…Разведчики уже спускались в долину Северного Донца, когда их обнаружили. Со всех сторон на них обрушился огненный шквал. Начался подлинный бой, как бывает во время атаки. Догадавшись, что возвращаются разведчики, наши поспешили ответным артиллерийским огнем облегчить своим переход.
Группа Ираклия оказалась в тяжелом положении. Трудно было под таким огнем добраться невредимыми и доставить живыми захваченных пленных. Снаряды время от времени разрывались вблизи от залегших разведчиков, засыпая их перемешанной со снегом землей. Минута казалась часом; с обеих сторон все больше усиливался огонь. «Неужели все пойдет прахом и мы „языков“ не доставим?» — думал Ираклий, затаив дыхание и поглядывая то на свой, то на вражеский рубеж.
Аргам лежал у куста, не подозревая, что это пристрелянная мишень. Пули и разрывавшиеся снаряды не давали ему возможности поднять голову, чтоб взглянуть на залегших впереди пленных. Он видел только подошву сапога одного из них. Сапог время от времени дергался. И вдруг Аргам перестал видеть этот сапог. Разведчик приподнял голову. Ах, вот оно что! Обер-лейтенант подтягивался, пытаясь подняться на ноги. Ему удалось уже оторвать от земли голову и туловище. Связанный с ним фельдфебель продолжал лежать, пригибая его к земле тяжестью своего тела. «Мерзавец, под пули лезет», — подумал Аргам и, ползком добравшись до пленных, автоматом сильно стукнул обер-лейтенанта по спине. Тот снова припал к земле. В это время послышался голос Игоря:
— Слева подбираются!
Действительно, с левой стороны, согнувшись под огнем наших, бежала к разведчикам группа фашистских автоматчиков. Вначале их было несколько человек, затем показалась еще одна группа. После залпа разведчиков они залегли и, переждав, стали приближаться ползком.
— Бежим к той рощице! — шепнул Ивчук Ираклию. — Там есть окопы, ночью проходили мимо, я заметил.
Ираклий приказал трем разведчикам, захватив пленных, добежать до рощи, он же с Каро прикроет отход.
— Ну, бегом, живо!
Игорь, Аргам и Николай, подталкивая прикладами, погнали пленных к рощице, расположенной в нейтральной зоне. Фельдфебель упал, увлекая за собой офицера.
Разведчики подбежали, залегли рядом. Фельдфебель был убит наповал. Николай быстро перерезал связывавшую пленных веревку.
— Будь он проклят, хоть бы офицера живым доставить.
— Взвалим ему убитого на спину и побежим, — предложил Игорь. Эти слова, как приказ, Аргам повторил по-немецки. Офицер медлил. Разведчики пригрозили ему. Сгибаясь под тяжестью громадного фельдфебеля, обер-лейтенант двинулся вперед.
Дошли до опушки, рощи, спустились в овражек.
Pощицa находилась ближе к своим, чем к вражеским позициям. Надо было лишь дождаться товарищей.
Разведчики вздохнули свободней, опустились на землю. Фашистский офицер сел рядом с убитым фельдфебелем и ошалело поглядывал вокруг.
— Чего смотрите? — спросил Аргам.
Офицер повернул к нему бессмысленное лицо и, кивнув на труп фельдфебеля, пробормотал:
— Тяжелый он…
Пулеметный огонь неприятеля не достигал рощи, но начался сильный артиллерийский обстрел.
Игорь поглядел на опушку рощи.
— Ребята подошли!
Ираклий шел, опираясь на плечо Каро. Они медленно приближались к рощице.
— Ранен! — заметил с тревогой Аргам и кинулся им навстречу. — Что случилось?
В эту минуту поблизости разорвалась мина. Все бросились наземь. Переждав немного, Аргам обнял Ираклия и зашагал с ним к окопам.
Ираклий был ранен в бедро, рана Каро оказалась легкой — пуля лишь оцарапала щеку.
