ПРЕДИСЛОВИЕ

Секретные службы существовали в разные времена у разных народов. По расчетам американского исследователя Роуана, секретной службе не менее чем 33 века. Точнее сказать, она существует столько же времени, сколько существуют войны. Чтобы победить врага, надо его знать.

Шпионаж, будучи явлением историческим, в разные времена принимал различные формы.

Типы и характеры шпионов менялись в зависимости от общественного и государственного строя, которому служили.

Менялись в историческом развитии типы шпионов, менялись средства и приемы разведки, менялись объем и масштабы деятельности секретной службы. Но при всех условиях секретная служба оставалась важнейшей составной частью военного дела и международных отношений.

Шпионы не прекращали своей деятельности и в мирное время.

На заре истории государственная и военная тайна была тайной всего государства. Все боялись постороннего взора. Чужеземца не пускали в глубь страны. "Вы соглядатаи, вы пришли выглядеть наготу земли сей", — эта библейская формула была обычной для древности.

Древняя Русь подозревала в каждом заезжем иностранце шпиона.

Китайцы обнесли свою страну стеной, чтобы внутрь не проник чужой взор. Государственной тайной было окружено все: общественный строй, форма правления, примитивная экономика, вооружение, обряды. При гаком положении вещей любой человек становился носителем тайны. С другой стороны, любой путешественник в чужие края становился шпионом.

В абсолютных монархиях феодальной Европы шпионаж был распространен в придворных кругах. В это время принципом государственного управления стала формула Людовика XIV: "Государство — это я". Государственная тайна тоже была тайной государя. Узнать ее мог только тот, кто близко стоял к трону. Шпион должен был войти в доверие к монархам и их министрам. Кадры шпионов формировались в это время преимущественно из дворянских кругов. Высокая оплата услуг не являлась главным стимулом. Увлекал авантюризм профессии.

Из индвидуального искусства интриги деятельность секретных служб давно переросла в сферу деятельности, в которой задействована масса людей и новейшей техники.

Меняется отношение общества к тем, кто несет секретную службу. Пара слов "шпион — разведчик", в принципе, синонимична, но слову «шпион» всегда придается нелестный оттенок, а слово «разведчик» окружено уважением. Как говорится, главное — точка зрения. Кому — шпион, а нам — разведчик… Или все наоборот…

Что можно считать шпионской деятельностью? Тоже спорный вопрос. Р.Роуан писал: "Деятельность всякого шпиона, будь он любитель, наемник или профессионал, в военное или мирное время, является секретной службой. Любое поручение, выполняемое агентом, может быть отнесено к категории секретной службы.

Секретная служба — это не только оружие тирании или оплот правительств и армий. Она по праву превратилась в закулисный, подспудный метод международной борьбы. Многие знаменитые столкновения соперничающих между собой разведок вполне могут быть уподоблены сражениям". Слова эти были написаны в 1937 году, но время (Вторая мировая война и послевоенные международные отношения) не опровергло их.

Секретные службы существовали и будут существовать, развиваться и совершенствоваться в различных формах.

Что будет представлять из себя "разведка будущего"? Никто не знает…"

 

МИТРИДАТ IV ПОНТИЙСКИЙ

Историки не из одной лести дали организатору шпионажа, царю-завоевателю Митридату IV Понтийскому, прозвище «Великого». Сколь ни странно было для царствующей особы лично выступать в роли секретного агента, но для столь подозрительного и жестокого человека такое занятие являлось обычным делом; и дела Митридата могут служить классическим примером своекорыстия тирана. Он сочетал в себе хитрость шпиона с неутомимостью жестокого деспота.

Он взошел на престол одиннадцатилетним мальчиком, и Понтийский фон сразу же оказался для него слишком неудобным. По-видимому, его мать несколько раз покушалась на жизнь своего сына. Царь-отрок настолько боялся своей матери, что бежал в горы, где вел жизнь охотника. Набравшись, наконец, смелости, он вернулся в Синоп, заключил свою мать в темницу и умертвил младшего брата; это была лишь небольшая демонстрация его возможностей и наклонностей.

Находясь в изгнании, он странствовал по Малой Азии в одежде служителя при караване; тогда он изучил двадцать два языка. Он посетил земли многих племен, изучал их обычаи и разведывал их военные силы. Устранив мать и брата, он взошел на престол. Годы, проведенные в изгнании, пробудили в нем жажду завоеваний, когда он вторично направился в Малую Азию, то повел за собой хорошо обученную и сильную армию.

Как шпион, Митридат был так обо всем осведомлен, что не питал доверия решительно ни к кому. До начала своей восемнадцатилетней борьбы с римскими полководцами Суллой, Лукуллом и Помпеем он успел умертвить свою мать, брата и сестру.

Позднее, чтобы врагам не достался его гарем, он приказал убить всех своих наложниц.

В Малой Азии он истребил свыше 100 000 римских подданных.

Он избежал расплаты за эту бойню: Сулла согласился на постыдный мир, чтобы получить возможность спешно перебросить свои легионы обратно в Рим, разбив Мария в битве у Коллинских ворот и возобновить расправу со сторонниками Мария. В последней из митридатовых войн владыка Понта противопоставлял свое военное искусство Помпею и Лукуллу поочередно; далеко не будучи разбит грозными полководцами, он сумел интриговать против Рима до конца своих дней, когда, покинутый всеми, он принял большую дозу сильнодействующего яда.

 

РАЗВЕДЧИКИ ЭПОХИ ЧИНГИСХАНА

"Золотой император Китая" имел несторожность попросить у Чингис-хана помощи в своей непрекращавшейся войне против старой династии Сун в Южном Китае. Чепе-Нойон был послан с отрядом конницы сражаться совместно с китайцами и одновременно ознакомиться с богатствами страны. Вскоре после возвращения этой шпионской экспедиции Чингис-хан начал готовиться к вторжению в Китай, — это было его первое покушение на цивилизованную и сильную державу. Начал он кампанию с того, что отправил на "Великую стену" шпионов и разведчиков, которые должны были захватить и привести осведомителей.

Шпионаж и хитрость играли видную роль в завоевании монголами Китая. Однажды Чепе сделал вид, что бросает своей обоз, затем быстро вернулся и разгромил китайский гарнизон, вышедший из неприступной крепости, чтобы захватить брошенные повозки, припасы и другие трофеи.

В 1214 году Субудаю было поручено изучить положение в Северном Китае. Талантливый молодой командир фактически исчез на несколько месяцев, лишь изредка посылая рапорты о состоянии своих лошадей. Но когда он вернулся, то привез с собой изъявление покорности Кореей. Не встречая серьезного сопротивления, он попросту продвигался вперед (как позднее в Европе), пока не приходил в новую страну и не подчинял ее себе. Наступающая монгольская армия всегда имела в своем составе переводчиков ("мандаринов") для организации управления захваченными районами и коммерсантов, которых можно было использовать в качестве шпионов. Эти «коммерсанты» вербовались из разных народов.

Когда конные орды Чингис-хана наступали в Китае или в странах ислама, впереди каждой колонны двигались патрули и разведчики, но и их опережали торговцы-шпионы, которые группами по два-три человека усердно собирали всякого рода сведения.

Помимо коммерсантов, действовавших как шпионы, или шпионов, выдававших себя за коммерсантов, в монгольских армиях имелись разнообразные типы наемников-солдат, стекавшихся со всех концов Европы. Слава монгольских завоевателей постоянно привлекала авантюристов, стремившихся нажиться в рядах армии победителей. Иностранцы, наделенные военными способностями, служили в армии Чингис-хана или в войсках его наследников. Одной экспедицией монголов командовал английский рыцарь, дослужившийся до высокого поста в армии азиатского деспота.

Чингис-хан, обычно пользовавшийся услугами шпионов, понимал, однако, опасность контршпионажа и жестоко расправлялся с теми, кого разоблачал как вражеских лазутчиков.

В завоевательских планах, которые проводились монгольскими полководцами с неизменным успехом вплоть до 1270 года, когда мамелюки (личная гвардия магометанских государей и наместников Египта) остановили их наступление на Египет, предусматривались также засылка шпионов и захват пленных в качестве осведомителей; этих пленных допрашивали для получения информации, которую можно было бы использовать при проверке данных, доставленных шпионами.

 

ДАНИЕЛЬ ДЕФО — СЕКРЕТНЫЙ АГЕНТ КОРОНЫ

Творец бессмертной книги об искателе приключений Робинзоне Крузо признался, что королева Анна использовала его для "некоторых почетных, хотя и секретных услуг". Это было сказано слишком скромно, ибо Даниель Дефо — один из крупнейших профессионалов секретной службы. Он как бы олицетворял собой совершеннейшую секретную службу в период царствования последней представительницы Стюартов в Великобритании.

Дефо, мастер приключенческой фантастики, журналист и романист — напомним его "Дневник чумного года" или повесть "Мемуары рыцаря", описывающую страшное опустошение Магдебурга, — написал за свою плодотворную и полную событий жизнь сотни печатных листов; но ни одной строчки он не посвятил своей карьере секретного агента короны.

Эта сдержанность, о которой любознательное потомство может только сожалеть, и является доказательством того, что Дефо должен стоять в первых рядах тайных эмиссаров. Она явно обнаруживает ловкого, искусного агента; ибо даже лучшие из них, живя скрытно и действуя в течение многих лет, никогда не возвышались над обычной осторожностью.

Когда королева Анна в 1710 году сместила лорда Годолфина, он, передавая управление делами Англии своему преемнику Харли, лично рекомендовал новому министерству Дефо как надежного и предприимчивого политического агента. Дефо гак хорошо служил правительству вигов особенно в Шотландии и в убежищах якобитов, куда он часто являлся под чужой личиной, что пришедшие к власти тори (тори или тории — английская политическая партия, переродившаяся в современную консервативную партию; возникла в эпоху Английской революции XVII века. Приблизительно в ту же эпоху возникла партия вигов, предшественников либеральной партии XIX века. В Америке в эпоху революционных войн ториями называли сторонников союза с Англией) благоразумно решили использовать его бесспорные дарования.

Дефо было 49 лет, когда «Робинзон» широко прославлял его имя; молодые годы Дефо полны приключений. Он дважды сидел в тюрьме; в 1703 году он был выставлен к позорному столбу: злобные современники распространили даже слух, будто ему публично обрезали уши.

Всего этого нет в «материалах» о нем. Талантливая рука, сумевшая живописать Молли Флендэрс, пирата Эйвери, разбойников Шеппарда и Джонатана Уайльда, не подвергла опасности обнародования секреты английского правительства.

Мы назвали этого образцового шпиона почти совершенным воплощением секретной службы в одном лице. такое утверждение можно легко обосновать, хотя его собственных свидетельств на этот счет не имеется. Даниель Дефо посещал Ныоингтонгскую академию, руководимую неким мистером Мортоном, где одним из его соучеников был тот самый Сэмюель Уэсли, который основал методизм.

Трое школьных друзей Дефо были повешены за участие в заговоре герцога Монмута. Есть основания полагать, что эти казни кое-чему научили Дефо, ибо в дальнейшем он всегда старался сотрудничать лишь с побеждающей стороной и быть полезным всесильным министрам.

То была смутная эпоха войн, якобитских заговоров и угрозы восстаний; столь одаренный человек, как Дефо, рисковал жизнью, отдаваясь политической секретной службе. Памфлеты он пек, как блины, с изумительной быстротой и ясностью изложения. Он заполнял своими статьями три, а иной раз и четыре страницы газет сразу: ежемесячное издание, чуть не в 100 страниц, еженедельное и выходящее три раза в неделю.

Время от времени он выпускал и ежедневную газету. Максим Горький считал "Робинзона Крузо" настольной книгой непобедимых и гордых людей; но прославленные труды Робинзона нам представляются весьма скромными по сравнению с трудолюбием творца эпопеи Робинзона. Шотландия находилась на расстоянии 400 миль; и все же, когда Дефо в одной из своих секретных миссий отправлялся в этот северный край, он продолжал писать и публиковать свои обозрения в Лондоне через день. Даже когда его заперли в Ньюгетскую тюрьму, он не переставал отправлять в типографию свои рукописи.

Дефо был не только неутомимый автор, агент или искусный пропагандист, он представлял собой целую редакцию. Вымышленными были в большинстве не только самые знаменитые из его персонажей, но и сам он отчасти являлся продуктом своего необузданного воображения. Несколько книг он издал анонимно, а своей фамилией подписывал предисловия, в которых рекомендовал эти книги вниманию читающей публики.

В письмах в редакции своих газет он расхваливал себя — и поносил себя в письмах во враждебные издания. Он поправлял себя, цитировал себя, совершал плагиаты из своих собственных трудов, которые приписывал другим. Он смело напоминал в печати себе самому о своем союзе с политическими кругами, скрытно использовавшими его для борьбы с некоторыми мероприятиями правительства.

 

"ОЧАРОВАТЕЛЬНАЯ КРАСАВИЦА"

В эпоху влияния мадам Помпадур, фаворитки короля Людовика XV, уровень французских секретных агентов пал очень низко.

Все же в середине XV1IL века в этой области выдвигается загадочная фигура авантюриста, который был воином и шпионом, дипломатом и шантажистом, и, вероятно, самым талантливым исполнителем женских ролей, какие известны в истории.

Очаровательная красавица, совершившая в 1755 году долгое и трудное путешествие в Россию в качестве тайного курьера и эмиссара Людовика XV, называлась Шарль-Женевьев-Луи-Огюст-Андре-Тимоне д'Эон-де-Бомон — шевалье д'Эон; ему угодно было посетить Петербург под видом мадемуазель Лия де-Бомон и под этой личиной расстроить план врагов Франции, окружавших в ту пору царицу Елизавету.

Международная обстановка тогда вообще была очень сложна, но в России послу Людовика было особенно трудно. Агенты английского короля Георга II были достаточно бесцеремонны, чтобы попасть туда первыми.

Король Георг подозревал, что Франция и Пруссия питают враждебные замыслы против его родины — королевства Ганновер.

Это была эпоха, когда британская корона покупала солдат на любом иностранном рынке, и британский посол при российском дворе предложил канцлеру Бестужеву-Рюмину кругленькую сумму в 50 000 фунтов стерлингов, если тот отдаст ему 60 000 крепостных крестьян в муштровку для участия в войне, цели которой были для них непонятны.

Посол Диккенс подал в отставку и был заменен Вильямом. Новый посол добился конвенции, согласно которой правительство Елизаветы Петровны соглашалось отправить 30 000 солдат в помощь королю Георгу или союзникам Ганновера в обмен на необозначенное в точности количество английского золота. Конвенция не вступала в действие немедленно, а лишь после ратификации, которая должна была состояться через два месяца по подписании соглашения.

Узнав об этом от враждебных Англии посредников, Людовик XV решил возобновить дипломатические переговоры с царицей, ход которых мог обесценить договор с англичанами. Все его попытки вступить с Елизаветой в прямое общение потерпели крах благодаря русским, настроенным дружественно к Англии, или агентам, оплачивавшимся англичанами. И когда шевалье де Валькруасан предпринял решительные шаги к тому, чтобы лично засвидетельствовать царице свое почтение, его арестовали и посадили в крепость, обвинив в шпионаже.

Царица была окружена шпионами партии, возглавлявшейся Бестужевым-Рюминым, который не намерен был дать кому-либо возможность сорвать сделку, заключенную с английским королем.

Юный шевалье д'Эон, которому суждено было в свое время стать предметом не одного знаменитого пари, в детстве своем подавал немало надежд, хотя его мать, по невыясненным причинам, нарядила его девочкой, когда ему было четыре года, и в этом платье он ходил до семи лет.

В юности он отличался как в юридических науках, так и в фехтовальном искусстве. В пору, когда его молодые товарищи только начинали овладевать латынью, он уже имел степень доктора гражданского и церковного права и тотчас же был принят в адвокатуру родного города Тоннера. С виду хрупкий юноша, вызывавший лишь насмешки сорвиголов, посещавших лучшую фехтовальную школу города, д'Эон вскоре обнаружил такое мастерство в обращении со шпагой и рапирой, что его избрали старшиной фехтовального зала.

Гибкий ум, гармонически сочетавшийся со столь же гибким и подвижным телом, заставил шевалье покинуть Тоннер, больше славившийся винами, чем науками или литературой. Он написал трактат о финансах Франции при Людовике XIV, что обратило на него внимание преемника этого монарха. Людовик XV намеревался использовать д'Эона, юриста и фехтовальщика, в своем министерстве финансов, которое нуждалось в ловком и умном работнике, поскольку государство все глубже увязало в трясине долгов; но внезапно возникшая нужда в даровитом секретном агенте выдвинула этого смазливого юношу на пост эмиссара в Московию.

Из всех французов он казался наиболее пригодным к тому, чтобы скрестить оружие с Бестужевым-Рюминым.

Д'Эон и его соучастник по рискованной миссии, некий шевалье Дуглас съехались в Ангальте. Дуглас, как говорили, "путешествовал для здоровья" — ироническая этикетка на французском шпионе, решившемся вложить голову в ледяную пасть петербургского гостеприимства. В поездку "с лечебной целью" Дуглас взял свою «племянницу», прелестную "Лию де-Бомон". Прибыв в Германию из Швеции, Дуглас в целях маскировки своего маршрута отправился в Богемию знакомиться с какими-то рудниками.

Его племянница, как видно не очень интересовавшаяся рудниками, была заядлой любительницей чтения. Молодому д'Эону еще до выезда из Версаля дали красиво переплетенный экземпляр "Духа законов" Монтескье, который остался единственной утехой "мадемуазель Лии", хотя ей, кажется, и нелегко было читать этот труд.

Может быть, эта серьезная молодая женщина заучивала его наизусть?

В роскошном переплете этого томика было спрятано собственноручное письмо Людовика XV к царице Елизавете, приглашавшее ее вступить в весьма секретную переписку с владыкой Франции. Книга таила в себе еще особый шифр, которым царица и ее англофобски настроенный вице-канцлер Воронцов приглашались пользоваться в письмах к Людовику.

Таким образом, д'Эон должен был не только фигурировать в роли женщины и послушной племянницы, но и ни на минуту не выпускать из своих рук драгоценной книги с королевским приглашением и шифром.

Усердную читательницу Монтескье видели во время этого путешествия, ее описывали, как "женщину маленького роста и худощавую, с молочно-розовым цветом лица и кротким, приятным выражением. Мелодичный голос д'Эона еще больше способствовал успеху его маскировки. Он благоразумно разыгрывал из себя не заносчивую, кокетливую и таинственную особу, а сдержанную, застенчивую девушку. Если бы она слишком манила к себе мужчин, это могло бы испортить все дело; и все же есть свидетельства, что «Лиа» влекла их к себе. Придворные живописцы не раз домогались чести писать портрет "мадемуазель де-Бомон". Пришлось уступить кое-кому, и сохранившиеся миниатюрные портреты подтверждают репутацию д'Эона как первого и величайшего шпиона-трансформера.

В Ангальте, где встретились два обманщика для создания маскарадной пары — "дяди и племянницы", д'Эон и Дуглас были благосклонно приняты фешенебельным обществом, их просили даже продлить свой визит. Пришлось сослаться на нездоровье, чтобы ускорить отъезд агентов Людовика в Петербург.

Прибыв, наконец, в столицу Елизаветы, путешественники остановились в доме Матаэля, француза, занимавшегося не без выгоды международными банкирскими операциями. Никто не допрашивал прелестную «Лию»; но когда к Дугласу приставали с докучными расспросами, с ним делался сильный припадок, он кашлял, а затем начинал распространяться о том, что врач предписал ему пожить некоторое время в холодном климате.

