Капитан Малышев связался с командиром полка и доложил о происшествии. Дементьев приказал немедленно доставить к нему необычного ночного гостя. Мальчик еще спал. Его закутали в тулуп, вынесли и положили в сани. Но он не проснулся и в дороге. В штабе по приказу майора Кобурова ему натерли снегом лицо.

Когда мальчика внесли в блиндаж командира полка, он зажмурился от показавшегося обильным света. Человек исполинского роста сказал мальчику:

— Здорово, герой! Ну, расскажи, откуда ты явился.

— А вы кто? — шепотом спросил мальчик, избегая встречаться взглядом с незнакомым подполковником.

— Я — подполковник Красной Армии Дементьев. А кто ты?

Не выдержав взгляда подполковника, мальчик опустил голову и прошептал:

— Я расскажу все генералу Яснополянскому. Пусть меня отведут к нему.

— Ах, вот как. Мне, значит, не доверяешь?

Мальчик молчал, не поднимая головы.

— Ладно! — согласился подполковник. — Отправим тебя к генералу, кстати он и сам тебя ждет! Не сомневайся, пошлем, товарищ Дмитрий Степной. Приготовься к новой поездке на санях.

Митя вскочил с места, удивленный и испуганный. Лицо у него горело, глаза лихорадочно блестели.

— Ты посиди немного, отдохни, Митя, потом поедешь.

И тут Митя, крепко сжав губы, заплакал, задыхаясь от волнения и неожиданности.

— Ай-ай-ай, да разве герои плачут? — пошутил подполковник. — Не годится! А ты ведь, кажется, герой, мне о тебе рассказывали.

Сдерживая слезы, Митя смотрел на огромного и доброго подполковника и горестно думал, что ничего, ничего не сможет скрыть, что тот уже все знает. Он никак не мог взять в толк — как же подполковник узнал обо всем и неужели правда, что генерал Яснополянский ждет его? Подполковник добавил:

— Да, забыл, кланялся тебе Тигран Иванович Аршакян!

Это окончательно обезоружило Митю, и он выговорил сквозь слезы:

— Я все вам расскажу, честное ленинское, не солгу! Только чтоб мама не узнала, ничего ей не говорите!

— Ну вот и хорошо. А мама ничего не узнает. Рассказывай, но только правду, ничего не выдумывай.

— Все расскажу, дядя, все, как было, даю честное ленинское! А револьвер мой отдадите? Не отберете у меня револьвера?

— Ну, что твое, так уж твое! А теперь выпей-ка горячего чайку, отведай вот этих пирожков и рассказывай. А револьвер, пожалуйста, хоть сейчас возьми!

Вначале мальчик отказался от чая, но потом стал быстро пить, обжигая губы. После этого он подробно рассказал о своих похождениях.

…Он решил тайком пробраться за линию фронта, тайком потому, что все равно ему не разрешили бы. Тигран Иванович так и говорил, что еще мал Митя для таких дел, ему ведь всего двенадцать. «Если вдруг попадешь фашистам в руки и тебя мучить станут, не выдержишь, выдашь тайну, нехорошо получится. Выйдет, говорит, что ты предатель».

А это неправда, что Митя способен выдать тайну врагу. Хотите вот — положите его руку на стол и вбейте в нее молотком гвоздь; если даже умрет от боли, и то ни слова не скажет!

Он решил пойти ночью в село Огурцово. Там ведь дед остался. Выведает он там все о гитлеровцах, вернется и расскажет генералу Яснополянскому. Если деда не окажется, то пойдет к Карпенко, они тоже не сумели эвакуироваться из села. А Витя Карпенко его товарищ. Они вместе все и разузнают.

«Ты еще очень мал», — говорит Тигран Иванович. А как вот Павка Корчагин спас от белых Жухрая, сбил с ног вооруженных беляков и сам убежал с Жухраем?

Когда бабушка начала посвистывать носом (она всегда свистит во сне), он взял кинжал, компас, простыню, чтоб закутаться, если придется лечь на снег, как это делают разведчики, и тихонько вышел из дому.

