Народу на судилище собралось – плюнуть некуда. Так сказали бы глупые люди, а Шнырь все равно плевал на головы зрителям, словно на булыжник мостовой. Эта живая мостовая волновалась, разила потом и пивом, издавала азартные вопли, разноголосо бормотала и хотела жертвы. Маленький гнупи жадно облизнулся: он тоже хотел жертвы, вкусной кровушки и печеночки, и нынче ночью он свое получит – господин Тейзург обещал! Господин добрый, не обманет.

Гнупи смотрел на толпу с безопасной высоты второго этажа. Раньше тут было казенное учреждение, а теперь двери сорваны с петель, столы опрокинуты, бумаги выброшены из шкафов и затоптаны. Внутри никого, кроме полчища мух, деловито жужжащих над зловонными кучками: уж нагадили тут люди знатно!

После погрома для городского народца стала доступна изнанка этого здания, прежде запечатанная магами Ложи – туда-то Шнырь и пробрался. Потайное окошко находилось меж двух скульптур с отбитыми носами, подпиравших балкон этажом выше. Для человека там будто бы ничего нет, кроме оштукатуренной стенки – чтобы заметить свесившегося через подоконник Шныря, надо быть магическим существом или волшебником.

Тевальда притащили на цепи в ошейнике, под его грязными лохмотьями багровели кровоподтеки. Свидетели твердили одно и то же: «У меня обвиняемый вызывает негодование, потому что он подражает Тейзургу, и его богопротивный облик заставил меня испытывать невыносимые душевные страдания».

Парнишка с бегающими глазами и ломким баском отбарабанил это бойко, словно выученный стишок. Его нескладный ровесник с удивленной безбровой физиономией запинался и путался в словах, остальные ему дружно подсказывали. Пухлая немолодая дама произнесла обвинительную фразу певуче, как заклинание, а другая, с повадками рыночной торговки, яростно проорала, грозя Тевальду кулаком. Горожанин с набрякшим отечным лицом, похожий на спившегося подмастерья, изложил обвинение веско и основательно, сорвав у зрителей одобрительные выкрики. Слова у всех были одинаковые, и Шнырь заскучал: никудышный театр, впору свистеть и тухлыми яйцами кидаться.

После короткого совещания Незапятнанный вернулся на дощатый помост и торжественно огласил решение суда: за дурное влияние на горожан и за причиненные их чувствам тяжкие оскорбления обвиняемый приговаривается к публичному сожжению в клетке. Лицо Шаклемонга так и светилось от счастья, как будто он нашел клад или завтра женится на принцессе.

Потерявшего сознание Тевальда уволокли, словно мешок. Зрители сгрудились вокруг загодя приготовленных бочек с пивом: король угощает! Шнырь выбрался наружу, убедился, что амулетчиков с опасными для него артефактами поблизости нет, и шмыгнул в темный закоулок. Он чуял присутствие Крысиного Вора, и господина тоже чуял. Рыжий удалялся вглубь жилых кварталов, а господин ждал в подворотне обшарпанного казенного дома – в недавнем прошлом украшенного статуями, а сейчас похожего на вывалянный в пыли торт, который враз лишился своего кремового великолепия.

Господин Тейзург выглядел, как один из тех молодчиков, которые промышляют в глухих переулках. От повязки на лице он отказался: к таким охотники за наградой цепляются в первую очередь. Зато нарисовал вокруг левого глаза роскошный фингал и заеды в углах губ, в придачу затемнил зубы, как будто они сплошь испорченные. Зря, что ли, они со Шнырем утащили столько всего полезного из той актерской лавки? Волосы он спрятал под залихватски повязанной черной косынкой, которую называл иномирским словечком «бандана», а на стеганую безрукавку, надетую поверх живописно истрепанного камзола, нашил по бандитскому обычаю кованые бляхи в виде черепов. Этим реквизитом он разжился, заколов одного из молодчиков Шаклемонга – к большому восторгу Шныря, который во время нападения скакал вокруг и хлопал в ладоши.

– Рыжий здесь! – выпалил запыхавшийся гнупи. – Я его чую! Уходит, вон туда пошел! Ежели шибко побежим – догоним и уж тогда накостыляем крысокраду за все про все…

– Не сейчас.

Господин ухмыльнулся с истинно бандитским шиком, словно изображал на подмостках главаря самой лютой в городе шайки. Уж он-то, в отличие от давешних свидетелей с их скроенными по одной мерке «невыносимыми душевными страданиями», знал толк в театре.

– Завтра…

– А почему? – преданно глядя на него, осклабился в ответ Шнырь.

Он в игре, он заодно с Тейзургом, и его ждет важная роль в спектакле под названием «Охота на Крысиного Вора», а перед этим ему еще и жертву принесут – не житуха, а сплошной праздник!

– Завтра он будет уязвим. Он убьет невинного человека, из-за этого ему будет плохо, и он примет мою поддержку… Надеюсь, что примет. Бедный глупый Тевальд сослужит мне посмертную службу – поспособствует тому, чтобы мы с Хантре наконец-то помирились. А теперь хватит задавать вопросы, идем за твоей жертвой.

– Идемте, господин! – Шнырь нетерпеливо облизнулся. – Сварю себе печеночку и с вами поделюсь, уж не сомневайтесь…

На соседней улице ветер шуршал в темноте бумажками – днем здесь разгромили книжную лавку. Господин окликнул отбившегося от компании шаклемонговца, молодого парня с девичьими загнутыми ресницами, тяжелой челюстью и недоуменным хмельным взглядом. Назвал его чужим именем, тот возразил, что он не Понсойм, а Фелдо. Господин тогда засмеялся, кося под пьяного, и сказал: «Хвала королю за доброе пиво!» Фелдо отозвался: «Хвала королю Дирвену!» Слово за слово они скорешились и пошли вместе «догонять остальных», а за ними во мраке ночи крался Шнырь.

Упали они неспроста, а потому что господин ловко сделал спутнику подсечку. Побарахтавшись на мостовой, оба поднялись на ноги: один помог другому встать и поволок его дальше, подставив дружеское плечо. Их вело то в одну, то в другую сторону – обычное дело для набравшихся гуляк, и один заплетающимся языком убеждал приятеля не падать, а другой невнятно мычал в ответ. Невдомек было встречным, что у него повреждены голосовые связки, и не настолько он пьян, чтобы беспомощно заваливаться то вправо, то влево.

Господин Тейзург и без магии управился: ткнул его туда, сюда, в горло – несколько умелых прикосновений, и язык отказал, ноги перестали слушаться, руки повисли, как плети, но это видел только глазастый Шнырь. Прохожие не замечали, что один в этой паре ломает комедию, а второй безуспешно пытается позвать на помощь.

Несколько раз отдыхали в укромных закоулках: господин усаживал пленника на землю, словно большую вялую куклу, а сам обессилено прислонялся к стенке. Это раньше он мог переносить неподъемные для людей тяжести с помощью колдовства, а нынче умаялся, как нанявшийся в грузчики белоручка.

– Я с вами всенепременно поделюсь, я не жадина, вместе покушаем! – благодарно бормотал Шнырь, чтобы его подбодрить. – С крысокрадом нипочем бы не поделился, а с вами поделюсь, это истинная правда…

Он боялся, что Тейзург бросит Фелдо, не дотащив до подземелья – ну и обидно же будет! Но господину упрямства не занимать: всякий раз он, стиснув зубы, рывком за шиворот вздергивал шаклемонговца, закидывал его руку к себе на шею, обнимал за пояс и волок жертву дальше. Только один раз процедил с досадой: «Надо было брать кого полегче…» Под конец его шатало уже не понарошку, но до катакомб они все-таки дошли.

В галерее с низкими сводами гнупи зажег четыре тусклых шарика-светляка. Теперь его начали одолевать другие опасения: а вдруг кто-нибудь отнимет у них законную добычу?.. По счастью, ни его сородичей, ни крупных хищников поблизости не было, из темноты подсматривала только всякая мелюзга, которую можно не принимать в расчет.

Швырнув пленника на застывший каменными волнами пол – как будто вся эта громада куда-то течет, медленно и неотвратимо, за дюжину веков продвигаясь всего на пядь – маг отошел в сторону и сел. На лбу капли пота, грим вокруг «подбитого» глаза расплылся кляксой, и дыхание выровнялось не сразу, но это не мешало ему скалить зубы в ухмылке.

Дальше Шнырь натерпелся страху: показалось, что господин передумал насчет жертвоприношения и собирается этого Фелдо отпустить подобру-поздорову. Это как же так, ведь он же обещал! Слушая людской разговор, маленький гнупи чуть не заплакал от огромной, как ночное небо, обиды.

– И чем вам не угодил несчастный Тевальд? – осведомился Тейзург с кривой усмешкой. – Вы вменили ему в вину дурной пример недорослям? Да Хиала упаси, кто же в здравом уме станет брать пример с Тевальда? Он был абсолютно безвреден: бестолковое чучело, ходячий шарж на меня – порой это раздражало, порой развлекало… Впрочем, он по-своему трогателен. Его наивные поползновения завлечь меня в постель – о, это был такой водевиль, что хоть смейся, хоть плачь от умиления! А когда я снизошел до его неумелых домогательств, он так забавно смущался… Будь у меня возможность, я бы спас этого бедного дурака. Жаль, что это не в моих силах. Одна отрада – ты умрешь раньше.

Во время этой вкрадчивой речи шаклемонговец потел и дрожал, и Шнырь тоже дрожал – от предвкушения. Вытащил из припрятанной в углу сумки кухонный нож с засаленной деревянной ручкой, баклажку с водой и котелок, да еще фаянсовую чашку, на которой был нарисован похожий на розу вилок капусты – для крови.

– Фелдо, у тебя есть мизерный шанс уйти отсюда живым. Мизерный, но шанс… Попробуй меня соблазнить? Если мне понравится, я тебя отпущу, и ты вернешься к своим, выпьешь с ними пива, завтра утром снова пойдешь уничтожать архитектурные памятники, вечером посмотришь, как будут жечь на площади несчастного Тевальда… А то, что здесь произошло, забудешь, как страшный сон, и никто об этом никогда не узнает. М-м, как тебе мое предложение?

Ошеломленный этим предательством, Шнырь выронил приготовленную для трапезы вилку, и она звякнула о камень. То есть как это – «я тебя отпущу»?.. А жертвоприношение?! Стало быть, господин Тейзург его обманул?..

Пленник мычал и отчаянно гримасничал. Говорить он по-прежнему не мог, но способность двигаться более-менее восстановилась, и он начал раздеваться, совершая нелепые телодвижения – точь-в-точь клоун, который передразнивает женщин в ярмарочном балагане. Шнырю, глядевшему сквозь навернувшиеся слезы, было не до балагана, потому что все его обманывают, ни во что не ставят, и рыжий ворюга у него крыску отобрал, и господин туда же…

Тейзург рассмеялся, глядя сверху вниз на Фелдо, белого и неуклюжего, вставшего на четвереньки на ворохе тряпья. Шнырю хотелось подскочить да отвесить пинка по откляченному голому заду, а потом что есть мочи укусить за палец господина. Побоялся, не посмел – и, как выяснилось чуть позже, умно поступил, потому что господин тут-то и вынул из кармана серповидный нож для жертвоприношений.

– Это и есть ваша хваленая нравственность? С ума сойти… Что-что ты хочешь сказать?

Пленник дико выпучил глаза и замотал головой, издавая звуки, похожие на рыдания.

– Ах, я тебе что-то обещал? Правда?.. Увы, ты невнимательно слушал, я ведь сказал – если мне понравится, а я не в восторге от твоих, гм, прелестей. Отправляйся-ка лучше соблазнять демонов Хиалы, среди них есть весьма невзыскательные, кто-нибудь да оценит… Храбрый Шнырь, лучший среди гнупи, прими мою жертву!

В полумраке блеснуло лезвие, из вспоротой шейной артерии брызнула кровь. Фелдо с хрипом завалился набок, суча ногами.

Только теперь Шнырь понял, что Тейзург морочил голову не ему, а пленнику. Эх, мог бы тоже повеселиться, а вместо этого изводился и проливал слезы… Схватив свою чашку, он кинулся к Фелдо, чуть не запнулся о ногу с большой грязной ступней, нацедил, перемазавшись, и наконец-то сделал первый глоток теплой жертвенной кровушки. Зря он усомнился в доброте своего господина!

Марлодия – распространенное в Ларвезе женское имя. Хромую санитарку с опухшим прыщавым лицом, которая вместе с Зинтой ходила по аптекам, тоже звали Марлодия. Беседуя с ней под навесом кухонной пристройки на заднем дворе лечебницы, Суно признал в ней амулетчицу Хенгеду Кренглиц, засланную в Аленду под именем Райченды Шумонг. Минувшей зимой он по заданию Крелдона выслеживал группу овдейских агентов, тогда и столкнулся с этой барышней.

Эти холодные и внимательные серые глаза определенно принадлежали Хенгеде-Райченде – хотя тому не было никаких подтверждений, кроме интуитивной догадки. Небольшая сутулость, охрипший голос, изменившаяся из-за хромоты походка – отменный маскарад.

Он смотрел на шпионку с прищуром, как на сидящего напротив игрока в сандалу: знает ли она, кто он такой, и понимает ли, что ее раскусили? Они ведь теперь «в одной лодке» – это иномирское выражение Суно однажды услышал от блистательного поганца коллеги Эдмара.

Ответ на первый вопрос – безусловно, да.

После недолгой игры в гляделки Хенгеда первая нарушила паузу:

– Уговорите Зинту уехать. Если она останется здесь, это плохо для нее кончится.

– Всякий раз уговариваю, – вполголоса отозвался Суно. – Вы сможете устроить, чтобы сегодня вечером она не пошла на площадь Последнего Слова? В ее положении лучше туда не ходить. Жрецы Кадаха и Тавше собираются просить милости для приговоренного, но мне сдается, их не послушают. Дирвена они еще могли бы образумить, однако эта казнь – не его замысел. Сжечь кого-нибудь заживо – давняя мечта Шаклемонга, и его поддерживает Чавдо Мулмонг, доверенное лицо вурваны Лормы, для которой это будет истинный праздник с фейерверком. Вурвана не простит, если ее оставят без праздника. Так что светлых жрецов они спровадят и осуществят то, что задумали, аргументируя свое решение защитой нравственных устоев.

– Зинта в это время будет спать, – заверила Хенгеда. – Преподобный настоятель храма уже говорил со мной об этом. Начальство лечебницы не хочет, чтобы она рисковала. Тут я управлюсь, речь о другом. К Зинте несколько раз приходили от Ваглерума: требуют, чтобы она избавила от увечий юнцов из «золотой молодежи», которых поранил Хантре Кайдо в зверином облике. Он тогда заступился за девушку – вы же знаете об этой истории? Зинта не хочет им помогать. Без обиняков сказала, что не станет тратить силу Тавше на такую дрянь, когда столько пострадавших горожан нуждается в лечении. Сначала Ваглерум пытался договориться с ней, потом начал угрожать. Вы можете добиться, чтобы она уехала?

Овдейка излагала все это ровно и деловито, почти бесстрастно. В то же время в ней ощущался скрытый напор – словно вода, которая точит преграду и однажды снесет ее, разметав камни и щепки.

– Зинта знает, кто вы такая?

В лице что-то дрогнуло, но ответ прозвучал все так же сухо:

– Да. У меня была опасная для жизни травма, Зинта меня вылечила. Я благодарна ей и стараюсь отработать свой долг.

Мимо них протиснулся послушник с корзиной репы. С кухни тянуло чесночной похлебкой. Небо хмурилось, за приоткрытыми воротами ветер гонял пыль.

– Я поговорю с Зинтой, – сказал Суно, подумав: «Но это не значит, что я тебе доверяю».

А вслух добавил:

– Храни вас Ланки.

Загадку Рогатой Госпожи Дирвен разгадал еще до рассвета. Не на того напала. «В моих рогах твоя погибель» – и неприметный светлый кружок на ее чудовищном венце, наверняка это след на месте недавнего среза. К крухутакам не ходи, неподвластный Повелителю Артефактов амулет сделан из ее рога.