В России было довольно холодно, однако не для "мадемуазель Лии"; зато ее сообщник мало успевал; агенты Бестужева-Рюмина препятствовали этому французскому дворянину слабого здоровья, питавшему явный интерес к торговле мехами. Дуглас носил с собой красивую черепаховую табакерку, с которой не расставался. Под фальшивым дном этой табакерки были спрятаны инструкции французского агента и тайный шифр для его личных донесений. Но Дуглас еще не пользовался им, так как нечего было сообщать, пока «племяннице» не удалось увидеться с Воронцовым и найти вице-канцлера столь расположенным к Франции, как это предсказывали информаторы короля Людовика. Воронцов и представил прелестную «Лию» царице Елизавете.

Елизавета любила лесть, молодежь и удовольствия. И "мадемуазель де-Бомон" оправдала возлагавшиеся на нее ожидания; она представляла французскую молодежь, иноземную веселость; это был ароматный цветок, непостижимым образом занесенный на север из садов короля, царствование которого уже прославилось адюльтером, побив в этом отношении рекорды Франциска I, Генриха IV и Людовика XIV.

Елизавета слышала о знаменитом "Оленьем парке", первом мастерски организованном и систематически пополнявшемся гареме, каким когда-либо располагал король-католик. А тут еще эта невинная, прелестная племянница шевалье Дугласа, так достойно украшавшая собой петербургский двор.

Благодаря своему неподражаемому маскараду д'Эон в одни сутки стал могущественной «фавориткой» и был назначен «фрейлиной», а затем и «чтицей» к престарелой императрице. Можно наверняка сказать, что первой книгой, которую «Лия» предложила Елизавете, был ее собственный драгоценный экземпляр "Духа законов".

Вскоре британский посол Вильяме доносил лорду Холдернесу в Лондон: "С сожалением должен уведомить, что канцлер (Бестужев-Рюмин) находит невозможным побудить ее величество подписать договор, которого мы так горячо желаем"..

Пришло время, когда молодой д'Эон, блестяще выполнив несколько важных дипломатических поручений короля Людовика, был официально отозван в Париж.

Французский король оказался весьма признательным: Д'Эо-ну публично пожаловали годовой доход в 3 000 ливров, его часто назначали дипломатическим представителем. Его посылали и в Россию, и в другие страны, где требовался человек, умеющий разрешать запутанные вопросы. Иногда очаровательной "Лии де-Бомон" опять приходилось пудриться, душиться, завиваться и наряжаться к вящей славе французской дипломатии. Но когда Франция вступила в войну, молодой авантюрист настойчиво пожелал занять свое место в армии. Он был сделан адъютантом герцога де Брольи, который в качестве начальника королевской секретной службы предпочитал пользоваться его помощью лишь для шпионажа и интриг; но д'Эон отличился, говорят, в одном сражении, доставив обоз со снарядами в критический момент под сильным огнем неприятельских полевых орудий.

В конце концов, он был аккредитован в Лондон как дипломат и на этом новом поприще имел необычайный успех.

 

"НАПОЛЕОН" ВОЕННОЙ РАЗВЕДКИ

Серьезной исторической фигурой является генерал Савари, министр полиции при Наполеоне. Он прославился как вербовщик, ибо именно он открыл Карла Шульмейстера, бесценного агента-шпиона императора Наполеона, которого можно назвать "Наполеоном военной разведки".

Много лет прошло с той поры, как прекратилась деятельность Шульмейстера; но за весь этот солидный период европейской истории не появлялся более умный или отважный шпион, чем Шульмейстер.

Крайне беззастенчивый, как и сам Бонапарт, он сочетал находчивость и наглость — качества, присущие всем крупным агентам секретной службы, — с такими специфическими качествами, как физическая выносливость, энергия, мужество и ум со склонностью к шутовству.

Он родился 5 августа 1770 года в Ней-Фрейштетте в семье лютеранского пастора. Но вырос он в приятном убеждении, что является потомком старинной и знатной венгерской фамилии, причем для него наступил момент, когда он оказался в состоянии удостоверить свое дворянство, правда, с помощью отлично подделанных документов.

Страсть к элегантности, соответствующей его якобы высокому происхождению, побудила его, как только оказалось возможным, брать уроки у самых видных преподавателей танцев в Европе. Он хотел храбро драться, блистать в обществе, носить орден Почетного легиона; по части ордена он потерпел неудачу. Зато он вознаградил себя успехами в свете, научившись танцевать, как маркиз.

Впрочем, жизнь свою он начал довольно скромно, женившись на уроженке своего родного Эльзаса, носившей фамилию Унгер; после женитьбы он завел бакалейную и скобяную торговлю, от которой получал большой доход, главным образом торгуя контрабандными товарами.

В согласии с традициями пограничной области Эльзаса, он не понимал, как можно, живя так близко к границе, не использовать это обстоятельство для наживы. Уже в семнадцать лет он не постыдился признаться в этом, указывая, что занятое контрабандой требует необычайного мужества и присутствия духа. Позже, добившись известности и огромного состояния как шпион Наполеона, он продолжал заниматься провозом контрабанды. В 1799 году он познакомился с Савари, тогда еще полковником, весьма далеким от титула герцога и поста министра полиции.

Примерно в 1804 году Савари, ставший уже генералом и одним из приближенных царедворцев Наполеона, предложил Шульмейстеру совершить один из самых сомнительных и омерзительных подвигов секретной службы Империи: заманить во Францию герцога Энгиенского, молодого бурбонского принца, который жил в Бадене на содержании у англичан и был малозаметным организатором роялистских интриг.

Наполеон стремился дать урок всем роялистам в лице герцога Энгиенского, полагая, что казнь невинного отпрыска изгнанной династии Кадетов послужит устрашающим уроком.

Герцог Энгиснский часто навещал в Страсбурге молодую женщину, к которой был сильно привязан. Шульмейстер проведал об этом и тотчас же послал своих помощников, чтобы увезти эту женщину в Бельфор, где ее держали на вилле близ границы под тем предлогом, что местные власти зарегистрировали ее как подозрительную личность.

Подделав письмо от ее имени, Шульмейстер отправил его к герцогу Энгиенскому; в письме она умоляла вызволить ее из заточения. Любовник немедленно ответил ей. Он полагал, что ему удастся подкупить тех, кто арестовал ее, и они позволят ему похитить ее, поскольку Бельфор расположен неподалеку от территории маркграфства Баденсакского.

Но Шульмейстер уже приготовился; и не успел герцог ступить ногой на французскую землю, как был схвачен и спешно увезен в Страсбург, а оттуда в Венсенн.

Уже через шесть дней после своего ареста герцог был осужден военным судом. Воспользовавшись первой же возможностью, он отправил письмо своей возлюбленной с объяснением причины, по которой он не мог помочь ей.

Она, впрочем, уже сослужила Шульмейстеру службу и была выпущена на свободу, даже не сознавая того, какую роль она поневоле сыграла во всей этой страшной истории.

В ту же ночь молодой герцог был расстрелян, причем палачи заставили его держать фонарь, чтобы им удобнее было целиться.

Говорят, Савари заплатил Шульмейстеру за это дело сумму, соответствующую 3 000 долларов. Так дорого стоил этот каприз Наполеона! Талейран заметил по поводу судебного убийства герцога Энгиенского: "Это хуже, чем преступление; это ошибка!".

Шпионский талант Шульмейстера был как бы создан специально для интриг большого масштаба. Савари, приблизившийся после казни молодого Бурбона к своей заветной цели — обладанию герцогским поместьем, в следующем году представил Шульмейстера самому Наполеону со словами:

"Вот, ваше величество, человек, составленный сплошь из мозгов, без сердца".

Наполеон, которому предстояло в один прекрасный день сказать Меттерниху: "Я не посчитаюсь с жизнью миллиона немцев!", встретил благосклонной усмешкой эту характеристику единственного в своем роде контрабандиста-шпиона с таким "анатомическим дефектом".

Наполеон любил говаривать: "Шпион — естественный предатель".

Он нередко говорил это Шульмейстеру; однако нет данных, чтобы Наполеон был когда-нибудь предан военным шпионом, хотя сам он тратил крупные суммы на подкуп видных представителей дворянства, торговавших собой на рынках предательства.

После вторичного занятия Наполеоном Вены Шульмейстер был назначен цензором, наблюдавшим за печатью, театрами, издательствами и религиозными учреждениями. На этом поприще он проявил особую и похвальную проницательность, приняв меры к широкому распространению среди народов Австрии и Венгрии сочинений Вольтера, Монтескье, Гольбаха, Дидро и Гельвеция; произведения всех авторов до той поры находились в монархии Габсбургов под строгим запретом, исходившим как от церковной, так и от светской власти.

Наилучшее описание личности Шульмейстера оставлено нам Каде-де-Гассикуром, аптекарем Наполеона: "Нынче утром я встретился с французским комиссаром полиции в Вене, человеком редкого бесстрашия, непоколебимого присутствия духа и поразительной проницательности. Мне любопытно было посмотреть этого человека, о котором я слышал тысячи чудесных рассказов. Он один воздействует на жителей Вены столь же сильно, как иной армейский корпус.

Его наружность соответствует его репутации. У него сверкающие глаза, пронзительный взор, суровая и решительная физиономия, жесты порывистые, голос сильный и звучный. Он среднего роста, но весьма плотного телосложения; у него полнокровный, холерический темперамент.

Он в совершенстве знает австрийские дела и мастерски набрасывает портреты виднейших деятелей Австрии. На лбу у него глубокие шрамы, доказывающие, что он не привык бежать в минуту опасности. К тому же он и благороден: он воспитывает двух усыновленных сирот. Я беседовал с ним о «Затворницах» Ифланда и благодарил его за то, что он дал нам возможность насладиться этой пьесой".

Это было в 1809 году. Шульмейстер, покинув Вену, некоторое время был генеральным комиссаром по снабжению императорских войск в походе. Сколь выгодно ни было право распределения военных поставок и хозяйственных льгот, все же Шульмейстер не соблазнился им и вскоре вернулся к исполнению своих обязанностей шпиона. Тогда он был уже богачом. За несколько лет до этого он купил себе роскошный замок Мейно в родном Эльзасе, а в 1807 году — второе большое поместье близ Парижа; оба они стоили, по нынешним ценам, свыше миллиона долларов.

Хотя в тогдашнем своем положении он вправе был именовать себя "господином де-Мейно" и жить роскошно, как помещик, для императорской военной касты он по-прежнему оставался смелым и ловким секретным агентом.

Он просил своего приятеля, Лассаля, отважного командира легкой кавалерии(вскорости погибшего при Ваграме) уговорить Наполеона пожаловать ему орден Почетного легиона; Лассаль вернулся от императора и сказал Шульмейсте-ру, что Наполеон наотрез отказал в этом, заявив, что золото — единственная подходящая награда для шпиона.

Последним шансом Шульмейстера явился Эрфуртский конгресс (встреча Наполеона с Александром 1 в Эрфурте в 1808 г.), где присутствовали также короли Баварский, Саксонский, Вестфальский и Вюртембергский), где он, но представлению Савари, был назначен руководителем французской секретной службы. Очевидно, он превзошел самого себя в доставке значительных и разнообразных сведений.

Царь Александр жил и развлекался в Эрфурте; Гете, к которому Наполеон внешне всегда проявлял большое уважение, также находился там и занимался дипломатией, что внушало Наполеону некоторое беспокойство. Шульмейстер писал Савари, что император каждое утро первым делом задает ему два вопроса: с кем виделся в этот день Гете и с кем провел эту ночь царь? Оказывалось, что любая из прелестных спутниц Александра неизменно являлась агентом начальника французской секретной службы.

Менее удалась Шульмейстеру другая задача, выполнения которой требовал Наполеон: слежка за королевой Луизой Прусской. Русский монарх восхищался красивой и безмерно униженной женщиной и был настроен к ней дружественно. Наполеону непременно хотелось еще более унизить королеву, очернив ее, по возможности, в глазах царя; и это грязное дело должен был проделать его главный шпион.

По иронии судьбы, в карьере Карла Шульмейстера в 1810 году наступил неожиданный поворот. В этом году состоялся "австрийский брак" Бонапарта с Марией-Луизой. Господство Наполеона над Веной, для обеспечения которого

Шульмейстер, бесспорно, сделал много, венчалось бракосочетанием юной герцогини Марии-Луизы с ненавистным, ей победителем ее отца Новая императрица, прибыв в Париж, принесла с собой столь сильные австрийские влияния, что шпион вынужден был удалиться, ему не забыли интриг перед Ульмом и Аустерлицем.

Шульмейстер удалился, но не в лагерь врагов Наполеона, как поступили бы многие люди его профессии, как поступили Талейран и Фуше с меньшим для этого основанием Шпион, по-видимому, был искренне признателен Наполеону за полученные богатства и поместья.

Он продолжал оставаться рьяным контрабандистом и сторонником контрабандистских прожектов и жил в свое удовольствие в Мейно, где его гостеприимство и благотворительность снискали ему уважение земляков-эльзасцев

Враждебность австрийцев не проходила вплоть до 1814 года.

После Лейгщигской "битвы народов"(сражение под Лейпцигом 4–7 октября 1813 года между армией Наполеона, с одной стороны, и армиями России, Пруссии и Австрии — с другой) и поражения французов Эльзас был наводнен союзниками, и полк австрийской артиллерии специально послали бомбардировать и разрушить поместье Шульмей-стера. Во время "Ста дней"(время правления Наполеона во Франции в 1815 году, когда он бежал с острова Эльбы Продолжалось с 20 марта по 18 июня) он примкнул к Наполеону, хотя тот пять лет назад и отверг презрительно его услуги

После того, как Наполеон был разбит при Ватерлоо, его бывшего шпиона арестовали одним из первых, и он спасся только тем, что заплатил огромный выкуп

Это сильно подорвало материальное положение Шульмейсгера, восстанавливать которое пришлось уже не котрабандой, в чем он знал толк, а биржевыми спекуляциями, что для шпиона и контрабандиста является слишком сложной сферой.

Шульмейстер лишился всего.

Пять лет у него ушло на постепенное собирание богатства, десять лет он пользовался значительной властью. Он мог частично сохранять и то, и другое, как это удалось большинству беспринципных бонапартистов; но судьба сбросила его, в бездну нищеты, как только кончился "метеорический бег Империи". Ему суждено было прожить еще почти четыре десятилетия (до 1853 года) неимущим, но нельзя сказать чтобы недовольным гражданином Франции, которому правительство разрешило содержать в Страсбурге табачную лавчонку.

 

"БЕЗУМНАЯ БЕТ" И ДРУГИЕ ДАМЫ

Шпионы активно действовали в Америке во время войны Севера и Юга.

Самым ценным из всех шпионов, боровшихся против южан, была уроженка Юга, мисс Элизабет Ван-Лыо, из Ричмонда. С этой бесстрашной женщиной могут соперничать лишь немногие герои всемирной истории секретной службы. Она единственная американка, действовавшая во время войны в тылу противника.

Элизабет Ван-Лыо, горячо ненавидевшая рабовладельчест-во, не гнушалась никакими средстваи, если они были необходимы для успеха ее дела: она выдавала друзей, следила за соседками и интриговала против вооруженных сил родного штата. Она не только ежечасно рисковала своей жизнью, но и подвергала опасности жизнь своей матери и брата; она растрачивала средства своей семьи и вела свою линию с неукротимым рвением, не раз рискуя стать жертвой самосуда разъяренной толпы.

Элизабет Ван-Лью жила в окружении знати, и все жители Ричмонда в той или иной мере подозревали ее. Некоторые считали ее ненормальной. И она не протестовала против этого, всячески маскируя свою тайную работу, которую легче было осуществить под маской "безумной Бет". Ее спасало то, что уму заядлого виргинца недоступна была сама мысль, чтобы виргинская аристократка могла выступить против дела южан иначе, как будучи совершенно безумной.

Виргинцы говорили, что она нелояльна, что она желает победы Северу, что она выступает против отпадения южных штатов.

Они были уверены и в том, что она яростная аболиционистка, ибо она дала вольную своим рабам-неграм и никогда не скрывала своего отвращения к рабовладельчеству. Ее подозревали еще и в том, что она помогает беглым неграм и содействует побегам «янки» из лагерей военнопленных.

Словом, в период между I860 и 1865 годами Элизабет Ван-Лью подозревали в чем угодно, только не в том, что она является самым отчаянным и опасным преступником среди «изменников». Ни один офицер или контрразведчик Юга не заподозрил в Элизабет Ван-Лью умелой и изобретательной руководительницы целой шпионской сети.

Никто не подозревал истины; а истина заключалась в словах генерала Гранта, с которыми он обратился к ней от имени правительства и армии Севера: "Вы слали мне самые ценные сведения, какие только получались из Ричмонда за время войны".

Так как Ричмонд был во время войны столицей южных штатов, то эта похвала главнокомандующего войсками Севера сразу выдвигает Элизабет Ван-Лью в ряды виднейших шпионов-практиков главного штаба.

Она тратила свои личные средства на дело, которое считала защитой чести своей отчизны. Каждый ее шаг был импровизацией и осуществлялся на только в полном одиночестве, но и наперекор многочисленным препятствиям в столице, кишевшей врагами.

Убедительнейшим доказательством ее бесспорного права числиться в ряду лучших солдат передового отряда мировой секретной службы является то, что она, несмотря на выдающуюся роль, сыгранную ею на войне, все детали которой тщательнейшим образом изучены, не только достигла своих целей, но и сумела остаться малоизвестной, скромной женщиной, остаться в тени.

Для проведения самой опасной части своей работы — пересылки сведений — она создала пять секретных точек связи, конечным пунктом которой был штаб генерала Шарпа. Начальным пунктом этой цепи был старинный особняк семьи Ван-Лью в Ричмонде, где она составляла свои шифрованные донесения и укрывала агентов Севера, пробравшихся в город по поручению верховного командования федералистов.

Были дни больших тревог и напряжения, когда ожидаемый федералист не являлся, а доносились лишь слухи об арестованных и расстрелянных "проклятых шпионах-янки". Тогда она ухитрялась отправлять через фронт курьерами своих собственных слуг, но не прекращала доставки секретных сведений об обстановке в Ричмонде. О том, чтобы она лично пыталась пройти через фронт, данных не имеется.

Элизабет Ван-Лью родилась в Виргинии в 1818 году, но получила образование в Филадельфии, где жила раньше ее мать.

Столица Пенсильвании никогда не вела яростной антирабовладельческой агитации. Сторонники южан насчитывались в ней сотнями, и все же Элизабет вернулась в Ричмонд убежденной и ярой аболиционисткой(аболиционизм — движение за отмену рабства). Одним из проявлений ее новых убеждений явилось освобождение девяти невольников Ван-Лью. Она разыскала также нескольких негров и выкупила их из неволи, чтобы воссоединить с родными, находившимися во владении семьи Ван-Лыо.

Среди мелкопоместной знати Юга у нее были, конечно, единомышленники, и потому на не совсем безобидную эксцентричность Бетти Ван-Лью ее друзья и соседи смотрели сквозь пальцы или ограничивались мягким порицанием.

Надо иметь в виду, что в работе Ван-Лью дружеские связи ее семьи играли выдающуюся роль. Главный судья южных штатов Джон Маршалл, пользовавшийся там непререкаемым авторитетом, был интимным другом семьи Ван-Лыо. Дженни Линд пела в гостиной виргинского особняка Ван-Лыо, где угощали и шведскую писательницу Фредерику Бремер, как и многих американских аристократов.

