Каждый новый день был полон тревоги. На других фронтах и на отдельных участках Юго-Западного фронта неприятель, преодолевая сопротивление, продвигался вперед. Беспокойство росло в сердцах бойцов. То обстоятельство, что их армия держится крепко, предпринимая иногда успешные контратаки, что в армии наряду с другими завоевала добрую славу и их дивизия, а в дивизии отличается полк Дементьева, ставший Аршакяну родным, приносило некоторое утешение.

Через неделю, выписавшись из санбата, Тигран хотел было пойти в политотдел дивизии, но получил приказ немедленно отправиться в штаб армии, к члену Военного Совета генералу Луганскому.

…Машина неслась по грязной дороге, по обе стороны ее зияли глубокие воронки от снарядов, виднелись разбитые автомашины, трупы лошадей, сожженные домишки, от которых остались только обгорелые печи.

Уже под вечер Тигран добрался до места и явился в Военный Совет. Оказалось, что генерал Луганской уехал на передовую и вернется ночью.

— Можно узнать, для чего меня вызвал генерал? — спросил Тигран принявшего его офицера.

— Не могу сказать, — равнодушно ответил офицер, но, взглянув на Аршакяна, вдруг мягко улыбнулся. — Не знаю, для чего вас вызвал член Военного Совета.

Вечером Тиграна отвели в какую-то хату. С незнакомыми офицерами и политработниками он поел пшенной каши, выпил два стакана крепкого чая. Поздно вечером бойцы принесли сена, разостлали на полу. Тигран снял шинель, постлал одну ее полу на сено, другой укрылся, положил голову на полевую сумку и, не сняв сапог, погрузился в дремоту.

Была уже ночь, когда его вызвали к члену Военного Совета.

Тигран, неловко отдав честь стоявшему у письменного стола пожилому, среднего роста генералу, больше похожему на кузнеца, нежели на военного, доложил, что старший политрук Тигран Аршакян явился согласно приказу. Генерал крепко пожал ему руку.

— Садитесь, поговорим немного, — и генерал, усевшись, указал Аршакяну на единственный свободный стул.

Тигран сел, держась подчеркнуто прямо.

— Я хотел познакомиться с вами, товарищ Аршакян. Для этого и вызвал.

Тигран смотрел на генерала с интересом. Настоящий дубовый кряж, которому бури и ливни не дали обрасти мохом и который весной непременно выпустит зеленые побеги, несмотря на то, что корням его целый век. Луганскому было, возможно, за шестьдесят, но ни одной белой нити не виднелось в его коротко остриженных волосах. Глаза его молодо блестели. Широкая и выпуклая грудь свидетельствовала о железном здоровье, и только морщины на смуглом лбу и в углах глаз говорили о возрасте и жизненном опыте. «Человек с таким прямым, испытующим взглядом видит людей насквозь», — подумал Тигран.

— Я немного знаком с Арменией, но сейчас там, вероятно, много перемен, — заговорил генерал. — Был там лет двадцать назад. Очень трудно тогда приходилось народу…

Тигран внимательно слушал Луганского и удивлялся, что так сильно занятый в эти тяжелые дни член Военного Совета не переходит прямо к делу, а завел беседу о посторонних вещах. Узнав, что Аршакян до войны был научным работником, историком, генерал заинтересовался, над какой темой он работал перед уходом в армию.

— Над книгой «Роль русских декабристов в деле освобождения Армении от персидского ига».

Генерал громко повторил название книги.

— Интересная тема. Много еще остается сделать?

— Я закончил ее, — объяснил Тигран. — Нужно было только проверить еще несколько фактов, составить комментарии к этим фактам и сдать в печать.

— И помешала война? — спросил генерал.

— Помешала война.

— Нужно закончить эту книгу! Это необходимо — осветить роль русских декабристов в освобождении Армении от персидского ига. Интересная работа! А какую идею вы проводите в вашей книге, помимо изложения фактов?