Наскоро перевязав раненых, разведчики дали им выпить водки.
Ираклий послал Ивчука следить за опушкой.
Неприятель держал рощицу под сильным огнем, но под обстрелом была и долина, отделяющая ее от позиций врага. По этому пространству били наши минометы и артиллерия.
— Хорошо мы выкрутились, — заметил Ираклий.
Радостная улыбка засияла на его лице. Мечтательным взором окинул он ясное небо, затем всю рощу.
— У нас теперь цветут деревья…
— А тут через месяц зальются миллионы соловьев! — подхватил Ивчук.
Бойцы залегли на дно окопа.
— Прилетят на этот шум соловьи, как бы не так! — поддразнил Игорь.
— Тогда здесь уж будет мир! — уверенно возразил Ивчук.
Как давно не произносилось это слово — «мир»…
Каро представил себе Норк, светлорозовые лепестки расцветающих персиковых деревьев…
— Вот каковы советские разведчики! — сказал Аргам фашистскому офицеру.
Влажным весенним дыханием была напоена рощица. Сырость проникала в промокшие валенки, ноги были словно во льду. Особенно мерзла раненая нога Ираклия. Каро достал из вещевого мешка сухие обмотки, положил к себе на колени раненую ногу Ираклия, перебинтовал ее и молча уселся рядом.
— Большое тебе спасибо, Хачикян! — улыбнулся Ираклий.
— Наступила весна, и уж не повернуть ее обратно, — сказал Аргам, глядя на капающую с ветвей воду.
Внезапно небо наполнилось грозным гулом. Разведчики взглянули наверх. Построившись журавлиным косяком, стремительно приближалась девятка «Юнкерсов».
— Вот вам и весенние пташки! — съязвил Игорь.
Самолеты неслись прямо к рощице. Неужели фашисты собираются бомбить маленькую горстку разведчиков и специально для этого послали целое звено? Разведчики плотнее прижались к стенкам окопа.
— Следить за пленным! — приказал Ираклий.
Девятка долетела. Вот-вот спикируют и сбросят бомбы, содрогнется земля, рухнут на людей вырванные с корнем деревья. Но нет, пронеслись мимо, направляются в тыл. Еще не стих угрожающий гул улетевших самолетов, когда в воздухе показалась вторая девятка, а вслед за ней — третья.
— Куда эти стервятники летят? — прошептал Ивчук и, поднявшись на ноги, дрогнувшим голосом крикнул: — Город бомбят!
Побледневшие разведчики обменивались лишь отрывистыми словами. Над городом поднялся густой дым. Бойцы смотрели долго, удрученно. Рушилась и горела Вовча…
Взор Аргама упал на лицо пленного, тот улыбался. Перехватив взгляд советского разведчика, обер-лейтенант злорадно проговорил:
— А немецкая техника вот какая!
Это было ответом на слова Аргама: «Таковы советские разведчики!»
Отвратительным было злобно-торжествующее лицо врага.
— Бомбить мирное население подло! Это бешенство вызвано тем, что вы чувствуете моральное превосходство советского народа!
Улыбка офицера погасла. Устрашенный выражением лица советского разведчика, гитлеровец смущенно пробормотал:
— Война…
— И вы получите такую войну! — ответил Аргам, довольный тем, что фашист явно струхнул.
Долго все молча прислушивались к непрекращавшемуся грохоту.
Клубы дыма сгущались над Вовчей. Фашистские «Юнкерсы» возвращались. В одной девятке недоставало двух самолетов, в другой — одного.
— Мало! — возмущенно отметил Ивчук. — Из двадцати семи подбили всего три, мало!
Заметив, что стоявший в окопе обер-лейтенант радостно наблюдает за «Юнкерсами», Ивчук неожиданно закричал на него, выругал и приказал лечь на дно окопа.
— Не волнуйся, Ивчук, не надо! — сказал Игорь.
В дыму и под пеплом был город, но что там произошло — не могло нарисовать себе даже воображение видавшего виды солдата.