Ван-Лью, мать и дочь, были щедры, гостеприимны и обаятельны; им не ставилось в укор, что они держались «передовых» взглядов.

Элизабет минул 41 год, когда солдаты морской пехоты под командованием полковника Роберта Ли штурмовали паровозное депо в Харперс-Ферри и взяли в плен Джона Брауна. Казнь этого старика толкнула ее в лагерь «чудаков» и «фанатиков», поклявшихся уничтожить рабовладение. "С этого момента, — записала она в своем дневнике, — наш народ находится в явном состоянии войны".

И она немедленно взялась за дело, посылая федеральным властям письмо за письмом и информируя их об обстановке, складывавшейся "там, на Юге". Она посылала эти письма почтой; и если кто в Вашингтоне и обратил внимание на ее письма, это был незаметный чиновник, с которым не считалось правительство Бьюкенена.

Природное влечение Элизабет к секретной службе избавило ее от разочарования, когда на первых порах ее старания не встретили достойной оценки. Она продолжала по-прежнему свои наблюдения, посылала донесения, в которых описывала деятельность, развиваемую на Юге врагами единства Соединенных Штатов.

Энтузиаст своего дела, она была достаточно бесстрашна, чтобы на улицах Ричмонда выступать с речами, как ярая аболиционистка.

Современники описывали Элизабет Ван-Лью, как женщину слабого телосложения, невысокого роста, но представительную, как человека очень живого и решительного. Даже вожди Конфедерации были покорены ее обаянием.

С презрением отвергнув возможность прикрыть свою секретную работу маской "лояльной патриотки Юга", она отказалась шить рубашки для солдат Виргинии. Другие женщины Ричмонда шили или вязали, а когда «варвары-янки» приближались к городу, эти мягкосердечные женщины откладывали в сторону иголки и вооружались пистолетами.

Но миссис Ван-Лью не шила и не вязала, а Элизабет, не покладая рук, собирала материал для своих сведений, импровизируя собственную тактику и сообщая Северу почти все, что она узнавала о мобилизации мятежников.

Элизабет и ее мать вскоре после начала войны Севера с Югом занялись помощью раненым военнопленным, посаженным в военную тюрьму. В военном министерстве в Вашингтоне очень быстро заметили: ценность и точность сведений, посылаемых мисс Ван-Лью, не только ничего не потеряли от этой заботы, которую она взвалила на свои плечи, но, наоборот, возросли от ежедневного общения с пленными офицерами и солдатами Севера.

В числе этих пленных офицеров оказался полковник Поль Ривер из 20-го Массачусетского полка, который и после войны был ее преданным другом.

Комендантом омерзительной тюрьмы «Либби» был лейтенант Тодт. Она сумела создать впечатление, что ее благотворительность одинаково простирается как на северян, так и на южан, и когда получила доступ в тюрьму, то нашла в ней неиссякаемый источник военной информации, которую ей передавали шепотом военнопленные-северяне.

Сведения поступали к ней самыми разнообразными путями.

Бумажки с вопросами и ответами были спрятаны в корзинах с продовольствием; в эти бумажки завертывали склянки с лекарствами, пока передачи не были воспрещены из-за роста цен на продукты, вызванного блокадой Севера. В книгах, которые она передавала для прочтения и последующего возврата, некоторые слова незаметно подчеркивались.

Иногда, пока другие арестанты следили за сторожами и часовыми, ей удавалось побеседовать со вновь прибывшими и за несколько минут получить ценные сведения.

Лишь немногие офицеры и солдаты Юга серьезно беспокоили ее своими подозрениями. Ее заботы о благополучии негров были настолько известны, что рядовому южанину она казалась просто «чудачкой». Своими «чудачествами» она поддерживала в окружающих убеждение, что фанатизм ее взглядов — безобидное помешательство.

Нужно отметить, что ее мать, которую никто не считал безумной, вероятно, подвергалась большей опасности, чем Бетги.

Жизнь обеих женщин не раз висела на волоске. Только непрерывные поражения, наносившиеся в течение первых двух лет войны совершавшим грубые промахи генералам северян, спасли Ван-Лью от насилия толпы, в которой неудачи везде пробуждают яростный гнев.

В газетных статьях открыто клеймилось «позорное» поведение мисс Ван-Лью и ее матери. И несмотря на это громогласно и публично предъявленное общественным мнением тяжкое обвинение, офицеры и влиятельные чиновники Юга продолжали посещать гостиную Ван-Лью. Их послеобеденные беседы давали обильную пищу Элизабет; она, как видно, научилась умению штабистов соединять в одно целое разрозненные сведения или присоединять их к информации, полученной из других источников.

Единственным официальным взысканием, которому подвергалась когда-либо "безумная Бет", было лишение права посещать военную тюрьму. Когда это случалось, она наряжалась в свое лучшее платье, брала зонтик и отправлялась прямо к генералу Уиндеру — начальнику контрразведки южан — или в приемную Джуда Бенджамина, военного министра южан.

Несколько минут хмурых взглядов и мягкого распекания, несколько женских трогательных возгласов — и "безумная Бет" возвращалась домой с разрешением посещать военную тюрьму, подписанным Уиндером, полномочия которого давали ему право подписать ей смертный приговор.

В других случаях кринолин и зонтик являлись помехой, и тогда "безумная Бет" переодевалась сельской батрачкой. Юбка, сшитая из цельного куска материи, ситцевая кофточка, поношенные гамаши из оленьей кожи и огромный коленкоровый чепец — гардероб работницы фермы — были найдены среди ее вещей спустя целое поколение после битвы при Аппоматоксе (эта битва произошла 9 апреля 186 5 года. В ней войска южан, были разбиты и капитулировали. Битва решила исход войны в пользу Севера) как единственное вещественное напоминание о многочисленных ночных экспедициях.

Вильям Гилмор Беймер, которому мы обязаны исследованиями, приведшими ко вторичному открытию жизни и деятельности Ван-Лью, прямо указывает, что ее способ подхода к президенту Джефферсону Дэвису в момент, когда он "меньше всего был начеку", свидетельствует, что она была "гениальная шпионка" и руководительница шпионажа.

У нее была молодая негритянка-рабыня необычайного ума, которую она отпустила на свободу за несколько лет до войны.

Она отправила эту девушку на Север и платила там за ее обучение; но когда выявилась угроза войны, мисс Ван-Лью письмом просила Мэри Баусер вернуться в Виргинию. Девушка немедленно приехала, после чего бывшая владелица стала готовить ее к трудной миссии. Обучив Мэри Баусер, Элизабет Ван-Лью при помощи подложных рекомендаций, о которых мы можем только догадываться, устроила ее на должность официантки в "Белый Дом" Юга, в дом главы конфедератов.

О дальнейшем мы ничего не знаем, ибо ни один из живших когда-либо мастеров шпионажа не охранял так рев-пиво тайны своих подчиненных, как это делала Ван-Лыо. Что слышала Мэри, когда обслуживала президента Дэвиса и его гостей, и что из услышанного она передавала Элизабет? Как удалось ей, не будучи разоблаченной, передавать в салон Ван-Лью то, что она узнала? И были ли ее донесения настолько ценны, насколько этого можно было ожидать, судя по ее местопребыванию? На все эти вопросы мы не имеем ответов.

Очевидно одно: никто так и не догадался о шпионской роли негритянки.

Мисс Ван-Лью не переходила через линию фронта и не. рисковала своей жизнью, попадая в окружение зорких врагов; она жила среди своих, в своем доме в Ричмонде, ставшем столицей отколовшихся южных штатов, где ее знал каждый и где ее общественное положение было для нее такой же защитой, как и личина "безумной Бет".

Ее секретные донесения, зашифрованные личным кодом, часто были написаны рукой кого-нибудь из ее слуг. Преданные негры никогда и не подумали бы отказать в чем-либо "мисс Лизабет".

Успех налаженной ею системы связи в немалой степени обуславливался кажущейся обыденностью действий ее чернокожих курьеров.

Вероятно, никто из них не сознавал вполне всей важности работы, маскируемой выполнением обыкновенных хозяйственных поручений.

Раздобыв военные пропуска для своих слуг и рабочих, дававшие им право беспрепятственно циркулировать между ее домом в городе и фермой Ван-Лью, находившейся в окрестностях Ричмонда, Элизабет поддерживала непрерывное движение посыльных с корзинами между обеими шпионскими станциями: в каждую корзину с яйцами вкладывалась, например, пустая яичная скорлупа со сложенной тонкой бумажкой.

Разбитная молодая девушка, служившая швеей в доме Ван-Лыо, сновала взад и вперед через линию фронта у Ричардсона, пронося шпионские донесения, зашитые в образчики ткани или в платье. Чтобы продемонстрировать эффективность своей системы, Элизабет Ван-Лью однажды после обеда нарвала в своем саду букет цветов к утреннему завтраку генерала Гранта.

Однажды мать и дочь Ван-Лью были предупреждены, что в «Либби» подготавливается побег. "Мы приспособили одну из наших гостиных, — писала Элизабет в своем дневнике, — темными одеялами занавесили в ней окна, и в этом помещении небольшой газовый рожок горел все время, днем и ночью, в течение почти трех недель", для беглецов там были даже поставлены кровати.

Все это указывает на то, что дружественное отношение президента Дэвиса, генерала Уиндера и других вожаков южан в известной мере препятствовало проведению официального обыска в доме Ван-Лью и принятию эффективных мер контршпионажа. Женщины, которые в Бельгии или в оккупированных немцами департаментах Франции вздумали бы в 1914–1918 годах "занавесить свои окна темными одеялами", должны были бы самое большее в течение 48 часов объяснить немецкому фельдфебелю причины такого поступка!..

Упомянутая нами гостиная Ван-Лью, конечно, не была самым секретным помещением в этом виргинском особняке. И биограф мисс Ван-Лью полагает, что ее ссылка на гостиную с занавешенными окнами и необычайным расходом газа является вероятнее всего дымовой завесой, пущенной ею по причинам, известным ей одной. Даже в бережно хранимом от посторонних глаз дневнике мисс Ван-Лью ни одним словом не намекает на существование подлинно секретной комнаты и не упоминает о двери с пружиной в стене, за старинным комодом.

Секретная комната Ван-Лью представляла собой длинную, узкую камеру, расположенную непосредственно позади того места, где скат крыши начинался от плоской кровли задней веранды. Чердак дома была квадратный, и между его западной стеной и скатом крыши находилась комната, в которой во время войны постоянно скрывался какой-нибудь агент или беглец-федералист.

Существование такого убежища подозревалось все время, но ищейки конфедератов не сумели его обнаружить. Маленькая девочка, племянница Элизабет Ван-Лыо, обнаружила эту комнату весьма любопытным образом. Она пробралась ночью на чердак, чтобы посмотреть, куда "тетя Бетти" отнесла блюдо с обильной едой.

Загородив рукой свечку, мисс Ван-Лью стояла перед "темным отверстием в стене", из которого бледный мужчина в поношенном синем мундире, с нечесаными волосами и бородой, протягивал руку за пищей.

Если бы не это воспоминание племянницы Элизабет Ван-Лью, опубликованное после ее смерти, секретная комната осталась бы необнаруженной.

В доме этих бесстрашных сторонниц Севера имелась еще секретная ниша, служившая "почтовым ящиком" для шпионских донесений. В библиотеке был железный камин; на каждой стороне его решетки находилось по пилястру, накрытому фигурой лежащего льва. Одна из этих фигур не была наглухо приделана к основанию, и ее можно было поднять, как крышку коробки. Во впадину под этом львом Элизабет "опускала, как в почтовый ящик", свои военные донесения.

Прислуга, начиная стирать пыль с мебели, приближалась к камину, украдкой вынимала донесение и через час относила его на ферму Ван-Лью, за город. Мисс Ван-Лью не давала своим чернокожим курьерам устных секретных поручений, и хотя она чувствовала себя в безопасности от подслушивания, эта необычайная, несколько театральная манера передачи донесений, предназначенных для командования федеральных армий, практиковалась неизменно.

Разоблачить Ван-Лью пытались много раз. Гостей, посещавших дом, просили следить за нею. На нее и ее мать — женщину действительно слабого здоровья, часто заболевавшую от волнений, — доносили. Говорили, что их нужно повесить, дом их сжечь, что их нужно "избегать, как прокаженных".

Военным комендантом заключенных военнопленных был одно время некий капитан Гибс. Каким-то образом Элизабет ухитрилась заполучить этого офицера и его семью в свой дом в качестве постояльцев, и в течение всего времени их проживания у Ван-Лью Элизабет пользовалась этой «протекцией». Когда военное министерство южан, чтобы укрепить свою кавалерию, стало обшаривать конюшни Юга,

Элизабет спрятала свою последнюю лошадь в кабинете, а чтобы заглушить стук копыт, обвязала их соломой.

В доме Ван-Лью встречались шпионы Юга со шпионами Севера, одновременно жили начальник военной тюрьмы и контрабандная породистая лошадь, под стойло которой был отведен кабинет ее хозяйки, служивший и Штабом секретной службы, и центром продовольственной помощи военнопленным, и местом организации побегов тех же военнопленных.

На стороне федералистов действовали еще Эмма Эдмонс и Полина Кашмэн, два прославленных агента, рвение которых может быть сравнимо лишь со рвением мисс Бойд или Элизабет Ван-Лью.

Эмма Эдмонс, уроженка Канады, была сестрой милосердия в Ныо-Брансуике и шпионкой генерала Мак-Клеллана. Мисс Эдмонс никому не уступала в горячей преданности делу борьбы против рабовладения. В битве у Хановер-Кортхауза она села на коня и в качестве ординарца генерала Керни гарцевала под огнем орудий.

Говорят, что одиннадцать раз тайно пробиралась через фронт как секретный агент северян.

Курьезнейшим эпизодом всей этой войны был случай, когда Эмма Эдмонс в Виргинии замаскировалась под негра. Неизбежным результатом этой маскировки было то, что ее отправили на ночь в негритянские кварталы Йорктауна и в числе других негров гнали работать на укреплениях.

В другом эпизоде она фигурировала в качестве часового, в третьем она даже украла винтовку у конфедерата. Бесправие негров на Юге говорило против маскировки "под негра", и Эмма, учтя свой неудачный опыт, в дальнейшем выдавала себя за ирландку, торгующую вразнос яблоками.

Полина Кашмэн — "Белл Бойд" камберлендской армии — странствовала в своей зоне, которую мародеры, дезертиры, перебежчики и участники недисциплинированных партизанских отрядов делали далеко не безопасной. Она попала в плен, и генерал Брэкстон Юрэгг, сам пользовавшийся услугами многочисленных шпионов, приказал расстрелять ее. Поданная ею просьба о помиловании не была переслана президенту Дэвису в Ричмонд. Спасла ее «апелляция» совсем иного рода. Федералистский генерал Розенкранс наступал так стремительно, нанося поражения войскам Юрэгга, что никто из южан не рискнул замедлить свое отступление, чтобы расстрелять Полину Кашмэн; с другой стороны, не было ни времени, ни лишних транспортных средств, чтобы увезти ее с собой.

Так, находясь буквально на волосок от смерти, она была спасена стремительным наступлением армии, которой она столь бесстрашно служила.

Элизабет Ван-Лью была в числе тех федералистов Ричмонда, чья настойчивость привела к злосчастному "рейду Дель-грена".

Действуя на основании донесений, полученных от нее, отца и сына Филиппсов и других федералистских шпионов, работающих в Ричмонде, командование федеральных армий отправило генерала Хью Джадсона Килпатрика, более известного под именем Киля, вместе со столь же неустрашимым молодым Ультриком Дальгреном, в кавалерийский рейд. Они приблизились к Ричмонду на расстояние пяти миль, и рейд этот не удался только из-за предательства проводника-негра, сбившего отряд «янки» с пути.

Дальгрен, сын видного федерального адмирала, был уже полковником, когда ему еще не было 22 лет, и остался на действительной военной службе даже после произведенной ему ампутации правой ноги ниже колена.

Во время упомянутого рейда он во главе сотни кавалеристов отделился от главных сил и был убит вражеским патрулем.

Считая себя виновниками происшедшего, ричмондские шпионы приняли близко к сердцу это трагическое событие и решили не допустить, чтобы труп Дальгрена затерялся среди 10 000 могил на Оквудском кладбище. Учитвывая злобу и страх, которое, вызывало у южан одно только имя Дальгрена, шпионы полагали, что южане намерены оставить в безвестности могилу кавалерийского полковника. Они вырыли труп Дальгрена из могилы, которую им указал некий негр; опознать тело полковника было нетрудно по отсутствию ноги. Убедившись в том, что перед ними действительно труп Дальгрена, они вторично похоронили его, но уже в другом месте и в металлическом гробу.

Вопреки предположению шпионов, вожди южан хотели оказать услугу адмиралу Далырену и начали разыскивать труп его сына, но до конца войны так и не смогли его обнаружить. Между тем Элизабет Ван-Лью через своих агентов доставила адмиралу локон с головы молодого полковника.

В феврале 1865 года, недель за шесть до заключения мира, один из секретных агентов федералистов привел с собой в Ричмонд, в качестве своего помощника по добыванию информации, англичанина, выдававшего себя за поляка. Годом раньше северяне извлекли много пользы из шпионской поездки в южные штаты профессионального солдата, который, сражаясь в рядах федералистов, был ранен под Гиттесбергом. Это был Ян Собесский, эмигрировавший из

Польши правнук Яна III, польского короля. С 4000 долларов, выданных ему федеральными властями, Собесский, именовавший себя графом Калесским, поехал в Мобил; он двинулся дальше на север, по пути осматривая лагеря, крепости южан.

Он имел беседу с президентом Дэвисом, вице-президентом Стивенсом и другими представителями правительства и даже был приглашен на фронт, к генералу Ли. Когда Собесский через один из портов Мексиканского залива и Гавану вернулся в Вашингтон, у него в кармане оставалось только 332 доллара, а в оправдание затрат он привез ценную информацию.

Очевидно, северяне задумали повторить этот удачный опыт с человеком, говорившим, что он прибыл из Англии, и назвавшим себя поляком. Однако он немедленно но прибытии в Ричмонд выдал южанам своего проводника, федералиста Бабкока и приверженца Севера, называвшего себя Уайтом, с которым он должен был поселиться в одной квартире, а также всех лиц, оказавших ему и Бабкоку помощь в пути.

Когда мисс Ван-Лью узнала об этих арестах, ее охватил страх. Поляк, однако, слишком торопился завоевать своим предательством расположение южан и потому прозевал возможность разоблачить ее и других секретных работников.

Убедившись, что падение Ричмонда — вопрос дней, Ван-Лью просила Бена Бутлера, с которым она поддерживала переписку, прислать ей в Ричмонд федеральный флаг. И через фронт южан ей тайно переправили большой флаг, пополнивший собой коллекцию разнообразных предметов, спрятанных в ее доме. Когда в Ричмонде произошел взрыв пороховых складов и военная эвакуация города была закончена, буйная толпа с факелами ринулась к особняку Ван-Лыо, готовая осуществить непрекращавшиеся в течение четырех лет угрозы.

Элизабет Ван-Лью не растерялась, смело вышла навстречу толпе и, глядя в лицо своим разъяренным соседям, сказала: — Я вас знаю, Том… и вас, Билли… и вас… Генерал Грант будет здесь через час, и если вы причините хоть малейший вред этому дому или кому-нибудь из проживающих в нем, то ваши собственные дома запылают еще до обеда!

