НЕЛЛ ГОРДОН: Первая любовь всегда заканчивается разбитым сердцем.

Грейс стояла перед домом, в котором она когда-то жила вместе с отцом, матерью и братом Финном, жила в те времена, когда еще принадлежала к счастливым людям. Она вернулась в Кендалл, маленький город, где все были чем-то заняты, в то время как жизнь неспешно текла своим чередом: теплыми летними вечерами люди усаживались на своем крыльце, чтобы взглянуть на окружающий мир, которому не было до них дела, они рождались там, взрослели, обзаводились семьями, а потом умирали, и тогда их перевозили на другой берег и хоронили. Грейс приехала сюда в надежде узнать достаточно, чтобы суметь забыть.

Она остановилась у Синглетонов, тети Кэтлин и дяди Лесли. У них был огромный дом, который все ждал, что в его комнатах зазвучат детские голоса, но так и не дождался. И хотя теперь тетя Кэтлин и ее супруг Лесли уже почти потеряли надежду обзавестись детьми, они все равно не могли расстаться с этим домом и переехать в более скромное и удобное жилище. Этот дом стал их прибежищем. У него было застекленное крыльцо, на которое дядя Лесли выходил покурить, и большой задний двор, где буйно цвели розы, и их ярко-красные бутоны наполняли воздух ароматом. И вот летом 1976 года к ним приехала Грейс, их восемнадцатилетняя осиротевшая племянница, уже не совсем ребенок, но все еще достаточно шумная и беззаботная, чтобы дом ожил и ощутил себя нужным.

Грейс слышала, как ее друзья, заканчивая школу, рассуждали о том, что надо уехать, освободиться от материнской опеки, начать самостоятельную жизнь и найти себя и свою дорогу в ней. Но им было легче, они знали, от кого пытаются оторваться и от чьей опеки освободиться. Грейс вспомнила платье цвета морской волны и глаза ему под стать, коралловые губы и прохладную руку на своем горячем лбу. Только после смерти отца она поняла, что помнила слишком мало.

Она попыталась объяснить тете Кэтлин, что, когда умер Габриэль, у нее возникло чувство, будто она второй раз лишилась матери. Пока он был рядом, ей казалось, что через него она может вновь, когда пожелает, встретиться с матерью. А теперь стало поздно.

— Я понимаю, о чем ты говоришь, — согласно кивнула тетя Кэтлин. — Все только и делают, что толкуют об этом Монументе в Вермонте, но разве я была там? Нет, не была, и все потому, что живу совсем рядом, буквально за углом.

— Что-то в этом роде, — заметила Грейс и вдруг вспомнила, как много лет назад случайно услышала, как кто-то сказал о ее матери, что она очень славная женщина, но не слишком умная.

У нее осталось совсем мало ее фотографий: отец Грейс не задумывался о таких вещах, а тот снимок, который сделала Грейс своим первым фотоаппаратом, куда-то запропастился. На немногих остальных фотографиях мать Грейс выглядела совсем не такой, как в воспоминаниях Грейс. Она пыталась соединить свои воспоминания и лицо на фотографии, чтобы они сложились в единый образ, но все было напрасно. Как можно избавиться от воспоминаний? Они пронизывают ваши мысли и являются во сне по ночам. Они приходят, когда им заблагорассудится, и остаются с вами, хотите вы того или нет, они никогда не старятся настолько, чтобы не поспевать за вами и остаться далеко позади.

Говорили, что тетя Кэтлин очень похожа на свою покойную сестру. Та же прозрачная, усеянная веснушками кожа, те же сине-зеленые глаза, тот же мягкий голос. Именно Кэтлин подари та Мойре губную помаду той марки, которой она потом пользовалась до самой смерти. Мойра даже свою единственную дочь Грейс назвала в честь любимого тона: неяркий коралловый перламутровый оттенок «Принцесса Грейс». Сейчас, после того как обнаружилось, что необыкновенная стойкость этой помады объясняется наличием вредных химических веществ, купить ее стало невозможно. Кэтлин рассказала Грейс, что Мойре повезло, пользование помадой не причинило ей вреда, потому что еще много месяцев после запрета косметики можно было встретить женщин, выглядевших так, словно они объелись черники, — такими синими были их распухшие губы.

— Я знаю, что сама познакомила ее с этой помадой, которую нашла в аптеке в Западном Ливане, — поведала тетя Кэтлин, когда они с Грейс сидели в кухне, обмахиваясь соломенными салфетками, и пили чай со льдом. — Но тогда я сказала ей: «Нет такой вещи, как легкий выбор. Помада обязательно стирается, а если держится очень долго, то это, наверное, должно вызвать беспокойство». Нет, ей и вправду повезло, что она ничем не заболела.

Повезло, подумала Грейс. Неужели ее матери повезло в том, что она разбила свою машину раньше, чем ее губы распухли и посинели от злоупотребления стойкой губной помадой? Это был несколько неожиданный взгляд на вещи.

— Жаль, что никто не додумался сохранить хотя бы один тюбик, — сказала она. — Сколько бы там ни было химических веществ, это была часть моей матери, да и меня тоже, учитывая мое имя и все прочее.

Большую часть принадлежащих Мойре вещей убрали вскоре после ее смерти. Сердобольные друзья решили, что так будет лучше, потому что маленькая девочка начинала рыдать навзрыд, когда на глаза ей случайно попадалось знакомое платье или когда она слышала слабый запах духов в красивом стеклянном флакончике.

Грейс помнила, что смотрела на остатки торта, подаренного ей в день рождения, и думала о том, как могло такое получиться: ее мать ушла из жизни навсегда, а земляничный торт по-прежнему оставался. Роберта О’Рейли называла вещи, подобные торту, скоропортящимися. Это, как объяснил ее отец, означало, что они сохраняются в течение лишь короткого времени.

— Твоя мама стала ангелом в раю, — сказала Грейс одна добрая леди.

— Нет, вовсе нет. — Маленькая девочка отрицательно покачала головой. — Она стала скоропортящейся.

Сейчас Грейс спросила тетю Кэтлин:

— Я похожа на нее?

Тетя Кэтлин надела очки и долго всматривалась в лицо Грейс, прежде чем ответить:

— На первый взгляд ты пошла в отца: и ростом, и темными волосами, и квадратным подбородком, но я вижу и Мойру в очертаниях скул, веснушках, в форме и цвете глаз, хотя у нее они были, как будто подернутые туманом, кроткие, а у тебя — очень чистые и ясные. И еще ты стройная, крепкая, спортивная девушка. В тебе нет хрупкости и уязвимости, и, насколько я могу судить, это очень хорошо.

