Это было сухое холодное место. Здесь ничего не могло расти и никто не мог долго существовать. Не было ни солнца, ни дождя. Над нами светили холодные звезды, но они не давали никакой надежды. С каждым движением похожая на пепел серая пыль взвилась вверх и оседала на одежде, коже, забивалась в нос и рот.

– Это сюда попадаешь после смерти? – прошептала Никто, осторожно покашливая.

– Нет, – ответила я. – Это лишь долина Тлена. Сюда могут попасть и живые, только ненадолго.

– Но… что же тогда с Лией?

Я посмотрела, куда она показывала. В нескольких шагах от нас на земле лежало тело – обмякшее, изуродованное тело, в котором не было ни жизни, ни души.

– Лия!

В этом единственном слове, в этом имени слышалось столько отчаяния, что голос не мог принадлежать Бравите, хотя крик исходил из её рта. Сама Бравита от боли издала отрывистый звук, повалилась наземь и принялась судорожно извиваться в пыли. Кучка полудохлых пиявок – примерно сотня – упала с неё вниз и сдохла окончательно. А затем она заорала, завопила, как орут только рожающие женщины – я видела по телевизору, – не сдерживаясь, неконтролируемо, больше напоминая животных, чем людей. Она брыкалась и каталась по земле – и что-то дало трещину. Промелькнуло что-то блестящее, красно-жёлто-белое, на секунду показались кости, жир и кровь, а потом… появилось… нечто. На земле, усыпанной то ли пылью, то ли пеплом, больше не было одинокой фигуры. Их стало две. Пия вырвалась на свободу. Она поползла вперёд, к Лие, и прижала её к своей груди, сотрясаясь от рыданий.

У неё вновь появилось тело. Она на удивление походила на саму себя, может, только выглядела более измождённой и менее упитанной. Мы оказались свидетелями не того процесса, когда душа покидает тело, а обратного, противоположного – когда тело вырывается на свободу, оставив душу.

– Лия! – рыдала она. – Маленькая моя Лия! Вернись к маме!

Никаких признаков жизни в изуродованной плоти не появилось.

– Быть мёртвым можно по-разному, – пробормотала я себе под нос.

Оскар обратил ко мне резкий вопросительный взгляд, но мне не хотелось объяснять. Я подумала о тёте Исе и о её застывшем в безвременье колдовском круге. А я могла стоять, ходить и говорить, по крайней мере здесь, в долине Тлена, – но я ведь почувствовала, как остановилось моё сердце, и оно по-прежнему не билось. Лия же… она успела окончательно умереть до того, как мы здесь очутились, и, наверное, поэтому была просто неподвижным телом на руках горюющей матери.

А Бравита… стала теперь гораздо меньше, тоньше, казалась прозрачной и пустой как сброшенная змеиная кожа. Она лежала на земле, напоминая наскоро прикрытую груду костей, а её лицо… выглядело так, словно кто-то нарисовал его на полиэтиленовом пакете, а потом натянул этот пакет на голый череп. Однако она начала двигаться, и я поняла, что оно всё ещё там – яростное, алчное желание, заставлявшее её захватывать новые жизни в течение нескольких сотен лет.

– Встаньте в круг, – сказала я. – Сейчас – пока она снова не поднялась.

Во второй раз было легче. Все уже знали, что могут это сделать и понимали как – Никто и Оскар тоже. А может, легче было потому, что в этом месте «реальность» не была такой тяжёлой и плотной, как дома.

Круг, сотканный из нашей мощи, затрещал и ожил. Здесь его отсвет казался бледнее, виднелось меньше алых языков пламени, но больше голубовато-белых молний, однако это не делало его менее сильным. Бравита вновь оказалась окружена и поймана, и она это понимала. В её мёртвых глазах сверкнул гнев, но она ничего не сказала.

Изменилось и ещё кое-что. У дикой песни появился долгий-долгий отголосок, звук всё звучал и звучал, поэтому не нужно было всё время петь, чтобы мелодия не прекращалась.

– Пойдёмте, – сказала я между двумя долгими звуками.

– Куда? – спросил Оскар.

– Теперь нужно найти последний мост, – ответила я.