Это вразумило толпу, и последняя опасность насилия отпала. Вскоре передовой отряд наступающей армии, в запыленных синих мундирах, ворвался в столицу южан. Еще до его появления Элизабет Ван-Лью, еле мирившаяся с необходимостью хранить в глубокой тайне свою верность Северу, первая подняла над своим домом федеральный флаг, который олицетворял сдачу Ричмонда.

Последующие годы были для Элизабет Ван-Лью мрачными и безотрадными. Президент Грант назначил ее почтмейстером Ричмонда; на службе ее вынуждены были терпеть, но общество подвергло Ван-Лью остракизму (гонению), не смягчившемуся до самой ее смерти.

Элизабет Ван-Лью не получила ни одного доллара за услуги, оказанные ею армии федералистов; и ей не возместили ни цента тех денег, которые она так щедро израсходовала из собственных средств для дела Соединенных Штатов. Мало того, после ухода президента Гранта со своего поста, она была понижена в должности. Ее сделали мелким чиновником министерства почт, а потом лишили и этого скудного заработка.

Доживая свои последние годы в пищите, она существовала на пенсию, назначенную ей друзьями и родственниками полковника Поля Ривера, которому она когда-то помогла бежать из вражеского плена и предоставила убежище. И за нею преданно ухаживали верные ей стареющие негры, знамя освобождения которых она первая подняла в Ричмонде.

(Роуан Р. Очерки секретной службы М.,1946).

 

ШПИОНЫ СТРАНЫ ВОСХОДЯЩЕГО СОЛНЦА

С. беспримерным рвением и быстротой навели японцы западный лоск на свою азиатскую цивилизацию; но ни в чем они не проявили столько рвения и способностей подражания, как в организации системы политической полиции и военной секретной службы.

Разведывательные отделы армии и флота образовались задолго до тайной полиции.

В сентябре 1904 года русская охранка арестовала двух японцев, служивших в коммерческих предприятиях Петербурга.

Они много лет проживали в России, и оба оказались офицерами японского флота. Они глубоко вошли в жизнь русского общества, завязали много знакомств и связей в торговых кругах, а через их посредничество вступили в контакт и с личным составом русского флота.

Один из них, чтобы укрепить свое положение решил жениться на русской и даже, приняв православие, добросовестно выполнял все религиозные обряды.

В 1904 году, всего за несколько недель до начала войны между Россией и Японией, агент русской охранки Манасевич-Мануйлов сумел раздобыть экземпляр шифра, которым пользовалось японское посольство в Гааге.

Японские шифры особенно сложны и трудны из-за сложности языка, который большинству европейцев сам кажется каким-то шифром. Благодаря этому шифру русские получили возможность читать всю дипломатическую корреспонденцию враждебной страны в период быстро нараставших осложнений.

Японцы, однако, в конце концов заподозрили неладное и перешли на другой, еще более трудный шифр.

Опытный чиновник иностранного отдела русской политической полиции генерал Гартинг был командирован в Маньчжурию непосредственно для организации контршпионажа во время военных дел. Его щедро снабдили деньгами. И хотя ему удалось изловить нескольких японских шпионов, превосходство японского шпионажа на Дальнем Востоке осталось непоколебимым до конца войны. В области контршпионажа Россия тоже явно отставала.

Агенты охранки шныряли вокруг каждого японского дипломата или чиновника в Европе; но в военной зоне — от Порт-Артура до сибирской границы — хозяйничали разведчики.

Осенью 1904 года русский солдат, переодевшийся китайцем, был обнаружен вблизи японского лагеря и предан суду по обвинению в шпионаже. Он не оправдывался. Военный суд приговорил его к смерти. Но его мужество, достойное поведение и явная преданность родине произвели глубокое впечатление на всех допрашивавших его офицеров. После того, как приговор был приведен в исполнение, японская разведка отправила в ставку русского главнокомандующего генерала Куропаткина полный отчет о процессе.

В нем откровенно восхвалялись мужество и патриотизм солдата-шпиона. Спустя много месяцев царское правительство опубликовало это хвалебный некролог.

Для успешного ведения шпионажа японцы часто нанимались официантами на кораблях, поварами, лакеями, носильщиками, коридорными в гостиницах, поденщиками или домашней прислугой; это помогало им надежнее маскироваться.

Задолго до войны Порт-Артур кишел японскими шпионами, выдававшими себя за китайцев или маньчжур. По утверждению китайцев, каждый десятый или двенадцатый кули был японцем. Китайская прислуга некоторых полков порт-артурского гарнизона — 1-го Томского, 25-го и 26-го Сибирских стрелковых полков — была завербована японцами. Японскими агентами были и носильщики Ляотяшаньской железной дороги. Всего охотнее японцы — в том числе и крупные офицеры — поступали на тяжелую работу по строительству русских укреплений.

Расположение электросиловых станций и главных линий передачи, «скрытое» расположение прожекторов между укрепленными высотами, расположение минных полей, преграждающих доступ в порт, — все это становилось известным японскому командованию через агентов разведки.

В первые месяцы 1904 года русские задержали двух человек в монгольской одежде, которые оказались японскими офицерами… Они пробирались в Маньчжурию, где намеревались повредить важную телеграфную линию, а также взорвать железнодорожное полотно и причинить возможно больший ущерб расположенным поблизости ремонтным мастерским.

Военный суд приговорил обоих шпионов к лишению воинского звания и к смертной казни через повешение; повешение было заменено расстрелом по приказу генерала Куропаткина, который принял во внимание высокие звания осужденных.

В дальнейшем руководители японского шпионажа посылали с опасными поручениями китайцев, и это оказалось выгодным по многим причинам, в первую очередь потому, что китайцы, как коренные местные жители, вызывали меньше подозрений.

Организация японского военного шпионажа носила печать систематичности, характерной для японской политики в течение долгого времени. Вдоль всего фронта были созданы бюро, руководимые офицерами разведки, контролировавшими всю службу на отведенных им участках. Они выплачивали жалованье, получали и отбирали сообщения и подводили для вышестоящих инстанций итог всему тому, что узнавали.

В русском тылу эти бюро располагали своей агентурой, разумеется, китайской, которая вела работу в городах, на железных дорогах и во всех местах сосредоточения армии Куропаткина.

Каждый шпион, со своей стороны, работал еще с двумя-тремя лицами, в обязанности которых входила доставка японцам собранных им сведений. Эта шпионская организация казалась неуклюжей, но на практике она действовала быстрее какой бы то ни было другой из числа созданных в тылу противника. Глубина русского фронта никогда не превышала 60 верст. И шпион, используя трех гонцов, мог получать срочные запросы и отвечать на них в течение трех-четырех суток, почти непрерывно посылая информацию.

Китайцы, доставлявшие эти опасные сведения, были разносчиками или кули из беднейшего слоя городского населения. За доставку сообщения им платили всего пять рублей, и они были весьма довольны этой платой, не сознавая, какому страшному риску они себя подвергают.

Японцы создали и другой вид шпионажа: группы в три-четыре человека, действовавшие из центральной базы. Каждой такой группе давалось вполне определенное задание — разведать какую-нибудь оборонительную позицию или дислокацию армейского корпуса, а также проследить за движением войск на ограниченном участке фронта. О предстоящей внезапной атаке кавалерийского корпуса Мищенко, предпринятой на Инкоу и железнодорожные коммуникации японцев, ставка фельдмаршала Оямы знала за несколько дней до того, как этот план был сообщен частям, которым было поручено его осуществить.

Эти шпионские группы щедро снабжались средствами, ибо каждая такая группа должна была иметь свой особый центр. Для этой цели обычно избиралась какая-нибудь лавчонка, например булочная, посещаемая всякого рода публикой, в том числе солдатами и офицерами, из разговоров которых можно было почерпнуть немало полезного, и где можно было задавать незначительные вопросы, не возбуждая подозрения. Такого рода шпионажем обычно занимался лишь старший агент группы; прочие же агенты исполняли обязанности конторщиков, официантов, а вне лавки попрошайничали или занимались торговлей вразнос.

Русский же конторщик, работавший на генерала Гартинга и ежемесячно расходовавший небольшое состояние, тоже начал добиваться кое-каких результатов. Главное затруднение заключалось в передаче сведений. Пришлось прибегнуть к новым уловкам и хитростям; наиболее остроумная из них состояла в — том, что шифрованное сообщение вплетали в косу китайского гонца.

Венесуэльский авантюрист Рафаэль де Ногалес одно время был агентом японской разведки и за конспирировался в Порт-Артуре вместе со старым китайцем, которого он называл Вау-Лин. У этого шпиона было несколько полых золотых зубов.

"Каждую ночь, — вспоминает Ногалес, — Лин вычерчивал при свече на грязном полу нашей комнаты план линии окопов, которые он наблюдал в течение дня. После этого он заносил с помощью лупы наши заметки и рисунки на крохотный кусочек чрезвычайно тонкой бумаги, толщиной приблизительно в одну треть папиросной. После прочтения и одобрения мною записанного, Лин сворачивал бумажку, вынимал изо рта один из трех или четырех своих золотых зубов, клал туда шарик, заклеивал зуб кусочком воска и вставлял его на место".

Эти зубные хранилища хитроумного китайца иногда бывали битком набиты; в конце концов, их все же обнаружили.

Это научило японских шпионов не передавать очень важных сведений в письменной форме. Шпиону предлагалось заучить донесение наизусть и передать его на словах только японскому офицеру, заведующему бюро, в котором он служил. Шпион, изображавший из себя кули или разносчика, если он не имел при себе никаких письменных сообщений, был достаточно осторожен, обладал искусством теряться в китайской толпе. Вечно снующий с места на место, он «проваливался» лишь в редких случаях.

Излюбленной уловкой таких «разносчиков» было следующее. Замаскировавшийся шпион носил в своей корзине товары разного цвета — черного, коричневого, красного, серого или белого; цвета эти условно обозначали те или иные войсковые соединения.

Определенный вид товара мог соответствовать тому или иному виду оружия. Так, трубочный табак мог обозначать тяжелые батареи, папиросы — полевые пушки. Чтобы запутать дело, разносчик торговал, например, трубками или мундштуками. На этих предметах незаметно наносились надписи китайскими буквами.

Взятые отдельно, эти надписи не имели никакого смысла, по, будучи расположены в известном порядке, они заключали в себе обстоятельные донесения.

По словам де-Ногалеса, на японскую службу его завербовал "исполняющий должность министра Корейской империи" авантюрист по фамилии Эванс; он послал его в Порт-Артур продавать вразнос по дешевке швейцарские часы. Очевидно, этот корейский «советник» и являлся ответственным главой японского шпионажа в Корее, Порт — Артуре и на Ляодунском полуострове перед началом русско-японской войны.

(Роуан Р. Очерки секретной службы. М., 1946).

 

МАТА ХАРИ

Маргарита-Гертруда Маклеод, уроженка Зелле, своей сценической карьерой и псевдонимом "Мата Хари" ("Глаз Уфа") обязана была Востоку, и ее известность как шпионки первой мировой войны явилась в сущности продолжением ее сценической репутации "яванской храмовой танцовщицы". Как интересной женщине, ей посвящены целые тома романтического вздора, в котором трудно отделить правду от вымысла.

Знаменитость европейского полусвета, она никогда не была ни крупным шпионом, ни деятельным работником германской разведки. Перед французским военным судом, о котором тогда было известно, что приговоры в нем составляются заранее и выносятся впоследствии по заготовленному тексту, Мата Хари энергично защищалась, доказывая, что она вовсе не была активной шпионкой, а лишь хорошо оплачиваемой содержанкой нескольких германских чиновников.

Мы увидим, что некоторые из этих господ оплачивали часы, проведенные с нею, из фондов разведки. Когда это преступление было раскрыто, те же господа спокойно предали ее в руки французских властей.

Она родилась в Леувардене, в Голландии, 7 августа 1876 года, стало быть, ей было за сорок, когда контршпионы Парижа убедились в том, что она является угрозой для республики. Родители ее были почтенные голландцы, Адам Зелле и Антье ван-дер-Мёлен. В годы своих сценических успехов она выдавала себя за уроженку Явы, за дочь европейца и яванки; в то же время она утверждала, что училась танцам в одном из храмов Малабара.

Ее знание Явы явилось результатом основательного изучения острова, ибо в марте 1895 года она вышла замуж за капитана голландских колониальных войск, который вскоре после свадьбы уехал из Голландии на Яву, куда взял с собой жену. Его звали Маклеод, он был по происхождению шотландец, человек надменный и грубый, вдобавок пьяница. Редко бывая трезвым, он колотил свою жену и таскал ее за волосы. В 1901 году она вернулась, наконец, в Амстердам с дочерью Марией-Луизой и невыносимым супругом. В Демаранге у нее родился и сын Норман, в младенчестве отравленный туземным слугой, желавшим отомстить Маклеоду.

По слухам, Мата Хари будто бы собственноручно умертвила убийцу, но вряд ли она могла сделать это на Яве. Решительный характер развился у нее позднее.

Муж тиранил ее, изменял ей, и она, чтобы забыться, читала эротическую литературу и ходила смотреть ритуальные танцы яванских танцовщиц, которым и сама начала подражать. Она так хорошо изучила это искусство, что когда выступила на сцене, то сумела убедить парижан — даже людей, знакомых с Востоком — что она с детства была храмовой танцовщицей и священной проституткой Шивы. Шива — одно из трех главных божеств индусов, олицетворение разрушительной силы природы. При храмах, посвященных божеству, жили женщины, исполнявшие ритуальные танцы и занимавшиеся «храмовой» проституцией, доходы от которой поступали в пользу храма.

Между 1901 и 1905 годами она превратилась из голландки в яванку, из Маргариты Зелле в уроженку Явы, артистку Мата Хари. Ее характер определился и воля окрепла.

Она несколько раз пыталась развестись с Маклеодом. В августе 1902 года этот «герой» еще раз отколотил ее и бросил, забрав с собой шестилетнюю Марию-Луизу. Едва ли не в первый раз проявив свой характер и энергию, она добилась от суда решения, в силу которого Маклеод обязан был вернуть ей ребенка и содержать их обеих. Он ответил на это грязной клеветой. Ее тетка, к которой она обратилась за помощью, поверила Маклеоду, а ее выгнала вон. Ей пытался помочь отец, но он побаивался Маклеода, его положения в обществе и армейского престижа. В конце концов, она собственными силами, вопреки всему тому, что о ней рассказывали, сумела вырваться из деревенской глуши Голландии и уехала в Париж искать счастья на артистическом поприще. Ей было тогда 29 лет, и она почти молниеносно добилась успеха и известности.

Богатое воображение, отчаянная решимость и желание блистать (об этом свидетельствуют избранный ею псевдоним и басни о ее рождении и романтическом воспитании, которые она сама всячески пыталась распространять) — вот что было истинной причиной столь поразительной метаморфозы. Она стала куртизанкой, что при избранной ею профессии считалось чуть ли не обязательным.

Надо думать, что Маклеод основательно подготовил ее к этому шагу.

В легендах о Мата Хари он изображался как молодой шотландец, офицер британской армии в Индии, который женился на ней и лелеял до самой своей внезапной смерти, после чего она отправилась в Париж исполнять экзотические танцы. Это была выдумка.

"Гонорары" она получала огромные. И хотя после 1914 года Мари Хари скопила, занимаясь шпионажем, свыше 100 000 марок, она пленяла мучжчин до конца своих дней и не бросала своей первоначальной профессии.

Берлин встретил ее не менее гостеприимно, чем Париж, хотя блокада сильно отразилась на германской столице. В день объявления войны французские агенты видели Мата Хари, разъезжающую в компании начальника полиции фон-Ягова, который, впрочем, давно был с ней дружен. Теперь она получила предложение поступить на службу в германскую разведку. Она обладала многими данными, чтобы сделаться ценной шпионкой, но был у нее и большой дефект она была слишком заметна, слишком бросалась в глаза. И если бы немцы хорошенько подумали, они тогда же поняли бы, что такой шпион не сможет безнаказанно действовать в течение всей войны.

Если бы, как утверждали французы, «Н-21» было условным обозначением немецкой шпионки Мата Хари до августа 1914 года, то чем объяснить ее странное поведение в первые месяцы войны?

Ибо почти на протяжении целого года эта «Н-21» — умная и щедро оплачиваемая шпионка — находилась вдали от театра военных действий и полевой секретной службы. Почему? Неужели только для того, чтобы заставить союзников ломать себе голову над вопросом: когда же она начнет шпионить по-настоящему? В профессиональном шпионаже так не бывает.

Когда она, наконец, вернулась во Францию в 1915 году, то за несколько дней до этого итальянская разведка телеграфировала в Париж "Просматривая список пассажиров японского пароходства, в Неаполе, мы обнаружили Мата Хари, знаменитую индусскую танцовщицу, собиравшуюся выступить якобы в ритуальных индусских танцах в обнаженном виде. Она, кажется, отказалась от притязаний на индусское происхождение и сделалась берлинкой. По-немецки она говорит с легким восточным акцентом".

Копии этой телеграммы были разосланы во все страны Антанты, как предупреждение об опасной шпионке. Французская контрразведка организовала слежку. Парижская «Сюр-тэ-Женераль» (охранка) также взяла танцовщицу на подозрение. Полицейская префектура, в которой Мата Хари выдала себя за уроженку Бельгии, сделала на ее бумагах пометку: «Следить». Несмотря на все это, Мата Хари, кажется, умудрилась танцевать даже в скудно освещенном театре военной секретной службы. В конце концов, ее обвинили во многих серьезнейших нарушениях военных законов Франции.

До 1916 года французская контрразведка была сбита с толку демонстративным поведением этой шпионки. Эта актриса никогда не конспирировалась, ничего не боялась и ничего не скрывала.

Тем труднее было фрацузским властям узнать, каким путем она передавала их военные секреты, факт похищения которых им никак не удавалось доказать. У танцовщицы было много приятелей в, дипломатическом мире, в том числе шведский, датский и испанский атташе. Дипломатическая почта нейтральных стран не просматривалась цензурой, было совершенно очевидно, что письма, отправленные Мата Хари за границу, не проходят цензуры.

Дипломатическая почта, по обычаю и международным правилам, была неприкосновенной. Убедившись, что Мата Хари совратила нейтральных атгаше, французы решили не останавливаться перед вскрытием мешков с дипломатической почтой. В шведской и нидерландской дипломатической почте нашли серьезнейшие улики для будущего процесса. И все же Мата Хари не была арестована: кое-кто говорил, будто она писала особой тайнописью, оставшейся нерасшифрованной. Доказательств, настолько веских, чтобы они удовлетворили гражданский суд или военный, не нашлось, и так как она находилась в коротких отношениях с такими лицами, как герцог Брауншвейгский, германский кронпринц, голландский премьер ван-ден-Линден и т. п., то важно было найти неопровержимо убедительные улики.

Наконец, было установлено, что она хлопочет о пропуске в Виттель под тем предлогом, что там находится ее бывший любовник, капитан Маров, потерявший зрение на войне и нуждающийся в ее уходе. Ее привязанность к этому злополучному русскому офицеру не возбудила бы подозрений, но близ Виттеля незадолго перед тем был оборудован новый аэродром, а французы перехватили адресованную германским шпионам шифрованную инструкцию о необходимости получить данные об этом аэродроме.

Надеясь, что теперь Мара Хари окончательно разоблачит себя, французские контрразведчики позаботились, чтобы пропуск ей был выдан. Но она повела себя в Виттеле чрезвычайно осторожно.