— Я все время думаю о том, что мне следовало уделять ей больше внимания, пока она была жива, — вздохнула Грейс.

Кэтлин ответила, что это очень странная мысль. Маленькие дети в том возрасте, в каком была Грейс, когда ее мать была еще жива, просто не думают о таких вещах. Это родители должны уделять друг другу больше времени и внимания. Грейс принесла свой альбом с фотографиями, и они рассматривали его, допивая чай со льдом. На фотографии, сделанной Грейс, ее родители стояли рядом, но было видно, что они предпочли бы оказаться на разных снимках. Грейс затруднилась бы ответить, почему ей так показалось, может быть, об этом говорили положение рук, неловко прижатых к телу, или то, что Мойра и Габриэль не соприкасались плечами, или вымученные улыбки на их лицах, словно они считали про себя до десяти.

— Я думала, они счастливы, — пробормотала она.

Тетя Кэтлин наклонилась и взглянула через плечо Грейс на снимки в старом альбоме. Она нежно убрала непослушную прядь волос со лба Грейс.

— Они были счастливы, милая.

Грейс подняла голову и посмотрела ей в лицо.

— Нет. Они не были счастливы. Конечно, мне хотелось верить, что у них все хорошо, но, наверное, я всегда знала, что все обстоит именно так. — Она постучала пальцем по фотографии.

Грейс стала пристально всматриваться в лица этих двоих, которые, стоя рядом, отдалились друг от друга настолько, насколько это вообще было возможно, а потом нашла других людей, которые были их полной противоположностью: хотя они находились в разных концах комнаты, между ними чувствовалась осязаемая и очевидная связь. Она подумала о том, что очень хотела бы встретить человека, с которым могла бы ощутить подобное единение. Поднявшись наверх в свою комнату, которая задумывалась как детская, но так и не стала ею, где по потолку плавали маленькие голубые рыбки, Грейс нарисовала в противоположных углах листа бумаги фигурки мужчины и женщины, объединив их между собой линией-веревочкой.

Дни становились жарче, а ветра, способного принести прохладу и облегчение, все не было. Тетя Кэтлин предпочитала оставаться внутри дома в компании с кондиционером, но Грейс, клятвенно уверявшая, что ее внутренний термометр позволяет ей легко переносить наружную температуру, большую часть времени проводила на улице, бродя по окрестностям со своим фотоаппаратом. Тетя Кэтлин заметила, что на вопрос о том, что она видела во время таких экскурсий, Грейс обычно отделывалась невразумительным ответом: «Да так, всякие разности» — и пожимала плечами. Зато, принося домой проявленные и отпечатанные снимки, жестикулируя, она принималась объяснять с таким пылом и подробностями, что остановить ее было практически невозможно.

— Она ведет себя так, словно только что по-настоящему разглядела то, что сфотографировала раньше, — заявила тетя Кэтлин дяде Лесли. — А потом на них смотрю я и, что ты думаешь, действительно вижу то, чего сразу и не разглядишь.

— Я тебе все время говорю, что лучшего места не найти. От добра добра не ищут. — Дядя Лесли закурил трубку и откинулся на спинку кресла-качалки. Всю жизнь он воевал за право оставаться там, где пребывал сейчас, тогда как тетя Кэтлин постоянно стремилась подыскать для них что-нибудь получше. К счастью для дяди Лесли, она так и не смогла остановиться на чем-либо определенном.

А Грейс тем временем проявила второй ролик пленки.

— Кто это? — спросила она у тети Кэтлин. — Кто этот мальчик, который стоит на углу и прикуривает сигарету?

Тетя Кэтлин надела очки для чтения и всмотрелась в фотографию Мэйн-стрит воскресным утром.

— Ну, во-первых, ему следовало бы в это время находиться в церкви, как, кстати, и тебе, хотя я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы заставлять посещать церковь силой. Во-вторых, его родители не будут в восторге, когда увидят его с сигаретой во рту. Они вечно хвастаются тем, какой он у них спортсмен.

— Кто это? Я хочу знать, кто он такой.

Тетя Кэтлин улыбнулась про себя.

— Ты проявляешь повышенный интерес к человеку, которого даже не знаешь.

— Разумеется, мне интересно. Он красивый.

Тетя Кэтлин снова посмотрела на высокого голубоглазого юношу, на его широкие покатые плечи и каштановые волосы, которые, пожалуй, были слишком чистыми и блестящими, чтобы прическа выглядела модной.

— Это Джефферсон. Да, полагаю, он действительно симпатичный молодой человек. Хотя ему не помешало бы постричься. — Она искоса взглянула на Грейс. — От его матери мне случайно стало известно, что сейчас он страдает из-за неразделенной любви. И мой тебе совет: не вздумай утешать его.

Супруги Макгроу, Джим и Джин, иногда играли с Кэтлин и Лесли в теннис, хотя Джин, по словам Кэтлин, не смогла бы сделать толковую подачу, даже если бы от этого зависела ее жизнь.

— Мы дружим с ними главным образом потому, что она замечательно умеет печь. Ни у кого не получаются такие замечательные булочки, как у Джин Макгроу.

А Грейс думала о том, что сын Джин Макгроу достаточно красив, чтобы стать кинозвездой, красив настолько, чтобы не обращать внимания на девиц, подобных Грейс Шилд. Не то чтобы Грейс была дурнушкой, просто она чуточку высоковата и еще немножко угловатая. В ее фигуре не было плавности или чего-то еще, заслуживающего упоминания, и она знала, что, сосредоточившись на чем-либо, выглядит сердитой и взъерошенной. Миссис Шилд всегда говорила, что внешность Грейс должна привлекать к ней более зрелых и опытных мужчин, однако это не утешало. Зрелость и опытность ассоциировались у Грейс с мужчиной по меньшей мере лет сорока. И зачем, спрашивается, ей нужно было восхищение таких стариков? Нет, она хотела походить на девушку, которая стояла рядом с Джефферсоном на втором снимке.

— А кто она?

— Не знаю. У нас маленький город, но это не значит, что я должна знать всех в лицо.

— Она красивая.

— Да, она красивая.

