Стихотворения

Кобылинский Лев Львович

Иммортели

 

 

Поль Верлен

 

Когда я познакомился с Полем Верленом, мы оба едва достигли 20-летнего возраста, мы оба были молоды и впервые поверили друг другу наши сокровенные чувства, прочли наши первые стихи. Даже сейчас я живо вижу перед собой наши лица, братски склоненные над одной и той же страницей; я переживаю вновь со всей горячностью наши первые восторги, восхищенья и призываю наши прежние грезы. Мы оба были — дети и доверчиво шли навстречу будущему.

Бедный П. Верлен не приобрел житейского опыта, этого холодного спутника на жизненном пути, который грубо берет нас за руку и ведет за собой среди терний!..

Да, Верлен навсегда остался ребенком. Нужно ли горевать от этом? Нет… слишком уж трудно быть в одно и то же время и человеком, и мудрецом; невозможно из боязни упасть не выходить на широкий путь свободной фантазии, не позволять себе срывать розы наслаждения, боясь ее шипов, не касаться крыльев бабочки-желанья, боясь, чтобы она не распалась от прикосновенья руки.

Гораздо счастливее дитя, которое, не избегнув страшных падений, снова встает, заливаясь громкими слезами, но тотчас же забывает обо всем случившемся и снова утешается, смотря на жизнь и природу своими широко раскрытыми от восторга глазами, еще полными слез.

Счастлив поэт, подобно нашему бедному другу, навек сохранивший свою детскую душу, всю свежесть чувства и бессознательную потребность ласки: тот, кто грешит без извращенности, кто горько раскаивается и умеет чисто любить. кто верит в Бога и молится Ему с кротостью в мрачные минуты, кто чистосердечно выказывает все, что думает, и со смешной, но милой неловкостью открывает все свои помыслы, да, тот счастлив!

Счастлив поэт, еще раз повторяю это, столько выстрадавший от болезней его хрупкого тела и испытаний, посланных его скорбному духу… Увы!.. он был — ребенком и поэтому был беззащитен; жизнь постоянно жестоко оскорбляла его.

Но страданье — дань, которую платит каждый гений, а Верлен принадлежал к ним, ибо имя его пробуждает представление о совершенно новой поэзии; в области французской литературы Верлен совершил целые открытия.

Да… Верлен создал свою собственную поэзию, наивную и тонкую, сотканную из оттенков, вызывающую самые нежные волнения чувств, ускользающую и неверную, как эхо; в то же время его поэзия — естественна, живительна, как источник, пожалуй, даже народна; в ней свободные, смелые и отрывистые размеры сливаются в общую сладостную гармонию; в ней искусные строфы кружатся и звучат, словно веселые хороводы детей; в ней стихи, не переставая быть совершенными стихами, незаметным образом превращаются в чистую музыку. Его поэзия — неподражаема, она вытекает из глубины сердца, в ней сочетались все страсти поэта, все его ошибки и раскаянья, вся нежность его души с ее грезами, с ее наивной чистотой и потрясениями.

Такие произведения не умирают; я смело заявляю, что многие юные товарищи Поля Верлена, так долго потевшие над своими произведениями, охотно пожертвовали бы довольством и пустым успехом их счастливой жизни и согласились бы перебиваться изо дня на день, голодая и не зная, куда приютиться, подобно «бедному Лелиану», если бы они были уверены, что хотя некоторые их страницы будут так же бессмертны, и что на их могиле расцветет лавр.

Да, произведения Поля Верлена будут жить вечно!..

Пусть погибнут его жалкие останки, для них мы молим вместе с христианской церковью покоя, вечного покоя!..

Бедный, славный поэт, ты, подобно шумящей листве, больше вздыхал при жизни, чем пел. Я никогда не забуду тебя, мой несчастный друг!

Ты звал меня в предсмертной агонии, но я, увы, пришел к тебе слишком поздно!.. Но близок час, когда я откликнусь на твой призыв!

Я знаю, наши души всегда надеялись и верили, что их посетит мир и озарит свет, и все будет отпущено… — (ибо только лицемерие называет себя безгрешным)!..

Тогда мы узрим наш Идеал во всем его совершенстве, тогда я позову тебя, и ты ответишь мне, — «я здесь»!..

Фр. Коппе.

 

Евгению Каррьеру

Посвященье

Ты знаешь, мудрецы с издавних пор мечтали,

(Хотя задача их разрешена едва ли!)

На языке небес прочесть судьбу людей

И связь у каждого найти с звездой своей,

Насмешки злобные в ответ им раздавались,

Хоть часто те смешны бывали, кто смеялись!..

Но тайна страшная пленила разум мой,

Я знаю, кто рожден под вещею звездой

Сатурна желтого, столь чтимого волхвами,

Тому Судьба грозит несчетными скорбями:

Смутится дух его тревожною мечтой,

Бессильный разум в нем замолкнет пред судьбой,

И ядовитою, горячею волною

Польется кровь его кипящею струею:

Тоскуя, отлетит на небо Идеал,

И повелит Судьба, чтоб вечно он страдал,

Чтоб даже умер он, терзаясь бесконечно,

(Ведь можно допустить, что здесь ничто не вечно),

Тому влияньем чар от века предрекла

Увы, всю жизнь Судьба безжалостна и зла.

 

«Уже бледнеет мгла… встает заря, сияя…»

Уже бледнеет мгла… встает заря, сияя, Опять забытая надежда с вышины Порхнула, робкому призыву отвечая, И снова ожили все радужные сны… Забыто все теперь, — раздумье и тревога, Кошмары страшные и черные мечты!.. Где взор насмешливый, уста, что сжаты строго, Где мудрость — спутница сердечной пустоты?!. Опять остыл мой гнев, повисла длань без бою, В душе — прощение злодеям и глупцам, Я не тревожу грудь отмщеньем и враждою, Я не ищу в вине забвения мечтам!.. Зову тебя, явись в отрадное мгновенье, Бездонной ночи тьму любовью освети, С небесной ласкою, с улыбкой всепрощенья Вновь о бессмертии и счастьи возвести! Пусть свет очей твоих волшебно вновь заблещет И вдаль меня влечет, пусть вновь рука с рукой Мы вместе шествуем, пусть дух не затрепещет, Что прегражден наш путь скалистою грядой! Прямой дорогою спокойно и свободно Мы устремимся в путь, и всемогущий Рок Мне силу ниспошлет, чтоб в битве благородной Я, полный радости, принять участье мог!.. А если нам долга покажется дорога, Я песней нежною усталость разгоню, И вновь развеется душевная тревога. И вновь очнемся мы в безоблачном раю!

 

«Звезда зари еще мерцает…»

Звезда зари еще мерцает Среди туманных облаков,   И к нам напев перепелов   Из чащи тмина долетает… Взгляни, подруга, на поэта — В его очах любовь блеснет!..   Купаясь в чистых волнах света,   На небе жавронок поет. Пусть милый, чистый взор утонет В лучах лазури голубой!..   В полях веселою толпой   Густая рожь головки клонит. Пусть мысль моя парит свободно. Блеснув в далеких небесах!..   Вокруг алмаз росы холодной   Дрожит на травах и цветах. Во власти призрачных теней Еще ты спишь, дитя родное!..   Проснись!.. уже в венце лучей   Встает светило золотое!..

 

Чудо

Ее манила даль, она клялась пред нами По лону вод морских направить легкий путь, Крылатым ветерком прочь от земли порхнуть,— И мы пошли за ней послушными стопами. Сияли небеса, горячее светило Играло золотом в волнах ее кудрей, Послушною толпой мы тихо шли за ней, И волны пенились вокруг с возросшей силой, И, крылья распластав, носился вкруг, мелькая, Крикливых чаек рой; качаясь вдалеке, Белели паруса, и, ветви простирая, Вкруг вереск трепетал на высохшем песке… И стали мы, она веселыми очами Нас всех окинула (чуть трепетала грудь),— И вдруг по лону вод бесстрашными стопами С челом приподнятым направила свой путь.

 

«Над лесом бледная луна…»

Над лесом бледная луна Плывет, сиянье проливая, Из каждой ветви, замирая, Несется песня, чуть слышна… — О дорогая, дорогая!.. В зеркальном лоне сонный пруд Колышет черный обрис ивы, И ветра позднего порывы О чем-то стонут и поют… О час мечтаний молчаливый!.. И мнится, тишина святая, С небес с их радужной звездой В наш мир невидимо слетая, Царит над спящею землей… О час покоя неземной!..

 

«Я жду… и в летний день светило…»

Я жду… и в летний день светило, Как сердце, радостно блеснет, И красота подруги милой Еще роскошней расцветет… Я жду… и полог неба яркий Струями складок задрожит, Любовь и радость лаской жаркой Чело влюбленных осенит… Я жду… и вот в вечерний час Повеет вновь прохладой сладкой.— И звезды первые украдкой, Как молодых, поздравят нас!..

 

«Камин мерцающий, от лампы свет ленивый…»

Камин мерцающий, от лампы свет ленивый, Чело склоненное под думой молчаливой. Закрытые тома, шум, смех, вечерний чай И в глубине очей прекрасных светлый рай!.. Истома легкая и радость ожиданья… — И в тишине ночной восторги и лобзанья!.. О милый, нежный сон, повсюду ты со мной, Пусть мимо дни ползут, ты верный спутник мой!.

 

«За окном, словно в рамке картины…»

За окном, словно в рамке картины, Убегают холмы и равнины, Мчатся реки, поля и леса И лазури небес полоса… Все кружится, гремит, исчезает, В шумном вихре назад улетает; Словно росчерк мудреный в окне, Телеграф извился в стороне… Запах угля, пары водяные; Потрясая оковы стальные, Где-то сонм великанов гремит, Где-то филин зловеще свистит!.. Но спокоен я в это мгновенье,— Предо мной тихо реет виденье, Слышу шепот я ласковых слов, Снова полон я радужных снов… Пусть же мимо вихрь бурный несется, Сердце радостью тихою бьется!

 

«Дерев задумчивых в воде трепещут тени…»

Дерев задумчивых в воде трепещут тени И исчезают, словно дым… Воркуют голуби в развесистой их сени Напевом жалостно-глухим… Поведай мне, о странник бесприютный, В душе твоей туман, дождя струи, На дне ее, как здесь, под влагой мутной, Не плачут ли мечты погибшие твои?!.

 

Жига

Милый взор твоих очей Ярче звезд во тьме ночей, В нем — судьба души моей! Ну так что ж, танцуй со мной! Пусть твой гордый, хладный взор Сердцу — смертный приговор, Чужд душе моей укор! Ну так что ж, танцуй со мной! Пусть любовь моя — мечта, Я люблю твои уста, В них цветет лишь красота! Ну так что ж, танцуй со мной! Вечно в памяти моей Речи прежних, лучших дней… Этот сон, — всего милей! Ну так что ж, танцуй со мной!

 

Брюссель

Зеленые, мутные воды, Вдруг лампы мигающий свет Прольется на холмы, на всходы, Но всюду осенней природы Рисуется мне силуэт, Стыдливо краснеют овражки Крупинками золота вкруг, На ветках чирикают пташки… Беспомощный, жалостный звук!. Мне грустно… И призрак осенний И птичек напев в тишине Забытые, милые тени Опять воскрешает во мне!

 

Из «Забытых арий»

I.

В этих звуках встают предо мной Дорогих голосов очертанья. И любовь в переливах рыданья Снова светит мне бледной зарей. Снова сердце волнуют мечтанья, Словно очи — мерцающий свет; Отовсюду, полны замиранья, Шлют мне лиры стозвучный привет… Я хочу умереть одиноким, Но с любовью в душе умереть! С этим взмахом качелей высоким От земли далеко улететь!

II.