Французские власти были вне себя: они чувствовали угрозу, но не могли поймать шпионку с поличным. Тогда возник вопрос: не выслать ли ее? И это было сделано. После того, как ей объявили о высылке, она повела себя, как мелкий шпион-наемник; стала клясться, что никогда не работала на немцев, и заявила о своей готовности поступить на службу во французскую разведку.

Она даже стала хвастать своим влиянием на многих высокопоставленных лиц Германии и вызвалась отправиться туда и добыть сведения нужные французскому генеральному штабу.

Начальник одного из отделов французской контрразведки капитан Жорж Ладук не был удивлен ее бесстыдством, и сделал вид, что верит ей.

Так как она объявила, что генерал-губернатор Бельгии фон-Биссинг с первого же ее взгляда падет к ее ногам, то ей предложили отправиться в Брюссель и выведать все, что удастся; ей сообщили фамилии шести агентов в Бельгии, с которыми она могла немедленно войти в контакт, все они в Париже числились сомнительными агентами благодаря хроническим преувеличиваниям, которые они допускали в своих рапортах. После прибытия Мата Хари в Брюссель один их этих шести бельгийцев был арестован немцами и расстрелян; это как будто свидетельствовало против танцовщицы.

Казнь агента озадачила французов. Они не получали от него ничего ценного и полагали, что все его донесения пишутся под немецкую диктовку. И если немцы осудили его за шпионаж, — стало быть, он двойной шпион, сообщающий верные сведения их противникам. Через некоторое время это подтвердили англичане, сообщившие, что один из их шпионов был загадочным образом выдан немцам какой-то женщиной.

Стали даже известны приметы этой женщины, но ей все же удалось ускользнуть.

Мата Хари вскоре наскучило прикидываться шпионкой союзников, и она через Голландию и Англию направилась в Испанию.

Если она знала, что английский агент погиб по ее доносу, то решение отправиться в английский порт было с ее стороны либо чудовищной глупостью, либо актом необычайного мужества. Ей дали высадиться и проследовать в Лондон, поскольку, видимо, была уверенность в том, что ее допросят в Скотланд-ярде. И здесь, побив рекорд наглости, проявленный ею в разговоре с Ладу, Мата Хари призналась Базилю Томпсону в том, что она немецкая шпионка, но прибыла в Англию шпионить не в пользу Германии, а в пользу Франции. Начальник уголовно-следственного отдела, рыцарски замаскировав свой скептицизм, посоветовал ей не совать нос куда не следует и разрешил ей отъезд в Германию. Она поблагодарила его за добрый совет, но в Мадриде она оказалась в дружеских отношениях с капитаном фон-Калле, германским морским атташе и с военным атташе фон-Кроном.

Немцы сократили расходы на секретную службу и даже такие центры германской разведки, как антверпенский и бернский, почувствовали это. По всей линии был отдан приказ об экономии.

Ослепительная Мата Хари, безнадежно скомпрометированная и всеми подозреваемая, была непомерной роскошью, существование которой германская разведка не могла разрешить фон Калле. Ему послали радиограмму с требованием направить «Н-21» во Францию, Телеграмма была составлена по коду, уже известному французам.

Фон Калле передал ей приказ, объявив для приманки, что она получит 15000 песет за свою работу в Испании от дружественного ей лица в одной нейтральной миссии. Мата Хари вернулась во Францию, в Париж, где немедленно направилась в отель Плаза-Атенэ на авеню Монтень. На следующий день она была арестована.

После предварительного допроса она была препровождена в Сен-Лазарскую тюрьму и посажена в камеру, ранее занятую мадам Кайо, застрелившей известного редактора.

24 и 25 июля Мата Хари предстала перед военным судом.

Председателем суда был полковник Санпру — полицейский офицер, командовавший республиканской гвардией. Он высказал убеждение в fee виновности. Майор Массар и лейтенант Морне также не питали сомнений на этот счет.

Единственным человеком, думавшим об оправдании, был ее адвокат Клюне. Будучи защитником по назначению, он стал ее преданным другом и, говорят, великолепно вел это безнадежное дело.

Председатель Санпру начал с обвинения Мата Хари в близких отношениях с начальником берлинской полиции и особенно напирал на 30 000 марок, которые она получила от фон-Ягова вскоре после начала войны. Мата Хари утверждала, что это был дар поклонника, а не плата за секретные услуги.

— Он был моим любовником, — оправдывалась Мата Хари.

— Это мы знаем, — возражали судьи. — Но и в таком случае сумма слитком велика для простого подарка.

— Не для меня! — возразила она. Председатель суда переменил тактику.

— Из Берлина вы прибыли в Париж через Голландию, Бельгию и Англию. Что вы собирались делать в Париже?

— Я хотела последить за перевозкой моих вещей с дачи в Нейн.

— Ну, а зачем было ездить в Виттель?

Хотя в полицейских донесениях указывалось, что она самоотверженно и любовно ухаживала за потерявшим зрение капитаном Мировым, тем не менее она там сумела свести знакомство со многими офицерами-летчиками.

— Штатские мужчины меня нисколько не интересовали, — следовал ответ. — Мой муж был капитан. В моих глазах офицер высшее существо, человек, всегда готовый пойти на любую опасность. Если я любила, то всегда только военных, из какой бы страны они ни были.

Когда ей напомнили о предложении сделаться шпионкой в пользу Франции, она слегка заколебалась, но затем сказала, что ей нужны были деньги, так как она хотела начать новую жизнь.

Получала ли она гонорары как знаменитая кокотка или жалованье как выскоценимая шпионка — в обоих случаях деньги ей посылались на имя «Н-21». Этот номер значился в перехваченном французами списке германских шпионов!

Показания свидетелей носили драматический и одновременно трогательный характер. Мата Хари позволили слушать все, что приводило в своих доводах обвинение. В ее пользу оказывали сильнейшее давление на суд влиятельные частные лица; но Франция в то время еще была под впечатлением агитации пораженцев и волнений на фронте. Поэтому считалось необходимым не церемониться со шпионками. В иной обстановке Мата Хара отделалась бы тюремным заключением.

Президент Пуанкаре отказался помиловать ее или смягчить вынесенный приговор. В Гааге премьер-министр ван-ден-Линден безуспешно умолял королеву подписать обращение в ее пользу.

Утром 15 октября Мата Хари, как обычно, поднялась с постели и оделась. Тюрменый врач подал ей рюмку коньяку. В последнюю минуту она отказалась надеть повязку на глаза. Раздался залп двенадцати винтовок, и все было кончено.

Прошло около восьми лет после казни Мата Хари. Летом 1925 года два французских писателя Марсель Надан и Андре Фаж опубликовали статью (в "Пти журналь" от 16 июля 1925 г.), в которой впервые открыто высказывалось сомнение в виновности танцовщицы. Полные отчеты о ее процессе хранились в тайне. В 1922 году майор Массар в "Парижских!) шпионках" на основании документальных данных пришел к выводу о полной виновности Мата Хари.

Но для беспристрастных людей, даже во Франции, этот вопрос все же остался открытым.

Жорж дю-Парк рассказывает в своих воспоминаниях, что Мата Хари просила его записать ее мемуары. Познакомился он с ней в бытность свою парижским журналистом, и знакомство это длилось не один год, он навестил ее и в тюремной камере на правах старинного друга, а не чиновника Второго бюро генерального штаба французской разведки, каким он в ту пору стал. Частными литературными делами он уже не имел права заниматься, но когда он доложил о желании осужденной "рассказать все", его начальник граф деЛеден заявил, что все его записи будут переданы Второму бюро, если что-нибудь из сообщенного танцовщицей представит интерес для контрразведки.

Дю-Парк сообщает, что Мата Хари в течение трех часов диктовала ему свои «откровения», явившиеся "обвинительным актом против многих высокопоставленных чинов как английской, так и французской армии".

Впоследствии эти воспоминания были погребены в хорошо охраняемых архивах секретной службы в Париже. Сам дю-Парк обязан был хранить тайну в силу данной клятвы и особенно ввиду своей связи с разведкой..

Между тем в деле Мата Хари французская военная машина показала всю свою предубежденность и склонность к крючкотворству. Во время процесса танцовщицы французская секретная служба провокационно объявила, что некий член кабинета министров, подписавшийся "М…и", отправил немало писем знаменитой куртизанке.

Генералу Нивелю и его коллегам нужно было оправдаться перед общественным мнением в провале наступления в Шампании и в других своих бездарных действиях. Козлом отпущения, по-видимому, сознательно, был избран Луи Мальви, тогдашний министр внутренних дел, хорошо знакомый с секретной службой, расследованием и надзором, осуществлявшимися гражданским бюро политической полиции.

Вполне возможно, что какой-нибудь из агентов Мальви столкнулся с генералом, связь которого с поставками на армию носила скорее политический, чем патриотический характер. И в виде возмездия французская секретная служба не только допустила, но и поощрила распространение слуха: Мальви — тот самый министр, который предавал Францию немцам при посредстве шпионки-куртизанки!.. Мальви — единственный "М…и" во французском кабинете!

Дело кончилось тем, что министра внутренних дел предали суду. Среди свидетелей, выступивших по этому делу, были четыре бывших премьера Франции. Каждый удостоверял, что Мальви — честный и преданный слуга Республики.

Военные все же требовали его осуждения. Франция воевала, армия главенствовала во всем, поэтому последнее слово в деле Мальви также принадлежало военным.

Сенат приговорил его к семилетней высылке за пределы Франции. Если учесть обстановку, то можно утверждать, что Мальви должен был считать себя счастливым, поскольку ему удалось избежать смертного приговора или ссылки в Кайенну. Но когда раны, нанесенные войной, начал затягиваться, «измена» Мальви была забыта, а его самого амнистировали. Премьер Эдуард Эррио возвратил его к общественной жизни и даже предоставил ему место в своем кабинете.

Наступил день, когда Мальви должен был предстать перед палатой депутатов для реабилитации. Когда он поднялся и заговорил, голоса оппозиции оборвали и заглушили его: "Мата Хари! — с издевкой вопили оппозиционеры. — Мата Хари!.. Мата Хари!". Мальви пытался говорить, но ему не дали сказан" ни слова.

Здоровье его было подорвано годами испытаний, и он рухнул на пол без чувств. Его унесли и привели в чувство. А тем временем вопли политиканов, травивших его, сменились презрительным хихиканьем. Эррио уверил Мальви в своем неизменном к нему доверии. Но Мальви был нравственно разбит и подал в отставку.

Прошло еще несколько лет, и произошло событие, еще раз ярко осветившее все мелкое лицемерие французской военной клики. В деле Мальви-Мата Хари появилась еще одна пленительная женщина, не танцовщица, не куртизанка и не шпионка, а умная и талантливая журналистка. Она добыла запоздалое признание у одного из тех самых людей, которые погубили министра внутренних дел Мальви.

На этот раз сознался настоящий "М…и" — генерал Мессими, бывший военным министром в начале войны 1914 года. Мессими — пожилой жуир и претенциозный невежда, которого первая битва на Марне сбросила с министерского поста. Этот Мессими являлся близким другом Мата Хари. Несомненно, он и был назван и «разоблачен» в воспоминаниях, которые Мата Хари диктовала дю-Парку.

Так генерал Мессими, в конце концов, реабилитировал

Малыш, признавшись ловкой журналистке, что он был членом кабинета, писавшим глупые и компрометирующие письма шпионке-куртизанке.

Но Мессими принадлежал к той самой военной клике, которая затравила Мальви, никто не отправил его ни в ссылку, ни тем более на венсениский полигон.

(Роуан Р. Очерки секретной службы. М.,1946).

 

СИДНЕЙ РЕЙЛИ В РОССИИ

Человек, прибывший из Петрограда и введеннный в кабинет Локкарта капитаном Кроми, был опытным секретным агентом Георгием Релинским, родившемся в России, а теперь — английским подданным, многим известным под именем Сиднея Рейли. Он родился в 1874 году вблизи Одессы, незаконный сын матери-польки и некоего доктора Розенблюма, который бросил мать с ребенком, после чего очень скоро она вышла замуж за русского полковника.

Учение сын бросил и начал вести авантюрную жизнь, в поисках опасностей, выгоды и славы.

Уже в 1897 году мы видим его агентом британской разведки, куда он причалил после немалых приключений и путешествий.

Его послали в Россию. Он женился на богатой вдове, видимо, ускорив с ее помощью смерть мужа; в 1899 году у него был короткий роман с автором «Овода» Э.Л.Войнич, после чего он перешел на постоянную работу в Интеллидженс сервис. В это время он переменил фамилию и, благодаря прекрасному знанию иностранных языков, мог выдавать себя за прирожденного британца, во Франции сходить за француза, а в Германии — за немца.

Вплоть до войны 1914 года он, в основном, жил в России, был со многими знаком, бывал повсюду и водил дружбу с известным журналистом и редактором "Вечернего времени", владельцем крупного издательства в Петербурге.

Он был активен в банковских сферах, знал крупных петербургских дельцов, знаменитого международного миллионера, ворочавшего всеевропейским вооружением, грека по рождению, сэра Базиля Захарова, строившего военные корабли и продававшего их и Англии, и Германии одновременно.

Рейли также имел близкое касательство к петербургской фирме Мендроховича и Лубенского, которая занималась главным образом, экспортом и импортом оружия. В 1911 году Мендрохович расстался с польским графом Лубенским и взял себе другого компаньона, известного в петербургских кругах директора одной из железных дорог России, человека с большими связями, Э.П.Шубергского.

Фирма Мандро также закупала всякое военно-морское снаряжение для России, и Рейли несколько раз перед Первой мировой войной побывал в США, где при закупках получал большую комиссию.

Последнюю, самую крупную он, однако, получить не успел из-за Февральской революции.

Позже, уже в 1923 году он подал на своих американских контрагентов в суд. Но дело проиграл.

Рейли разводов не признавал, но был женат три раза.

Последним браком Рейли женился в 1916 году на испанке Пепите Бобадилья.

В это время он жил в Германии, ездил в США, Париж, Прагу. Паспортов у него было достаточно для всех стран, воюющих и нейтральных. Затем в 1918 году английское правительство послало его снова в Россию, здесь он должен был поступить в распоряжение некоего Эрнеста Бойса, установить контакты с капитаном Кроми, а также с главой французской секретной службы Вертемом и корреспондентом «Фигаро» Рене Маршаном; эти два последних были ему представлены Американским консулом в Москве, французским полковником Гренаром.

Рейли, судя по фотографиям, был высокого роста, черноволос, черноглаз. Слегка тяжеловат, с крупными чертами самоуверенного, несколько надменного лица. Он не ограничился Вертемом и Кроми, но немедленно начал устанавливать самостоятельные связи с оставшимися в Москве и Петрограде представителями союзных и нейтральных государств, расставляя сети для улавливания полезных ему информаторов, иностранных и русских, стараясь сблизиться с такими людьми, как Каламатиано, грек, работавший на секретную службу США (глава американского Красного креста Робинес был вне пределов досягаемости), как англичане Джордж Хилл и Поль Дюкс, который еще до войны работал в Москве, и, конечно, Брюс Локкарт; все эти лица в то время имели каждый свои связи с русскими антибольшевистскими группами в самых различных слоях населения: от офицерства до духовенства и от купечества до актрис.

Позже, когда Рейли после трех лет бешеной скачки по Европе и встреч с Деникиным в Париже и с Керенским в Праге, замышляя почти единолично свергнуть большевиков и посадить в Кремле Бориса Савинкова, был застрелен советскими пограничниками при переходе финско-русской границы под Белоостровом в ноябре 1925 года ("Известия" от сентября 1927 года дают неверную дату: июнь 1927-го), Пепита выпустила о нем книгу, включив в нее, кроме своих о нем воспоминаний, краткую автобиографию самого Рейли-Релинского, которая, весьма возможно, тоже была написана ею самой.

Вся книга не стоит бумаги, на которой она напечатана, но кое-что можно узнать о Рейли из писем к Пепите, часть которых приведена целиком и даже в факсимиле.

От всей книги, тем не менее, остается впечатление, что Пепита была не только не умна, но и совершенно несведуща в русских делах, путая Зиновьева с Литвиновым и называя белогвардейца-террориста Георгия Радкевича, бросившего в здание ВЧК на Лубянке бомбу, "господином Шульцем", только потому, что он был женат на террористке Марии Шульц.

Из этой книги можно также вывести заключение, что сам Рейли, несмотря на свою сверхъестественную самоуверенность, был полностью разобщен с русской реальностью, с послереволюционной, созданной обстоятельствами действительностью, утверждая, что контрреволюцией занимаются только слабоумные дураки и что надо «действовать», то есть бить по ВЧК.

 

"ЗАГОВОР ПОСЛОВ"

В действительности летом 1918 года члены английской и французской секретной службы и кое-кто из американских и даже скандинавских консулов работали в одном направлении, устанавливая связь с генералами будущей белой армии — с одной стороны, и эсерами — с другой и держа постоянный контроль над либеральной буржуазией.

Денежные фонды из Европы приходили через Локкарта (английского посла), и он распределял их отчасти по своему усмотрению, отчасти согласно распоряжениям Ллойд Джорджа, который давал их Локкарту на основании его же, Локкарта, шифрованных телеграмм.

Среди получателей, как позже стало известно, были не только Б.Савинкову и генерал Алексеев, но и сам патриарх Тихон.

Но неверно будет сказать, что Локкарт один был получателем и распорядителем денег, часть которых шла от бегущих на юг русских промышленников и дельцов, помещиков, домовладельцев, крупных заводчиков, тех, кто сохранил еще золото, валюту, царские и керенские деньги — эти последние все еще имели относительную ценность.

Локкарт был не один. Начиная с весны в этом помогал ему "король шпионов" Рейли, который получал самостоятельные суммы из Лондона и который ухитрялся находить пути получения немалых сумм из США и Франции, а также от Масарика, озабоченного судьбой чешского легиона, сформированного в Сибири. Только в 1948 году были опубликованы документы, из которых видно, что Массарик с помощью Рейли, Локкарта и других агентов в то время замышлял убийство Ленина.

Локкарт, отбросив свои старые колебания, был до такой степени под впечатлением от Рейли, появившегося в Москве, что к середине июня он решил, что Рейли — именно тот нужный ему человек, которого не хватало: целеустремленный и твердый, с готовым планом и безграничной уверенностью, что будущее в его руках.

Рейли, несомненно, был человеком незаурядным, и даже на фотографиях лицо его говорит об энергии и известной «магии», которая в этом человеке кипела всю жизнь. Были ли это уже тогда зачатки сумасшедшей мании величия или гипнотическая сила, скрытая в нем?

Она выливалалась в его словах и заставляла людей, вовсе не склонных к благотворительности, давать ему огромные денежные суммы или людей, лучше его понимающих положение в России, выслушивать его и заражаться его энтузиазмом. Несомненно, в нем была сила убеждения (он, кстати, видимо, никогда не терпел неудач с женщинами), и, когда заговаривал о возможности открыть союзному десанту путь с севера на Москву, люди слушали его, и проект его безумного, рискованного плана становился если не реальностью, то во всяком случае, идеей, таившей в себе потенциал, на которую можно решиться.

Локкарт в июне-июле был уже вполне твердо убежден, что антибольшевистский десант не только нужен, но что он и возможен.

И не только он откроет генералу Пуллю путь на Москву (а попутно и на Петроград), но, в конце концов, и на Украину, где германская армия методически занимает хлебные территории в предвидении близкого урожая, решив завладеть русским зерном для прокормления союзников.