Девушка была среднего роста, немного полноватая, но это ей шло, с темными кудрями, свободно падающими на плечи, капризно надутыми губками и вздернутым носиком. Должно быть, тетя Кэтлин заметила, с какой завистью смотрит на нее Грейс, потому что поспешно добавила:

— Но ведь и ты красивая. Может быть, это не так бросается в глаза, но вот увидишь, твое время еще придет. — Грейс заявила, что Кэтлин ведет себя, как миссис Шилд.

— Ладно, я хочу, чтобы на меня обращали внимание. И я не желаю ждать того таинственного дня, когда моя внешность, какой бы она ни была, внезапно привлечет ко мне толпы поклонников. Я хочу, чтобы меня замечали, и замечали прямо сейчас. — Тетя Кэтлин только улыбнулась и покачала головой.

У Грейс появилась привычка прогуливаться по Мэйн-стрит по крайней мере два раза в день в надежде встретить так понравившегося ей юношу.

— Гамбургер? В такую жару! — Тетя Кэтлин выразительно подняла брови, золотисто-каштановые и тоненькие, как у ее покойной сестры. Они с дядей Лесли не поверили Грейс, когда та заявила им, что еще никогда не была в «Макдональдсе».

— У нас есть закусочная «Уимпи», где можно получить сэндвичи с гамбургером, но в ближайшем городке «Макдональдса» нет. В Лондоне он, конечно, есть и не один, но я там не была.

— Нет «Макдональдса»? — По тону дяди Лесли можно было предположить, что он вообразил себя миссионером, который нашел место, где никто не слышал об Иисусе; он был настроен скептически и в то же время возбужден. — Н-да, кто-то заработает на тебе кучу денег, — заключил он.

Итак, Грейс бродила в гордом одиночестве, заглядывая почти в каждую попадавшуюся ей на пути витрину. Она зашла в один из самых любимых своих магазинов, торговавших электротоварами. Там была полка с оборудованием для фотосъемки. Она купила давно приглянувшийся ей альбом для фотографий — небольшой, но толстый, с черной матовой обложкой. Для крепления фотографий в нем нужны был маленькие клейкие уголки, которые продавались целыми упаковками. Это был старомодный альбом, непонятно как уцелевший среди блестящих красных и зеленых новомодных экземпляров с пластиковыми карманами и самоклеющимися надписями. Она двинулась дальше по Мэйн-стрит, отметив, что сегодня людей здесь больше, чем всегда, хотя Джефферсона Макгроу среди них не было. Но ей не хотелось сдаваться, поэтому она заглянула в последний магазинчик на улице, просто чтобы потянуть время и подышать кондиционированным воздухом. В магазинчике шла весенняя распродажа. В витрине висело пончо, сотканное из ярко-красной шерсти, огромный капюшон которого был отделан темным мехом. Грейс подумала, что зимой в нем будет очень удобно, да и сама вещь была стильной: маленькая Красная Шапочка в волчьей шкуре.

Оказалось, что скидка на пончо составляет более половины первоначальной стоимости. Продавщица, коренастая девица с обесцвеченными и завитыми волосами и улыбкой, ясно говорившей, что она очень рада увидеть наконец покупательницу, сказала:

— Хозяин, мистер Андерсен, планировал придержать коллекцию меховых изделий до следующего сезона, ведь меха — это классика и никогда не выходят из моды, но, поскольку может случиться так, что меховых изделий у него не останется, он решил выставить их на распродажу.

— Погода для них не совсем подходящая, — заметила Грейс.

— Зато самое время для покупок, — пожала плечами продавщица. — В сезон вы не найдете ничего похожего даже за двойную цену. — Она пустилась в объяснения: вообще-то у них два пончо — красное, выставленное в витрине, и белое, с белой же меховой опушкой. — Мне кажется, белое очень подойдет к вашим темным волосам, и вообще. Вы знаете «АББУ»?

— Конечно, — кивнула Грейс.

— Ну так вот, у темноволосой певицы точно такое же пончо, как это. Вчера вечером я видела ее в этом самом пончо по телевизору. Похоже, в Финляндии по-настоящему холодно даже летом.

— В Швеции, — поправила ее Грейс. — Хотя по происхождению она как раз норвежка.

Продавщица непонимающе уставилась на нее.

— Да какая разница. Мне так трудно запомнить все эти европейские страны. А вы ведь англичанка, верно? Я знаю Британию.

Затем она заставила Грейс примерить белое пончо, приговаривая, что Грейс выглядит в нем просто замечательно. Грейс попросила примерить еще и красное, и продавщица заявила, что и красное ей очень к лицу. Грейс поинтересовалась, какое пончо идет ей больше. Девушка ответила, что не знает, ей хорошо в том и в другом. Грейс решила взять красное, думая про себя, что даже половина первоначальной стоимости — это изрядная сумма. А если учесть, что она вечно на себя что-нибудь проливает и опрокидывает, да еще и подолгу не снимает понравившиеся ей вещи, следует быть практичной и выбрать темный цвет.

Грейс, конечно, обратила внимание, что на тротуаре перед витриной магазинчика собралась небольшая толпа, но отнесла это на счет распродажи. Однако, ожидая, пока продавщица завернет пончо, она вдруг поняла, что никакие это не покупатели. В воздух взлетали сжатые кулаки и раздавались крики, хотя трудно было разобрать, что именно кричали собравшиеся.

— Господи. — Продавщица появилась из подсобного помещения магазинчика, передавая Грейс блестящий бело-розовый пакет с ручками, перевязанный розовой лентой. — Мистеру Андерсену это не понравится.

На улице проходила демонстрация, теперь-то Грейс поняла это.

— Но ведь война закончилась, — сказала она. — И вообще, причем здесь магазин?

— Ни при чем. Но и война тоже. Раньше демонстрации проходили и по поводу войны, но теперь все дело в мехах. Пушнина. Я могу сказать вам, что мистер Андерсен очень устал от таких вещей, у него даже подскочило кровяное давление. Сейчас он в больнице, а вот то, что происходит снаружи, чистая бессмыслица, доложу я вам. — Она кивнула на демонстрантов. — Я хочу сказать, животные все равно мертвые, так почему бы не сделать из них что-нибудь красивое, вроде воротника или шляпки…

— Полагаю, они считают, что не будь таких магазинов, где продаются меха, и людей, подобных мне, желающих купить их, то животных просто не убивали бы.

