "Большая Пасть", и был одним из самых грязных притонов Нью-Йорка. За одним из столов сидели Трип и Моп в окружении самого разномастного общества.

Это было прощальное пиршество. Снабженные деньгами, Трип и Моп собрали в "Большой Пасти" самых близких друзей, а также всех тех, которых они завербовали для "большого дела на западе", о котором, впрочем, не говорилось прямо, но которое, как понимает читатель, было ничем иным, как поджогом нефтяных источников.

— Да, друзья мои, — говорил Трип, — я вас везу или, лучше сказать, мы, Моп и я, везем вас в такие края, где богатства льются как масло, и вам нужно будет только наклониться, чтобы утолить жажду в этих удивительных источниках!

Эта метафора была, может быть, слишком смелой, так как речь шла о нефти, но пьяные слушатели воспринимали ее в лучшем смысле.

— А когда мы поедем? — спросил один из них.

— Завтра… и с первым поездом… но только не опаздывать! Впрочем, я спокоен и вполне вам доверяю… потому что именно в торжественную минуту отъезда вы получите обещанные двадцать долларов..

— Будем, будем, — заорали наемники.

— Я рассчитываю на вас… Так… А сколько же вас? Одиннадцать… Отлично! Но есть еще одно место, и если кто желает..

Дан Йорк шагнул вперед.

— Не возьмешь ли нас, товарищ?..

Дан Йорк и Колосс были одеты рабочими, поэтому Трип нисколько не удивился этому предложению.

— Я не прочь — сказал он. — Но знаете ли вы, в чем дело?

— Не совсем, — отвечал Колосс, — но ты нам скажешь…

Трип с высоты своего величественного роста посмотрел па маленького человека, который с ним говорил, и, расхохотавшись, сказал:

— Ого! Ты любопытен не по росту… — -. Что ж, если я мал да удал…

— Ты прав, отличный ответ! Ну, хорошо, дети мои! Если вы придете в семь часов утра на восточную набережную, то узнаете в чем дело, и если все–таки захотите поехать, то мы посмотрим!..

— Ваше мнение, — спросил Дан Йорк, выходя из "Большой Пасти".

— Надо начинать сражение.

— Сражаться! Но как? Какая человеческая сила может помешать этой банде?

Колосс глубоко задумался.

— Им помешаю я! — Вы?

— Я!.. А иначе зачем тогда наука?.. Разве я не говорил вам, что нашел проблему, решение которой должно привести к неслыханным результатам…

— Да, но вы никогда не объясняли мне…

— Потому что эта великая сила, подвластная моей воле, пугает и ужасает меня самого, потому что я сомневаюсь в самом себе, я боюсь опыта. Но нет! Миллион раз нет! Прочь все сомнения, все колебания!

Дан Йорк посмотрел на Колосса. Этот человек, казалось, преобразился. Лицо его сияло энтузиазмом и энергией, глаза блестели, как два бриллианта…

— О, да, я помешаю вам! Я опрокину их планы! Я разгромлю их!

— Друг мой! Эта экзальтация меня пугает.

— О! Не бойтесь. Дан, я не сумасшедший! Никогда рассудок мой не был так светел, а воля так тверда!

— Но что же вы намерены делать?

— Уеду! Я опережу их! Я отвечаю зд себя… Я спасу этот город… Дан Йорк, поцелуйте меня. Ваш старый друг решит эту проблему или погибнет!

И, вырвавшись из рук Дана Йорка, Колосс побежал на станцию. У него было впереди еще двенадцать часов. Вскоре раздался резкий гудок локомотива, мчащегося в Пенсильванию…

Дан Йорк направился в полицейское управление.

 

18. Действие и противодействие

Это было на следующий день, спустя несколько часов после отъезда Бама и его подручных в экспедицию. Арнольд Меси сидел в своем кабинете и перебирал обширную корреспонденцию.

Перебирая письма, он остановился на одном, почерк которого показался ему знакомым.

— Что это такое? — сказал он. — А! Бартон просит свидания со мной… Кажется, он начинает осознавать свое положение… Мне давно следовало бы положить конец его фамильярности… М-да… Бартон, просящий аудиенции! Это должно сильно коробить его… Что ж, беда не велика…

В эту минуту раздался стук в дверь и вошедший лакей подал банкиру карточку.

-- "Мистер Кеннет, начальник полиции…" Проси, — сказал банкир.

Кеннет вошел, держа голову прямо, как человек с безукоризненной репутацией и чистой совестью.

— Мистер Кеннет, — сказал банкир, вежливо раскланиваясь, — милости просим… Почему это вы побеспокоились пожаловать ко мне?

Кеннет огляделся вокруг.

— Вы уверены, что нас никто не услышит? — спросил он тихо.

— Совершенно. Впрочем, если вы хотите сообщить что–то очень важное…

— Чрезвычайно важное!

Меси позвонил и отдал приказание никого не принимать.

— Прошу прощения, — осмелился заметить лакей, — но мистер Бартон ожидает в передней…

— Пусть подождет, — сухо бросил банкир. Лакей исчез.

— Теперь я к вашим услугам, — произнес Меси.

— Мистер Меси, — сказал Кеннет, — полностью ли вы уверены в людях, которые вас окружают?

— Разумеется.. Но что вы этим хотите сказать?

— Я хочу сказать… Выслушайте меня… Я знаю все подробности экспедиции в Пенсильванию.

— Что! — вскрикнул Меси, невольно побледнев. — Про какую экспедицию вы говорите?

Кеннет улыбнулся.

— Не бойтесь меня. Вы знаете, что вам нечего сомневаться во мне. Мысль богатая, проект смелый. Я вас виню только в одном: вы так плохо хранили эту тайну, что она дошла до меня.

— Но когда? И через кого?

— Сегодня ночью и через человека, которого вы, конечно, знаете и который, вероятно, обманул ваше доверие. Это Дан Йорк, писатель.

Меси казался ошеломленным.

— Но… что же именно стало известно?

Кеннет обстоятельно ответил на все вопросы банкира.

— Я вне себя от изумления, — воскликнул Меси. — Эти данные абсолютно точны! Но ведь никто о них не знал! Никто, кроме… Как, неужели этот негодяй Бартон мог…

Он хлопнул себя по лбу.

— Я понял!.. Понял!.. Лонгсворд! Бартон! Идиот! Жалкий идиот Бартон!

Кеннет счел нужным прервать этот монолог, который грозил затянуться надолго.

— Мы подумаем, какие меры предпринять, чтобы устранить возможные последствия этого инцидента. Теперь же, мистер Меси, я хотел бы попросить вас о небольшом одолжении…

— Да, но это дело…

— О нем вы можете не беспокоиться. Ваши люди сегодня утром уехали беспрепятственно.

— И…

— С этим делом покончено.

— Так о каком одолжении вы…

— Вот в чем дело. Один из моих племянников, которым я очень интересуюсь, хлопочет в главном совете Нью-Йорка о решении перестроить старые почтовые строения по улице Свободы в современное здание с бальным залом, театром и так далее… Это золотое дело, которое я очень хотел бы видеть в его руках. Каким образом можно, по вашему мнению, склонить господ советников в нашу пользу?

— Это здание почтамта раньше было, кажется, церковью?..

— Правда!

— Так что вы рискуете задеть религиозные чувства достопочтенного собрания,..

— Следовательно, в разрешении нам будет отказано?..

— Я не говорю этого… Просто обойдется дороже… Кеннет улыбнулся. Эти два человека отлично понимали друг друга.

— За обыкновенное дело пятисот долларов на каждого советника было бы достаточно… Но речь идет о перестройке церкви в театр! Черт возьми! Не меньше тысячи долларов па душу…

— Советников двадцать четыре, — заметил Кеннет.