Вопрос, кому она подбросила эту штуку. Вот тут как раз и пригодился бы крухутак, но у Лормы пернатые должники закончились – та сказала об этом, когда Дирвен хотел спросить, кто похитил маму.

После завтрака выяснилось, что суд все-таки приговорил Тевальда к сожжению: на прием к королю ломилась делегация жрецов, требовавших, чтобы он отменил казнь. Служители Кадаха и Тавше были настроены решительно, дошло до скандала – с Незапятнанным, который начал с ними ругаться и всех переорал, хотя он был один, а жрецов много. В конце концов они убрались, пообещав, что воззовут к богам, чтобы те образумили людей, творящих непростительное. Шаклемонг кричал им вслед, что боги на его стороне, потому что он поклялся бороться за нравственность и огнем выжигать богомерзкие пороки.

Честно говоря, Дирвену идея такой казни по-прежнему не нравилась, но Чавдо возразил, что это решение благонравной общественности и городского суда, а раз так, нехорошо будет, если король отменит приговор, пренебрегая оскорбленными чувствами своих подданных. Не следует поступать наперекор массовым настроениям – надобно потакать им и умело использовать их в своих целях.

Его речи лились, словно тягучий мед: вроде и учит, как себя вести, и в то же время признает, что главный тут не он, а Повелитель Артефактов. Не то, что маги Ложи, которые первого амулетчика в грош не ставили, несмотря на его заслуги.

Кончилось тем, что Дирвен на все плюнул и закрылся у себя в Штабе. Решил, что допоздна будет работать с амулетами на подконтрольной территории, остальное его не касается. Чавдо верно сказал, пусть городская общественность спустит пар, лишь бы против своего законного короля не бунтовала, и отвечает за эту казнь суд, а вовсе не он.

Под капором с оборками – маска из кроличьего меха, с прорезями для глаз и атласным носиком-треугольником. Там, где должен быть рот, пришита игрушечная мышь: лоскут серого бархата, пара черных бусин, веревочные лапки и хвостик.

За исключением маски, в маленькой барышне не было ничего необычного. Клетчатое пальтишко с пелериной, полосатые чулочки, ботинки с галошами. Ее держала за руку высокая дама в повязанной крест-накрест шали в катышках и шляпке с вуалью, за которой поблескивали очки. То ли родственница, то ли няня.

– Веди себя хорошо, Глименда, и тогда мы купим тебе пирожное, – она говорила нарочито «по-детски», сюсюкая и коверкая слова, как будто опасалась, что иначе девочка ее не поймет. – Смотри-ка, сколько народу собралось – здесь будет представление, вот и посмотрим на жонглеров, не зря мы с тобой приехали, они выступают для тех, кто хорошо себя ведет, слушается старших и не мочит ноги в лужах…

– Не представление, а казнь, – неодобрительно буркнул пожилой мужчина, по виду мастеровой. – Уходили бы вы, сударыня, отсюда с ребенком.

– Да что вы говорите! – манерно ахнула дама.

И повернула к чайной «Марципановая цапля», волоча за собой воспитанницу.

Узкая деревянная постройка, ютившаяся в закоулке возле площади Последнего Слова, и впрямь напоминала цаплю, которая притворяется домом. Далеко выдвинутый балкон третьего этажа – точь-в-точь клюв – скрипел под весом набившихся зрителей. Вот будет потеха, если обломится и рухнет, ухмыльнулся под маской Шнырь, чинно семеня рядом с господином.

Они сделали вид, будто тоже хотят наверх. Когда их туда не пустили, сказав, что места не осталось, господин всех обругал визгливым голосом, а его обозвали в ответ «старой дурой».

Шаклемонговы молодчики останавливали и щупали молодых барышень высокого роста: нам-де только убедиться, что вы под юбкой натуральная порядочная девица, а не замаскированный вражина Тейзург. При этом на самого Тейзурга никто из них не обратил внимания.

– Люди наивны, Шнырь, – снисходительно обронил господин нынче утром, когда лепил себе на подбородок фальшивую бородавку. – Четыре года назад я, спасаясь от Накопителя, выдавал себя за очаровательную девушку, и Дирвен пал жертвой ее, то есть моей, опьяняющей прелести. Наверняка они учли такую возможность, но вряд ли додумаются, что я загримируюсь под некрасивую пожилую особу и оденусь без намека на хороший вкус. Хотя поверь мне, Шнырь, непривлекательность и безвкусица тоже могут быть изысканными.

Грим он наложил по-хитрому, в несколько слоев, и из складного настольного зеркала на него смотрело обрюзглое лицо пожилой дамы, набеленное и нарумяненное. Немного пудры он нарочно просыпал, как будто на пропахшей нафталином темной шали раздавили моль. Довершили дело видавшие виды очки и седой парик с буклями, а на руки «дама» надела линялые зеленые перчатки.

– Еще как изысканно получилось! – с энтузиазмом подтвердил гнупи.

Он был в восторге от такого отменного маскарада, и его аж до слез тронуло то, что господин собственноручно сшил для него кошачью маску и мышку.

– Приятно услышать мнение истинного ценителя, – промурлыкал Тейзург, и Шнырь напыжился от гордости.

После вчерашнего жертвоприношения его так и распирала сила: как будто кровь в жилах бурлит и поет, и он может носиться вприпрыжку хоть целый день без отдыха, и зажечь несколько дюжин шариков-светляков за раз, и еще по-всякому колдовать.

– Шнырь, твой главный враг сейчас – иллюзия всемогущества, – предупредил господин перед тем, как они при полном параде вышли на улицу. – В толпе не лезь людям под ноги, а то ведь наступят и не заметят. И не приближайся к стенам, на которых эти идиоты развесили цитаты из Шаклемонга.

– Если там заклинания, я почую!

– Насчет заклинаний не знаю, но тряпки превосходно горят. Держись подальше от всего, что может полыхнуть.

– Так они же Тевальда жечь собираются, а не все остальное поджигать…

– Больше ничего не скажу. Сам увидишь.

Хотелось поскорее узнать, что будет дальше. Гнупи аж приплясывал от нетерпения и не сразу понял, что с ним разговаривает остановившаяся рядом дама в большой, как колокол, юбке с розовыми оборками:

– Девочка, милая, как тебя зовут?

Ага, так и сказал… Голос его выдаст, поэтому молчок.

– Глименда не может сказать, как ее зовут, она держит в зубах мышку, – ответил вместо Шныря господин Тейзург. – Если она заговорит, мышка убежит. Глименда у нас играет в кошечку.

– Надо же! – умилилась дама с оборками. – А моя племянница такого же возраста приохотилась в собачку играть, даже просила, чтобы ее водили гулять на поводке. Дети такие фантазеры!

Другая дама, белобрысая и прилизанная, обратилась к своей спутнице, темноволосой красотке в клетчатом дорожном костюме:

– Видите, баронесса, каковы ларвезийские нравы? Дети играют в кошечек-собачек, и никто этого не пресекает! У нас сразу нашлись бы неравнодушные горожане, сообщили бы в Надзор за Детским Счастьем, и этих девочек, которые таскают в зубах мышей и гуляют на поводках, изъяли бы из нерадивых семей, чтобы отдать заботливым приемным родителям. А здесь никому нет дела…

Говорила она по-овдейски, но волшебный народец понимает любой человеческий язык – лишь бы он был сонхийский, а не иномирский.

– Меня больше огорчает то, что мои амулеты сдохли, – отозвалась баронесса неприветливым тоном, каким разговаривают с людьми, изрядно поднадоевшими. – Надо было из Суфлата плыть морем. Что ж, посмотрим на казнь и двинемся домой, пока они границы не закрыли.

Третья в этой компании, юная девушка с пышной копной светлых волос, заносчиво фыркнула.

– Грента, ты ведь знаешь, что меня это раздражает, – произнесла темноволосая со скрытой угрозой, и тогда Грента снова фыркнула.

– Казнь мы отсюда не увидим, – деловито заметила старшая иностранка. – Идемте, подберемся поближе?

– Идем, – согласилась вторая. – Тут еще от этой карги нафталином несет!

Они повернули к запруженной народом площади. Баронесса тянула за руку бледную, словно ей дурно, Гренту.

– Спасибо за «каргу», дорогая Лимгеда, – тихонько пробормотал им вслед господин, который тоже понимал по-овдейски.

Шнырь подумал, что нипочем бы не согласился быть маленькой девочкой в Овдабе: захочешь поиграть во что-нибудь интересное, а тебя хвать – и заберут. Нет уж, лучше быть гнупи, носить красную или зеленую курточку, бегать по ночам в деревянных башмаках и чинить пакости смертным.

Кем не собирался на площадь Последнего Слова, но все-таки пошел.

На нем была кургузая куртка с четырьмя внутренними карманами и удобным капюшоном – самое то для вора-амулетчика. На подходе к месту казни его несколько раз останавливали, заглядывали под капюшон, теряли интерес и пропускали.

Ловят не его, а Эдмара и рыжего, но могут ведь припомнить, что на службе у Тейзурга состоял амулетчик… Благодарение Ланки, не опознали. Ежели по уму, не надо бы ему сюда соваться.

Он знать не знал парня, которого собираются сжечь, а все равно было муторно. Время от времени он ощущал рвотные позывы и устремлялся к ближайшей мусорной куче – они в Аленде сейчас повсюду, на каждой улице. Но если б не пошел, стало бы хуже. Он надеялся на чудо: может, боги так или иначе вмешаются, поразят молнией Шаклемонга и выпустят приговоренного из клетки? А если не боги, то хотя бы демоны Хиалы, ведь Тевальда обвинили в «демонских пороках»… Без разницы кто, лишь бы не случилось этой жути.

Возможно, какая-то часть зрителей пришла сюда с такими же надеждами. Но хватало и сторонников Шаклемонга, и зевак, явившихся поглазеть из досужего любопытства.

Кем отметил, что и в толпе, и в окружающих площадь административных зданиях с остатками изуродованной лепнины рассредоточена целая армия амулетчиков. Если бы противники этой затеи взбунтовались и рискнули отбить жертву, их бы в два счета усмирили.

На стенах там и сям были развешаны куски парусины с поучениями Шаклемонга и хвалой королю Дирвену – крупными буквами, но сейчас, в сумерках, надписей не разберешь. Дощатый помост, на котором стояла обложенная дровами клетка, озаряли факелы, а площадь и окрестные переулки тонули в дымно-лиловом вечернем мареве. Еще и погода безветренная. Казалось, нервы того и гляди начнут рваться, как нитки, на которых подвесили тянущий к земле груз.

В клетку втолкнули человека с мучнисто-бледным лицом в пятнах кровоподтеков. Он что-то бормотал, вцепившись в прутья, однако его заглушил Шаклемонг, который с боцманским рупором взобрался на помост и начал говорить о засилье пороков, о своей борьбе за нравственные устои, о том, что сегодняшний день станет истинным праздником для всех, кто хочет воспитывать своих детей в скромности и добродетели. Его пытались перекричать люди в жреческих одеждах, но рупоров у них не было, и их живо оттерли от помоста молодчики из шаклемонговой гильдии.

Кем боялся, что его опять вырвет. Колени мелко дрожали, хотелось к чему-нибудь прислониться, но он стоял в гуще толпы. И за каким демоном его сюда принесло… Когда площадь озарило будто вспышкой фейерверка, и шарахнувшаяся людская масса поволокла его влево, он чуть не упал. Ну и дурак, нельзя тут падать – затопчут.

Справа по стенам заплясало яростное золотистое пламя, пожирая полотнища с надписями: оно мчалось по периметру, словно живое, а потом перекинулось на помост. На прутьях клетки сверкнула искра, в то же мгновение Тевальд с почерневшим лицом осел, как свалившееся с вешалки пальто. На Шаклемонге вспыхнул сюртук, и Незапятнанный с воем ринулся с охваченного огнем возвышения в самую гущу своих единомышленников.

Толпа колыхалась, как желе в сотрясаемой кастрюле. Теперь огненный вихрь метнулся по левой стороне площади, обращая в пепел прямоугольники смутно белевшей ткани. Пахло горелым, над головами кружили хлопья копоти.

Все случилось очень быстро, и Кемурт не сразу понял, что события пошли совсем не так, как задумал Незапятнанный.

– Боги показали, что им неугодны такие деяния! – выкрикнул, надрывая голос, жрец Тавше, подобравший рупор. – Боги даровали приговоренному мгновенную смерть и покарали тех, кто осмелился вершить неправый суд!

То ли на него набросился кто-то из охраны, то ли он сам отшвырнул рупор и смешался с народом – Кем не видел, но от всей души пожелал ему удачи. Главное он сказал, и вся площадь его услышала.

Людская масса потекла в переулки, словно разорванная на куски морская звезда, уползающая в разные стороны. Кемурт двигался вместе со всеми. Руки он согнул в локтях и прижал к бокам, стиснутые кулаки держал перед грудью, защищая ребра – однажды прочитал в приключенческой книжке, что именно так надо вести себя в толпе во время давки. Спасибо Ланки, его больше не тошнило, и колени не дрожали.

Вокруг стоял гомон, кто-то молился, кто-то ругался, кто-то плакал. Кто-то говорил, что это была саламандра – он ее разглядел, потому что смотрел в бинокль, куда же делся его бинокль, может, кто-то подобрал?.. Ага, попробуй что-нибудь подобрать в таком столпотворении – повезет, если всего лишь пальцы оттопчут, а то ведь можешь и не встать.

Оказавшись неподалеку от стены, Кем глянул на водосточную трубу – кажись, добротная, должна выдержать… Не поддался искушению: на крыше можно отсидеться, но там наверняка дежурят подчиненные Дирвену амулетчики.

Дальше по улицам стояли заслоны с фонарями и факелами, всех подозрительных шмонали, пришлось дожидаться своей очереди часа три, если не четыре. Он откинул капюшон – затруднительно принять его за Эдмара или Хантре, но все равно спросили, кто такой. Назвался Келдо Барвехтом.

– Придержите руки, уроды подзаборные! А вашему Тейзургу я когда-нибудь яйца оторву!

Он решил бы, что этот вопль вырвался из луженой глотки разъяренной рыночной торговки – если б не овдейский акцент. Оглянувшись, увидел в свете факелов баронессу Лимгеду Тарликенц и свою бывшую подельницу Гренту, которую в прошлом году сцапали во время облавы и отдали баронессе под опеку. Поскорей натянул капюшон и отступил в тень. Ругань баронессы в адрес «государственного врага» послужила для овдеек наилучшим пропуском, и они благополучно миновали кордон.

Кемурт пристроился за ними – в толкучке это не вызывало подозрений, в крайнем случае примут за обычного вора, который охотится за кошельками – и в течение некоторого времени тащился следом. Понял из разговора, что в Аленде они проездом, возвращаются из путешествия на юг, и у них была третья спутница, которая потерялась в толпе, но они этой потерей ничуть не расстроены, и баронесса, похоже, тиранит Гренту, однако Грента тоже в долгу не остается, так что прав был Эдмар, когда говорил, что они нашли друг друга, и у них своя игра.

Наконец толпа начала редеть, растекаясь по улочкам и переулкам. Овдейки ускорили шаг, Кем отстал. Запнулся в темноте о какой-то хлам, чуть не растянулся на мостовой. Вскоре понял, что заблудился. Воняло гарью и отбросами. Казалось, эта кромешная ночь никогда не закончится: как будто Аленда провалилась в Нижний мир, а горожане так и не заметили, что с некоторых пор живут в Хиале.

Когда невесть откуда выскочила саламандра – сияющая золотая ящерка, за которой тянулся искристый шлейф – и начался переполох, Шнырь побежал в нужную сторону по головам кучно стоявшего народа. Гнупи – прирожденные акробаты, они даже по стенам бегать умеют и вовсю этим пользуются, чтобы досаждать по ночам людям своим топотом.