— Здесь я с вами не согласна. Я хочу сказать, что животных, может быть, и не убивали бы, если бы не могли сделать из них что-нибудь симпатичное и полезное. Возьмите, к примеру, норок, то есть у вас-то кролик, но возьмите норок. — Она показала рукой на пышный норковый воротник, наброшенный на плечи манекена. — Да никто в здравом уме не стал бы их разводить, если бы не те вещи, которые можно из них сделать. То же самое и с кроликами. Спросите моего дядю Кирка, что он думает о кроликах. Проклятые паразиты, вот что он вам скажет. Как я понимаю, не будь людей, подобных мистеру Андерсену, никому из этих тварей и родиться-то не позволили бы. Ну ладно, пойдемте со мной, я выпущу вас через заднюю дверь, вы окажетесь рядом с пиццерией, и никто ни о чем не догадается.

Грейс заявила, что ей не нравится предложение тайком выскользнуть из магазина, словно она должна чего-то стыдиться. Девушка пожала плечами.

— Как вам будет угодно, — бросила она, после чего отперла дверь и захлопнула сразу же, как только Грейс вышла.

Сначала никто не обратил на нее внимания. Все были слишком заняты своими плакатами и лозунгами.

— Он — ваш брат, а не ваша накидка, — прокричал какой-то малый прямо в лицо Грейс, но она была уверена, что он даже не видит ее. Впрочем, это было весьма кстати, поскольку в руках у нее был пакет с крольчатиной.

На противоположной стороне улицы появилась пожилая женщина, выгуливающая своего бассет-хаунда. Женщина была полной и двигалась медленно, а собака — еще толще. Неспешно передвигая лапами, она важно шествовала за хозяйкой, волоча по земле брюхо и лениво помахивая хвостом. Наверное, горячий асфальт приятно согревал ей внутренности. Приметив суматоху, женщина решила перейти улицу, но теперь бассет занервничал и принялся описывать круги вокруг своей хозяйки, отчего поводок обвился вокруг ее толстых ног. Грейс достала фотоаппарат из сумочки, украшенной вышивкой, чтобы сфотографировать встревоженное животное в толпе демонстрантов. В школе на уроках фотографии один из приезжих лекторов рассказывал им об иронии. Грейс решила, что это как раз тот случай, который он имел в виду. Она подняла фотоаппарат на уровень глаз и нажала на спуск в то самое мгновение, когда перепуганный бассет-хаунд рванулся вперед, — хозяйка его опрокинулась навзничь, соломенная шляпа съехала ей на лицо, а рот принял форму буквы «о». Снимок Грейс оказался чрезмерно ироничным.

Она попыталась помочь женщине подняться, но тут у нее на пути встала какая-то девушка с прической в виде растрепанного конского хвоста. Она выхватила пакет из рук Грейс и с победным кличем извлекла оттуда пончо.

— Грязная убийца, — завопила она. Грейс не успела среагировать, она все еще пыталась поднять распростертую на тротуаре женщину, а насмерть перепуганный бассет-хаунд метался, еще туже затягивая поводок вокруг ее толстых лодыжек. Грейс стояла на коленях, а рядом топали худые ноги в грязных кедах и мелькали потрепанные джинсы. Она сумела поймать пса за ошейник и отстегнула поводок, а потом поднялась на ноги, схватила пожилую женщину за руку и помогла той принять вертикальное положение. Освободившийся бассет-хаунд бросился наутек, было слышно, как его визгливый лай звучит уже далеко по улице.

— Собака убежала в ту сторону, — сообщила Грейс женщине.

Потом еще пару минут ушло на то, чтобы отыскать демонстрантку, укравшую ее пончо, но та и не собиралась убегать — она стояла на месте и размахивала пакетом над головой, как будто это был захваченный вражеский штандарт.

— Отдайте его мне, — потребовала Грейс. — Немедленно отдайте! — Она попробовала выхватить пакет из рук девицы — скидка скидкой, но покупка обошлась ей в сорок долларов, однако та оказалась на удивление проворной. Взмахнув мускулистой рукой, достойной толкательницы ядра, она перебросила пакет через стену в чей-то двор. — Ну и какая от этого польза бедному созданию? — пожелала узнать Грейс. — Там был всего лишь мертвый кролик, а не святой Лазарь.

Демонстрантка победным жестом вскинула сжатый кулак. Она что-то орала, и ее разинутый рот находился всего в нескольких дюймах от лица Грейс. Девица вела себя так, словно совершила нечто выдающееся, какой-то храбрый поступок, чуть ли не подвиг, а вовсе не выбросила одежду стоимостью сорок долларов. На мгновение Грейс возненавидела ее, и этого мгновения оказалась достаточно, чтобы она заехала кулаком ей в зубы. Но как только костяшки ее пальцев соприкоснулись с челюстью девицы, она уже пожалела о своем поступке.

В полицейском участке Грейс решила, что бессмысленно доказывать, будто она не имела никакого отношения к демонстрации, а была всего лишь обычной покупательницей, случайно оказавшейся в самом центре этого столпотворения. Поэтому она тихо сидела вместе с остальными на скамье, протянувшейся вдоль стены маленького участка, ожидая своей очереди на допрос. Процедура отняла массу времени. Прошел целый год со времени последней антивоенной демонстрации, и, если не считать нескольких бытовых ссор и одного случая превышения скорости (парень ехал в автомобиле своего папаши), то преступности в Кендалле почти не отмечалось. Грейс заподозрила, что в полиции впервые появилось столько подозреваемых. Должно быть, она задремала, поскольку, придя в себя, обнаружила, что толпа рассосалась и в очереди перед ней томилось уже меньше десяти человек. Среди них был и юноша, которого она тщетно высматривала все эти дни: Джефферсон Макгроу. Грейс стала во все глаза рассматривать его. Была у нее такая дурная привычка — в упор смотреть на собеседника, приводившая в отчаяние миссис Шилд. Но Грейс только отшучивалась: какой прок от людей, если их нельзя хорошенько рассмотреть?

Очевидно, Джефферсон Макгроу почувствовал на себе взгляд, потому что его щека, обращенная к ней, порозовела. Через несколько секунд он опустился на скамью рядом с ней.

— Свиньи, — проговорил он.

— О нет, — прощебетала Грейс, — я никогда не ношу их.