— И сверх того, глава совета… стало быть, всех двадцать пять. Надо иметь, по крайней мере, восемнадцать голосов большинства… Но если бы решение было единогласным, то дело пошло бы превосходно…

— Тем более, — добавил начальник полиции, — что мы рассчитываем выпустить акции на два миллиона долларов основного капитала… Мы намереваемся создать нечто волшебное!

— И избавиться от ваших акций сразу же после открытия заведения?.. Это гениально… Значит нам нужно двадцать пять тысяч долларов…

— Вы сами назначили цифру, — скромно отвечал Кеннет,

— Прикажете написать чек на ваше имя?

— На имя моего племянника, если вы будете так добры… Вы понимаете, что мне как служащему…

— Разумно.

Меси встал и подошел к столу.

— Имя вашего племянника?

Чек был подписан, и начальник полиции бережно положил его в портфель.

— А Дан Йорк? — спросил многозначительно банкир.

— Положитесь на меня, — ответил Кеннет, крепко пожимая руку банкира.

— Пройдите здесь, — сказал Меси, открывая маленькую дверь, скрытую за драпировкой в углу кабинета, — и когда я вам понадоблюсь, дайте мне знать.

Сражу же после ухода Кеннета Меси позвонил.

— Просите мистера Бартона, — сказал он жестко. Бартон вошел, вернее, ворвался. Он был вне себя от ярости.

— Послушайте! Почему, па каком основании вы обращаетесь со мной как с лакеем?!

Меси пристально смотрел на пего.

— О! Вы совершенно напрасно пытаетесь запугать меня! Это вы можете делать с другими, мистер Меси! Но тут между нами нет ни начальника, ни подчиненного! Тут два человека, которые достаточно пошалили вместе, чтобы один не мог ни в чем упрекать другого или относиться высокомерно друг к другу!

— Тем не менее, — ответил Меси, — тут находится один умный и один — дурак…

— Что вы этим хотите сказать? — вскричал Бартон. — Что значит эта грубость?

— Ничего не грубо так, как истина… Слово это кажется нам грубым, пусть так. Но, мистер Бартон, как вы назовете человека, который настолько глуп, что выдает постороннему лицу тайну, которая стоит миллионы?

— Какая тайна? Какие миллионы? Я не понимаю! Объяснитесь, потому что мне надоело служить вам игрушкой… В сущности, я нисколько не дорожу вашим мнением обо мне. Я пришел положить конец всем вашим уловкам. Уже давно я хочу, чтобы мои интересы были определены в точности и чтобы законный контракт обозначил долю, положенную мне в операциях, которые, что бы вы ни говорили — многим обязаны мне — чего, согласитесь, не может сделать дурак!

— Говоря об операциях, вы, разумеется, имеете в виду нашу экспедицию?

— Разумеется… Скажу даже больше… Разве первая мысль принадлежит не мне? Не я ли первый указал вам на громадные выгоды, которые мы можем получить?

— Я этого не отрицаю… Только, мистер Бартон, вы забыли главное: для того, чтобы получить эти громадные прибыли, которые так увлекают ваше воображение, надо, чтобы операция прошла успешно.

— А кто же может помешать этому?

— Дурак, который открыл наш секрет Лонгсворду.

— Что такое? Отчего это вы заговорили о Лонгсворде?

— Они друзья с писателем Даном Йорком?

— Да…

— Так вот, друг вашего Лонгсворда этой ночью все открыл полиции!

Бартон побелел. Он зашатался, бессмысленно шаря руками в пустоте. Меси грубо схватил его за руку.

— Хватит! — сказал он жестко. — Теперь не время падать в обморок. Вы посеяли, вы и жните!.. Да, нечего сказать, вы феноменально… умны! Связать важнейшее дело с мелкой семейной местью! Посвятить в страшную тайну какого–то человека с улицы только потому, что он спал с вашей женой! И из–за этого мы все чуть не погибли! Так как вас назвать после этого?

Бартон опустил голову. Он был подавлен справедливостью обвинений.

— К счастью, — продолжал Меси, — все исправлено и ваша глупость не будет иметь таких ужасных последствий. Но вы понимаете, что не имеете больше права ходить сюда с таким независимым видом…

— Простите… — пробормотал Бартон, — итак, все обошлось?

— Да, остаются только два врага: Дан Йорк и Лонгсворд. О первом вам нечего заботиться: мною приняты меры. Остается Лонгсворд. Он уже раз проболтался, может проболтаться еще раз, следовательно, нужно заставить его замолчать… Ну, что скажете?

— Я думаю, что в Нью-Йорке легко найти какого–нибудь субъекта, который за сотню долларов возьмется покончить с Лонгсвордом.

— Убийство. Да, вы как всегда оригинальны, Бартон! Убийство в самом Нью-Йорке, и, притом, убийство известного адвоката с помощью негодяя, который выдаст вас как только будет схвачен… Вы с ума сошли, Бартон!

Бартон задумался.

— Вы правы, я не подумал об этом… Но есть еще одно средство, совершенно безопасное…

— Вы понимаете, что у меня нет оснований слепо доверять вам, не так ли? А потому потрудитесь изложить мне ваше средство, и если я найду его разумным, то позволю применить его на практике.

Бартон униженно закидал.

— Вы знаете, что жена моя родила в загородном доме, который вы отдали в мое распоряжение, и что доктор наказал изменницу, аккуратно исполнив данное ему поручение…

— Да, я знаю все это… Дальше?..

— Но вы не знаете вот чего: доктор, сжалившись, в чем, впрочем, я не могу упрекнуть его, не решился убить ребенка… и ребенок этот жив!

— В самом деле? — произнес Меси, пытаясь понять, к чему Бартон ведет речь.

— Не знаю, каким образом Лонгсворд, разыскавший этот дом, уговорил доктора отдать ему ребенка… Тот исполнил его просьбу. Да и, действительно, что ему задело, лишь бы ребенок исчез и я никогда не слышал о его существовании!.. Но зато Лонгсворд из боязни, что я буду продолжать мстить ему, увез дитя в Хоубокен и отдал его женщине, которая ухаживает за ним. Вот что я узнал через ловкого шпиона, ни на мгновение не потерявшего след этого человека…

— Ну и что же?

— Вы не понимаете? Хоубокен — местность пустынная и ее часто посещают цыгане. Нет ничего легче, как с их помощью украсть ребенка, а как только он очутится у нас в руках, то, разве сложно будет заставить Лонгсворда замолчать?

Меси задумался.

— Да, — сказал он. — Это средство кажется мне разумным. Но разве вы не боитесь, прибегая к помощи этих цыган, приобрести опасных союзников?

— Вы правы. Да–да… Лучше действовать непосредственно.

— Вы отправитесь сами красть ребенка? — Да.

— Ну, Бартон, — произнес Меси, — я вижу, вы действительно решили загладить свой проступок. Что ж, в добрый час! Надеюсь, хоть это дело вы не провалите.

 

19. Происшествие в деревне Хоубокен

Деревня Хоубокен расположена на берегу Гудзона, севернее Нью—Джерси. На краю ее стоял чистенький домик, скрытый в деревьях, как гнездышко птички.

В этом домике жила одинокая женщина, миссис Ламби, она была вдовой и не имела иных родственников кроме сестры, уже известной читателю миссис Симонс. Она жила здесь с маленьким сыном, девяти лет, на которого не могла надышаться. Однажды миссис Симоне постучалась в ее дверь. Она несла на руках, как драгоценную ношу, маленького пищавшего ребенка… и когда дверь закрылась, миссис Симоне сказала сестре:

— Маргарита, предстоит сделать доброе дело, поэтому я подумала о тебе и пришла сюда.

— Ты хорошо сделала, сестра.