Перед этим Тейзург посадил его к себе на плечи, объясняя окружающим: «Иначе малое дитё ничего не увидит!» Окружающие ругались: «Нашла, что ребенку показывать, дура полоумная!»

Благодаря зачарованному мешочку с рыжей прядью и клочком кошачьей шерсти Шнырь живо нашел Крысиного Вора. Тот стоял у загаженной щербатой стенки – вот растяпа, нельзя в такой сутолоке ошиваться возле стен, могут притиснуть и задавить! – и выглядел пришибленным, будто у него стряслась беда. Мудрый господин предвидел, что он таким и будет: мол-де это упрощает твою задачу.

Прыгнув ему на плечи, маленький посланец содрал с него тюрбан и взамен нахлобучил лохматый парик, который принес за пазухой. В тот же миг парик намертво прилип. Это колдовство доступно не всякому, но Шнырь благодаря жертвоприношению нынче еще не то мог сделать! Продержится до рассвета следующего дня, за это время им нужно уйти от погони.

Теперь на глаза Крысиному Вору падали темные патлы, а физиономию была перемазана сажей. Люди, которые находились рядом, смотрели в сторону помоста и ничего не заметили.

Жалко, напугать ворюгу не удалось. Нет бы завопил или вздрогнул – а он ухватил за полу маскировочного девчоночьего пальтишка и спросил безразличным голосом:

– Шнырь, чего тебе надо?

– Мне надо, чтоб ты за крыску мою поплатился! – сварливо прошептал гнупи ему в ухо. – А еще надобно тебя спасти, господин велел, у него к тебе серьезный разговор.

На всякий случай изо всех сил вцепился в ворот, чтобы собеседник не сдернул его на землю.

– Где он?

– Здесь, да ты к нему не подойдешь – зенки разуй, народу же как яблок в лукошке! Ты вот чего, главное, не давайся тем, кто тебя ловит. Я из тебя натурального трубочиста сделал – ха-ха, никто не узнает, потом в зеркало посмотришься! Как все отсюда двинут, мы до тебя сами доберемся, мы с господином до кого хошь доберемся!

– Уж это точно, – процедил рыжий.

– И не стой здесь как дурак. Глянь, вон там угол и водосточная труба с загогулинами – самая гиблая штуковина, держись от нее подальше. Жалко, тропка на изнанку дома не рядом, а то б я тебя спрятал. Ты нужен, чтобы вы с господином победили супостатов, поэтому позаботься о себе. А крыску я тебе не простил, не надейся!

Шнырь помчался обратно, словно по кочкам – только вместо кочек были шляпы и береты, тюрбаны и капоры, вязаные шапочки и суконные капюшоны, женские прически и стриженые мужские макушки. Толпа волновалась, ругалась, пахла страхом, потом, разочарованием, перегаром и мочой, а над головами витал запах горелого тряпья и паленого мяса.

Разыскав Тейзурга, посланец устроился у него на плечах и шепнул:

– Я все сделал, как велено. Идемте в ту сторону!

Легко сказать – «идемте». Они начали мало-помалу смещаться по направлению к Крысиному Вору, Шнырь как умел плел чары, чтобы помочь господину протиснуться и защитить его от толкотни.

Вокруг колыхалось море человеческой плоти, и разило все сильнее – такая крепкая и тошнотворная смесь, что даже Шнырь под маской морщил нос, а уж каково было господину Тейзургу! Тот двигался к цели, словно через болотную трясину, а оседлавший его шею верный помощник подсказывал дорогу. Порой толпу охватывало паническое брожение, тогда становилось еще страшнее, но благодаря шнырёвым чарам господина прикрывали будто бы навешанные со всех сторон щиты. Маленький гнупи нипочем не смог бы их наколдовать, если б не вчерашняя жертва. Кое-кому в толпе не повезло: вместе с живыми перемещались мертвецы с разинутыми ртами и выпученными глазами – не падали только потому, что некуда падать. Глядя на толчею сверху, Шнырь радовался своему превосходству над бестолковыми смертными.

К тому времени, как они добрались до противоположной стороны площади, толпа немного поредела. Рыжий сидел под стеной – помятый, в растерзанной куртке без пуговиц, но кудлатый темный парик никуда не делся.

– Ты в порядке? – присев перед ним, спросил Тейзург, в то время как гнупи соскочил на землю и зажег меж сложенных ладошек шарик-светляк.

– Да.

– По тебе не скажешь.

– На свою рожу посмотри, – огрызнулся Крысиный Вор.

– Моя рожа – плод вдохновенных трудов перед зеркалом, а ты похож на бедного сироту, которого злые люди выгнали из дома, так и хочется кинуть тебе медяк на пропитание.

– Я ничего не смог сделать, – пробормотал рыжий с таким надрывом, точно у него что-то ценное отобрали.

Шнырь не понял, о чем он, но злорадно выпалил:

– Вот и поделом тебе за мою крыску, на крышу беззаконно заброшенную!

А господин, сгребши собеседника за отвороты куртки, порванной и залитой кровью – не иначе из расквашенного носа – участливо осведомился:

– У тебя нет сотрясения? Ребра целы?

– Я же сказал, в порядке.

– Это не может не радовать!

И к несказанному восторгу Шныря отвесил крысокраду оплеуху, а потом и вторую, придерживая за куртку, чтобы тот не треснулся о кирпичи затылком.

– Так тебе и надо, так тебе и надо! – мельтеша вокруг них, твердил гнупи.

У рыжего опять потекла из носа кровь, и он произнес потерянным голосом:

– Все, что у меня получилось – это быстро убить. Через глазную впадину в мозг, который вскипел и выгорел за долю секунды. Я не пытался его освободить, он все равно не смог бы уйти. Его еще до суда так искалечили, что он протянул бы не больше восьмицы, я вчера подошел достаточно близко, чтобы все это почувствовать. Я предупреждал его, чтоб он не разгуливал в баэге и валил из города, а он не послушал.

– Если б он тебя послушал, они нашли бы кого-нибудь другого, – заметил Тейзург. – Ты ведь и сам это понимаешь, не правда ли? Шнырь рассказал, как ты заступился за Тевальда около «Штофной розы». Он был бедным подражателем – из тех, кто чувствует себя мало-мальски значительной персоной только с изысканной орхидеей в петлице. Раньше он был никем, а надев баэгу, стал кем-то, похожим на меня. Думаю, для него было бы истинной трагедией вновь стать безликой человеческой амебой – такая перспектива ужасала его больше, чем мученическая смерть за право носить баэгу. Отсюда мораль: надо самому быть изысканной орхидеей – хоть в гриме, хоть в обносках, как мы с тобой…

– И как я! – встрял маленький гнупи.

– Да, и как Шнырь. Ты меня несказанно обяжешь, если встанешь и пойдешь с нами самостоятельно, а то вчера я на месяц вперед натаскался тяжестей. Только не спрашивай, что вчера было, это слишком душераздирающая история, в стиле самых черных городских страшилок. Вставай! Нам надо убраться отсюда заодно с толпой.

– А то еще можем в этом доме спрятаться, – подсказал гнупи.

– Не годится. Лорма тут каждый угол обыщет. Не забывай о том, что она вурвана, и ваши тропки для нее открыты. Хантре, да вставай же! Разве ты не хочешь положить конец этому бездарному фарсу с Дирвеном и Шаклемонгом в главных ролях?

– А ты знаешь, как это сделать?

– Представь себе, знаю. Но расскажу не здесь и не сейчас. Идем, наконец.

Поднявшись, Крысиный Вор скривился и зашипел сквозь зубы.

– В чем дело?

Он не ответил, молча захромал рядом с Тейзургом.

– Надеюсь, не перелом?

– Ногу отдавили.

– Кости стопы целы?

– Демоны знают, – буркнул рыжий.

Еще и попытался отпихнуть господина, который обнял его, поддерживая – но потом сдался и все-таки принял помощь. Видно было, что шагать ему больно.

Двигались они медленно и помалкивали, потому что снова оказались в гуще толпы. Когда дошли до кордона, господин давай ругаться исковерканным визгливым голосом: мол-де и вместо казни показали какую-то дрянь, стоило ли ради этого на площадь ходить, больные ноженьки утруждать, и зять пьяница-негодяй, из дома тащит, в канавах ночует, и внучка-паршивка растет непослушная… Их пропустили без проволочек, еще и прикрикнули – шибче проходи, не задерживай!

Дальше людей повел Шнырь, выбирая безопасную дорогу. Без него им бы не уйти далеко в такой темени.

Погоню он почуял, когда пробирались через квартал Тысячи Зрителей. Изваянные из белого камня и вылепленные из гипса Зрители в былые времена глядели на прохожих с крыш, с карнизов, из-под балконов, из стенных ниш, с оконных арок. Дамы и кавалеры цвета лежалого снега, не сыскать среди них двух одинаковых лиц. И никто их не заколдовал, привязав навеки к старинным домам под крутыми черепичными крышами, по которым любо-дорого кататься зимой – если, конечно, ты ловкий гнупи, а не растяпа-смертный! Это всего лишь скульптуры. До недавних пор были скульптуры, пока сюда не нагрянули шаклемонговцы с приставными лестницами и кувалдами.

Гнилушечно-зеленоватые шарики плыли низко над мостовой, высвечивая россыпь обломков, чтобы спутники Шныря не запинались. Фонари не горели, их побили заодно со всем остальным.

– Здесь кто-то есть, – хрипло сказал рыжий, уставившись на щербатую стенку с темным пятном, в котором Шнырь признал засохшую кровь.

Они остановились передохнуть, потому что у ворюги болела нога, и господин его тащил, почти как Фелдо вчерашним вечером. Оба молчали, стиснув зубы, но тут Хантре заговорил – вишь ты, есть ему кто-то!

Хоть и пожирает людскую магию Накопитель, видящий вроде Крысиного Вора все равно уловит то, чего другие не заметят, поэтому провожатый навострил уши и раскинул сторожевые чары, а потом расстроено буркнул:

– Идут за нами! Кажись, с амулетами. Четверо их, злыдней окаянных.

– У меня два метательных ножа, – деловито сообщил Хантре.

Ага, когда он жил у господина, знатно эти свои ножи через всю комнату в манекен всаживал. Только где ему попасть в амулетчика с боевыми артефактами, ежели он сейчас колдовать не может? Шнырь так и сказал, и рыжий угрюмо кивнул, а после добавил:

– На нас кто-то смотрит, но я его не вижу. Как будто прямо из этой стенки смотрит и хочет что-то сказать. Его здесь убили. Недавно, два-три дня назад.

– Так нет же тут ни двери, ни окошка, даже нашенского, потайного… – пробормотал Шнырь, тоже уставившись на застарелую кровавую кляксу с ошметками присохших к штукатурке мозгов.

Все-таки недаром он стал доверенным помощником господина Тейзурга – он же умный! Пусть не такой умный, как тетушка Старый Башмак, с мудрой тухурвой никому из гнупи не сравняться, но уж поумнее Вабро и остальных.

– Ежели из стенки – это призрак здешний. Два-три дня, говоришь? Ясное дело, жил он тут, небось и дом его, а как пришли злыдни с молотками, он давай им перечить. Нет чтобы зашкериться подальше… Ну, те и шибанули его башкой об стенку, аж мокрое место осталось.

Призраки обитают на изнанке людских домов бок о бок с народцем. Одни задерживается надолго, других помощники Акетиса забирают в серые пределы, чтобы сплавить на перерождение. А иные везунчики через некоторое время прямо на месте перерождаются: становятся гнупи, козягами, вывыриками, чворками – в зависимости от своих душевных наклонностей. Прежнее человеческое существование они после этого забывают – ну и пусть его, зато и прошлое горе вместе с памятью уходит. Шнырь вот нисколечки не пожалел бы, скажи ему какой-нибудь крухутак, что раньше он, здрасьте-приехали, тоже был человеком – скукота ведь.

Господин меж тем избавился от юбки, под которой были удобные для драки штаны, от шали и от старушечьей шляпки с париком, а грим размазал так, что рожа у него стала – не приведите боги увидеть впотьмах при тусклом свете фонаря.

– План номер два, – подмигнул он Хантре.

– Хочешь очаровать их стриптизом?

– Э, нет, это уже будет план номер три. Они увязались не за нами, а за тобой. Если бы мы оставляли след, Шнырь бы почуял.

Маленький гнупи польщено осклабился.

– Позволь связать тебя, – продолжил Тейзург. – Сыграем в я-его-поймал. В нужный момент ты мигом освободишься от веревок, и у нас будут шансы положить их. Руки за спину!

– Давай, – согласился Крысиный Вор.

Призрак выбрался наружу и растекся по стенке, словно зыбкое темноватое желе. Люди его не видели, только Шнырь.

– Слушайте, обитатель тутошний с нами заодно!

– Он хочет нам помочь?

– Дурак ты, рыжий, не помочь, а поквитаться с теми, кто его убил. Или с другими, которые на них похожи. Он понял, что вы не из них, а которые гонятся, те из них, и ему надо, чтобы вы их поближе к дому подманили. Там наверху кусок балкона держится на чихе. Во, гляньте, вон там! Он специально не давал ему падать, чтобы супостатам гостинец приберечь, ежели опять заявятся.

Все это нашептал ему безвременно убитый хозяин дома, похожий на студенистую кляксу. Хантре тоже мог бы услышать, но он в это время точил лясы с господином.

– Прелестно… За мной, сударь, не пропадет отблагодарить вас, когда я вновь обрету свою магическую силу, – Тейзург поклонился в сторону кровавого пятна. – При условии, что нас не зашибет этим балконом, до визита шаклемонговцев, никаких сомнений, великолепным…

– Так не зашибет, потому что я свистну, и вы отскочите! – растолковал Шнырь, сияя оттого, что у него самая важная роль в этой военной хитрости. – Рыжий, сможешь отскочить? Ты же будешь им главной приманкой, награду за тебя вот такенную обещали – кто, говорят, поймает беззаконного крысокрада, того озолотят из королевской казны!

– Смогу, – процедил Крысиный Вор и недобро зыркнул на Тейзурга. – Я тебе когда-нибудь руки переломаю…

Как обычно: обозлился ни с того, ни с сего. Хотя связали-то его понарошку, и он сам дал на это согласие.

Господин миролюбиво ухмыльнулся в ответ.

Издали уже доносились звуки шагов и голоса. Маленький гнупи проворно упаковал в узел господский реквизит, негоже его на виду оставлять.

В лунном свете окрестные дома выглядели давно заброшенными руинами – люди там есть, куда ж они денутся, но все окна плотно занавешены изнутри. Чтобы сбежать из приснившегося кошмара, достаточно всего-навсего открыть глаза, а если кошмар наяву, только и остается запирать двери на все засовы. Из здешних одному призраку бояться нечего, а его соседям живется, как в дурном сне, которому конца не видно.

Шнырь погасил шарики-светляки, юркнул на изнанку дома напротив и прильнул к невидимому для людей окошку. Тейзург и Крысиный Вор сместились под балкон, который до недавних пор, судя по торчащим из стены обломанным зубьям, подпирала пара статуй. Когда из-за угла вывернули преследователи с фонарями, Тейзург и Хантре давай ругаться, господин еще и стукнул ворюгу.

– Это я его взял! Со вчерашнего дня выслеживал, от меня не уйдешь, и приклеенным париком меня не проведешь! С ним была тетка с девчонкой, они чесанули в тот переулок. Догоните, если пошевелитесь, а за этого королевская награда моя без дураков!

Он выкрикнул все это с куражом и надрывом, словно мелкий уличный бандит, который нацелился сорвать куш, но столкнулся с подоспевшими конкурентами.

– Не баламуть, парень, получишь свою долю, – веско отозвался амулетчик, главный в этой группе. – Мы сами его выследили, я еще на площади опознал его и прицепил ему «репей», но тебе мы заплатим за помощь.

Гнупи с досады шмыгнул носом: прозевал «репей», вот теперь и грызи локти! А ведь мог бы снять с рыжего эту дрянь, кабы вовремя заметил.

