Едва рассвело, как Митя, забыв о советах деда, оделся и выскользнул из дому. Смешанное с гневом и тревогой любопытство одолевало его.

Улицы были безлюдны, молчаливы. Словно и не было в городе живого дыхания. Солнце еще не встало. Утро было прохладным, небо безоблачно-синим. Ровно тянулись широкие улицы, вдали можно было разглядеть зеленеющие поля, луга и холмы, которые, словно люди, угрюмо задумались в ожидании надвигающейся беды.

«Пойду-ка вызову Кольку Чегренова», — решил Митя, сворачивая с широкой улицы в узкий переулок. Но вызывать Колю не пришлось. Видно, тоже проснувшись рано поутру, он стоял у ворот дома, заспанный, с припухшими глазами.

— Здорово, Коля! — крикнул ему Митя, подбегая.

Коля удивленно оглянулся на Митю, но не отозвался.

Он к чему-то внимательно прислушивался.

— Ты чего не отвечаешь? — возмутился Митя.

— Да подожди ты! Какой-то шум слышится… Может, они?

Серьезным и неразговорчивым выглядел сегодня Коля Чегренов.

Замолчав, Митя также прислушался. Армии оторвались друг от друга, и город Вовча словно был забыт обеими. Умолкли грохот и шум, умолкли человеческие голоса.

Митя не мог уловить никакого шума.

— Давай-ка спустимся к Донцу, — предложил он.

Коля и на этот раз взглянул на Митю, не отвечая. Но вот лицо его изменилось, он словно проснулся от тяжкого сна.

— Пойдем! — кивнул он.

Они молча шли по улицам города. Выйдя в поле, остановились, глядя в сторону Донца. Нигде ничего не было видно.

— А может, и не придут? — с надеждой спросил Коля.

— Придут! — ответил Митя тоном сведущего человека. — Раз наши отступили — придут…

Мальчики молча уселись на увлажненную ночной росой траву.

Устремив глаза на заросший камышом противоположный берег Северного Донца, друзья долго молчали. Толстощекого, словоохотливого Колю, который искренне считал себя всеведущим и спешил первым высказать обо всем свое мнение, в это утро словно подменили. Да и Митя сегодня был в подавленном состоянии.

Коля лег лицом на траву.

— Вставай, Колька, что мы уселись здесь?!

Коля не отвечал.

— Колька, ты слышишь?

Коля приподнялся, недовольно взглянул на Митю.

— Ну, чего тебе?

В его глазах Митя заметил слезы.

Волнение его передалось Мите. Еще немного, и он расплакался бы тоже. Но он овладел собой, отвернулся, словно не заметив слез товарища, и предложил:

— Давай-ка, пойдем в ту сторону, а, Колька?

Чегренов не отвечал.

— Коля, да ты, может, думаешь, что фашисты победят? Да никогда этого не будет! Ведь мы же проходили в школе и знаем, что никто никогда не побеждал Россию!.. Помнишь, что говорил Суворов: «Русские прусских всегда бивали». А что наши отступили, так это, может, для чего-нибудь важного нужно.

— А ты что будешь делать, когда придут фашисты? — вдруг спросил Коля.

— А ты сам что будешь делать?

Коля оживился, в глазах появился восторженный блеск.

— Я только тебе открою, смотри, нигде не болтай! У меня три гранаты припрятаны, две — с ручкой, а одна — «лимонка». Только никому не говори! Зарыл в землю в нашем саду… И бросать гранаты я уже умею!

Лицо Мити приняло серьезное выражение. В душе он относился к Коле как старший к младшему, втайне гордясь тем, что участвовал в военных действиях, ходил в разведку, награжден медалью. Но об этом он никому не рассказывал. Таинственность возвышала его в собственных глазах. Товарищи же казались ему детьми, наивными мальчишками. Правда, он делал исключение для Коли — недаром тот считался самым развитым и самым смелым среди ребят их квартала.