У него были самые голубые глаза, какие она когда-либо видела. Он озадаченно взглянул на нее, в замешательстве от ее ответа; впрочем, его нисколько не смутил тот факт, что она не могла оторвать от него глаз — вероятно, привык к этому. Он обронил, что не припоминает, что видел ее раньше, и поинтересовался, живет ли она в городе. Грейс ответила, что приехала из Англии и остановилась у своих тети и дяди Синглетонов. Конечно, он знал Синглетонов, или, точнее, его родители знакомы с ними. Грейс заметила, что у нее сложилось впечатление, будто в Кендалле все знают друг друга; впрочем, ей это нравилось. Этакий маленький уютный мирок.

— Я жила здесь, когда была маленькой. А потом моя мама врезалась на машине в дерево.

Джефферсон, и это было заметно, оказался из тех редких представителей рода человеческого, которые слушали собеседника со всем вниманием, так, словно каждое ее слово было для него откровением. В его глазах, таких ярких, будто их промыли и прополоскали ранним утром, отразились печаль и озабоченность.

— Господи, должно быть, это стало для вас настоящим потрясением!

Люди часто говорили Грейс нечто подобное. Обычно она обращала на эти слова не больше внимания, чем на слезы, проливаемые при виде происходящего на киноэкране, — эрзац и показные переживания, не затрагивающие ни душу, ни сердце. Но на мгновение ей показалось, что Джефферсон потрясен ее словами так, словно это случилось с ним самим. Плечи его поникли, а в глазах отразилась подлинная боль, будто он разделял горе Грейс, а не просто с интересом наблюдал за ней.

Приближалось время обеда, и полицейские, изрядно притомившись, отпустили остальных, даже не допросив как следует. Девица, получившая зуботычину, решила не подавать на Грейс жалобу, и та ощутила нечто вроде разочарования: теперь, когда она наконец нашла этого парня, ей хотелось и дальше говорить с ним.

— Они плохо делают свою работу, — пожаловалась она, когда они выстроились в очередь на выход. — Я ведь ударила человека. И не знаю, почему это не занесли в протокол. Меня должны были оштрафовать.

Джефферсон попросил ее говорить тише, когда они поднялись со скамьи, чтобы уйти, иначе их могли продержать в полиции всю ночь.

«Это меня вполне устраивает», — подумала Грейс, но у нее хватило ума оставить эту мысль при себе.

— Вы ударили полицейского? — Снаружи было душно и влажно, улицы казались вспотевшими и взмокшими от жары.

— Естественно, — отозвалась Грейс. — Я не привыкла, чтобы мной помыкали.

— Это круто, то есть вы оказались готовы сделать что-то стоящее. Большинство девушек, с которыми я знаком, предпочитают ни во что не вмешиваться. Да, конечно, они говорят, что их волнует происходящее, но на самом деле думают о другом, и это заметно.

Грейс стало неловко, оттого что она солгала, изобразив себя участницей демонстрации, тогда как в действительности была ее противницей. Она подумала о том, не признаться ли во лжи — был у нее такой пунктик насчет честности. Миссис Шилд даже как-то отвела Грейс показаться школьной медицинской сестре, ибо считала, что иногда честность может завести слишком далеко.

Грейс призналась медсестре, что, по ее мнению, с теми, кто говорит неправду, могут случиться ужасные вещи. Медсестра успокаивающе улыбнулась и объяснила, что, хотя говорить правду очень и очень хорошо и очень и очень важно, это не всегда уместно. Грейс перестала ее слушать и принялась считать волоски на родинке у медсестры, и вновь вернулась к действительности, только когда лекция подходила к концу.

— Твоя мать…

— Мачеха.

— …твоя мачеха сказала мне, будто ты веришь в то, что Господь покарает тебя, если ты будешь говорить неправду. Разумеется, я не хочу сказать, что лгать хорошо… по существу… просто ты должна помнить: бывают моменты, когда нужно сказать правду, но бывает и так, что лучше придержать ее при себе, считать ее своей маленькой тайной. — Теперь уже и сама медсестра выглядела смущенной и несколько растерянной. Глядя на Грейс, которая не шелохнувшись сидела на стуле с выражением чрезвычайного внимания, медсестра глубоко вздохнула и попробовала еще раз: — Давай рассмотрим один пример. Если кто-то потратил массу времени и сил, чтобы приготовить вкусное угощение, но оно тебе не понравилось, что ты скажешь? Неужели: «Фу, какая гадость»?

Грейс отнюдь не была глупой, да и времени прошло уже немало. Перерыв на обед скоро закончится, и она упустит возможность покурить.

— Нет, я, наверное, оставлю это при себе как маленькую тайну.

Медсестра выглядела чрезвычайно довольной и даже ободряюще похлопала Грейс по плечу.

— Я надеюсь, наша маленькая беседа окажется для тебя полезной.

Грейс решила, что свой ответ она прибережет как очередную маленькую тайну.

Через пару недель она пришла для повторного разговора на ту же тему.

— Твоя мать…

— Мачеха.

— …твоя мачеха рассказала мне, что после нашей маленькой беседы ты вела себя намного лучше и даже никого не расстроила… чрезмерно. Я воспринимаю это как свидетельство того, что ты начала полагаться на свой здравый смысл. Это хорошо. — Медсестра улыбнулась, довольная собой. — И ведь не случилось ничего плохого, правда?

— Умерла моя собака, — ответила Грейс.

Джефферсону Макгроу она показалась крутой девчонкой. Так что, может быть, ей лучше сохранить в качестве своей маленькой тайны и то, что она в действительности делала на демонстрации.

— Я провожу вас, если не возражаете, хорошо?

— Конечно, — кивнула Грейс и отвернулась, чтобы скрыть улыбку.

— О чем ты думаешь, Грейс? За весь вечер не произнесла ни слова. — Тетя Кэтлин смотрела на нее так, словно пыталась прочесть написанное мелким шрифтом руководство.

— Грейс не проявляет совершенно никакого интереса к мальчикам, — пожаловалась как-то миссис Шилд отцу Грейс. — Это ненормально. Девочки в ее возрасте должны влюбляться.

Габриэль пробормотал в ответ что-то неразборчивое, но потом не преминул поинтересоваться у дочери, когда же она приведет домой приятного молодого человека, чтобы он мог с ним познакомиться.

— Когда найду, тогда и приведу, — заверила она его.