Пробрался он мимо артиллеристов, прошел мимо села Готища. Это было самым трудным. Что ни шаг, то человек, полно бойцов, пушек, кухонь. И ночь ясная, ветра нет. А у Донца проходит линия нашей обороны. Пополз он, хотел было войти в окоп, оттуда — голоса. Снова припал к земле. Потом наши начали стрелять в сторону неприятеля; из пулеметов искры сыпались, в нос било запахом пороха. Он немного отполз и спустился в окоп, чтоб перебраться на ту сторону. А в это время по окопу проходил боец… Он сел в нише окопа, прижавшись спиной к стене. Боец поравнялся и прошел мимо. Тогда Митя выбрался из окопа, накинул простыню и пополз в сторону немецких позиций.

— И как он на минах не подорвался, — с беспокойством прервал майор Кобуров.

Митя со страхом оглянулся на него.

— Дальше, Митя, дальше! — подгонял подполковник.

…Устав ползти, Митя, пригнувшись, зашагал. Гитлеровцы пускали ракеты, иногда стреляли из пулеметов. Все вокруг освещалось. Митя думал, что это его заметили и оттого стреляют. Потом-то он сообразил, что не надо идти мимо кустарника: ведь кусты больше обстреливают, а открытые места — меньше. Он отошел от кустов и пополз по открытым местам. Убьют — так пусть убивают: война! Как же разведчики каждый день пробираются к ним в тыл? И вот он дополз так близко, что когда стреляли немецкие пулеметы, увидел все амбразуры, а огонь их пулеметов проходил прямо над его головой.

Поднялся он на бугор, увидел и стреляющих. Стоят у пулемета гитлеровцы; постреляют, постреляют, а потом начинают говорить друг с другом по-своему. Знай Митя по-немецки, понял бы, о чем они говорят. Пополз Митя по окопу и вышел на другую сторону. Так и добрался до первых домов Огурцова. И тут-то чуть было не попался он фашистам в руки: шел во весь рост, запыхался, и как назло, захотелось кашлять. И вдруг видит — идут гитлеровцы, да целой группой, шагают все в ряд, и снег хрустит у них под ногами. Бросился он наземь, прижался головой к земле. Гитлеровцы прошли мимо.

Все же один из них наступил-таки на ногу Мите, выругался и зашагал себе дальше. Нога у Мити сильно заболела, но он сдержался, не проронил ни звука. Подошел он к дому деда и вдруг видит — часовые. Один шагает к Мите, другой — в обратную сторону. Ясно, что в доме деда важный фашист живет или, кто его знает, может, и штаб стоит.

Подполз Митя ближе. Остановятся часовые — и Митя застынет на месте, чтоб не скрипел снег. Увидел он, что незаметно войти к деду нельзя, и направился к дому Карпенко. А там тоже неладно — на зов не откликаются. Потом уж он заметил, что разбито окно и в доме никого нет. Стал Митя, не знает, что делать. Даже подумал: не вернуться ли? Вышел со двора и пробрался к дому Зеленко. Залаяла собака, но потом признала Митю, стала ласкаться, забежала вперед и указала ему путь в погреб. Очень удивились и испугались Зеленко. Митя объяснил, что соскучился по деду, пришел к нему, да только часовые все ходят вокруг дома, потому он к ним и зашел. Стали они спрашивать Митю: где, мол, Красная Армия и много ли наших войск? Оказывается, фашисты им сказали, будто Красной Армии уже нет…

Переночевал он у Зеленко, а на следующее утро деда на улице подстерег. Удивился дед, расцеловал Митю, заплакал, а потом рассердился. «Озорник, говорит, ты, безрассудный мальчишка! И как ты добрался, говорит, тебя ведь одной пулей прихлопнуть могли!» А Митя ему: «Нет, дедушка, не так-то легко поймать советского разведчика!» Дед снова сердится: «Погляди-ка на хвастуна, говорит, молоко на губах не обсохло, а уже себя в разведчики произвел! Взрослым еще не удалось с фашистами справиться, а этот себя уже разведчиком объявил!» — «Ошибаешься, дед, — сказал ему Митя, — вот, увидишь, как их побьют! От Москвы ведь отогнали… Ты не сомневайся, дедушка». А дедушка ему отвечает: «Дай-то бог, говорит, а ты язык-то все же придерживай!»