Когда Коля сказал ему, что у него имеются три припрятанные гранаты, Митя, не выказывая удивления, задумчиво, точно взрослый, посоветовал:

— Нужно быть осторожным, Колька. Понимаешь, тут требуется большая осторожность!

Он не успел договорить, как послышались шаги легкий свист. Мальчики вскочили с места и застыли, окаменев от удивления: к ним подходили двое военных — один в форме командира, другой в форме бойца Красной Армии. В сердце мальчиков вспыхнула надежда. Это казалось чудом, радостным сном. Появление людей в форме советских воинов было настолько неожиданным, что друзья даже не побежали им навстречу, остались стоять на месте.

Люди в военной форме приближались. Митя просто не знал, что ему делать от радости. Ведь он знал обоих, они бывали в доме дедушки! Правда, в то время лейтенант ему не нравился, но ведь он был наш, да в такое время и не помнилось, что прежде кто-то не понравился.

Митя с криком бросился вперед:

— Дядя Сархошев!.. Это вы, дядя Артем?!

Партева Сархошева русские часто называли Артемом, чтоб облегчить произношение непривычного имени.

Коля Чегренов не знал этих военных, но и он подошел ближе. Радость Мити заметно спала, когда он заметил, что лицо Сархошева не выражало ответной радости, оставалось неприветливым. Не добежав до Сархошева, Митя остановился. Остановился вслед за ним и Коля.

По пятам лейтенанта Сархошева следовал Бено Шароян. Он смущенно и испуганно оглядывался.

— Вы что здесь делаете? — не здороваясь, резко спросил Сархошев.

Голос у него был хриплый.

— Да ничего, просто вышли… — неопределенно отозвался Митя.

— Как там у вас в городе?

— Вчера объявили эвакуацию, — начал рассказывать мальчик. — Многие уехали. В городе жителей осталось очень мало. Ночью отступила и армия. А вы откуда идете, дядя? Отстали от полка или пришли на разведку?

Лейтенант не ответил на вопросы Мити.

— Мама дома? — быстро спросил он.

— Она вчера уехала.

Лейтенант нахмурился, заговорил с Шарояном на непонятном языке.

Коля и Митя с удивлением переглянулись. «Наверно, остались для разведки», — решил Митя.

Переговорив с бойцом, лейтенант объяснил:

— Мы с ним от части отстали. — И затем добавил: — Пойдем, что ли, в город, посмотрим, как там.

Военные зашагали к городу, мальчики поплелись за ними. Ускорив шаги, Митя догнал лейтенанта и спросил:

— Дядя Сархошев, а где Тигран Иванович? Ну, батальонный комиссар, товарищ Аршакян, который у нас жил.

Не оборачиваясь к Мите и продолжая быстро идти, лейтенант бросил:

— Он тоже эвакуировался… удрал с твоей мамочкой!

При этих словах Бено Шароян с бесстыдной улыбкой оглянулся на Митю. Задетый не столько словами, сколько тоном Сархошева и наглой улыбкой бойца, Митя замолчал. Он собирался предупредить лейтенанта, рассказать ему, что в городе есть предатели. Но после этих слов решил ничего не говорить. Они с Колей замедлили шаги и постепенно отстали от военных. Те ни разу не оглянулись, не окликнули мальчиков.

Митя с Колей зорко следили за военными, не упуская ни малейшего их движения. Интересно все-таки — куда они так спешат? Мальчики проследили за лейтенантом и его спутником до тех пор, пока те не остановились перед домом Ксении Глушко и не постучали в ворота.

— К «генеральской снохе» причалили! — пренебрежительно заметил Коля.

Митя молча смотрел, не говоря ни слова.

Сархошев продолжал колотить в ворота Глушко.

Мальчики подошли ближе. Из полуоткрытых ворот соседнего дома выглядывали две женщины.

Ворота распахнулись, и Фрося Глушко, радостно-взвизгнув, кинулась на шею лейтенанту. Через минуту они втроем зашли во двор, и ворота захлопнулись.

