Чужак

Когда я впервые увидела этого чужака, я думать не думала, что встреча с ним изменит всю нашу жизнь. И земля не вздрогнула у меня под ногами. Я даже не почувствовала дуновения леденящего ветра или хоть бы самую малость — пусть бы мурашки пробежали по спине! Вовсе нет! Просто укол легкого беспокойства, который тут же и забылся. Я даже ни слова не сказала матушке. Может, надо было сказать? Не знаю! Не думаю, будто это что-либо изменило бы. С той минуты, когда он увидел меня, думай не думай — было уже слишком поздно.

Вообще-то я страшно радовалась тому дню. В Высокогорье открывалась ярмарка по случаю Иванова дня, и кланы Высокогорья явились отовсюду, чтобы поторговать друг с другом, поболтать и повеселиться, да еще и посоперничать — кто быстрее скачет верхом или лучше стреляет, либо кто скорее острижет овцу. Мы с матушкой неделями трудились не покладая рук — собирали и сушили растения, варили целебные зелья да замешивали мази. А моя названая сестра Роза вырезала чаши и ложки, деревянных солдатиков и многое другое в том же роде, а еще мелких животных и куколок для детей. Умелица, она ловко орудовала ножом, превращая полено в корову или собаку, да так, что от живых не отличишь. Моему старшему брату Давину торговать было нечем, но он надеялся победить в скачках, если не подведет наш вороной мерин Кречет.

То была моя первая ярмарка на Иванов день в Высокогорье. Прошлым летом ярмарки по-настоящему не было — немирье постигло кланы: Кенси-клан, где жили мы, вступил в войну со Скайа-кланом. И только в последний миг нам удалось остановить кровавую битву в Скарадоле, не то кланы перебили бы друг друга. А виноват во всем был Дракан — тот самый Дракан, что сидел в Низовье, в городе-крепости Дунарк, и величал себя Драконьим князем после того, как убил старого князя, владетеля замка. Ну и хитер же был этот Дракан! Вместо того чтобы самому воевать с кланами, он обманом заставил их сражаться друг с другом. А когда Дракан убил князя Эбнецера, жену его покойного старшего сына и княжьего малолетнего внука, он обвинил в этих убийствах законного младшего сына князя — Никодемуса, вот и выходит, что лишь благодаря моей матери Нико, как звали его друзья, не был обезглавлен. А может, немножко и благодаря мне… С того дня Дракан стал нашим заклятым врагом. А про такого врага не забудешь!

Однако нынче об этом думать мне не хотелось. Или, лучше сказать, я думала об этом не больше, чем заставляла крайняя необходимость. Ведь нам по-прежнему нельзя было никуда пойти, если нас не сопровождал Каллан Кенси, рослый, спокойный, надежный Каллан, что вот уже два года был в телохранителях у матушки.

— Ну и толчея! — сказала мама и крепко натянула поводья, потому как Кречет, тянувший повозку, не привык к такому шуму. — Куда же править?

Я глянула поверх толпы. Сперва мне показалось, будто на ярмарке, как в муравейнике, ничего не разглядеть, хотя там и вправду были улицы, и площади, и базары, словно в настоящем городе, хотя вместо домов все было застроено лавками, заставлено повозками, фургонами и палатками.

— Может, там? — спросила я, указав на самый дальний конец ряда. — Там, пожалуй, найдется место и нам.

— Попытаемся, — согласилась матушка и подхлестнула Кречета.

Наш вороной опасливо двинулся на цепенеющих ногах вдоль одной из ярмарочных улиц.

— Медная посуда! — кричала одна из торговок. — Медная посуда! Краше некуда!

— Три скиллинга! — бурчал, уснащая свою речь непонятными словами, какой-то толстяк из Скайа-клана. — Не больно ли дорого за пару-то чулок?

— Колбасы из кабаньего мяса! Конченые ляжки косули! Подходи пробуй на вкус!

Кречет строптиво повел ушами, и, похоже, ноги у него совсем оцепенели. Ну а телега вообще едва двинулась с места.

— Тебе не заставить его идти быстрее? — спросила я маму. — Кончится тем, что кто-нибудь займет это место прежде, чем мы поспеем туда!

— Ему не по нраву этот шурум-бурум! — ответила мама. — Дина, веди-ка ты Кречета.

Соскочив с облучка, я схватила вороного под уздцы. Кречет пошел чуточку быстрее. И как раз когда мы подходили к облюбованному месту, с другой стороны подъехала повозка и завернула туда, куда думали встать мы.

— Привет! — закричала я. — Там встанем мы!

— Еще чего! — ответил возчик. — Кто первый пришел, того и место!

Я злобно глянула на него. Крепкий детина с кудрявыми каштановыми волосами и в переднике, вроде тех кожаных фартуков, что носят кузнецы. И человека этого, видно, не мучили угрызения совести.

— Ты ведь видел, что мы метили сюда!

— Сожалею, моя девочка! Но нынче, стало быть, поспел первым я! Чей черед, тот и берет!

— Но это несправедливо!

— Замолчи, Дина! — произнесла с облучка мама. — Мы отыщем другое место!

Возчик впервые хорошенько разглядел матушку, или, скорее, знак Пробуждающей Совесть, что висел у нее на груди. То было не что иное, как оловянная пластинка, украшенная кружком белой эмали с синим кружком поменьше внутри, отчего знак этот напоминал чье-то око. Увидев его, чужак повел себя по-другому.

— О, простите! — воскликнул он и, выпустив вожжи, спрятал руку за спиной. — Я не видел… Коли мадаме приглянулось это место, то…

Он так дернул поводья, что его маленькая серая высокогорская лошаденка резко отпрянула вправо.

— Да не важно… — начала было матушка, но он уже поспешал прочь, насколько позволяла ему ярмарочная сутолока.

— Вы видели, что он сделал рукой? — взволнованно спросила Роза. — Видели?

— Ведьмин знак! — беззвучно произнесла я. — Но он хотя бы спрятал руку за спину. А некоторые делают этот знак у тебя на глазах.

Мама вздохнула:

— Да, это грустно! И, похоже, с этим чем дальше, тем хуже и хуже…

Она взялась рукой за амулет Пробуждающей Совесть, однако не высказала, что думали все мы: особенно плохо стало после того, как Дракан принялся сжигать на кострах в Низовье Пробуждающих Совесть, словно ведьм… Ну да ладно. Теперь уж нам никто не мешает занять это место!

— Идемте, девочки! Начнем торговлю!

— Если найдется кто-нибудь, кто осмелится купить хоть что-то у ведьмы Пробуждающей Совесть и ее семьи! — гневно воскликнула я.

Мама улыбнулась, но не больно-то весело.

— Выше нос! Будут покупатели и у нас. Почему-то люди верят, что мои зелья помогают куда лучше, чем зелья других.

Моя матушка — травница хоть куда, она хорошо знает, какие растения приносят исцеление от людских хворей, но нет в этом никакого колдовства. Каждый может сварить те же самые целебные зелья, а многие так и делают. Но поскольку матушка еще и Пробуждающая Совесть, люди, ясное дело, думают, что без ведьмина колдовства тут не обошлось. На самом же деле матушка сильна лишь в том, что другим недоступно: она может заглянуть человеку в глаза, заставить его признаться в своих злодеяниях и устыдиться их.

Мы распрягли Кречета и поставили повозку в один ряд с другими фургонами и лавками.

— Ты не поднимешься наверх с Кречетом? — спросила я Розу.

Мы оставили мужчин, то есть Каллана, Давина и его друга Пороховую Гузку чуть выше на склоне под прикрытием нескольких скал, где наши спутники разбивали палатку подальше от толчеи.

Роза задумалась.

— А ты не можешь сама отвести Кречета? Со всем здешним народом и прочим… Что, коли вороной взбесится?

Роза была не особенно привычна к лошадям. В ее родных краях лошадей мало. До того как мы повстречались, она жила как раз в Грязном городе — в наибеднейшей и самой жалкой части города-крепости Дунарк.

Я кивнула:

— Само собой, могу! Тебе ведь тоже надо выставить свой товар на продажу.

Наверху под прикрытием скал Каллан с Давином и Пороховой Гузкой уже разбили палатку. Стоя рядом, они разглядывали ее, столь гордые делом рук своих, будто только что воздвигли дом вышиной в четыре жилья.

— Да, вот так надо работать, — заявил, потирая руки, Давин. — По правде говоря, не мешает чуток отдохнуть от трудов!

И он окинул меня взглядом старшего брата, означавшим: «на что годятся девчонки» или «девчонки годятся лишь на то, чтобы путаться под ногами…».

Я притворилась, будто ничего не заметила, и привязала Кречета к коновязи вместе с тремя другими лошадьми — каурым мерином Каллана, соловым в яблоках конем Пороховой Гузки и моей собственной маленькой красавицей Шелковой, подаренной мне летом Хеленой Лаклан.

— Вы не видали Нико? — спросила я.

Каллан покачал головой:

— Еще нет. Но он, верно, где-нибудь здесь!

Вообще-то предполагалось, что Нико будет сопровождать нас на ярмарку. Но утром, когда мы приехали за ним, он вовсю ссорился с Местером Маунусом, да так, что брань просто вихрем кружилась над ними.

Мы услышали их издалека.

Голоса из дома разгоняли утреннюю тишь, а Местер Маунус кричал так громко, что каурый, стреноженный у коновязи, чуть не падал, сгибая от ужаса колени.

— Ты все-таки не желаешь ничего понять, мой мальчик! Это — твой проклятый долг!

— Как бы не так! Хватит с меня твоих проповедей! Я хочу…

— Ты желаешь отмахнуться от него, да, я это понял! Тебе бы петь, плясать и шататься с гурьбой хмельных бондов по округе. Хочешь бражничать до одури! Ведь ты этого хочешь, Местер Хмельной-в-Стельку?!

— Не смей меня так называть!

Нико кричал теперь так же громко, как и Местер Маунус.

— Что, правда глаза колет?!

— Разве нельзя мне повеселиться? Без того, чтобы ты тут же подумал: ага, он только и думает, чтобы напиться до чертиков! Ты совсем не доверяешь мне!

— А есть у меня основания для этого?

На несколько секунд настала тишина. Потом появился Нико с белым как мел лицом. А следом за ним сразу же вышел Местер Маунус.

— А теперь успокойся, мой мальчик! Тебе нельзя ехать в таком виде на ярмарку.

— Почему? — спросил Нико. — Ты все равно не слушаешь, что я говорю! Да и зачем тебе слушать меня? Я ведь всего-навсего лишь Хмельной-в-Стельку, на которого и положиться-то нельзя.

— Нико!

Маунус вытянул вперед руку, словно желая взять Нико за локоть. Нико не дал себя удержать. Он бросил один-единственный взгляд на Розу, на Давина, на меня, но, казалось, будто он едва видит нас. Он не произнес ни слова. Раздраженно отвязал он поводья от столбика коновязи и легко, не коснувшись стремян, метнулся кобыле на спину. Она, уже разгоряченная всем этим шумом и криками, поднялась на дыбы и, сорвавшись с места, помчалась вниз по склону не то рысью, не то галопом, вроде тех прыжков, которыми мальчишки скачут друг через друга в чехарде.

Прошло совсем немного времени, прежде чем всадник и лошадь скрылись из виду.

На туне остался лишь Местер Маунус — вид у него был на удивление беспомощный.