Потом они с Витей Карпенко ходили по селу и разузнавали, где их пушки стоят, где танки, где их штаб и с какой стороны у них заминированные места. А он хитрый, фашист. Справа от села, у горловины оврага, будто бы орудий и танков понаставил и будто замаскировал их. Да все это неправда! Он из фанеры эти орудия и танки смастерил, чтоб наших обмануть, заставить стрелять по ним. А вот где настоящие пушки и настоящие танки наставлены, это они с Витей вызнали и записали все на этой вот бумажке.

Митя вытащил из-за пазухи засаленную, сложенную вчетверо бумагу и протянул подполковнику Дементьеву:

— Вот я все покажу и объясню…

Разложив на столе листок, Дементьев с интересом принялся рассматривать изобретенные мальчиками условные знаки. Склонившись вместе с ним, разглядывали листок начальник штаба и прибывший позднее комиссар полка. Митя Степной указывал пальцем каждый условный знак и давал объяснения, как заправский разведчик, не упуская мельчайших подробностей.

Они с Витей Карпенко точно разузнали, сколько войска в Огурцове, какие части размещены в селе и где находятся их штабы.

— А где ты револьвер раздобыл? — задал вопрос Микаберидзе.

Мальчик продолжал рассказ.

…Вторую ночь он провел уже с дедом в подвале. А в доме жил начальник фашистской артиллерии, обер-лейтенант Купер. Всю ночь там отплясывали так, что трещал потолок над дедом и Митей.

Говорили по-немецки, и Митя с дедом ничего не поняли. Дед ругался, так и не смог уснуть из-за шума, а Митя выспался и отдохнул.

Днем снова зашел Витя Карпенко, и снова они ходили по селу и расспрашивали обо всем, о чем им надо было. Дед сказал Мите: «Ты берегись, не попадайся на глаза Григорию Мазину. Он предатель». А этот Мазин — ищейка ихняя, по его доносу больного отца председателя колхоза повесили. Посреди села устроили виселицу и повесили вместе с Василием Трофимовичем Кошкаревым. Пять дней висели они, раскачивались от ветра.

В этот вечер дед рано лег и скоро уснул.

Сверху опять слышались шаги и немецкая речь. Потом гитлеровцы замолчали. Немного погодя Митя услышал сверху храп. В комнате деда имеется люк, который открывается в подвал. Митя лесенку приставил, приоткрыл люк и чуть не захлопнул его опять, — испугался домашней кошки, которая с мяуканьем кинулась к полуоткрытому люку и давай тереться мордочкой о лицо Мити. На кровати в одежде и сапогах лежал фашист. На столе — наполовину опорожненные и пустые бутылки и много кушаний. Фитиль лампы привернут, в комнате полутемно. И тут фашист как почешет затылок! Митя замер на месте. Отдышался и заметил висящий на стуле планшет, а на сиденье револьвер. Ему этого и надобно было. На цыпочках подобрался, забрал все, и когда повернулся, ну, словно вот-вот должны сзади схватить! Спустился по лесенке и тихо-тихо заложил люк. Все сошло благополучно.

Закутавшись в простыню и спрятав револьвер в планшет, он разбудил деда. «Ухожу я, дед, к нашим. И ты уходи из дому, спрячься где-нибудь, а то убьют тебя».

«Что ты тут болтаешь? — рассердился дед. — Что это тебе взбрело в голову?» Митя ему объясняет, что вошел к спящему фашисту, бумаги у него выкрал; узнают утром, деда дома застанут, убьют. О револьвере-то Митя ничего не сказал деду. «А сердиться будешь, дед, — услышат! Ведь я все равно вернуться должен. Прощай, дедушка, смотри же, уходи из дому, спрячься!»

И снова пополз он мимо часовых до огневых точек. На этот раз фашисты встречались чаще, хотя из-за ветра и бурана, казалось, легче было пройти опасную зону. В одном месте он пролежал очень долго.