Миссис Симоне рассказала ей историю Антонии. Миссис Ламби взяла ребенка на руки, поцеловала его, как умеют целовать только добрые женщины, и спросила:

— А отец?

— Он здесь, за дверью, и ждет твоего ответа. Миссис Ламби открыла дверь и стала на пороге, держа на руках малютку.

Это и был ее ответ. Лонгсворд подбежал к ней.

— Вы согласны? — спросил он.

— Спросите у него, — произнесла она с улыбкой, — я уверена, что он уже не хочет уходить от меня.

Итак, сын Лонгсворда воспитывался в Хоубокене. В первые дни после смерти Антонии Лонгсворд вынашивал планы мести. Но когда он посмотрел на малютку и вспомнил слова Дана Йорка, то решил возложить свои надежды на правосудие, которое, крайне редко, правда, но наказывает злодеев.

Он опять принялся за обычную работу и каждый вечер, несмотря на значительное расстояние между Нью-Йорком и Хоубокеном, проводил у колыбели сына.

Когда ребенок засыпал, отец целовал его в лоб, стараясь не разбудить, а затем ехал в Нью—Джерси, где ночевал в гостинице.

В описываемый нами вечер только что пробило десять часов. Лонгсворд поцеловал сына и собрался уходить. Было очень холодно, непрерывно лил мелкий дождь.

— Право, — сказала миссис Ламби, — на вашем месте я не ехала бы сегодня в Нью—Джерси. Посмотрите, какой туман!

Лонгсворд колебался, ему хотелось бы провести ночь около колыбели сына.

— Притом, — настаивала миссис Ламби, — с некоторых пор тут бродят люди с подозрительными физиономиями. Не цыгане ли это? Или нью–йоркские мошенники замышляют очередной налет на дачи? По правде сказать, я не очень спокойна и была бы очень рада, если б вы остались.

— В таком случае я останусь, — сказал Лонгсворд. — Я проведу ночь в этом кресле…

Миссис Ламби с материнской заботливостью постлала ему простыни, дала подушки, одним словом, устроила нечто вроде довольно удобной кровати.

— Огня не зажигайте, — прибавила она, — я уже приучила малютку спать в темноте.

Когда все было устроено, миссис Ламби поднялась к себе на второй этаж. Лонгсворд растянулся в кресле. Печь была теплой и на ней стояло молоко, которое он должен был дать сыну, когда тот проснется. Лонгсворд заснул. Вдруг ему показалось, что он видит что–то страшное… Комната была погружена в глубокий мрак… и вдруг окно озарилось…

Снаружи начал проникать дым. Лонгсворд вскочил на ноги и мгновенно оделся. Потом бросился к колыбели. Малютка заплакал, видимо, жалуясь, что его мирный сон так бесцеремонно прервали. Лонгсворд укутал его в одеяло.

В ту же минуту с улицы послышались крики:

— Пожар! Пожар!

Испуганная миссис Ламби сбежала вниз. Лонгсворд кинулся к двери… Но в то мгновение, когда он хотел открыть ее, она резко распахнулась, и на пороге возникла грузная фигура.

— Подлец! — выкрикнул Лонгсворд. — Что тебе нужно? Перед ним стоял Бартон.

В тот туманный вечер он долго ходил вокруг уединенного домика, зная, что миссис Ламби там одна с ребенком, затем собрал немного хвороста и сырой соломы, разложил все около самой двери и поджег. Имитируя пожар, он рассчитывал на то, что миссис Ламби, обезумев от страха, выбежит на улицу, унося ребенка из горящего дома… Дальнейшая задача была довольно простой…

Но вдруг перед ним возник Лонгсворд.

— Возьмите ребенка! — закричал Лонгсворд. Миссис Ламби схватила ребенка и присела с ним в углу за дубовым сундуком.

Бартон выхватил из кармана револьвер. То же самое сделал и Лонгсворд. Бартон выстрелил и отступил во двор. Лонгсворд выстрелил ему вслед. Оба промахнулись. Следующий выстрел Бартона разнес стекло окна. Лонгсворд стрелял из дверного проема. Перестрелка длилась несколько минут. Одна из пуль Бартона отколола кусок дерева от сундука, за которым пряталась миссис Ламби. Лонгсворд выскочил во двор. Противники обменялись еще парой выстрелов и револьверы смолкли. Кончились патроны. Лонгсворд отбросил уже ненужный теперь револьвер, подхватил с земли камень и бросился к кусту, из–за которого только что прозвучал последний выстрел.

Бартон тоже бросил револьвер. Увидя прямо перед собой разъяренного врага, он бросился бежать. Толстый Бартон бежал с немыслимой для его веса и возраста скоростью. Его гнал вперед неописуемый страх перед возмездием не только человеческим…

Вдруг послышался жуткий, нечеловеческий крик, до того жуткий, что Лонгсворд замер. Вглядевшись в темноту, он увидел, что Бартон упал в яму и начал погружаться…

Лонгсворд не мог удержаться от крика… Он все понял… Бартон упал в яму с известью. Он погружался все глубже и глубже в вязкую жижу, которая засасывала его словно пасть фантастического чудовища. Вокруг него поднималось нечто вроде дыма… Он уже не кричал. То, что выходило из его горла, было диким, зловещим хрипением. Вот уже исчезают его плечи, шея…

Лонгсворд отвернулся. И когда он снова взглянул туда, уже ничего не было видно… только в извести зияло небольшое отверстие, которое еще не успело затянуться.

 

20. Провал операции

Мы находимся в мрачном городе Франклине, центре нефтяных разработок Пенсильвании. Кабачок "Капитан Дрок", названный так в честь одного из пионеров добычи нефти в этих краях.

За одним из столиков восседают наши старые знакомые Трип и Моп. Они усердно воздают должное крепкому джину местного производства.

— Что ты скажешь о нашем положении, дружище Трип?

— Гм!

Трип поставил стакан и покачал головой, выражая таким образом некоторое колебание.

— Между нами будь сказано, — произнес он, понурив голову, — я не доверяю…

— Доверие не внушается насильно, — сентенциозно заметил Моп.

— Притом, что мы тут делаем? Завтра все это состоится, но у меня в душе нет ни радости, ни спокойствия…

Они чокнулись и выпили.

— Знаешь ли, — начал опять после недолгого молчания Трип, — нам неплохо бы возвратиться к своему настоящему призванию…

— Что ты называешь призванием? — спросил Моп.

— Я никак не могу забыть "Девятихвостую кошку".

Моп поднес руку к глазам, будто проснувшееся воспоминание вызвало у него слезы.

— Ты понимаешь меня, — сказал он. — Да, Трип, мы с тобой будто одна душа!

И он протянул через стол руку.

— И я предлагаю, — продолжал Моп, — закончив это дело, получить денежки и основать новую газету!

Новое рукопожатие. Они все лучше и лучше понимают друг друга…

— Но, — произнес Моп, — хорошо ли ты понимаешь, в чем, собственно, заключается здесь наша работа? Бам строит из себя большого политика и играет в таинственность. А если дело и впрямь настолько важное, то он не может не подозревать, что чужие рты зашить невозможно. Следовательно…

Он не закончил свою мысль и пристально посмотрел на Трипа.

— Да, некоторые люди способны на все, — сказал Трип. — Я уже думал об этом… Нежелательных свидетелей.

В эту минуту Моп вскрикнул,

— Посмотри–ка, — сказал он, указывая на окно.

— А, это тот сумасшедший, — сказал Моп. — Бог с ним. Наливай!