День угасал в лучах пурпурных трепетаний, Пианино нежные персты лобзало ей, И, полный горестных, последних замираний, Кружился сладостный напев старинных дней И плакал и дрожал, и все нежней, нежней Его лелеяла волна благоуханий… Я узнавал тебя, родная колыбель, Скажи, мой дух больной медлительно качая, Ты к неизвестному его влечешь?.. Ужель?!. Куда, куда напев унылый, как свирель. Меня зовет, манит и льется, замирая, В окно, где садик мой поблекнул, увядая!

 

Втихомолку

Под сенью ласковых ветвей Едва заметное мерцанье… Пускай глубокое молчанье Царит одно в душе твоей!.. Пускай в душе огонь зажжется, И сладкая истома вмиг Под кровом сосен вековых В сердцах любовных разольется! Пусть, вежды томные смежив И сердце к сердцу прижимая, Уснет подруга молодая, О всем на свете позабыв! Пусть взор поникнет, освеженный Живым дыханьем ветерка, Следя, как желтые газоны Вокруг колышутся слегка!.. Когда же вечер, торжествуя, С дубов чернеющих спадет, Как сердце бедное тоскуя, Нам песню соловей споет.

 

Грустная беседа

В заброшенном парке, в продрогшей аллее Мелькают две тени, во мраке чернея… Трепещут их губы, безжизнен их взор, Чуть слышен отрывистый их разговор. В заброшенном парке, в продрогшей аллее Два призрака скорбных мелькают, чернея… «Ты помнишь ли наши восторги святые?» — «Зачем воскрешать нам мечтанья былые!..» «Трепещет ли грудь твоя страстно в ответ Названиям милым, как прежде?» «О, нет!» «Бессмертен блаженный тот миг, как припали Мы жадно устами друг к другу?» «Едва ли!» «И ясное небо, и поле, и лес?» — «Увяли надежды под мраком небес!..» Так грустно в аллее несется их ропот, Внимает лишь ночь их отрывистый шепот.

 

Сплин

В куртинах горели пунцовые розы, Плющ черный повис пеленой!.. Замри!.. пролетели веселые грезы, Мечтаний несбывшихся рой!.. Был воздух так чист и прозрачен, и нежен, Так сладко — лобзание дня, И синего моря покой безмятежен! Я думал, — ты бросишь меня!.. Томит меня запах дерев ароматных, И душу измучил мою Простор деревень и полей необъятных!.. Тебя же, как прежде, люблю!

 

Задушевная мечта

Как неразлучное навеки сновиденье, Твой образ сладостный живет в душе моей, Все тот же светлый лик, но в нем мечтой своей Я каждый миг ловлю иное выраженье!.. Увы, тебе одной доступно разрешенье Всех тайн моей души, закрытой для людей, Тебе одной дано в часы тоски моей Омыть мое чело слезами сожаленья… Кто ты? прекрасна ль ты, как ангел белокурый, Темней ли полночи волна твоих кудрей? Но имя милое твое поет нежней, Чем имена друзей, сраженных жизнью хмурой; Твой голосок звучней, чем их привет прощальный. Как изваяний взор, поник твой взор печальный!

 

Раковины

Я пестрых раковин причудливый узор Люблю по целым дням рассматривать прилежно: В них прелесть новую всегда находит взор… В безмолвном гроте, там, где я любил так нежно, Так много раковин… Вот пурпур на одной, То — кровь горячая души моей мятежной, Что вспыхнула и страсть зажгла в душе другой!.. А эта — так бледна, так смотрит грустно, томно, Что разом вспомнил я печальный облик твой, Когда рассердишься порой на взгляд нескромный!.. А эта так мила, нежнее я б назвал Одно твое ушко, здесь в стороне укромной Как будто шейки сгиб… но вдруг я задрожал!..

 

Пантомима

Пьеро не похож на Клитандра, Да мало он тужит о том,— Пьеро занялся пирогом… Тоскует и плачет Кассандра О бедном племяннике, — он Как слышно, совсем разорен… Смотри, Арлекин строит мину, Он хочет украсть Коломбину… Что, ловко? Каков пируэт?!. Сидит Коломбина в смущенье, И сладко ей сердца волненье И чуткого сердца ответ.

 

При лунном свете

Твоя душа — изысканный пейзаж, Веселых маек толпою оживленный!.. Звон лютни… пляски шум неугомонный… Не верю вам, как смех обманчив ваш! Опять звучат, гремят под говор струнный Слова — «победа, счастье и любовь!..» Обман, обман!.. я вам не верю вновь,— И песнь моя дрожит, как отблеск лунный!.. Лучи луны скользят так монотонно, В ветвях дерев затих пернатых рой, Меж гордых мраморов колонной оживленной Растет фонтан шумящею струей!

 

Женщине

Тебе стихи мои, сравниться ль их красе С очами милыми, с их чудной красотою, Где грезы сладкие смеются, где порою Печалью дышит все в алмазной их росе!.. Твоей душе святой мои созданья все Готов я посвятить восторженной душою!.. Но горе мне! Кошмар растет передо мною, Как стая злых волков средь леса… Быть грозе!. Вся жизнь обагрена кровавою струёй!.. О, вопль души моей, как жалок пред тобой Плач прародителей, их ропот безутешный, Когда был меч простерт над их четою грешной! Пред этим воплем вся печаль твоя — Касатки резвые в день ясный сентября!

 

«Валторны унылое пенье…»

Валторны унылое пенье, Как плач сиротливой души, В лесной замирает глуши, И ветер затих в утомленье; Мне чудится голос тоскливый Волчицы вечерней порой, В тот час, когда солнце, лениво Склоняясь, спешит на покой, Томя нас своей красотой… Снежинок причудливый рой Кровавый закат провожает, И снова Природа мечтой Заводит беседу с душой, А поздняя осень рыдает!

 

Сафо

С очами впалыми, дрожащими грудями, Скитаясь по пескам в порыве злых страстей, Она стремится прочь от мира и людей, Голодная волчица, со слезами Она рвет волосы безумно и с тоской Фаона милого зовет своей мечтой; Пред ней проносятся в последнее мгновенье Вновь вереницею те светлые года. Когда ее любви звучали песнопенья, В мечтаньях чистых дев оставшись навсегда… Там, где кипящих волн взметнулася гряда, Она исчезла вдруг; над ней, как привиденье, Селены бледный лик встает, огнем отмщенья Вокруг зажглася черная вода.

 

Сонеты к Спасителю

 

 

«И молвил мне Господь: Ты зришь перед собой…»

И молвил мне Господь: «Ты зришь перед собой Кровь на груди Моей и сталью бок пронзенный, И длани, вашими грехами отягченны, И ноги, чистою омытые слезой… Вот гвозди, вот сосуд: вот крест перед тобой, Все говорит тебе, чтоб сердцем сокрушенный Мою святую плоть и кровь из всей вселенной, Мой глас и Мой закон ты возлюбил душой. О брат возлюбленный и сын, не Я ль сгорал К твоим страданиям любовью бесконечной, Не Я ль твою тоску и слезы разделял, Не для тебя ль свершил Я подвиг Свой предвечный?!. Зачем же ищешь ты Меня с тревогой вновь, Приди, Я здесь с тобой, прощенье и любовь!»

 

«Увы, исполненный тревожного сомненья…»

Увы, исполненный тревожного сомненья, Напрасно я ищу Тебя, о Мой Господь, Бессильно пред Тобой моя простерта плоть… О, Ты, огонь любви, залог успокоенья! Склонись к моей мольбе, в порывах исступленья Мой дух ползет, как червь, не в силах побороть Тревоги тайные, позорные сомненья, Чтоб пасть с молитвою пред Тобой, Господь! Давно, давно Тебя повсюду ищет взор, Молю, да тень твоя прикроет мой позор, А Ты горишь лучом любви преображенным, Ты — гармонический и сладостный каскад, Ты страшен нам. в свои проклятия влюбленным, В ком грешный поцелуй туманит ясный взгляд.

 

«О, возлюби меня — всемирное лобзанье…»

О, возлюби меня — всемирное лобзанье, Я — твой смущенный взор и гордые уста, Твоя больная плоть, твоей души страданье, Я вечный Бог, дерзай и возлюби Христа! Как серны робкий бег — твоей души исканье, Моей любви тебе доступна ль высота, Она умчит твой дух в те горние места, Где золотит хребты небесное сиянье… Безоблачная ночь!.. дрожащих звезд мирьяды И кроткий лик луны, то — свет моих очей, Там ложе светлое полно моей отрады Среди дымящихся туманами полей… Я свой завет любви пред вами возвещаю, Я, всемогущий бог, твоей любви алкаю!

 

«Тебя любить, Господь, я не могу, не смею…»

Тебя любить, Господь, я не могу, не смею, Душа погибшая трепещет пред Тобой, Как роза, дышишь Ты святою чистотой, Любви дыхание над головой Твоею!.. Ты — праведных сердца, Ты — ревностью своею Израиль спас, нас всех Спаситель Ты благой!.. Как над цветком, едва раскрывшим венчик свой. Ты над невинностью порхаешь, тихо рея… А я — презренный трус с напыщенной душой. И с ранних лет со злом сроднился разум мой И осязание, и вкус, и слух, и взоры, Надежды все мои и совести укоры, Пылают лишь огнем безумства и страстей, И до сих пор Адам живет в душе моей!..

 

«Любить Меня — твоя обязанность святая!..»

Любить Меня — твоя обязанность святая! Я — новый твой Адам, преображу тебя… Твой Рим, Париж, Содом и Спарта вся твоя — Среди немых громад развалина простая!.. Плоть похотливую сожжет любовь Моя. Как пламя чистое и вкруг, благоухая, Развеет прах, Моя любовь — вода живая. Что чистою струей омоет вновь тебя… Моя любовь — свята, и вновь чудесной силой Она воздвигнет крест, где прежде Я страдал, И обратится вновь ко Мне душа больная!.. О возлюби Меня, чтоб мрак ночной пропал, Пусть вспыхнет грешный дух любовию святою, Ты одинок, но Я всегда, везде с тобою!

 

«Увы, напрасно я стремлюсь к Тебе душою…»

Увы, напрасно я стремлюсь к Тебе душою, Уныние и страх мне душу леденит… Что делать?.. Кто мои сомненья разрешит? Путь добродетели закрыт передо мною!.. Потрясся свод небес… вотще своей мечтою Я в небеса стремлюсь, — мой дух не усыпит Покров небес; и, пусть вокруг эфир разлит. Я к небесам пути не вижу пред собою. Простри, о Боже, длань, дай сил вперед идти И выю разогнуть, забыв изнеможенье, И укрепи мой дух на горестном пути… Но недоступно мне святое посвященье, И на груди твоей отраду и покой Я не найду, прильнув усталой головой…

 

«О сын Мой, позабудь постыдные сомненья…»

О сын Мой, позабудь постыдные сомненья, Когда Мою любовь ты хочешь заслужить,— Как Пчелка в лилии спешит себя укрыть, Спеши в Мой храм. и там познаешь утешенье! Спеши поведать Мне без страха и смущенья В сердечной простоте, в чем мог ты грешен быть, Не бойся, не стремись напрасно утаить От уха чуткого былые прегрешенья… Букет раскаянья подай, сын верный Мой; Со Мною трапезу простую разделяя, Ты узришь Ангела в восторге пред собой И, верь Мне, сладостный напиток Мой вкушая; Ты, полный радости, добра и новых сил, Познаешь, что в союз с Бессмертием вступил.

 

«И таинство любви всем сердцем обожая…»

И таинство любви всем сердцем обожая. Познай, чрез нее вновь становлюся Я Тобою, бедный сын, Я — разум, плоть твоя!.. Вернись, вернись в Мой дом и, жажду утоляя, Вкушай Мое вино и, хлеб Мой преломляя, Познай, что без него в сем мире жить нельзя, Прости, чтоб Мой Отец благой и Мать Моя, Когда средь зол мирских падешь, изнемогая, Дух укрепили твой, чтоб отдал ты врагам, Как агнец, шерсть свою, и, как младенец нежный, Облекся в чистый лен и стал подобен сам Тому, кто в век Петра, в век Ирода мятежный, Как ты страдал, как ты избит, истерзан был И смерть позорную преступника вкусил!