Тигран сперва отрывисто, затем уже с увлечением разъяснил идею своей еще не увидевшей свет книги. Он поставил себе целью подтвердить, что продвижение русской армии на Восток было прогрессивным явлением в истории, что русское владычество облегчало жизнь народа, освободившегося от персидского и турецкого ига; выявляя отклики армянского народа на передовую мысль России, он описывал историю дружбы русского и армянского народов. В Армении декабристы боролись против персов. Некоторые из них были офицерами, большинство же — рядовыми солдатами. Они участвовали во взятии Эриванской крепости, сражались храбро и самоотверженно. Гвардейский полк, один из тех, что выступили во время восстания на Сенатской площади, отправленный в полном составе в Армению, также принимал участие в штурме Эриванской крепости. Против персов в рядах русских войск сражались и отряды армян-добровольцев, а народ встречал русских хлебом-солью и помогал армии, доставляя сведения о противнике. Против персов воевал в Армении и поэт-партизан Денис Давыдов. Армянский народ хранит в душе воспоминания о Грибоедове. Армянский писатель Абовян в романе, относящемся к этому историческому периоду, писал: «Да будет благословен тот час, когда нога русского ступила на нашу священную землю!»

Генерал Луганской внимательно слушал Аршакяна, словно забыв обо всех неотложных делах. Он взял из лежавшего на столе кожаного портсигара папиросу и, закрыв портсигар, положил ее сверху. Тигран умолк, почувствовав, что такая длинная лекция была, пожалуй, неуместна. Как будто поняв его, Луганской слегка улыбнулся и повторил уже высказанную ранее мысль:

— Вы должны сдать в печать эту книгу!

Он закурил папиросу и добавил:

— Да, много еще книг надо будет написать! — Он помолчал, затем спокойно заговорил: — Вот вы историк. А можете ли сказать мне, какие моменты в истории армянского народа были наиболее критическими? Что более всего грозило судьбе народа в давние и в последующие времена?

Тигран, волнуясь, с улыбкой развел руками.

— Это была длинная цепь.

— Я-то приблизительно знаю… но вы расскажите мне об армянском Чудском озере, Мамаевом Кургане или армянском тысяча восемьсот двенадцатом годе…

Тигран задумался. Вопросы генерала продолжали удивлять его, но и радовали.

Тиграну хотелось рассказать о войнах армян с персами, с арабами, с сельджуками, о нашествии Тамерлана, о зверствах султанов, но это увело бы его слишком далеко. Он ограничился тем, что напомнил генералу ноябрь 1920 года, как наиболее трагический период в истории армянского народа. Продолжалась резня безоружных армян; турецкий паша Kapa-Бекир со своей армией проник в самое сердце Армении; каждый день турки расстреливали в оврагах тысячи людей, сжигали в хлевах детей и женщин. Дашнакское правительство Армении подавляло сопротивление народа, заключило предательское соглашение с турками. Красная Одиннадцатая армия пришла на помощь Армении и спасла народ от поголовного истребления. Опоздай помощь на месяц, на неделю — и на этом бы кончилась многовековая история армянского народа…

Генерал Луганской печально улыбнулся.

— Много коммунистов расстреляли в это время дашнаки, — задумчиво проговорил он. — Мусаэляна, Алавердяна, Аршакяна, Гукасяна. Помню…

Тигран изумленно смотрел на члена Военного Совета. Сердце его беспокойно забилось. Генерал откинулся на спинку стула, прикрыл глаза и еле слышно повторил:

— Помню!

Тигран начал было:

— Товарищ генерал…

Но генерал словно не слышал его, и Тигран остановился на полуслове. Луганской прижал! левую ладонь к глазам.

— Алавердяна как сейчас вижу перед собой…

Словно очнувшись, он посмотрел на Аршакяна и, заметив его волнение, добавил:

— Вот что должно стать темой вашей следующей книги! Целы останемся — буду в вашем распоряжении, если вы наряду с архивными бумагами пожелаете уделить внимание и живому свидетелю. Я ведь могу вам пригодиться, товарищ историк! Я помню, как Григорий Константинович Орджоникидзе не подал руки Кара-Бекир-паше, когда тот, словно торгующийся восточный купец, протянул Серго свою лапу… А Орджоникидзе с отвращением взглянул на него и ответил: «Я не могу пожать вашу руку, окрашенную кровью братского армянского народа! Согласно договору вы в течение двадцати четырех часов должны оставить Александрополь. Без выполнения этого условия мне не о чем говорить с вами». Переводчик перевел его слова. Рука турецкого паши осталась висеть в воздухе, лицо исказилось…

Генерал прищурился, словно желая лучше вспомнить этот день.

— Мы слишком увлеклись, товарищ старший политрук. А вот вы не используете здесь ваши знания историка, а это необходимо! Вы должны рассказывать об всем этом нашим бойцам. А теперь опишите мне встречу с генералом Галуновым в полку майора Дементьева во всех подробностях. Да, между прочим, не родственник ли вы расстрелянному дашнаками Ивану, или Ованнесу Аршакяну?