Этим сумасшедшим был Колосс. В эту минуту маленький человек внимательно рассматривал связку длинных металлических прутьев. Он брал их один за другим и поднимал, несмотря на тяжесть, с силой, которую нельзя было предположить в нем. Вокруг него собрался кружок любопытных, но он не обращал на это никакого внимания и даже не слышал раздававшихся вокруг реплик в адрес его маленького роста и странного занятия, которому он самозабвенно предавался.

— Ну, что, товарищ — закричал ему кто–то, — доволен ли ты своим приобретением?

Колосс поднял голову и обвел своими большими ясными глазами толпу.

— Очень доволен, — сказал он, улыбаясь. — Послушайте, а кто сходит нанять для меня телегу?

— Телегу? А для чего?

— Чтобы перевезти все это за город…

Взрыв хохота приветствовал это предложение.

— Он хочет насадить луга железными колосьями!

— И это еще не все, — продолжал своим тихим голосом Колосс, — мне нужны три старательных, сильных работника.

Опять все хохочут…

— И я плачу по пяти долларов в день, — прибавил он, — половину вперед…

При этом заявлении хохот внезапно стих. В самом деле, сумасшедший перестал быть таковым, как только вынул из кармана туго набитый бумажник.

— Я согласен, — сказал один.

И человек высокого роста шагнул вперед.

— Ты умеешь копать землю?

— Да.

— У тебя есть инструменты, кирка и мотыга?

— Они со мной.

— Вот тебе два с половиной доллара… Становись за мной.

Через минуту Колосс мог бы набрать целую армию.

— Ну, за работу, друзья мои! — воскликнул Колосс. И рабочие наполнили телегу железными прутьями.

Кроме того, тут были еще длинные цепи, подобные тем, которые применяют землемеры, и банки с какими–то смесями.

— Будьте осторожны! — закричал Колосс. — Это серная кислота!

Он помогал работникам, направлял их, указывал место каждому предмету. Одним словом, через несколько минут небольшой отряд уже ехал за город. А в это время зять Меси входил в кабачок "Капитан Дрек".

— Ах, вы уже здесь, друзья мои! — воскликнул Бам, и в его тоне сквозила ирония, не оставшаяся незамеченной обоими друзьями. — Вы не забыли, что дело назначено на сегодняшнюю ночь? Будьте в четыре часа утра у Высокого Колодца, а там я скажу, что вы должны делать. Пусть все наши люди тоже будут наготове, предстоит очень важная работа…

Трип и Моп переглянулись. Это не ускользнуло от внимания Бама.

— Ну, что с вами? — воскликнул он. — Вы напоминаете две плакучие ивы!

Трип заговорил первый.

— Дорогой друг, — сказал он, прокашлявшись. — Я хочу предложить тебе один вопрос…

— В самом деле? Говори, дорогой мой Трип, спрашивай, я к твоим услугам!

— Работа, которую ты хочешь доверить нам, — медленно произнес Трип, — действительно не грозит серьезной опасностью? Ты уверен в этом?.. Ты не захочешь погубить своих старинных друзей?..

Какое–то особенное выражение, будто молния, промелькнуло в глазах Бама.

— Никакой опасности нет, — сухо ответил он.

— Ясно! — сказал Трип. Моп кивнул.

— Не забудьте — в четыре утра! Бам взглянул на часы и вышел. Некоторое время друзья молчали.

— Трип, ты ведь не был со мной откровенен… признайся.

— И ты, Моп, тоже.

— Ну, карты на стол! Согласен?

— По рукам!

И новая порция джина скрепила этот договор.

— Сколько Бартон обещал тебе за то, чтобы убрать Бама?

— Пятьсот долларов. А тебе?

— Тоже пятьсот.

Не произнося ни слова больше, так как возвышенные души понимают друг друга с полуслова — они отправились спать… Нефтяные колодцы, главным акционером которых был Меси, находились в двух милях от Франклина. Самый близкий к этому городу колодец Высокий больше похож на природную расщелину в земле, расширенную рукой человека, и расположен у подножия каменного мола, возвышающегося над ним на двадцать метров и имеющего в длину сто метров. Эта громадная гранитная масса, как навес, прикрывает своей огромной тенью зияющую у ее подножия щель.

Если бы кто проходил в описываемую нами ночь возле этого массива, известного под названием "Адский Камень", то увидел бы странное зрелище. Это место, обычно по ночам пустынное, сейчас было ярко озарено пляшущим огнем факелов, там двигались какие–то тени и раздавались глухие удары. Это происходило не у колодца Высокого, который был огорожен крепким забором, а на противоположной стороне "Адского Камня".

Здесь работал Колосс со своими людьми. В чем же заключалась их работа? Они просверлили глубокие отверстия в скале, затем пропустили в них железные прутья, о которых говорилось выше.

Колосс не знал ни минуты покоя. Его окружали склянки с различными кислотами, фарфоровая посуда, железные опилки. Он работал с таким хладнокровием, как будто бы находился в своей лаборатории.

Около полуночи Колосс выпрямился. Он держал обеими руками конец цепи, кольца которой обвивались вокруг наружных концов вставленных в землю железных прутьев. Цепь образовывала полукруг у подножия скалы, скорее окружность с небольшим разрывом.

Колосс вполголоса спросил имена всех своих рабочих… Он хотел знать, кто именно, пусть даже не подозревая об этом, принимал участие в спасении города.

— Теперь, друзья мои, — сказал Колосс, — вы свободны.

— А когда снова приходить? — спросил кто–то. Колосс колебался. Найдут ли они его живым?

— Приходите завтра, — сказал он наконец, — в десять часов утра. Вот плата за три дня вперед.

Отдав деньги, он пожал им руки. Они поклонились и спросили, возвращается ли он с ними в город.

— Нет, я останусь, — ответил Колосс. И они ушли.

Завернувшись в плащ, он прилег у скалы… В четыре часа утра Колосс, будто при звуке трубы, проснулся и вскочил на ноги. Мы уже сказали, что работы производились около "Адского Камня", а колодец Высокий находился у подошвы противоположного конца массива.

Открыв глаза, Колосс прокрался вдоль "Адского Камня", стараясь не производим!" ни малейшего шума. Вскоре до его слуха долетели приглушенные голоса. У колодца Высокого началась работа.

Колосс подполз ближе. Теперь он мог отчетливо видеть и слышать… Вам разговаривал с Трипом и Мопом, и по его резким жестам можно было понять, что ситуация довольно напряженная. Колодец Высокий представляет собой узкое отверстие, уходящее в глубь земли. Нефть находится здесь на глубине десяти метров. Отверстие искусственно расширено, и паровой локомобиль приводит в движение систему насосов, поднимающих нефть на поверхность земли.

На глубине двух метров в стене колодца была расщелина, образовавшая нечто вроде узкого прохода, тянувшегося в направлении Франклина почти на сто метров. Дальше этот проход заканчивался пропастью, в которую низвергался поток воды, насыщенной нефтью.

План Меси был следующий. Об этом проходе никто не знал. Его как–то случайно обнаружил Меси. Таким образом, можно было проникнуть через колодец Высокий до того места, куда падает поток, образуя озеро, вся поверхность которого покрыта слоем нефти, поджечь его и блокировать огнем все старые колодцы, сохранив лишь Высокий. Это и было поручено Баму, а он, в свою очередь, перепоручил дело Трипу и Мопу, которые не пылали энтузиазмом.

Фитиль следовало проложить через весь проход от колодца Высокого до озера. Пожар, по прогнозам организаторов этого плана, не мог перекинуться на колодец Высокий вследствие существования потока воды, который надежно отсекал огонь.

— Вы отказываетесь подчиняться мне? — спрашивал Бам, сжимая кулаки.

— Мы не отказываемся, — сказал Трип.

— Только мы не хотим… — закончил Моп.