 

«Я награжу твое усердие и рвенье…»

Я награжу твое усердие и рвенье, О знай, в них — радости и счастия залог, Невыразимое в них скрыто наслажденье,— Душевный мир, любовь; чтоб вновь ты верить мог, Ты Тайной вечери познаешь откровенье, И, от сомнения гнетущего далек, Когда скользит луна, когда небес чертог Внимает в тишине горячее моленье. Из чаши вечной той вкушая и молясь, Ты будешь всей душой просить себе успенья, Чтоб музыка с небес нежданно раздалась, И совершилося вдруг чудо воскресенья, Проси восторженных порывов, чтобы вновь Ты слиться мог со Мной, познать Мою любовь!

 

«О Боже, что со мной? Увы, я весь в слезах…»

О Боже, что со мной? Увы, я весь в слезах, В моей душе восторг, в моей душе страданье, Ужель в добре и зле — одно очарованье, Я плачу, я смеюсь, исчезнул в сердце страх, Я слышу трубный глас на вражеских полях, Призыв к оружию, и, полный ликованья, Сонм белых ангелов и голубых в сиянье Несется предо мной на радостных крылах… Ты, Боже. милосерд, я шлю Тебе молитвы, Но страшно думать мне, что пылкою душой Я приобщусь к Тебе в пылу жестокой битвы, И вновь робею я, и дух трепещет мой, Надежды робкие мне снова изменяют, И вновь уста мои молитву повторяют!..

* * *

«Ты прав, мой бедный сын, да будет мир с тобой!..»

 

Жорж Роденбах

 

 

«Поблекнул скучный день, печально угасая…»

Поблекнул скучный день, печально угасая, Вечерний колокол к молитве нас зовет, Увы, она одна теперь, благоухая, Отраду Господу в печали подает! Храм полон тихим сном, и своды тьмой объяты, Вещает звон, что час молений настает,— Мы шествуем, глаза сомкнуты, руки сжаты, Так лебеди скользят по мертвой глади вод… Вкруг покрывала дев… как их свечей мерцанье, Их души чистыми восторгами горят!.. Вот пастырь предо мной проходит в одеянье, Так шествует Господь чрез дев невинных сад!

 

Зимний сад

Когда луна прольет с небес свой свет стыдливый, И в шкурах тигровых замрет шаг боязливый, Среди хрустальных стен теплицы голубой Вдруг вырастет, журча, фонтан воды живой, И снова упадет с рыданием печальным В бассейн, что мирно спит под пологом зеркальным… Так тщетно рвется он, стремясь в тоске бесплодной Напечатлеть луне свой поцелуй холодный!..

 

Фонтаны

I.

Из мертвой глади вод недвижного бассейна, Как призрак, встал фонтан, журча благоговейно, Он, как букет, мольбы возносит небесам… Вокруг молчание, природа спит, как храм; Как страстные уста, сливаясь в миг мятежный, Едва дрожит листок, к листку прижавшись, нежный… Фонтан, рыдающий один в тиши ночной, К далеким небесам полет направил свой, Он презрел скромную судьбу сестер покорных, Смиренных чайных роз, в стремлениях упорных, Он презрел с пологом зеркальным пруд родной, Дыханьем ветерка чуть зыблемый покой. Стремясь в простор небес, он жаждет горделиво. Как купол радужный играя прихотливо, Преооразиться в храм… Напрасные мечты! Он снова падает на землю с высоты. Напрасно рвется он в простор, гордец мятежный, Взлелеять в небесах лилеи венчик нежный… Тоска по родине его влечет к борьбе, И манят небеса свободный дух к себе!.. Увы! зачем отверг он жребий роз отрадный, Они так счастливы, их нежит сон прохладный!.. Нет! ты иной в душе взлелеял идеал, Недостижимого ты, мученик, алкал — И пыль разбитых струй роняешь без надежды, Как на могильные плиты края одежды!

II.

Как лист воздушных пальм, прозрачною стеной В теплице высится фонтанов целый строй, И каждый рвется ввысь, в простор лететь желая, Лазури поцелуй воздушный посылая!.. Когда же тени вкруг вечерние падут, В газонах им готов и отдых, и приют, Они прервут полет, спокойно засыпая,— Так меркнет лампы свет, печально угасая.

III.

Устремляясь в лазурь, ниспадают Друг на друга фонтана струи, Он, как юноша нежный ласкает Золотистые кудри свои. В упоеньи любуясь собою, Он глядится в бассейн, как Нарцисс. И игривой, волнистой струею Пышно кудри его завились, И звенит его смех серебристый, Он, готовясь к полету, дрожит, И за влагой прохладной и чистой Вновь струя свежей влаги бежит, И ликует фонтан в упоеньи, Что высоко сумел он взлететь, А потом, как прозрачная сеть, Вдруг повиснет в свободном движеньи, То, смеясь, как Нарцисс молодой, Будто складки одежды воздушной, Разбросает поток струевой И, желаниям легким послушный, Засияет своей наготой.

IV.

Фонтаны кружатся, как будто веретена. То нежный шелк прядут незримые персты, Меж тем заботливо с немого небосклона Луна склоняется в сияньи красоты… Фонтаны нежный шелк без устали мотают И морщат, и опять так нежно расправляют, То в пряди соберут вокруг веретена… О, пряха нежных струй, печальная луна! Ты нить тончайшую свиваешь, развиваешь, И кажется, не шелк. а легкий фимиам Прясть суждено твоим невидимым перстам… Ты колокольный звон мечтательно мотаешь Средь чуткой тишины вокруг веретена, О, пряха нежных струй, печальная луна!.. В фонтанах каждый миг иное отраженье Находят небеса, в них каждое мгновенье Иной играет луч, и, восхищая взор, В них призма вечная сменяет свой узор. Фонтаны кружатся, как будто веретена, Свивая радугу, царицу небосклона… О, пряха нежных струй, печальная луна! С небес внимательный и грустный взор склоняя И за работою фонтанов наблюдая, С очами тихими, спокойна и ясна, Вся в белом, ты прядешь с заботою унылой Увы! волну кудрей над раннею могилой, О, пряха нежных струй, печальная луна!..

V.

В вечерней мгле фонтан, колеблясь как копье, Струи бесцветные в заснувший парк бросает… Вокруг молчание, покой и забытье… На белый мрамор тень от сосен упадает, Вдали запел петух… и вновь затихло все!.. Ступая в тишине предательской стопою, Иуда окропил вокруг газон слезою… Вокруг печалью все объято неземной!.. Крестясь, прохожий крест собой напоминает, И возмущенный пруд под бледною луной, Как ваза горести, во мгле ночной вскипает. Луна средь тишины, как рана, кровь струит И красным отсветом потоки багрянит; Тому виной — фонтан, и, кровью истекая, Пронзила грудь свою красавица ночная!

VI.

Курятся облака, померкнул блеск лазури, Но сад души моей цветет еще сильней, Еще роскошней он среди дыханья бури, Но пусть он исцелял мой дух во дни скорбей, В нем распускается цикута с белладонной… Вот в нем забил фонтан струею оживленной. Как птичка красная, в нем молния блестит, За ней рой острых стрел, преследуя, летит… — Увы, ее уж нет, умчалась прочь высоко, Напрасно рвется вверх фонтан в тоске глубокой К божественной мечте лететь — напрасный труд, И стрелы снова вниз в бессильи упадут!

 

«Как запах ладана, в соборе воскресенье…»

Как запах ладана, в соборе воскресенье Мне сладостно порой сопрано нежных пенье, Как дорог мне пронзительный их звук, Он, как соломинка, и тонок, и упруг, Он складки стихарей собой напоминает, Он дух печальный мой и нежит, и ласкает!.. Вот прозвучал орган раскатом громовым И смолкнул… вот опять сопрано раздается, Средь чуткой тишины струей прохладной льется И рассыпается столбом воды живым… Тогда торжественный орган свой бархат черный Волнами звучными вновь развернет проворно, Но гимн под сводами по-прежнему звучит, Органа мощный вопль его не заглушит… Напев молитвенный, как блеск свечей, мерцает, Как перышко в волнах курений улетает… Вновь развернул орган пред нами бархат свой… Но снова зазвучал над нами гимн святой!.. Бесполым голосам мечтательно внимая. Я вижу пред собой картин старинных ряд, Забытых мастеров творенья воскрешая; И херувимы вновь передо мной парят, Лилеи нежные на крыльях голубиных, Святой, чудесный сад цветов-детей невинных… Напевы чистые и власть священных слов, Вы для больных душой — живительный покров!..

 

«Я полон унылых, бесцельных мечтаний…»

Я полон унылых, бесцельных мечтаний, Бесплодны порывы мои!.. Ничто не излечит сердечных страданий В минуты безмолвной тоски… Все те же знакомые пристани, лоно Загрезивших, тихих прудов, Где лебеди дремлют на глади затона Под шепот унылых часов!.. Окрестные мельницы тяжко вздымают Промокшие крылья свои, И кажется, будто они раздробляют Мгновенья безмолвной тоски.

 

«Как грустно средь комнат с душою разбитой…»

Как грустно средь комнат с душою разбитой В час сумерек бледных!.. Кругом Разлили цветы аромат ядовитый, И розы пылают огнем. Старинное зеркало в зале тускнеет, Обвито венком золотым, И много в таинственном сумраке веет Паров, ускользая, как дым. Кто должен сегодня расстаться с землею?.. Где траур и где заговор?.. И день убегает пред грозною тьмою, И звезд зажигается хор… Лампады повсюду, как звезды, мерцают; Но тени сгустились кругом, Как небо неверны, они ускользают И кровь проливают ручьем! Как страшно! от ужаса тени бледнеют, В их сердце мучительный яд, Как купы растений, они зеленеют. Смертельный разлив аромат… Так часто унылые сумерек тени В нас душу больную томят И, к жизни бесцельной рождая презренье, Недоброе дело творят!

 

Молчание

Вы, души нежные, в истоме полугрезы И сладком забытьи обретшие покой, Средь мертвых городов, заснувших над рекой, Вы тихо реете вдали от скучной прозы, Вы, сестры милые моей души больной!.. Вас ранит каждый звук, вы жаждете молчанья, Как жаждут подвига, вы можете любить Лишь то, что не было, но что могло бы быть!.. Елей — вам питие, причастие — питанье, Вся ваша молодость была одно мечтанье О чудных странствиях к великим городам, Вы, чей безгрешный сон мечтою прихотливой Скользя над гладью вод, восходит к небесам, Тех вод, что под луной дорогой молчаливой Мой дух измученный влекут с собой к мечтам!.. И вы, затворницы, чьи души вечно юны,— Вы — нежные цветы и сладостные струны, О девы чистые, затворницы святые! Чья жизнь от ранних лет уж небу отдана!.. Вы, что обвеяны хвалами в честь Марии И песнопением; (так вкруг веретена Повита нежной шерсти пелена)!.. И вы, монахини, что с робостью сердечной, Покуда тянется ряд четок бесконечный, Где дышит тихою прохладой церкви тень, Молитвы шепчете без устали весь день!.. Да, все вы — сестры мне, в повязках белоснежных Вы ликам ангелов подобны неземным!.. Я к вам стремлюсь душой, моей душе родным!.. Как много прелести в именованиях нежных, В движениях медленных, в одеждах, в складках их!.. И сладко верить мне порой среди мечтанья, Что все вы — сестры мне, что наша мать — Молчанье!.

