Едва мне удалось оказаться на свежем воздухе, у меня закружилась голова. Чтоб не потерять равновесия, я вцепилась в плечо Мориса. По трапу с корабля спускались закованные в цепи мужчины в старых и грязных лохмотьях. Изредка один из стражников, видимо надзиратель, бил пленников бичом, чтоб не задерживали движения. Ожидала своего часа и группа испуганных девушек, к которым меня и подвел Морис. Среди них он отыскал маленькую и хрупкую девчушку с такими же светлыми как у него волосами и такими же пронзительными темно-синими глазами, которые, казалось, занимали пол ее лица. Она была похожа на фарфоровую куколку, вымазанную в грязи нерадивым хозяином.

— Адаис иди сюда.

Радостно улыбнувшись, девочка подошла к брату, изредка бросая боязливые взгляды то на охранника, то на меня.

— Познакомься Адаис — это наш друг Катарина.

Я ободряюще улыбнулась девочки и встала на колени, чтоб не возвышаться над ней и не пугать еще больше.

— Можешь звать меня Ката.

Меня поразило то, что она была как две капли воды похожа на своего брата, и из моего горла вырвался удивленный вздох:

— Вы близнецы?

Он кивнул, а затем, вновь улыбнувшись Адаис и произнеся: "Не отходи далеко от Катарины", поспешил на зов огромного мускулистого мужчины ростом практически два метра. Он обладал угрюмым лицом, будто высеченным из камня. Даже морщины покрывали кожу не тонкой паутинкой, как у Курта Вармора, а глубокими рвами. Его лысая голова, казалось, была отполирована ветром до такого состояния, что отбрасывала на солнце блики. Если б не выжженная на плече лилия (знак рабства в Орхоне), то его можно было принять за капитана этого судна. Он что-то сказал Морису и показал пальцем на группу моряков, перетаскивающих с корабля на землю рулоны ткани, меха, бутыли с вином, клетки с перьевыми шариками, которые мне удалось видеть у керришов. Морис кивнул и кинулся на помощь мужчинам. А нас начали подталкивать к трапу стоящие рядом стражники, больше всего напоминавших странных животных, как их там… ах да — обезьян. В случаи их мне пришлось признать правдивость абсурдной теории вирта Омара9, описанную в тех же книгах, где были изображены эти животные. От таких мыслей мое лицо озарилось улыбкой. Заметив это, охранник толкнул меня в спину с такой силой, что едва удалось удержаться на ногах. Скрипнув зубами, я опустила голову, взяла за руку Адаис и поспешила вслед за остальными пленницами. Как только мы оказались на земле, нас повели в одно из старых зданий, стены которого имели коричневато-желтый оттенок. Солнце немилосердно пекло в спину и в затылок, лишь легкий морской бриз спасал от удушливой жары. Нам не давали возможность смотреть по сторонам, все время подгоняя толчками в спину. Хотя по сравнению с тем, как они обращались с захваченными мужчинами, это казалось милостью подаренной Ариконом. И все же мне удалось составить свое первое впечатление об этой части города. В воздух все время поднималось облачко коричневатой пыли от проносившихся мимо телег, нагруженных различными товарами. Вместо привычных величественных деревьев меж домов росли странные тощие пальмы, обещавшие хоть какой-то тенек своими широкими темно-зеленными листьями. Иногда дорогу преграждали мартышки, которые были отдаленными родственницами обезьян, виденных мной на рисунках. Они с гиканьем носились друг за другом, но никто не трогал их и не прогонял, чтоб продолжить движение. Наоборот это нас заставляли останавливаться, чтоб пропустить эту "торжественную процессию". Местные жители в отличие от Мориса и Адаис имели темно-коричневый цвет лица и черные волосы. Они, никуда не спеша и необращая на нас внимания, прохаживались по узким улочкам, иногда обходя лужи грязи или останавливаясь, чтоб не попасть под льющуюся из окна серую воду или летящий на их головы мусор. Из-за этого в воздухе витала непереносимая вонь. Иногда от одной стены к другой была протянута бельевая веревка, на которой висели выцветшие одеяния, лишь издалека напоминающие яркие кляксы на голубой глади неба. Вот они и вносили хоть какое-то разнообразие в царившую здесь желто-коричневую гамму цветов. Мужчины и женщины одевались практически одинаково: шаровары, подвязанные на талии и щиколотках лентами (веревками), сверху на выпуск приталенная рубаха с широкими рукавами (у мужчин она была однотонной расцветки, а у женщин двух или трех) — изредка молодые девушки затягивали на талии поверх рубахи платок. Завершал наряд броский платок, небрежно повязанный на голове (в тон платку на талии). У женщин он украшался золотыми, серебряными, медными кругляшками (в зависимости от положения в обществе), которые образовывали звенящий ореол вокруг их обладательницы при каждом ее шаге.