Женщины, выглядывавшие из соседних ворот, вышли на улицу, и мальчики слышали, как одна сказала другой:

— Недобрый знак!

Постояв немного, Митя и Коля ушли. Двери и окна домов были еще закрыты. На улицах виднелись одиночные прохожие. Митя и Коля вновь повернули к Северному Донцу.

Часа через два они увидели приближавшихся к Вовче гитлеровцев.

Изредка слышались одиночные выстрелы или автоматная очередь, да еще скрежет колес по гравию.

Митя и Коля стояли в конце последней улицы, выходившей прямо в поле.

— Смотри, Митя, подходят… — шепнул Коля.

Гитлеровские солдаты — около взвода — с автоматами на животе шагали широко развернутым строем. За ними двигались пароконные повозки.

Фашисты появлялись в Вовче не впервые. Но тогда, осенью, в городе не почувствовали так сильно ни отхода наших, ни прихода гитлеровцев. Пять-шесть дней в Вовче и войск-то никаких не было. А потом как-то на рассвете в предместье города расквартировался вражеский батальон. Жители Вовчи так и не видели фашистской армии: толпа мародеров тогда сама ждала с минуты на минуту, что ей придется спешно убираться. Мальчики с болью чувствовали, что на этот раз дело обстоит не так.

Коля Чегренов дрожал от возбуждения.

— Один бы пулемет сюда и…

— Ладно, помолчи! — остановил его Митя, дернув за рукав.

Гитлеровцы приближались.

— Давай вернемся, — предложил Митя.

— Боишься, да? — насмешливо спросил Коля.

— Не задавайся! Подумаешь, герой какой…

Вероятно, заметив их, солдаты замедлили шаг. Точно десятки шмелей вдруг зажужжали вокруг мальчиков.

Митя и Коля кинулись бежать к центру города. Свернув с улицы в один из дворов, они стали садами пробираться параллельно главной улице.

— Погоди! Чего ты бежишь? — остановил Колю Митя. — Переждем здесь.

— Давай. Ты, может быть, думаешь, что я боюсь?

— А что, не боишься?

— Это ты сам боишься! — обиделся Коля. — Вот и по лицу видно, что боишься.

— А ну, помолчи! — распорядился Митя, прислушиваясь.

Гитлеровцы вошли в город. Они простреливали улицы вдоль и поперек, останавливались, оглядывались и вновь шли дальше. Со звоном сыпались на улицу разбитые оконные стекла. Следы пуль красными точками оставались на кирпичных стенах домов. Гитлеровцы двигались группами по пять-шесть человек, ритмически отбивая шаг. На дороге отпечатывались следы их ботинок с ямками от гвоздей.

Прячась за стволами деревьев, смотрели на них Митя и Коля.

Казалось, город замер, затаил дыхание. Дома словно оглохли, все двери и окна были заперты. Вслед за проходившими по улице автоматчиками шел, удерживая на ремне рвавшуюся вперед волкоподобную собаку, низенький, пухлый гитлеровец с толстой шеей и яркорыжими волосами, повидимому офицер. Тревожно настораживая-острые, как ножи, уши, собака беспокойно вертела головой; она почувствовала спрятавшихся за деревом мальчиков, отрывисто залаяла и рванулась в их сторону. На гитлеровец грубо дернул за ремень и выпустил из автомата очередь по окнам соседнего дома.

— Какой рыжий фашист… — зашептал Коля. — И шея толстая, как у кабана! А собака-то… вот так собака! Правда?

— Помолчи! — одернул его Митя.

Вслед за гитлеровцем, ведущим на ремне собаку, на улице вновь показались пароконные повозки. Ржали огромные, упитанные кони, гнедые и серые в яблоках, блестели под лучами солнца их толстые, лоснящиеся крупы. Они гулко стучали по земле подковами. Сидевшие на повозках солдаты насвистывали и плевали сквозь зубы, некоторые из них играли на пискливых губных гармошках.

— Вот они какие, фашисты! — прошептал Коля.