– Клаймонг? – произнес Хантре отстраненным каким-то голосом. – Я тебя помню, зимой ты участвовал в охоте на агентов Ктармы. Хорошую же сторону ты сейчас выбрал, не жалеешь об этом?

Фонарь высветил его лицо, перемазанное сажей.

– Я присягнул Повелителю Артефактов, и я, как раньше, охочусь за государственными врагами, – сухо ответил Клаймонг, коренастый, бритоголовый, с тяжелым складчатым затылком.

Глядя с прищуром на этот затылок, Шнырь прикидывал, что же делать, чтобы не пропали пропадом их горемычные головушки? По-настоящему опасен только амулетчик, но как раз он-то и не сунулся под балкон – стоял посреди улицы, широко расставив ноги в добротных сапожищах, и был начеку. Один из его спутников держал фонари, булыжник мостовой тускло блестел в их свете, а двое других по-хозяйски двинулись забрать пленника.

– Половина награды – моя! – заявил им с истерическим напором лицедействующий господин. – Половина, ребята, по рукам?! А ну, пошел!

Хантре будто бы уперся и ни с места.

– Четвертушка от четвертины – и довольно с тебя, – возразил Клаймонг. – Давайте его сюда!

– Да какая четвертушка, богов побойтесь, это грабеж! – возопил Тейзург, запрокинув голову, будто бы обращался к луне. – Вы его не получите, пока не договоримся!

Двое шаклемонговцев отпихнули его, и в этот момент призрак, скользнувший по фасаду темноватым кисельным пятном, просигналил Шнырю: пора.

Гнупи свистнул. Сгребши рыжего за шиворот, Тейзург вместе с ним шарахнулся прочь. Перед этим он одного из противников ткнул в шею, другого свалил подсечкой, а сверху на них обрушился тяжеленный кусок балкона, проломив дурные головы – уж об этом мертвый хозяин дома позаботился.

Клаймонг повернулся на свист, готовый к действиям – а догадливый Шнырь тоже был в боевой готовности! Хоть и тряслись поджилки при мысли о смертоносных артефактах, которые он нутром чуял, все равно хватило духа сотворить заклинание «Выдерни коврик». Как известно, для этой шутки с полдюжины гнупи должны объединить усилия, но Шнырь, по самую макушку полный сил после кровавой жертвы, управился в одиночку. Ррраз – и вражина-амулетчик, потеряв опору под ногами, со всего маху грянулся задом о мостовую. Удар ошеломил его, тут-то к нему и подскочили добрый господин Тейзург и злой Крысиный Вор, успевший избавиться от веревки. Блеснули два ножа – и нет амулетчика Клаймонга, а без Шныря не видать бы им легкой победы.

Хантре по людскому обычаю пожелал убитому добрых посмертных путей, с тоской в голосе, но это гнупи услышал краем уха, потому что ринулся в погоню за четвертым. Тот пустился бежать, давясь криком и тряся фонарями. Шнырь в два счета его настиг, прыгнул на плечи, впился мелкими острыми зубами в ухо – оно аж хрустнуло, и рот наполнился вкусной кровушкой. Парень завизжал, завертелся на месте. У него был амулет, защищающий от волшебного народца – Шнырь чувствовал эту штуку, как занозу: неприятно, но стерпеть можно, и потехе не помешает. Атакованный шаклемонговец фонари так и не выпустил, потому что гнупи применил заклинание, не позволяющее ему разжать пальцы, и по мостовой кружили световые пятна.

Тейзург подошел к ним, широко ухмыляясь, и спросил участливо:

– Избавить тебя от этого пакостника?

– Да!.. Помоги…

– Что ж, изволь!

Нож вонзился в печень, парень с утробным воем скорчился на мостовой, гремя фонарями, а ловкий Шнырь еще раньше успел соскочить. И лишний раз убедился, что Крысиного Вора медом не корми – только дай непрошено влезть и что-нибудь испортить: недобро зыркнув на союзников, тот добил жертву одним точным ударом в сердце.

– Шнырь, сними с него «репей», – как ни в чем не бывало, распорядился господин.

Гнупи нашел на штанине у рыжего невидимый для смертных цеплючий комок и прилепил на труп, лежавший среди осколков в луже вытекшего из фонарей масла. Потом осмотрел своих спутников на предмет других таких же гостинцев, ничего не обнаружил, и все трое зашагали прочь при свете плывущих над мостовой шариков-светляков. Их провожал взглядом только призрак, растекшийся по стене на том месте, где раньше находился полукруглый балкончик с каменными балясинами в виде морских коньков, да еще луна глядела с ночных небес, но она не в счет.

Дирвен сразу понял, что случилось на площади Последнего Слова. Это же был тот самый амулет, о котором говорила во сне Рогатая Госпожа! Из ее окаянного рога изготовленный…

Чтобы удержать плененную саламандру, нужны специально заклятые негорючие минералы, но когда в игру вступает Госпожа Вероятностей, возможны любые исключения из правил. И наверняка это многофункциональный артефакт, который работает не только с огнем – такие штуки обычно делают из разнородных ингредиентов.

Насчет многофункциональности подтвердилось, когда в квартале Тысячи Зрителей обнаружили тела Клаймонга и сопровождавших его парней из гильдии Незапятнанного. Двоих зашибло рухнувшим на головы балконом – к крухутакам не ходи, для этого был использован все тот же амулет, неподконтрольный Повелителю Артефактов.

Выяснить подробности не удалось, жители окрестных домов в полуночный час слышали крики, но ничего в потемках не видели. Еще и с жалобами прицепились: мол-де у нас тут ни одного целого фонаря, когда на наши улицы освещение вернется? Когда чворк свадьбу сыграет! Так и ответил им, придуркам, потому что сами должны понимать – король не фонарщик.

Кого преследовал Клаймонг, неизвестно. Со связью нынче плохо: для того чтобы посылать и принимать мыслевести, артефактов недостаточно, нужны заклинания магов. Без них только жрецы и лекари под дланью Тавше могут обмениваться сообщениями – по милости своих божественных покровителей, а всем прочим, невзирая на чины, остаются курьеры да почтовые голуби.

Дирвен предположил, что Клаймонг охотился за наградой: выследил то ли Главную Сволочь, то ли рыжую сволочь, то ли обоих вместе, но нарвался на подарочек Рогатой Госпожи.

Пришлось рассказать приближенным, что у кого-то из его недругов есть неподвластный Наследию Заввы амулет, и вовсе это не боги вмешались во время казни Тевальда, а злонамеренные смутьяны. Дирвен умолчал лишь о том, что здесь замешана Рогатая: незачем пугать союзников, а то еще разбегутся кто куда.

Воспрянувший духом Шаклемонг заявил, что он тогда организует новую казнь, и надобно принять меры, чтобы на сей раз никакие смутьяны не помешали. Он получил ожоги и благоухал целебными мазями, вдобавок обвешался болеутоляющими амулетами, но был полон решимости продолжить свое дело.

Чавдо Мулмонг озабоченно заметил, что в неведомом артефакте могла быть заключена не одна саламандра, а несколько – теоретически это возможно – и стоит иметь в виду, что злоумышленники могут учинить поджог где угодно.

Это предупреждение Дирвен принял к сведению, велел собрать на большую аудиенцию пожарных и приказал им вчетверо усилить бдительность. А пожарные давай требовать свое жалование, которое им еще две восьмицы назад должны были выплатить. Не лучше тех придурков, которые донимали его насчет фонарей! Хорошо, Чавдо все уладил: пообещал, что в течение месяца им половину жалования выдадут, и оставшуюся часть они тоже получат в следующем месяце, а пока могут взять ссуды у него в банке под залог своего движимого и недвижимого имущества.

Когда всех спровадили, Дирвен буркнул:

– А может, ну ее, эту казнь, кому она нужна?

– Всем нужна, ваше величество, – доверительным тоном возразил Мулмонг. – Сами видите, какие у обывателей умонастроения: где наше жалование, почему нам фасады попортили, когда фонари починят, да примите меры, чтобы по вечерам разбоя на улицах не было… Нехорошие умонастроения, с вопросами к власти. Людей надо чем-то занять, а защита нравственности – это каждому близко и понятно, и люди должны увидеть, что новая справедливая власть ни перед чем не остановится, дабы защитить их от пороков и всяческого развращения. Повезло нам со стариной Шаклемонгом. Вы думаете, ваше величество, он чокнутый? Есть немножко, и в придачу свербит у него промеж ног по всякому поводу, это истинная правда, но дело не только в этом. Да будет вам известно, у него рыльце в перьях по денежной части. Оттяпал и продал полдома, которые по завещанию должны были отойти его племяннице. Занимался в провинции сбором пожертвований на строительство школы для бедных детей при храме Кадаха и добрую половину – себе в карман. Ведал кассой некого квартального товарищества по закупке дров и опять же допустил изрядную растрату, после чего был под следствием, но откупился. Для него борьба за нравственность – все равно, что боевой артефакт, защищающий от неприятельских ударов: смотрите не сюда, а туда, воровство не главное зло, наперед с постельными пороками надобно разобраться. И это, ваше величество, урок всем правителям, не побоюсь сказать вам правду. Заставьте обывателя перво-наперво думать не о повышении налогов и не о мусорных кучах на улицах, а о том, с кем его сосед в кровати кувыркается, и как бы этого соседа притянуть к ответу за недозволенные утехи – и тогда брожение пойдет промеж соседей, помои не выплеснутся за пределы этой лоханки, а вы будете властвовать в свое удовольствие. Поэтому не мешайте Шаклемонгу, пусть действует нам во благо.

– А, ну, тогда ладно, – согласился Дирвен.

Правильно сделал, что назначил Чавдо управляющим Королевским банком и министром финансов – золотой помощник, все проблемы решает, как семечки щелкает.

– Сам ты чокнутый, Крысиный Вор! И что ты сказал про навязчивую идею – это брехня, навязчивой может быть веревка или человек, который до всех цепляться охоч. А идея – это же такая людская мысль о чем-нибудь… – тут Шнырь запутался, потому что речь шла о непонятном ему предмете, но быстро нашелся и закончил: – Сам ты, рыжий, дурак!

Обидно ему стало за господина. Тот промолвил этак с расположением: «Я тебя люблю, и никуда ты от сего факта не денешься, и от меня тоже никуда не денешься, не надейся», – а ворюга в ответ обозвал его «чокнутым демоном» и сказал, что вовсе это не любовь, а навязчивая идея.

– Лучше разожги костер, – примирительным тоном попросил Тейзург, когда все выговорились. – Она ведь по-прежнему с тобой? Нам со Шнырем пришлось бы возиться с огнивом, а для тебя это дело одной секунды.

Дровишек в это убежище они загодя натаскали. Хантре молча протянул руку к «шалашику» из поленьев, меж его замызганным рукавом и запястьем как будто сверкнула золотая искра – и заплясало пламя.

– Как ты это сделал?! – изумился Шнырь. – Ты, что ли, колдовать можешь? Или у тебя есть огненный амулет? Это же рисковое дело, вдруг Дирвен через него до нас дотянется, и не сносить нам тогда сиротских головушек… У господина спроси – он тебе растолкует, почему нельзя играться с амулетами.

Ни колдовства, ни волшебного артефакта он не почуял, но дрова-то все равно загорелись!

– Саламандра у него есть, – усмехнулся Тейзург. – Он ведь чертов ангел, таких, как он, пламя саламандры не берет.

– Кто-кто он? – навострил уши гнупи.

– Терминология другого мира, не забивай себе этим сиротскую головушку. Поскольку Хантре из Стражей, стихийные существа не могут причинить ему вред. Помнишь, после возвращения с юга он носил золотой браслет в виде ящерицы? И ведь никто, кроме меня, так и не понял, в чем дело… Раньше он наводил на нее чары, чтобы она выглядела, как ювелирное украшение, а теперь прячет за пазухой. И сказать тебе, Шнырь, откуда у него саламандра?

– Откуда?

– Спер он ее. Беззаконно присвоил, как пресловутую крыску. Она была заключена в «Пламенный конус», и маги Ложи собирались ее поймать, чтобы снова использовать, а Крысиный Вор ее хвать – и в рукав. Магам соврал, что она убежала.

– Ух ты, ворюга!.. – покачал головой Шнырь со смесью негодования и восхищения.

– Вот-вот, ему что твоя крыска, что саламандра… Хантре, что ты кривишься? Тебя так сильно раздражает наше общество – или?..

– Или, – с шипением выдавил рыжий.

Господин попытался стянуть у него с ноги сапог, не смог, располосовал ножом. Стопа оказалась распухшая, багровая, мокрая от сукровицы. Рыжий глянул на нее и тоскливо выругался. А ведь сколько прошел, хромая, да еще и переобувался… Убежище находилось в таком потайном месте, куда нет прямого пути: Шнырь провел людей по тропкам волшебного народца, а для этого, как известно, человек должен поменять местами башмаки – левый на правую, правый на левую.

– Роскошно… – в голосе Тейзурга тоже прозвучала тоска. – Что же ты раньше не сказал?!

– А у нас были варианты?

– Шнырь, придется тебе сбегать в лечебницу при храме Тавше на улице Мышиных Посиделок и привести сюда Зинту. Сейчас же, не откладывая. Пожалуй, кого-нибудь другого я бы не послал с таким поручением, для этого нужна выдающаяся находчивость и незаурядная ловкость… На обратном пути замаскируйся под человеческого ребенка, лицо прикрой шарфом. Скажи госпоже Зинте, что ты от меня, и объясни, что случилось. Предупреди ее, чтобы надела удобную обувь.

– Зинте незачем сюда лезть, – запротестовал Хантре.

– А у нас есть варианты? – передразнил его господин. – Тебе нужна помощь лекаря под дланью Тавше, и Зинта сживет меня со свету, когда узнает, что я ее не позвал. Не хочу тебя пугать, но у тебя есть шансы остаться без ноги. Пока Шнырь не вернется с Зинтой, я постараюсь скрасить тебе ожидание приятной беседой…

Тут Крысиный Вор закатил глаза к каменным сводам, как будто после этих слов ему стало вконец худо. А Шнырь нашел среди сваленного в углу реквизита подходящую одежонку, сложил в ранец, который сшила ему из лоскутьев тетушка-тухурва, и отправился за лекаркой.

Наверху уже рассвело, но время нынче смурное, да и злыдня-экзорциста на улицах больше не встретишь – кто в тюрьме, кто сбежал из города, кто прячется в катакомбах – и прохожие предпочитали не обращать внимания на мчащегося сломя голову гнупи. Нет пакостнику до них дела – и хвала богам.

До цели он добирался хитрыми зигзагами. Будто бы сперва навострился в одну сторону, а после на изнанке знакомого дома переоделся в маленького оборванца, замотал лицо грязным шарфом – чтоб не видно большого вислого носа, который сразу выдаст гнупи – и с оглядкой двинулся к храму на улице Мышиных Посиделок.

Лекарка выслушала его и без проволочек решила: «Идем, сейчас я только возьму, что надо». Перед тем Шнырь пересказал ей, что велел господин: разные пустяковины, но знали об этих пустяковинах только Эдмар и Зинта.

Девица с отечным прыщавым лицом заступила дорогу – я-де с вами, но лекарка строго возразила: «Ты за нами не угонишься, я летящим шагом пойду». Девица эта показалась Шнырю знакомой, он пригляделся, принюхался – и узнал Хенгеду, которую рыжий подобрал на улице избитую и привез в эту самую лечебницу. Маскируется – и правильно делает. Она бегом притащила с кухни банку меда с мадрийскими орехами и запихнула Шнырю в ранец: «Не потеряй, черноголовый, и обязательно дайте госпоже Зинте поесть, после того как она призовет силу Тавше». Вот те раз – догадалась! Но раз она шпионка, должна быть поумнее других девиц.

Благодаря «летящему шагу», который Тавше даровала своим избранным служителям, Зинта шагала со скоростью бегущего стремглав человека, и вровень с ней мчался Шнырь.