Он был мужчина крупный, волосы — рыжие с проседью, а брови — буйные, кустистые… Ему вовсе не подобало стоять так с пустыми руками и растерянным блуждающим взглядом.

— Проклятый мальчишка! — бормотал он. — Почему он никогда не слушается?

Вообще-то Нико не был мальчишкой, он был уже взрослым юношей, ему исполнилось девятнадцать… А вдобавок еще и княжеский сын… Однако же Местер Маунус был его домашним учителем все то время, что княжич взрослел, и Маунусу было трудно избавиться от привычки все за него решать. У Местера существовали свои определенные мнения о том, что Нико должно делать, а что не должно. Вот так-то дело и доходило до ссоры и брани.

Местер Маунус взглянул на нас, словно теперь только впервые по-настоящему увидел. Он отер лоб рукавом своей поношенной зеленой бархатной куртки и попытался овладеть собой.

— Доброе утро, девочки! — проговорил он. — Доброе утро, Давин! Как поживает ваша матушка?

Он всегда задавал этот вопрос. Он питал величайшее почтение к нашей матушке, как, впрочем, и большинство других людей. Почтение или даже страх, боязнь…

— Доброе утро, Местер! — ответила я. — Хорошо, спасибо!

— Приятно слышать! Чем могу быть вам полезен?

Мы незаметно переглянулись. После недавней ссоры Местера и Нико наше предложение вряд ли вызовет у него большой восторг. Первым собрался с духом Давин.

— Мы хотим узнать, не поедете ли вы, Местер, и Нико с нами на ярмарку?

— Ага, да! Да, ярмарка, Иванов день!

Утреннее солнце светило ему в глаза, и он, прищурившись, нерешительно произнес:

— Я… Ну, мне-то самому не больно хочется. Да и кому-то ведь нужно остаться дома и обихаживать скотину. Но молодой Никодемус… Молодой господин, пожалуй, уже отправился верхом. Вернее, полагаю, уже на пути туда. И я подумал… быть может, вы окажете мне услугу… да, немного приглядеть за ним. Если он с вами, то я… то я буду гораздо спокойней.

«То ты не будешь бояться, что он до чертиков, до бесчувствия напьется», — подумала я.

Но вслух этого не сказала.

Давин, похоже, был чуточку раздражен. Мой старший брат не всегда ладил с Нико и не очень обрадовался, что его вот так определили к нему в няньки.

— Пожалуй, приглядим! — поспешно ответила я, прежде чем Давин успел что-либо возразить.

Теперь я жалела о своем обещании, ведь наверняка нелегко будет найти Нико в этой толчее.

— Надеюсь, никто не думает тратить время, бегая за ним по пятам, — сказал Давин. — Ведь он же не какой-то там сосунок, чтобы следить за каждым его шагом.

— Нет, — ответила я. — Но мы ведь обещали Местеру Маунусу.

— Тогда и приглядывай за ним сама. А я хочу поглядеть на беговую дорожку, где будут скачки.

— Лучше вам разделиться и ходить по двое. Мне за всеми зараз не уследить, — произнес Каллан.

— Да и вообще незачем тебе приглядывать за ним! — воскликнула я. — Каллан, тут же такая уйма народищу, хоть пруд пруди! Здесь ведь ничего не случится! Ну а чуть что, я как заору!

Каллан пробормотал:

— Да, на это ты, пожалуй, мастерица! — Он ткнул мне указательным пальцем в плечо. — Но будь осторожна, слышишь? Ты никуда не пойдешь с незнакомыми людьми?

— Ясное дело, нет!

Я хорошо понимала: он беспокоится. Когда в прошлом году Вальдраку — двоюродный брат Дракана — похитил меня, то как раз Каллану и пришлось сказать моей матери, что я исчезла. Они же боялись, что меня нет в живых. И он никогда этого не забывал. Да я и сама порой страшилась — страшилась, не повторится ли такое снова. Но в этой сутолоке, где кишмя кишели жители Высокогорья, я чувствовала себя уверенно. Как я сказала Каллану — стоит только заорать…

Все же Каллан не спешил отпускать меня.

— Может, все-таки тебе одной не ходить?

— Каллан, ничего не случится!

Я ощущала всей душой: если не избавиться от Каллана, следующего за мной по пятам, ярмарка будет ужасно скучной.

— Нет!

Он вздохнул.

— Ну не сажать же мне тебя в клетку. Беги, девчонка! Но будь осторожна!

— Да, да!

Давин с Пороховой Гузкой устремились к беговой дорожке, а я отправилась в гущу ярмарочной давки — искать Нико.

Да, там, пожалуй, было на что поглядеть! Сперва у меня зарябило в глазах. Звуки и запахи, люди и животные… Мелкие торговцы кричали сколько хватало духу, а меж палатками скоморохи веселили тебя всякими фокусами, только бы ты раскошелился хоть на скиллинг! Какой-то человек жонглировал тремя пылающими факелами. У него была обученная собака, что присаживалась то перед одним, то перед другим зрителем. На шее у нее висела банка, и, если туда не опускали скиллинг, она начинала выть и лаять, поднимала ужасающий шум и гам и становилась попросту опасной. Это было забавно, но я все же поспешила дальше, так как не хотела рисковать, если псина усядется передо мной.

Озираясь среди незнакомых лиц, я, однако же, нигде не увидела Нико. Не было его и возле беговой дорожки, где Давин и Пороховая Гузка, надувшись от важности, разглядывали скачущих лошадей.

Не было Нико и среди зрителей, глазевших на единоборство. Я заглядывала во все встречные пивные палатки, но и там я его не нашла. Зато я просто набежала на кучера повозки, который у нас перед носом чуть не занял наше место. Я была так занята, разглядывая посетителей пивной палатки, что не заметила его, пока не ткнулась в могучее, прикрытое кожаным фартуком пузо возчика.

— Так, так, смотри себе под ноги, девочка! — сказал он. А потом, узнав меня, добавил: — До чего ж ты напористая! Прешь и прешь, все вперед да вперед… верно?

— Прости! — пробормотала я, глядя по старой привычке вниз, в землю. — Я не видела…

— Не сомневаюсь. Но даже если твоя маменька и есть Пробуждающая Совесть, у тебя нет никакого права опрокидывать порядочных людей.

— Я не нарочно! — сказала я, пытаясь прошмыгнуть мимо.

— Так, так! Нечего спешить! — проворчал он, схватив меня за руку. — Может, ты больно благородна, чтоб прощения просить!? А?

— Я попросила, — ответила я, пытаясь вырвать руку.

— Вон что? А я и не слыхал. Ты, видно, шептала.

До чего ж он мне опостылел. Я чуть не вышла из себя от раздражения.

— Отпусти меня!

«А не то… а не то я заору», — подумала я, но произнести эти слова не успела.

— А не то?.. Что?.. Может, заставишь свою маменьку на меня проклятие наслать? Ты что, тоже угрожаешь мне — мне, честному человеку?

Я не очень испугалась. Не особо серьезно! Я бросила быстрый взгляд, нет ли где рядом Каллана, но его не было.

— Никому я не угрожаю, — уже спокойнее ответила я. — А моя матушка не может насылать проклятие. Да если бы и могла, не захотела бы.

— Так я тебе и поверю!

— Лучше поверь!

Я злобно посмотрела на него. И тут как раз оно явилось. Не потому, что мне этого хотелось, не по доброй воле. Это ведь совсем не то, что подчиняется моему желанию. Больше не могу. Вот оно! Я ощутила это по боли в голове, по молниеносной жгучей боли, которая тут же прошла.

Он издал какой-то приглушенный возглас и тут же отпустил меня, словно обжегся.

— Ведьмино отродье! — прошептал он, пятясь и на этот раз делая ведьмин знак не скрываясь.

Я глянула на него глазами Пробуждающей Совесть. Глянула оттого, что разозлилась, или оттого, что он не давал мне уйти. Теперь он не хотел смотреть на меня, а еще меньше — прикасаться ко мне.

— Сгинь! — закричал он так громко, что люди стали оборачиваться и глазеть на нас. — Держись от меня подальше с твоей дьявольщиной!

Какая-то женщина, несшая корзинку с яйцами, сделала тот же знак, что и возчик, а черноволосый мужик в красной рубахе уставился на меня так, будто я троллево дитя.

Пора было убираться отсюда…

— Мне ничего не надо. Оставьте меня в покое! — сказала я и повернулась, чтобы уйти.

Но передо мной уже стоял черноволосый мужлан, преградивший мне дорогу.

Сначала я было подумала, что это случайно, и хотела пройти мимо, но он по-прежнему преграждал мне путь.

— Извини, можно мне пройти? — учтиво спросила я.

Мне показалось, что ссор и брани нынче уже хватит.

Но черноволосый по-прежнему не двигался с места.

И смотрел на меня с каким-то чудным выражением лица, словно что-то нашел…

— Как тебя зовут? — спросил он, и голос его прозвучал как-то странно и чуждо. Во всяком случае, он не с Высокогорья, да и говорил вовсе не так, как люди, каких я знавала в Низовье. В одном ухе у него болталась серьга в виде маленькой серебряной змейки с глазами из зеленых камешков. Мне непривычно было видеть мужчину с серьгой в ухе.

Мое сердце забилось чуточку быстрее. Кто он и почему заинтересовался мной? Неужто из-за того, что возчик кричал о дьявольщине и прочем в том же роде? Мне не хотелось называть ему свое имя.

— Простите, я спешу…

Внезапно он обхватил руками мои щеки и заглянул прямо в глаза. Его хватка была не пылкой и не жесткой, а лишь неожиданной. Я отпрянула, и он тотчас же отпустил меня.

Какой-то миг мы стояли, не спуская глаз друг с друга. Затем я круто повернулась и пошла назад той же дорогой, что явилась сюда.

— Погоди! — сказал он.

Я бросила взгляд через плечо. Он следовал за мной. О, почему я не подождала Каллана?! Я побежала так быстро, как только позволяла мне людская толчея. Где же наша палатка?

Я протиснулась меж двух палаток, перепрыгнула несколько оглобель чужих повозок, нырнула под прилавок с глиняной посудой, так что горшечник, испуганно вскрикнув, обозвал меня «проклятый бесенок». Но я не остановилась, а все бежала и бежала. Разве это не наша улица? Да, там, внизу, я увидела Розу, одетую по-городскому: на ней были зеленая юбка и белая вышитая блузка.

Я снова оглянулась, но на этот раз — к моему великому облегчению — не увидела краснорубашечного черноволосого чужака.

— Привет! — воскликнула Роза. — Я продала уже трех моих маленьких лошадок и одну чашу, да и травы и зелья хорошо идут!

Матушка беседовала с покупателем о горшке для снадобий. Она старалась смотреть на горшок, а не на покупателя, но оба они улыбались, и, похоже, мы вот-вот заключим еще одну сделку.

— Замечательно! — сказала я.

Я смахнула волосы со лба и попыталась чуточку успокоиться и отдышаться.

Роза чуть внимательней глянула на меня.

— Что с тобой? — спросила она.

Я открыла было рот, чтобы рассказать о чужаке в красной рубахе, но тут же передумала, прежде чем слова слетели с моих губ.

— Ну, я просто бежала, меня угораздило наткнуться на того, кто чуть не занял раньше наше место, и он был не очень-то приветлив.