 

Сундучок

Как символ горести в часы невзгоды злой, Железный сундучок хранит моя родная, От всех в своем шкафу старательно скрывая. Всего два раза он раскрылся предо мной! Он мрачен и тяжел, он гроб напоминает, Он предков волосы таинственно хранит, И запах ладана вокруг него разлит, Когда с молитвой мать те волосы лобзает… Когда моих сестер не стало, растворился Заветный сундучок, и нежный шелк кудрей, Слезой омоченный, навеки в нем сокрылся… Две прядки — два звена расторгнутых цепей!.. Когда последний час пробьет, и ты, родная, Расстанешься со мной, и прядь твоих волос Я в сундучок замкну, слезами орошая, О, если б шелк ее уж серебрил мороз!

 

Молитва

О Боже! Ты ведаешь эти терзанья! Прими же от бедного сына дары, — Поблекший венок в тихий час расставанья, Земли и горячего солнца созданье Кладу я над телом сестры! О, Боже! Ты видишь мое изнуренье!.. Луна побледнела, мрак ночи — черней… О, Боже! луч славы бессмертной пролей На бедное уединенье, Дай луч благодати Твоей!.. О Боже! открой мне святые пути, Изнывшую душу мою просвети! Ты ведаешь, этих восторгов страданье — Последней травы надо льдом увяданье!

 

Отсветы

Мне пучина ночных сновидений Так страшна, так страшна! Глубина сновидений полна, Как и сердце, луны отражений!.. Камыши там трепещут тоскливо Над немым отраженьем теней, Стройных пальм, роз и бледных лилей Тени плачут над влагой ленивой. Угасает закат отраженный, Опадают цветы без следа, Чтоб исчезнуть в воде полусонной Навсегда, навсегда!

 

«Жили-были три красные девицы…»

Жили-были три красные девицы. Все три родные сестрицы, Все три веселые, молодые, У всех на кудрях венцы золотые. И наскучила им девичья доля, Смотрят одна другой грустнее, И пошли они в чистое поле. А в поле лес стоит, чернея… «Гой ты, лес дремучий, зеленый, Высылай нам, старый, смерть навстречу, дадим тебе золотые короны!» Услыхал лес девичьи речи, Улыбаться старый начинает И дюжину поцелуев им посылает, «Погодите вы, красные девицы, Погодите, милые сестрицы, Еще больше каждой на долю придется, Еще каждая судьбы своей дождется…» Наскучила сестрам злая доля, Смотрят, одна другой грустнее, И пошли они в чистое поле, Видят, — плещется море, синея… «Уж ты. синее море, океан бездонный, Высылай нам нашу смерть навстречу, Дадим тебе золотые короны!» Услыхало море девичьи речи, Взыгралось синее, зарыдало, Сотню поцелуев им послало. И стоят девицы, сквозь слезы улыбаются, И былые годы им, девицам, вспоминаются… Наскучила сестрам злая доля, Пошли они в широкое поле: Видят море, в море остров чудный, На острове — город шумный, многолюдный. «Уж ты город древний, многомильонный, Ты пошли нам нашу смерть навстречу, Дадим тебе золотые короны!» Как услышал город девичьи речи, Он без счету поцелуев им посылает,— И все печали девицы забывают.

 

Спасение в искусстве

Когда б лишь небеса да море голубели, Желтела б только рожь, и только б купы роз Бездушной красотой наш взор ласкать умели,— Я знаю, наш восторг не знал бы горьких слез!.. Но есть иная жизнь, есть Красота — иная,— Улыбка горькая, в слезах поникший взор, Милей, чем синева морей, небес простор Нам образ женщины… Любя и обожая, Мы обрекаем дух на вечные страданья, Но между песнями под говор струн живой Любви отвергнутой пленяют нас рыданья!.. Спаси ж, искусство, нас, как панцирь боевой, Чтоб милый образ мы любили без страданья, Как синеву небес, цветов благоуханье!

 

Чары ночи

Уж поздно… Вот слуга, дымя свечой своею, Ведет меня в приют, избранный мной… Я прохожу за ним неспешною стопой За галереей галерею… Ложуся на кровать, и вдруг со всех сторон Резные львы в меня вперили взоры, И тени пестрые ложатся вкруг на шторы Готических окон. В дремотном забытьи, исполнен суеверья, Я жадно пью волшебный дар луны… Вдруг шорох… так порой орел средь тишины Теребит крепким клювом перья. Чу, отдаленный гул… Я словно различаю Удары дружные молотящих цепов, Деревьев треск и звон тяжелых топоров… Забыв отрадный сон, я ухо напрягаю,— Гул ширится, растет, вот с грохотом катится, Запряжена драконом огневым, Перед окном моим громада-колесница, И, тяжело дыша, змей изрыгает дым… Промчалась… вот скользнул пронзительный свисток, Как вопль отчаянья средь тишины могильной, То — поезд пролетел… и легкий ветерок Развеял по лугам и стук, и дым обильный. В ответ на гул ночной чуть дребезжит окно, Под крышкой пыльною запели клавесины, В портретах дрогнуло чуть видно полотно, И покачнулися картины. Дрожит бестрепетный охотник Актеон, Диана губки поджимает, Известка сыплется с карниза и окон И чуть часов не разбивает… И снова тишина… на потолке Молчанье Сложило медленно два трепетных крыла, И ночь, послав ответ на горькое рыданье. Закуталась и спит, спокойна и светла… Но сердце бедное не может спать, тоскуя. Ему мерещится и свист, и шумный бег, Как будто перед ним, рыдая и бунтуя, Проносится еще один безумный век!

 

Издалека

Едва услышаны горячие желанья, Один блаженный миг — замена долгих грез, Не знает поцелуй улыбок прежних, слез, И стал могилою приют очарованья… Обман, пустой обман — немолчные признанья; Что красота очам пресыщенным? Хаос!.. И за весной любви опять седой мороз Все лепестки лилей сорвет без состраданья. Нет, легче, разлучась с тобой навек, сносить И одиночества, и гордости страданье, И, сохранив в душе немое обожанье, Навек в душе огонь желаний погасить, Чтоб, на красы свои набросив покрывало, Ты вечною звездой мне в небесах сияла!

 

Последнее прости

Когда наш брат иль лучший друг В объятьях смерти замолкает, Никто над ним не зарыдает, Но грудь оледенит испуг. Ничто в нас жалоб не пробудит, Ни черный креп, ни «Страшный суд», Потоки слез не побегут, И каждый стоны позабудет; Презрев печаль, столпимся мы И бросим взор во мрак могилы, Внемля, как в гроб ударит милый Комок сырой земли средь тьмы. Когда ж потом окинет взор Вокруг стола семью родную, Проснется все, что до сих пор В одну сливалось скорбь немую.

 

Сталактиты

Мне дорог грот, где дымным светом Мой факел сумрак багрянит, Где эхо грустное звучит На вздох невольный мне ответом; Мне дорог грот, где сталактиты, Как горьких слез замерзший ряд, На сводах каменных висят, Где капли падают на плиты. Пусть вечно в сумраке печальном Царит торжественный покой, И сталактиты предо мной Висят убором погребальным… Увы! любви моей давно Замерзли горестные слезы, Но все же сердцу суждено Рыдать и в зимние морозы.

 

Сонет («Ты — милое дитя. ты любишь целый свет…»)

Ты — милое дитя. ты любишь целый свет!.. Как горлинки, в гнезде воркуя боязливо, Глядят на мир мечты твоей души счастливой, И вся природа шлет им ласку и привет! Тебе, дитя мое. я дам один совет, — Люби лишь простоту всегда душой стыдливой, Блеск чистый золота, убор неприхотливый, Фиалок и лесных цветов простой букет! Пусть белоснежный твой наряд, взор чистый твой Сияют символом прекрасным, благородным, Пусть грация твоя — в движении свободном!.. Когда же с бала ты придешь к себе домой И сбросишь с груди прочь цветы и украшенья, Не сбрось того, что нас приводит в восхищенье.

 

Вальс

  Волны газа и шелка шуршанье,   Блеск паркета… и мчатся кругом   Молчаливые пар очертанья,   Бродят взоры их… люстры сиянье   Обливает их жарким лучом… Сердце горы далекой Бретани опять вспоминает, Там высокие волны качаются вдоль берегов, Вечно те же высокие волны, и вечно рыдает     Тот же рев!..   Нежный вальс в ней опять пробуждает   Быть любимой желанье, и вновь   Крылья в сердце ее расправляет   Как и прежде, любовь…   Это вечное к свету стремленье,   Это вечное к тьме возвращенье!.. Сердце горы далекой Бретани опять вспоминает, Там высокие волны качаются вдоль берегов, Вечно те же высокие волны, и вечно рыдает     Тот же рев!..   В сердце юноши снова проснулась   Грез, мечтаний былых череда…   Я люблю, я любила всегда!..   Но лобзанье его не коснулось,   Не коснется ее никогда… Сердце горы далекой Бретани опять вспоминает, Там высокие волны качаются вдоль берегов, Вечно те же высокие волны, и вечно рыдает     Тот же рев!..   Вот печально оркестр замолкает,   Гаснет люстр, всюду сумрак ночной,   Зеркала оросились слезой,   Вот и пары, кружась, исчезают,   Исчезают одна за другой… Сердце горы далекой Бретани опять вспоминает, Там высокие волны качаются вдоль берегов, Вечно те же высокие волны, и вечно рыдает     Тот же рев…

 

Данаиды

Каллида, Агавэ, Амимона, Теано, Рабыни жалкие тяжелого труда, Амфоры на плечах, спешите вы всегда К волнам источника в работе неустанной; Увы! слабеет длань под ношей безотрадной, И нежное плечо амфоры ранит край! «О бездна алчная! о, сжалься, отвечай. Когда насытится твой зев бездонно-жадный?!.» Вот падают они под тяжестью амфор… Но вдруг развеет их тяжелую тревогу Песнь самой радостной и юной меж сестер… И вот они опять пускаются в дорогу… Так оживают вновь мечты в душе моей. Когда надежда им шепнет: «Вперед, смелей!»

 

Сфинкс

Ночной порой мой сон смущается виденьем,— Из мрака страшный сфинкс взирает на меня, Призвав его, в тоске, терзаемый сомненьем, Я, полный ужаса, гоню его, кляня… Безмолвный взор вперив, он мертвыми очами Мне душу леденит, как властный чародей, И каждый раз мой дух бессонными ночами Ведет борьбу с врагом, но каждый раз слабей… Вдруг — шепот, надо мной склоняясь с лаской нежной Стоит в тревоге мать, свечою мне светя, «Ты все не спишь еще, о бедное дитя!» Прижав ладонь ко лбу и ко груди мятежной, Я отвечаю ей, потоки слез лия: «Родная, эту ночь боролся с Богом я!»

 

Обет

(Подражание)

Милый малютка, из царства мечты В жалкий наш мир страсти острое жало Дух твой бесплотный еще не призвало,— В мире возможностей странствуешь ты!.. Радостный, чистый, как ангел, беспечный Ты от страстей и пороков далек… О, если б мог не рождаться ты вечно! О, если б страсти иссякнул поток! В мертвое море пороков и прозы Страшно клялся я не бросить тебя… Пусть истерзаю ее и себя!.. Я проклинаю любовные грезы. Пусть никогда вновь не явится в свете Мрачное, скорбное сердце мое. Пусть перед милой я буду в ответе,— Я навсегда покидаю ее!.. Пусть никогда ее чистые ласки Бедную грудь не согреют мою, Нет!.. я не сброшу язвительной маски И никогда не шепну ей влюблю! Если б ты с жалобным криком проснулся Здесь, где так тесен пирующих круг, Милый малютка, и ты б поперхнулся Хлебом из черствых мозолистых рук!