Прыткого уличного мальчишку послали за лекаркой, и сейчас тот ведет ее к больному – небось, такие мысли мелькали у прохожих, уступавших им дорогу.

Миновали заведение с искусно вылепленными гипсовыми барельефами, изображавшими чайные кусты. Шаклемонговцы с гиканьем разбивали лепнину молотками и ломиками, а в окнах на втором этаже маячили бледные лица. Шнырь на ходу поддернул шарф и съежился, прячась за Зинтой, но вошедшие в раж молодчики на них даже не посмотрели.

В катакомбы спустились через лаз за Краснобокой водонапорной башней, с недавних пор щербатой и обшарпанной, словно после осады. Внизу Шнырь скинул неудобную людскую обувку и одежку, надел привычные для гнупи деревянные башмаки и зажег шарики-светляки. Где пробирались по лестницам и коридорам, а где он брал спутницу за руку и вел по тропкам народца.

Когда добрались до места, Крысиный Вор лежал под ворохом тряпья: его знобило. Не тратя время на «здравствуйте», лекарка призвала силу Тавше и занялась его ногой.

– За три-четыре дня пройдет. Ногу в этот период не нагружать, – предупредила она после того, как сделала перевязку. – Мазь я вам оставлю, будешь менять ему компресс дважды в день. Еще был ушиб ребер и две гематомы на спине, это я почти без остатка убрала.

– Спасибо, – поблагодарил рыжий.

– В ближайшие три-четыре дня я его никуда не пущу, – заверил господин. – Восхитительные будут денечки… Он остался при одном сапоге, а босиком тут не погуляешь. Увы, никакие свободолюбивые устремления не заменят хорошей обуви. Но потом, если он будет паинькой, мы со Шнырем украдем для него новые сапоги.

– Самые справные найдем, хоть он и не отдал мою крыску, – подхватил гнупи. – Мы всегда берем, что получше!

В последний раз они своровали в лавке зубной порошок: господин отвлекал приказчика разговорами, а соучастник в это время цапнул с полки нужную коробочку, высмотрев ту самую марку, которая нравится господину пуще всего.

– За три-четыре дня я тут с ними рехнусь, – безрадостно заметил Хантре.

– Не рехнешься, я буду о тебе нежно заботиться, – ухмыльнулся Тейзург, такой довольный, точно к нему вернулась способность колдовать, хотя на самом деле ничего такого не случилось.

Зинта уплетала мед с орехами: после того как лекарь под дланью Тавше пропускает через себя силу небесной покровительницы, его собственные силы истощаются, и ему надобно поесть, чтобы восстановить их. Утолив голод, она подняла на сидевших напротив магов упрямый и отчаянный взгляд.

– Когда у Хантре все заживет, сделайте что-нибудь, чтобы прекратить это зложительство! Некому же кроме вас…

Дирвен с наслаждением потянулся, глядя сквозь ресницы на сияющее витражное окно королевской опочивальни. Наконец-то он узнал, что такое счастье!

Раньше ему не везло в любви. Вначале попал на обманщицу Хеледику, которая подло скрыла, что уже отдавалась кое-кому до него. Потом были продажные твари из алендийских борделей, ублажавшие первого амулетчика за деньги Ложи – за спиной они всяко его просмеивали и болтали про него гадости. Да еще Энга Лифрогед, чарующая и омерзительная – на самом деле не Энга, а одна из масок Тейзурга, который в придачу сплел такой приворот, что даже Наследие Заввы не смогло избавить Дирвена от этого гнусного наваждения. И гадюка Хенгеда, завлекшая его в подвалы овдейского министерства благоденствия. И принудительная женитьба на Щуке, похотливой, но некрасивой, всегда готовой его унизить. В последнее время она еще больше подурнела, целыми днями блюет в своих покоях.

К чворкам их всех! Рядом с Дирвеном раскинулась на королевском ложе прекрасная, как мечта, женщина с гривой медово-золотистых волос, царственно совершенная в своей наготе. На ней ничего не было, кроме бархотки на нежной шее, а в бархотке спрятано испещренное рунами коралловое ожерелье – древний артефакт, благодаря которому вурвана сохраняет облик юной девушки.

Плевать, что вурвана. Зато честная. Сама сказала, что она, разумеется, не девственница – за столько лет, сам понимаешь – но очень жалеет о том, что не может подарить Дирвену свой первый поцелуй и свою невинность. До сих пор она никого не любила, а в него сразу влюбилась по-настоящему, еще тем летом в Олосохаре, но она боялась вызвать у него отвращение, поэтому не предпринимала никаких шагов.

Всех остальных женщин Лорма считала мелочными, глупыми, хитрыми, корыстными и презирала их – так же, как Дирвен. А еще она сказала, что Повелитель Артефактов ее всевластный господин и самый крутой в Сонхи любовник!

Она уже послала весточку своим амуши в Олосохар, и когда те доберутся до Аленды – найдут и Тейзурга, и Хенгеду, и Хантре Кайдо, и попрятавшееся начальство Светлейшей Ложи. С такими слугами Дирвен со всеми врагами разберется, ни одно из нанесенных ему оскорблений не останется неотомщенным.

– Куда собрался? Куда, говорю, собрался, крысокрад вульгарный и беззаконный?

Словечко «вульгарный» Шнырь подцепил от господина. Непонятно, что оно означает – главное, что ругательное.

– Эй, ты чего, оглох?

Нога у Хантре зажила, и хорошие сапоги ему справили – разжились обновой в лучшей обувной лавке на Кирпичном рынке.

– Это отнюдь не воровство, Шнырь, – пояснил Тейзург на обратном пути. – Мы с тобой помогаем почтенным лавочникам вносить свой вклад в поддержку освободительного движения.

– Знамо дело! – согласился маленький гнупи – он всегда соглашался с господином.

Эти несколько дней прошли тихо-гладко, хотя вначале-то у людей чуть до поножовщины не дошло. Ясно, кто был зачинщиком! Злобный крысокрад вытащил нож да и говорит:

– Захочешь вспомнить «Пьяный перевал» – сразу к своим друзьям в Хиалу отправишься.

А у самого рожа бледная, как у покойника, с остатками стертой сажи, и нога замотана бинтами.

– Помнить ты мне не запретишь, – ухмыльнулся господин. – Моя память со всеми ее океанами и призраками, лабиринтами дорог и садами кошмаров, муками рождений и омутами смертей, уютными будуарами и звездными безднами – это, знаешь ли, моя личная территория. И «Пьяный перевал» останется там навеки, никуда не денется. Но вслух, так и быть уж, буду вспоминать что-нибудь другое…

Он принялся рассказывать байки из своих прошлых жизней в чужом мире, а когда он отдыхал, Шнырь аж три раза ввернул историю о потерянной крыске, смакуя горестные подробности. Один рыжий ни о чем не рассказывал, но становился угрюмым, если собеседники надолго замолкали. Зато какой-никакой слушатель.

А сколько было канители уговорить его поесть – уж этого Шнырь вовек не забудет!

«Если заморишь себя голодом, нож не удержишь», – после этого аргумента Хантре все-таки снизошел до кормежки, хотя видно было, что жует и глотает через силу.

Вчера господин послал Шныря разведать, что творится наверху, вот он и гонял по городу с ранних сумерек до полуночи. Вернувшись, сообщил, что шаклемонговцы затеяли жечь костры из книжек и лютуют пуще прежнего. Если раньше ходили толпой и сшибали с домов лепнину, а хозяева могли запереть двери да отсидеться внутри, то теперь они вламываются в дома, и никто им перечить не смей, потому как есть у них указ, королем Дирвеном подписанный: всякую литературу, которая вредна для общественной морали, предавать огню. Шаклемонг таскает с собой свиток с печатью на шнурке и перед носом у каждого встречного им размахивает – уж такой довольный, словно получил во дворце не кусок пергамента с подвешенной цацкой, а горшок золотых монет.

Когда запалили костер на улице Белой Кареты, владелец гибнущих книжек давай ругать последними словами незваных гостей – так те его самого швырнули в огонь. Он оттуда выскочил в горящей одежке, а шаклемонговцы стоят вокруг кольцом, орут, гогочут и снова толкают. Потом его жена прибежала, стала причитать и в ногах у них валяться – мол, пощадите ради Кадаха и Тавше. Ей хоть и не сразу, но все-таки разрешили забрать обгорельца домой. Кабы не она, ухайдакали бы насмерть. Незапятнанный сказал им вослед, что это начало его похода за угодные богам нравы, и справедливая кара никого не минует.

Господин слушал Шныря с такой миной, точно сейчас промолвит: «Думаете, я удивлен? Да ничуть…» А рыжий будто заледенел, только злые темные глаза разгорелись угольями – можно подумать, в каждом сидит по крохотной саламандре, хотя на самом деле она у него одна и прячется за пазухой.

Похвалив Шныря за наблюдательность и усердие, Тейзург завел речь про экспедицию в Олосохар вместе с Зинтой и Дирвеном, про свою жизнь в далеком мире, где он был непохожим на человека экзотическим существом и ходил сплошь усыпанный драгоценными каменьями, про вылазку в оккупированную нежитью Мезру, про нелюдскую страну Китон с посеребренными фонтанами и грибными клумбами вместо цветников. Рассказчик он знатный, даже Крысиный Вор заслушался и мало-помалу стал похож на обыкновенного человека, а не на демона Хиалы, которому самое милое дело кого-нибудь порешить.

Нынче под вечер – они всегда знали, который час, потому что своровали в пользу освободительного движения бартогский будильник в виде окуня с циферблатом в зубах и карманные часы-луковку с облезлой позолотой – Тейзург засобирался в гости. Мол-де некий скромный негоциант с романтической душой давно уже добивался его внимания, и так, и этак искал подходы, сам по себе он человек непримечательный, зато у него дома есть ванна.

– Увы, все в этом мире имеет свою цену, и меня тоже можно купить, – произнес господин с грустной снисходительной усмешкой. – На одну ночь. Не подумай плохого, Хантре, всего на одну ночь. Королевский обмен: несколько часов неземного блаженства в постели за два-три часа неземного блаженства в горячей ванне с ароматической солью, изысканным китонским мылом и восхитительным инсектицидным отваром. Предложение, от которого невозможно отказаться, ибо мерзкие сородичи Лормы, алчущие моей крови, уже который день не выпускают меня из лабиринта пыток.

Гнупи насторожился: что это еще за сородичи Лормы, которые увязались за ними – а он, выходит, проглядел? Из народца поблизости ошивается только всякая подземная мелочь и уж точно ни одного вурвана… В течение некоторого времени Шнырь недоуменно прислушивался и принюхивался, стараясь уловить малейшие признаки чужого присутствия, пока рыжий не пояснил:

– Твой господин хочет сказать, что его вши заели.

– А, вот оно что! – обрадовался Шнырь.

– Я подцепил эту гадость в толпе на площади Последнего Слова. Хантре, когда живешь во дворце, есть определенный шик и вызов в том, чтобы называть вещи своими именами, но если твой дом – городская клоака, эффект будет уже не тот. Не забывай о том, что все должно быть уместным… И позволь мне считать, что это была вспышка ревности.

– Вали к своей ванне и к ее несчастному обладателю, – огрызнулся Крысиный Вор. – Что с тебя взять, если ты чокнутый.

– Хм, семантический анализ твоих реплик подталкивает к весьма интересным выводам…

Господин отправился наверх без провожатого: из их нынешнего схрона можно было выбраться не только потайными тропками волшебного народца, но и по доступным для смертных коридорам и лестницам. С той ночи, как они заполучили в компанию рыжего, они дважды поменяли убежище, кочуя по катакомбам в направлении южной окраины Аленды.

После того как Тейзург ушел, гнупи чуток выждал и пробормотал озабоченно, будто бы разговаривал сам с собой:

– Надобно и мне отлучиться, до лечебницы сбегать, господское поручение выполнить: попросить Зинту, чтобы всенепременно заглянула на улицу Белой Кареты, потому как есть там для нее пациент с ожогами.

Господин втайне подговорил его так сказать: мол-де рыжий мерзавец падок до всяческих добрых дел, и это будет еще одна шелковая ниточка в нашей ловчей паутине.

Шнырь приметил одобрительное выражение на бледной ворюгиной физиономии: вот и славно, Тейзург будет доволен!

Возле храма Тавше ему пришлось подождать в кустах на задворках. А как лекарка вернулась, и он рассказал ей про обгорельца, та выспросила подробности и сразу отправилась на улицу Белой Кареты, даже не передохнувши. Только выпила по-быстрому кружку крепко заваренного чаю с медом и сливочным маслом, которую подала ей выскочившая навстречу Хенгеда.

На обратном пути гнупи стянул куриный рулет и бутылку сидра. Полосатый трактирный кот выгнул на него спину, зашипел, сердито шевеля хвостом, но он успел сунуть добычу в свой лоскутной ранец и припустил во всю прыть. Народцу, который обитает бок о бок с людьми, Условие не позволяет причинять вред домашним животным, не то бы он показал этому раскормленному наглецу, где крухутаки зимуют.

Когда Шнырь вернулся в убежище, ворюги след простыл. И ведь давно уже умотал, часа два миновало… Неужто сбежал?

Оставив рулет и бутылку, гнупи бросился в погоню. Ежели крысокрад опять начнет играть с ними в прятки – и господин осерчает, и самому обидно: сколько старались, чтоб его изловить, а все понапрасну… Ну уж нет, от Шныря не уйдешь!

След вывел на поверхность около разгромленного шаклемонговцами циркового балагана. Не удивительно, что Крысиный Вор нашел дорогу: хоть он и лишился магии, чутье видящего осталось при нем. Спугнув грустную мартышку в замызганном кукольном платьишке, гнупи вылез из-под фундамента покосившейся беседки и побежал за рыжим.

Аленду окутали зеленовато-сиреневые сумерки – тот самый час, когда городской народец выбирается во дворы и на улицы. Шнырь мчался прямиком по следу и настиг ворюгу у моста Задумчивых Цапель, на котором, кто бы сомневался, ни одной цапли не осталось – посшибали с каменных тумб да скинули в канал.

– Эй, рыжий, так нечестно! Чего ты ушел без спросу?

– У меня дела.

Физиономию он измазал сажей, а огненно-рыжую шевелюру спрятал под линялой косынкой с вышитым черепом – из театрального реквизита. В старом ярмарочном театре такие косынки повязывали актеры, игравшие разбойников с большой дороги, чтобы зрителям сразу было понятно, кто есть кто. Ишь ты, даже не скрывает свою злодейскую натуру!

– Какие у тебя могут быть дела? – сварливо осведомился Шнырь, поспевая за ним. – Куда навострился-то?

– Убивать, – взглянув сверху вниз, бросил Хантре.

– Эге, хорошее дело… Ни-ни, погоди!.. Постой, говорю!.. Кого это ты убивать собираешься?!

Крысиный Вор не ответил и зашагал еще быстрее, хотя слегка прихрамывал, а у маленького гнупи душа ухнула в пятки: никак он, тать беззаконный, господина Тейзурга задумал извести? Грозил ведь ему ножом ни за что, ни про что…

Положим, на худой конец Шнырь и без господина проживет, тем более что злыдней-экзорцистов в городе больше нет, а от амулетчиков всегда можно убежать, если ты не последний разиня – но с господином куда интересней! Тут тебе и приключения, и разнообразные пакости… А кто сварит сиротинушке зелье, защищающее глаза от дневного света, кто будет угощать Шныря жертвенной кровушкой в награду за верную службу? Нет уж, остаться без господина он категорически не согласен!

– Рыжий, ты чего? – заканючил гнупи. – А пойдем-ка лучше домой, я там, слышь, вкусной жрачки принес! Не губи господина Тейзурга, ежели смилуешься, я тебе за это еще больше разной еды натаскаю… Не убивай его, а?

– Не ной, – оборвал Крысиный Вор. – Сдался мне твой чокнутый господин. Хотя его изысканную рожу я рано или поздно разобью в хлам. Нарвется.