— Видишь, она, как всегда, увиливает от обсуждения этого вопроса, — вновь запричитала миссис Шилд, хотя не хуже Грейс знала, что подобное положение вещей устраивает Габриэля как нельзя лучше. В последнее время отец утратил свой лоск и потерял вкус к жизни. Вернувшись в Англию, он обнаружил, что жизнь там с новой женой ничем не отличается от жизни в Америке с первой женой. Он по-прежнему делал то, чего от него ожидали другие, выполнял работу, которая ему наскучила, ужинал с людьми, разговаривать с которыми не хотелось, подстригал лужайку по субботам и мыл автомобиль по воскресеньям, хотя у него была аллергия на траву, а на вокзал он ездил на велосипеде. Отец как-то сказал Грейс:

— Как только ты поймешь, что делать со своей жизнью, немедленно начинай делать это и не позволяй, чтобы кто-нибудь или что-нибудь тебе помешало.

Грейс встревожилась, ей почудилось, будто она слышит тяжелые вздохи, сопровождавшие каждое слово.

— А что ты хотел сделать?

Габриэль посмотрел на нее, склонив голову набок.

— Послушай, только не смейся над своим стариком отцом, но я хотел выступать на сцене.

Как часто бывало в последнее время, улыбаясь, он выглядел особенно грустным, и Грейс не испытывала ни малейшего желания смеяться.

— И я почти добился своего. — Он покачал головой, словно не веря самому себе. — Меня пригласили в театральную труппу — работать на гастролях. Руководил ею один человек, который каждую ночь вместо подушки клал под голову томик с трагедиями Шекспира, но я отказался. У меня были другие обязанности.

— Для чего? — спросила Грейс. — Почему он предпочитал спать таким странным образом?

— Чтобы никогда не забывать о том, что великое искусство постигается через страдание. — И здесь они вдвоем рассмеялись. Один грустный взгляд встретился с другим. — Ох, Грейси, мы с тобой совершенно одинаковые, ты и я.

Габриэль, которому так и не удалось убежать от себя самого, начал ценить покой превыше всего остального. На его примере Грейс научилась тому, что надо держаться за свои мечты. В разговорах и беседах слова ее отца скользили по поверхности, подобно водомеркам на воде. Он говорил, что ему нравится приятное окружение. Приятное окружение означало, что все должны быть милыми и приветливыми, ни в коем случае нельзя нервничать, спорить, раздражаться и следует соглашаться друг с другом. Соглашаться друг с другом значило, что ни за что нельзя заводить речь о вещах, способных привести к несогласию. Не заводить речь о вещах, способных привести к несогласию, надо было понимать так, что ваше поведение ни в коем случае не должно быть вздорным, то есть всегда быть милым и приятным. А всегда быть милым и приятным очень утомительно. Грейс привыкла молчать. Но бедная миссис Шилд не могла с этим смириться. Когда по ее настоянию речь заходила о том, что у ее приемной дочери совсем нет кавалеров, и в ответ она получала лишь невразумительные отговорки, она так сердилась, что однажды заявила что-то вроде того, что Грейс, возможно, предпочитает девочек. Грейс же ничего не имела против. Она начинала думать, что стремление оставаться милой и приятной иногда может завести слишком далеко. Когда ее отец, расстроенный, выскочил из комнаты, она мягко объяснила миссис Шилд, что, поскольку никогда не целовалась с девочками, не говоря уже о том, чтобы спать с ними, она не может быть абсолютно уверена в своих предпочтениях, тем не менее все-таки думает, что ей нравятся мальчики. Миссис Шилд извинилась — она просто не понимает, что на нее нашло. Грейс ответила, что все это пустяки; стремление быть милыми и приятными отрицательно сказывалось на каждом из них.

К тому времени, когда умер ее отец, Грейс так и не сподобилась привести домой милого мальчика или девочку, если уж на то пошло. У нее были друзья и подруги, а вот влюбиться не получалось; она решила, что это не для нее. Кроме того, ей и так было чем заняться.

На следующее утро, едва только пробило восемь часов, в дверь спальни Грейс постучала тетя Кэтлин и сообщила, что внизу ее ожидает «этот парнишка Макгроу». Тетя Кэтлин неодобрительно относилась к гостям, приходящим утром до девяти часов или вечером после девяти. До и после этого времени она накручивала волосы на бигуди, ходила в домашнем халате и не желала, чтобы ей докучали; об этом знали все.

Оставшись наедине, они вдруг стали стеснительными и робкими. Он смотрел себе под ноги, нервничал, не знал, куда девать руки, и вообще вел себя как десятилетний мальчуган. Грейс внезапно стало жарко, она вспотела, хотя в доме было достаточно прохладно.

— Я подумал, что, может, вы захотите прогуляться или что-нибудь в этом роде. Я мог бы показать вам город.

На ступеньках лестницы появилась тетя Кэтлин.

— Грейс здесь уже две недели, — заявила она. — Я уверена, что она повидала все, что нужно.

— Совсем нет, — решительно возразила Грейс, даже не покраснев. — У меня напрочь отсутствует чувство направления, и вообще я плохо ориентируюсь. — Когда дело доходило до лжи, она могла дать сто очков вперед кому угодно.

Много позже тетя Кэтлин призналась ей, что в то утро она наблюдала, как они вдвоем шли по дорожке и вышли за ворота. После этого она отправилась в ванную, где брился дядя Лесли, и заявила ему:

— Мне кажется, весьма скоро эти двое решат, что любят друг друга. Они молоды, красивы, да и погода благоприятствует. — Она беспокоилась о том, что Джефферсон еще не пришел в себя после расставания с Черри Джоунс, которая бросила его и уехала весной в Европу. Но она держала свои волнения при себе, поскольку считала, что негативная мысль, высказанная вслух, может зажить самостоятельной жизнью, и все непременно сбудется.

Они лежали в густой траве и глядели в небо. На нем были только старые, обрезанные до колен джинсы — его вылинявшая футболка висела на нижней ветке клена, а под ней на земле валялись грязные кеды. Грейс, одетая в шорты цвета хаки и белую хлопчатобумажную рубашку, задумчиво жевала травинку. Он повернулся к ней, взял за руку, приподнялся на локте и склонился над ней, словно собираясь поцеловать. Но вместо этого сказал:

— Сделай это еще раз.

— Сделать что?

— Улыбнись.

— Зачем?

— Потому что мне так хочется. — Он отвернулся, но она успела заметить, как краска залила его загорелые щеки. — Потому что твоей улыбкой можно осветить целую комнату. — С этими словами он снова повернулся к ней лицом.

Грейс широко улыбнулась. Господь свидетель, он был неотесанным и стеснительным, но в этом была своя прелесть.

— Ты необыкновенная.

Я сплю, подумала Грейс.