– А… нам хотя бы приблизительно известно, где он?

– Мне кажется, всё равно, в каком направлении двигаться, – сказала я. – Он появляется, когда люди к этому… готовы.

Мы двинулись вперёд, и Бравите пришлось следовать за нами. Не знаю, трудно ли ей было держаться на ногах, болели ли они, или она вот-вот могла развалиться на части. Вряд ли легко передвигаться на практически скелетообразных конечностях. Однако она остановила моё сердце – и, уж, наверное, не стоит ожидать сострадания от человека, у которого оно перестало биться.

– Ты сказала, живые здесь долго оставаться не могут, – произнесла Никто спустя некоторое время. – А как узнать, когда наступает это «долго»?

Хороший вопрос. Я была почти уверена, что ночь здесь никогда не закончится. Что-то непоколебимое было в этих звёздах, что-то неизменное в этой серой пыли. Мои глаза уже настолько привыкли к мертвенно-бледной полутьме, что я заметила: горизонт направлен не в ту сторону. Вместо того чтобы изгибаться книзу, ведь Земля представляет собой гигантский шар, он изгибался кверху, словно мы находились внутри шара. Мне вспомнились небольшие стеклянные шарики, внутри которых, если их потрясти, идёт снег. Это было именно такое место, только вместо снега здесь кружила пыль и не было уютных пластмассовых домиков и снеговиков.

Странное возникало чувство. Мы шли довольно долго – во всяком случае, по ощущениям, – не различая ничего вокруг вдоль этого неправильного горизонта. И всё-таки мы оказались там в один миг. Пыль заколыхалась и каскадами поднялась вверх, и перед нами возник очень высокий сводчатый мост. Мост из праха и пыли, сначала похожий на мираж без определённой формы, а затем такой же осязаемый, как кровь и плоть, камни и звёзды. Мы подошли к последнему мосту.

Черепообразное лицо Бравиты выглядело абсолютно мёртвым. Не чувствовалось никакого биения пульса, не сокращался, не расслаблялся ни один мускул, придавая лицу живое выражение и индивидуальность, без которых оно являлось просто маской.

– Ты вообще знаешь, что творишь, маленькая ведьма? – спросила она, на этот раз скорее устало, чем гневно.

– Да, – соврала я.

– Я могла бы изменить судьбу дикого мира.

– Я знаю. Но… ты была алчной и жестокой. И отняла слишком много жизней.

Она подняла голову, и холодный голубоватый свет звёзд осветил её мёртвые черты.

– Это я была алчной? – спросила она. – Я отняла слишком много жизней? Ты что, действительно настолько слепа, маленькая ведьма, что совсем не видишь: то, что брала я, – лишь песчинка в пустыне, по сравнению с тем количеством жизней, которые отнимают твои безмозглые, слепые соплеменники, даже не обращая на это внимания? Каждый день, каждый час дикий мир уменьшается, звери и птицы гибнут, целые виды вымирают. Твой маленький обезьяний друг скоро останется в полнейшем одиночестве. Рысь, которая встретилась тебе в ночь тринадцатилетия, – последняя представительница своего вида. И игривые малыши выдры тоже – о, ты, верно, думаешь, я не могла разглядеть, что происходит на территории, окружённой завесой? Я заимствовала твои глаза, маленькая ведьма, когда ты спала или этого не замечала. Бизон, пришедший к тебе в ночь тринадцатилетия… где его огромное стадо? Настоящую алчность ты обнаружишь у тех, кто убивает диких животных без разбору – не для того, чтобы кого-то съесть и выжить, а просто потому, что звери и растения служат помехой, или потому что их можно использовать, чтобы заполучить богатство, к которому так стремятся люди. И если ты позволишь им продолжать в том же духе, тогда вина за исчезновение дикого мира падёт на тебя.

Холодные звёзды безмолвно застыли на небе, а её слова проникли внутрь и упали там, где больше не билось моё сердце. Я ничего не могла ей возразить. В тот момент я даже не могла отыскать ту уверенность, которую чувствовала, когда говорила доктору Юли, что Бравита не есть решение. А что, если всё-таки она? Что, если дикому миру не хватает именно Бравиты Кровавой, что, если без неё он не выживет?