— Это мой отец, — тихо ответил Тигран.

— Ваш отец?

— Да.

— Вот оно что! А мать ваша жива?

— Да.

— Так мы же с нею знакомы… друзьями были! Будете писать — кланяйтесь, напишите: передает, мол, привет «товарищ Максим из депо», она вспомнит! Мы с ней старые знакомые… Итак, расскажите о генерале Галунове.

Аршакян на миг словно онемел от волнения. Оправившись, он в точности повторил то, что рассказал уже начальнику политотдела.

Член Военного Совета слушал Тиграна, не прерывая.

Когда тот кончил свой рассказ, генерал спросил:

— А что он сказал, когда бойцы ответили «мы победим»?

— После этого он заговорил о храбрости, о геройстве, сказал, что трусят только малодушные, сказал, что надо быть отважным и все такое в этом роде…

— Значит, многим из бойцов понравилось, что генерал стоит под огнем, они решили, что он храбрец?

— Да, я слышал возгласы восхищения.

— Он, разумеется, не из тех, кто боится смерти, — сказал член Военного Совета задумчиво. — Но он и не храбр — у него худший вид трусости. Он искренне ненавидит врага, любит родину. Но в этой его любви недостаточно или вовсе нет коммунистической сознательности. Потому и ослабела воля его. Он не верит в нашу победу. Он видит врага более сильным, чем это есть в действительности. Он считает, что все проиграно, что мы слабы, что мы не можем больше сопротивляться врагу, — и вот он ищет смерти. Душа его в густом тумане, такие люди не способны что-либо разглядеть.

«Так вот кто был, значит, товарищ Максим!» — думал Тигран, слушая Луганского.

Генерал продолжал:

— Если глубоко вдуматься, Галунов по существу — жалкий трус. Он считает, что наступил день нашего поражения, и хочет умереть часом раньше. Потому-то и шагает во весь рост под пулями. Это самая бесстыдная попытка покончить с собой. Нет слов, нам всем тяжело. Но коммунист тот, кто и в трудные минуты испытания остается тверд душой. А Галунов, как видите, живет с нами уже двадцать пять лет, девять лет состоит в нашей партии, но вот коммунистом не стал. Он был прапорщиком в царской армии и бурным анархистом. Мечтал совершить террористический акт против членов царской семьи — ничего не вышло. Впоследствии, увлеченный революционной романтикой, принял революцию на ее последнем, завершающем этапе. Ни единой капли крови не пришлось ему пролить за революцию, а пользовался он всеми возможностями, предоставляемыми советской властью. Учился и учил он по книгам. Учился и учил, но большой жизнью не жил. А жить, по нашим понятиям, — это и значит бороться… Он не постиг этого и остался духовно чуждым нам. Вот почему меня не удивляет, что- он спросил вас: «Где ваши танки?». Он не верит ни в армию, ни в народ, он верит в героизм и гениальность отдельной личности. Коли так, создадим ему возможность проявить личный героизм: отправим его в батальон — пусть сражается, поглядим, какой он вояка. Добираются и до генеральского звания, начиная службу рядовым, — но что-то мне не помнится, чтобы генерал пошел обратно в строй и стал хорошим бойцом!

Член Военного Совета поднялся.

— Угостили вас чаем? — спросил он.

— Да, товарищ генерал, — ответил Аршакян, встав вместе с генералом.

— Поужинаем вместе.

— Спасибо, товарищ генерал.

— Просьба начальника — приказ. Слыхали такой оборот?

— Слыхал, товарищ генерал! — улыбнулся Аршакян.

— Значит, поужинаем вместе и вместе поедем. А матери непременно пошлите от меня привет, не забудьте. Она вспомнит…

— И я немного помню, товарищ генерал, — проговорил Аршакян.

Генерал улыбнулся.

— Ага, помните. А не хотели со мной поужинать!

За ужином Тигран с интересом слушал рассказы генерала об Одиннадцатой армии и о Серго Орджоникидзе.

— Да, история сейчас призвана разрешить большие задачи, — задумчиво проговорил генерал. — История… Мудрая штука эта история! Человек живет восемьдесят — девяносто лет, а опыт и дела человечества имеют давность тысячелетий.

Генерал встал.

— Пошли! Довезу тебя до Федосова.

Он незаметно перешел на дружеское «ты».