— Ну хорошо… я пойду сам, — сказал Вам. — Но, впрочем, делаю вам последнее предложение. Даю тысячу долларов тому, кто проложит фитиль…

Настала минута колебания. Предложение соблазнительное: тысячу долларов за фитиль… и кроме того, возможность получить еще тысячу долларов уже известным читателю способом.

— По рукам! — сказали Трип и Моп. — Мы идем туда!

— Но пролезть в отверстие может только один из вас.

— Кинем жребий, — предложил Моп.

— Не нужно, — перебил Трип, — ты толстый, как бочка, а я тонкий, как спичка, и потому это мое дело.., Ты, друг мой, будешь кассиром.

И, повернувшись к Баму, он сказал:

— Ну, давай тысячу долларов! Бам отсчитал.

— Бери, старый дружище Моп, — воскликнул Трип. — Если я возвращусь, то мы поделимся, если же нет, то вся тысяча тебе. Ты будешь моим наследником!

Он крепко обнял Мопа, не забыв шепнуть ему на ухо:

— Помни, что, если я не вернусь, можно получить еще тысячу долларов.

Моп ответил крепким рукопожатием. Затем Трип сказал:

— Я готов!

Они спустили в отверстие веревку с узлами. Трип выслушал инструкции Бама и пустился в путь… Колосс, видевший это исчезновение, быстро перешел на противоположную возвышенность… Он в прошлую ночь также спускался в колодец Высокий, нашел расщелину и убедился, что место, где должен был произойти взрыв, находилось под "Адским Камнем", именно там, где скала нависла всей своей тяжестью над долиной.

…Трип с трудом пролез в расщелину. Он толкал перед собой ящик с порохом, а фитилем обвязал шею. Вскоре проход расширился, и свежий воздух пахнул ему в лицо. Он приободрился, вздохнул всей грудью и в эту минуту пожалел, что не захватил бутылочку с подкрепительным. Машинально он ощупал карман — и вдруг, о радость! Там была плоская фляга! О, Моп, Моп! Как это мило с твоей стороны! Через некоторое время, он услышал шум потока и очутился в обширном углублении, похожем на пещеру.

Нужно отдать должное Трипу: одно мгновение он колебался, даже своей преступной натурой осознав, что совершает гнусное злодеяние, и хотел было обмануть Бама, не исполнив его приказания, но мысль эта исчезла так же мгновенно, как и появилась. Трип поставил ящик с порохом, прикрепил фитиль и вернулся назад тем же путем.

Колосс видел, как он снова показался на поверхности. Бам демонически улыбнулся. Наконец–то он совершит дело, которое утроит богатство Меси, а вместе с ним и его собственное!

Фитиль он поджигал сам. Несколько минут прошло в торжественном и томительном ожидании. Колосс спустился к подошве холма и, не отводя глаз от места, где должен был произойти взрыв, ждал… Он держал в руке, небольшую металлическую трубочку с деревянной ручкой посередине.

Вдруг послышался глухой грохот… Окрестности озарились белесым заревом, Из–под земли вырвался столб дыма и огня, вверх, как при извержении вулкана, полетели камни. Взрыв произошел. Тогда Колосс сделал едва заметное движение… Металлическая трубка соединила концы цепи. Затем он нажал какой–то рычаг…

"Адский Камень" как будто вырвало из земли непреодолимой силой. Он закачался… и с ужасающим грохотом громадная масса его обрушилась на долину. Колосса опрокинуло на землю, но он встал, огляделся и, перескакивая с одного обломка на другой, добрался до вершины этой страшной груды…

"Адский Камень" завалил горящее озеро. Пожар погас, не успев разгореться. И маленький человек, которого звали Колоссом, стоя на этой груде, казался сказочным великаном.

В ту минуту, когда Бам в отчаянии топал ногами, поняв, что преступное предприятие не удалось, он увидел Колосса. Он инстинктивно сообразил, что это и есть виновник постигшей его неудачи, и выхватил из кармана револьвер.

Но вдруг какая–то зловещая, вся в черном, фигура, появляется перед ним. Откуда она взялась? Где пряталась до сих пор? Черная вуаль скрывает ее лицо… но она быстрым движением приподнимает ее…

Бам испускает нечеловеческий крик. Перед ним призрак его убитой жены, Эффи Тиллингест… Он хватается руками за горло. Он конвульсивно хрипит… он не может даже кричать… он совсем один… Трип и Моп в ужасе убежали…

Привидение приближается к нему. Бам падает на колени. Да, это Эффи!.. Смерть не взяла ее. Эффи, помешанная, которая уже несколько месяцев ищет следы своего убийцы, Эффи, которая поглощена одной лишь мыслью — отомстить. Накануне она приехала во Франклин, увидела Бама, подстерегла его… и, наконец, застала его одного.

Она заливается безумным хохотом и вынимает большой нож, тот самый, которым Бам поразил ее… На нем еще следы ее крови…

— Бам, сын Тома Гардвина! — шепчет она голосом до такой степени глухим, что он кажется выходящим из земли, — Бам, я хочу тебя убить!

И она кидается на него… он не сопротивляется… он думает, что это тень, привидение…

Лезвие вонзается в его тело… Он хрипит…

…Но сверхъестественным усилием поднимается и хватает ее за горло…

Она сопротивляется с силой безумия, но Бам тоже силен. И в предчувствии смерти к нему возвращается вся энергия его злой и дикой натуры…

Они в двух шагах от отверстия колодца Высокого. Вдруг ноги их скользят… Раздаются два пронзительных крика…

И они падают… Слышно, как тела их бьются о камни. Затем все замолкает…

А Колосс медленно направляется к спасенному им городу.

 

21. Торжество Дана Йорка

Мы снова в домике на площади Святого Марка, где достойная миссис Симонс готовит завтрак. Однако она кажется озабоченной более обыкновенного и ежеминутно бегает к двери, ведущей в соседнюю комнату, приоткрывает ее, заглядывает внутрь и причмокивает губами.

Затем, с сияющим лицом, она возвращается к столу и расставляет приборы. Кажется, собрание будет многочисленным, потому что приборов около десяти. Наконец, окинув взглядом стол и убедившись, что все готово, она подходит к лестнице и кричит:

— Чай! Чай!

Затем возвращается к двери и, открывая ее настежь, зовет:

— Прошу к столу!

Входит миссис Ламби, торжественно неся на руках ребенка. Затем сверху спускается Нетти со своими двумя братьями, затем — Лонгсворд. Миссис Симоне пересчитывает глазами гостей.

— А где же Эванс? — спрашивает она.

— Он сейчас спустится, — отвечает Нетти.

— А как провел мистер Йорк эту ночь?

— Лучше, гораздо лучше… я даже думаю, что он в состоянии встать сегодня…

— Да, — замечает миссис Симоне, — разве это не безумие — доводить себя до подобного состояния!.. Ведь в то утро, когда он приехал, он был похож на живого мертвеца…

— А вот и он, — сказал Майкл.

Действительно, Дан Йорк тихо сходит с лестницы. Он страшно бледен, и глаза, окаймленные синевой, совсем потускнели. Вдруг g улицы раздаются крики:

— Купите! Купите! Большая новость! Пожар нефтяных колодцев[

Дан Йорк вздрогнул.

— Пожар! — пробормотал он. — О! Это ужасно!

— Что такое? О чем вы говорите? — воскликнул Лонгсворд.

Лонгсворд побледнел. Эти слова, повторявшиеся продавцами газет: "Пожар нефтяных колодцев!", не относились ли к той преступной операции, соучастником которой хотели его сделать?

Миссис Симоне вышла на улицу и тут же вернулась с газетой в руке. Дан Йорк выхватил у нее газету и быстро пробежал глазами первую страницу. В эту минуту распахнулась дверь и вошел Колосс.

