Комиссар Микаберидзе зашел в блиндаж к командиру полка. Он увидел, как подполковник Дементьев отшвырнул в сторону телефонную трубку, которую только что прижимал к уху. На его лице читалось что-то похожее на тревогу. Он с изумлением оглянулся на своего комиссара, который так неожиданно появился на его наблюдательном пункте.

— Все в окопы! Командиры, бойцы — все! Взять противотанковые гранаты, сколько ни есть, и немедленно в окопы!

Микаберидзе показалось, что слова комполка адресованы ему. Но в ту же минуту кто-то за его спиной громко откликнулся:

— Слушаюсь! Всем быть в окопах. Разрешите доложить, товарищ подполковник, у нас есть еще и противотанковое ружье.

Это был Иваниди, командир комендантского взвода.

— Выполняйте приказ! — раздраженно крикнул Дементьев.

Микаберидзе никогда еще не видел подполковника таким взволнованным.

Лейтенант Иваниди бросился бежать по траншее. Микаберидзе видел, как Иваниди и Кобуров чуть не налетели друг на друга.

Майор Кобуров тоже бегом направлялся на НП. Сообщив по телефону командиру полка о том, что фашистские танки прорвали линию обороны на стыке позиций двух полков и зашли в тыл нашим батальонам, а теперь прямо направляются на КП полка, начальник штаба и сам поспешил на наблюдательный пункт Дементьева.

— А вы зачем пожаловали сюда? — уже спокойно обратился Дементьев к Кобурову. — Кто же остался в штабе?

Кобуров доложил, что там капитан Атоян.

Командир полка повернулся к своему комиссару. Лицо его снова было спокойным.

— Придется всем нам стать бойцами. Вы — в окопы налево, Кобуров — направо. Я буду в центре. Возьмите побольше противотанковых гранат. Заберите все, что есть! Огонь артиллерии задержит их на некоторое время.

— Ну, к делу!

Все бойцы комендантского взвода и все телефонисты, связные, радисты, ординарцы — словом, все, кто находился вокруг КП, побежали вслед за офицерами в окопы. Вооруженные гранатами, винтовками и автоматами, они должны были остановить вражеские танки. Это был первый случай, когда штабу приходилось сражаться с танками. Никто не думал о том, как это вышло или почему так получилось. Они были поставлены перед суровым фактом: над штабом нависла опасность — следовательно, нужно было устранить ее.

Когда Микаберидзе добежал по ходам сообщения до окопов на левом фланге, там уже собрались бойцы. К поясам у них были привязаны связки, да и на дне окопа лежали кучки гранат. Один из бойцов быстро готовил новые связки — по нескольку штук вместе.

— Почему вы связываете гранаты один? — удивился комиссар. — А ну, давайте еще двоих!

Еще двое бойцов нагнулись над гранатами.

Окоп был глубокий и узкий, очень удобный для укрытия от танковой атаки. Если даже танк пройдет над головой, когда ты сидишь в таком окопе, то не раздавит. Только трудно было выглядывать из такого окопа: неприятель усиленным минометным огнем обстреливал всю местность вокруг полкового НП.

— Остановим, значит, товарищи? — спросил комиссар после того, как все устроились на своих местах.

Боец, готовивший связки гранат, приподнял голову и взглянул на комиссара:

— Остановим, товарищ комиссар!

Микаберидзе повернулся, чтобы увидеть, кто это сказал.

Это был Игорь Славин. Его взгляд говорил гораздо больше того, что он сказал словами. В глазах бойца не было тревоги или страха, в них ясно читалась уверенность, удивительное спокойствие.

Комиссар весело улыбнулся.

— Ну, обороняй свою Вовчу, Славин!

— Это Ивчук из Вовчи, товарищ комиссар, а я туляк. Знаете, есть такой город — Тула.

Шалва Микаберидзе оглядел бойцов. Некоторые с нервной сосредоточенностью, другие спокойно выдержали испытующий взгляд комиссара. «Эти выстоят!» — подумал Микаберидзе. Почувствовав, что кто-то стал у нею за спиной, комиссар обернулся.

— И ты здесь, Хачикян?

Каро ответил улыбкой.

— После боя разрешу тебе проведать Зулалян. Она в армейском госпитале, там же, где Ираклий. Уже поправляется. А до тех пор повоюем вместе.

