В штаб полка для направления в разведку вызваны были из батальона Малышева два бойца. Еще трое прибыли из комендантского взвода. Разведчикам объяснили задание. В эту пятерку входил и Аргам, который перед уходом на разведку собирался подать заявление о приеме в партию.
Обладая «плавным слогом», как говорили товарищи и лекторы, Аргам сейчас точно утратил все свои способности. Разорвав уже несколько листков, он снова и снова принимался писать сначала. Что с ним случилось? Он понимал, что слова, которые собирался написать на этом полулисте бумаги, должны быть особенными. Он принесет клятву и возьмет на себя высокие обязательства. Перед ним была большая жизнь, суровая до жестокости, требующая от него много усилий. В одиночку не сумеешь перебороть ее трудности, многого в ней не поймешь. Но есть великая коллективная сила, не отступающая ни перед чем: это — союз миллионов самых честных волевых людей, это — партия. Подав сегодня ночью заявление, ты пойдешь на разведку, и товарищи должны почувствовать, что ты уже другой человек. Если завтра будет атака, ты обязан всегда быть с теми, кто первым поднимается под пулеметным огнем. Как писать о том, что ты готов ко всем испытаниям, что можешь стать человеком «особого склада», «скроенным из особого материала»?
Мигал свет коптилки. В неистовстве ветра, доносившегося издали, чувствовалось веяние весны.
Слышалась артиллерийская канонада.
Вошел Ираклий.
— Готово, Аргам? — спросил он.
С появлением Ираклия дрожь в сердце улеглась, обрели силу руки.
— Сейчас, — ответил Аргам и стал писать легко и быстро.
Он писал знакомые слова, звучавшие не раз в устах многих бойцов, впервые сказанные идущим в атаку безыменным бойцом в Халхин-Голе. Они повторялись, не старея, и каждый раз звучали по-новому. «Перед уходом в разведку прошу принять меня в ряды партии Ленина — Сталина кандидатом. Если погибну в бою, прошу считать коммунистом».
Закончив и мысленно повторяя эти слова, он подписал свое имя и фамилию. Если б Аргаму пришлось вслух прочесть заявление, то голос его дрогнул бы так же, как было во время принятия воинской присяги: «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, торжественно клянусь…»
— Возьми! — сказал он, подавая Ираклию бумагу.
Парторг взял заявление и документы. Чувствуя, как взволнован Аргам, Ираклий пожал ему руку.
— Уверен, что примут, заранее поздравляю!
Пожатие Ираклия было так сильно, что пальцы Аргама словно хрустнули. И откуда такая сила в маленькой руке Ираклия?
Они вместе направились в свой взвод. Небо было яркосиним. Рыхлый снег чавкал под ногами.
— А весна не за горами! — заметил Ираклий. — У нас уже, наверно, цветут абрикосы.
— Конечно, цветут! — радостно согласился Аргам. Он не совсем очнулся от своих дум и волнений.
— Вот если бы снег немного подмерз… В валенках пошли бы в разведку, без шума. А то в сапогах нехорошо.
— Конечно, нехорошо в сапогах, — подтвердил Аргам, не осознав в первый момент значения слов Ираклия.
И вдруг он точно проснулся. Слова Ираклия дошли до его сознания. Спустя несколько часов они выйдут в разведку, и если не подмерзнет снег, то идти в сапогах будет опасно. Он как-то не задумывался над этим простым обстоятельством, а теперь оно казалось ему очень важным и обеспокоило его. Действительно, а вдруг не подмерзнет?..
Из партбюро они возвращались более радостными, но попрежнему озабоченными. Аргаму казалось, что все вокруг изменилось. Никогда еще не было таким прекрасным усыпанное звездами небо, никогда не было такой таинственной ночи. И вот они готовятся к разведке. «Если погибну в бою, прошу считать коммунистом…»
Он и теперь думал о смерти. Но сейчас эти мысли не внушали страха, не заставляли трепетать сердце. Ему казалось даже, что он в силах бороться со смертью.
Вспомнились слова капитана Юрченко: «Высший героизм — это когда ты уничтожаешь врага, а сам остаешься в живых для новых боев!»
Правильно говорил комбат Юрченко! Но сам вот погиб…
Молча шагали бойцы рядом. Вдали, повиснув на парашютах, вспыхивали ракеты. Твердел снег под ногами. Ветер был холодным, покалывал лицо, словно в разгар зимы.
Аргам взглянул на небо.
— Улучшается погода.
— Вот если б еще туман… Но что бы там ни было, а с пустыми руками не вернемся.
— Ясно! — подтвердил Аргам.
Они спустились в овражек и зашагали лесом. В просветы голых веток виднелись клочья неба, мерцали звезды, скрываясь за деревьями, чтоб через минуту появиться вновь.
— Славная девушка Шура! — сказал вдруг Аргам. — И сразу видно, что любит тебя.
— Но она ни слова не пишет о любви. «Хочу, чтоб ты остался в живых! — пишет. — Встретились бы после войны». И все.
