Мне приснился сон о Тбилиси. Не совсем о городе, а о людях его, о духе города. Еще пару десятков лет назад Тбилиси был таким, каким был всегда: добрым, жарким, веселым; городом, который все любили, а он, город, любил вас, любил щедро и бескорыстно. Он встречал вас вином, хачапури, сациви: роскошным видом с горы Мтацминда, и старым городом, с узкими улицами, небольшими, переходящими друг в друга домами, балконами, прилепленными как ласточкино гнездо, над самой Курой. Когда начинаешь подъем туда, к этим старым домам, то, непременно, наткнешься взглядом на стену, на которой нарисован кенто, держащий в руках кувшин с вином и надпись: «Хочишь пей, хочешь – не», а на противоположной стене изображена восточная красавица с подносом свежевыпеченного лаваша на голове, и тоже надпись: «Хочишь ешь, хочешь – не». И, тоже, непременно, внизу подвал, духан, откуда раздаются веселые застольные, или грустные протяжные грузинские песни и пахнет свежим хлебом, молодым вином и неподражаемым запахом: смесью шашлыка, чехахбили и чего-то, чему названия нет.

Но мне приснился другой Тбилиси. 1946 год, первый послевоенный год.

Там, в старом городе, где деревянные дома лепятся один к другому, где балкончики нависают над Курой, где вечером и ночью, жаркой, темной Тбилисской ночью, начинается бурная жизнь. Там послевоенные мужчины, в старых солдатских формах, кто без руки, кто без ноги, кто с выжженной душой, играют во дворе в шахматы или в нарды, пьют вино и открыто, жадным взглядом смотрят на женщин. Их много, этих женщин, самых разных возрастов. Совсем молоденькие девушки, стройные и грациозные, с глазами испуганной серны, в скромных ситцевых платьицах, ничто не может скрыть их молодой победной красоты. Мужчины любуются ими, провожают восхищенными взглядами, но понимают, что эта цветущая красота не для них, они предназначены другому поколению.

Много пожилых женщин, сидящих на балконах, с чашкой неизменного кофе в руке, почти все в черных одеждах, и, хотя они не совсем старухи, их время ушло, их мужчины или погибли или сидят в лагерях.

Но больше всего женщин лет тридцати: вдов, несостоявшихся жен, матерей-одиночек. Они красивы и манящи. Они стоят на балконах, с папиросой в руках, облокотившись на перила, изгибы их тела так заманчивы, глаза затуманены и призывны, ветер слегка поднимает уголки их крепдешиновых платьев, мужчины не могут отвести от них глаза, глаза, в которых читается и желание и сострадание.

Здесь, в этом переплетении радости и горя, красоты и нищеты, ярких красок и темных ночей есть уголок, куда стекаются все, чьё сердце обожжено.

Это старинный Храм. Он прилепился к скале между домов; маленький, узкий, но внутри кажется большим, во всяком случае, вмещает всех, кто хочет сюда прийти. Старинные иконы оказались нетронутыми за годы забвения. Молодой священник с юной женой, приехав в начале 44 года, оттер пыль, украсил Храм вечнозеленой туей, зажег свечи, и церковь засияла как во дни славы.

Священник совсем молод, строен, красив, черноволос. Глаза сверкают огнем неугасимой веры. Каждый день в дни жестокой войны он укреплял веру изверившихся в жизни людей, помогал пережить горе, потери и отчаяние. И вот пришел первый послевоенный год, 1946 год. Первая мирная пасха.

Священник, одетый в праздничное шитое золотом облаченье, радостно, как-то по-особому возвышенно ведет первую послевоенную Пасхалию, и весь храм, залитый светом свечей и забитый людьми до отказа, вторит ему в этот праздничный час.

Крестный ход за порогом Храма запрещен. И поэтому священник, и паства с Крестом и Хоругвями обходят свой маленький храм.

– Христос воскреси! – восклицает он

– Воистину воскреси! – отвечают все.

Светло и радостно. Он стоит рядом со своей женой. Она на сносях. Длинноногая, с красивыми длинными руками, она, в то же время, вся округлая сейчас. Округлый овал лица с огромными, орехового цвета глазами, округлый живот, чуть припухшие губы. Но, как ни странно, от этого она еще красивее и желаннее.

Атмосфера праздника во всем; и в Великой Пасхалии, и в любви священника и его жены, и в радостных надеждах прихожан.

Но в углу, спиной – лица не видно, – стоит некто в черном; даже, кажется, на нем черный капюшон. Он глаз не сводит с молодой красавицы, жены священника. Душа его надрывается от ревности и злобы. Он, – я это знаю во сне, – бежит к себе домой и пишет донос на священника. В следующую ночь священник исчезает.

Жена его ничего не знает о доносе Черного. Оставшись совсем одна, она вынуждена выйти замуж за него, чтобы спасти и поднять ребенка. Только через много лет, уже после смерти Главного Злодея, она узнает правду и уходит от Черного навсегда.

Проходит 10 лет. 1956 год. Снова прекрасные Пасхальные дни. Священник вернулся в свою церковь. Свет и радость кругом. Добро и жизнь торжествуют, и все хотят наказать, отлучить Черного, принесшего в их мир много зла. Увидев мужа, она вместе с десятилетним сыном бросается перед священником на колени, обнимает его. Внезапно он остается обнаженным, в одной набедренной повязке, как Христос после снятия с креста. Темные волосы спутаны. Все его тело иссечено, изранено, изувечено, и жена целует его всего – от пальцев ног, до прекрасных грустных глаз. Так они и стоят, обнявшись втроем, – священник, его жена и их сын, – вокруг них свет, сияние, они счастливы в своем мире. Но за ними снова тьма, нет никого, погасли свечи, и некому наказать зло.

И тут же мне снится другой вариант возможной концовки событий.

Снова прекрасные Пасхальные дни. Священник, вернувшийся в свою церковь, одет в праздничные одежды, глаза его по-прежнему сверкают, горят огнем неугасимой веры, только волосы стали совсем седыми.

– Христос воскреси!

– Воистину воскреси! – громко подхватывают прихожане.

Для прихожан его возвращение означает начало новой жизни, новых надежд. Священнику указывают на то, что Темный, сотворивший столько зла, живет в Кутаиси, и весь приход, во главе со священником, крестным ходом отправляются туда, чтобы разоблачить и осудить зло.

Она, когда-то бывшая его женой, вместе с десятилетним сыном стоит в дальнем углу храма, одетая во все темное, только белая шаль, накинутая на голову, символизирует праздник. Она не решается подойти к мужу, но, когда все уходят, она крестит его вслед, и слезы текут по ее прекрасному лицу.

… ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее; (Евангелие от Матфея. Гл. 16)