– А кого ж ты тогда порешить хочешь?

– Шаклемонга. И тех, кто вместе с ним, кто подвернется.

– Хе-хе, вот это славное дело! Так бы сразу и сказал! Я знаю, где Шаклемонг – в той стороне, откуда тянет горелым, чуешь? Небось опять насобирали книжек да костер до небес запалили, они это дело любят. Идем, я тебя коротким путем доведу!

И Шнырь деловито потрусил впереди, радуясь, что отвел беду от своего доброго господина, а рыжий поспешил за ним.

В этот раз шаклемонговцы жгли костер на перекрестке между Пыльным кварталом и карандашной мануфактурой. Квартал был небогатый, но вовсе не пыльный, просто он так назывался. Дома сдвинуты впритык, и не разберешь, где расплылась по штукатурке грязь, а где блеклый обережный узор. То-то здешние крыши облюбовали крухутаки. Сейчас им раздолье – гонять их больше некому, и они повадились ночевать на чердаках, лазая туда через дыры в прохудившихся кровлях.

Пока пробирались с Крысиным Вором по темным проходным дворам, загроможденным сараями, Шнырь насчитал трех пернатых тварей, глядевших на представление с высоты.

Борцы с пороками развели костер посередине булыжного перекрестка, за которым виднелась кирпичная ограда мануфактуры. Судя по высоте пылающей кучи, среди небогатых обитателей Пыльного квартала нашлось немало любителей почитать. Защищать свои книжки никто не вышел: слухи о том, что случилось на улице Белой Кареты, уже расползлись по городу.

Шаклемонговцев было три-четыре десятка, а то и побольше. Лица озарены светом факелов, вокруг колышутся длинные тени. И довольно много досужей публики – то ли единомышленники, то ли просто зеваки, они повсюду таскались за Незапятнанным и его подручными, чтобы поглазеть на экзекуции. Тут тебе и приличные господа, и городская рвань.

– Эй, рыжий, там есть амулетчики, – предупредил гнупи.

– Ага, учту. Здесь те, кто был на улице Белой Кареты, вот они-то мне и нужны…

Его глаза блестели лихорадочно, как у больного.

– А ты что ли отличишь их от остальной шелупони?

– Я отличу, – произнес Хантре сухо и отстраненно, с прищуром глядя из зева подворотни на скопление народа.

И двинулся вперед неспешной расхлябанной походкой: еще один обитатель алендийского дна подтянулся на огонек, кому до него какое дело.

Когда рыжий вклинился в толпу, Шнырь выскочил из укрытия и проворно вскарабкался на покосившийся фонарный столб с оскалом стеклянных зубьев на верхушке. Ежели что, он мигом спрыгнет, а сейчас главное – ничего не пропустить!

Люди стояли кучно, иные переминались с ноги на ногу, но вот среди них началось шевеление… Эх, жаль, издали не все подробности увидишь, даже если ты не растяпа-смертный, а зоркий гнупи.

– Давай, давай, режь их!.. – азартно бормотал Шнырь.

Крысиный Вор действовал, как обычно: подобрался тишком, напал без предупреждения. По дороге сюда он хромал, а сейчас – ну, точно пружина! Кому всадил нож под ребра, кому рассек горло, так что кровь хлестанула на соседей, как из дырявого бурдюка – и ведь безошибочно выбирал тех самых, которые на улице Белой Кареты толкали в огонь несчастного книгочея. Шнырь-то их запомнил, у гнупи важнецкая память – любой смертный обзавидуется, но рыжий этих молодчиков раньше в глаза не видел. Худой да ловкий, он сновал в людской гуще, словно одержимый демоном, хотя такого, как он, ни один житель Хиалы не моги тронуть, он сам себе демон.

Вот уж счастье, что он не на доброго шнырёва господина руку поднял, а на посторонний сброд! Как есть взбесился, а еще Тейзурга «чокнутым» обзывал… Ну, и кто после этого чокнутый?!

Остальные сперва решили, что у кого-то в потемках свистнули кошелек, потому и возгласы. Многие тут успели нагрузиться пивом, и поначалу до них не дошло, что рядом идет резня. Но потом началось брожение, люди засуетились, иные тоже на всякий случай повытаскивали ножи. На мостовой лежало несколько трупов – когда факельщики осветили их, поднялась настоящая суматоха.

– И-эх, до Шаклемонга не добрался… – проворчал гнупи с досадой.

Незапятнанного обступили амулетчики с «незримыми щитами» – своего заводилу они охраняли на совесть. После короткого совещания двое остались при Шаклемонге, а трое кинулись ловить убийцу.

– Ворюга, драпай! – истошно завопил Шнырь, съезжая по фонарному столбу.

Хвала демонам, тот послушался, а подоспевший гнупи швырнул под ноги преследователям воронье яйцо, заколдованное тетушкой Старый Башмак. Ценная штуковина, таскал с собой на крайний случай. Люди поскользнулись, перед глазами у них зарябило, в ушах захлопали крылья – будто бы ты внутри снявшейся вороньей стаи, но продолжалось это недолго: амулеты свели на нет чары тухурвы. Зато Шнырь и Крысиный Вор успели нырнуть в подворотню.

– Давай за мной! – поторопил гнупи. – Да гляди под ноги!

Он пустил впереди шарик-светляк, чтобы рыжий не спотыкался. Амулетчикам темнота не помеха, они еще и лупили вслед беглецам боевыми импульсами, так что со стен сыпалась штукатурка. Сцапали бы рыжего, кабы не Шнырь, который в тупичке за сараями велел ему поменять местами сапоги – левый на правую ногу, правый на левую – и увел его на изнанку Пыльного квартала.

Тут их никакими боевыми артефактами не достанешь, ха-ха, сам Дирвен остался бы ни с чем! И отследить их перемещения внутри потайного пространства недотепы-смертные не могли, зато Шнырь и его спутник видели их через окошки, не существующие для тех, кто находится снаружи. Беглецы пересекли Пыльный квартал, пробираясь по запутанным коридорчикам и комнатушкам изнанки, вышли на безлюдную темную улицу и дали деру.

Внутри им никто опасный не встретился, жили там главным образом чворки, вывырики и козяги. Было и несколько гнупи, но те не стали связываться со Шнырем, набравшим изрядную силу после жертвоприношения. Только ругались вслед: мол-де зачем сюда человека привел!

Среди прочего попалась им комната, в которой стены были сплошь из книжных корешков – разного цвета и толщины, одни потертые, с неразличимыми буквами, другие совсем расклеились, третьи как новенькие. Пол тут был кожаный и продавленный, будто бы сиденье старого кресла. А другую комнату делили на ярусы облезлые полки, на которых стояли шалашиками истрепанные книги, и под ними уютно устроились козяги, похожие на хлопья серого пуха.

В людском мире этих книг больше нет, разве что обгорелые страницы остались, а во владениях волшебного народца все по-прежнему: здесь ничего просто так не исчезает.

Когда выбрались из Пыльного квартала, рыжий оглянулся и сказал:

– Хорошо, что есть такие места.

– Знамо дело, хорошо! – отозвался гнупи. – А то где бы мы от вас, людей, прятались?

На больную ногу Крысиный Вор не жаловался, шагал быстро. Но Шнырь все равно торопил: заклятое воронье яйцо у него было только одно, уже израсходованное, и «Выдерни коврик» не поможет – выгадаешь минуту-другую, а толку?

Хантре выглядел неважно, точно заболел. Гнупи несколько раз спросил «ты чего?», он помалкивал, но потом ответил сдавленным голосом:

– Я убийца.

– Вестимо, убийца, – охотно подтвердил Шнырь. – А еще беззаконный тать и отъявленный крысокрад, уж это истинная правда! Давай-ка шевелись, покуда нас не поймали. И сам ты чокнутый!

Погоня их так и не настигла, но уже в катакомбах, когда миновали первую лестницу, Шнырь пригляделся к спутнику и ахнул: вот те раз, дела-то совсем плохи, а он только сейчас заметил неладное.

Узорчатые серебряные подстаканники с витыми ручками – и низкие каменные своды, затхлый воздух, тусклая масляная лампа в проржавелой оплетке, похожая на огромное гнездо лежанка с ворохом засаленных пледов и одеял. Потемневший от гнили дощатый стол завален бумагами: схемы алендийской канализации и городского водопровода, пухлые записные книжки, карты, справочники, цилиндрические футляры со свитками. Личный архив Шеро Крелдона, долгие годы пополнявшийся и хранившийся в надежном месте – вот и настал момент, когда он понадобился. Коллега Шеро привык держать в уме даже маловероятные варианты, поэтому тайник для своего резервного архива он оборудовал, не используя магию.

– Дураки мы, Суно, – констатировал он угрюмо, отхлебнув крепко заваренного чаю. – Накопители надо было не законсервировать, а уничтожить.

– Мы ведь именно это и предлагали, – напомнил Орвехт. – Если б архимаги все как один не ополчились на эту идею…

– А то я забыл, – буркнул Крелдон. – Это-де варварство – разрушить сие чудо научной мысли, которое еще может для чего-нибудь пригодиться. Вот и пригодилось. Только не нам. А если бы мы организовали уничтожение пирамид тишком от достопочтенных любителей дармовщины, мы с тобой не здесь бы чаи гоняли.

– И угробца Дирвена не надо было из речки вытаскивать, – в тон ему отозвался Орвехт. – Да кто же знал…

– Вот-вот. Судя по тем сведениям, которые приносит моя агентура, экономику страны он уже раздербанил, подарив Королевский банк Мулмонгу. Он ведь не знает, что такое страна, для него это пустой звук… Только и осталось, что грызть локти, копить информацию и ждать.

– Чего ты ждешь?

– Хеледику. Она доберется до Аленды и постарается с нами связаться – или я совсем ее не знаю. С песчаной ведьмой у нас будут какие-никакие шансы переиграть этих засранцев.

– Надеюсь, что к тому времени от архитектурных памятников Аленды что-нибудь еще останется. Ты бы видел, во что они превратили город…

– Мне докладывали, – Шеро снова взялся за звякнувший в подстаканнике стакан с чаем – оплывшая глыба человеческой плоти в сумраке подземной штаб-квартиры, спертый воздух и сидячий образ жизни не пошли ему на пользу. – Придется раскошелиться на реставрацию и приводить Аленду в порядок по мере возможностей, а погромщики будут у меня гнить на каторге до тех пор, пока все до последнего кусочка не будет восстановлено. Если на это человеческой жизни не хватит – значит, там и подохнут, об этом я позабочусь. Демоны Хиалы и то нагадили бы меньше. Как ты думаешь, Суно, читал ли Шаклемонг труды Фурберехта?

– Кто его знает. Он ведь не математик, а невежественный болтун. Вот Поводырь Ктармы – тот наверняка Фурберехта проштудировал и работал с дальним прицелом.

Почтенный Фурберехт, живший семьсот лет тому назад, был то ли эксцентричным мыслителем, то ли сумасшедшим – на это счет мнения расходились, но никто не поспорит с тем, что он был гениальным математиком. Его «Алгебраические основы заклинаний», «Интегральные исчисления магических импульсов», «Статистические методы расчета магических возмущений», «Дифференциальные уравнения колебаний активности Хиалы» известны всякому студенту, прошедшему полный курс обучения в Академии. Фурберехт полагал, что все без исключения можно описать на языке математических формул, чем и занимался до конца своей жизни, одержимый идей создать «Всеохватную числовую энциклопедию всего сущего». Добрался он и до богов. «Изъяснение природы божественного многообразия» – один из тех трудов, которые принесли ему славу из ряда вон выходящего оригинала.

По утверждению Фурберехта, божественные сущности, привязанные к тому или иному обитаемому миру, можно представить как многомерные объекты нестабильной конфигурации. При этом нестабильность является одной из их субстанциальных характеристик, но для людей сие неочевидно, так как речь идет о процессах, чрезвычайно растянутых во времени. Можно уподобить эти процессы течению стекла или же путешествию света далеких звезд через безвоздушное пространство. Божественные сущности способны менять свою конфигурацию, но происходит это не произвольно, а в результате суммарного воздействия человеческих представлений, ожиданий и эмоциональных посылов. Согласно гипотезе Фурберехта, этические характеристики того или иного божества – величины переменные и находятся в прямой зависимости от ментального давления людей, с этим божеством взаимодействующих. Когда численность адептов и интенсивность давления достигают критического порога, запускается процесс деформации божественного объекта.

Свою «теорему этической зависимости» Фурберехт доказывал с помощью дифференциальных уравнений высшего порядка, математические выкладки заняли три четверти «Изъяснения природы божественного многообразия». Впрочем, официального признания эта спорная гипотеза так и не получила.

– Сдается мне, читал его Шаклемонг, – буркнул Крелдон. – Хотя бы предисловие мог осилить. Сглупили коллеги, что своевременно не засекретили.

– Может, все-таки соизволишь оторвать свою неземную красоту от пола и пересядешь вот сюда, чтобы я смог нарисовать для нас защитный круг?

– Для себя рисуй, – произнес рыжий тихо и тускло. – Мне и тут хорошо.

– Значит, хорошо тебе? Ну, так сейчас будет плохо!

Господин подошел к нему и отвесил пинка – известное дело, осерчал. Не скупясь врезал, синячище на ляжке останется. После этого он схватил Крысиного Вора за шиворот и выволок из угла на середину пещеры, где Шнырь расчистил место для обережного круга.

– Могу представить, как ты бесил меня в те легендарные времена, о которых рассказывал Лис – когда ты был Стражем Сонхи, а я князем Хиалы, – процедил Тейзург с первостатейным театральным надрывом. – Страдай здесь, и чтоб из круга – ни шагу.

Хантре не отозвался. Даже не возмутился, что его пнули, хотя в другой раз из-за ерунды в драку лезет. Уселся, ссутулив плечи и обхватив колени. Рожа грязная, глаза как у больного. Шнырь не мог взять в толк, из-за чего он сокрушается. Хотел поубивать тех шаклемонговцев, которые отличились на улице Белой Кареты – ну, и поубивал же, молодец. Самого Незапятнанного так и не достал, но это была не промашка, а здравомыслие: правильно, что не попер без магии на амулетчиков. И ломает его не из-за Шаклемонга, а по вовсе непонятной причине: мол-де я их убил, и если бы снова все повторилось – снова бы убил, это без вариантов, но нет у меня права кого-то судить и казнить, и потому отвалите. Ага, размечтался! Так и отвалят от тебя шнырёв господин со Шнырем.

Взяв кусок угля, Тейзург принялся выводить на полу линию круга. Рыжий вляпался, как последний дурак: до того извелся по поводу учиненной в Пыльном квартале резни и всяких-разных неведомых прав, что сам не заметил, как сплел для своих покойников ниточку путеводную. Небось всей толпой заявятся… А еще видящий! И Шнырь эту зыбкую канитель не сразу углядел, по дороге не до того ему было.

Всяк знает, что ежели человек кого-то порешил, мертвец до истечения сорока дней может наведаться по его душу – но лишь в том случае, если убийца сам дорожку проложит. Шаклемонговцы кого-нибудь ухайдакают и горя не знают: у нас-де борьба за нравственность, и вождь наш Незапятнанный богоугодное дело затеял. Иные из них и раньше душегубством занимались, корысти или потехи ради, нисколько не сожалея о содеянном. Другое дело Крысиный Вор – совестливый он, вишь ты. Лучше бы проявил свою совестливость, когда шнырёву крыску на крышу закинул!

Утащат его покойники в Хиалу, и останутся господин Тейзург со Шнырем без рыжего ворюги… Господин будет по нему печалиться, а еще пуще будет злиться: его-то мертвяки не уведут, их добыча – только убийца.

В Хиале, где нет Накопителя, к Тейзургу и Хантре вернулась бы магическая сила, а после они открыли бы Врата и выбрались в мир людей в дальних краях, куда Дирвену не дотянуться. Уж Шнырь бы изловчился, чтобы провалиться в Нижний мир вместе с ними, и тогда бы опять началась веселая житуха… Но это невозможно, хоть ты тресни.