Ослепительно искрились и сверкали покрытые снегом поля. Трещал лед на Северном Донце. День был таким улыбчивым и ясным, словно под этим солнцем и не произошло никакого преступления.
Разведчики вынуждены были просидеть в роще весь день, до наступления темноты.
Таяли свисавшие с кончиков веток ледяные сосульки. Звучно падали на снег капли, переливаясь всеми цветами радуги.
В тот самый час, когда разведчики попали под обстрел в долине Северного Донца, проснулась Вера Тарасовна. Лежа с открытыми глазами, она думала об испытаниях, выпавших на их долю, о своем старшем сыне, который был так близко от нее и которого она видела так редко.
Шура и Седа мирно спали на одной кровати, и им, должно быть, снились радостные сны. Вера Тарасовна потушила тускло горевшую лампу, сдернула с окон одеяла. Утро сразу ворвалось в комнату.
Она подошла к постели Миши. Смежив прозрачные, нежные веки, мальчик улыбался во сне. Мать нагнулась и осторожно поцеловала сына. «Любимый, родненький»… Краем одеяла она прикрыла ему грудь, затем подошла к кровати девушек, постояла у изголовья: они спали обнявшись, словно родные сестры. Обе красивые, а какие разные! Черные кудри одной и русые косы другой перемешались на общей подушке, обнажились нежные юные плечи, на лицах — улыбка сияющей молодости.
Вера Тарасовна любовалась девушками, избегая неосторожных движений, боясь нечаянно разбудить их.
Глядя на них, Вера Тарасовна вспомнила свою юность, когда она ежедневно получала любовные письма и, рассердившись, не отвечала на них, а потом грустила, когда их не бывало. Вспомнила свою молодость, годы гражданской войны, когда она вышла замуж и проводила мужа на борьбу с разбойничьими бандами Махно и Маруси-атаманши. Вера Тарасовна тихонько отошла от кровати, взяла том «Войны и мира» и отыскала страницу, на которой остановилась вчера, — ту, где Наташа Ростова входит к раненому Андрею Болконскому. Но читать не смогла. Вдруг от орудийной стрельбы задрожали оконные стекла. «Что это, начинается большое сражение?» — с испугом подумала Вера Тарасовна, закрывая книгу и опуская ее на колени. Она не знала и не могла знать, что ее Коля лежит под этим огнем, что это на него и на его товарищей обрушили враги свои мины и снаряды…
Громовые раскаты боев часто доносились до жителей города. Все привыкли к этому, как будто привыкла и Вера Тарасовна. Не тревога каждый раз с той же силой заставляла ее напрягать слух, каждый раз одинаково тревожно трепетало в груди сердце.
Девушки все еще спокойно спали, но Миша стал ворочаться в постели и позвал мать:
— Ма-ма, ма-ма!
Вера Тарасовна подошла к мальчику, окликнула и девушек.
— Идет бой! — воскликнула Седа.
Вера Тарасовна подняла мальчугана, стала его одевать.
— Мама, а где дядя Минас? — приставал к матери Миша.
— Не пришел еще дядя Минас.
— А почему не пришел?
— Дела у него, наверно, вот и не пришел.
— А что за дела у него?
— Ну, хватит! — рассердилась мать. — Теперь будет без конца задавать вопросы!
— Дядя Минас мне сахар обещал!
Минас Меликян стал близким человеком в этой семье. Вера Тарасовна с уважением относилась к простодушному пожилому армянину. По вечерам девушки писали письма, читали, а хозяйка дома и Меликян, сидя за столом, вели нескончаемые беседы. Вера Тарасовна интересовалась нравами и обычаями армян. Расспрашивала, какими бывают армянские свадьбы, какие поют песни, какие готовят кушанья, как одеваются женщины. И Меликян рассказывал ей обо всем с мельчайшими подробностями, с наивным патриотизмом расхваливая обычаи своего народа.