Дан Йорк громко вскрикнул и с силой, которой никак нельзя было подозревать в нем, схватил маленького старичка в свои объятия, поднял вверх, опустил и, прижимая как маленького ребенка, поцеловал его и заплакал.

Все это произошло так быстро, что все остальные встали в глубоком изумлении. Колосс освободился из объятий Дана и закричал:

— Город Франклин спасен!

— Спасен! — воскликнул Дан Йорк. — И вы говорите правду?

Колосс гордо выпрямился.

— И это сделал я!

— Но, в таком случае, — воскликнул Лонгсворд, — эта заметка в газете — ложь?

— Посмотрим!

Колосс взял газету и прочитал:

"Вчера страшный случай произошел в окрестностях города Франклина (Пенсильвания). Взрыв, произошедший по неизвестной причине, поджег подземную массу нефти и вызвал опустошительный пожар. Все месторождения нефти, окружающие город, могут считаться погибшими. К счастью, колодцы, принадлежащие "Обществу Меси и К°", не поражены пламенем. Новых подробностей ждут с минуты на минуту".

Йорк Дан посмотрел на Колосса.

— Подлость! — прошептал тот. — Но кто же этот мерзавец, написавший подобное?

Вот чего не мог знать Колосс: между Меси и его достойным зятем было решено, что операция свершится в заранее назначенный, час. Чтоб не возбудить подозрений, Бам должен был телеграфировать Меси только в случае какого–нибудь непредвиденного препятствия, которое помешало бы исполнению плана.

Но Вам, убитый Эффи, не мог предупредить нью–йоркского банкира, и вот Меси отдал в газеты эту заметку.

— Но неужели они добились своего… да или нет? — воскликнул Лонгсворд.

— Нет, — коротко ответил Колосс.

И он в простых выражениях, довольно скупо и даже буднично изложил все события прошедшей ночи. Вдруг он обратил внимание на лицо Дана Йорка.

— Дан, — воскликнул Колосс своим звонким голосом, — в то время, как я там рисковал жизнью, чтобы спасти целый город, чтобы остановить этих убийц, что вы делали тут?

Колосс гневно смотрел на него.

— Неужели Дан Йорк изменил самому себе? Неужели он вернулся к постыдным привычкам, которые унижают человеческое достоинство? Отвечайте, Дан! Я имею право задать вам этот вопрос!

Дан Йорк поднял голову.

— А! — воскликнул он. — Вы смотрите на мое измятое лицо… И обвиняете меня… Вы спрашиваете, что я делал? Да, я пьянствовал… да, я жертвовал частью своего мозга… Но зато теперь я все знаю!…

И он на мгновение замолчал.

— Пьянство! — продолжал Дан. — Вы клевещете на пьянство! О, вы правы! Постыдно то пьянство, которое превращает человека в животное, которое притупляет чувства, которое унижает человеческое достоинство! Но мое пьянство совсем иного рода! Это развитие ума в десять, в сто раз! Это горячка совести…

— Дан! Дан! — простонал Колосс. — Вы убиваете себя!

— Я убиваю себя? Ну, что ж, я отлично это знаю! К чему же годилась бы жизнь, если бы человек не имел права истратить ее как фундамент для сооружения хороших и честных дел? Эта жизнь принадлежит мне!

Он вынул из бокового кармана тетрадь.

— Прочитайте, — сказал он. — Силой логических выводов я восстановил верность фактов. Да, я был пьян… но я все ясно видел. Знаете ли вы, что это за бумаги? Это доказательство преступления Меси! Это возвращение богатства Гардвинов Нетти и ее братьям! Это торжество правосудия!

Колосс взял рукопись Дана и пробежал ее глазами.

— Все верно! Это так! — шептал он. — Да, доказательства полные и бесспорные.

Подойдя к Дану, он протянул ему руку.

— Друг мой, простите меня. Вы сделали еще больше, чем я!

А между тем Нетти и ее братья с нетерпением ожидали объяснения всем этим таинственным речам. Колосс стал громко читать записки Дана Йорка. Поэт слушал и глаза его сверкали… Гордое сознание исполненного долга сияло на его лице… Он отдал этому все силы, последние…

Колосс читал про сцену в форте Касдвик, про надежды братьев Марка и Тома, про предательство Джона, про открытие золотой жилы и про ужасную трагедию. Дети Марка Гардвина плакали. Что они пережили в эти минуты! Нетти думала о своей матери, бедной женщине, лежащей там, на кладбище для бедных, умершей от голода и холода из–за преступления этих двух негодяев…

Когда чтение окончилось, воцарилось глубокое молчание. Майкл заговорил первый.

— И наш отец не отмщен! — прошептал он.

— Тиллингест уже умер, — ответил Колосс, — умер от отчаяния, обманутый своим соучастником. Конечно, его страдания недостаточно искупили совершенное им, но он оставил в наследство своей дочери ответственность за свое преступление. Если б она была честная, то не стала бы эксплуатировать чужую тайну, а возвратила бы похищенное, искупила бы грехи отца. Но она не захотела этого.

Высшее правосудие наказало ее. Что же касается Джона Гардвина, то он тоже поплатился жизнью за свои преступления…

— Меси не поплатился! — возразил Майкл.

— Нет. Пока — нет! — сказал Колосс. — Но нужна ли его смерть? Разве смерть может быть достаточным наказанием за такие низости! Он пользовался плодами своего преступления так долго, а вы накажете его в одну минуту! Что такое смерть для подобных негодяев?

— Что же вы предполагаете делать? — воскликнул Лонгсворд. — Как наказать его?

— Я думаю об этом, — ответил Колосс. — Но прежде всего нужно отнять у него неправедно нажитое состояние… Дан Йорк, согласны вы с моим мнением?..

— Я в вашем распоряжении, — ответил Дан.

— Остается еще Бартон, — продолжал Колосс. — За ним тоже тянется шлейф…

— Бартон умер, — произнес Лонгсворд.

И в нескольких словах рассказал ужасную сцену ночью в Хоубокене.

— Пойдемте со мной, — сказал Колосс Дану Йорку. — Займемся Арнольдом Меси.

Поэт встал и вышел вслед за этим маленьким, но таким большим человеком.

 

22. Цена свободы

Доктор Коули нервно расхаживает по своему кабинету. Он кажется еще более высоким и худым, чем обычно. Диксон, его помощник, также проявляет признаки нервозности.

— С номером двенадцать ничего не поделаешь, — говорит Коули.

— Не поделаешь, — повторяет Диксон. — Она категорически отказывается от любых видов… лечения.

— Отказывается, — иронически буркнул доктор. — А вы на что? Я вас спрашиваю, Диксон!

— Я применю силу только в том случае, если получу от вас письменное распоряжение.

Доктор хмыкнул й снова зашагал по кабинету. В то время, как Коули и Диксон вели этот разговор, Мария находилась в палате, служившей ей тюрьмой. Она сидела у окна, забранного железной решеткой, и смотрела на небо. Глаза ее лихорадочно блестели. Она чувствовала свою полную беспомощность; она понимала, что заключение это будет вечным. К какому средству оставалось ей прибегнуть? Она пробовала подкупить своих сторожей, чтоб через них передать письмо городским властям… Сторожа отказались.

Меси ни разу не навестил свою дочь. Бам тоже не появлялся с тех пор. Оставалась одна надежда на Жоржа. Но этот брат нисколько не заботился о сестре! И она сидела, отыскивая в лихорадочном воображении какие–нибудь пути… потом вскакивала и, опираясь на костыль одной рукой, а другой держась за стену, обходила свою комнату, как будто ища выхода…

Страшная пытка! Чувствовать себя в здравом уме и твердой памяти, страстно ненавидеть своих торжествующих противников, из которых один называется отцом, мечтать о справедливом мщении… и натыкаться только на степы тюрьмы!..