Уволокут одного рыжего, а он вместо того, чтобы отволтузить похитителей да порадоваться вновь обретенному могуществу, и в Хиале будет вовсю страдать. Чего доброго, заблудится, угодит в какую-нибудь ловушку, и поди его потом найди! Верно господин сказал, что не знает другого такого мерзавца, как Хантре Кайдо.

Тейзург нарисовал круг без изъянов, да еще добавил изнутри обережный узор от неупокоенных мертвецов. Рисовальщик он хоть куда, но все равно дела плохи: магии-то в его круге нет, а без нее ораву гостей с того света не остановишь.

– Спасибо, но это не поможет, – глухо произнес Хантре, словно вторя мыслям Шныря.

– Ты меня пугаешь, – криво ухмыльнулся господин. – Если уж ты мне говоришь «спасибо», боюсь, у тебя совсем с головой неладно… Хватит убиваться по шаклемонговской падали, это дурной тон.

– Дело не в этом. Я не вправе быть палачом, и я не хочу быть палачом.

– О, даже так! Ну, тогда успокойся, ты поступил не как презренный палач, а как приличный во всех отношениях уличный бандит, Шнырь свидетель.

– Уж это правда, господин! Набросился на них, как отъявленный бандюга, который нажевался китонских грибочков да пошел всех подряд резать. Он бы еще не то учинил, кабы кто-нибудь ему дохлую крыску издали показал… Хе-хе, тогда бы там одни трупаки лежали, небось никого бы в живых не осталось! А я тут смекнул, может, вам саламандру на них натравить? Слыхал я, что маги против таких гостей огненные амулеты используют – «Глаз саламандры» и еще какие-то штуки…

– В этих амулетах еще и заклинания работают, – возразил господин, озирая пещеру лихорадочно и яростно, словно высматривал какое-никакое оружие против мертвяков, хотя ничего подходящего тут не было. – У Хантре желтая саламандра, она спалить гостей не сможет, для этого нужна зеленая или синяя. Заметь, Шнырь, в огненном облике он сам – синее пламя, а сейчас похож на умирающую медузу: позор, да и только… Что скажешь о круге?

– Ежели сказать как есть, круг ваш всем хорош, но он не магический, потому не поможет, – чуток помявшись, опасливо вымолвил Шнырь. – Вот ежели бы с нами тетушка тухурва была, она бы подсобила, но до нее бежать через полгорода, пока обернешься туда-сюда, все уже случится. От таких посетителей только две защиты – или магия, или любовь, больше никак от них не отбиться.

– Какая любовь? – стоявший вполоборота Тейзург резко повернулся. – Сделай одолжение, с этого места – подробней!

– А вы, господин, разве не знаете сказку про бедную девушку Кламодию и непутевого Понсойма? Этот Понсойм был гуляка, не слушал старших, проматывал отцовское наследство, играл в сандалу с кем ни попадя. А Кламодия, скромная и добрая бедная девушка, жила по соседству и с детства его любила. Мало-помалу продулся непутевый парень в пух и прах, последнее на кон поставил, да только связался он с ушлым солдатом, который вовсю мошенничал. Ну, Понсойм и проиграл. Приметил он, что солдат его обманывал, и говорит – так нечестно, отдавай деньги назад. А тот давай насмехаться, и тогда Понсойм как ударил его кулаком – солдат упал, грянулся затылком об пол и разом помер. Заплакал Понсойм: что же я наделал, человека злодейски убил, да теперь он, небось, заявится ночью и в Хиалу меня утащит! Пошел домой, все ставни и двери запер, а Кламодия как узнала от людей, что случилось, прибежала к нему и говорит: не отдам тебя упырю с того света. Нарисовала круг, уселась возле Понсойма и крепко его обняла. Как стемнело, пожаловал мертвяк – бельма выпучил, зубами клацает, руки тянет, а схватить своего убийцу не может, потому что любовь Кламодии парня защищает. Так и прошла ночь, уж такого страху они натерпелись – словами не передать. И на вторую ночь так было, и на третью, а на четвертую упырь не явился – понял, что ему тут ничего не перепадет. Понсойм с Кламодией уехали туда, где их никто не знал, поженились и стали жить-поживать. Знамо дело, сказка – небыль и вымысел, но тетушка Старый Башмак говорила, что это верное средство от неупокоенных мертвяков, любовь для них преграда неодолимая. Только нам-то с этого что за прок, у нас же нет бедной скромной девушки, чтоб ее около Крысиного Вора посадить…

– И не надо, – фыркнул Тейзург. – Не хватало нам еще и такой напасти в довесок к упырям.

Он сел на пол рядом с Хантре. По углам пещеры, освещенной тусклыми шариками-светляками, клубились тени, и люди напоминали двух безликих оборванцев, нашедших приют в каменном чреве Аленды.

Шнырь первый почуял, что визитеры близко. Проворно вскарабкался на известняковый выступ: пусть для его племени выходцы с того света не опасны, эти нагрянут целой толпой, и при жизни они шибко лютовали – лучше держаться от них подальше. Эх, жалко, что Крысиного Вора утащат, да, видать, пропала его рыжая головушка…

– Это тебе за крыску мою справедливое воздаяние, – пробормотал пригорюнившийся гнупи – не столько для того, чтоб ворюга услышал, сколько себе в утешение.

Потянуло тленом, заколыхались тени на потустороннем сквозняке, а потом раз – и появились мертвяки. Застывшие мучнистые рожи, выпученные глаза, искривленные приоткрытые рты. У двоих под щетинистыми подбородками зияли кровавые улыбки от уха до уха и одежка была в засохшей крови. Остальные четверо, которых рыжий заколол ударами в сердце, выглядели целехонькими. Были тут и небедные горожане в сюртуках из хорошего сукна, и нищеброд в лохмотьях, и городской разбойник с шипами-заклепками на стеганке.

– Какое общество… Добро пожаловать! – с издевательским радушием произнес Тейзург.

Придвинулся ближе к Крысиному Вору, обнял его и притянул к себе.

– Ты чего? – дернулся тот.

– Сиди смирно!

Рыжий обмяк, будто пьяный. Не иначе, господин ткнул в нервные узлы, как он умеет, и у ворюги руки-ноги враз отнялись.

– Итак, господа, чем обязаны?

– Убийца!.. Убийца!.. – гнусаво забубнили гости, а те, у кого были перерезаны глотки, вместо слов издавали утробное бульканье и негромкий сиплый свист.

Кто другой перепугался бы, но рыжий, поглядев на эту пакость, неожиданно воспрянул духом – словно его ледяной водой из ведра окатили.

– Да я бы вас, мразей, снова поубивал, и вашего Шаклемонга я рано или поздно прикончу!

– О, какая прелесть, наконец-то ожил, – заметил Тейзург. – Господа, я признателен за то, что вы привели его в чувство, а теперь убирайтесь!

Мертвяки продолжали наступать, угрожающе бормоча. Оттого, что у Крысиного Вора настроение переменилось, они не уйдут – рыжему надо было раньше взяться за ум. И бегать от них бесполезно: пусть они окоченелые и медлительные, зато могут здесь исчезнуть, там появиться – словно фигурка сандалу, которую переставили с одной клетки доски на другую. Для того чтобы увести человека с собой, им достаточно сыграть в «ляпки»: прикоснулся к тебе этакий гость – и прости-прощай.

– Что ж, попробуйте забрать его у меня!

Шнырь наблюдал издали, но ему почудилось, что глаза Тейзурга вспыхнули хищной желтизной, совсем как прежде, до Накопителя. Хантре тоже сверкнул глазами и попытался высвободиться из объятий, точно разозлился на всех без разбору – и на нежить, и на своего защитника, уж такой злобный у него нрав. А как он тогда шнырёву крыску на крышу закинул – никто ведь его не трогал, первый затеял ссору! Эх, пропадет он сейчас ни за грош, даже косточек ворюгиных не останется.

Время как будто остановилось. Застывший, словно ящерица, Шнырь встряхнулся и помотал головой: взаправду остановилось или нет?.. Ничего не менялось: двое живых сидели на полу, а мертвяки топтались на расстоянии и тянули руки, но дотянуться не могли. И вовсе не круг их удерживал: охранного волшебства в нем как не было, так и нет, иные из упырей заступили внутрь, размазав подошвами угольную черту, но подойти ближе – ни в какую.

– Право же, господа, убирайтесь, это в ваших интересах. Не усугубляйте. Мы с вами еще встретимся в Хиале, и тогда вы пожалеете о своей неучтивости. Это здесь я человек, а в Хиале я демон. Рано или поздно я отсюда выберусь, и не надейтесь, что я забуду о вашем визите. Возможно, кто-то из вас успеет вновь родиться, но от меня это не спасет – все равно я каждого из вас найду, так что в следующей жизни бойтесь темноты, бойтесь трупов и подземелий, свой шанс вовремя уйти вы уже упустили…

Незваные гости, которым так ничего и не перепало, начали исчезать один за другим. Запах разложения исчез вместе с ними.

– Ушли! – крикнул Шнырь. – Сегодня больше не явятся! Господин, а как вы это сделали?

– Второй способ, – ухмыльнулся Тейзург.

Он вышел из круга, откупорил бутылку сидра, налил полную кружку и залпом осушил.

– Рехнуться с вами можно, – пробормотал Хантре.

Двигаться он не мог, завалился набок, словно пьяный.

– И это говоришь ты, а они же из-за тебя сюда приходили! – возмутился соскочивший на пол гнупи. – Это из-за тебя можно рехнуться, а не из-за нас!

– Из-за нас тоже, не умаляй наших достоинств, – возразил господин, выглядевший донельзя довольным.

Он перетащил Крысиного Вора на лежанку и укрыл двумя шерстяными пледами, добытыми в городе с бельевых веревок. Тот закрыл глаза – то ли уснул, то ли провалился в забытье, и тогда господин поманил своего верного помощника наружу, в каменный коридор с низким потолком и неровными стенками.

– Шнырь, для всего есть предел, даже для моего терпения. Сегодняшний пассаж меня доконал: толпа омерзительных упырей, дурно пахнущих и дурно воспитанных – это, знаешь ли, уже чересчур… Как ты смотришь на то, чтобы отомстить Крысиному Вору?

– Хорошее дело, господин, уж на это я завсегда готов! А как мы отомстим? Когда проснется, зададим ему взбучку?

– Нет, мой находчивый Шнырь, месть должна быть достойной и утонченной. Вспомни, с чего началось твое знакомство с Хантре?

– Так вы же знаете, с чего – я в него крыской кинул, прямо в лоб попал, я же меткий, а он ее не вернул, хвать и на крышу забросил, а ворона только и дожидалась… До сих пор слезы наворачиваются, это ж была моя добыча!

– Вот именно, Шнырь. Он присвоил твою законную добычу – а мы с тобой уведем у него из-под носа его добычу, и сделаем это с максимальной для себя пользой, так что рыжему мерзавцу останется только локти грызть.

Первые несколько дней после казни Кемурт провел, как в бреду. Почти не ел. Вот бы все случившееся и впрямь оказалось бредом: ничего этого не было, ты выздоровел… Ага, только выздороветь должен не он, а весь окружающий мир. Он никогда не идеализировал государственную власть, но ни овдейские, ни прежние ларвезийские власти не доходили до того, чтобы заживо сжигать людей по дурацким обвинениям, да еще и «в угоду богам». Ладно, боги вроде бы показали свое отношение к этому, послав саламандру – наверное, больше такого не повторится, но все равно в душе как будто свищ остался.

Он опомнился, когда на бульваре Алых Пуговиц зацвели персики. Первая мысль была: как, уже лето? Лишь потом спохватился, что Аленда – это же субтропики, и весна тут наступает раньше, а здешние зимы обычно похожи на овдейскую осень, минувшая снежная зима была исключением из правил.

Кем двинулся дальше по бульвару, озираясь уже более-менее осмысленно. Шаклемонговцы с молотками до этой части города пока не добрались, фасады в порядке, но тут разбита витрина, там оконный проем с остатками разноцветного витража заделан фанеркой, а подпирающая балкон скульптура заляпана присохшим желтком. На тротуарах мусор. Кое-где на верхних этажах растянуты куски парусины с надписями: «Хвала Повелителю Артефактов» и «Хвала Незапятнанному» – жители, что ли, надеются, что это спасет их от погромов? Если раньше Аленда напоминала Кемурту шикарную даму в богатых изысканных нарядах, то теперь она смахивала на красотку в дорогом, но рваном платье, с подбитым глазом, настороженно крадущуюся по опасным закоулкам.

Он наконец-то почувствовал голод и завернул в первую попавшуюся чайную. Спросил кружку бульона с мясным пирогом. За то время, пока его носило по окраинам реальности, цены существенно подскочили, и плату нынче брали вперед.

В голове не укладывалось, что за всем этим стоит Дирвен. Если б ему раньше сказали, что так будет, не поверил бы. И если б от него зависело что-то изменить, чтобы прекратился этот бред, в котором город захлебывается, как в мутном паводке безумия…

– Я уже дала тебе все, что нужно – вот и действуй, почему ты до сих пор не взялся за дело?

Он вздрогнул, как от пощечины, и обернулся.

Это было сказано не ему. За соседним столиком девушка в красной жакетке, сидевшая спиной к Кемурту, обращалась к мужчине с безвольным набрякшим лицом запойного пьяницы, и толковали они о своем – о какой-то тяжбе из-за дровяного сарая. Но эта хлестко произнесенная фраза так и застряла у него в голове – до конца дня вспоминалась, и на следующий день, и потом.

Ох, и затряслись у Шныря поджилки, когда господин Тейзург изложил ему свой план! Аж перед глазами померкло: ежели что пойдет не так, не сносить ему головушки, и супостаты растопчут сапожищами его бедные косточки… От жалости к себе Шнырь всплакнул, шмыгая носом, но заради мести рыжему ворюге согласился рискнуть. Уж это будет месть так месть, уж они с господином проучат Крысиного Вора, чтоб неповадно ему было чужую добычу на крышу закидывать!

Он сбегал до тетушки Старый Башмак и попросил ее связать для рыжего обереги от мертвяков. Две узеньких манжеты из пестрой шерсти и такая же круговая повязка на шею: туда вплетены заклинания тухурвы, так что вчерашние визитеры больше не найдут своего убийцу, а если бы и нашли с чьей-то помощью – даже подойти к нему не смогут, не то что с собой увести.

В уплату Шнырь отдал тетушке фаланги пальцев Фелдо – жертвенные кости в цене, для иного колдовства только они и годятся. Да еще поделился вяленым мясом Фелдо, сохраненным в тайнике про запас. Гнупи из шайки Вабро как узнали, что у них будет на обед, так давай привечать Шныря, вывалили ему целый ворох городских новостей.

Народцу сейчас жилось вольготней, чем при магах: от амулетчиков хоть и доставалось, но все же не так, как от злыдней-экзорцистов. Однако ходили слухи, что у Дирвена за главную советчицу вурвана из южных краев, и как потеплеет, она весь свой неблагой двор в Аленду приведет – тогда держитесь, пришлые возьмут власть и начнут помыкать местными жителями. Одни считали, что ничего страшного: город большой, те не смогут всюду поспеть. Другие заранее прикидывали, где будут прятаться, когда придут амуши, которые никому спокойного житья не дадут и всех заставят себе служить, силы-то у них побольше, чем у гнупи, с ними разве что тухурва сможет потягаться.

Шнырь бы тоже вовсю боялся вторжения амуши, кабы не перебивалось это другим страхом: что же с ним, сиротинушкой, будет, если не удастся осуществить план господина Тейзурга без единой промашки?

– Они загребут награду, и ничего им сказать не смей – они же избранные, и хоть ты в десять раз умнее, все равно какая-нибудь деревенщина с амулетом будет поплевывать на тебя сверху вниз!