— Да уж, приветливым его не назовешь, — согласилась Роза и хихикнула. — Он ведь упустил хорошее местечко. Так что ему и впрямь не от чего было радоваться… Определенно, он не пришел в восторг! — прыснув, сказала Роза. — И, по правде говоря, так ему и надо!

Я не знаю, почему ничего не сказала ей. Может, потому, что матушка казалась такой веселой и мне не хотелось ее огорчать. Но сдается, что за этим скрывалось нечто большее. Мне чудилось, будто я по-прежнему ощущаю его руки на щеках, его грубые и теплые ладони.

И будто вижу его черные как смоль волосы и бороду. А глаза чужака, что так глубоко заглядывали в мои, были зелеными. Точь-в-точь как мои собственные…

— Видела ты хотя бы тень Нико? — спросил Каллан.

— Не-а, — ответила я. — Может, он еще не явился на ярмарку.

 

Герои и монстры

Нико сам отыскал нас. Настал вечер, мы как раз упаковывали палатку и уже начали подумывать об ужине. Во всяком случае, мой живот…

— Удачный выдался денек! — сказала довольная Роза. — Эх! Взяла бы я с собой каких ни на есть деревяшек, так навырезала бы еще много зверья. Они расходятся как свежий хлеб.

— Может, тебе брать чуть дороже за тех, что остались?

Роза заколебалась.

— Кто его знает! Мне по душе, когда люди могут их купить. Да и вырезать их ничего не стоит.

«Да, ничего, кроме работы, — подумала я. — Ничего, кроме фантазии, чудного дара и ловкости пальцев, да еще терпения, а это, пожалуй, тоже чего-нибудь да стоит».

Но как бы там ни было, Роза об этом не думала, она только радовалась, что людям хочется тех вещичек, что делала она сама, да еще в придачу они согласны денежки платить…

— А вот и он! — вдруг сказала моя младшая сестренка Мелли, указывая пальчиком. — Вот и Нико!

Да, это был он! Он легко протиснулся сквозь толпу, и люди расступались перед ним, сами не ведая почему. И это было как-то чудно, ведь он носил теперь такую же одежду, как и все остальные. И ничего особенно благородного в его рубашке и шерстяном жилете не было. И все же… Да, это так, видно было, что он не какой-то там заурядный, простой бонд из Высокогорья.

Я не знаю, рождаются ли княжьи сыны совсем другими, но кричат они во младенчестве, пачкают пеленки и спят, пожалуй, как и все прочие сосунки. Но, может, они научаются вести себя иначе, когда становятся старше. По-другому ходят, стоят и разговаривают. Во всяком случае, это заметно. И не только по их одежде.

После того как мы явились сюда, в горы, Нико отрастил бороду. Большинство высокогорцев носили бороду, и он, верно, тоже подумал, что так будет чуточку труднее его узнать. Но по мне, так чтобы стать неузнаваемым, требовалось куда больше.

— Добрый вечер, мадама, — поздоровался он с моей матерью.

— Добрый вечер. Девочки, а где Каллан?

— Наверху, пошел за Кречетом, — ответила я. — На сегодня мы закончили и уже все складываем.

— Торговля шла хорошо? — спросил он.

Я кивнула:

— Мы распродали все зелья и снадобья, а Роза — большую часть своих фигурок.

Он взял маленькую собачку и подбросил.

— Очень красивые! — похвалил он. — Сколько ты берешь за них?

— По скиллингу за самых маленьких и по два скиллинга за других, — пробормотала Роза, зардевшись от похвалы Нико.

Нико нахмурил брови.

— А ты не продешевила? — спросил он. — Я уверен, ты можешь выторговать за них больше!

— Да, но людям эта цена впору, — сорвалось с губ Розы. — По мне, так Нико не привычен к…

— Не привычен к чему? — спросил Нико, вдруг застыв на месте.

Роза съежилась и заметно пожалела, что вообще открыла рот.

— Ни к чему, — пробормотала она.

— Нет, ты скажешь! К чему это я не привычен?

— Не привычен думать, что сколько стоит, — прошептала Роза.

Нико очень заботливо и осторожно отставил в сторону маленькую фигурку собачки.

— Ты права, — произнес он голосом, пробирающим насквозь, до мозга костей. — За таких, как я, у нас всегда платят другие.

Круто повернувшись, он зашагал обратно, и снова показалось, будто толпа невольно расступается перед ним.

— Погоди! — закричала я, отставив в сторону мешочки с травами. — Нико, подожди меня!..

— Не хлопочи из-за меня, — холодно сказал он, продолжая свой путь. — Вообще-то, купить себе кружку пива я могу сам, самостоятельно!

В полумраке и людской толчее он уже почти исчез из виду.

«Черт побери, — подумала я. — Мы ведь посулили Местеру Маунусу…»

— Матушка! Матушка, можно мне пойти с ним?

— Да, — разрешила мама, провожая взглядом темную голову Нико. — Пожалуй, лучше всего сделать это тебе.

Я чуть не ползком пробивалась сквозь толпу следом за Нико, но ноги у него были куда длиннее моих, догнать его было очень трудно.

Мне удалось это лишь наверху, на следующей ярмарочной улице; он остановился перед лавчонкой, где торговали пивом и кое-чем покрепче. Нерешительно постояв, Нико вытащил из кармана скиллинг, но все еще не положил его на прилавок.

Я подошла к нему.

— Нико, не хочешь ли подняться со мной к палатке и поужинать со всеми?

Он резко повернулся ко мне. Он, ясное дело, не рассчитывал, что я пойду за ним. Быстро взглянув на меня, он уставился в землю. Это опечалило меня.

— Можешь спокойно глядеть на меня, — тихо сказала я. — Я больше не опасна.

Я почувствовала, как слезы жгут уголки глаз. Довольно того, что глаза Пробуждающей Совесть заставляют тебя ощущать свое одиночество, но как-то странно и словно бы непривычно, если этой силы больше нет. Будто я больше не была настоящей дочерью своей матери. И будто бы я больше не была сама собой. Мама сказала, что дар этот может вернуться снова, что силы Пробуждающей Совесть лишь притаились, и порой бывает, что мелькнет какой-то проблеск, как нынче при встрече с мужланом в кожаном фартуке. Но чаще всего ничего не случалось, когда я смотрела на людей.

— Дина… — Он коснулся пальцами моей щеки так легко, что я почувствовала лишь мимолетное тепло его руки. — Это печалит тебя? Ведь, должно быть, чудесно смотреть на других людей, не выворачивая наизнанку самые мрачные тайны их душ.

— Не знаю, — ответила я.

— У тебя появилась возможность быть обыкновенной, — проговорил он. — Ты даже не подозреваешь, как я тебе завидую.

Я не ощущала себя обыкновенной. Я ощущала себя сломленной, разбитой на куски…

— Пожалуй, уже слишком поздно, — сказала я. — Не уверена, что могу быть обыкновенной. Я вроде никогда этому не училась.

— Тогда меж тобой и мной больше общего, чем я думал, — мрачно вымолвил он.

— О чем ты?

— Если б я мог выбирать, то, полагаю, хотел бы быть… ну, сыном конюха. Или купца. Или плотника.

— Ты говоришь так только потому, что никогда не ходил вечно голодным на исходе зимы, когда есть нечего.

— Я ведь не говорю, что хочу жить в бедности! Или голодать! Или мерзнуть! Но всю мою жизнь все кругом рассуждали, каким я был или каким мне следует быть. В детстве мне запрещали играть с детьми стражников — ведь я был княжьим сыном. Я хотел обучаться мастерству горшечника или резчика по дереву, но нет, мне вместо этого непременно нужно было брать уроки фехтования. А когда я не пожелал больше этим заниматься, когда я зашвырнул свой меч, то… Но ты ведь это знаешь…

Да! Я знала это. Его отец поколотил Нико. Каждый раз он колотил все сильнее и сильнее, повторяя злобным шепотом: «Настоящий муж ничто без своего меча». Но Нико не хотел больше заниматься фехтованием, сколько бы ни бил его отец.

— А когда позднее… Когда случилось это… с отцом, Аделой и Бианом… Когда их убили, все решили, что это моих рук дело, а многие еще до сих пор в это верят. Для них я — Монстр Никодемус, и они, ничуть не колеблясь, убили бы меня, а потом похвалялись бы этим. Когда я сидел в подземной темнице крепости Дунарк, кое-кто спускался вниз только ради того, чтобы плюнуть мне в лицо… Люди, которых я знал, люди, с которыми я рос…

— Но теперь так думают далеко не все! Предводитель не верит этому, и вдова тоже, да и все, кто их окружает, их единомышленники. Ведь там, в Низовье, в Дунарке, были люди, что сопротивлялись Дракану по мере своих сил, сопротивлялись тайно! Это правда!

— Для них я — молодой господин, и они хотели бы, чтоб я пошел войной на Дракана и освободил Дунарк и все другие захваченные им города… Чтобы все смогли жить счастливо до конца дней своих. Им нужен герой, вот что!

— А разве это так уж худо? Это, во всяком случае, куда лучше, чем ходить в монстрах!

— Так тебе кажется? А ты заметила, сколь часто герои погибают в битве? А потом люди слагают прекрасные песни о героях. Но герой мертв и так и останется мертвым! Мертвехоньким! А я ничуть не спешу вскочить на своего белоснежного иноходца и отправиться убивать народ, пока некто, лучший и более удачливый, чем я, всадит в меня свой меч. Нет уж! Благодарствую!

Он показался мне смущенным и вместе с тем терзаемым совестью, будто он в самом деле подумывал, что ему пора вскочить на своего белоснежного иноходца и все такое прочее… Я хорошо понимала, что ему не хочется быть убитым, и все же… Я всегда считала, что он собирается в один прекрасный день вернуться в Низовье — сразиться с Драканом.

— Но тогда чего же ты хочешь? — вырвалось у меня. Ведь я словно бы не могла видеть, что он кончит свои дни как овчар Эвин из клана Мауди Кенси. Для этого он не особо годился — я помнила, что не более недели тому назад мы все вместе искали овец, похищенных у этого овчара.

Нико, подняв голову, один-единственный раз глянул на меня.

— Я хочу быть самим собой, — прошептал он. — Неужели это так ужасно? Хочу лишь, чтоб мне позволили быть Нико, а вовсе не героем или монстром для других людей.

— Да, но, Нико, что ты хочешь этим сказать? — Я невольно глянула на руку, в которой он по-прежнему сжимал свой скиллинг, и Нико тут же заметил это.

— Я имею в виду, что я выпиваю кружку пива, когда мне этого хочется. Точь-в-точь как другие обыкновенные люди. Так что можешь тут же помчаться домой к Местеру Маунусу и наябедничать ему. Мне это безразлично!

Я не знала, что мне делать. Ведь не так уж страшно, если он выпьет эту кружку пива. Беда в том, что Нико не обойдется одной кружкой. Или даже пятью или шестью. И это было на самом деле одной из причин того, что Дракану было так легко обвинить его в трех убийствах.

Быть может, я могла бы остановить его, будь у меня еще взгляд Пробуждающей Совесть. Но ведь его у меня больше не было.

— Нико! — произнесла я. — Когда ты купишь свое пиво, не поднимешься ли ты наверх повечерять вместе с нами? У нас разбит лагерь там, у тех скал.

Я указала пальцем.

Лицо Нико уже не казалось таким, как прежде.