Каро смутился и одновременно удивился тому, что комиссару известны его взаимоотношения с Анник. Иначе зачем бы комиссару посылать его в армейский госпиталь? А он-то думал, что об этом никто ничего не знает. Ощущение опасности исчезло, товарищи показались Каро еще дороже, чем прежде, а жизнь еще более прекрасной.

Очень близко от бруствера, быть может, даже на нем, одна за другой разорвались три мины. Вместе с бойцами и комиссар инстинктивно присел на дно окопа. Кто-то из бойцов упал на него. Осколки со свистом пронеслись над головой, в окоп посыпалась земля. Когда все поднялись на ноги, комиссар увидел, что его прикрыл своим телом Каро Хачикян.

Танков еще не было слышно. Может быть, гул моторов заглушался артиллерийской стрельбой и разрывами снарядов? Может быть, танки проходят мимо, а они, сидя в окопе, прозевали их?

Микаберидзе подтянулся на руках, лег грудью на бруствер и поднес к глазам бинокль. Впереди ничего не было видно — ни танков, ни людей. Все пространство между батальонами и полковым КП было закрыто облаками дыма и пыли, которые то редели и рассеивались, то опять сгущались от новых разрывов.

Налево, немного впереди окопа, комиссар заметил замаскированную кустами батарею. Хорошо, что так близко расположена батарея, да еще противотанковая! Кто-то потянул комиссара за пояс. Микаберидзе обернулся к Каро:

— Что тебе?

— Разрешите мне посмотреть, товарищ комиссар! Опасно.

В окоп спрыгнул командир комендантского взвода. Смуглое лицо Иваниди сейчас было красным. Он крепко стискивал челюсти, чтоб побороть нервное возбуждение.

— Ну, как там у комполка? — справился комиссар.

— Пока ничего нового, товарищ комиссар, — отозвался Иваниди. — Замечено пять танков. Притаились в балке. Наши жарят по ним из орудий, не позволяют двигаться ни вперед, ни назад.

— Это в которой же они балке?

Подтянувшись к брустверу, Иваниди лег рядом с комиссаром. Балка была в том направлении, где сгустился непроницаемый дым, смешанный с пылью. Это и был огневой заслон, поставленный артиллерией перед вражескими танками. Смогут ли танки прорваться сквозь эту преграду?

Комиссар спустился в окоп, достал из кармана целлулоидный портсигар, взял папиросу, закурил, отбросил обуглившуюся спичку и спокойно оглядел бойцов. Казалось, всегда видел он рядом с собой этих русских ясноглазых парней, чернобровых кавказских юношей с орлиными носами и широколицых молодых казахов с выпуклым лбом и узкими глазами… Все они были равно дороги ему, равно родными.

— Остановим. Не пройдут! — негромко проговорил он, как бы говоря сам с собой.

— Ясно! — подтвердил один из бойцов и попросил разрешения закурить.

— Танки показались, товарищ комиссар! — крикнул Хачикян, сползая с бруствера вниз и протягивая комиссару бинокль.

Микаберидзе отшвырнул папиросу. Боец высыпал обратно в карман махорку. Все жадно припали к брустверу.

— Не высовывать головы из окопа! — предупредил комиссар, оставляя только за собой право нарушать свой приказ.

Вынырнув из балки, две зеленоватые громады быстро приближались к штабным окопам, то пропадая в дыму и пыли, то появляясь снова. За ними вскоре выполз и третий танк.

Вокруг вражеских танков рвались снаряды. После каждого взрыва казалось, что танки остановились. Но через минуту видно было, что исполинские черепахи, каким-то чудом ставшие быстроходными, вновь катятся по полю, упорно двигаясь вперед. Около бруствера начали разрываться вражеские мины. Каро опять стал просить комиссара спуститься в окоп. Вслед за ним сполз в окоп и сам Каро.

Объятый дымом и пламенем, уже горел один из танков. Но к штабу полка двигались не два, а опять-таки три танка. Расстояние сократилось, и в бинокле сейчас не было необходимости. Комиссар насчитал на поле боя уже пять танков, подожженный был шестым по счету. Три танка двигались прямо на их окоп, два свернули направо, туда, где их поджидал майор Кобуров.

— Приготовиться, товарищи! — приказал комиссар, укладывая перед собой на бруствер связку гранат.

До схватки оставались считанные минуты. Нервы у всех были напряжены. В общем гуле бойцы уже различали лязг гусениц, и им казалось, что весь оглушительный грохот кругом вызван именно тем, что подходят танки. Пули со свистом впивались в бруствер.