Проходили все новые отряды солдат, стрелявших, подобно первым, вдоль улиц из автоматов, стучали подковами огромные, упитанные лошади, запряженные в повозки.

— Пойдем теперь к центру, — предложил Митя.

Они вновь кинулись бежать, пробираясь через сады и дворики. Скоро перед ними опять появился низенький, толстый и рыжий гитлеровец с толстой шеей под черной стальной каской. Вместе с другими гитлеровцами он стоял у входа в дом Папковых, перед двумя повозками. Лошади били копытами землю и громко ржали.

Рыжий фашист дергал натянутый ремень своей волкоподобной собаки. Тревожно наставляя уши, собака смотрела в сторону садика, в котором прятались мальчики, и угрожающе рычала. Фашист тоже с тревогой оглядывался кругом, быстро ворочая толстой шеей.

Все это казалось мальчикам фантастическим. Словно перед ними повторялась какая-то страшная сказка или развертывалась страшная картина из прочитанных книг. Фашисты чувствовали себя хозяевами на площади имени Ленина… Нельзя было не верить этому, потому что они видели все не во сне, а наяву.

Из ворот своего дома вышел старик Игнат Папков, за ним несколько солдат с какими-то вещами и свертками в руках. На спине у Игната был большой мешок, в руках он держал объемистый узел. Фашисты крикнули что-то. Игнат, видно, сообразил, чего от него хотят, положил свой узел и мешок на одну из повозок, повернулся и вопросительно посмотрел на гитлеровцев, как бы спрашивая: «Ну, еще что хотите вы взять у Игната Папкова?»

Низенький фашист оглядел его и, хлопнув себя плетью по сапогам, заорал:

— Пшель!

Собака, которую он держал на ремне, бешено залаяла на Пашкова.

Старик молча повернулся и с поникшей головой медленно пошел обратно.

Коля не сумел сдержать себя и дрожащим от возмущения голосом прошептал:

— Грабят… вот мерзавцы!

— Прикуси язык, говорят тебе! — сказал Митя.

Он наблюдал за всем происходящим безмолвно, хотя гнев кипел в его сердце с не меньшей силой. Его возмутил не грабеж: в глазах у Мити потемнело, когда он увидел сжавшегося перед фашистами старика Папкова.

Ведь дедушка Игнат был товарищем Митиного деда… Они часто ходили друг к другу, спорили, пили водку и расставались поздно ночью, чтобы на следующий день снова встретиться. В небольшом городе все знали и уважали Игната Папкова. Сыновья его были известными инженерами в Харькове и Киеве; один — изобретатель, другой — директор крупного завода. Сам дед Игнат был прославленным пчеловодом и садовником, в этой области все знал и всех охотно учил. На плодах и фруктах своего сада он настаивал различные наливки и в маленьких бутылочках приносил на пробу Бабенко. «Пусть себе смеются, кому не лень! — говорил он. — Пусть смеются пока. А я из бурака такой коньяк приготовлю, что прославится на весь Советский Союз! Вот попробуйте сами, Олесь Григорьевич. Какой вкус, какой букет! А ведь можно еще поработать, еще улучшить… Уже в этом году он не тот, что в прошлом. А вот это настоено на землянике, совсем иной аромат… Коньяк из бурака я хочу назвать „Марией“, по имени Марии Демченко. И уж будьте уверены — это будет напиток!»

Каким жалким стал веселый дед Игнат! Гитлеровец посмел кричать на него: «Пшель!»

«Надо обязательно извести пса у этого рыжего, — мысленно решил Митя. — Закатаю в мясо иголку и подброшу ему: пусть съест и подохнет! А этого рыжего…».