— Пожалуй, я приду, — вымолвил он. — Не печалься! Я, пожалуй, приду!

Я поднималась вверх, к скалам. После целого дня шума и толчеи чудесно было очутиться хотя бы чуть-чуть в стороне от ярмарки. Теперь-то я была рада-радешенька, что мама выбрала такое отдаленное место для лагеря. Роса, будто сероватый покров, легла на траву и скалы, а у меня от ходьбы по траве стали влажными лодыжки. Солнце почти зашло, и на глади небес осталось всего лишь несколько золотистых полосок, но еще не было темно, а только слегка сумеречно. Вообще-то здесь, в горах, накануне Иванова дня никогда не бывало по-настоящему темно. Дым от костров туманной пеленой стелился над долиной, и слышно было, как блеют овцы, мекают козы и облаивают друг друга собаки.

Вдруг он снова предстал передо мной, будто вот-вот из-под земли вырос! Он — тот самый человек! Тот, в красной рубашке! Переведя дух, я закашлялась от неожиданного испуга.

— Я тебе не сделаю ничего худого, — произнес он своим странным голосом, только мягче и звонче. — Мне только очень хотелось бы узнать, как тебя зовут!

Я не ответила. Я помчалась прочь, вверх, в горы. До лагеря было недалеко. Наш громадный пес Страшила залаял, услыхав, что я бегу, а Каллан, разжигавший костер, стремительно вскочил на ноги.

— Что там случилось? — резко спросил он.

— Ничего, — запыхавшись, ответила я. — Один человек. Всего лишь один человек, который…

— Где он? — прервал меня Каллан.

— Там… — Я махнула рукой в сторону горного склона.

Но там никого не было. И ничего, кроме обломков скал, росы и дыма от костров. Человек исчез…

— Там никого нет, — сказал Каллан.

— Он… он, пожалуй, снова спустился вниз, на ярмарку.

Но я не понимала, как он смог так быстро исчезнуть. Просто взял и испарился. Будто призрак.

— Что за человек? Что ему надо?

— Ему хотелось узнать, как меня зовут.

Это прозвучало чудно даже для моих ушей. Однако Каллан кивнул, словно это было самым обыкновенным делом, словно это в порядке вещей.

— Хорошо, что ты осторожничаешь, — произнес он. — Но не думаю, что он желал тебе зла.

Сама-то я не знала, что и думать. Чужак говорил, что ничего худого мне не сделает. Но нужно ведь быть совсем дураком, чтобы сказать: «Иди сюда, я обижу тебя!» И я не могла избавиться от ощущения, что было во всем этом что-то подозрительное.

Я села у костра и радовалась, что Страшила со мной, пока Каллан спускался вниз с Кречетом за повозкой. Немного погодя явились Давин с Пороховой Гузкой, а потом мама и все остальные. Матушка раскошелилась и накупила копченых колбасок, ведь мы так выгодно поторговали. А пока мы ели и болтали, я забыла того человека.

Ярмарка была в канун Ивана Купалы, это был праздник середины лета. И мы хоть на этот раз заработали немного денег. Давин был рад, одержав победу, — ведь Кречет-то пришел вторым на скачках! А матушка посулила нам чуть позднее пойти в палатку музыканта послушать музыку и, может, немного поплясать.

 

Пес подает голос

Мама встряхнула меня:

— Дина, просыпайся. Надо складывать вещи!

— М-м-м-х!

Мне не хотелось просыпаться. Вчера вечером мы припозднились, а я выпила так много сидра и плясала до упаду, пока у меня не закружилась голова и не стали подкашиваться ноги.

— Проснулась? Ты нужна мне; сходи-ка за Нико и Мелли. Похоже, они пошли к пруду.

Я выкатилась из-под одеял и поднялась. У меня не было большого желания рыскать на вялых после сна ногах по всей ярмарке, чтобы поймать свою строптивую младшую сестренку. Но это все же куда лучше, чем разбирать и складывать палатку, так что, забежав в отхожее место, я направилась к пруду.

Уже издалека услышала я смех Мелли. Она клохтала, как курочка, она фыркала и просто лопалась от смеха. Я подошла ближе, не окликая ее, мне очень хотелось увидеть, отчего там так смешно.

Смешным был Нико… Он стоял посреди пруда, промокший до нитки, с каким-то длинным зеленым водяным растением, картинно украшавшим его плечо. В руке он держал, словно посох, ветку.

— Я — Нептун, Король Морей! — провозглашал он глухим голосом. — И повелеваю: пусть грянет буря!

И наклонившись вперед, подул на что-то, насколько я могла разглядеть — на три маленькие лодочки из тростника и листьев. Все три угрожающе подпрыгивали, а одна из них накренилась.

— Они утонут! — закричала Мелли и резко прекратила хохот. — Нико, спаси их!

— Как прикажете, Принцесса! — согнулся, низко кланяясь, Нико.

Его поклон, верно, сделал бы честь настоящему придворному.

Он осторожно спас маленькую лодочку, перевернув ее так, что она мирно поплыла дальше.

Я уставилась на Нико. Таким я его никогда прежде не видела. Его одежда промокла насквозь, а с волос и бороды капала вода. И все же лицо его сияло, а глаза стали вовсе светлыми от смеха. Он походил на человека, который знать не знает, что такое печаль. Там, в воде, стоял изгнанный княжий сын и играл с моей шестилетней сестренкой. Он, казалось, позабыл все на свете — и Дракана, и Дунарк, и героев, и монстров.

Мне было ужасно жаль прерывать их игру, но матушка и все остальные ждали нас. Ярмарка кончилась, и надо уезжать домой.

— Великий Король Нептун! — молвила я. — Нам надо идти укладывать вещи!

Его словно бы передернуло. Он не слышал, как я пришла.

— Дина! — сказал он, и смех замер в его глазах. — Да! Хорошо! Сейчас придем!

Он плеснул рукой так, что шквал водных капель обрушился мне на юбку. Я поскользнулась на склоне и упала… «Но, может, у Давина найдется запасная рубашка и он мне ее одолжит», — подумала я.

Нико сбросил водяное растение с плеча и стал осторожно переходить пруд вброд.

— А лодочки! — запротестовала Мелли. — Кто ж теперь поможет ветру?

— Теперь им придется справляться самим! — сказал Нико, выжимая остатки воды из своей рубашки.

— Идем, Мелли! — позвала я. — Нам пора уезжать!

Мелли, строптиво упершись ручонками в свои пухленькие бока, заявила:

— Не хочу домой!

— Тебя заставят, — сказала я.

— Ну и пусть, а я не хочу!

Я поглядела на нее. Щечки Мелли были по-прежнему залиты сплошным румянцем от долгого хохота, а платьишко позеленело от водорослей у коленок и все было в мокрых и грязных пятнах ила и воды. Ее серо-зеленые глазки искрились от упрямства. Она походила на злого маленького морского тролленыша, а я знала, что ей запросто может прийти в голову кинуться на землю и зайтись в плаче.

— Идем, Принцесса! — позвал ее Нико, опустившись на колено. — Взойди на своего иноходца, и ты совершишь прогулку верхом!

Трудно поверить, но озерный тролленыш и вправду сдался. Мелли радостно оседлала Нико и проскакала весь путь до нашего лагеря на его плечах. Сидя там, она наверняка еще сильнее вымокла и запачкалась, ведь Нико сам промок насквозь. Но я не проронила ни слова.

Нам понадобилось время, прежде чем мы были готовы наконец тронуться в путь. Само собой, спустить палатку вниз было куда легче, чем поднять ее наверх, но зато все остальные причиндалы, что мы взяли с собой, как-то колдовски и таинственно разбухли, и их стало невозможно разместить в мешках и узлах, в которых их везли. Да еще то, что мы прикупили на ярмарке, по той или иной причине заняло куда больше места, нежели все то, что продали. Но в конце концов мы все-таки запрягли лошадей и покатили домой.

Мы проскакали верхом намного более часа, прежде чем Страшила начал вдруг останавливаться, чтобы обнюхать, облаять все кругом и предупреждающе коротко тявкнуть, как обычно он делал, когда кто-либо приближался к нашему дому в Баур-Кенси. Я шикнула на него, но это не помогло, и я спросила:

— Матушка, ты не можешь заставить его замолчать? Шелковая беспокоится, когда он так тявкает.

Но Каллан не пожелал согласиться со мной.

— Пусть пес лает! Коли он почуял что-нибудь, не худо нас и предупредить.

Нико глянул на Каллана. Каллан слегка пожал плечами, может, хотел что-то сказать, а может, и нет.

— Принцесса! — обратился Нико к Мелли, которой позволили, сидя перед ним, ехать на его каурой лошади. — Пожалуй, тебе лучше пересесть ненадолго в повозку.

— А мне больше хочется скакать вместе с тобой, — возразила Мелли.

— Может, попозже! — уговаривал ее Нико. — Сейчас сделай, как я велю.

И подумать только, Мелли в самом деле перебралась в телегу и уселась, не выказывая ни малейшего недовольства, на колени матери.

— Тебе надо меня этому научить, — сказала я Нико.

— Чему?

— Как заставить Мелли слушаться без воплей и криков.

Он слабо улыбнулся, но мысли его витали где-то совсем в другом месте. Он сидел прямой, как стрела, в седле и настороженно оглядывался по сторонам.

— Я отъеду немного назад, — предупредил Каллан.

Нико кивнул:

— Да, пожалуй, так лучше всего!

Каллан мало-помалу придерживал своего коня, так что тот постепенно отстал от повозки.

Дорога змеилась среди холмов, и некоторое время спустя он скрылся из виду.

— Там кто-то есть? — спросила я Нико и заметила, как напряглась его спина при одной мысли об этом. — Кто-то преследует нас?

— Не знаю, — ответил Нико. — Каллан посмотрит…

Но когда Каллан вернулся, он покачал головой.

— Никого я так и не увидел, — сказал он. — Может, пес почуял какого-то зверя.

— Может, и так! — произнес Нико.

Но все же не захотел посадить Мелли снова на лошадь, и его темно-синие глаза продолжали настороженно блуждать то сзади, то по сторонам, то впереди, а затем вновь сзади. И только когда в вечерних сумерках мы добрались до последнего холма и увидели внизу наш маленький дом, Нико облегченно вздохнул.

Мы попрощались с Пороховой Гузкой и Нико. Каллан остался еще ненадолго — помочь нам распрячь лошадей и разгрузить повозку. Мы впустили лошадей в загон попастись там и поваляться на траве. Овцы и козы — все вместе — разгуливали на воле даже ночью, и хотя куры клохтали, кудахтали и клянчили корм, я хорошо знала, что они сыты. Местер Маунус кормил их, пока нас не было дома. Но в конце концов я все же кинула им несколько пригоршней зерна.

— Я спущусь вниз и заберу Лайку! — предупредила Роза. — Можно?

— Да, — ответила мама. — Иди. Она, верно, истосковалась по тебе!

Лайка была собачкой Розы. Всего лишь годовалая, сохранившая все щенячьи привычки. Так что Роза не решилась взять ее с собой на ярмарку, где Лайка оказалась бы среди чужих людей и животных. К счастью, Мауди не возражала против того, чтобы заботиться о ней, ведь это Мауди подарила в свое время Лайку Розе.

— Можно мне пойти с ней? — спросила я.