Генералам, формирующим или уже сформировавшим «белые» части, остается только присоединиться к тем, кто придет им навстречу.

А потом легко будет броситься в Сибирь на соединение с чехами. Главное было — взять Москву, арестовать главарей и идти вперед, идти вместе со всеми, объединенными одной целью: не дать сговориться генералам белой армии с германским генеральным штабом. Это план должен был быть осуществлен немедленно, земля под заговорщиками горела: чехи требовали помощи, Алексеев, Корнилов на юге, Семенов в Китае развивали свои действия.

Сидней Рейли был привезен Кроми из Петрограда в мае 1918 года и введен в круг людей, составлявший теперь внутренний круг «наблюдателей». Они все — и англичане, и французы — принадлежали к консульствам, бывшим или еще существующим, к военным миссиям, к «обозревателям». Поль Дюкс, глава британской иностранной разведки, Эрнест Бойс, один из двух начальников (другой был Стивен Аллен) британской секретной службы в России, Хилл и Локкарт к концу июля сблизились и с Лавернем, и с Гренаром из французской военной миссии, и все вместе — с Рейли, полностью доверяя ему.

Его идея, его план импонировали Локкарту, он не забывал собственные прошлые колебания. Все части управления теперь были известны и встали на свои места. Картина стала ясной: не сегодня-завтра (все произошло 2 августа), дороги назад не будет. Необходимо мгновенно соединенными усилиями придать этому факту двусторонний смысл, то есть извлечь из него двойные выгоды: как для Англии, так и для России.

Рейли был на 13 лет старше Локкарта, и его манера подавлять собеседника своим авторитетом, его знание России, ее языка, ее населения с первой минуты встречи сыграли роль в отношении Локкарта к нему.

Локкарт, несмотря на занимаемое им высокое положение, часто чувствовал себя на своем посту недостаточно зрелым, недостаточно опытным и серьезным человеком. 31 год — и вот он начальник людей, из которых многие опытнее его; ответственный представитель Великобритании, хоть и не официальный, в революционной России, сотрудник секретной службы правительства его величества!

С начала августа все возможные каналы, ведущие в Лондон, закрылись. Он теперь был лишен контакта не только со своим центром, но не получал оттуда даже обычных, всем доступных новостей.

Локкарт не знал, что в это время в Лондоне царила полная неразбериха в русских делах. К.Д.Набоков, первый секретарь царского посольства до и после февральской революции, ставший временно исполняющим обязанности посла, а после Октября смещенный со своей должности, но все еще не изгнанный из здания посольства (Литвинов жил на частной квартире), позже писал в своих воспоминаниях: "Весной 1918 года в Москву был послан особый представитель английского правительства, прежде управлявший генеральным консульством в Москве Локкарт. Насколько мне известно, инструкции, ему данные, можно, пожалуй, сравнить только с заданием разрешить квадратуру круга. Нужно было, по соображениям практическим, иметь «око» в Москве, следить за деятельностью большевиков и немцев и по мере возможности ограждать интересы англичан в России. Не имея официального звания, тем не менее вести официальные переговоры с Троцким.

Ясно, что это было выполнимо только при условии сохранения дружеских отношений с советской властью. Локкарт, по-видимому, добросовестно работал над той неразрешимой задачей с Чичериным и K°, и в то же время имел тесные сношения с организациями, работавшими для свержения Ленина и Троцкого".

Контакта с Лондоном не было, и контакт с французами в

Москве становился все труднее и опаснее: 2 августа, когда союзные дипломаты выезжали из Вологды в Архангельск навстречу десанту, оставшиеся потеряли с уехавшими свой дипломатический «канал», а 3-го числа 18 членов французской миссии в Москве — то есть почти полный ее состав — были арестованы. И теперь никто не мог сказать Локкарту, какой численностью был десант в Двинской губе, сколько было людей: 12 тысяч, 20 или 35? И каково было их вооружение, и каковы были планы британского генерального штаба?

Единственное, что доходило до него в это время, были тяжелые, внушительных размеров пакеты — пачки бумажных денежных знаков, скользящих вниз в своей ценности, которым он вел аккуратную, строго секретную отчетность.

План Рейли теперь был совершенно готов: он имел верных, как он говорил, людей военных, для которых он хотел добыть у английского дипломатического агента охранные грамоты и пропуска в Архангельск, а также генералу Пуллю, в этом письме Локкарт должен был сообщить Пуллю, что латышские части готовы к измене, что и командный состав, состоящий их своих же людей, проведет без труда союзную армию из Архангельска в Москву и арестует в Кремле главарей, Ленина, Троцкого.

Локкарт сказал Рейли, что должен, прежде чем согласиться на это, его верных латышей и только тогда, посоветовавшись с ближайшими своими сотрудниками, он решит, давать ли им письмо и пропуск. И, если он почуствует, что они заслуживают доверия, он вручит им полностью ту сумму (огромную, конечно), которую они потребуют.

Рейли на это ответил, что он уже подготовил встречу, и что двое военных из латышского полка, который считается наиболее преданным Кремлю и из которого, между прочим, набирается кремлевская охрана, будут у Локкарта в назначенный день и час.

Если подытожить все происшедшее с мая месяца до конца августа на территории прежней России, то картина будет настолько чудовищной, что найти ей аналогии даже в Смутное время будет нелегко.

 

НЕМЕЦКАЯ "ПЯТАЯ КОЛОННА"

В середине июля 1936 года началась гражданская война в Испании. К концу сентября генералы, поднявшие мятеж против правительства республики, одержали значительные победы.

Используя в качестве опорной базы Испанское Марокко, они заняли значительную территорию в южной части Испании, обеспечили себе прочные позиции вдоль португальской границы, а также на севере Испании. Наспех сформированные правительством войска и соединения терпели одно поражение за другим. Мятежники приближались к Мадриду, и испанская столица оказалась под угрозой окружения. 28 сентября мятежники выручили свой гарнизон в Толедском Алькасаре, продержавшийся семьдесят дней; казалось, что перед ними открыт свободный путь к столице. Генерал Франко бросил свои силы на Мадрид; войска двигались на город с юга, юго-запада, запада и северо-запада, в общей сложности, четырьмя колоннами.

Именно в эти дни, 1 или 2 октября, один из наиболее видных генералов, командовавших войсками мятежников, Эмилио Мола, выступил по радио. Угрожающе обрисовав боевые действия, развернутые четырьмя колоннами, он добавил, что наступление на правительственный центр будет начато пятой колонной, которая уже находится внутри Мадрида.

В ответ на это выступление орган компартии Испании газета "Мундо обреро" писала 3 октября 1936 года. "Предатель Мола говорит, что бросит против Мадрида четыре колонны, однако начнет наступление пятая колонна".

В августе и сентябре Мадрид уже был полон слухов о том, что в стране действуют предатели. Фактические или подозреваемые сторонники Франко арестовывались тысячами; коммунисты, социалисты и анархисты систематически составляли и корректировали списки подозрительных лиц. Каждое утро на улицах можно было найти тела десятков жертв, убитых ночью. И все же казалось, что опасность, угрожающая изнутри, никогда не будет устранена полностью. В августе стояла сильная жара, однако никто не смел насладиться вечерней прохладой: выходить на улицы было слишком опасно. "В некоторых, чаще всего богатых кварталах с крыш внезапно раздавались выстрелы; таинственные автомобили неожиданно появлялись из-за угла, звучали короткие очереди из автомата, и автомобили исчезали". Отовсюду ползли слухи, что дело республики гибнет, казалось, что кто-то систематически занимается их распространением. Вот почему случайное высказывание генерала Мола лишь подтверждало тревожные предположения: очевидно, Франко, имел поддержку пятой колонны, организованной в самом Мадриде.

Во второй половине октября термин "пятая колонна" стал широко использоваться испанской республиканской печатью, в особенности, газетами левого лагеря. Кто впервые произнес эти слова, об этом уже наполовину забыли; не прошло и двух недель со дня выступления генерала Мола по радио, как одна из Мадридских газет приписала авторство генералу Кейпо де Льяпо, а корреспондент лондонской «Тайме» — генералу Франко. Содержание термина продолжало оставаться неопределенным, однако это не препятствовало, а скорее способствовало его широкому применению. Разве он не служил хорошим прозвищем для неуловимого противника? Страх перед таким противником был настолько велик, что неосторожно оброненное генералом Мола выражение немедленно приобрело эмоциональный оттенок и силу. Случайная словесная комбинация "пятая колонна" стала определенным понятием, словно народ только и дожидался появления подобного термина. Он применялся иногда наряду с другими терминами, такими, как "троянский конь", «нацинтерн». Потом о нем как будто забыли. Но в 1940 году, когда весь западный мир оказался охваченным пожаром, о нем вспомнили вновь. И это не случайно.

Еще до того, как этот термин получил широкое распространение, действия людей, причисляемых теперь к пятой колонне, вызывали тревогу в ряде стран. В государствах, лежащих вокруг Германии, уже имели место случаи, когда немецкие агенты, нарушая границу, расправлялись с политическими противниками гитлеровского режима. Особое внимание привлекло убийство видного ученого Теодора Лессинга в Мариенбаде в августе 1933 года. В этот же период в Австрии, да и за ее пределами, большую тревогу вызывали насильственные акты австрийских национал-социалистов, направленные против австрийского государства. Здесь одно преступление следовало за другим; не проходило недели, чтобы какой-нибудь сбежавший из Австрии лидер национал-социалистской партии (в Австрии эта партия была запрещена) не выступал перед микрофоном одной из немецких радиостанций, призывая австрийский народ к восстанию против правительства Дольфуса. 25 июля 1934 года, через какой-нибудь месяц после того, как весь мир с отвращением наблюдал за расправой Гитлера над многими из его бывших сторонников и некоторыми старыми противниками, австрийские нацисты пытались осуществить путч в Вене. Мятежники потерпели неудачу, однако успели покончить с австрийским канцлером. Раненый Дольфус умер, истекая кровью.

Ему не оказали никакой медицинской помощи и даже не допустили к нему священника.

Что же творилось в самом сердце Европы? Что за нравы джунглей там утверждались?

Многие за пределами Германии не слишком затрудняли себя выяснением вопроса о том, действовали ли венские мятежники (вроде Планетта и Хольцвебера) про прямому указу из Берлина и Мюнхена. Однако причастность германского рейха к мятежу была совершенно очевидной. Иностранные корреспонденты, находившиеся в немецкой столице накануне венского мятежа, слышали о том, что в Австрии что-то готовится. Через несколько дней после путча они показывали друг другу экземпляры немецкого пресс-бюллетеня ("Deutsche Pressek-lischeedienst"), выпущенного 22 июля 1934 года, то есть за три дня до событий в Вене. В нем уже имелись снимки, изображавшие "народное восстание в Австрии". Там же сообщалось: "В ходе боев за дворец правительства канцлер Дольфус получил серьезные ранения, приведшие к смертельному исходу".

Скурпулезная немецкая организованность! Еще не успели зарядить револьверы, а текст к портрету жертвы уже был напечатан.

Мятеж в Австрии, — возможно, наиболее очевидный, но, безусловно, далеко не единственный показатель высокой степени развития, до которой немецкий национал-социализм сумел довести в других странах свои проникнутые агрессивным духом организации. Не было почти ни одной страны, где бы немцы после 1933 года не объединялись под знаком свастики. Это-относилось в первую очередь к проживавшим за границей немецким подданным.

Зарубежные национал-социалистские ассоциации, безусловно, поддерживали регулярные связи с центральным руководством (находившимся в самой Германии) заграничной организации немецкой нацистской партии, которое именовалось Auslands-Organisation der NSDAP.

Сущность этих связей оставалась тайной для широких кругов населения, хотя газеты нередко публиковали сообщения о высылке отдельных членов заграничной организации бдительным правительством той или иной страны; обычно такие меры принимались в связи с тем, что члены заграничной организации оказывали давление на своих соотечественников. Как видно, национал-социализм проводил в жизнь новый принцип, то есть требовал безоговорочного повиновения от любого немца, на чьей бы территории тот не находился.

Однако опасность грозила не только со стороны этих людей.

Во всех частях света проживали миллионы людей немецкого происхождения. Несмотря на то, что они были подданными, то есть гражданами других стран, эти люди говорили по-немецки и во многом сохраняли признаки национальной немецкой культуры. Как уже упоминалось выше, берлинские власти называли таких немцев «VOLKSDE-UTSCHE». Нацизм доказал, что может быстро подчинить их своему влиянию. За пределами Германии издавалось свыше 1500 газет и журналов на немецком языке; многие из них с заметным сочувствием отзывались об «успехах» Гитлера в области внешней политики. В немецких школах вне Германии (в 1936 году таких школ насчитывалось около пяти тысяч) преподаватели прививали своим воспитанникам чувство уважения и преданности фюреру.

В приграничных районах, которые Германия была вынуждена уступить по Версальскому догорову, национал-социализм получил широкое распространение. В 1935 году в Саарской области так называемый Объединенный фронт, находившийся под руководством национал-социалистов, привлек на свою сторону подавляющее большинство избирателей, выступая под лозунгом: "Назад, в Германию". Это было неприятной неожиданностью для многих за пределами Германии. Однако, еще раньше указанного события французы в Эльзасе, бельгийцы в Эйпен-Мальмеди, датчане в Северном Шлезвиге, поляки в "вольном городе Данциге" и литовцы в Мемеле (Клайпеде) уже выражали опасение в связи с ростом численности национал-социалистских организаций. В октябре 1933 года правительство Чехословакии запретило деятельность на территории своей страны немецкой национал-социалистской рабочей партии (DNSAP), которая отличалась от NSDAP, то есть нацистской партии в самой Германии, только порядком слов в своем названии.

Однако вскоре чехи увидели, что три с половиной миллиона судетских немцев подпадают под влияние Кундрада Генлейна. Этот новоявленный лидер, хотя и протестовал против того, что его именуют национал-социалистом, возглавил движение, которое точно копировало нацистскую партию Германии в идеологическом и организационном отношении. Правительства Венгрии, Румынии и Югославии также замечали растущее влияние национал-социалистского движения на значительное по численности немецкое национальное меньшинство, имевшееся в указанных странах. Среди немецкого национального меньшинства в Румынии это движение одержало верх над старыми политическими группировками еще в 1933 году.

Подобная же линия развития наблюдалась и за пределами Европы.

Знак свастики всюду был притягательным для лиц немецкого происхождения. Так было в Юго-Западной Африке, бывшей германской колонии, где еще сохранилось к тому времени значительное количество немцев. Так случилось в Австралии и Новой Зеландии, где многие немецкие ассоциации преподнесли Гитлеру своеобразный подарок к первой годовщине его пребывания на посту рейхсканцлера, объединившись в "Союз немцев в Австралии и Новой Зеландии". Подобное же явление отмечалось и на территории Америки.

Третий рейх, словно магнит, притягивал к себе немцев, разбросанных по всему миру. Немецкая пресса в значительной мере способствовала этому. Горделиво подчеркивая положительные отклики своих соотечественников на строительство национал-социалистского государства — отклики людей, годами или целыми десятилетиями оторванных от своей родины (или же родины своих отцов), — эта пресса охотно публиковала восторженные статьи и стихи, восхвалявшие Гитлера: Когда мы, немцы, распеваем свои песни под широким небосводом, Наш призыв звучит и под звездным небом чужих земель.

Слава тебе, Гитлер — спаситель Германии, немецкая путеводная звезда, Веди нас сквозь бури, пока снова не возродится наша Империя!

Такие песни звучали в бразильских джунглях в 1933 году. Три года спустя, как раз накануне обращения генерала Мола с призывом к своей мадридской "пятой колонне", руководитель маленькой национал-социалистской группы одного из восточноафриканских поселений в Кайтале (Кения), выступая под гром аплодисментов на ежегодном конгрессе заграничной организации, выразил надежду, что эта организация "явится отборным инструментом в том имперском оркестре, которым когда-нибудь воспользуется фюрер, чтобы сыграть свою грозную симфонию".

Вообще говоря, до 1938 года повсеместному распространению национал-социализма среди немецких подданных и немецких меньшинств за границей не придавалось особого значения; однако то в одной, то в другой стране появлялись признаки смутного беспокойства и раздраженного изумления. Правда, в ряде стран немцы составляли лишь относительно небольшое меньшинство. Но ведь не только они угрожали общественному строю той или иной страны. Возможно, что рост национал-социалистских групп, состоящих только из немцев, прошел бы почти незамеченным, если бы одновременно не развертывали свою деятельность национал-социалистские и фашистские группы из коренного населения. Многие из таких групп были организованы еще в 20-х годах, но в то время их появление не привлекло никакого внимания. Положение национал-социалистской партии на выборах 1930 года упрочилось, когда стены германского рейхстага услышали гулкий шаг более чем сотни вновь избранных депутатов-нацистов. Разве до этого кто-нибудь слышал что-либо о Гитлере? Теперь же он оказался на пути к захвату власти в Германии.

Его пример вдохновил честолюбцев: ведь это то, что оказалось и в других странах. Еще до того, как Гитлер 30 января 1933 года занял резиденцию канцлера в Берлине, национал-социалистские группы были сформированы в десятке стран. Эти группы обуревало жгучее желание захватить в свои руки государственную власть; они были убеждены в своей способности разрушить шаткие крепости демократии, используя небольшие банды отобранных и верных последователей. Такие группы охотно воспринимали все атрибуты немецкой нацистской партии: высокие сапоги, рубашку и свастику. В Швеции под флагами со свастикой выступала шведская национал-социалистская рабочая партия; такое же рвение проявляли: в Голландии — национал-социалистская партия, во Франции — бретонские фашисты, в Англии — имперская фашистская лига, в Латвии — "громовые кресты", в Венгрии — венгерская национал-социалистская партия, в Румынии — "железная гвардия". Их объединенную силу никак нельзя было сбросить со счетов. В ряде случаев демократические правительства сами переходили в контратаку, налагая запрет на демонстрации и ношение формы, запрещая государственным служащим вступать в подобные организации, однако во многих странах тому или иному удачливому диктатору удавалось одержать верх над своими противниками. Зачастую, используя поддержку опеределен-ных кругов реакционно настроенной буржуазии, подобные личности быстро организовывали политическое движение. И никто не мог предсказать, скоро ли это движение удастся остановить. Конечно, всюду находились люди, недовольные своим положением, или же близорукие мечтатели; они пополняли ряды движения тысячами и даже сотнями тысяч. В середине 30-х годов, в некоторых группах Голландии наблюдалось определенное беспокойство, вызванное успехами движения, возглавляемого Антоном Муссертом. В Бельгии отмечалось то же самое в связи с деятельностью сторонников Леона Дегреля, в Англии — сэра Освальда Мосли, во Франции — полковника де ля Рока.

Понятие "пятая колонна" тогда еще не приняло осязаемых форм, однако страх перед Гитлером и его сообщниками за пределами Германии уже был налицо. Люди глядели с опаской на активность немецких национал-социалистов в своих странах потому, что их агенты организовывали немцев в ассоциации послевоенного типа, подавая тем самым заразительный пример местным антидемократическим элементам. Не вызывало сомнений, что враги демократии из состава коренного населения поддерживают контакт с немецкими национал-социалистами, осуществляют с ними тесное взаимодействие. Правительства многих стран принимали меры против немецких подданных, злоупотреблявших оказанным им гостеприимством: таких лиц высылали. Предпринимались и другие попытки приостановить нарастание активности немецких национал-социалистов. Возникавшие на этой почве конфликты обычно улаживались в секретном дипломатическом порядке, чтобы не вызвать ненужного раздражения Германии. Однако уже в первые годы существования третьего рейха стало известно о ряде подобных инцидентов в различных и весьма отдаленных друг от друга странах. Они привлекли внимание широких кругов общественности, поскольку в подобных случаях обнаруживались внутренние связи Берлина с немцами, проживавшими за границей.