Он задумался, и сам еще не определив наказания рыжеволосому фашисту. И похожий на волка пес и его хозяин вызывал! одинаковую ненависть у мальчика. Митя не знал, что этот пес пользуется гораздо большей известностью в гитлеровской армии, чем его хозяин, не знал, что этот пес — результат скрещивания немецкой овчарки и волка — взят из личного питомника Германа Геринга. Когда фашистская партия захватила власть в государстве, Герману Герингу достались десятки должностей: он был и председателем рейхстага, и министром авиации, и рейхсмаршалом, и президентом многочисленных акционерных обществ, и так далее, и тому подобное. Это он, второй по власти человек в Третьей империи, вопил ежедневно: «Убивайте каждого, кто против нас, убивайте, убивайте всех! Не вы несете ответственность за это, а я, поэтому убивайте, убивайте!» Герман Геринг, остервенело призывавший к массовому истреблению народов, в то же время состоял председателем общества по защите животных от жестокого обращения. Он завел собственную псарню, на которой и была выведена новая порода собак. Рейхсмаршал снабжал собаками и армию, но если до него доходил слух, что где-либо плохо обращаются с питомцами его псарни, виновный головой платился за это. У Геринга имелись адреса всех собак, которые «служили рейху», и он хвастался их подвигами.

Шагавшие около повозок автоматчики останавливались перед каждым домом, и повсюду повторялась та же сцена, которая произошла у дома Пашковых. Повозки уже доверху были нагружены свертками и узлами, а на них продолжали наваливать детскую, женскую и мужскую одежду, посуду, домашние вещи и чемоданы.

Три повозки остановились перед домом Кияненко на улице Гоголя. Автоматчики вошли в дом. Вдруг оттуда послышались выстрелы, женский крик и плач детей. Рыжий фашист отстегнул ремень от ошейника своего пса, и тот с яростным лаем кинулся во двор к Кияненко. За ним побежал и стоявший у повозки долговязый автоматчик. Из ворот с испуганным кудахтаньем вылетели куры, рассыпая в воздухе перья, с визгом выбежал поросенок, а за ним волкоподобный пес. Рыжий фашист свистнул. Перед самой повозкой пес настиг поросенка, схватил за горло, начал грызть. Немного погодя из дома вышли автоматчики с набитыми мешками и узлами. Один тащил двух зарезанных поросят.

Объезжая улицы, фашисты добрались до здания исполкома. Остановившись, оглядели здание и выстрелили, целясь в окна. Стекла с треском посыпались на улицу. Потом рыжий фашист подошел к стене, содрал какое-то объявление и, бросив на землю, стал топтать его сапогами. Повозки и автоматчики свернули на улицу Ганны Хоперской, оставляя за собой могильную тишину и ужас.

Коля и Митя подошли к исполкому. Митя поднял с мостовой обрывки сорванного рыжим фашистом объявления, желая узнать, что так взбесило фашиста, и прочитал вполголоса:

— «Районным управлением приусадебных хозяйств получены семена ароматических и декоративных растений и цветов. Желающие могут приобрести их по доступным ценам. Адрес — здание горисполкома, первый этаж, пятая комната; телефон 5-28».

— Почему он разорвал это объявление? — удивился Коля.

— Потому, что его написала советская власть!

Безмолвным и пустынным выглядело здание исполкома. Молчали телефонные аппараты на столах, видневшиеся через окна с разбитыми стеклами.

Митя сложил обрывки разорванного объявления и засунул в карман.

— Зачем тебе? — полюбопытствовал Коля.

— Да так… — неопределенно ответил мальчик.

По правде говоря, он и сам в эту минуту не смог бы объяснить, для чего ему нужно объявление о семенах ароматических и декоративных растений. И лишь позже, когда он вместе с Колей бежал через дворы и садики вовчан, чтоб видеть, что еще собираются творить фашисты, в сознании оформилась мысль: «Если это объявление так обозлило их, значит… нужно снова наклеить его на стену. А раз объявления будут на стенах — значит советская власть есть».

Ему захотелось сейчас же поделиться с Колей этой мыслью, но он сдержался и промолчал.

Короткошеий фашист с собакой уже стоял перед воротами дома Глушко.

Сердце у мальчиков сильно забилось. Там ли еще лейтенант Сархошев и тот большеносый боец? И что произойдет, если они не успели скрыться?