— Эта девушка, Черри, она путешествует по Европе. Сейчас она в Греции. Представляешь, в самой Греции!

— Я там никогда не бывала, — отозвалась Грейс. — Миссис Шилд всегда очень хотела побывать на Родосе, но мой отец отказывался из-за хунты. В качестве компенсации он ставил пластинки с записями Теодоракиса, но в результате миссис Шилд только сильнее хотелось поехать туда. «Я не изменю своим принципам лишь потому, что моя жена хочет позагорать на солнце», — говорил он.

— Он был прав. — Джефферсон выпрямился и сел. — Я не мог поверить в это, когда Черри сказала, что едет туда. Полнейшая несознательность.

Грейс тоже поднялась.

— Джефферсон. — Она взяла шершавые и загрубевшие ладони юноши в свои. — Я купила мех… один раз. Я так и не носила его, хотя собиралась… если бы мне не помешали. В общем, — она опустила глаза, — я тоже… несознательная, если говорить твоими словами.

Джефферсон смотрел на нее, нахмурив лоб.

— Это совсем другое, — изрек он наконец, вырвав пучок травы. — Все в порядке, Грейс. — Он улыбался, и она чувствовала его теплое дыхание, к которому примешивался аромат мятной жевательной резинки. — И ты совсем другая. — Она не спросила, почему он так считает, и удовлетворенно вздохнув, снова растянулась на траве.

Некоторое время спустя она сфотографировала его: он дремал в тени, лежа на спине, подогнув колено и закинув руки за голову. Ему было девятнадцать, и он был красив совершенной красотой. Ей исполнилось восемнадцать, и, глядя на него, она тихонько плакала, ибо на собственном опыте узнала, что, когда навсегда теряешь такую вот красоту, становится очень больно и от этой боли не избавиться, она постоянно преследует тебя. Она опустилась на колени и коснулась губами мягкой впадины на шее юноши, убрав с его лица непослушную прядь волос.

— Приходите, волки и гигантские птицы, — прошептала она, — налетайте, бури и сердитые ветра. Я здесь, и вы не сможете причинить ему вреда. — По его спящему лицу пробегали тени от ветвей и листьев над головой. Она поднялась на ноги, сделала последний снимок и стала перематывать пленку.

Грейс и Джефферсон, смеясь, прыгали в широкую, медленно и величаво несущую свои воды реку, отделявшую городок от лесной чащи на другом берегу. Они были обнажены, как в первый день после сотворения их Господом. Грейс перевернулась под водой, сделала сильный гребок и вынырнула рядом с ним, отфыркиваясь и встряхивая головой, отчего брызги сверкающим каскадом полетели в разные стороны. Она снова нырнула, изящная и стремительная, как дельфин, и проплыла под ним, мимоходом проведя рукой по гладкой внутренней стороне его бедра. На этот раз они вынырнули одновременно, широко раскрыв глаза и тяжело дыша от нехватки воздуха. Не говоря ни слова, оба устремились к берегу. Он приподнял ее, и она ногами обхватила его вокруг талии и откинулась назад, закрыв глаза от слепящего солнечного света.

— А ведь Джефферсон всегда был таким хорошим мальчиком, — жаловалась Делла Паркер своей подруге Джен Миллер, стоя в очереди в торговом зале супермаркета. Делла была шокирована, рассержена, и ей было все равно, кто может услышать ее слова, включая тетю Кэтлин, которая покраснела до корней волос. — Просто невероятно, я глазам своим не поверила! Они занимались этим чуть ли не на собственном заднем дворе, среди бела дня, когда совсем рядом шли на экскурсию дети. Говорю тебе, это все девчонка. Мы все прекрасно знаем, на что способны эти европейцы.

Тетя Кэтлин отреагировала на эти слова, громко обратившись к своей приятельнице Сюзи.

— Просто душа радуется, когда видишь, как счастлив мальчик.

А ведь, казалось, его хандре и меланхолии не будет конца после отъезда этой Черри Джоунс.

Однако Грейс она заявила следующее:

— Разумеется, я не ожидала, что вы, молодежь, будете ангелами, но неужели так уж необходимо… э-э… заниматься этим на людях?

Грейс слишком гордилась своим счастьем, чтобы испытывать смущение, хотя ей было жаль, что она расстроила тетю Кэтлин. Ей хотелось спросить у нее, все ли ощущают себя святыми, занимаясь любовью, но она не знала, как лучше подойти к столь деликатной теме. Она очень мило принесла свои извинения, подарив Кэтлин чудесную фотографию дома, обрамленную свежесрезанными розами.

— Я знаю, что розы долго не простоят, — сказала она. Но тетя Кэтлин уже простила ее. Зато отношения Грейс с матерью Джефферсона оставляли желать лучшего. Она тоже во всем винила Грейс, эту англичанку с ее злосчастной матерью, и высказала Кэтлин свое недовольство.

— Но я оставлю свое мнение при себе, Кэтлин. Как правильно заметил Джим, чем больше шума ты поднимаешь, тем больше они склонны делать по-своему. Нет, Джим говорит, пусть они и дальше встречаются, но ведут себя прилично, и, разумеется, вскоре все успокоится. Она ведь уезжает в конце лета, не так ли?

Тетя Кэтлин подумала, что Джин Макгроу, несмотря на кажущуюся доброжелательность, была страшной женщиной. Она попыталась предостеречь племянницу, но любовь сделала девушку если не слепой, то глухой. Однако, похоже, спустя неделю миссис Макгроу тоже простила Грейс. Джефферсон устроил пикник, на котором они были только вдвоем. Он заявился к Грейс несколько смущенный, держа в руках походную сумку-холодильник и красно-синий пластиковый коврик. Еще он прихватил с собой пару банок кока-колы и шоколадные батончики, потому что помнил, как Грейс пожаловалась, что скучает по английским сладостям. В сумке лежали сэндвичи и булочки, которые его мать испекла специально для такого случая. Именно эти булочки и внушили Грейс мысль о том, что она прощена. В конце концов, не станете же вы печь булочки для человека, которого не любите? «Кого волнует, что думают об этом старики!», заявил Джефферсон. Вообще-то миссис Макгроу во всем винила «эти злополучные 1960-е годы» и с религиозным фанатизмом желала, чтобы то десятилетие было стерто из памяти людской, как будто его не было вовсе. Сама она, со своим полосатым фартуком и светлыми локонами, уложенными в строгую прическу, навсегда осталась в 1950-х.