А когда Митя уже переходил «линию», его заметили фашисты и давай бить из пулеметов! Прямо показалось, что в десяти местах ранили; тогда-то и потерял он планшет. Хорошо еще, что хоть револьвер остался. Он уже шагал во весь рост, направляясь в нашу сторону, как вдруг послышались голоса бойцов. Они, видно, подумали, что идет фашист, и давай кричать: «Хальт! Хенде хох!» А уж после этого Митя ничего не помнит. Жаль только, что пропал планшет. А револьвер все же уцелел!

Митя скрыл, что при встрече с бойцами они ударили его прикладом, приняв за фашиста.

— Ты все рассказал, как было? — спросил подполковник.

— Все.

— Ничего не забыл?

— Нет. Вот только не знаю, как там с дедом. Если не сумеет он спрятаться…

При этих словах мальчик опустил голову.

— А к генералу попасть хочешь, Митя?

Лицо мальчика осветилось улыбкой.

— Хочу!

— Ну, значит, пошли к генералу.

— Только бы наши не узнали, дядя подполковник! Пусть и Тигран Иванович не говорит.

— Никто не скажет. Как бы ты сам не проговорился.

— Ну, у меня-то ничего не узнают! — гордо ответил мальчик.

У генерала Митя повторил свой рассказ. Уже рассветало. Отдернули занавески, и в комнату проникли золотистые лучи солнца.

Генерал поднялся с места.

— Измучили мы ребенка!

Он подошел к Мите, приложил ладонь к его лбу.

— Жарок у него. Итак, товарищ Степной, благодарим за сведения, но больше этого не делай. Не время еще тебе, братишка!

Опять то же самое — «не время тебе». Митя всегда обижался на эти слова, но не находил на них ответа. Ему польстила лишь форма обращения: генерал назвал его «товарищ Степной».

— Благодарим, — повторил генерал. — Награждаю тебя медалью «За отвагу» и поздравляю с высокой наградой. А револьвер твоим и будет, но пока пусть у меня останется. Ладно? А если понадобится — пожалуйста, приходи и забери его у меня. Но обо всем, что было, молчок, никому ни слова! Скажи, можешь ты хранить тайну, товарищ разведчик?

— Могу, товарищ генерал!

— Ну, тогда пойди отдохни. А домашним можно сказать, что был у нас в полку. Хотел, мол, стать добровольцем, не согласились. Вот так и можно сказать.

Генерал сразу в глазах мальчика стал доступным и близким, завоевал его доверие.

— Разрешите идти, товарищ генерал? — радостно спросил Митя.

Генерал вызвал адъютанта и приказал ему проводить Митю домой. Когда адъютант с мальчиком вышли, генерал взволнованно зашагал по комнате, затем остановился перед начальником разведки.

— Вот видите, как война все перевернула даже в сознании наших ребят…

Во дворе Митя встретил Аршакяна и в первую минуту смутился. Уверенный в том, что тот все узнает и без него, он умоляющим тоном попросил:

— Нашим говорить не надо, генерал запретил, Тигран Иванович.

Они вместе направились домой, где Митю с радостью и упреками встретили бабушка, мать и дед. Но, заметив, что у мальчика жар, его немедленно уложили в постель. Левое плечо у Мити посинело и распухло. На тревожные расспросы матери он объяснил, что поскользнулся на льду.

Спустя несколько часов температура у Мити поднялась, его стала бить лихорадка, начался бред. Бурный поток бессвязных слов вызвал сильную тревогу у стариков и Надежды Олесьевны. Они грустно сидели у кровати мальчика, когда Аршакян привел военного врача. Исследовав Митю, врач прописал лекарство и распорядился поставить банки. После полудня Митя уснул. Проснувшись вечером, он увидел склонившееся над ним лицо матери, улыбнулся и, ласково приложив руку к ее губам, шепнул:

— Не бойся, мама, я выздоровлю!

Когда же пришел Тигран и, смеясь, справился, как себя чувствует его друг Дмитрий Александрович Степной, мальчик серьезно, словно взрослый, отозвался:

— Все в порядке, товарищ батальонный комиссар!

Старики и Надежда Олесьевна облегченно улыбнулись.