— Из пулеметов жарят! — заметил комиссар. — Подпустите их еще на десять — пятнадцать метров, чтобы их огонь перелетал через окоп и можно было докинуть гранаты.

Танки приближались, и приближался к окопам и огонь нашей артиллерии. Многие снаряды падали уже вокруг траншеи.

— Да здравствует бог войны! — восторженно воскликнул комиссар.

Один из танков круто повернулся, запрокинулся и неподвижно застыл. Передней частью со стволом орудия он был обращен теперь к своим позициям. Сквозь окутавший башню танка дым можно было заметить, как откинулся люк и из него начали выскакивать гитлеровские танкисты.

— Пулеметчик, огонь по подбитому танку!

Закусив нижнюю губу, Николай Ивчук дал несколько очередей из ручного пулемета, установленного на бруствере. Не дожидаясь команды, остальные бойцы открыли огонь из автоматов.

Продвигаясь по неровному полю, танки то спускались в ложбины, то карабкались на холмы. Шалве Микаберидзе казалось, что именно здесь должен решиться великий вопрос о победе или поражении, что именно на этом небольшом пространстве должны столкнуться обе враждебные армии и защитникам именно этих окопов предназначено решить судьбу страны.

Но в этот час шли бои на протяжении тысяч километров — от Белого моря до Черного, и повсюду перед вражескими танками вставали советские люди, и, быть может, каждый из них думал так же, как комиссар.

Слева перед окопами, там, где притаились замаскированные орудия, взвилось вверх огромное пламя. Клубы дыма окутали один из танков и батарею. Повидимому, танк смял батарею, но сам был подбит огнем ее орудий или другой батареей. Вышел из строя третий танк. Значит, осталось еще три.

Снаряды нашей артиллерии разрывались уже в непосредственной близости. Воздушной волной комиссара швырнуло на дно окопа. Поднявшись на ноги, он увидел, как Игорь Славин внезапно вскинул руку вверх. То же движение повторил и Каро Хачикян. Очевидно, танки уже подошли.

— Бей! — крикнул Шалва Микаберидзе и сам удивился своему голосу. Казалось, оглушительно кричит кто-то другой и его приказу обязан подчиниться и он, комиссар.

Шалва бросился к брустверу, подтянулся на руках. Какая-то зеленоватая масса закрывала весь горизонт. Это был танк. Он неподвижно стоял в двух-трех шагах от окопа. Гусеницы его распластались по земле, точно огромные убитые змеи. Он еще полыхал вспышками огня, но пули перелетали поверх окопа, не причиняя вреда.

Комиссар понимал, что надо действовать, но прежде чем он успел что-либо приказать, о башню танка разбилась бутылка с зажигательной смесью. Жидкость разлилась по броне, показались синеватые языки пламени, по валил густой черный дым. Пулемет умолк. В дыму стали метаться человеческие фигуры. Один из танкистов упал на живот на краю танка, голова его свесилась, длинные русые волосы закрыли лицо, виден был лишь красноватый затылок. Но вот гитлеровец соскользнул с брони и упал на землю головой вниз.

Из-за подбитого танка вырвался другой и через минуту был у бруствера. Послышался грохот. Словно тяжелая крыша обрушилась на бойцов. Светлый день померк.

Тяжело переваливаясь, танк утюжил окоп. Затем с урчанием, выпустив облака темного горького дыма, он рванулся и пошел дальше.

День над окопом засиял так же внезапно, как и потемнел. Засыпанный землей с головы до ног, со дна окопа поднялся комиссар и увидел кругом изменившиеся лица.

— Прошел танк! — крикнул он хрипло, и снова сам не узнал своего голоса.

Отойдя от окопа на десять — пятнадцать шагов, танк остановился и открыл огонь в сторону нашего тыла. Из траншеи кто-то выпрыгнул и кинулся к прорвавшемуся танку. Подбежав, он поднялся на броню в ту минуту, когда танк, содрогаясь от стрельбы своего орудия, двинулся вперед. Боец ползком добрался до башни. Прямо под ним из щели стрелял пулемет. Вокруг танка рвались снаряды. Над бойцом с визгом проносились осколки. Танк быстро шел вперед, унося с собой оседлавшего его бойца. И вдруг танк вздыбился, словно норовистый конь. Хобот его орудия задрался вверх, ход замедлился; он начал карабкаться на преградивший ему дорогу высокий холм. Сознание ли прояснилось в этот миг или боец повиновался велению инстинкта? Размахнувшись, он швырнул связку гранат, целясь под гусеницы. Впоследствии он мог припомнить только страшный грохот, сотрясение — и больше ничего. Его смахнуло с брони.