 

Данте Алигьери

 

Терцины

За все страданья высшая награда — В Ee [6] очах увидеть вечный свет!.. Ты знал ее, певец суровый ада!.. Как Вечный Жид, скитаясь много лет, Друзьями брошен и гоним врагами, Ты весь изныл под тяжкой ношей бед, Кропил чело свое кровавыми слезами. С усмешкой гордою на стиснутых устах. С горящими враждой и гневными очами Ты брел один на людных площадях, Средь шумных улиц Пизы, Лукки, Сьены, Один молчал угрюмо на пирах… Перед тобой дворцов тянулись стены — Цепь мраморов немых, повсюду за тобой, Как призрак, несся клич проклятья и измены… Ты, как пророк, взывал, и грозный голос твой То звал к спасению, то, полн негодованья, Гремел Архангела предвестною трубой, В ответ тебе — угрозы, смех, молчанье!.. И адских призраков ужасные черты Ты узрел вкруг себя, исполнен содроганья, И дна отчаянья коснулся грудью ты!.. Тогда, как мощный гимн церковного органа, Как колокольный звон, гремящий с высоты, Как ветра грозный вой и ропот океана Песнь раздалась твоя; как бурные валы В борьбе земных стихий, в дыханье урагана, Сшибаясь, бьются в грудь незыблемой скалы, Помчался строф твоих, кружася, сонм ужасный,— Рыданья, жалобы, проклятья и хвалы Чудесно в песни той слилися в хор согласный!.. Но вот затихнул ветр, навес свинцовых туч Вдруг звездный луч пронзил туман и мрак ненастный, И Беатриче взор был этот чистый луч!..

 

Канцона XXIII

(Из «Vita Nuova»)

В простор небес безбрежный ускользая, В блаженный край, где ангелы святые Вкушают мир в долине безмятежной, Ты вознеслась, навеки покидая Прекрасных жен, но не беды земные, Не летний зной, не холод бури снежной Нас разлучил с твоей душою нежной. В пределы рая Биче увлекая… Но сам Творец в безмолвном восхищенье Призвал свое бессмертное творенье, К бесплотным сонмам Биче приобщая… Чтоб нашей жизни горе и волненье Твоей души безгрешной не коснулись, Твои глаза последним сном сомкнулись!..

 

Из «Божественной комедии»

 

Песнь I. Данте и Вергилий

На половине странствия земного Я, заблудясь, в дремучий лес [7] вступил, Но описать, увы, бессильно слово Весь ужас, что мне душу охватил, И ныне страшно мне о том воспоминанье, И, словно смерть, тот лес ужасен был,' О всем, что видел там, начну повествованье, Чтобы поведать после и том, Какие блага я стяжал в своем скитанье… Мой разум был объят могучим сном, Не помню я. как в лес вступил ужасный И как один блуждал в лесу потом, Но вот, едва, бродя тропой опасной, К подножию холма я подступил (Концом долины был тот холм прекрасный), Я страх в душе мгновенно подавил И взор вперил в простор вершины горной: Что первый луч светила озарил (Оно по всем тропам ведет наш путь упорный), Вмиг в робком сердце буря улеглась, Что бушевала этой ночью черной, И как пловец, с напором волн борясь, На брег морской выходит, озирая Пучину вод. что вкруг кипит, ярясь, Так трепетал я, робкий взор вперяя В предел таинственный, что никогда Не смела преступить досель душа живая; Переведя свой дух, изнывший от труда. Я дальше в путь по берегу пустился. Стараясь, чтоб была опорою всегда Лишь нижняя нога [8] ; когда мне холм открылся, Пантера [9] гибкая явилась предо мной, И пестрый мех ее весь пятнами отлился, Ее не устрашил взор напряженный мой, Она стремительно дорогу преградила, И много раз хотел я путь избрать иной… Дышало утро вкруг, и солнце восходило Средь сонма звезд, которым в первый раз Его любовь святая окружила, Когда на них впервые пролилась И их впервые привела в движенье [10] !.. И вот во мне надежда родилась, В час утра, в светлый миг природы пробужденья Роскошной шкурою пантеры завладеть… Вдруг страшный лев предстал, как грозное виденье, И снова я от страха стал бледнеть, Он шел навстречу с пастию раскрытой. Подняв главу, и страшно стал реветь, И воздух сотрясал тот рев его сердитый, За львом волчица [11] шла с ужасной худобой, С гурьбой желаний в глубине сокрытой, Заставив многих клясть несчастный жребий свой… От страха трепеща, с надеждой я простился Ступить на светлый холм слабеющей стопой, И как скупец, что всех богатств лишился, Я вновь в отчаянье впадать душою стал, Опять, дрожа, с пути прямого сбился И к той долине мертвой отступал, Где даже голос солнца замолкает [12] , Вдруг некий муж передо мной предстал, Ему, казалось, голос изменяет От долгого молчанья, видел я, Он путь ко мне спокойно направляет; Восторженно забилась грудь моя,— — «Кто б ни был ты, о, сжалься надо мною!.. Ты. человек иль тень земного бытия!» А он в ответ: «Увы, перед тобою Не человек, хоть им я прежде был, Теперь, увы, я — только тень… не скрою, Мой род из Мантуи, а сам я в Риме жил При добром Августе, но лживы были боги В те времена, — их ныне мир забыл [13] Я был поэт благочестивый, строгий, Анхиза сын был воспеваем мной… Но для чего нам воскрешать тревоги. Сгорела Троя, град его родной, И он бежал!.. Скажи, зачем в кручине Ты скрылся здесь испуганной душой И не стремишься к радостной вершине Роскошного холма, что все блага сулит, Раскинувшись перед тобою ныне!..» В волненье я вскричал: «О, мне знаком твой вид, Вергилий — ты, источник вдохновенный, Что из себя поток поэзии струит!» И перед ним склонил чело смущенный.

 

Песнь III. Надпись на вратах Ада

«Через меня идут к страданьям вечным, Через меня идут к погибшим навсегда, Через меня идут к мученьям бесконечным, В страну отчаянья — воздвигнул здесь врата В обитель адскую сам мудрый Вседержитель,— Здесь — Мудрость Высшая с Любовию слита, Нас создал первыми Предвечный наш Зиждитель. Простись с надеждой, позабудь мечты Входящий в эту мрачную обитель!» Слова ужасные узрев средь темноты, «Учитель, — я сказал, — как странно их значенье?!.» А он: «3десь всякий страх оставить должен ты, Здесь места нет порывам сожаленья, Здесь должно всякое волненье замереть. Здесь душ отверженных немолчные мученья Нам суждено с тобой теперь узреть, Они утратили навек свое сознанье, Тот высший дар, что нам дано иметь! Дай руку мне!» — и, полный упованья, С лицом веселым вождь переступил Таинственный предел ужасного страданья… Безумный вопль вкруг своды огласил, Повсюду раздались и крики, и проклятья, И так ужасен свод беззвездный был, Что горьких слез в тот миг не мог сдержать я!.. Повсюду в ужасе немом я замечал То всплески рук, то дикие объятья, От воплей воздух вкруг ужасно грохотал, Волнуясь, как песок, что бури мчит дыханье. И, полный ужаса, поэту я сказал: «Откуда этот сонм, проклятья и стенанья, Доныне я таких страданий не видал, За что постигло их такое наказанье?..» «Здесь души тех, кто никогда не знал Ни славы подвига, ни срама преступленья, Кто для себя лишь жил, — Вергилий отвечал,— Средь сонма ангелов, достойных лишь презренья, Они казнятся здесь, — нарушив долг святой, Они страшилися борьбы и возмущенья, Им недоступен рай с небесной красотой, И бездны адские принять их не посмели, И души, полные безумною враждой, С их жалкою толпой смешаться не хотели!..»

 

Паоло и Франческа

Из 5 песни

«Учитель, — я сказал, — мой дух горит желаньем Вступить в беседу с той воздушною четой, Что легкий ветерок несет своим дыханьем!..» Вергилий мне в ответ: «Помедли, и с тобой Их сблизит ветра вздох… любовью заклиная, Тогда зови, они на зов ответят твой!..» И ветер их прибил, и, голос возвышая, Я крикнул: «Если вам не положен запрет, Приблизьтесь к нам, о, вы, чья доля — скорбь немая!..» Тогда, как горлинки неслышный свой полет К родимому гнезду любовно устремляют, Они порхнули к нам на ласковый привет, Дидону с сонмищем видений покидают И держат робкий путь сквозь адский мрак и смрад, Как будто их мои призывы окрыляют,— «Созданья нежные, кому не страшен ад, Вы к нашим бедствиям прониклись сожаленьем, Прощая грешников, что кровью мир багрят [14] , Наказаны за то навеки отверженьем!.. О, если б к нам Творец стал милостив опять, Мы б пали перед ним, как некогда, с моленьем, Да пролиет на вас святую благодать!.. Вы к нашим бедствиям явили состраданье, На все вопросы мы готовы отвечать, Покуда ветерка затихнуло дыханье… Я [15] родилась в стране, где По, стремясь вперед, В безбрежный океан ввергается в журчанье, Чтоб скучных спутников забыть в пучине вод… В его [16] душе любовь зажглась порывом страстным (То сердце нежное без всяких слов поймет), Но был похищен он вдруг замыслом ужасным, Что до сих пор еще терзает разум мой И грудь сжигает мне порывом гнева властным!.. Увы, любовь — закон, чтоб полюбил другой,— И тотчас мной любовь так овладела жадно, Что оба в бездне мы погибли роковой… Того [17] , кто угасил две жизни беспощадно, Уже Каина [18] ждет, ему — прощенья нет!..» Внимая речь ее, с тоскою безотрадной Поникнул я главой, и мне сказал поэт: «О чем ты в этот миг задумался смущенно?» «Учитель. — молвил я, — увы, не ведал свет Желаний пламенных и страсти затаенной, Что души нежные к пороку привели!» И снова обратил слова к чете влюбленной.— «Франческа, — я сказал, — страдания твои Поток горячих слез из сердца исторгают; Зачем ты предалась волнениям любви, Ты знала, что они лишь горе предвещают?» Франческа мне в ответ: «О, знай, всего страшней В несчастье вспоминать (твой доктор [19] это знает): О счастии былом; но если знать скорей Ты хочешь ныне все: и страсти пробужденье, И муки адские, и скорбь души моей, Я все поведаю тебе без замедленья, Исторгнув из очей горячих слез струи… Читали как-то раз мы с ним для развлеченья, Как Ланчелотто [20] был зажжен огнем любви, И были мы одни, запретное желанье В тот миг в его очах прочли глаза мои,— И побледнели мы, и замерло дыханье… Когда ж поведал он, как страстная чета Слила уста свои в согласное лобзанье (Как Галеотто [21] , будь та книга проклята!), Тот, с кем навеки я неразлучима боле, Поцеловал мои дрожащие уста, И сладостно его я отдалася воле… Увы, в тот день читать уж не пришлося нам!..» Пока она вела рассказ о страшной доле, Безмолвно дух другой рыдал, и вот я сам, К чете отверженной исполнен состраданья. Нежданно волю дал непрошеным слезам И, словно труп, упал на землю без дыханья…

 

Повесть графа Уголино

[22]

I. (Из песни 32-й)

Увидел я потом чету иную, Замерзшую в пучине ледяной,— Там голова одна на голову другую Нависла шапкою; как гложет хлеб порой Голодный бешено, так и она вонзала, Ярясь, в затылок зуб ужасный свой, И как Тидея злоба опьяняла, Когда он мозг врага, безумствуя, сосал, Так череп голова ужасная глодала… «Что сделал он? — в смущеньи я сказал,— За что, как лютый зверь, весь яростью пылая Его грызешь, скажи, чем он твой гнев стяжал?.. Когда ты прав, его безжалостно терзая, Я в мире том отмщу за горький жребий твой, О нем рассказами живых оповещая, Коль оттого язык вдруг не иссохнет мой!»