Когда нас загнали в здание и провели в маленькое помещение, до ушей все равно доносился многоголосый шум оживленного порта. Только звук закрывающейся двери заглушил его и громким эхом отозвался в наших душах, означая лишь одно — спасенья нет. В комнату из маленького окна под потолком просачивались золотистые лучи солнца, разгоняя затаившиеся в этом помещении тени по углам. Прохлада, поселившаяся здесь наравне с ними, приносила хоть какое-то успокоение нашим телам. Сев в углу, я погладила Адаис, которая легла рядом со мной, по золотистой голове. Мои глаза заслезились от поднятой нами с холодного земляного пола пыли. Смуглая девчонка тряхнула черными волосами, заплетенными в косы, и запела заунывную песнь, напоминающую одну из песен знаменитого голаденского менестреля вирта Монтего, принятого у двора короля. В душу легкой тенью вступила грусть, взяв в свои мягкие лапки сердце. От этого пения в воздухе повисла печаль, и некоторые из девушек тихо заплакали, вжавшись друг в друга, как потерянные котята. Мир замер, чтоб в этот момент показать нам неприглядную сторону жизни… нашей жизни. Скрипнула дверь, и в проеме показался старик, кожа лица которого напоминала кожицу сморщенного копченого яблока. Он был одет в старое потертое одеяние от частой стирки потерявшее свой прежний цвет и форму. Дед шаркающей походкой вышел в центр комнаты и произнес на ломанном общем языке (10):

— Прошу вас следуйте за мной.

Вежливое обращение пожилого мужчины было как-то непривычно слышать после грубых выкриков стражников сопровождаюших нас сюда, и поэтому неприятная горечь обиды заполнила рот. Нас перевели в такое же полутемное помещение, только здесь стояла огромная бадья с водой. Дед приказал нам раздеться до гола. Адаис испугалась, прижалась ко мне и вцепилась до побеления костяшек в мою изрядно грязную и порванную рубаху. Другие пленницы со страхом посмотрела друг на друга, не решаясь выполнить приказ. Пожилой мужчина нахмурился и, причмокнув губами, произнес:

— Живей, девоньки! Не заставляйте меня звать сюда охрану, чтоб она помогла вам.

Испугано вскрикнув, одна из девушек стала поспешно снимать с себя рваную одежду. Вскоре заливаясь краской стыда, за ней последовали и все остальные. Адаис расширенными от ужаса глазами умоляюще посмотрела на меня, стесняясь снять с себя одежду при посторонних. Я присела на корточки и успокаивающе ей улыбнулась, хотя у самой в душе гнев боролся ос стыдом.

— Адаис успокойся. Тебе нечего стесняться — ты среди своих. Не бойся… Видишь огромную бадью с водой? — дождавшись утвердительного кивка, продолжила. — Так вот, мы скорее всего сейчас будем купаться. Ты ведь мне доверяешь?

Кивнув, Адаис несмело стала расшнуровывать рубаху. Еще раз улыбнувшись, я произнесла:

— Вот молодец.

Мои догадки оказались верны — через несколько минут мы, дрожа от холода, начали по очереди обливаться едва теплой водой. Как только мы закончили с этим, дед выдал нам по маленькому кусочку какого-то серого вязкого вещества, который пенился, соприкасаясь с водой. Сказав, что делать с ним, он вновь приказал облиться с водой, чтоб смыть образовавшуюся пену. Несколько мыльных пузырей приземлились на нос Адаис и впервые за все-то время, что она была со мной, девчонка засмеялась, смешно сморщив при этом свой носик. Облившись последний раз, пленницы стали ожидать следующего приказа. Старик же, взяв расположенный в углу мешок, начал кидать новую одежду, состоящую из рубахи и юбки из грубой серой ткани. Покорно одевшись и больше не сопротивляясь, мы проследовали за ним обратно в прежнюю комнату, где уже на полу на пальмовых листьях стояла еда: слизкая каша в деревянных пиалах и пара лепешек.