— Нам лучше разгрузить повозку, пока не стемнеет, — сказала мама. Но потом все же кивнула: — Ну ладно! Мы успеем! Бегите, но скорее возвращайтесь!

Роза была в ужасном нетерпении и просто идти не могла. Хотя мы обе очень устали, кончилось тем, что весь путь к Мауди мы проделали бегом. И еще прежде, чем добрались до туна, Роза сунула два пальца в рот и оглушительно свистнула. Ну и шум-гам тут поднялся! Ну и вой! Гав-гав-гав, у-у-у-у, у-у-у-у… Да, Лайка истосковалась по Розе, она объявила об этом так громогласно, что вся усадьба Мауди Кенси услышала ее, и она заставила всех дворовых собак тявкать вместе с ней.

Но вот Мауди отворила дверь, и черно-белой тенью, проскользнув у нее меж ног, Лайка вылетела как стрела. Она уже не была щенком, но она прыгнула прямо в объятия Розы, да так, что Роза повалилась навзничь, а потом села — на руках у нее была собачонка.

— Ну, ну! — сухо сказала Мауди. — Она прямо с ума по тебе сходит!

Роза что-то пробормотала, уткнувшись в шерстку Лайки, но слов ее было никак не расслышать. Светло-розовый язычок собачонки облизывал все, до чего мог дотянуться: волосы, рукава рубашки, шею и щеки Розы. А я дико завидовала ей. Пусть я счастливая хозяйка Шелковой и даже Страшилы, ну, во всяком случае, одна из его хозяек, никто из них не встречал меня так, как Лайка, когда я приходила домой.

Мы попрощались с Мауди и, перевалив через вершину холма, отправились домой. Лайка рыскала огромными зигзагами вокруг нас, словно мы были стадом овец, которому она воли не давала. На бегу она так низко стлалась по траве, что живот ее касался земли.

Уже стемнело настолько, что видны были первые звезды. Наш дом стоял в небольшой ложбине, окруженной сплошными холмами, укрывающими его от ветра.

Деревьев здесь было совсем немного, одни березы. А еще росли повсюду кусты можжевельника, так что в тот день, когда нашему дому исполнился год, мы сделали красивую дощечку, которую приколотили над входной дверью, с надписью: «Дом Можжевеловый Ягодник», так он теперь назывался, хотя большинство жителей Высокогорья величали его: «Дом Пробуждающей Совесть».

Мама зажгла лампу в кухне и открыла ставни, так что отсветы от лампы и очага падали на тун. Чуть подальше у подножья холма нас встречал, тяжело ступая, Страшила. В последнее время лапы у него стали не те, особенно когда он долго полежит, да ведь он не был уже молодым псом.

Лайка, вне себя от радости, виляя хвостом, приветствовала Страшилу каким-то пискливым щенячьим тявканьем.

Судя по запаху, мама жарила лук. Ужин! М-м-м!

— О, как я хочу есть! — воскликнула Роза.

— И я тоже!

Вообще-то аппетит у меня сейчас был просто волчий! Все-таки я задержалась на миг на склоне холма и постояла, глядя на наш маленький домик с просмоленными дочерна бревенчатыми стенами и покрытой дерном крышей, на конюшню, на овчарню и на загон, где паслись Кречет с Шелковой. По другую сторону дома цвели фруктовые деревья, те, что в прошлом году посадила мама. Они по-прежнему были совсем малы, и пройдет немало времени, пока они дадут одно или два яблока с каждого дерева. Но белые и светло-розовые цветы сияли, будто снег, осевший на черных ветвях.

— Хорошая была ярмарка! — сказала я. — Но как чудесно возвращаться домой.

— Да! — только и вымолвила Роза.

 

Туман

Через два дня после того, как мы вернулись с ярмарки, погода внезапно переменилась. Когда мы проснулись, нас встретил густой белый туман, который так плотно и тяжело повис над окрестными холмами, что не разглядеть было даже овчарню. Стоило выйти из дома, как ты мигом промокал насквозь — казалось, будто чьи-то влажные пальцы касались твоей оголенной кожи, а большие капли покрывали одежду, волосы и шерстку животных. Лучше всего было бы не выходить во двор, но мама накупила уйму семян, саженцев и рассады, а их нужно было как можно скорее посадить, чтобы они успели прорасти.

— До чего ж неуютно! — сказала я, приминая темную землю вокруг капустной рассады. — Попробуй тут вздохнуть, не набрав полный рот тумана!

— Днем, попозже, полегчает, — утешила меня мама. — Когда солнце взойдет повыше, туман быстро сгорит в его лучах.

Но этого не случилось. Туман по-прежнему висел… Он висел… И висел…

— Идите завтракать! — в конце концов позвала нас матушка. — Вот поедим, а там и распогодится!

Из загона донеслось конское ржание. Одиноко и робко прозвучало оно в тумане.

— Может, сначала отведем лошадей в конюшню, — предложила я. — Кречету наверняка не по вкусу такая погода.

— Вот ты и отведи! — сказала мама.

Я смыла грязь с ладоней водой из насоса, вытерла их о фартук и пошла к ограде. Конский загон по-прежнему оставался самым важным для нас; мы соорудили его, лишь только заполучили Кречета. Теперь Давин строил новый загон, так как изгородь старого покосилась и шаталась, да и сам загон был недостаточно велик для лошадей, которых у нас теперь стало две.

Но даже при столь малой величине загона я не могла разглядеть ни Кречета, ни Шелковой, таким густым был туман. Я слышала стук копыт и жалобное ржание, по-видимому, Кречета. И больше ничего!

— Шелковая! Кречет! Коняшки! — позвала я их и свистнула. Этого сигнала они обычно слушались, когда им этого хотелось. — Пойдемте в конюшню!

Кречет заржал снова. Теперь я уже видела его — сначала лишь какое-то неясное темное пятно, затем вороной конь, выбегающий рысью из серой дымки. Я высматривала в тумане за Кречетом Шелковую, но он был один. Почему не выходит из тумана моя лошадка? Где же она?

— Куда ты девал Шелковую? — спросила я Кречета, но он лишь фыркнул в ответ и стряхнул капли воды с ресниц.

— Шелковая! — звала я. — Шелкова-а-а-а-я!

Я снова свистнула.

По-прежнему нигде никакой Шелковой!

Как-то немного чудно! Но если я отведу Кречета в конюшню, она, верно, вынырнет из тумана. Не захочет же лошадка оставаться в загоне одна.

— Идем, дружок! — позвала я Кречета. — Коли дама желает набить себе цену, оставь ее. Из-за нее не стоит тебе оставаться в загоне, мокнуть и голодать.

Я завела в конюшню нашего мерина, дала ему пригоршню зерна и вернулась назад поглядеть, не надумала ли Шелковая присоединиться к Кречету. Но нет. Во всяком случае, у ограды меня не ждала послушная маленькая чалая кобылка.

Я не знала, что мне делать — злиться или беспокоиться. Обычно с Шелковой у меня не было хлопот. Может, что-то случилось? Я перелезла через ограду и побрела, то зовя лошадку, то насвистывая, в другой конец загона. Беспокойство мое все возрастало. Ясное дело, серую в яблоках лошадку куда труднее разглядеть в тумане, чем вороного, но я бы все равно ее давным-давно заметила.

Я дошла до изгороди на противоположном конце загона, но так и не разглядела лошадки. Пусть туман был густым и плотным, но все же не настолько… Шелковой в загоне не было!

— Шелковая исчезла!

Мама и Роза уже накрывали на стол и кипятили воду, чтобы заварить чай.

— Исчезла? — спросила матушка и отложила в сторону нож, которым резала хлеб. — Что ты имеешь в виду?

— Исчезла! В загоне ее нет!

В кухне настала мертвая тишина. Все мелкие звуки — звон кружек и тарелок, стуки, что раздавались, когда Мелли, болтая ножками, ударяла по откидной скамье, где ночью спали, — внезапно прекратились. Слышалось лишь тихое бульканье воды в котелке.

— Ты уверена? — спросил Давин. — Ведь туман такой густой!

— Ясное дело, уверена! Я обошла весь загон вдоль изгороди и окликала ее, а потом нашла такое место, где верхняя жердь в ограде упала.

Давин выругался.

— Я знал, что мне надо было поглядеть эту ограду. Но я ведь был занят новым загоном.

— Она где-то недалеко, — успокаивала нас матушка. — А теперь вы с Давином пойдете и поищете Шелковую, пока мы с Розой приготовим ужин.

— Мы возьмем с собой Кречета, — предложил Давин. — Он наверняка начнет ржать, лишь только почует Шелковую, и она тогда сразу прибежит…

Меня немного успокоило то, что у нас есть план. И матушка права: лошади редко убегают очень далеко, когда вырываются на волю. Если б не такой ужасный туман!.. Может, Шелковая не смогла найти конюшню, потому что не разглядела ее?

Мы оседлали Кречета, а Давин метнулся вверх, на спину вороного. Я взяла ведерко и насыпала немного овса, так что у меня было теперь чем приманить лошадку.

— Давай сначала осмотрим все вокруг дома, огород и сад, — предложил старший брат. — Ты обойдешь по одной дороге вокруг, а я объеду по другой, или же тебе хочется, чтоб я всюду сопровождал тебя?

Я покачала головой:

— Нет, мы будем искать каждый сам по себе. Так мы быстрее найдем ее.

— Ладно! Но не отходи слишком далеко от дома — в такую погоду легко заблудиться.

Давин повернул Кречета и помчался, обогнув угол овчарни. Я же пошла вокруг дома, сада и огорода. Если Шелковая объедает фруктовые деревья, я ей задам! Но ее там не было!

— Шелковая! Шелкова-а-а-а-я!

Ну-ка? Неужто заржала лошадь?

Я тихонько три раза свистнула. Так я всегда подзывала Шелковую.

Стук копыт! Неужто я услышала стук копыт? Да, кажется, я слышала, как стучат копыта. Я остановилась, желая поточнее определить, откуда раздаются звуки. Да, внизу, у ручья… Я выбрала тропку, ведущую к тому месту, где стирают белье. Стук-стук! Я снова услышала, как стучат копыта.

— Шелкова-а-а-а-а-я!

Тропка была сырая и скользкая, одна нога у меня подвернулась, и я упала, так что на последней крутизне перед ручьем попросту скатилась вниз и чуть не уронила ведерко с овсом. Схватившись свободной рукой за ствол березы, я встала, с трудом удержавшись на ногах.

Туман густым серым покровом окутал русло ручья и огромные темно-зеленые от покрывавшего их мха валуны. Казалось, будто туман, что смутной завесой обволакивал окрестность, колыхался здесь, будто пляшущие эльфы. Стоило мне подумать об этом, ну, об этих эльфах, как я услышала какие-то диковинные шепчущие звуки музыки, схожие со звуками флейты, охрипшей от росы. Застыв на месте, я вся похолодела. Музыка? Кто станет бродить тут и играть на флейте в тумане? И что это за флейта, которая звучит как живой голос?

Но ответа нет, а музыка уже смолкла, или, может, ее вовсе не было? Быть может, я слышала лишь, как журчат ручьи. Звуки так удивительны в тумане, это всякий знает!

Но тут я увидела нечто такое, что заставило меня начисто забыть о звуках флейты, которых, может, и не было. На загрязненном илистом бережке по другую сторону ручья я отчетливо увидела следы лошадиных копыт. Лошадиных копыт такой же величины, как следы копыт Шелковой.