Солдаты вдруг остановились. Из ворот дома вышла, опираясь на палку, старая Ксения Глушко. Дряблый подбородок складками лежал на груди, глаза были налиты кровью. Она ковыляла прямо на гитлеровцев. Стоявший впереди фашист взглянул на старуху и сделал движение, как бы желая отступить. Во взгляде старухи читалась такая злоба, весь вид ее и выражение лица были такими отталкивающими, что гитлеровец невольно крепче сжал свой автомат и спросил:

— Матка, куда идиош?

Старуха остановилась, с минуту вглядывалась и вдруг с дикой радостью проговорила:

— Господи… пришли уже! Спасители наши пришли!

Фашистские солдаты переглянулись и снова с удивлением уставились на старую ведьму.

Тот же «знаток» русского языка неуверенно спросил:

— Ты радостны, мати, да, ты радостны, что мы пришол?

Морщины на лице старухи словно разгладились, спина словно выпрямилась. Она засеменила к солдатам.

— Как же мне не радоваться, голубчики вы мои? Да я двадцать пять лет ждала вас! Вы понимаете по-русски? Двадцать пять лет жду я вас, родные мои!

Подойдя вплотную к тому солдату, который говорил с нею, она наклонилась к его автомату. Солдат попятился, но старуха опять подковыляла к нему, наклонилась и поцеловала его автомат.

— Двадцать пять лет, голубчики… Пришли наконец! А я уже двадцать пять лет жду вас!

Митя и Коля видели эту сцену, слышали все, что говорила старуха. Предательство старой Глушко произвело на мальчиков гнетущее впечатление, более ужасное, чем даже присутствие вооруженных фашистов в их родной Вовче.

Снова открылись ворота, на улицу вышли Фрося Глушко, лейтенант Сархошев, уже без знаков различия советского офицера, и большеносый боец. Они шли за Фросей, подняв вверх руки.

Гитлеровцы быстро вскинули автоматы. Рыжий толстяк хрипло крикнул:

— Ви большевик, большевик?!

Выступив вперед, Фрося с наглой уверенностью ответила:

— Какие там большевики! Большевик капут! Мы сами фашисты.

При этих словах она с силой ударила кулаком по своей огромной груди.

Автоматчики подошли к Сархошеву и Шарояну, обыскали их и доложили что-то рыжему. Натягивая ремень пса, тот шагнул ближе к Сархошеву и пристально взглянул ему в лицо.

Сархошев улыбнулся, что-то сказал по-немецки, достал из нагрудного кармана какую-то бумагу и протянул гитлеровцу.

Ничего не поняв из их разговора, Митя и Коля смотрели во все глаза, слушали во все уши. Они не могли знать, что на листке, предъявленном Сархошевым, была написана одна коротенькая фраза:

«Ручаюсь за предъявителя сего. 1913 Ильза Брауде, 279».

Рыжий гитлеровец повертел листок в руках.

— Что это значит? — недоверчиво спросил он.

— Разведке об этом известно, — со льстивой улыбкой объяснил Сархошев. — За меня ручается резидент имперской разведки фрау Ильза Брауде, проживающая в Харькове под именем моей тетки. Я остался в городе, чтобы принести пользу немецкой армии. Не пожелал больше служить большевикам!

Рыжий дружески хлопнул его по плечу.

— Гут, остальное расскажете там, где надо.

Митя и Коля не поняли разговора между рыжим и лейтенантом, но смысл происходящего был им понятен и так. Значит, Сархошев и тот боец — изменники, они умышленно отстали от советских войск, чтоб сдаться в плен фашистам… И как они утром не догадались об этом, как могли подумать, что те остаются в городе для разведки?!

Митя крепко стиснул челюсти, его била дрожь. Он громко выругался:

— Гады!

На этот раз его с силой дернул за руку Коля:

— Ну, куда лезешь?! И придержи язык.

— А ты не учи меня! — вспыхнул Митя.

— Не задавайся! — проговорил Коля. — Подумаешь, герой какой…