Вдруг дверь в палату распахнулась. На пороге стоял доктор Коули.

— Сударыня, — сказал он, — в состоянии ли вы меня выслушать?

Она подняла на него свои блестящие глаза.

— Говорите, — произнесла она, — я вас слушаю…

А за несколько минут до этого произошло следующее… Перед крыльцом остановилась карета и из нее вышел господин и велел доложить о себе доктору.

— Арнольд Меси! — воскликнул Коули. — Просите! Затем, обращаясь к Диксону, он сказал:

— Уж не хочет ли он доверить нам еще и второго члена своего семейства?

Меси разговаривал с доктором всего несколько минут., затем банкир уехал. Вследствие этого разговора доктор Коули появился в палате No 12.

— Сударыня, — сказал доктор, — я, к величайшему сожалению, вижу, что вы отказываетесь оценить по достоинству все заботы, которыми мы старались вас окружать.

Вы настаиваете на том, что умственное состояние, в котором вы находитесь, нормально, когда, в действительности нет более хрестоматийного помешательства, чем ваше…

— К делу, — сухо перебила она.

— Да–да… Как бы то ни было, но человеку науки весьма прискорбно видеть, что его усилия бесполезны… но оставим это!.. Я пришел предложить вам свободу.

— Свободу! — воскликнула она.

— О! — произнес Коули с презрительной улыбкой: — Как высоко вы цените это слово… и ваше волнение доказывает, до какой степени вы не признаете принципов истинной науки… То, что вы называете свободой, не что иное, сударыня, как рабство…

— Довольно! Мне надоела софистика! Говорите прямо! Она горела нетерпением.

— Мистер Меси оказал мне честь, посетив меня. Я рассказал ему о вашем сопротивлении, о тех трудностях, с которыми мы сталкиваемся, чтоб заставить вас рационально лечиться… Он отнесся к этому с пониманием… И вот я пришел, чтобы изложить вам некоторые условия…

— А! Значит есть условия? — произнесла Мария со сдержанным бешенством.

— Конечно, есть! Одно из двух: или вы останетесь здесь, и мы примем решительные меры, или же…

— Или же?..

— Кстати, — перебил Коули, — я забыл сообщить, что вы овдовели!

— Овдовела, — воскликнула Мария. — Подлец Барнет умер?

— Умер… случайно! — сказал Коули. — Это очень большая потеря, по словам вашего отца. Он высоко ценил ум покойного. Но, что делать, он умер… и вы, как я уже имел честь доложить вам, вдова…

Мария молчала.

— Мистер Меси согласен предоставить вам свободу с условием, что вы немедленно оставите Америку… Вы поедете в Европу, где будете получать ежегодное содержание в пятьдесят тысяч долларов. Если же вы, паче чаяния, вздумаете возвратиться в Америку, то не только вышеозначенный доход будет отнят у вас, по, кроме того, мы возобновим так некстати прерванное лечение…

— Продолжайте, — сказала Мария холодно.

— Итак, если вы примете эти условия, то сегодня же вечером закрытая карета отвезет вас в порт. Там вы сядете на корабль, принадлежащий вашему отцу, и через девять–десять дней будете в Европе… Жду вашего решения…

Мария сидела, опустив голову. Она глубоко задумалась.

— Сегодня вечером я сяду на корабль, — наконец сказала она.

Коули поклонился и вышел.

— Покинуть Америку! — шептала Мария. — О, нет!.. А мое мщение?

 

23. Расплата

Прошло три дня. В это утро в городе царило особое оживление. На Бродвее собирались толпы людей, которые что–то обсуждали, о чем–то горячо спорили…

Потом на улице вдруг послышались звуки оркестра и показались новые возбужденные толпы, над которыми мелькали полотнища с надписями:

"Меси губернатор!", "Ура, Меси!", "Да здравствует Меси!"

Весь город был в движении и волнении. То и дело раздавались крики:

— Да здравствует Меси! Долой Шрустера!

И наоборот. Это был канун великого дня: завтра жителям Нью-Йорка предстояло избрать себе губернатора. Митинги возникали на улицах, в скверах, в парках… Меси подкупил самых красноречивых ораторов, самых ловких распорядителей. Листки с большим портретом банкира раздавались сотнями. Что же касается Шрустера, то что такое был Шрустер? Негоциант, громко порицавший взяточничество коммунальной администрации, по без достоверных доказательств. Его имя наделало шуму, но что оно в сравнении с личностью Арнольда Меси, директора компании Атлантической железной дороги, директора и владельца главного банка Нью-Йорка, владельца нефтяной компании…

И вот он сидит в своем кабинете накануне окончательной победы, которая должна увенчать все его грандиозные завоевания. Он мысленно проигрывал завтрашний день, день его триумфа…

В это самое время из отеля "Манхэттен" выходил, сопровождаемый Даном Йорком, человек высокого роста, в шляпе с широкими полями и в длинном коричневом сюртуке. Он, нахмурив брови, слушал Дана Йорка, который что–то горячо излагал ему. Колосс шел следом за ними. Незнакомец задумчиво качал головой…

Мы говорим "незнакомец", потому что эта личность до сих пор не появлялась в нашем рассказе, однако, заметим, что несмотря на суету в отеле, ни один человек не проходил мимо, не поклонясь ему со всей почтительностью. Он отвечал на поклоны, не переставая внимательно слушать Дана Йорка.

Потом он остановился и, крепко пожав руки поэту и Колоссу, удалился…

Невдалеке ждала его карета с кучером в черном. Незнакомец сам открыл дверцу и сказал кучеру:

— На улицу Нассау, в банк Меси.

Во время пути многие прохожие провожали глазами эту карету.

— Могу я видеть господина Меси? — спросил незнакомец в приемной.

— Господин Меси работает в своем кабинете, — ответил один из служащих.

— Мне необходимо его видеть, — тихо сказал незнакомец, — и я буду вам несказанно благодарен, если вы потрудитесь передать ему эту карточку.

Тот взял ее с видимым неудовольствием, а затем с инстинктивным любопытством бросил на нее взгляд. Он вдруг вытаращил глаза, побледнел и бросился вверх по лестнице, ведущей в кабинет банкира. Добежав, он, даже не постучавшись, толкнул сильным ударом дверь, распахнул ее и громко закричал:

— Эндрю Джонсон. Президент Соединенных Штатов!

Меси вскочил со стула. Он подумал, что ослышался. Но узнал вошедшего с первого взгляда.

— Вы здесь! — воскликнул он, подбегая к Джонсону и низко кланяясь. — Какая честь для меня!

Он, конечно, еще долго выражал бы чувства горделивой радости, но Джонсон, скрестив руки на груди и не снимая шляпы, произнес:

— Итак, передо мной человек, позорящий нашу страну в глазах всего света…

Меси замер… Лицо президента было бледно: видно было, что ему стоит больших усилий сдержать себя. Его маленькие серые глаза сверкали гневным огнем, и Меси едва мог выдерживать этот взгляд.

— Милостивый государь, — пробормотал смущенный Меси, — я не понимаю…

— Довольно, — оборвал его Джонсон. — Я запрещаю вам говорить. Не смейте произносить ни слова… потому что — можете мне поверить — только весьма серьезные обстоятельства не дают мне возможности отдать вас сейчас же в руки полиции.

Меси был убит. Но его энергичная натура еще попыталась сопротивляться.

— В чем дело? Какая бессовестная клевета дала вам право говорить таким образом?!

Джонсон, присевший в кресло, с силой ударил по подлокотнику.

— Еще раз, — сказал он, — я приказываю вам замолчать… И не советую вам перебивать меня…

Меси, кусая губы, смотрел на президента.