Я пересекла ручей — Давин выложил там несколько камней-ступенек, чтобы можно было перейти на другую сторону посуху, не замочив башмаков, и вскарабкалась по береговому откосу наверх. Там разрослась небольшая рощица лиственниц и берез. Я высматривала меж стволов серую в яблоках лошадку, но там никакой лошадки не было. Только следы копыт виднелись в рыхлой земле под деревьями. Во всяком случае, Шелковая явно проходила этим путем… Внезапно раздался какой-то шелест и словно взмах птичьих крыльев. Небольшой водопад тяжелых капель обрушился мне на голову. Я вздрогнула, но оказалось, то была лишь взлетевшая ввысь лесная голубка… Она тяжело опустилась на ветку чуть в стороне.

— Шелковая! — снова позвала я.

Голос мой прозвучал на удивление одиноко, а ведь я-то знала, что была совсем рядом с нашим домом. Но даже здесь, среди деревьев, навис толстыми серыми полосами туман; казалось, будто идешь посреди облака, и если не видишь дальше ближайшего древесного ствола, легко внушить себе, что ты один во всем мире.

Хоть бы растаял этот туман! Но туман никуда не девался.

Вдруг я увидела нечто… нечто серое. Нечто серое в яблоках? Шелковая?! Увидела ее как раз там, наполовину скрытую деревьями! Больше всего хотелось мне подбежать прямо к ней, но ведь это только бы испугало ее! Вместо этого я побренчала ведерком с овсом и, приближаясь спокойными шагами к лошадке, чуть тише позвала ее.

Но когда я подошла к рощице, Шелковая уже исчезла! Куда она девалась? Я не слышала стука копыт, но все равно не видела ее больше. А куда девались следы? Ничто не напоминало о том, что здесь проходила лошадь. Нет, наверно, я видела ее не здесь, а чуть впереди.

Я пошла дальше, зовя Шелковую и бренча ведром, ведь она была здесь, была совсем близко, я уверена… Может, мне вернуться назад и попытаться снова отыскать ее следы? Но когда я оглянулась, одно дерево как две капли воды походило на другое. Откуда же я пришла? Что если я не найду дорогу домой? Каллан знал уйму жутких историй о детях, что заблудились в Высокогорье, и их сожрали волки и медведи или похитили подземные жители, так что никто их больше никогда не видел.

— Спокойней, — уговаривала я себя. — Нечего паниковать. Ты вернешься обратно к ручью и направишься вдоль бережка, пока не придешь к тому месту, где стирают белье. А потом уже легко найдешь свой дом. Ну а Шелковая? Ведь я видела ее!

Я растерянно постояла несколько мгновений, не зная, продолжать поиски или лучше вернуться назад. Но мне так хотелось привести Шелковую… Я была уверена, что она блуждает вокруг в тумане, совсем одинока, испугана и очень хочет домой. А что если тут водятся волки? Они, правда, не часто осмеливаются приближаться к людским жилищам, но, может, в тумане они становятся смелее?

Хоть бы перестать думать о волках! Мне вдруг показалось, будто я слышу их вой, само собой, далеко отсюда, но они могут подойти ближе. Бедняжка Шелковая!

— Ты не достанешься волкам, — пообещала я ей. — Я обязательно отыщу тебя!

Лес поредел. Деревья росли все реже, и в конце концов остались лишь трава да камни, вереск да туман. И по-прежнему никакой лошадки. Я была вынуждена повернуть назад.

«Прости меня, Шелковая, — думала я, — но так ничего и не вышло. Кончится тем, что я собьюсь с пути».

Я так печалилась, думая о моей злосчастной маленькой лошадке, что бродила вокруг и не находила свой дом. При мысли о волках у меня перехватывало горло. Но ничего не поделаешь. Я повернула и пошла назад к лесу.

Однако… маленькая загвоздка.

Я не могла понять, где же лес…

Теперь я ненавидела этот туман. Я с тем же успехом могла быть слепой, и на слух рассчитывать не приходилось. Разве не мог послышаться в этом тумане волчий вой, вроде того, как недавно раздавались звуки флейты? Когда же я пыталась кричать, туман поглощал мой голос и из горла вырывался лишь жалкий звук, словно блеяние ягненка, оторванного от матери. И никто не отвечал мне, а ведь Давин, черт подери, не мог уйти далеко отсюда. И дом не мог быть особо далеко, или лес. Каменный круг! Только одно или другое, знакомое мне… тогда бы я снова могла поставить на свое место весь мир и знала бы, где восток, а где запад, где юг, а где север, как пройти домой и как уйти из дома.

Но и этого мало. Чем дальше я уходила, тем мне было холоднее, потому что сырость медленно пронизывала и блузку, и юбку, и даже душу так, что все становилось влажным как снаружи, так и внутри. И если я как можно скорее не выберусь из этого несчастного тумана, я покроюсь плесенью.

А что если я все это время спускалась? Ведь Дом Можжевеловый Ягодник стоял в лощине.

Подниматься вверх — спускаться вниз — вот и все, что по-прежнему зависело от меня, так что я решила попытаться. Иду вниз! Но откуда такое ощущение, что чем дальше я спускаюсь, тем холоднее мне становится? Ведь ближе к земле должно быть куда теплее, чем наверху, на вершинах холмов. Но теперь было иначе! И у меня уже хлюпала под ногами какая-то слякоть. А сделав шаг, я увидела, что блескучая вода заполнила след моей ноги, а потом куда-то медленно впиталась. Разве бывало так сыро в окрестностях нашего дома? Здесь густо рос папоротник вместе с плауном и терном. А земля становилась все чернее и чернее и все сильнее и сильнее пахла трясиной.

Я замерла. Я не смела идти дальше. Дол внизу, куда спускалась я, оказался, твердо уверена, вовсе не нашей долиной. Я вынуждена была смотреть правде в глаза: я заблудилась окончательно.

Я не знала, что мне делать! Начни я снова подниматься вверх, так уйду, пожалуй, еще дальше от дома. Я замерзла, промокла, я боялась всего на свете, я хотела усесться на камень и зарыдать.

Какое-то гибкое чешуйчатое тело выскользнуло из зарослей папоротника и, извиваясь, поползло по черной земле прямо у меня под ногами. Сердце подпрыгнуло в груди, будто перепуганная лягушка, но это был всего-навсего уж, я разглядела желтые пятна на его затылке. Я хорошо знала, что он ничего мне не сделает. И все же вид извивающегося черного тела был ужасен. Нет, не хочу оставаться здесь! Хочу наверх, где хотя бы сухо.

Я попыталась вернуться по собственным следам, но земля вся была покрыта сырыми углублениями, их было не отличить от следов, в которые мне надо было ступать. Мокрый папоротник хлестал меня по ногам, а вокруг медленно, смутно и вяло сплетались клочья тумана. Еще немного, и клочья сольются в волнующуюся пелену, и белые лица и бледные руки потянутся за мной…

Тут я снова услышала звуки музыки и на этот раз поверила. Да, это музыка. Кто-то играл на флейте… Звуки плясали вокруг меня, словно частицы тумана, хриплые и влажные, будто порывы ветра в зарослях тростника, краткие и несущие морось. Так бывает, когда начинается дождь. Сердце тут же подскочило в груди, ведь я услышала ту же музыку, а кто еще мог так играть, кроме подземных жителей?

Внезапно я поняла, как все связано меж собой. Эльфы, их народец, схватили Шелковую! Она была точь-в-точь такой лошадкой, какая бы им приглянулась — красивой и сильной чистокровной высокогорской лошадкой без единой капли крови лошадей Низовья. Для этого-то эльфы и навели туман.

Под одним из ближайших пригорков обитала мать Королевы Эльфов — Хозяйка Косогора. Это она развела огонь под своим огромным котлом. В нем все клокотало, пузырилось и кипело ключом, а пар, вырываясь на волю, стелился над долом и его окрестностями, над березовыми рощами и озерами, над поросшими вереском холмами.

Сомнения нет! Ночью в одном из этих пригорков будет праздник. Ведь музыка уже играла. И я ужасно испугалась, что эльфы надумали сделать Шелковую гвоздем праздничного обеда, самым лакомым блюдом. Молва гласила, будто эльфы обожают конину.

Ну почему я не пошла вместе с Давином? Если бы мы были вдвоем…

Я не смела даже окликнуть его. Туман прислушивался. А в некоторых историях эльфы, похоже, еще больше любили детей на обед. О, если б у меня сохранилась сила взгляда Пробуждающей Совесть! Хотя, кто их знает, может, эльфам это нипочем? Говорили, будто эльфы не знают разницы меж Добром и Злом. Будь ты умен и осторожен, с ними договориться нетрудно. Но никогда, никогда нельзя положиться на них.

Я так долго простояла в воде, что почти до щиколоток промокла. Когда же я захотела двинуться дальше, похоже, будто кто-то крепко удерживал меня снизу. Я вырвалась, но мокрая земля не очень-то хотела отпустить меня.

Я не знала, было ли это мужеством или всего-навсего глупостью. Я не была даже уверена в том, что все это совершается по моей доброй воле. Однако же я пошла навстречу музыке.

Флейтист стоял в воде неподалеку от берега маленького озерца. Полосы тумана обволакивали его колени и протягивали свои мглистые туманные пальцы, поглаживавшие, словно лаская, складки его серого плаща. Звуки лились, смешиваясь с потоками тумана, они нашептывали мне что-то, они вызывали у меня слезы, ведь их рассказы были так печальны! Я так и не поняла, что это было, а в памяти осталось одно: все это безумно грустно. Дужка ведерка с овсом скользнула у меня меж пальцев, и я уселась на землю, совсем мокрую, уселась так, словно в ногах у меня не осталось сил.

Он услышал бренчанье упавшего ведерка и повернулся в мою сторону. Он, без сомнения, видел меня, но продолжал играть, выводить свои горестные звуки над озером и зарослями тростника. Только когда мелодия подошла к концу, он отнял флейту от губ.

— Я знал, что ты придешь, — сказал он. — Назови мне теперь свое имя!

Только тогда я узнала его. То был чужак с ярмарки, человек в красной рубашке. Теперь я увидела, что стоял он не в воде, а на плоском камне, наполовину скрытом клубами тумана.

Я почувствовала такое облегчение, оттого что он не Король Эльфов, что вымолвила лишь:

— Дина!

Он кивнул, будто заранее знал уже, как меня зовут.

— Ты ищешь свою лошадь! — произнес он.

— Откуда ты знаешь?

Он слабо улыбнулся:

— Только-только, какую-то минуту назад тут пробежала маленькая серая в яблоках высокогорская кобылка! Может, мы вместе отыщем ее?

Шелковая, стоя неподалеку, пережевывала луговую траву так спокойно, словно в своем загоне. Я так обрадовалась, увидев ее, что слезы выступили у меня на глазах, но вместе с тем я и разозлилась… На что это похоже — так напугать меня, заставить заблудиться? Но я постаралась, чтобы голос мой звучал, как обычно, спокойно, когда я позвала ее:

— Шелковая! Вот тебе овес, милая моя лошадка!

Подняв голову, она навострила уши. А потом, резво подбежав к ведерку, сунула туда голову, а я благодарно схватилась за веревочный недоуздок.

— Спасибо! — сказала я чужаку. — Я уже не надеялась найти ее.