Все это осталось незамеченным и комиссаром и оставшимися в окопе бойцами, занятыми наблюдением за третьим танком, грохотавшим на узкой полосе земли, которая отделяла КП от окопа. Комиссар во весь голос крикнул:

— За мной! С гранатами!

Он кинулся вправо по окопу. Добежав до поворота, за которым громыхал танк, он вскарабкался на бруствер. Но две сильные руки стянули его обратно и вырвали из его рук связку гранат. Комиссар не узнал бойца и не успел прикрикнуть на него. Это был Игорь Славин.

Славин кинул связку гранат под гусеницы танка, сполз в окоп, схватил новую связку у одного из бойцов и снова кинул. Послышался как бы металлический лай, и широкий конец гусеницы танка свесился в окоп.

Через несколько минут бойцы вытащили из башни и привели в окоп двух фашистских танкистов. Тело третьего осталось лежать на бруствере, у обнажившегося днища танка.

В окоп вбежал старший лейтенант Иваниди, возвратившийся от командира полка.

Лицо грека пылало румянцем, струйка крови, словно красная нитка, тянулась через всю щеку, от лба к подбородку.

— Четвертый танк подбили перед самым окопом командира полка, в двадцати шагах от него. Артиллерия накрыла, — задыхаясь, доложил он комиссару. — Подбиты все шесть танков.

Артиллерийская перестрелка постепенно утихала. Бойцы уже во весь рост стояли в окопе и, оглядывая друг друга, молча улыбались. Возбуждение мало-помалу спадало, но сердца еще продолжали тревожно биться. Окровавленные фашисты испуганно поглядывали на комиссара. Один автоматчик подсунул дуло под самый нос высокого, плечистого гитлеровца, заставив его задрать голову.

Комиссар остановил его:

— Не надо, Славин!

Иваниди пощупал свесившуюся в окоп гусеницу танка.

— Смотри-ка, сталь — и та не выдержала!

— А где же Хачикян, товарищи? — вдруг крикнул Славин.

Точно припомнив что-то, он выскочил из окопа и побежал по направлению к тылу.

…Спустя полчаса подполковник Дементьев, майор Кобуров и комиссар Микаберидзе обходили окопы. Они остановились около той группы бойцов, которая была под началом комиссара во время недавнего боя.

Отечески добрым взглядом смотрел на своих бойцов подполковник Дементьев. С чувством благодарности глядели на своего командира и бойцы. На их долю выпала самая большая часть операции — три танка были подбиты только ими. Но бойцам казалось, что если они остались живы, бились и еще будут воевать, то все это благодаря подполковнику Дементьеву.

— Ну как, убедились, что танки не так уж страшны? — громко спросил командир полка.

Бойцы, улыбаясь, переглядывались.

— Молодцы, ребята, так и нужно защищать родину! А то бойцы батальонов вас считают тыловиками. Ну, а у вас в районе много буйволов? — неожиданно обратился Дементьев к Хачикяну.

Kapo смущенно улыбался; не поняв вопроса, он решил, что ослышался.

— Оседлал танк — и шпарит себе, точно у себя в горах верхом едет! Только ты безжалостен — убил буйвола, на котором ехал.

И комполка своей огромной ручищей крепко пожал руку Каро.

Каким образом умудрился командир полка увидеть, как Каро ехал на вражеском танке, никто так и не узнал.

— Молодец, Хачикян, ты смелый парень! Да и ты, Славин, тоже. Оба вы заработали сегодня орден Ленина. Уверен, что он у вас будет. Как ты думаешь, комиссар?

— Полностью поддерживаю! — с улыбкой отозвался Шалва Микаберидзе.

Майор Кобуров молчал. Казалось, он чувствовал себя виноватым в том, что вражеские танки появились не на его участке.

— А если б окопы были отрыты неглубоко, многих из вас не было бы в живых, и комиссара вместе с вами, — продолжал комполка. — Вот что значит хорошая работа. Явилась эта «адская машина», проутюжила вас, а вы все живы-здоровы, улыбаетесь! Красиво!.. Ну что еще может быть лучше этого?!

Вечерело. Бойцы словно только сейчас вспомнили, каким ясным был весь прошедший день. На небе не было ни облачка, как нет и сейчас.