II. (Из песни 33-й)

От страшной пищи губы оторвав, Он [23] их отер поспешно волосами; Врагу весь череп сзади обглодав, Ко мне он обратился со словами: «Ты требуешь, чтоб вновь поведал я О том, что сжало сердце мне тисками, Хоть повесть впереди еще моя!.. Пусть эта речь посеет плод позора Изменнику, сгубившему меня!.. Тебе готов поведать вся я скоро, Рыдая горько… Кто ты. как сюда Проник, не ведаю; по звукам разговора — Ты флорентиец, верно… Я тогда Был Уголино. Высших Сил решеньем Нам суждено быть вместе навсегда С епископом Руджьери, чьим веленьем Я. как изменник подлый, схвачен был И умерщвлен; услышь же с изумленьем, Как Руджиери страшно мне отметил, Какие вынес я тогда страданья, И чем он ныне казнь такую заслужил!.. Уж много раз луна неверное сиянье С небес роняла в щель ужасной башни той, Что „башни голода“ мой жребий дал названье (Хоть многих в будущем постигнет жребий мой!..), Вдруг страшный сон, покров грядущего срывая, Приснился мне полночною порой,— Мне грезилась охота удалая; Она неслась к гope [24] , что. много долгих лет Пизанцев с Луккою враждебной разделяя, Воздвиглась посреди; завидев волчий след, Руджьери с сворою собак голодной Гнал волка и волчат; за ним неслись вослед Гуаланд, Сисмонд, Лафранк [25] ; но скоро бег свободный Измучил жертвы их, и вот увидел я, Как звери острые клыки в борьбе бесплодной Вонзили в грудь себе: погибла их семья! Тут стоны тихие меня вдруг пробудили, То хлеба жалобно просили сыновья И слезы горькие во сне обильно лили!.. Зачем спокоен ты, скажи мне! ты жесток! Коль до сих пор твои глаза сухими были, Скажи, над чем бы ты еще заплакать мог!.. Настал желанный час, нам есть тогда давали, Но глухо прогремел в последний раз замок, То „башню голода“ снаружи запирали… Тогда бесстрашно я в лицо сынам взглянул, Слез не было в очах, уста мои молчали, И вот, собравши дух, в последний раз вздохнул И весь закаменел, не слыша их рыданья; Анзельм, малютка мой, ко мне с мольбой прильнул: „Отец мой, что с тобой?!“ Ответ ему — молчанье, Так сутки целые упорно я молчал, Сдавив в груди своей безумное страданье! Когда же через день дрожащий свет упал, В их лицах я узнал свое изображенье И руки в бешенстве себе кусать я стал; Они же, думая, то — голода мученье, Сказали: „Было бы гораздо легче нам, Когда бы, съевши нас, нашел ты облегченье. Ты плотью нас облек презренной, ныне сам Плоть нашу совлеки!“ — но я молчал упорно, Бояся волю дать рыданьям и слезам… Прошло еще два дня, на третий день позорный, О для чего, земля, ты не распалась в миг, Мой Гаддо с жалобой, с мольбой покорной „О, помоги, отец!“ упал у ног моих И умер… Как теперь меня ты видишь ясно, Так видел я потом еще троих, Погибших в пятый день от голода… Ужасно!.. Я их ощупывал и звал, слепой от слез, Три долгих дня. увы, но было все напрасно! И вот безумие в моей душе зажглось,— И голод одолел на миг мои страданья!» Замолкнул и опять, как будто жадный пес, Стал череп грызть, прервав свое повествованье, Очами засверкал и зубы вновь вонзил В еду проклятую и, чуждый состраданья, Зубами скрежеща, вдруг кости раздробил… О Пиза, о позор страны моей прекрасной, Где нежно «si» звучит, о если б покорил Тебя нещадный враг… пускай четой ужасной Капрара двинется с Горгоною скорей [26] , Чтоб преградить Арно плотиной самовластно, Пусть жителей Арно зальет волной своей, Пусть яростный поток твои затопит стены!.. Пусть был отец изменник и злодей, Но дети бедные не ведали измены!..

 

Преддверие рая

Я странствовал во сне… Вдали чудесный рай Сиял бессмертными, небесными лучами… Пещеры адские, земной неволи край Остались позади и позабылись нами, Еще вздымалась грудь, минувшая гроза Еще пытала мозг ужасными мечтами, Еще не высохла отчаянья слеза, Катился жаркий пот обильною струею И адский блеск слепил еще мои глаза, Как в чистом воздухе уж разлилась волною Прохлада нежная, сквозь дымку облаков Луч розовой зари дробился над водою, Осыпав золотом ковер живых цветов… Цветы в невиданных доселе сочетаньях Пестрели радостно на мураве лугов, Ползли, виясь, в ветвях, в их дружных лобызаньях, В объятьях трепетных их лепестков живых Я узнавал, молясь, в восторга замираньях, Гирлянды райские блаженных душ святых, В один живой ковер сплетенных неразрывно, И я почтил Творца в тот чудный светлый миг!.. И песнь незримая, как шепот слов призывный, Вдруг пролилась: «Вперед, о брат, перед тобой Путь восхождения, стремись же непрерывно Туда, где светлый рай сияет за горой!» Вздох легких ветерков разнес тот ропот нежный, Как тихих арф аккорд над трепетной толпой; Скользили облака в лазури цепью снежной, Как легкие ладьи, не морща лона вод Скользят, когда порой весь океан безбрежный, Чудесной силою заворожен, заснет… Пурпурная заря все ярче разгоралась, Теней причудливей сплетался хоровод, И песнь призывная все громче раздавалась…

 

К Сильвии

Ты помнишь ли те золотые годы, О Сильвия, когда среди утех К пределам юности ты шла, полна свободы, Когда так радостно звучал твой звонкий смех!.. Ты помнишь ли, как песнь твоя звенела, И как окрестность вся, ей отвечая, пела! При светлом празднике сияющей весны В грядущую судьбу с надеждой взор вперяя, Вся в благовониях чарующего мая Ты забывала мир… тебя ласкали сны; Проворною иглой работу пробегая, Ты песней радостной встречала светлый день И пламенный закат и тихой ночи тень… Заслышав песнь твою и я бросал работу, Бумаги, кипы книг, куда я воплотил Пыл сердца, разума тревожную заботу, Куда я часть души чудесно перелил; Я слушал песнь твою с высокого балкона, Следя, как гаснет свет в лазури небосклона!.. Еще дрожащий луч дороги золотил, Росистые сады и моря переливы, И дальних гор хребты, ласкаясь, серебрил, Как грудь безжалостно сжимал порыв тоскливый, И слов в тот чудный миг язык не находил, Но сердце пело мне, что я тебя любил!.. Ты помнишь, Сильвия, ту пору золотую, Надежды светлые и чистую любовь, Зачем? Когда мой дух переживет их вновь, В моей душе печаль, я плачу, я тоскую, Я говорю, зачем судьба нам улыбалась И обманула нас, и прочь любовь умчалась!.. И прежде, чем зима ковер цветов измяла, Недугом ледяным измята, не цветя, Сошла в могилу ты, о нежное дитя, Тебе любовь хвалы еще не расточала!.. С тобой погибло все навек в душе моей,— Надежда робкая и радость юных дней. Таков весь этот мир!.. Восторги и страданья И громкие дела, и даже ты, любовь,— Ничто, коль пало ты, прекрасное созданье, Лишь холод Истины на нас повеял вновь!.. Ты пала и рукой холодной и бессильной Мне указать могла один лишь холм могильный!..

 

Завещание

Когда, кружась, осенние листы Усыпят наше бедное кладбище, Там, в стороне, где скрыли все цветы, Найди мое последнее жилище!.. Тогда укрась чело венком живых цветов, Из сердца моего возросших, им согретых,— То — звуки песен мною недопетых, Любви моей не высказанных слов!

 

Свадьба

Зачем, дитя, ты потупляешь Свой взор и чистое чело?!. Мы здесь одни. Иль ты не знаешь. Что нас в алтарь любви влекло?!. Сними же девственный венок И белоснежные одежды, И к изголовью, мой дружок, Склони главу, смеживши вежды!.. На миг стыдливость отгоня, Раскрой объятья мне, подруга, И взор, руками заслоня, Не отвращай от ласки друга!.. Нет, лучше завтра, в блеске дня Красней от сладкого испуга!..

 

Сонет («Она ему с тоскою раз сказала…»)

Она ему с тоскою раз сказала: «Зачем в твоих очах немой укор? Зачем твой хладен смех и твой насмешлив взор?.. Ужель души твоей ничто не умиляло?» Он ей сказал: «О, ты еще не знала Сомненья муки, но, поверь, с тех пор, Как в первый раз оно мне в грудь запало, Мой смех звучит безжалостно остер!..» Она сказала: «Разве сам Спаситель И Ангелы, и сонмы душ в раю Не исцелят, увы, печаль твою?..» Он ей сказал: «Что мне сам Вседержитель!.. Ты — мне надежда, Ангел мой Хранитель! Забудем мир, шепни „люблю!..“»

 

Надпись на камне

Стремясь беспечно ввысь, в прохладу рощи темной, К вершинам зеленеющих холмов, Я вижу, ищете вы уголок укромный, Где чище ручеек, где гуще леса кров… О вы, любовники-счастливцы! перед вами Я на пути безмолвно слезы лью, О, сжальтесь в час любви над горькими слезами, Поймите их… Один я не люблю!..

 

«Во имя Бога»

«Сеньор, я голоден, устал, полуодет… О, сжальтесь надо мной во имя Бога!.. Молю вас, помогите мне…» — «Нет, нет!» «Во имя взоров милой!..» — «На немного…»

 

К дочери

Ты смотришь весело на небо голубое И вереницею крылатых облаков Любуешься, смеясь; а я, дитя родное, Ропщу по-прежнему и зарыдать готов!.. Я снова жаркою мечтою улетаю Высоко и. в лазурь вперяя робкий взор, Как сфинкса вещего, я небо вопрошаю, Молю его открыть грядущий приговор!.. Напрасно!.. Ни лазурь, ни облаков гряда Великой тайны нам, дитя, не разгадают — Там, в небе, есть ли Бог? — увы, они не знают… Не будут знать, как мы, быть может, никогда!.. И время пролетит, и я прощусь с землею, И шелк твоих кудрей мороз посеребрит, А тайну страшную, дитя мое родное, Неразрешенной небо сохранит!..

 

Сонет («Как милых вестников Надежды и Любви…»)

Как милых вестников Надежды и Любви, Как чистых ангелов, мне двух малюток нежных Любовь послала в дни страстей и мук мятежных. То голос неба был: «Надейся и живи!» И я отшельником провел всю жизнь свою, И я в тиши ночей рыдаю над могилой, И я работаю, страдаю и люблю, И дорог мне родной очаг с подругой милой!.. За что ж, скажите мне, средь вечных покаяний Смешав с поэтами апостолов святых, Вы так позорите меня, детей моих, Что нет пригодных слов для всех негодований?!. Уж не за то ль. что я, алтарь укрывши свой, Не стану петь псалмов пред хладною толпой?!.

 

Фридрих Ницше

 

 

Силь-Мария

Я там сидел один, исполнен ожиданья, За грань Добра и Зла переступив душой… Не ведал я. куда неслись мои мечтанья, И с морем слился я бесцельною мечтой… И свет, и тень мне в грудь вливали упоенье, Я упивался их причудливой игрой!.. Вдруг стало двое нас. и выросло виденье — И Заратустры тень прошла передо мной.

 

«Вдали гремят раскаты грома…»

Вдали гремят раскаты грома, Дождь, как педант, стучит в окно, И каплет, каплет, все одно Твердя, что так давно знакомо! В окно косится бледный день И тоже жалобно бормочет, Как будто усыпить нас хочет: «Все — суета, весь мир — лишь тень!»

