Тревога прошла, и я снова вижусь с Отто. Украдкой, ненадолго, со всеми предосторожностями и каждый раз в новом, только нам известном месте, у виадука между станциями Шеневайде и Адлерсгоф, в Трептовер-парке, в лесу у Грюнау, на станции Варшауерштрассе.

По-прежнему, чуть-чуть приоткрывая рот, упруго шагая, делится он со мной информацией, строит планы. Но о вынужденной отсидке, об арестах друзей молчит.

Однажды объясняет понятие «Внутренний фронт». Незримый, условный фронт. Он есть во всех оккупированных странах, везде, где еще дышит хоть один антифашист, в застенках гестапо, лагерях и тюрьмах. Везде, где идет бой, разрозненные схватки.

«Внутренний фронт» (Иннере Фронт) – «ИФ» – это одновременно и название газеты нашей группы – «боевого листка за новую свободную Германию». Она издается с осени сорок первого (а может быть, только с весны сорок второго). Вместо прежней, давно уже не выходящей «Нойкёльнер штурмфане» (из-за арестов). Наш «ИФ» печатается на новом, более производительном множительном аппарате типа «ротари». Получение его, перенос через город в летний домик брата Отто – Макса Грабовски – целая эпопея.

ОБВИНЯЕМЫЙ НЕЙТЕРТ ПОЛУЧИЛ МНОЖИТЕЛЬНЫЙ АППАРАТ ОТ… КОППИ… И ПЕРЕДАЛ ЕГО ГРАССЕ

Герберт дотащил тяжеленный аппарат до домика Макса в тихом поселке Рудов.

В ХОДЕ СЛЕДСТВИЯ ОСТАЛОСЬ НЕВЫЯСНЕННЫМ, ГДЕ В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ НАХОДИТСЯ ЭТОТ АППАРАТ…

Рассказываю о первой встрече с советскими военнопленными на станции Трептовер-парк.

Вышел из электрички, вдруг дробный грохот деревянных колодок по плиткам дебаркадера. Оглянулся – толпа людей. Все темные, заросшие, высохшие. Подумал – югославы. Потом разглядел – наши. Знак «СУ» (Зовьет Унион) на полосатых куртках. Не люди, а скелеты. Кожа да кости. Все стариками выглядят.

Какое беззаконие, – возмущается Отто и рассказывает о происшедшем на заводе «Хенкель». Пригнали туда первую партию военнопленных – строить самолеты. Те отказываются, есть, мол, международная конвенция. Тогда им срезают паек. Какое там срезают – просто не кормят! А в заводской столовой каждый день накрывают столы – на всех. Пожалуйста, мол. Долго отказывались. Потом несколько человек все же вышли. Работать. Съели свои порции в столовой, вернулись в лагерь, а ночью всех их свои же передушили. Тогда лагерь выстраивают и… каждого десятого… тут же, перед строем. Сопротивление сломлено.

Со слов Джона Зига рассказывает о другом зверстве нацистов. В Берлин пригнали эшелон солдат вермахта. Они взбунтовались там, на Восточном фронте. Не хотели больше воевать против русских, требовали демобилизации. На какой-то берлинской пригородной станции их выгрузили, построили вдоль вагонов… и всех покосили из пулеметов…

Прощаясь, Отто передает мне толстый пакет с «ИФ» («Иннере Фронт») – пахнущие типографской краской, скрепленные по углам листочки ротаторной бумаги. Прячу пакет под рубашку, перетягиваю ремень брюк и ухожу. Если позволяет время, сразу же развожу газету, но чаще привожу домой, в Шпиндлерсфельд.

Домой надо вовремя являться, надо строго рассчитывать каждый свой шаг. Колония – поселок небольших домиков, не так многолюдна, чтобы не заметить из-за ограды садика: вот переоделся после работы и вышел за калитку молодой иностранец. Куда направляется? Наверно, отоваривать карточки в Адлерсгоф. Правильно поступает, сегодня выдают яйца.

Можно молодому и в Берлин съездить, после получки особенно.

– Куда собрался? К веселым вдовушкам?

На широком медно-красном лице крановщика, у которого я снимаю прикухонную комнатку, любопытство и сочувствие.

– К ним, конечно, или на Алекс (Александерплац).

Я часто помогаю хозяину в огородике, и у нас хорошие отношения. Он ни о чем не спрашивает и ничего не говорит. Только раз, не знаю для чего, повел к сарайчику и показал топор: «Из России! Еще с той войны». Повертел его и положил.

Газеты – смертельно опасный груз, это хохферрат и все остальное, но суетиться с ними не следует. Все должно быть, как у других. Размеренно, спокойно, чинно. Надо газету и самому прочесть.

Статьи в газете длиннющие, обстоятельные, читаешь, как всасываешь.

Вот толковый обзор военных событий, не беда, что устарел.

В статье проводится параллель с первой Отечественной войной – с нашествием Наполеона. Да, характерно – один и тот же день нападения на Россию – 22 июня. Вспоминаю анекдот, услышанный у Жоржа. «Благослови, великий полководец, в поход на Россию, – будто бы прошептал Гитлер, склонив, как все входящие, голову в дез Инвалид (гробница с прахом императора находится глубоко внизу)… – Ложись рядом, – будто бы ответил великий корсиканец и подвинулся, освобождая место».

…Из головы не выходит «Письмо к гауптману полиции», которое недавно распространяли. Там говорилось и о куколке, простой тряпичной куколке, которую ставила на колени в снег маленькая девочка. Она уже стояла на коленях и все еще играла. Ее мать с грудным ребенком, брат и много-много других – все стояли на коленях и куколка, наконец, тоже, а сзади подходили палачи с автоматами… Побольше бы вот таких материалов, чтобы ненавистью к палачам-фашистам плавилось сердце, чтобы не было равнодушных.

На ночь засовываю пакет под матрас.

Нет, никакой суетливости с газетами. Все должно быть, как у других. Надо слиться с окружающим, раствориться. Утром с хозяином, как всегда, бегом на электричку, на завод. И не важно, что под рубашкой у тебя кипа «ИФ». Надо беззаботно, как всегда, болтать. И не важно, что через полчаса в узкой проходной ты пройдешь между рядами зеленых. А случись, ненароком ощупают тебя фараоны – тогда в сторонку, и дальше все ясно: «пойдешь вверх». Но это все никого, кроме тебя, не касается. Сейчас главное – беззаботно шутить, улыбаться, а там, в проходной, там из последних сил показать зеленым, что человек торопится и что самое важное в жизни – это вовремя попасть на работу.

Партбилет Макса Грабовски.*33

Летний дом Макса Грабовски в Рудове.*34

1 – летний дом Макса Грабовски.*35