Джефферсон и Грейс устроились у пруда на опушке леса. В воздухе висело жаркое марево, и стоячая вода была покрыта мягкой зеленой пеной, которую взбаламутили мелкие насекомые, скользившие по ее поверхности. В такую жару даже насекомые старались держаться поближе к дому.

Поев, они прилегли в тени, касаясь друг друга кончиками пальцев. Воздух пах чистотой и свежестью. Время от времени они обменивались ленивыми замечаниями о том, что жара слишком невыносимая, и ветерок, словно стремясь угодить им, приносил с собой прохладу. В эти мгновения жизнь казалась прекрасной и удивительной.

Но в этом, по мнению Грейс, и таилась опасность. Все хорошее обязательно заканчивается. Счастье существует для того, чтобы жила боль. Она схватила свой фотоаппарат и села.

Когда Финн был маленький, у него была коробочка с «сокровищами». На самом деле это была старая картонка из-под обуви, в которой лежали разные пуговицы, несколько осколков цветного стекла, отполированного морскими волнами, кусочек золотистого янтаря, внутри которого навечно застыло крошечное насекомое, засушенный морской конек, несколько камешков железистого колчедана, похожего по цвету на золото, и еще какие-то безделушки. Как правило, Финн демонстрировал свои сокровища тем, кто ему по-настоящему нравился, а когда ему становилось грустно, он раскрывал коробку и перебирал «сокровища». Грейс попробовала было обзавестись чем-то подобным, и, хотя после всех стараний ее коробочка выглядела намного красивее, внутри лежали точно такие же безделушки, — она не могла отделаться от мысли, что все это сплошные глупости. Спустя много лет, разбирая свои альбомы с фотографиями, где, подобно жукам в коллекции, были пришпилены фрагменты счастливой и беззаботной жизни, она вспомнила о коробочке с «сокровищами» Финна и подумала, что наконец и у нее появилась такая же.

— Ну все, хватит. — На лице Джефферсона появилось выражение обиженного школьника, и он поднес руку к глазам, прикрывая их от яркого солнца. Она посмотрела на него, сидящего в высокой траве, с растрепанными волосами, обиженно надувшего губы.

— Никто не видит того, что вижу я. — Направив на него объектив, она нажала спуск. — Готово, ты мой. — Она улыбнулась, и теперь, когда снимок был сделан, ее тревога улетучилась.

Когда они убрали после себя и сложили остатки в корзину, он притянул ее к себе — улыбающийся, голубоглазый, взлохмаченный — и поцеловал. Она испугалась, что сейчас лишится чувств от любви. Джефферсон отпустил ее, глядя в небо.

— Становится прохладнее. Не хочешь пройтись? Есть одно местечко, которое я хочу тебе показать.

Грейс казалось, что жара стала настолько невыносимой, что сам дьявол может принимать солнечные ванны, но она ответила, что с радостью прогуляется и чем дольше будет прогулка, тем лучше, добавила она, не в состоянии остановиться. Они углубились в лес, по его словам, он тянулся до самой канадской границы. Жужжание насекомых сделалось громче, и Грейс восхитилась их «манерами». Казалось, они понимают, что их лучше слышать, нежели чувствовать, и они совершенно не беспокоили юношу и девушку, даже не позволяли себе усесться им на руку или шею. Над головами ветви деревьев тянулись друг к другу, сплетаясь в замысловатые узоры и пропуская ровно столько солнечного света, чтобы он окутывал ее и Джефферсона мягкой и прозрачной зеленой вуалью. Издалека до них донеслось журчание воды по камням, там, очевидно, протекал небольшой ручеек. Грейс отпустила его руку и побежала на звук. Она споткнулась о торчавший из земли корень, а когда выпрямилась, впереди из травы вспорхнула стайка крошечных желтых бабочек, этакое цветное пятнышко на слабом ветру. Они покружились на месте, а потом упорхнули в глубину леса.

— Я часто приходил сюда, когда был маленьким, и воображал, что я — единственный на всей земле мальчик, которому удалось пробраться сюда, — сказал Джефферсон. — Мне казалось, что это место существует только для меня, а когда я ухожу отсюда, оно сразу же исчезает. — Он смущенно улыбнулся ей, словно испытывал неловкость при воспоминании о своих ранних, столь глупых представлениях.

— Совсем как Бригадун, — заметила она.

— Брига… что?

— Шотландская деревушка, которая появлялась и исчезала для одной только Джин Келли.

— Правда?

Она взяла его за руки, словно намереваясь пуститься в пляс.

— Нет, нет, неправда.

Лес выглядит таким величественным и волшебным, особенно здесь, вокруг них, поэтому он принял решение посвятить жизнь заботе о животных. Отец его и дядя были адвокатами, дедушка тоже подвизался на юридическом поприще, так что ему предстояло порвать с семейной традицией.

— В этом самом красивом месте, которое только мне доводилось видеть, тем не менее страдают животные, и помочь им некому. Когда весной зацветают колокольчики, это противоречие становится совсем уж неприличным. Как-то я нашел енота, у него были перебиты задние лапы. Он дополз до ручья, чтобы умереть на берегу, и одна его лапка бессильно свисала с берега и касалась воды. Я видел лису, попавшую в капкан. Она прогрызла себе лапу до кости, пытаясь освободиться. Вот тогда я перестал воображать, будто лес принадлежит одному мне. — Он медленно покачал головой, и Грейс показалось, что он украдкой смахнул слезу. Она решила, что у него глаза ребенка, широко раскрытые, внимательные. — Говорю тебе, она была такая крошечная, что из нее не вышел бы даже приличный воротник.

— Не надо. — Грейс отступила на шаг, подняв вверх руки.

— Я собираюсь зарабатывать себе на жизнь, ухаживая за домашними животными состоятельных людей, а в остальное время буду бесплатно лечить больных и раненых диких животных, которых может принести ко мне любой.

Она взяла его лицо в свои руки и заглянула ему в глаза.

— Я думаю, это отличный план.

Он поцеловал ее, медленно и властно.

— Я знал, что ты поймешь, — сказал он. — Я знал, что ты — именно та девушка, которая поймет меня.

Внутренне он был красив так же, как и внешне, и она любила его — что же здесь было непонятного? Грейс двинулась дальше, размахивая руками и дрыгая ногами; она была настолько переполнена любовью, что ей необходимо было выплеснуть хотя бы часть ее, пока она не переломилась под ее тяжестью.