– Вот тебе мой наказ, – продолжила она. – Это даже не проклятие, мне совсем не нужно прибегать к магии крови или вкладывать в слова дикую силу, ибо все так и будет, хочу я этого или нет. Возвращайся назад к жизни – и знай, что отныне ответственность лежит на тебе. Каждый раз, когда из-за людской жадности погибают животные и умирают растения, ответственность лежит на тебе. И если ты ради их спасения не будешь сражаться, покуда держишься на ногах, до последнего вздоха и последней капли крови – значит, ты предала и их, и меня. Ибо тогда ты должна была позволить мне жить, чтобы я сделала всё лучше.

Я медленно покачала головой. Знала бы она… как бы мне хотелось всю оставшуюся жизнь сражаться за дикий мир – если бы эта жизнь у меня была.

– Это придётся сделать кому-то другому, – произнесла я бесцветным голосом. Я опустила руки, погасив свечение колдовского круга, и схватила костлявые пальцы Бравиты. – Пойдём, Бравита. Пора тебе вернуться домой!

Я поставила ногу на первый камень моста.

– Ты? – спросила она, пытаясь высвободить руку. – Перевести меня через мост хочешь ты?! И речи быть не может. Так легко ты от ответственности не отделаешься!

Но вырваться она не смогла. Мне кажется, дело тут было не в моей силе, а в могуществе моста. Мне даже не нужно было особенно стараться, чтобы удержать её, мы оказались словно прикованы друг к другу невидимыми цепями.

– Клара! Что ты такое делаешь?! – воскликнул Оскар. – Ты же не можешь просто пойти дальше без нас!

– Если ты перейдёшь этот мост, ты не вернёшься назад! – запротестовала Кахла.

– Нельзя этого делать, – сказала Никто. – Ты мой друг и… и… если кому-то нужно перейти через этот мост, то лучше мне!

Аркус просто не отводил от меня своих больших печальных глаз. Котёнок тоже ничего не говорил, в смысле, по-настоящему. Он лишь прыгнул мне на плечо, давая понять, что если я куда-то собираюсь, то он пойдёт со мной.

Я покачала головой.

– Нет, котик, так не пойдёт, – сказала я. – Ты должен вернуться с остальными и прожить свои девять кошачьих жизней.

Он откинул голову назад и издал жалобный кошачий крик, который всё продолжался и продолжался, глубоко ранив мне душу. Когда я сняла Котёнка с плеча свободной рукой, он весь обмяк, словно тряпочный, совсем не сопротивляясь, но и не помогая.

«С тобой!» – вновь попросил он.

– Нет. – Я осторожно пересадила его Оскару на руки. – Позаботься о нём.

У Оскара был такой вид, будто я двинула его по голове молотком для отбивания мяса.

– Ты же это несерьёзно, правда? – сказал он. – Ты же не можешь просто… пойти с ней… и… умереть?!

– У меня нет выбора, – ответила я. – Когда Бравита попала в меня, моё сердце перестало биться. За всё это время, что мы были здесь, в долине Тлена, я не почувствовала ни одного удара. Я почти уверена, что уже умерла. Если я возьму с собой Бравиту, значит… я, по крайней мере, хоть что-то сделала.

Его лицо стало каменным и безутешным, и я попыталась подыскать какие-нибудь слова, чтобы хоть как-то помочь.

– Быть… мёртвым можно по-разному, – сказала я, надеясь, что никогда не стану такой, как Бравита. – Возможно, мы всё-таки увидимся… где-нибудь.

Сама я в это не верила. Я не знала, что находится по другую сторону моста, но сразу становилось понятно, что здесь только «одностороннее движение», даже без всякой светящейся таблички. Отсюда пути назад не было. Я больше никогда не увижу ни маму, ни папу. Никогда не стану умелой и взрослой дикой ведьмой, которая пытается спасти дикий мир. И ещё… я никогда не выясню, люблю ли я Оскара как парня или просто как друга.

Стало трудно. Если я так и буду стоять, то вообще не смогу это сделать.

– Пойдём, Бравита!

Я дёрнула руку, которую держала в своей, и Бравита не смогла остаться на месте. Мы двинулись вперёд по мосту.