— Вас зовут Арнольд Меси. Карьеру вы начали с банального воровства. Потом, совместно с таким же мерзавцем по фамилии Тиллингест вы убили двух честных людей. Вы разбогатели, но не перестали мошенничать. Что ж, натура есть натура… Вы заставили свою дочь выйти замуж за каторжника… Когда она стала вам мешать, вы заперли ее в дом умалишенных. Это еще не все. Вы пытались взорвать нефтяные колодцы Пенсильвании. Вы — преступник самого низкого, самого опасного сорта, преступник, для которого не существует достаточно сильного наказания! Это говорю вам я, Эндрю Джонсон, которого вы тоже убили бы, если б посмели, и который убил бы вас, будь он частным лицом…

Меси молчал. Его лицо покрывала смертельная бледность.

— Бедная страна! Нация безумцев! Что с тобой делают эти мерзавцы, которых ты принимаешь и которые идут на все, потому что ты им это позволяешь! Вот бандит, имеющий дерзость претендовать на одну из высших должностей, вот окровавленные руки, которые пачкают звездное знамя Америки!

Джонсон встал и с высоты своего громадного роста смотрел на низенького Меси, который дрожал от страха и ярости.

— И если я выдам его суду, — продолжал Джонсон, — то будет одним скандалом больше. Мы прочтем в газетах всей Европы, что в свободной Америке бандитов избирают в губернаторы! Но не это главное. Этот негодяй держит в своих руках состояния тысяч и тысяч семейств, и если его арестуют, сколько прибавится банкротов в нашей стране, а их итак хватает… Но это вор нубийца, а, следовательно, его необходимо наказать!

Пока Джонсон говорил, Меси поднял голову. Президент невольно давал ему шанс…

— Что же дальше? — спросил он.

Джонсон поднял руку, как бы желая ударить его… Вспыльчивая натура была готова взять верх… Но рука опустилась… Он вспомнил, что именно в эту минуту не имеет права быть человеком…

— А! Ты смеешь еще говорить! — воскликнул он. — Ты спрашиваешь, что дальше? Ты хочешь знать, что будет? Я сказал, что арест твой — разорение для страны… Вот ордер на твой арест, только что выданный Верховным Судом… Неужели ты думаешь, что мы отступим от нашего решения?

Меси издал крик ужаса и ярости.

— Погиб! — прошептал он. — Погиб!..

— Подлец, — сказал президент. — Ты еще и трус! В тебе нет даже гордости преступника… Слушай меня. Я не хочу, чтоб первый наш банкир сидел на скамье подсудимых, как убийца и вор… Я этого не хочу, и Верховный Суд предоставил мне право действовать по своему усмотрению… Итак, вот в чем дело: ты убил двух человек и обокрал их детей… Сколько ты имел денег, когда приехал в Нью-Йорк после убийства братьев Гардвинов?

— Сто тысяч долларов.

Джонсон показал Меси рукопись Тиллипгеста. Тот вскрикнул от удивления.

— Да, да, я понимаю, — сказал Джонсон, — та тетрадь, которую ты сжег, была копией… Но какое это имеет значение? А теперь подпишись на последней странице.

— Нет! — сказал резко Меси.

— Ну так я позову…

В душе у негодяя происходила страшная борьба… Он подписал.

— Ты сказал: сто тысяч долларов? Выписывай чек на эту сумму…

Меси открыл вексельную книгу и выписал чек. Президент взял его и внимательно прочитал написанное.

— Это еще не все… Ты передашь свой банкирский дом и все его операции Смиту Гендерсону… который ликвидирует твои дела таким образом, чтобы интересы всех, доверивших тебе свои капиталы, были соблюдены.

— Но это значит разорить меня! — вскричал Меси.

— Лучше разориться, чем быть повешенным, — холодно ответил Джонсон. — Подписывай доверенность. Я знаю, что у тебя тут есть все необходимое для подобного случая.

Президент вложил перо в руку Меси и громко продиктовал текст доверенности…

— Теперь позвони, — приказал Президент.

— Вы не прикажете арестовать меня? — спросил Меси, обезумев от ужаса.

— Господин Арнольд Меси, меня зовут Эндрю Джонсон, и я не позволю вам спрашивать меня, честный ли я человек!

Меси позвонил. Вошел служащий.

— Скажите людям, которые ждут меня внизу, что они могут войти, — произнес Джонсон.

Банкир уцепился за кресло, чтобы не упасть. Дверь отворилась. Показались Дан Йорк, Колосс, затем Нетти, Майк и Джимми.

— Вот честные люди, — сказал Джонсон, — вот люди, вступившие в борьбу с тобой и победившие тебя! Вот дети Марка Гардвина, убитого тобой… Верни им украденное богатство… Вот Матвей Вепперхельд, спасший посредством науки город, осужденный твоей ненасытной алчностью к разрушению… На колени, Арнольд Меси, на колени!..

И, схватив плечо негодяя своими сильными пальцами, он заставил его опуститься…

— А теперь убирайся, мерзавец! Чтоб сегодня же вечером тебя не было на территории Соединенных Штатов! Если же ты когда–нибудь осмелишься появиться здесь, то я затравлю тебя как дикого зверя… Еще одно слово: если там, где ты будешь жить, ты попробуешь совершить малейшую подлость, то будь спокоен — я узнаю об этом; потому что ты не считай меня настолько наивным, чтоб я отпустил тебя одного. Где бы то ни было, в Европе ли, в Азии ли, полиция будет следить за тобой. Теперь — вон!

Джонсон подал знак. Два человека вошли и остановились возле Меси. Они увели его… Эндрю Джонсон снял шляпу й произнес:

— И да будет спасена честь Америки… Вдруг послышались два выстрела… Дан Йорк выбежал…

— Что случилось?

Меси лежал на пороге дома, а женщина с дымящимся револьвером отбивалась от двух человек, схвативших ее. Эта женщина была Мария Меси. Как она попала в Нью-Йорк? Она ведь покинула Америку! Разве деньги не всемогущи? Отец ведь научил ее понимать их силу, и его уроки пригодились…

Уже в море она подкупила капитана, и он высадил ее в ближайшем порту. Тогда она возвратилась в Нью-Йорк. Она скрывалась два дня, боясь, что человек, обманувший Меси, в свою очередь обманет ее и сообщит Меси о ее побеге. На третий день она решилась сама пойти на улицу Нассау, и в ту минуту, когда он выходил из дома, они встретились.

Потом, после минутной борьбы с людьми, схватившими ее, она вдруг дико вскрикнула… и упала замертво.

Меси хрипел. Он хотел говорить. Ему казалось, что он найдет еще средство отомстить всем: Джонсону, Америке, всему свету…

Но смерть схватила его за горло…

— Купите! Купите! Важная новость! Убийство банкира Арнольда Меси его сумасшедшей дочерью!.. Избрание Джона Шрустера губернатором штата Нью-Йорк!.. Великое открытие Матвея Веннерхельда!..

— Теперь когда ваш отец отмщен, — сказал Эдмонд Эванс Нетти Гардвин, — вы согласитесь стать моей женой?

Нетти со слезами бросилась в объятия миссис Симоне. Ответ был ясен.

— А вы, Дан Йорк, что будете теперь делать вы?

— Я уезжаю в Европу. У Колосса там возникло много дел…

— Не мы скоро вернемся, — улыбнулся маленький человек.

— Послушай, Трип, у меня возникла мысль…

— Какое совпадение! У меня тоже!

— Скажи ты первый!

— Нет, говори ты!

— Хорошо. Слушай, а не пойти ли нам…

— Служить в полицию! — закончил Трип.

Друзья рассмеялись и обменялись крепким рукопожатием.