— Но это уже признание, — заметил Аргам тоном бывалого человека.
— Покрепче затяни ремнем кисть, чтоб не заныла при сильном ударе, — посоветовал Ираклий. — Хорошо, когда крепко стянуто запястье.
— Нож войдет и без того.
— Во всяком случае не помешает. Лимонка — вещь здоровая, но подчас кинжал лучше тем, что не производит шума.
— У меня он острый, испробованный, — ответил Аргам, — был в руках Медведева.
Медведев, известный разведчик дивизии, много раз приводивший «языка», был убит недели две назад, и не в разведке, а разрывом случайного снаряда. Кинжал его находился теперь у Аргама.
— Не под всяким седоком конь запляшет! Это Медведев был смелым и ловким, а не его кинжал, имей в виду, милый друг!
— Будем иметь в виду.
Весело переговариваясь, они дошли до землянки, где их ждали Каро, Игорь и Николай Ивчук, о красивой сестре которого теперь частенько вспоминали во взводе. Больше всех приставал к Ивчуку с расспросами о Шуре Игорь — и это вовсе не было шуткой, — до тех пор, пока Славин не. узнал, что кто-то опередил его.
И все же хороший парень Игорь, Ивчук никогда не станет на него обижаться. Пусть себе балагурит сколько хочет!
Когда вошли Ираклий и Аргам, Каро, раздобыв где-то шило и большую иглу, чинил валенки. Ивчук пристроился писать письмо, а Славин, лежа на спине, уставился в потолок, словно пересчитывал бревна.
— Готовьтесь, дорогие товарищи! — объявил Ираклий. — Надо поспать часа два перед выходом.
— Я все пробую, да ничего не получается, — отозвался Игорь. — Ну, точно влюблен — все время мне красивые девушки мерещатся. И в нашем городе были девушки, похожие на Шуру.
— Говорят, в Туле много красавиц, — вмешался Аргам. — Вспоминаешь, должно быть, какую-нибудь из них…
— Везде их много, — ответил Славин, — но здесь вот нет ни одной. Кроме шуток, товарищи, у меня мучительное желание слышать девичий голос, смех. Ничего мне не надо, ребята, честное слово, лишь бы какая-нибудь девушка здесь болтала, смеялась, пусть даже некрасивая, но с хорошим, милым голоском. «Да что вы, что вы!.. Хи, хи, хи… Не может быть!.. Ха, ха, ха!»
Славин говорил так серьезно, и лицо у него было таким сосредоточенным и мечтательным, что Ивчук перестал писать, а Каро, воткнув иглу в войлок, уставился на товарища.
— Никогда не бегал я за девушками, — продолжал Игорь, — ни в кого не влюблялся, но смех девушек и теперь звенит в ушах. И смеялись же, плутовки! Бывало играем в теннис или волейбол или ходим в лес по грибы так одного неловкого движения или некстати сказанного слова было достаточно, чтобы они залились. И у каждой свой смех. Если знаешь девушку — за полкилометра ее голос различишь! Как много и хорошо смеялись люди на свете!
От слов Игоря товарищам стало грустно: так нередко вызывают грусть веселые песни, напоминающие о радостных и светлых, но прошедших днях.
— Да, много на свете девушек смеется красиво! — мечтательно повторил Славин.
— Смотри, не очень мечтай, а то как бы ночью в яму не угодил, — пошутил Ивчук.
— Не беспокойся, мечтатель устремляется к небу, в яму он не попадет.
— И на небо попадать незачем, дела разрешаются на земле. Вот если валенки прохудились, то починить не мешает.
— Кончил? — спросил Игорь, обращаясь к Каро. — Ну, раз так, давай сюда иглу и шило!
— Кончайте-ка поскорей, отдохнуть надо, — напомнил Ираклий, пристраиваясь, чтоб написать письмо.
Сидя друг против друга, они писали: Николай — своей сестре, Ираклий — тоже ей, Шуре.
Каро передал иглу и шило Славину, обулся в валенки.
— А я подал заявление о приеме в партию, — подойдя к Каро, тихо шепнул Аргам. — Так и написал: «Если убьют, прошу считать коммунистом…»
Каро молча вытащил из-за пазухи кандидатскую карточку, с радостью, но без тщеславия показал Аргаму:
— Вчера получил.
— Уже? Когда же ты подал заявление?
Аргам задумчиво помолчал. Потом, попросив у Каро бумагу и карандаш и устроившись поудобней, он тоже сел писать письмо.
— А ты написал Анник?
Каро ответил, что они виделись сегодня утром.
— Виделся? Ну и что ж? Нужно написать перед тем, как пойдем в разведку.
— Она и так знает, что идем.
Товарищи не поняли друг друга. Письмо, написанное любимой девушке перед уходом в разведку, приобретало в глазах Аргама значение священного обета. Каро же не чувствовал необходимости в подобной торжественности. Жизнь для него была такой, как она есть, всецело захватывала его своим обаянием и силой.