В Юго-Западной Африке, на подмандатной территории Южно-Африканского Союза, было замечено, что немецкие подданные, а также местные граждане немецкого происхождения были организованы по национал-социалистскому образцу. При этом они преследовали определенную целы добиться возвращения Германии ее бывших колоний. Летом 1934 года подобной деятельности был положен конец. 11 июля наложили запрет на организацию гитлеровской молодежи, а на следующий день произвели обыск в помещениях отделений заграничной организации немецкой нацистской партии. При этом конфисковали значительное количество документов. Содержание последних оказалось весьма показательным.

Через 4 месяца деятельность немецкой нацистской партии на территории Юго-Западной Африки была объявлена незаконной.

Власти заявили: "Немецкая нацистская партия стремилась к объединению всех лиц, говорящих по-немецки, для борьбы за реализацию своей программы; ее целью был захват в свои руки безраздельного руководства политической и духовной жизнью той группы населения, которая пользуется в обиходе немецким языком. Немцы пытались посадить национал-социалистов на все ключевые посты в политических, церковных и просветительных органах. Они стремились подавить всякое сопротивление, применяя законные и незаконные формы борьбы. Этому во многом способствовала обширная система шпионажа.

В Литве также слышался шум надвигавшейся грозы, пока еще неопределенной и отдаленной, но опасность которой многие уже сознавали.

В 1923 году район Мемеля (Клайпеды), населенный преимущественно немцами, был аннексирован Литвой. В 1933 году здесь возникли две соперничавшие друг с другом организации. Одна именовала себя организацией христианско-социалистическо-го действия, сокращенно CSA, а другая — Социалистическим народным сообществом. Последняя была более сильной.

Обе организации, смертельно ненавидевшие друг друга, имели обособленные штурмовые отряды (SA), члены которых проходили подготовку в Германии. На территории Литвы они выполняли функции гестапо.

Дело этим не ограничивалось.

В ходе судебного процесса в Каунасе было зачитано данное под присягой показание, датированное январем 1934 года. Оно изобличало членов Sovog в том, что те получили в это время указание "быть в полной готовности присоединиться к штурмовым отрядам, прибытие которых в Литву с территории Германии ожидается через несколько дней". Было конфисковано оружие, принадлежавшее членам обеих организаций (CSA и Sovog).

Это дело привлекло к себе внимание международных кругов частично потому, что оно вызвало бурную реакцию в Германии.

Однако многим Литва казалась страной слишком отдаленной (если не говорить об отношении к этому делу латыг шей, эстонцев и поляков, имевших подобные же неприятности со своими собственными немецкими национальными меньшинствами). К тому же, в путаных наименованиях всех замешанных в данный инцидент организаций было так трудно разобраться!

Но в том же месяце, когда в маленькой прибалтийской стране развертывался судебный процесс, в Швейцарии был отмечен случай, привлекший к себе более широкое внимание. Эмигрировавший из Германии в Швейцарию известный политический деятель д-р Бертольд Якоб, в течение двух лет разоблачавший в газетах секретное перевооружение третьего рейха, внезапно исчез во время своей поездки в Базель. Его друзья заявили об этом в полицию.

Якоб часто встречался в Базеле с другими немецкими эмигрантами, д-ром Гансом Веземаном. Последний был арестован и сознался, что организовал похищение Якоба во взаимодействии с органами немецкой государственной тайной полиций, или, коротко, гестапо, которая это разыграла на швейцарской территории.

Сообщение об инциденте долго не сходило со страниц газет.

Швейцарскому правительству, в конце концов, удалось добиться освобождения Якоба. Но кто окажется следующим? Название здания «Колумбия» в Берлине стало нарицательным, при упоминании о нем строились всякие ужасные догадки.

Раньше, чем через год после похищения Якоба, действия нацистских организаций вне Германии снова привлекли внимание общественного мнения всех западных стран; речь шла опять-таки об инциденте на территории Швейцарии. 4 февраля 1936 года в Давосе студент-еврей Давид Франкфуртер, выходец из Венгрии, выстрелил из пистолета и смертельно ранил Вильгельма Густлофа, руководившего в Швейцарии местной группой заграничной организации немецкой нацистской партии. Франкфуртер хотел своим поступком выразить публичный протест против усиливавшегося преследования евреев в Германии: в сентябре 1935 года там были провозглашены гак называемые Нюрнбергские законы. Швейцарское правительство после данного покушения приняло соответствующие меры. Швейцарцам уже надоело вмешательство немцев в дела их страны. Через две недели после убийства Густлофа все организации немецкой нацистской партии, дейтствовавшие на территории Швейцарии, были запрещены. Германское правительство заявило протест, швейцарские власти оставили демарш немцев без внимания.

В 19.36-1937 годах многие еще не видели тесной внутренней связи между всеми фактами. К тому же, в этот период в газетах печаталось так много других интересных новостей. Сообщения о ходе Олимпийских игр в Берлине или об отречении наследника английского короля от престола были куда более сенсационными.

Тем не менее, именно в 1933 году и в последовавшие за ним годы были посеяны семена постепенно нараставшего страха. Каждый из упомянутых выше инцидентов, каждая заносчивая демонстрация немецких или других национал-социалистов способствовали его распространению. Все настойчивее бросалась в глаза растущая угроза и связанная с этим неустойчивость жизни. Что же, в сущности, назревало в мире? Каким целям служили все эти заговоры?

Многие за пределами Германии не строили себе никаких иллюзий насчет того, что творилось внутри этой страны. Немецкое и переводные издания "Коричневой книги о поджоге рейхстага и гитлеровском терроре" расходились в десятках тысяч экземпляров. Социалисты и коммунисты знали, что их немецкие партийные товарищи подвергались пыткам в концентрационных лагерях; с распространением новых форм идолопоклонства, т. е. преклонения перед Гитлером, увеличивались возможности оказания давления на религиозные организации — как протестанты, так и католики отдавали себе в этом ясный отчет. Со свидетельскими показаниями о тирании национал-социалистского государства мог выступить не только еврей, но и любой эмигрант. А число беженцев из Германии достигло в 1938 году 350000 человек. Однако лишь немногие из воспользовавшихся правом на нормальную жизнь вне Германии сумели сделать для себя вывод, что их собственная жизнь продолжает находиться вне опасности. Кто отдавал себе отчет в том, что агрессивная политика национал-социалистов внутри страны должна почти неизбежно привести к внешней агрессии?

Большинство людей не решалось на такой вывод или оказалось неспособным прийти к нему. Однако были и другие, более решительные люди.

(Л. де Ионг. Немецкая пятая колонна во второой мировой войне. М.,1958).

 

"КОРИЧНЕВАЯ" СЕТЬ

Начиная с 1933 года, в пустыне равнодушия и самообмана раздавались предостерегающие голоса, хотя далеко не все прислушивались к ним. Находились дипломаты, донесения которых были полны предупреждений. Появился целый ряд печатных материалов, разоблачавших не только агрессивную сущность национал-социалистов, но и интриги этого государства в других странах. В ноябре 1933 года французская газета "Пти иаризьен" вызвала сенсацию, опубликовав документы, тайно вывезенные из Германии коммунистами. Среди опубликованных материалов имелся план развертывания усиленной немецкой пропаганды в странах американского континента. Туда засылались тайные агенты. Им предлагалось, в частности, собирать данные о том, в какой мере те или иные газеты помещают сведения, исходящие из Германии.

Намечалось открытие якобы нейтрального телеграфного агентства для распространения пронемецких новостей; антинемецки настроенным журналистам должны были подсовывать лживые сообщения. Немецкие агенты, имея в своем распоряжении ряд подготовленных статей, должны были добиваться их публикации в газетах всей Южной Америки, от реки Рио-Гранде До пролива Магеллана, не стесняясь применять подкуп, если это нужно. Таким путем рассчитывали влиять на общественное мнение, с тем, чтобы оно в свою очередь, оказывало влияние на правительства стран Центральной и Южной Америки и не препятствовало Германии в ее попытках овладеть территориями с немецкими национальными меньшинствами.

Политические эмигранты также проявляли активность. Они выступали со своими предостережениями всюду, где можно было, — в Праге и Амстердаме, Лондоне и Париже. Они собирали информацию из любых источников; с агентами гестапо велась борьба не на жизнь, а на смерть. Делались попытки пресекать немецкие интриги, своевременно разоблачая их. В 1935 году в Париже была опубликована книга с итоговым обзором всяческих происков Германии в Европе: "Коричневая сеть. Как работают гитлеровские агенты за границей, подготавливая войну".

В книге описывалась шпионская работа 48 тысяч агентов. В ней упоминалось о протоколах совещания, проведенного в марте 1935 года с участием Гиммлера. "Присутствовали все руководящие чиновники гестапо, связанные с работой за границей". В протоколах говорилось о наличии 2450 платных агентов и более 20 тысяч агентов, работающих по идейным убеждениям. Речь шла также о немецкой пропаганде и о работе нового типа, тогда еще малоизвестного органа — внешнеполитической службы немецкой нацистской партии. Этот орган, руководимый Альфредом Розенбергом, главным редактором газеты "Фолыдашер Беобахтер", сотрудничал с международными антисемитскими организациями и движениями национальных меньшинств, способными подорвать положение тех или иных правительств. В материалах упоминалось, что заграничная организация немецкой нацистской партии имеет 400 местных отделений, разбросанных по всему земному шару.

В книге указывалось об "Ассоциации для немцев за границей". В нее приглашали вступать немцев, проживавших в Германии и заинтересованных в судьбе своих соотечественников за границей. Ассоциация поддерживала регулярные связи с "более чем 8000 немецких заграничных школ и насчитывала в своем составе свыше 24000 местных отделений". Подобной же работой. занимались Немецкая академия и немецкий институт для иноземных стран. В книге указывалось, что третий рейх израсходовал более 250 000 000 марок на пропаганду и шпионаж за границей.

Там же описывались случаи "угроз, провокаций, похищений, убийств, незаконного ввоза оружия, саботажа и шпионажа". Говорилось и о подрывной деятельности немцев в отношении стран Северной, Восточной, Южной и Западной Европы; упоминалось об Австрии как о военном плацдарме немецкого рейха; указывалось, что "так называемые туристы, а также террористы" угрожают безопасности Югославии. В заключение приводился список 590 "нацистских пропагандистов, агентов, осведомителей и шпионов, дейтствующих за пределами Германии"; при этом указывались их имена и функции.

Вся заграничная деятельность нацистов направлялась из единого центра. Составители книги приложили к ней внушительную схему организованного построения. Схема показывала, что Гитлер и центральное руководство немецкой нацистской партии поддерживали непосредственно или при помощи вспомогательного органа, возглавляемого Рудольфом Гессом, связь с двенадцатью подчиненными центрами; эти последние, в свою очередь, осуществляли руководство клубами, местными отделениями, школами, церквями и отдельными агентами.

"При первом же взгляде на деятельность нацистов за границей, на тот орган, который ее направляет, может показаться, что здесь происходит отчаянная борьба разноречивых интересов; более того, может создаться впечатление, что здесь царит неразбериха. Однако при более внимательном рассмотрении оказывется, что противоречивые на вид действия, в сущности, направлены к одной цели. Конечно, после прихода национал-социалистов к власти понадобилось немало времени, пока удалось наладить должное взаимодействие между различными учреждениями и организациями

3а границей, пока удалось скоординировать усилия всех подразделений этой огромной сети. Однако к середине 1935 года данная задача была уже полностью решена".

Немцы и в самом деле умели организовывать!

Через год после выхода из печати названной книги началась гражданская война в Испании. Пулеметы строчили теперь не в отдаленных долинах Хуанхэ или Янцзы, а на берегах реки Эбро; авиационные бомбы сбрасывались не на Нанкин, а на Гернику; артиллерийские снаряды рвались не в Шанхае, а в Альмерии. В Европе нарастал страх перед военным пожаром. Многие нисколько не сомневались в том, что Гитлер и Муссолини осуществляют прямую интервенцию в Испании. Другие считали, что помощь, оказываемая Сталиным испанскому правительству, является еще большей опасностью. Эти другие, чаще всего принадлежавшие к правым партиям, были склонны считать угрозу коммунизма (по крайней мере, в отношении Западной Европы) более серьезной по сравнению с угрозой со стороны национал-социалистов. Такие люди и слышать не хотели об опасности немецкой интервенции; между сторонниками и противниками оказания помощи республиканской Испании развернулась ожесточенная борьба, которая во Франции чуть было не приняла формы гражданской войны.

Доказательств немецкой интервенции в Испании было более чем достаточно. В первые же дни гражданской войны в Барселоне и других городах, находившихся в руках республиканцев, были конфискованы некоторые архивы заграничной организации немецкой нацистской партии, в которых хранились тысячи документов. Небольшая группа анархистов немецкого происхождения приступила к сортировке этих документов, и в 1937 году вышла "Черно-красная книга: документы о гитлеровском империализме".

В книге имелись фотокопии многих документов. Были еще раз разоблачены методы пропагандистской и шпионской деятельности официальных представителей заграничной организации. Приводились выдержки из документов, полностью доказывавшие (по мнению составителей) участие многих официальных представителей во франкистском мятеже. А также вскрыты некоторые методы маскировки, которые при этом применялись. Указывалось, что немецкие нацисты организовали так называемую "портовую службу".

В ее задачи входил нелегальный ввоз национал-социалистских пропагандистских материалов на территорию Испании; кроме того, было установлено несколько фактов, когда та же портовая служба доставляла захваченных агентами гестапо пленников на борт немецких судов.

Опубликованные документы были подлинными и потому убедительными. Вскоре второе издание книги вышло на немецком языке в Париже; появилась книга и в Лондоне в переводе на английский язык. До широкой общественности все эти документы доходили с трудом; однако полицейские, юридические и разведывательные органы ряда стран изучили их со всей серьезностью. Не так часто случается, чтобы противнику пришлось раскрыть свои карты, а в данном случае раскрывалось большинство его ходов.

Заграничная деятельность национал-социалистов обнаруживалась все сильнее; этому способствовали разоблачения, содержавшиеся в "Коричневой книге" и "Черно-красной книге"; люди во многих странах начали смотреть на всякую деятельность немцев с постепенно нараставшей подозрительностью. Разве мрачная работа по развертыванию террора и шпионажа смогла ограничиться пределами Испании? Имелась ли хоть одна страна, где агенты Гитлера не способствовали бы подготовке очередной аргессии? Признаки этого замечались повсюду. В Дании стало известно, что руководитель немецкого клуба в Копенгагене Шефер в марте 1936 года разослал членам своего клуба анкету. В ней, в частности, предлагалось ответить, сколькими легковыми и грузовыми автомобилями, а также сколькими мотоциклами располагает каждый из опрашиваемых. В числе других 37 вопросов анкеты были такие: "Есть ли у вас пишущая машинка? Умеете ли вы пользоваться стенографией?".

Подобные вопросы могут показаться безобидными для живущих по ту сторону Атлантики. Однако они предстанут в совершенно ином свете, если принять во внимание, что на установившемся у нацистов жаргоне "пишущая машинка" означает огнестрельное оружие, а "пользоваться стенографией" — уменение стрелять. В анкетах господина Шефера, разосланных своим сторонникам, имелись также вопросы о датских маяках, их расположении и количестве обслуживающего персонала, наиболее удобных путях подхода к этим маякам и т. п"..

Приведенная выше обвиняющая выдержка взята не из какой-нибудь бульварной газетки. Эти строки появились (через год после начала боевых действий в Испании) в авторитетном американском журнале "Форин афферс", занимающимся вопросами современной истории.

Примерно в тот же период общественное мнение Норвегии было взволновано разоблачениями, опубликованными одной из социалистических газет. В 1935 году немецкий нацист, большой любитель путешествовать по Северной Норвегии, получил разрешение фотографировать солдат "северного, нордического типа" в главном военном лагере, расположенном близ порта Нарвик, являющимся важным экономическим и стратегическим объектом. Чего добивался этот немец?

Зачем подполковник Сундло, представитель военного командования, выдал ему соответствующие разрешения?

Не является ли сам Сундло одним из сторонников национал-социалистского квислинговского движения? Была назначена комиссия для расследования, не сумевшая найти объяснения для подобных подозрений.

Ведь характерно, что международная печать впервые собралась на очередной конгресс заграничной организации немецкой нацистской партии лишь в августе 1937 года; между тем, открытые конгрессы — такого рода созывались и ранее — в 1934, 1935 и 1936 годах.

В начале 1937 года газета «Тайме» поместила комментарии по поводу "первого эффектного вторжения национал-социалистской партии в область деятельности министерства иностранных дел".

Глава заграничной организации немецкой партой Эрнст Вильгельм Боле был назначен по совместительству главой заграничной организации при министерстве иностранных дел Германии. В своей новой должности Боле подчинялся непосредственно министру, пост которого занимал тогда барон фон Нейрат. К тому же, если вопросы, входившие в сферу деятельности Боле, обсуждались на заседаниях кабинета министров, он имел право лично при этом присутствовать.

В чем заключался смысл подобного продвижения Боле?

Для тех людей за пределами Германии, которые внимательно следили за работой заграничной организации, внутренний смысл состоявшегося назначения был достаточно ясен. Организатор пропаганды и шпионажа, запугиваний и похищений был введен в состав такого почтенного органа, как. министерство иностранных дел. Это означало, что ему поручено навести порядок в центральном аппарате министерства и в подчиненных органах; вместе с тем расширялись возможности усиления подрывной работы за границей путем использования привилегированного положения лиц с дипломатическими паспортами.

В описываемый период в Германии была опубликована пропагандистская брошюра, посвященная работе заграничной организации. В ней говорилось, как о совершенно естественном явлении, что в "центральном аппарате организации занято 700 человек"; "количество зарубежных отделений и секций доведено до 548". В связи с выходом в свет упомянутой брошюры виднейшая социалистическая газета в Голландии писала о том, что "в работу местных групп за пределами Германии вовлечено до 3000000 немцев".

Здесь мы снова хотим подчеркнуть то, о чем уже упоминалось выше: лишь немногие лица обращали серьезное внимание на эти и им подобные проблемы.

Большинство людей было просто неспособно понять, как бессовестно и ловко их водили за нос. Никакой другой авантюрист в мировой истории, кроме Гитлера, не сумел выкачать так много средств из того своеобразного банка, куда люди всех рангов и состояний вкладывали свою доверчивость и простодушную честность. Людей, пытавшихся поднять тревогу, старались оттеснить на задний план. Герман Раушнинг, несколько лег подряд вращавшийся в высших нацистских кругах, сумел понять всю порочность нацистских лидеров и их системы; в апреле 1937 года он подготовил большую рукопись под названием "Нигилистическая революция" (это было сделано после побега Раушнинга из Данцига). В течение целого года автор искал издателя, который согласился бы опубликовать его книгу. За это время многие из написанных Раушнингом отдельных статей "возвращались ему разными издательствами обратно с той мотивировкой, что содержащиеся в статьях разоблачения являются слишком фантастическими и не походят на правду".

Наконец в 1938 году одно из швейцарских книжных издательств осмелилось опубликовать всю рукопись Раушнинга; такое решение не было случайным.

