Егор Луковкин вернулся из армии совсем не таким, каким уходил служить. От его общительности и жизнерадостности не осталось и следа. Он стал походить на девушку, лишённую чести не по своей воле.
Егор действительно подвергся насилию. Его не только пару раз били по лицу и заставляли мыть туалет, делали с ним кое-какую вещь и похуже. Юношу вынудили регулярно стирать сержантские трусы! А что может быть омерзительнее этого?
В общем, Луковкин был обижен до глубины души и день-деньской лил незримые слёзы, а в его голове вертелись картинки несбыточной мести. Он представлял, как якобы случайно спихивает сержанта Горилкина под товарный поезд. Как подсовывает старшине Качкову солёные грибочки с бледной поганкой. Как заражает прапорщика Рыкова вирусом Эбола, и тот гибнет в мучениях…
Со временем обида Егора начала затухать, но он по-прежнему не хотел тусоваться с друзьями и встречаться с девушками – ему казалось, что от него всё ещё пахнет сержантскими трусами.
Однажды Луковкин встретил армейского приятеля, и тот пригласил его посидеть в кафе.
– Ты не поверишь, Егорка, что я щас тебе расскажу! – сказал приятель, усевшись за столик. – Помнишь прапора Рыкова, старшину Качкова и сержанта Горилкина, которые над нами издевались? Никого из них больше нет в живых!
– Как нет в живых? – разинул рот Егорка.
– А вот так! Горилкин пьяный упал под товарняк – он из них троих быстрее всех отмучился. Качков отравился маринованными грибами, конфискованными у новобранцев, – помер на третий день. А Рыков уволился из Вооружённых Сил, устроился матросом на торговое судно и уплыл в Африку. Через полгода матери пришла телеграмма, что он умер от Эбола. Такие дела! Видно, кара Божия постигла! Хотя лично я им зла не желал…
В эту ночь Егор так и не смог заснуть. Никакой радости от полученных вестей он не испытывал, скорее наоборот. Почему всё произошло именно так, как он рисовал у себя в уме? Неужели у него открылась способность к чёрной магии?
Егору казалось, что это он стал причиной смерти троих людей, что руки у него по локоть в крови. И он не знал, как с этим всем дальше жить.
Пришла мысль покончить с собой, но Егор сразу понял, что чересчур малодушен для такого шага. Самоубийцами становятся либо идиоты, либо отчаянные смельчаки, а Луковкин не был ни тем, ни другим.
Тогда Егор решил, что надо кому-то всё рассказать, чтобы облегчить душу. Но кому? Ведь любой человек сочтёт его мнительным придурком и лишь посмеётся над его проблемой. Если только…
Молодой человек оделся, взял пакет с бутербродами и отправился на поиски бомжа. Вот он, идеальный выход из положения! Кто, кроме бомжа, сможет разделить Егорову скорбь и не будет потешаться?
Бомжей в их городе за последнее время почти всех переловили менты, чтобы отправить на реабилитацию. Но нет-нет да появлялся какой-нибудь новый бездомный. Бог даст, Егору повезёт его найти!
После двух часов безуспешных поисков Егор наконец наткнулся на подходящую кандидатуру. Бомж, заросший по самые уши бородой, сидел у выхода из подземного перехода на раскладной табуреточке с жестяной кружкой в руке и что-то беззвучно шептал посиневшими от холода губами. Одет он был в длинное чёрное платье с заплатами на самых видных местах. Наверное, какая-нибудь бабушенция выбросила старую одёжку в мусорный бак, а бездомный достал и надел, чтобы хоть немного согреться.
Егор присел рядом на корточки и сказал, что хочет кое-что рассказать. Бомж перестал шевелить губами и с интересом посмотрел на молодого человека. Глаза у него были живые и с хитрецой. Егор догадался, чего от него хотят, и вынул из кармана бутерброды.
Бомж с большим аппетитом их умял, только колбасу зачем-то выкинул – похоже, организм дошёл до такой степени истощения, что не принимал мяса. Потом стряхнул с бороды крошки, уселся поудобнее и сказал неожиданно сильным голосом:
– Слушаю, ваше боголюбие.
И Егор всё ему рассказал – в красках и со всеми подробностями.
– Мне всё время кажется, будто это я их убил, – закончил он свой рассказ. – Не знаю, что теперь делать…
– Ты и убил, – нагло заявил бомж, вместо того чтобы утешить рассказчика. – Всяк, гневающийся на брата своего всуе, повинен есть суду совести.
– Так я ж гневался не всуе, – начал оправдываться Егор. – Они меня унижали…
– Эх, ваше боголюбие! Разве внезапная, преждевременная кончина – достойное наказание за унижение? Тот, кто представляет в воображении, как его брат люто гибнет, уже убийца в сердце своём.
– Так что же теперь делать?
– Как что? Искуплять! Ты «Преступление и наказание» читал?
– У меня другая ситуация. Меня на каторгу не возьмут.
– А ты добрыми делами искупляй! А ещё лучше – приезжай к нам в Никольский монастырь. Там такая каторга – залюбуешься! Настоятель у нас злющий! Видишь, как издевается: меня, заслуженного пожилого иеромонаха, заставил подрясник заплатанный надеть и на холоде милостыню просить. Просто зверь в человеческом обличье! Мы все в нём души́ не чаем.
Тут-то у Егора глаза и открылись. Как на текущую ситуацию, так и на своё положение в целом. Внезапно он оценил покрой чёрного «платья», разглядел крест на жестяной кружке, чётки, намотанные на левое запястье «бомжа», и понял, почему менты не отправили того на реабилитацию. Егор ясно осознал, как ему действовать дальше.
Три месяца он готовился, узнавал необходимую информацию, читал нужные книги и беседовал с умными людьми. А потом поехал в Никольский монастырь и отдался на растерзание «зверя в человеческом обличье». Теперь тоже в нём души́ не чает!