Особенно любил дядю Минаса маленький Миша. Если Меликян бывал дома, то мальчик забирался к нему на колени, засыпал бесконечными вопросами, и Минас, не утомляясь, рассказывал ему всякие забавные истории.
Минас и прежде любил возиться с детьми, но теперь это было для него не просто забавой или развлечением, а душевной потребностью. Каждый раз он приносил Мише какие-нибудь нехитрые сласти; а если не удавалось их раздобыть, то давал ребенку сбереженный пайковый сахар и, видя, какую это доставляет мальчику радость, сам радовался не меньше.
«Он и сам-то большой ребенок», — сказала как-то Вера Тарасовна, и девушки согласились с этой характеристикой Меликяна. Любил Минас пошутить и с девушками, намекая на сердечные тайны Седы и Шуры, о которых догадался в первый же день прихода к Ивчукам. Часто он передавал их письма Ираклию и Аргаму. Девушки не стеснялись его, однако сохраняли такт и приличие.
— Хо-чу дя-дю Ми-на-са! — плакал Миша в коридоре. — Хо-чу дя-дю…
Страшный грохот заглушил голос мальчика. Весь город наполнился гулом.
— Бомбят! — вскрикнула Вера Тарасовна. — Бегите в подвал!
Но все, ошеломленные, продолжали стоять на месте. Быть может, пролетят самолеты, сбросив две-три бомбы, как бывало много раз? Однако гул все нарастал. Комната казалась утлой ладьей в разбушевавшемся море.
— Бегите в подвал! — крикнула с отчаянием Вера Тарасовна. — Где Миша? Найдите Мишу!
Женщины выбежали. Мальчик стоял на крыльце, с ужасом и любопытством наблюдал за происходившим. Вера Тарасовна подхватила его на руки и сбежала с девушками во двор. Почти задевая за крыши дома, низко пролетели два самолета. Вера Тарасовна и девушки бросились на землю и, поднявшись через минуту, кинулись к подвалу. Совсем близко разрывались бомбы, оглушая людей адским грохотом. Сперва слышался свист падающих бомб и какой-то ужасный вой, затем грохот взрывов. Крики и вопли людей тонули в этом хаосе. Вера Тарасовна с мальчиком на руках и девушки, задыхаясь, вбежали в подвал. Вместе с прохладой ударил им в лицо запах гниющего картофеля и капусты.
— Ужас, какой ужас! — шептала дрожащими губами Вера Тарасовна.
Шура подошла, обняла мать.
— Ну, не бойся, мама, не первый же раз.
— Так еще никогда не было. Озверел он.
— А ты не бойся, мама! — повторяла девушка, сама дрожа от невероятного грохота.
Взрывы слышались то вблизи — тогда трещал потолок и казалось, что дом вот-вот рухнет, то удалялись — и тогда только, дрожала под ногами земля. При каждом новом взрыве Вера Тарасовна крепче прижимала к себе Мишу и закрывала глаза, точно не желая видеть смерть своих детей — смерть, которая, казалось, надвигалась на них со всех сторон, неотвратимая и неизбежная.
Прислонившись спиной к холодной стене, растерянно глядела на остальных Седа. Казалось, чувства заглохли, перестала работать мысль, отнялся язык.
Седу больше всего страшила бомбежка. Огонь артиллерии и снаряды были не так ужасны, как фугасные бомбы. Седа не скрывала того, что боится, и была уверена, что она трусиха.
Грохот и взрывы постепенно замирали, шум доносился словно из-под земли.
— Бомбят центр города, — подумала вслух Шура и, заметив прислонившуюся к стене Седу, подозвала ее: — Что ты стоишь? Иди садись, на бревне есть место.
Седа очнулась. Большим утешением было то, что люди еще живы. Вот с ней говорит Шура, даже приглашает сесть рядом. Значит, есть еще надежда, есть пока жизнь.
— Садись, доченька, садись! — оказала и Вера Тарасовна.