Лундо был всей душой согласен с собеседником: тот прямо таки излагал вслух его собственные мысли. Последний из амулетчиков мнит себя едва ли не таким же всемогущим, как Повелитель Артефактов – они же теперь аристократия! Заняли теплое местечко, насиженное магами Ложи, все верно… Другое дело, что новый знакомец уже успел попросить в долг: «сколько не жалко, через несколько дней отдам».

Кислая гримаса поиздержавшегося образованного человека, просительный тон с еле обозначенным намеком на чувство собственного достоинства. Взгляд нарочито дружелюбный, взывающий к сочувствию и в то же время испытующий.

Лундо читал этого Джерсойма, как открытую книгу, потому что видел в нем самого себя – и вот как раз поэтому отлично понимал, что взаймы ему давать не надо. Знал он все эти уловки и доверительно-искательные интонации: в стесненных обстоятельствах сам так же перебивался.

Угостил кружкой вина и пирогом: все-таки приятно побеседовать с тем, кто разделяет твою точку зрения и в придачу смотрит на тебя, как на благодетеля. С тех пор, как Лундо вступил в гильдию Шаклемонга, он не бедствовал, борцы за нравственность каждую восьмицу получали довольствие из королевской казны.

– Если хочешь к нам, я могу замолвить словечко перед Незапятнанным. Нам нужны люди, которые не боятся грязной работы.

– Замолви, буду благодарен, никогда не забуду, приличные люди должны помогать друг другу… – рассыпался в заверениях Джерсойм, глядя проникновенно и растроганно.

Лундо, тоже умевший демонстрировать искренние чувства в обмен на протекцию или денежное вспоможение, покровительственно добавил:

– Сегодня-завтра поговорю, наберись терпения. Шаклемонг умный человек, что он орет – это маска для черни, в людях он разбирается.

– Поэтому я и хочу с ним потолковать, – собеседник глянул по сторонам, еще сильнее ссутулился, нависнув над грязным столиком, и понизил голос до шепота. – Я знаю, как можно выследить Тейзурга и получить награду. Не думай, я не шучу. Только без амулетчиков, я им не доверяю, они же все заслуги себе припишут! Дело верное. Есть у меня одна кралечка – луковая ведьма, влюблена в меня по уши, а сейчас их племя приструнили, так она лишний раз пикнуть не смеет, только ноги раздвигает. Она поймала одного из тех гнупи, которые служат Тейзургу, он сидит в клетке у нее дома. Если хочешь, съездим туда, покажу. Надо рассказать об этом Шаклемонгу, но так, чтобы амулетчики не пронюхали. Если ты ссудишь мне хотя бы сотню на ближайшее время, я с награды сразу отдам. Гнупи же врать не могут, и когда мы стали тыкать его раскаленной спицей, он проболтался, что знает, где спрятаны деньги Тейзурга. Смекаешь, да? Так что даже если половину награды зажилят, клад будет наш! Только без лишних людей: я, ты и Незапятнанный, поделим на троих. И одолжи мне хоть сотню, если я говорю, что верну – можешь мне верить, непременно верну…

Четвертак ему Лундо все-таки одолжил, после того как побывал на улице Малой Бочки и посмотрел на плененного гнупи. Ведьмы не было дома, Джерсойм открыл своим ключом. Жилье насквозь пропахло луком, по стенам висели набитые луковицами рваные чулки, на подоконниках зеленели заросли перьевого лука, под ногами хрустела сухая бледно-рыжая шелуха. Грязные пожелтелые обои, небогатая обстановка, кое-где валяются в беспорядке предметы женского туалета.

– А в постели твоя ведьма луком не воняет? – ухмыльнулся Лундо.

– Я уже притерпелся, – усмехнулся в ответ Джерсойм. – Нос прищепкой зажимаю… Она зато горячая, на все готова. Что скажу, то и сделает, понимает свое место рядом с мужчиной. Идем сюда!

Новая власть ведьм не одобряла. Шаклемонг говорил, что их всех надлежит переписать и непокорных сжечь, а прочих взять под контроль: чтоб они носили опознавательные знаки, соблюдали установленные для ведьм ограничения и колдовали только по распоряжению надзирающих за ними чиновников. Недавно Незапятнанный поделился, что король уже одобрил его прожект.

Вторым ключом из связки провожатый отпер дальнюю комнатушку. Посреди выложенного из луковиц круга стояла большая железная клетка, а в ней скорчился гнупи в зеленой курточке. Лицо он закрывал ладошками, пряча глаза от лившегося сквозь пыльное окно солнечного света, на голове и на загривке торчала черная, как сапожная вакса, щетина.

– Ближе не подходи, – предупредил Джерсойм, остановившись возле порога. – Без нее нельзя. Видишь, все тут зачаровано, чтобы он не сбежал. Эй, черноголовый, ты знаешь, где Тейзург?

– Знаю, добрые дяденьки, только не мучайте меня больше… Все-все вам расскажу, только пожалейте меня, отпустите на волю, не губите сиротинушку…

– Куда делись деньги Тейзурга, тоже знаешь?

– Знаю, и место вам покажу, только не погубите…

– Ну что, слышал? – он повернулся к Лундо. – Завтра мы станем богачами, но без Шаклемонга не обойтись – чтобы нас не отодвинули в сторонку, нужен влиятельный человек, вхожий к Повелителю Артефактов. Лишь бы кто-нибудь еще в долю не влез… Предлагаю позвать сюда Незапятнанного и показать ему этого гнупи, пусть сам убедится, что дело верное. Только без посторонних, а то каждый захочет примазаться. И одолжи мне сотню, не просто так ведь, а под залог… Как только сорвем куш, сразу верну.

Ну, это надвое: может, вернет, а может, и нет. Сам Лундо отдавал долги неохотно и не всякому, и возникло у него подозрение, что Джерсойм в этих вопросах тоже тот еще эконом.

– Пожалейте меня, хоть на минуточку из клетки выпустите ручки-ножки размять, хоть водички дайте попить, а я вам покажу, где прячется Тейзург, и про его денежки все расскажу… – снова заканючил гнупи.

– Заткнись, вошь подпольная, – оборвал Лундо. – Еще дойдет до тебя очередь.

И, когда вышли в коридор, обратился к собеседнику:

– Я поговорю с Шаклемонгом. Поехали со мной, прямо сейчас и поговорю, пока амулетчики со своими побрякушками нас не опередили.

– А сотни на ближайшие два-три дня у тебя не найдется? – с мягкой настойчивостью напомнил Джерсойм.

– Только четвертак с собой, – сдался Лундо, в глубине души досадуя на свою уступчивость. Но подбросить парню деньжат – стратегически верное решение, а то вдруг он сторгуется с кем-нибудь другим.

С Незапятнанным переговорили уже под вечер, в роскошном кабинете ресторана «Золотой омлет», который до недавних пор назывался «Омлет на шляпе».

Заведение переименовали от греха подальше: когда Повелитель Артефактов был первым амулетчиком Светлейшей Ложи, он одно время постоянно носил шляпу, чтобы спрятать рог, который вырос у него на лбу из-за проклятия Тавше. От рога он в конце концов избавился, но заводить речь о шляпах при нем не стоило – вдруг усмотрит издевку. После того, как неизвестный шутник приписал на вывеске «Омлет на шляпе Дирвена», сведущие люди посоветовали хозяину сменить название.

Вначале Шаклемонг потребовал долю в три четверти, потом чуток уступил – согласился на две трети. Джерсойм пытался торговаться дальше, но куда там, с тем же успехом можно выдирать кость из зубов у матерого пса. Слово за слово, и Незапятнанный пожелал лично допросить пойманного гнупи.

– Только уж давайте без амулетчиков, еще и с ними делиться, они же чворка дохлого нам оставят! – выпалил разволновавшийся Джерсойм с истерическими нотками.

Этот довод Шаклемонг принял к сведению: поехали втроем в его коляске. Охрана осталась пить пиво и резаться в сандалу. Когда проезжали мимо редких в нынешней Аленде фонарей, их тусклый маслянистый свет скользил по лицам, и глаза Незапятнанного вспыхивали в уличном полумраке алчно и счастливо.

По дороге Джерсойм скис: похоже, он искренне рассчитывал на дележку поровну. Лундо, уже успевший изучить Шаклемонга, отнесся к ситуации философски: одна шестая, то бишь почти семнадцать процентов – тоже неплохо. По-всякому лучше, чем ничего.

Коляску оставили за квартал от улицы Малой Бочки. Кучер, которому велели ждать, вытащил из-под сиденья шипастую дубинку для обороны от лихих людей – он был недоволен, но перечить хозяину не посмел.

В доме луковой ведьмы ни одно окошко не светилось.

– Еще не вернулась, – пояснил Джерсойм, звякая ключами. – Она допоздна бегает по лавкам и рынкам, оживляет порченый лук, ей за это платят.

– Подсудное дело, – заметил Шаклемонг. – А потом эту гниль продают!

– Так я за нее не в ответе, и за каким демоном она мне теперь сдалась! Пинка под зад – и пусть катится вместе со своим луком. Господин Шаклемонг, осторожно, не запнитесь, тут ступенечка…

Входная дверь со скрипом открылась. Трое зашли в дом. Месяц серебрил черепицу на обветшалой крыше, но заглянуть внутрь не мог, хоть и было ему страсть как любопытно, что там происходит.

Его не интересовали лозунги, идеологии и религиозные догмы. Такое впечатление, что никогда не интересовали – до Сонхи тоже, хотя он так и не вспомнил, что с ним было до Сонхи.

Это все словесные конструкции – вербализация тех состояний, взаимодействий и процессов, которые он ощущал напрямую, минуя вторую сигнальную. И в большинстве случаев вербализация никуда не годная, вводящая в заблуждение вместо того, чтобы верно описывать истинные побуждения людей. Камуфляж. Но поди это кому-нибудь объясни. Клин клином вышибают, и вредоносным словесным конструкциям можно противопоставить только другие словесные конструкции, а в этом он был не силен. Тут добьешься понимания скорее от циника вроде Тейзурга, чем от среднестатистического горожанина, который всегда считал, что нравственность – это хорошо, а безнравственность – плохо, и раз новые власти провозгласили «борьбу за нравственность» – значит, они хотят сделать как лучше, пусть и допускают перегибы. Слова обладают своей собственной магией, которая иной раз сильней и очевидных фактов, и здравого смысла.

Хотелось бы ему сейчас оказаться в кошачьей шкуре, но здесь не перекинешься.

Город как будто поразила злокачественная опухоль, которая все больше разрасталась и давала метастазы: каждый, кто раньше питал тайную склонность к мучительству, присоединялся к пресловутой борьбе. Впрочем, происходящее можно было бы закамуфлировать и другими словесными оборотами, суть бы не поменялась. Хантре ощущал эту агрессивную «опухоль» почти физически, как собственную болезнь: ее надо уничтожить, пока она не пожрала всю Аленду, но он не в состоянии ее уничтожить.

Когда он убил тех шестерых подонков на окраине Пыльного квартала, полегчало, но ненадолго. На душе было мерзко: фактически он вынес и сам же привел в исполнение смертный приговор – а значит, тоже окунулся в затопившую город кровавую муть. Нужно было выбить Шаклемонга, а он вместо этого порезал распоясавшуюся мелкую дрянь. И это бы еще полбеды, но у дряни остались близкие люди: у одного мать, у другого беременная сожительница, у третьего старый дед… Он все это почувствовал и сожалел не об убитых, а о тех непричастных, кто не дождется их домой – и это далеко его завело, чуть не довело до Хиалы.

Тейзург со Шнырем с утра пораньше куда-то запропастились, и Хантре тоже выбрался наверх. Его бы сейчас никто не узнал: лицо распухшее, в болячках – благодаря мазям, которые гнупи принес от Зинты. Коротко обрезанные рыжие волосы спрятаны под банданой, запястья перебинтованы, чтобы не бросались в глаза обереги, на шею намотан линялый шарф.

Отправился за пропитанием. Не дело жить нахлебником при двух негодяях, так что сегодня его очередь принести что-нибудь на ужин. Аленда купалась в солнечном свете, играла всеми красками и в то же время пахла страхом, гарью, разрухой – одно другому не мешало.

Услуги грузчика-поденщика никому не требовались: нынче нарасхват работа, а не рабочие руки. Угрюмый парень с опухшей рожей выглядел больным и доверия не внушал. Уже под вечер сердобольная хозяйка маленькой чайной велела ему собрать в тачку и отвезти до ближайшей кучи мусор с заднего двора, в уплату дала кулек прошлогоднего печенья.

До входа в катакомбы на задворках разоренного цирка Хантре добрался в темноте. Достал из тайника раздобытый Шнырем шахтерский фонарь – оставил его здесь сегодня утром, когда уходил. Там же лежал гвоздь – значит, Тейзург и Шнырь уже вернулись: об условных знаках они договорились заранее.

Еще не добравшись до пещеры, он уловил ароматы еды: пахло вареным мясом и картошкой, специями, лавровым листом… А он-то собирался засохшим печеньем их порадовать!

– Хантре, у нас тут скромная, но душевная вечерника, – Тейзург сидел на ворохе пледов, скрестив ноги на сурийский манер, перед ним стояла початая бутылка «Вечернего рубина» и два хрустальных бокала. – Присоединяйся! Вино не самое изысканное, но весьма неплохое.

– И мяско варится! – осклабился гнупи, хлопотавший над котелком в другом углу пещеры. – Печеночка с картохой! С добрым господином я поделюсь, а тебе ни вот такусенького кусочка не дам! Картоху можешь есть, так и быть – правда же, господин? А на печеночку рот не разевай, она вся моя!

Что-то не так у них с этим «мяском»… Хантре принюхался, но дело было вовсе не в запахе.

– Что за гадость вы варите?

– Гадость?! Сам ты гадость! – негодующе взвизгнул Шнырь, опередив Тейзурга, который собирался что-то произнести с иронической полуулыбкой. – Ежели ты Шаклемонга не любишь, это еще не значит, что ты можешь нашу еду по-всякому обзывать!

– Откуда у вас это мясо?

– Оттуда, где жаба упала с блюда! Мы тебя опередили, Крысиный Вор, ха-ха! Как думаешь, где твоя добыча?! У Шныря в котелке твоя добыча! Пользуйся нашей милостью, бери картоху, да не забудь сказать спасибо!

– Так это вы Шаклемонга собираетесь есть?.. – Хантре нетвердо шагнул к стенке и уселся на пол.

– Можно и так сказать, а можно сказать и по-другому, – ухмыльнулся Тейзург. – Иди сюда, любовь моя, выпей вина. Мы избавили Аленду от Незапятнанного, это стоит отпраздновать.

– Жрать-то его зачем?! Чокнутые людоеды, с вами точно можно рехнуться…

– Хантре, не будь занудой, вот лучше держи «Вечерний рубин». Поверь мне, вино прелесть!

Он все-таки выпил, хотя зубы слегка стучали о край бокала. Без алкоголя было бы хуже. Потом взял фонарь, тюфяк, два пледа и ушел ночевать в соседнюю пещеру, подальше от этой сумасшедшей парочки с их варевом.

Шнырь до того объелся, что живот у него стал тугой и круглый, как у чворка. Уж больно вкусна да нажориста была шаклемонгова печенка с приправами, которые он давеча выпросил у тетушки Старый Башмак. Еще и с картохой, и после он ворюгиного печенья погрыз – как сказали бы люди, «из принципа», хотя лезло с трудом. А перед этим он всласть напился жертвенной кровушки!

Но уж как ему было страшно, когда они с господином заманивали Незапятнанного в ловушку, того никакими словами не передать. Сами подумайте, каково это – сидеть в клетке, пусть она даже на самом деле не заперта.

Зато все задуманное удалось. Крысиный Вор как узнал, что его добыча досталась Шнырю, так опечалился и иззавидовался вконец, даже разговаривать с ними больше не захотел и спать отправился в другое место. Так ему и надо, будет знать, как чужую крыску отнимать! Отомстил ему Шнырь. Другое дело, что объелся, и в этом, если разобраться, опять же виноват рыжий ворюга: гнупи ведь столько печенки за раз умял не просто так, а ему назло.