— Никогда не следует сдаваться и терять надежду, — произнес он своим особым, странно звучащим голосом. — Разве твоя мать не научила тебя этому?

Я медленно кивнула, не зная по-настоящему, как говорить с ним. Что он здесь делал? Неужели он следовал за нами с самой ярмарки? Внезапно я вспомнила, как лаял и ворчал Страшила, а Каллан прискакал обратно, так никого и не найдя.

— Ты знаешь мою маму? — спросила я.

Неужто мне надо бояться его? Но ведь он нашел мне Шелковую. Он спас ее от подземных жителей!

— Можно сказать — знаю! Во всяком случае, мы некогда знавали друг друга. Если ты пригласишь меня к себе домой, может статься, мы снова станем друзьями.

Я внимательно смотрела на него, но, увы, у меня больше не было взгляда Пробуждающей Совесть и я не могла решить, лжет он или нет. Вообще-то он на лгуна не похож, но ведь никогда не знаешь… Мама увидела бы.

Может, лучше всего привести его в Можжевеловый Ягодник. Если я вообще смогу найти свой дом…

— Боюсь, я немножко заблудилась, — сказала я.

— Тебе повезло, ведь я мастак отыскивать дорогу! — обрадовался он.

Оказалось, до нашего дома идти куда дольше, чем я думала. Я успела встревожиться, ведет ли он меня куда надо. Положим, он обещал найти дорогу, но ведь он мог нарочно повести нас не тем путем. Но Шелковая резво трусила, насторожив уши, как обычно делает лошадь, которая чует конюшню, сено и овес, так что я надеялась: она знает, что делает. И спустя некоторое время мы услышали голоса, звавшие нас, я слышала Давина, Розу и матушку.

— Я здесь! — закричала я в ответ. — Я уже близко… и я нашла Шелковую!

— Дина! — воскликнула мама. — Слава богам! Мы боялись, что ты заблудилась в тумане.

Давин повел Шелковую в конюшню, а матушка крепко обняла меня. Я почувствовала, что она по-настоящему беспокоилась.

— Матушка! Я едва не заблудилась! — осторожно сказала я. — Но тут я встретила… — Я замешкалась, ведь чужак не сказал, как его зовут, а слова «этого человека» прозвучали бы неучтиво. — Он говорил, что знает тебя, матушка! Он помог мне поймать Шелковую.

Матушка, разжав объятия, в первый раз обратила внимание на чужака, что стоял на краю двора в своем сером плаще и почти сливался с серыми туманными дымками. Я заметила, как она напряглась. Она была потрясена, а затем словно окаменела.

— Чего тебе здесь надо?

— Пожалуй, ты знаешь…

— Нет!

Голос ее был тверд, как камень. Непонятно каким образом, но слышалось, что ее «нет» вовсе не означало: «Нет, мне не угадать», а совсем другое: «Нет, я знаю, чего ты хочешь, но этому не бывать!»

— Мелуссина!..

— Нет!

Так же твердо, холодно и отвергающе, как в первый раз.

— Убирайся! Оставь меня и моих детей в покое!

— Ты не можешь требовать этого!

— Могу!.. Я не желаю иметь ничего общего с тобой и с твоими…

Она по-прежнему держала руки у меня на плечах, и я почувствовала, что они дрожат. Почему она так боится его? Или гневается, или то и другое. Невозможно сказать.

— Я в своем праве!

— Сгинь! — произнесла моя мать голосом Пробуждающей Совесть, и чужаку ничего больше не оставалось, как повиноваться.

Он склонил голову.

— Как хочешь! — вымолвил он, плотнее закутываясь в свой плащ.

Он повернулся и зашагал прочь, а вскоре туманы целиком поглотили чужака. Но голос его, звонкий и отчетливый, настиг нас, хоть мы не могли видеть его больше. Голос его звучал так, словно он остался рядом с нами.

— Ты не можешь отказать мне в моем праве навечно, — произнес он. — Несмотря на все, я девочке — отец!..

 

Страшила

Ощущение такое, будто ноги не достают больше до земли. «Я девочке — отец!» Девочке! Это — я?

— В дом! — выговорила мама. Голос ее был столь же серым и тяжелым, как туман. — Идите в дом! Все! Сейчас же!

На кухонном столе по-прежнему стояли тарелки и кружки в ожидании едоков. Это было невероятно. Будто я лишь на миг закрыла глаза, а теперь, когда открыла их вновь, все оставалось с виду прежним, однако же полностью переменилось. Мама захлопнула все ставни и заперла их, выпустила Страшилу во двор сторожить и закрыла входную дверь на задвижку.

А потом сделала то, что часто делали другие женщины как в Низовье, так и в Высокогорье, но никогда — моя матушка. Взяв чашу, она смахнула в нее немного золы из очага. Затем, плюнув на палец, окунула его в золу и начертала черный крест над дверью и над всеми окнами. Молва гласила, будто это удерживает злые силы снаружи!

Обычно ничего подобного мама не делала. Может, она полагала, что для Пробуждающей Совесть эти премудрости ни к чему? Но зачем это понадобилось теперь?

— Матушка!..

— Не сейчас, Дина! — резко сказала она. — Раздуй огонь в очаге! Роза, зажги лампу!

Зажечь лампу среди бела дня! Неужто мы должны жечь дорогое масло, когда все еще брезжит дневной свет? Все перевернулось вверх дном. Все! «Я девочке — отец!»…

Я застыла посреди всего этого, чувствуя лишь, как что-то небывалое колет и щекочет меня от головы до пят, как бывает, когда отлежишь руку.

— Матушка, он…

— Не будем говорить об этом, Дина. Пока не рассеется туман. А сейчас сядем и посидим, а потом Давин расскажет какую-нибудь историю.

Она посмотрела на нас — всех вместе — так, что невозможно было ей перечить. Мы уселись вокруг стола, но я едва ощущала вкус того, что совала в рот, а напротив на сундуке с откидной крышкой сидела Мелли и чуть не плакала, заметив: творится неладное. Лайка, свернувшись клубочком, лежала в ногах у Розы примерно так же, как она делает всегда перед грозой. И вначале никто не произнес ни слова.

— Давин, может, ты расскажешь какую-нибудь историю, пока мы едим? — спросила в конце концов мама.

Давин испытующе посмотрел на нее, словно желая убедиться, не захворала ли она.

— Ну и что же ты хочешь услышать? — спросил он.

— Не знаю, — ответила мама. — Что-нибудь доброе и веселое.

Давин-то и был лучшим рассказчиком в нашей семье наверняка потому, что ему всегда доставалось рассказывать на ночь какую-нибудь историю мне и Мелли, когда мама отсутствовала или у нее не было времени. Однако же я видела, что как раз нынче ему трудно было собраться с мыслями. Но под конец он повел речь о черной вороне, которой захотелось быть белой.

— Жила-была некогда ворона, — начал Давин голосом чуть более глубоким и медленным, нежели обычно. — Она видела, как знатные дамы пудрятся, и вот она надумала: хочу тоже попробовать.

Мелли выглядела уже не так испуганно. Она откусила от своего ломтя хлеба и жевала, слушая Давина.

— Поначалу ворона решила вываляться в пыли, — продолжал Давин, — да пыль не держалась на ее блестящих черных перьях. Полетела она тогда к грязной яме, где жила свинья, да и намазалась глиной, но крылья ее так отяжелели, что летать она не могла и чуть не рухнула в яму, когда свинья на другой бок перевалилась. Ну и смеялись же над ней другие вороны (да и Мелли захохотала тоже), однако же ворона твердо решила быть такой же белой, как знатные дамы. В конце концов она отыскала дорогу к мельнице, влетела туда в окошко и выкупалась в самом большом, какой только нашла, мешке с мукой. А когда летела с мельницы, была она такой же белоперой, как те беловолосые знатные дамы.

— Гляньте-ка на меня! — сказала она другим воронам. — Какое чудо! Какой дивный цвет! Гляньте-ка! Это вам не ваша грубая неухоженная чернота! А…

И вот, задрав вверх клюв, налетела прямо на стену мельницы. Бах и плюх!

Свалилась тут ворона прямо в мельничий пруд. Она отчаянно плескалась и едва спаслась как раз в ту самую минуту, когда старая щука уже подплыла к ней и разинула пасть. А как выбралась ворона на берег, была она такой же чернущей, как всегда, и такой же с тех пор и осталась, — закончил историю Давин.

Я почувствовала себя спокойнее. Я словно сама к себе вернулась. Голова была по-прежнему битком набита вопросами, но щекочущее ощущение во всем теле исчезло.

— Еще одну, — потребовала Мелли. — Давин, расскажи еще одну историю. Ну, о трех белочках!

Давин вопросительно глянул на мать. Она кивнула. И тогда Давин стал рассказывать о трех белочках.

Все было почти так, как в те грозовые ночи, когда мы все, встав с постели и окружив Давина у очага, пили чай с хлебом, пели и рассказывали разные истории, пока гроза не проходила. Но нынче все происходило среди бела дня, а не ночью. И никакой грозы, никакой непогоды не было, а всего-навсего только туман!

И внезапно раздался резкий отрывистый лай. То подавал голос Страшила.

Давин прервал свою историю.

— Рассказывай дальше! — велела мама.

— Но Страшила… Надо же поглядеть!

— Нет! Рассказывай дальше!

Давин открыл было рот, чтобы возразить. Но йогом снова закрыл его. Матушка так крепко стиснула свою кружку с чаем, что косточки на руке совсем побелели. А у Мелли снова задрожала нижняя губка. Лайка вырвалась из объятий Розы и подбежала к двери. Там она и осталась, скаля зубы и тихо и зловеще ворча.

Давин, слегка замешкавшись, продолжил историю о белочках, но зашел не очень далеко. Страшила лаял все яростней и яростней, а затем неистово и дико зарычал, будто готовый драться. Но внезапно лай прекратился. Страшила завыл. Он завизжал, как щенок!

— Нет, теперь я выйду! — крикнул, резко вскочив на ноги, Давин.

Мама схватила его за руку.

— Нет, Давин! — сказала она. — Ты ничем не поможешь! Только сделаешь хуже!

— Что я сделаю хуже? Мама, что такое творится?

Внезапно за дверью все смолкло. Будто весь мир затаил дыхание. Матушка очень быстро и тихо произнесла несколько слов, которые я не поняла. Думаю, на каком-то незнакомом языке. Слова эти прозвучали как молитва. Потом она медленно отставила кружку с чаем и прижала кончики пальцев к вискам так, как она иногда делает, когда у нее болит голова.

Что-то случилось. Мы все это почувствовали. Лайка коротко завыла и стала одной лапкой скрести дверь. Перед закрытыми ставнями на полу появились полоски.

Лучики солнца!

— Туман рассеялся, — сказал Давин. — Могу я выйти?

— Да, — устало ответила мать. — Теперь можешь!

Страшила лежал возле поленницы у овчарни. Один его бок был весь темным от крови. Вся шея, морда и челюсти тоже окровавлены. Когда мы нашли его, он еще дышал. Но не успела мама заняться его ранами, как он вздохнул и его не стало.