Седа молча подошла и села, стыдясь того, что испугалась больше она, которая носит военную форму, а не Шура с матерью — мирные граждане. Ведь это Седа должна была показать им пример мужества, а она забыла об этом в минуту опасности. И с чистосердечной прямотой она прошептала:
— Испугалась я. Видела раз — ужасно было!
Это признание казалось необходимым для ее угнетенной души. Она сказала «я испугалась» — значит вместе с опасностью исчез и владевший ею страх, возвращалось утраченное душевное равновесие.
Взрывы и грохот раздавались еще очень близко, сотрясали все здание над подвалом. Но было уже не то, что раньше, когда казалось — вот-вот рухнет дом и погребет их в вечном мраке.
— Хорошо, что ваши далеко и не видят этого ада, — сказала Вера Тарасовна, — не приведи бог пережить такое!
Таким добрым показалось при этом лицо Веры Тарасовны, столько тихого страдания было в ее больших умных глазах, что Седе захотелось обнять, расцеловать ее и сказать: «Благодарю вас, Вера Тарасовна, за то, что вы такая добрая, за то, что вы не желаете другим испытать пережитое вами горе».
— Пролетели как будто, — свободно и глубоко переводя дух, сказала Шура.
— Но много, должно быть, разрушено домов, и убитых, наверно, много…
При этих словах Миша вырвался из рук матери и выбежал из подвала. Все произошло так мгновенно, что ни мать, ни девушки не успели перехватить его.
На их зов Миша откликнулся уже со двора:
— Посмотрю и приду, мама. Немножечко посмотрю и приду!
Первой за мальчиком выбежала Седа, за ней Шура. Не утерпев, кинулась вслед и Вера Тарасовна.
Поднявшись на крыльцо и обхватив столб рукой, Миша широко раскрытыми глазами разглядывал улицу. Увидев мальчика, девушки и Вера Тарасовна на мгновение остановились во дворе и тоже посмотрели на улицу.
Над Вовчей осел густой темный дым. Разрушенный город пылал. В дыму появлялось белое пламя и сыпались сверху искры, казавшиеся на солнце белыми.
— Сейчас же сойди оттуда, негодник! — крикнула Вера Тарасовна.
Мальчик не слышал голоса матери, не замечал ее тревоги. Он с жадным любопытством продолжал разглядывать пожарище.
В эту минуту прямо на них с ревом спикировал самолет. Словно большие черные капли, оторвались от него бомбы. В ужасе кинулись на землю Вера Тарасовна и девушки. Все потонуло в грохоте. Казалось, перевернулась земля, день превратился в темную ночь. Лишь на одно мгновение наступило затишье, затем повторился тот же ужасный грохот. И вновь наступило затишье. Слышно было лишь потрескивание и удаляющийся гул… Вера Тарасовна приподняла с земли голову. Но что это? Дом их был разрушен, с крыльца свисали бревна. Уцелел лишь один столб. И рядом, на перилах, лежал на животе Миша с бессильно висевшими руками и головкой.
— Миша!!
Словно в страшном сне, увидела Вера Тарасовна, как кинулась к крыльцу Седа, как добежала она до разрушенных ступенек, как посыпались на нее сверху обломки, как девушка, хватаясь за доски, вскарабкалась на крыльцо. Подбежав к Мише, она приподняла его. Вера Тарасовна увидела разгоревшееся лицо Седы, ее широко раскрытые глаза. В это мгновение рухнуло сверху горящее бревно, скрыв в дыму и девушку и мальчика.
Сквозь дым мелькнула фигурка Шуры. Вера Тарасовна увидела ее спину, рассыпавшиеся по плечам волосы. Но словно черный стервятник, нырнул вниз фашистский «Юнкерс», и снова дрогнула, перевернулась земля.
После этого ничего больше уже не видела и не помнила Вера Тарасовна.
Раненая, без сознания лежала она во дворе своего дома на тающем от пламени пожара снегу.