 

«Скучный день отзвучал, светлый полдень далек…»

Скучный день отзвучал, светлый полдень далек, Снова счастье и свет пожелтели, Скоро месяц взойдет, и дохнет ветерок!. Я готов… Я, как плод, упаду на песок Под дыханьем осенней метели!..

 

«Веселая Наука»

Не книга это, что бессильна, Как саван или склеп могильный; Здесь — жажда власти, здесь — утеха, Здесь — разрушенье всех мостов, Блеск якоря и рев валов, И ветра злобного потеха, Здесь белый дым и пушек рев, И взрывы яростного смеха!..

 

К новым морям

Вперед, туда… Я снова обнажаю Отважно шпагу, снова предо мной Синеет даль морей, свободною душой, Расставшись с Генуей, я в море улетаю! Здесь новый мир в восторге вижу я!.. Пространство, Время спят в полдневный час безгласно, Здесь око бесконечности ужасной Теперь одно взирает на меня.

 

Новый Колумб

Колумб сказал подруге: «Дорогая, Здесь в Генуе изменчива любовь, Ее сыны, семью позабывая, Вверяются мечтаньям вновь и вновь!.. Нам дорого и свято лишь чужое, Отрадна нам лишь качка корабля! Взгляни… в волнах сокрылось все родное, Передо мной лишь чуждые края!.. Сын Генуи могуч в пути далеком, Возврата нет в веселый край родной!.. И вечно в даль зовет приветным оком И слава, и любовь, и смерть в волне морской!..»

 

Среди врагов

(По цыганской пословице)

Мой черед… На месте лобном Петля страшная висит, Молча в нетерпеньи злобном Вкруг толпа врагов стоит; Молча с бородою красной Встал палач передо мной, Но смеется разум мой: «Все я знаю, все — напрасно!» Я смеюсь, в лицо врагу Я кричу: «Я жил, страдая, Непрестанно умирая, Умереть я не могу!.. Сотни раз живой скелет, Жалкий червь во тьме могилы — Вновь я жизнь и дух, и свет, И дыханье новой силы!..»

 

К глетчеру

Так в полдень бывает, лишь в горы Поднимется лето, как мальчик Со взором усталым и жгучим, И с нами беседу заводит, Мы речь его видим, но знойно Дыханье малютки, так знойно. Как ночью дыханье горячки!.. И ель, и ледник, и источник На лепет его отвечают, Но мы их ответ только видим! Со скал низвергаясь в долину, Колонной дрожащею встанет Вдали водопад, и темнее Мохнатые кажутся ели; Тогда меж камней, льда и снега Вдруг свет засверкает знакомый,— Не так ли у мертвого очи Нежданно блеснут на мгновенье, Когда его нежно малютка, В слезах обнимая, целует… И взор угасавший промолвит: «Дитя, я люблю тебя крепко!» Все шепчет вкруг, страстно пылая: «Дитя, тебя крепко мы любим!» А он, этот нежный малютка, Со взором горячим, усталым, Целует их, полный печали, И греет последнею лаской, И шепчет: «Прощайте навеки, Я юным, друзья, умираю!..» Потом, испуская дыханье, Он слух напрягает тревожно,— Все тихо, все птички замолкли… Но вдруг по горам пробегает, Как молнии блеск, содроганье, И вновь все вокруг замолкает… Так в полдень бывает, лишь в горы Поднимется лето, как мальчик, Со взором усталым и жгучим!..

 

На мотив из «Заратустры»

1.

Как ствол полусгнивший, в лесу я лежал, И ветер мне гимн похоронный свистал, И жгло меня солнце горячим лучом, И буря кропила холодным дождем… Семь дней, семь ночей, чужд житейской тревоги, Как мертвый, я в грезах безумных лежал, Но круг завершился, и снова я встал, Заратустра, плясун легконогий!.. Я вижу, весь мир ожидает меня, И ветер струит ароматы, И небо ликует в сиянии дня, Меня обгоняя, весельем объяты, Бегут ручейки, беззаботно звеня!.. И снова живу я, и снова отрада — Внимать болтовню беззаботных зверей, Весь мир принимает подобие сада, Веселое царство детей! Вновь сердце трепещет… вновь пестрой толпою Вкруг звуки и песни парят, И радуги в небе повисли дугою — Мостов ослепительных ряд… Мне снова открыты все в мире дороги, Повсюду я встречу привет, Со мной закружится весь свет!.. Заратустра, плясун легконогий!..

2.

В этот миг океан к небесам воздымает Вновь ряды бесконечные жадных грудей, Снова щедрое солнце в волнах утопает, Рассыпая снопы золотистых лучей… Тучи искр золотых, золотые колонны Протянулись в бездонных водах, Горы звонких червонцев дрожат на волнах, И поток серебра отраженный Разлился в пробежавших по дну облаках!.. В этот миг каждый нищий-рыбак, глядя в море, Может тихо о веслах мечтать золотых!.. Только я не забуду безумное горе В этот миг!..

 

Из «Ирландских мелодий» Т. Мура

 

Рожденье арфы

Одно я чудесное знаю преданье,— У моря кудрявая нимфа жила, Томилась бедняжка тоской ожиданья. И горькие слезы о милом лила… Но тщетно слезами она орошала Волнистые пряди роскошных кудрей И тщетно рыдающей песней своей Пловцов задремавших от сна пробуждала… Но сжалились боги, и чудо свершилось, Вдруг арфа явилась из тела ея, Волос ее пышных волна превратилась В волшебные струны, печально звеня… Пусть время несется, но с той же тоскою Рокочет и стонет, и дышит струна, Когда я до арфы дотронусь рукою, Все та же печаль и любовь в ней слышна!.

 

Из А. Шопенгауэра

 

Канту

Я видел, как, прорезав небосвод, Ты устремил от нас последний свой полет… Один остался я, людей покинув стадо. Твой вдохновенный труд — одна моя отрада! Речь, полная огня и вдохновенья, Мне силы льет в борьбе с моей судьбой!.. Мне чуждо все, кляну я край земной И жизни бесконечное томленье!..

 

С персидского

[27]

Когда б ты стал царем, владыкой мирозданья, Не торжествуй, весь этот мир — ничто!.. Когда б над миром ты утратил обладанье, О, не тоскуй, весь этот мир — ничто!.. Пусть мимо мир пройдет, с ним радость и страданье, Не плачь, не плачь, весь этот мир — ничто!..

 

Из В. Гюго

 

«На диком острове блуждая, одинок…»

На диком острове блуждая, одинок, Душой угрюмою в виденья погруженный, Ужасные слова у пропасти бездонной Прочел святой пророк… Он повелел орлу: «Чудовище, лети Со мной на небеса, и пусть передо мною Предстанет Иегова!»… И понеслись стрелою, И райские врата остались на пути… Пред ним безвестная равнина, тишиною Объято все вокруг, не видно робких крил, И только черный мрак, нависши пеленою, О Господе Великом возвестил.

 

П. Бурже

 

Стансы

«Зови меня не жизнью, но душой, Душа бессмертна, жизнь, как миг, крылата!..» Зачем в вечерний час горящего заката Два нежные стиха вдруг встали предо мной?!. О, если б ты была моей невестой милой, Я б повторял тебе два нежные стиха, Чтоб ты прониклась вся возвышенной их силой, И стала, как они, печальна и тиха!.. «Зови меня не жизнью, но душой!..» — Неуловимо сладостным названьем В тот час. когда, волнуемый признаньем. У ног твоих склонюся я с мольбой!.. О, верь мне, верь, названия милее Я никогда доселе не слыхал!.. Когда блеснут вдали и злато, и опал, И солнце скроется, шепни его нежнее! «Зови меня душой!..» — пусть грустно, грустно Язык любви в душе моей звучит!.. Кто разум мой в бессмертьи убедит, Но кто дерзнет назвать мой стон лишь ложью гнусной?!. Когда в часы безумного сомненья Скажу себе, — Бессмертье звук пустой, Земли бесчувственной холодное забвенье! Я все ж скажу тебе, «зови меня душой!» Твоя душа… в ней искра неземная, Печаль земли ее не осквернит, Душа твоя живет, не умирая, И в ней любовь бессмертная горит. Все, чем я жил в дни детства золотого, Когда орган, чаруя, в сердце мне Вливал струи восторга неземного, Проснулось вновь в сердечной глубине!.. «Зови меня душой!» — когда я в миг признанья, Держа тебя в объятиях своих, Как чародей лепечет заклинанья, Шепну тебе заветный, нежный стих!.. И, весь горя в порывах упоенья, Следя с тоской минут последних лет. Восторженный и чуждый всех забот, Скажу тебе: «Да, жизнь одно мгновенье!» Впивая жизни яд и горькое томленье И видя радостно, как прочь летит она, Душа зажжется вновь, желания полна, Вознаградит себя в последнее мгновенье… И обоймемся мы нежнее вновь и вновь, И небеса продлят восторги тех лобзаний, Чтоб, слившись с красотой вечерних трепетаний, Потоки чистых слез исторгнула любовь!..

 

Из Жозе Мария Эредиа

 

«И дрогнули враги от дружного напора…»

И дрогнули враги от дружного напора, Средь окровавленных, истоптанных полей Разнесся грозный клич ликующих вождей, И запах мертвых тел, и шум последний спора… Считая выбывших, как мертвые листы, Солдаты гневный взор печально устремляют Туда, где сонм стрелков Фраорта исчезает, Горячий пот кропит их смуглые черты… Утыкан стрелами и ранами покрытый, И жаркой кровью с ног до головы залитый, В пурпурной мантии, сияющей броне, Под рокот труб, с челом надменным выезжает Антоний на своем измученном коне… Багровым заревом небесный свод пылает.

 

Ф. Сюлли-Прюдом

 

Позор

Скажи мне, для чего, о Красота святая, На падших сходишь ты с сияющих небес!.. Зачем, обители бессмертных покидая, Ты оживляешь труп, где жизни след исчез!.. Скажи, зачем, презрев волшебный дар чудес, Свое призвание позорно забывая И добровольные оковы надевая, Ты над пороками простерла свой завес!.. Расторгни навсегда оковы унижений, Воспрянь от нежных ног распутных, модных львиц!.. Лети! с восторгом ждут тебя Любовь и Гений!.. Лети на небеса, покинь толпу блудниц, Где души мертвые живит твое дыханье, Где скрасило порок твое очарованье!

 

Из «Les caresses» Ж. Ришпена

 

Греческий сонет

Ваятель Пракситель (чудесное преданье!) Однажды кубок так изваять пожелал, Чтоб контуром одним он сердце в нас пленял… Но тщетны были все порывы и старанья!.. Однажды вечером в пылу очарованья Он грудь своей подруги лобызал,— И был решен вопрос!.. Он кубок изваял И в кубке воплотил той груди очертанья… Под шествием веков забытая толпой, Исчезла та. чью грудь божественно-прекрасной В творенье воплотил художник молодой, От тленья сохранив навек любовью страстной… Но кубок тот живет и формой неземной Пленяет смертный взор бессмертной красотой!