 

Чернокнижник

Я все плакала и плакала. Страшила! Ведь он всегда был с нами. Во всяком случае с тех пор, как я была маленькая. Он стерег нас, когда мамы не было дома. Он был единственным животным, которого мы захватили с собой из Березок, одним-единственным, которого люди Дракана — драконарии — не прогнали или не закололи. Я хорошо знала, что Страшила — пес старый и что скоро придет его время. Но это было нечто другое. Он не просто околел. Кто-то или что-то убило его.

Матушка, смертельно бледная, сидела на земле, держа голову Страшилы на коленях, и снова и снова гладила его затылок, хотя почувствовать это он уже не мог.

— Зачем ему надо было оставаться на дворе? — крикнула я ей. — Почему он не остался в доме с нами?

Мама не ответила.

— Давин, сходи за Калланом! — велела она. — Возьми Кречета и скачи как можно быстрее!

Давин не стал возражать, а сразу же умчался верхом.

Лайка, поджав хвост, на неверных лапах подошла к Страшиле, обнюхала его и заскулила. Роза, обвив ее руками, зарылась лицом в черно-белую шерстку… Счастливая Роза, у нее по-прежнему есть собака, которую можно обнимать! Мелли с белым как мел личиком стояла, глядя на Страшилу. Она даже не заплакала. Может, она еще не понимала до конца, что пес мертв.

Я накачала насосом ведро воды и стала смывать кровь с серого бока Страшилы, сама не ведая, зачем я это делаю. Пожалуй, мне хотелось, чтобы он снова походил на самого себя. Однако же вместо этого только виднее стали его раны. Два длинных разреза вдоль бедер, да еще глубокая рана у самого сердца. Кто-то пырнул его ножом.

Нет! То не был «кто-то». То был он — тот самый чужак. Тот, что сказал: «Я девочке — отец».

— Матушка, кто он? Он мне отец?

— Не больше, чем змея — мать тем яйцам, которые откладывает, — вымолвила мать.

Это, пожалуй, означало «да»!

— А Давину? Мелли?

— Нет! Только тебе!

Только мне…

Только мой отец был змеей! Только мой!

Я смотрела на свои руки. Они были красны от холодной воды и крови. Потом я встала. Я не могла больше сидеть спокойно. Если я не пошевелюсь, то лопну, разорвусь.

— Дина! Оставайся здесь! — испуганно крикнула мать.

Но я не смогла. Я остановилась, лишь добежав до фруктового сада.

Давин был мне не родным братом, а сводным. И Мелли — не родной сестрой, а сводной. Это я могла бы понять и сама. Я всегда отличалась от них. Стоило только глянуть на себя в зеркало. Давин и Мелли были схожи с матерью, и у обоих были точь-в-точь такие же красивые гладкие рыже-каштановые волосы. Только мне одной достались непокорные черные ведьминские волосы! Только мне! Одной!

— Дина! — Мать последовала за мной. — Малышка, сокровище мое, вернись в дом! Не убегай, это опасно!

Я вся дрожала. Внезапно у меня так закружилась голова, что пришлось сесть на землю. Чахлые яблони казались совсем черными, а дневной свет ужасно белым.

— Как зовут его?

— Сецуан!

— Чудное имя!

— Он не здешний. Он родом из Кольмонте.

— Мы ведь тоже оттуда… Ты говорила… Семья Тонерре.

— Да, но… по-другому. Это долгая история. Самое важное не то, кто он есть, а что он есть. Знаешь, что такое чернокнижник?

— Что-то вроде колдуна, волшебника.

Мама покачала головой:

— Вообще-то нет. Ничуть не больше, чем Пробуждающая Совесть — ведьма!

— Тогда, значит, чернокнижник… он похож на Пробуждающую Совесть?

— И это не так. Пробуждающая Совесть видит правду и заставляет других видеть ее. Чернокнижник же поступает совсем наоборот. Он околпачивает людей, ослепляет их. Заставляет нас видеть то, чего нет, или не видеть то, что есть.

— Это он наслал туман?

— Возможно. Во всяком случае, туман ему помог. Ему легче внушить нам что-либо, если мы уже видели это раньше. Он очень опасен, Дина!

— Почему же ты выпустила к нему Страшилу?

— Потому что животных труднее обмануть, чем людей. А Страшила защитил нас. Это его заслуга, что мы остались сами собой, что Сецуан не смог одержать верх над нами. Но он вернется, Дина! Он попытается сделать это снова!

Мама села рядом со мной на траву и осторожно обняла меня. «Теперь мы обе промокнем», — подумала я, но подумала так, будто это относилось к кому-то другому.

— Нам нужно уехать, — добавила она.

Сначала я подумала, что ослышалась.

— Уехать? — осторожно переспросила я. — Куда? Надолго?

— Подальше отсюда! И, Дина, быть может… быть может, навсегда.

— Нет!

Она не могла это иметь в виду. Уехать еще раз! Ни в коем случае! Не теперь, когда все стало привычным, будничным. Мы посадили яблони. Мы построили дом. Ведь не можем же мы пуститься в путь, удрать только из-за него. Только потому, что он — чернокнижник.

— Я бежала от него еще до того, как ты родилась, — горестно произнесла мама. — Я едва могла защитить себя от него. Я не знала, как защитить своих детей!

— Ты имеешь в виду меня. Ведь только я ему нужна. Я — единственное змеиное отродье в семье.

— Дина! Не смей так говорить!

— Почему же? — горько вымолвила я. — Ведь это правда!

Я встала.

— Одного не понимаю… Я и вправду не понимаю, как ты могла родить от него дитя. Почему я вообще родилась на свет?

Мать открыла было рот, но я не дала ей времени ответить. Я ушла. Яблоневая ветвь задела мое плечо, и я нырнула вниз, чтобы не повредить нежные почки и бутоны. А потом внезапно подумала, что ведь это все равно. Если нам придется уехать, пожалуй, все равно, появятся ли когда-нибудь яблоки на этом дереве или нет. Я могла бы сломать целую ветку, если б захотела.

 

Отъезд

Каллан пытался отговорить маму… Здесь твоя семья среди друзей, Кенси-клан защитит Пробуждающую Совесть и ее детей. Но мать только качала головой и продолжала складывать вещи, которые следовало взять с собой. На дворе Давин копал могилу Страшиле.

— Пусть покоится там, где по-прежнему сможет следить за теми, кто приходит и уходит, — сказала мать. — Это ему больше всего пришлось бы по нраву!

— Если вы уедете, кто тогда защитит вас? — спросил Каллан, разжав и снова стиснув пальцы, будто хотел что-то схватить. — Малец подает надежды, но он еще больно юный. Мадама, это безумный поступок!

— Мне жаль, Каллан, но выбора у меня нет!

— Дай срок, я соберу дружину храбрых мужей и уж мы разделаемся с этим парнем!

— Меч и храбрые мужи бессильны против чернокнижника! — возразила мама. — Как можно сразить то, чего не видишь? А Сецуана видишь только тогда, когда он сам того пожелает!

Она не хотела никого слушать — ни Давина, ни меня, ни Розу и Мелли, ни Каллана, ни Мауди Кенси. Ни одной ночи не осмеливалась она ночевать под крышей Можжевелового Ягодника. Единственное, в чем смог убедить ее Каллан, — это переночевать у Мауди, чтобы тронуться в путь при дневном свете.

Заснуть мне было трудно. По другую сторону тонкой дощатой стены я слышала бормочущие голоса. То были мать и Мауди, Нико и Каллан. Они обсуждали разные планы.

Но не это заставляло меня бодрствовать. Стоило мне закрыть глаза, как я видела флейтиста, стоявшего в воде посреди озера, видела играющего на флейте, меж тем как вокруг него плясали туманы.

Назавтра, лишь только забрезжил серый рассвет, мы уложили последние вещи. Немногое уместилось в повозке, если вообразить, что это было все, что осталось нам в этом мире. Многое из того, что было сделано своими руками или куплено за последние два года, пришлось оставить.

На душе у меня было ужасно. Так печально, что приходится покинуть Можжевеловый Ягодник. А еще мне казалось, будто в этом была моя вина, так как спасались мы бегством от моего отца. Бывало раньше, когда я за что-то дулась на маму, я придумывала себе отца, который вдруг вынырнет откуда-то и увезет меня далеко-далеко. Само собой, он был очень добр. И еще он был силен и мужествен. А еще — он скакал на рослом красивом коне, а сам — в роскошном наряде, сплошь — бархат и шелк. И еще — он искал меня всю мою жизнь и был счастлив, что наконец-то я нашлась…

Так я мечтала, да. И вот, пожалуйста, получила в отцы Сецуана-чернокнижника…

На том месте, где Давин похоронил Страшилу, осталось бурое пятно свежераскопанной земли. У меня было желание положить на холмик цветок или что-то вроде этого, но зачем цветы Страшиле? Ему больше нравилось, когда чешут за ухом или угощают ломтиком колбасы. А этого я дать ему больше не могла. Я надеялась, что где-то есть небеса для собак, где Страшила бегал теперь повсюду, и вынюхивал самое заманчивое на всем свете, и рыл ямы, где хотел, и где ему каждый день доставались бы сахарные косточки. Если какой-то пес и заслужил такую жизнь, так это Страшила! Во всяком случае, он не заслужил того, что собственное семейство уезжало от него, пока он еще даже не остыл в своей могиле.

Я ненавидела Сецуана. Я чуть было не возненавидела и свою мать, ведь это она распорядилась, чтоб мы уехали.

— Дина! — позвала меня мама. Она уже сидела на облучке. — Пора!

На миг я прислонилась лбом к теплой шее Шелковой, и у меня не было ни малейшего желания садиться в седло и скакать прочь. Но ничего ни поделаешь. Давин уже сидел верхом на Кречете и ждал, а в повозку запрягли мышасто-серую кобылу, которую, как сказала Мауди, мы берем с собой, чтобы не запрягать Кречета в повозку.

— Дать тебе руку? — спросил Каллан.

Он хотел проводить нас, пока мы не покинем пределы Высокогорья. А может, еще дальше, этого он точно не сказал.

Я покачала головой. Ведь медлила я не потому, что не могла самостоятельно сесть на лошадь.

Нико и Местер Маунус пришли помочь нам с последними приготовлениями к отъезду и попрощаться. Теперь они, как обычно, бранились меж собой. Однако же, вместо того чтобы, по своему обыкновению, кричать, они почти шептались, а это было необычно и им несвойственно.

— У тебя есть долг! — тихо произнес Местер Маунус и покосился через плечо, чтобы увидеть — слышала ли его слова мама.

— Да, но это совсем не то, что ты думаешь. Она спасла мне жизнь!

— Тысячи человеческих жизней зависят от тебя! Это настоящее безумие, что ты сидишь здесь, в горах, и разводишь овец! Ты не вправе блуждать по городам и весям, словно какой-нибудь купчишка!

Нико, глубоко вздохнув, очень спокойно произнес:

— Можешь ругать меня сколько угодно, Местер! Я решился.

И, улыбнувшись, обнял своего наставника и легонько прижался губами к его гневно-нахмуренному, испещренному морщинами лбу.

Местер Маунус просто потерял дар речи.

— Ну, знаешь! Ну, это уж… — запинаясь, пробормотал он. А потом сбился и замолчал.

— Оставайся у Мауди, Местер! Или перебирайся в Можжевеловый Ягодник. Когда все это останется позади, я вернусь. Или пришлю весть. Обещаю!

Так что, когда мы уезжали из Дома Можжевеловый Ягодник, Нико сопровождал нас, а Местер Маунус остался.