 

У морского берега

Здесь я снова далек от всего прожитого, Я бежал от друзей, от Парижа родного, Где повсюду встают предо мной Пролетевших часов молчаливые тени, Где унылые сонмы забытых видений Жмут мне руки холодной рукой… Там о счастье, навек изменившем, мечты Из щелей мостовой разрослись, как цветы, Ароматом дыша ядовитым; Там, едва лишь захлопнул я дверь за собой, Катафалк погребальный предстал предо мной И помчался по каменным плитам, В нем Надежда почила… Я прочь убегал, Словно трус, я сражения пыл покидал, Все забыть лишь желанием полный, Словно зверь, я скрывал свой померкнувший взор,— Между мной и Парижем безбрежный простор, Океана холодные волны!.. Но и здесь прожитое стоит предо мной, И по-прежнему чужд мне желанный покой!.. Как убийца, забыв у забора Окровавленный труп, прочь бежит от него (Но преследует всюду проклятье его), Я бегу, полный муки позора. Там, где остров сияет на лоне зыбей, Как провал, беспощадной пучины черней, Я нашел себе кров одинокий И, как филин в дупле, здесь живу я один — Ложь бесстыдная женщин и хохот мужчин Не тревожат приют мой далекий… Здесь я горько рыдаю в безумной тоске, Здесь я слышу, как катится вал на песке, Это — с ветром сражается море, Об утесы изранены длани его, Но рыданье валов мне отрадней всего, В нем хочу я забыть свое горе!.. Тщетно ветр заунывную песню поет, Тщетно море мне волны-чудовища шлет, Нет в душе моей сна и покоя! Как в грозу альбатрос, пораженный стрелой, Шлю я вопли и стоны пучине морской, Не боясь ее дикого воя!.. И течет в моих жилах минувшего яд, В реве ветра все прежние песни звучат — Это шепот часов пережитых, Снова призраков сонмы встают предо мной И былые беседы заводят с душой, Снова полон я звуков забытых!.. Те же страшные грезы погибшей души Вырастают, как в городе шумном, в тиши, И опять я безумно рыдаю… И под ропот печальный пучины морской, Как жемчужины, каплет слеза за слезой, По гранитным утесам спадая… Я напрасно приюта ищу для себя, И я знаю, печаль безутешна моя! И напрасно забвенья ищу я, Знаю я, что былого нельзя позабыть, Что всегда страшный призрак во мне будет жить, Возмущаясь, стеня, негодуя!..

 

Офелия

Она склоняется под тяжестью страданья И колыбельному напеву тихих вод, Полна отчаянья, полна очарованья, Младую грудь свою послушно отдает… Из глубины реки недвижной и кристальной Навстречу ей звучит мелодией печальной Незримой лютни звон, с журчанием волны В серебряный напев чудесно сочетаясь, И грустно льется песнь средь чуткой тишины, И дева внемлет ей, сквозь слезы улыбаясь… Последний луч, дрожа, ласкаясь, золотит И замка древнего тенистые руины, И полог сонных вод, и пестрые долины И ей в последний раз лобзание дарит… Вот и угас… С небес царица ночь спешит, С улыбкой кроткою она теперь качает В водах загрезивших свод сумрачных небес И в глубине рой звезд неспешно зажигает… Вот медленно ползет свинцовых туч навес, Вот ива грустную головку преклоняет… Зачем так рано луч пред страшной тьмой исчез?!. . . . . . . . . . . . . . . . Чу, прокатился гром… Смотри, смотри, толпою Несутся всадники по небу на конях, Сверкают их мечи блестящей полосою, И звезды ясные горят на их щитах!.. И снова все вокруг затихло чрез мгновенье, И льется полночи незримой песнопенье… Вот вся разубрана колосьями, цветами, Фиалки и жасмин в распущенных кудрях, Рыданья горькие прервали песнь в устах, Она склоняется к волнам меж тростниками… Увы, отчаянье в груди сдавило страх… Там, где качаются у берегов лилеи, Раздался всплеск воды, и брызги, как роса, Блестя, усыпали чело и волоса, И колос, что дрожит в ее руках, желтея… Покинут берег, вглубь безжизненных долин Теперь нога ее бестрепетно вступает; Навстречу к ней рой нимф с приветом выплывает… И в царстве вечной мглы, под пологом пучин, Там очи грустные Офелия смежает.

 

Леметр

 

Б. Паскалю

Ты бездну страшную увидел под ногами. Сомненья, горький смех изрыли пасть ея, Ты созерцал ее бессонными ночами, И смерти пронеслась холодная струя… И ввергнул в бездну ты. не медля: без сомнений Плоть изможденную и сердца чистый жар, И гордость разума, и сладостный угар Соблазнов жизненных, и свой высокий гений… Ты бездну жадную своей наполнил кровью, Останки страшных жертв ты в глубь ее вложил, И после радостный, исполненный любовью, Крест Искупителя над бездной водрузил… Но бездна жадная разверзлась вновь под прахом, И, как Тростник, дрожал твой крест, объятый страхом!

 

Бурже

 

Смерть

Мудрец сказал: «Здесь все прейдет, все быстротечно!» Слова зловещие с тех пор всегда со мной… Я вижу, гаснет день, прочь уносясь беспечно, Навстречу мне летит час смерти роковой. Я — мертв… угас навек в груди огонь сердечный, Суровый мрак одел взор помертвелый мой, Чело закутано тяжелою парчой, Я сплю последним сном в объятьях ночи вечной!.. Когда б Ты ни пришла, теперь, чрез двадцать лет, Я знаю, Ты придешь ко мне неотвратимо!.. Вот Ты передо мной; увы, надежды нет!.. Перед лицом твоим, о Смерть, промчатся мимо, Померкнут радости, иссякнет сил прилив, Покажется смешным восторженный порыв!..

 

Байрон

 

Тьма

Я видел сон, но все ли сном в нем было?!. Погасло солнце, без лучей средь тьмы В пространстве вечном сонмы звезд блуждали; В безлунной ночи мерзлая земля Вращалась черным шаром!.. День кончался, Ночь приходила, наступало «Завтра», Но светлый день с собой не приводило… Все люди, страсти в ужасе забыв, О светлом дне молитвы воссылали К померкнувшим, суровым небесам,— И все сердца людей обледенели!.. И жили все, вокруг костров блуждая, Предав огню и пышные чертоги, И светлые дворцы, царей престолы И хижины голодных бедняков, Сложив везде сигнальные костры… Не стало городов, и безнадежно Вокруг своих пылающих домов Толпились люди и в лицо друг другу В последний раз старались заглянуть, И ликовали те, кто поселился Близ кратеров вулканов раскаленных, Вблизи вершин, светящихся, как факел… И снизошло ужасное прозренье!.. Леса горели, с треском упадали Стволы дерев пылающих вокруг, И тьма весь мир покрыла пеленою; При каждой вспышке языки огня Людей дрожащих лица озаряли, Но их чело являло выраженье Нездешнее; иные пали ниц И плакали, скрывая слез потоки; Другие, опершися подбородком На кулаки, сидели неподвижно С улыбкой безнадежной на устах; Иные с бесконечною тревогой Металися, напрасно разжигая Огонь костров, вперяя взоры в небо, Но небо было мрачно, словно саван Безжизненной, бесчувственной земли… Тогда, в безумии зубами скрежеща, Они на землю хладную взирали И жалобно вопили о пощаде; Услышав стон, им громким криком вторя, Рой хищных птиц, кружася, падал наземь И крыльями в бессильи бил о землю… Стада зверей в испуге небывалом Безвредные блуждали меж людей, И змеи, вкруг со свистом извиваясь, Служили пищей лакомой для них… И наконец ужасная война, Дремавшая дотоле, возгорелась, И стала кровь ценою каждой пяди, И каждый сел особняком, сердито Смотря вокруг, во мраке насыщаясь, Навек любовь исчезла из сердец, И мысль одна царила надо всем, Мысль о позорной, неизбежной смерти, И голод стал терзать людей утробы, Вокруг костей несхороненных груды И кучи тел валялись и сгнивали, Живой скелет глодал иссохший труп, Голодные собаки забывали Своих хозяев и терзали их… Меж них была одна, у трупа сидя, Она его, ворча, оберегала От птиц, зверей и от людей голодных, Что рыская вокруг, искали трупов, И челюсти с усильем разверзали… Но верный пес забыл мечты о пище И с жалобным и непрерывным визгом Лизал, увы, бесчувственную руку… Так пал и он… Вокруг толпы людей От голода в мученьях умирали… От двух враждебных городов осталось Лишь двое жителей, бродя во мраке, Вдруг встретились они пред алтарями, Где были все святыни сожжены, Накопленные для позорных целей… Тогда, дрожа от стужи, легкий пепел Они в испуге стали разгребать И раздувать дыханьем слабым пламя, Но. вспыхнувши насмешливо на миг, Оно угасло… старые враги, Они сразились и погибли оба, И не узнал в лицо врага убийца… Мир опустел, великий, людный мир Стал комом глины без дерев зеленых. Цветущих трав. людей и шумной жизни, Без осени, зимы, весны и лета,— И снова стал на нем царить хаос,— Моря, озера, реки — все умолкло И замерла бездонная их глубь. В морях суда застыли без движенья. Лишенные навек искусных кормчих. Беззвучно мачты в воды упадали, И волны были мертвы и недвижны, Забыв свои приливы и отливы,— Их чудная владычица луна Давно, давно погасла в небесах… Затихнул ветер, воздух онемел… И облака развеялись во мраке,— И мрак один царил над всей вселенной…

 

Из «Экклезиаста»

 

Глава I

Тебе дано прожить немного скучных дней, Промчится жизнь твоя крылатою стрелою, Полна пустых затей, блестящей суетою… И твой исчезнет след… Ступай же, ешь и пей!.. Замолкни, не точи своих речей пред Богом, Слова глупцов, что сны в тиши немых ночей,— В тех снах кипит наш ум и грудь в волненьи многом… Проснулся… где они?.. Ступай же, ешь и пей!.. Все суета сует… приходят поколенья И вновь уходят в тьму, прожив немного дней, И их исчезнет след, — печали, наслажденья Все суета сует… Ступай же, ешь и пей!.. Восходит всякий день горячее светило С Востока, к Западу склоняясь всякий день, Кружится ветр, и вспять неведомая сила Его влечет, лишь мир обнимет ночи тень. Волнуяся, в моря стремятся дружно реки Отвсюду, изо всех холодных, жарких стран, Но не наполнить им бездонный океан, И все текут они и будут течь вовеки!.. Бессильны все слова, и до последних дней Никто не изречет последнее нам слово, И будем мы взирать на то, что нам не ново, Внимать известному… Ступай же, ешь и пей!.. Я мудр… Господь мне влил высокое желанье Все видеть, все познать, все сердцем испытать, Но мудрость — суета и суета — познанье, К чему в душе печаль и злобу пробуждать?!. Прекрасен я, — в дворцах, под сенью вертоградов, Под ропот чистых струй, их пылью орошен, В шелках и золоте, рабами окружен, Под грохот медных труб, на стогнах людных градов Я жадно стал вкушать роскошной жизни плод, И очи. и уста. и душу насыщая… Потом поник главой, печально размышляя,— «Все — суета сует, все сгибнет, все прейдет!..» Вы, расточайте жизнь без жалости, покуда Еще не стали вы добычею червей, И не сдавила грудь камней холодных груда… Все — суета сует… Ступай же, ешь и пей!..

 

Глава 12

Любите Господа в дни юности и силы, Доколе не померк светил небесных луч, Не облегла небес гряда зловещих туч, Не льется хладный дождь, не свищет ветр унылый, Пока не замерло жужжанье жерновов, Пока не пали ниц твои рабы в испуге, Доколе не замолк звук песен и рогов, Пока еще горит любовь в твоей подруге!.. Настанет страшный день, — замкнутся с плачем двери И всюду будет мрак и тишина ночей, И будут все тогда вставать с одров, как звери, По крикам птиц ночных, чтоб плакать у дверей… И ратники твои отыдут прочь, бледнея, И стражники твои покинут дом отцов, Не загремят мечи, у них в руках немея, Когда изноешь ты под властью черных снов!.. И обнажатся вдруг высоты мирозданья, И бездны страшные разверзнутся, как ад, И сонмы ужасов пути вам преградят, И все мы в Вечный Дом пойдем среди рыданья!.. Любите ж Господа, доколь не порвалась Серебряная цепь, лампада золотая Не раздробилася, доколь вода живая На дно источника дождем не пролилась… Доколь еще кувшин о камень не разбился, И не обрушилось в колодезь колесо, Доколе в жалкий прах не обратилось все, И человека дух к Отцу не возвратился!..