Международная обстановка к тому времени сильно изменилась. Гитлер уже вступил в Австрию.

Многие были сильно удивлены, когда в середине февраля 1938 года стало известно о визите австрийского канцлера Курта фон Шушнинга в Брехтесгаден, где он имел продолжительную беседу с Гитлером. О результатах встречи 13 февраля было опубликовано обычное, не вызывающее особого интереса коммюнике. Однако лица, хорошо знакомые с обстановкой в Австрии, сразу же насторожились, когда через несколько дней до них дошла новость о назначении д-ра Артура Зейсс-Иикварта на должность министра внутренних дел Австрии (в указанное министерство входило также ведомство полиции). Зейсс-Инкварт, венский адвокат, был известен как сторонник аншлюса (присоединения Австрии к Германии). Почти немедленно после своего назначения он направился с визитом в Берлин, где имел встречу с Гитлером. Напряженность обстановки в Австрии нарастала; национал-социалисты выступали все более открыто и вызывающе. За пределами Австрии лишь кое-где люди проявляли смутное беспокойство. 9 марта было опубликовано сообщение о том, что в ближайшее воскресенье Шушнинг проводит плебисцит, в ходе которого население должно высказаться за или против независимости Австрии. Даже и эта новость все еще не была воспринята общественным мнением как явное свидетельство того, что за кулисами политической сцены развернулась борьба не на жизнь, а на смерть.

События начались в пятницу 11 марта.

В 6 часов вечера венское радио передало сообщение об отмене плебисцита, а в 7 часов 45 минут перед микрофоном выступил Шушнинг. "Перед лицом всего мира я сообщаю во всеуслышание, — звенел его голос, — что правительство Германии вручило сегодня федеральному канцлеру Микласу ультиматум. В нем предписывается, чтобы на пост канцлера Австрии было назначено лицо по выбору германского правительства; это лицо должно сформировать кабинет министров, угодный правительству, не то немецкие войска вступят и а территорию Австрии".

Этого было достаточно, чтобы вызвать замешательство.

Поздно вечером венское радио передало сообщение, что сформировано новое правительство под председательством Зейсс-Инкварта. Одновременно Берлин сообщил, что Зейсс-Иикварт обратился со срочным телеграфным посланием к Гитлеру, именуя последнего фюрером; в телеграмме Зейсс-Инкварт просил германское правительство помочь ему в поддержании порядка и спокойствия, выслав для этого войска "как можно скорее".

Немецкие войска вступили в Австрию в субботу 12 марта. На следующий день аншлюс стал свершившимся фактом.

И на этот раз Гитлер добился своих целей! Еще раз восторжествовала свастика! Опять десятки тысяч противников нацизма, евреев и не евреев, оказались под угрозой! Вызванные этими событиями чувства негодования и презрения сосредоточились, словно в фокусе, на одном человеке — Зейсс-Инкварте. Его имя стало синонимом предателя. Вместе с тем, на примере Австрии можно было впервые увидеть весь механизм агрессии, когда нападение начинается в самом сердце страны.

Так вот как они действуют за границей, эти нацисты! Сначала они занимают ключевые позиции в правительственном аппарате, затем ведут в стране подрывную работу и, наконец, вызывают кризис, с тем, чтобы ввести немецкие войска по телеграмме, текст которой составляется заранее.

(Ионг Л. де Немецкая пятая колонна во второй мировой войне. М.,1958).

 

ШПИОНОМАНИЯ

В 1939–1941 годах, как только Германия начинала осуществлять очередную агрессию, чувства и поступки людей в странах, которые подверглись нападению или находились под непосредственной угрозой, отражали следующую основную мысль: "В нашей стране много вражеских агентов. Некоторые из них живут среди нас уже долгое время; они могут, не привлекая к себе внимания, посредством шпионажа и безобидных на вид действий расчистить дорогу агрессии, жертвами которой мы стали (или можем стать). Друге агенты — это солдаты противника, которые с началом наступления надевают наше обмундирование, или штатское платье, или сутаны священников и монахов. И те и другие занимаются шпионажем; более того, они пытаются дезорганизовать оборону страны самыми разнообразными способами, вплоть до отравления продуктов питания, Наконец, они стараются наладить контакт с вторгающимися войсками путем невинных с виду действий, которые на самом деле являются условными сигналами или донесениями".

Можно отметить любопытнейший факт. В совершенно иной обстановке, когда ни о какой национал-социалистской немецкой пятой колонне не могло быть и речи, то же самое думали и чувствовали люди, проживавшие на другом континенте, но тоже подвергавшиеся нападению.

Морской министр США после удара японцев по Пирл-Харбору (7 Декабря 1941 года) выступил с утверждением, будто "наиболее эффектными за всю войну действиями пятой колонны (если не считать событий в Норвегии) оказались действия на Гавайских островах". Речь шла при этом о 160 000 проживавших на Гавайях японцев, большинство из которых являлось американскими гражданами. Многие в Америке утверждали, что эти люди стреляли по американским солдатам, воздвигали баррикады на дорогах, вырубали тростник на сахарных плантациях таким образом, что получались гигантские стрелы, указывающие направление на военные объекты.

Японцы, торговавшие овощами и фруктами, тщательно следили за закупками продовольствия для американского военно-морского флота, делая отсюда выводы о перемещениях его кораблей. Член палаты представителей американского конгресса Рэнкин, выступая 19 февраля 1942 года на заседании, кричал: "Будь они прокляты, предатели!".

Вскоре, после японского нападения на Пирл-Харбор подобные же обвинения выдвигались против проживавших в Калифорнии американских граждан японского происхождения, так называемых ниеэв. Говорили, будто эти люди каждую ночь либо подают световые сигналы японским подводным лодкам, либо держат с ними связь при помощи тайных раций; будто они располагают цветочные клумбы, грядки помидоров или кормушки с сеном для скота таким образом, чтобы условно указывать расположение аэродромов и авиационных заводов; будто они отравляют овощи и фрукты, продаваемые американским домохозяйкам. Враждебные настроения против местных японцев усилились до такой степени, что весной 1942 года власти всех их интернировали, разместив в лагерях внутренних районов США.

Если внимательно рассмотреть периоды напряжений и конфликтов, предшествовавшие Второй мировой войне, мы встретимся и с другими явлениями.

Когда в 1938 году в Чехословакии пришли к выводу, что война с Германией неизбежна, по Праге поползли слухи, будто врачи германской клиники подготовили тысячи пробирок с микробами брюшного тифа, чтобы отравить питьевую воду после начала военных действий. Говорили, что сторонники Генлейна написали светящимися красками название чехословацкой столицы на крыше немецкого университета, облегчая тем самым ориентировку немецким бомбардировщикам.

Во время гражданской войны в Испании один из приехавших туда иностранцев заметил близ Сарагосы, как из мест расположения правительственных войск подавались световые сигналы противнику. Как ему сказали, подобные явления происходили "каждую ночь". Незадолго до начала войны сотни женщин в Мадриде охватила паника: до них дошел слух о том, что "монахини раздают отравленные сладости детям и что больницы города переполнены пострадавшими малышами".

Нельзя обвинять японцев, проживавших на Гавайских островах, в шпионской, диверсионной или какой-либо иной деятельности, характерной для пятой колонны. Таких фактов не обнаружено ни в период до удара японцев по Пирл-Харбору, ни в ходе самого нападения, ни в последующее время. Шпионская работа выполнялась только консульствами. Что касается американцев японского происхождения, проживавших в Калифорнии, то также не установлено никаких фактов, доказывающих, что они занимались шпионажем и диверсиями или же пытались организовать группы сопротивления.

Все лица, в чьих домах органы федерального бюро расследования обнаруживали «оружие» (зачастую простые охотничьи ружья) или взрывчатые вещества, оказались в состоянии дать удовлетворительные объяснения, почему они имели их у себя.

Расследование показало, что "все без исключения" слухи о подаче световых сигналов или использовании тайных радиопередатчиков оказались необоснованными. Наконец, нигде не удалось вскрыть факты, когда фермеры из числа американцев японского происхождения изображали бы на своих земельных участках какие-либо знаки или ориентиры для японской военной авиации.

Установили лишь один случай, когда подобный «знак» действительно существовал. Как выяснилось, то было делом рук фермера совсем не японского происхождения. "Он так обрадовался сбору хорошего урожая, что вывел плугом на поле буквы JOE (видимо, свое собственное имя)".

Можно добавить, что подобные же слухи, распространяемые во время Первой мировой войны, также не имели под собой достаточных оснований. В начальный период военных действий как немцы, так и их противники резко переоценивали размах и эффективность направленного против них шпионажа. До начала войны немецкая военная разведка располагала кредитами, не превышавшими 500 000 марок в год. Этих скромных средств оказалось достаточно, чтобы выявить ход русской и французской мобилизации. Проводился также тайный сбор данных об английском военно-морском флоте. Однако в день объявления войны (4 августа 1914 года) немецкая шпионская сеть в Англии оказалась ликвидированной: англичане вели за ней тщательное наблюдение в течение ряда лет. Никаких фактов совершения диверсий проживавшими в Англии немецкими подданными или другими лицами немецкого происхождения установлено не было.

Позволительно представить себе следующую картину.

Начало войны влечет за собой возникновение сильного страха у большинства людей. Никто в точности не знает, какие неожиданности может принести ему война. Сама жизнь человека находится под угрозой. Он может оказаться убитым в бою или серьезно раненым в ходе воздушного налета. Он может потерять родственников и друзей. Привычная повседневная жизнь внезапно и резко нарушается. Человек стоит перед угрозой неотвратимой и непостижимой катастрофы. Какое оружие применит противник?

Все, что начиная с юных лет читал или слышал человек об ужасах войны, о сражениях с применением огнеметов, о бактериях и "лучах смерти", — все это всплывает в памяти и грозит затопить сознание. Трудно справиться с таким страхом. Трудно представить, какое конкретное несчастье тебе угрожает, какое именно бедствие выпадет на твою голову.

С самого, же начала в душу человека закрадывается не только страх.

Наступает враг, который развязал войну. По его вине расстроен весь порядок мирной жизни. Это он несет с собой разорение и разрушение. У людей возникает и нарастает чувство ненависти к агрессору. С какой охотой они схватили бы его, смяли, раздавили, уничтожили!

Наряду со страхом и ненавистью появляется и чувство беспомощноста. Начинает работать гигантская военная машина, которая подчиняет себе деятельность простых людей. Продолжать заниматься тем, чем человек занимался в мирное время, кажется бесполезным. Ко всему примешивается неопределенность; никто не представляет себе, что происходит или уже произошло на фронтах: информации мало, а та, что имеется, сводится к несущественным деталям.

Под влиянием сильного, но безотчетного чувства страха, под влиянием раздражения, в обстановке беспомощности и неуверенности нарастает внутреннее напряжение. Возможность разрядить такое напряжение появляется в том случае, если люди могут найти в своей собственной среде тех, кого можно было бы заклеймить словом «враги». Тогда страх обычно теряет свой таинственный и неопределенный характер; вместо беспомощности и неуверенности возникает непосредственная задача: бить врага в своих собственных рядах. Нанося такие удары, каждый начинает думать что он "что-то делает", что он "помогает довести войну до победного конца".

В подобной обстановке у очень многих людей появляется склонность найти отдушину, чтобы освободиться от внутреннего перенапряжения, воспринимая без особых рассуждений мысль о том, что надо искать врага в своих собственных рядах. Теперь дело лишь за тем, чтобы кто-то первым назвал мнимого врага "по имени". Возглас отдельного человека подхватывается тысячами и быстро передается из уст в уста. Пресса и радио заботятся о том, чтобы он оказался доведенным до миллионов людей.

В подобном процессе возбуждение, как искра, перескакивает от одного человека к другому. Однако значительно более важную роль играет то обстоятельство, что большинство людей находится (как оно и было в действительности) в состоянии такого напряжения, что достаточно малейшего толчка, чтобы вся их злоба и ненависть прорвались наружу. В связи с этим искры возбуждения возникают во многих местах сразу, их распространение становится исключительно быстрым, и то, что один человек подозревает, следующий уже передает как достоверный факт. Когда о подобном предположении или подозрении сообщают на страницах газет или по радио, они приобретают черты неопровержимой истины.

У большинства людей нет потребности в том, чтобы критически и хладнокровно оценить доходящие до них известия. К тому же, проверка зачастую оказывается невозможной: связь прервана, и ни у одного человека нет правильных представлений о ходе боев.

"Назвать по имени","найти(что часто означает создать) врагов в своей собственной среде" является одной из форм удовлетворения той внутренней потребности, о которой мы говорили выше. Это естественный процесс, точнее, доступный способ, дающий людям возможность воспринять ту действительность, которая кажется невыносимой; в периоды особой напряженности подобные процессы почти неизбежны. С первого взгляда кажется, что подвергнувшийся нападению народ еще более затрудняет свое положение, высказывая подозрения о том, что в его среде имеются враги; на самом же деле происходит как раз обратное явление.

Характер выдвигаемых обвинений против выискиваемых врагов в своей собственной среде имеет второстепенное значение.

Поскольку, как мы выяснили, люди желают сами, чтобы их убедили в наличии сообщников врага внутри страны, разве не будет для них естественным предположить, что эти сообщиники занимаются шпионажем и диверсиями, стреляют по войскам той страны, где они проживают? Конечно, рассуждают многие из них, такие шпионы жили в стране годами, только их никто не выявлял и они оставались незамеченными; такими же незаметными остаются и вражеские агенты, появляющиеся с началом вторжения. В целях маскировки последние, конечно, стараются применять такие приемы, как переодевание в штатское платье или в форменное обмундирование той страны, которая подвергается нападению.

Люди часто искали врагов в своей собственной стране среди священников, монахов и монахинь. Все эти лица носят одежды, словно специально приспособленные для укрытия оружия. По всей вероятности, сказывалось то обстоятельство, что представители церкви издавна окутаны некоторой тайной.

Какой-нибудь не имеющий серьезного значения пустяк может послужить поводом для зачисления человека в число врагов. В глазах некоторых людей становится подозрительным каждый, кто хоть чем-нибудь выделяется среди окружающих.

В 1914 году в Германии самых обычных людей принимали за шпионов, если их внешность хоть чуточку отличалась от внешности других немцев. В Англии в 1940 году необоснованно задержали многих людей только потому, что они чем-то бросались в глаза, чем-то отличались от остальных, имели что-то странное в своей внешности.

В конце мая 1940 года одного французского лейтенанта избили свои же сограждане только потому, что "у него были рыжеватые волосы, и это вызвало подозрение". В Брюсселе в те же майские дни 1940 года перевозили на трамвае к вокзалу некоторое количество арестованных. Их сопровождали трое солдат и лейтенант. В это время вдоль улицы шел человек со своей беременной женой — оба брюнеты. Лейтенанту показалось что-то подозрительным. Наверное, иностранцы… Трамвай остановили. Лейтенант приказал привести этих людей к нему, а затем, как иностранцев, присоединить к остальным арестованным. Мужчина протестовал: "Я живу здесь уже длительное время, вот мои документы; они в полном порядке". "Документы?" — рассмеялся лейтенант. "К тому же, моя жена должна скоро родить!". — "Все это вы объясните там, куда вас привезут!".

Не всех жителей стран, подвергшихся нападению, подобные настроения охватывают в одинаковой мере, так как сказывается влияние многих факторов индивидуального порядка. Господствующая атмосфера общего напряжения захватывает каждого человека в отдельности, тем не менее некоторые люди все же сохраняют способность не терять здравый смысл и прислушиваться к голосу своей совести. В Польше, например, отмечался ряд случаев, когда офицеры не допускали расправы над местными немцами, которых подозревали в принадлежности к пятой колонне. Мужество подобных офицеров заслуживает восхищения: человек, вступающийся за «предателя» в момент величайшего возбуждения толпы, сам рискует оказаться зачисленным в категорию «предателя» и подвергнуться оскорблению, а то и избиению.

Опыт, приобретенный на государственной службе, и чувство долга также играют свою роль: полицейские зачастую защищали конвоируемых ими арестованных от разъяренной толпы, не глядя на трудности и опасности для них самих. Ведь в толпе могли найтись люди, которые могли излить свою ярость на кого угодно.

Подобные люди способны избивать и даже убивать. К поступкам таких людей в обстановке, когда страна находится под угрозой, многие относятся терпимо; некоторые даже восторгаются подобными действиями.

Так было во Франции в мае 1940 года после катастрофы на Севере; предполагали, что мосты через Маас оказались захваченными противником в результате преступной небрежности, иначе говоря, предательства нескольких французских офицеров. О командующем 9-й армией генерале Кпае рассказывали, будто " в критический момент он выехал в роскошную виллу богатейшего промышленника, куда вызвал затем свою любовницу".

Ни у кого нет такой широкой спины, как у козла отпущения.

Многие нормальные явления мирного времени начинают вызывать подозрения в условиях военного времени или в тех случаях, когда над людьми нависает серьезная опасность. "Скрежет шестерен в коробке скоростей автомобиля кажется звуком сирены, а хлопанье двери — разрывом бомбы". Еще более подозрительными кажутся поведение и поступки-людей, по отношению к которым заранее сложились предубеждение и некоторая враждебность, особенно, когда за такими людьми наблюдают в обстановке надвигающейся войны. Каждый услышанный выстрел кажется тогда неприятельским, а если самого неприятеля поблизости нет, значит, речь идет о его сообщниках. Впечатление обстрела со всех сторон становится особенно сильным, когда бои идут на улицах города и повсюду свистят пули.

Офицеры и солдаты возбуждены; они ведут беспорядочную стрельбу, чтобы подавить собственный страх. По существу, они стреляют друг в друга. В начале войны такие случаи имели место и во время боев вне населенных пунктов. Каждый услышанный выстрел кажется новым доказательством того, что где-то по соседству притаился враг из пятой колонны.

В результате подобной обстановки, в ходе вторжения немцев в мае 1940 года наблюдалась невероятная неразбериха, особенно в крупных городах на западе Голландии. Сумятица увеличилась под влиянием сообщений о широком использовании противником голландского обмундирования. Узнав о подобной хитрости немцев, некоторые голландские военнослужащие в Гааге сняли все знаки различия со своей форменной одежды в расчете на то, что таким образом можно перехитрить противника. В результате другие военнослужащие, не снявшие знаков, принимали первых за переодетых немцев. Порядок удалось восстановить только на четвертый день войны, когда войска вывели из города.

Для того, чтобы впервые назвать по имени внутреннего врага, достаточно бывает одному человеку выдвинуть обвинение, как все его подхватывают. Такое явление может наблюдаться в небольшой группе людей (кто-то заметил в руках человека немецкую газету. Значит, ее владелец немецкий шпион!). Оно может происходить и в масштабе страны в целом. В адрес военных, гражданских властей люди шлют донесения, написанные под влиянием возбуждения, без достаточной проверки, содержащие частично или полностью ошибочные выводы. В атмосфере общей нервозности такие донесения превращаются в сообщения для печати, коммюнике и военные сводки, что в свою очередь усиливает склонность к поискам новых «преступлений». Как только возникает подозрение, что вода отравлена, сразу же кажется странным ее вкус; это еще больше усиливает подозрение, и люди начинают верить в то, что вода действительно отравлена.

Общая атмосфера страха способствует появлению все новых и новых доказательств преступной деятельности скрытых врагов. В ходе боев за Роттердам одному немецкому офицеру химической службы показалось, что он слышит в здании занятой немцами школы запах отравляющего вещества. "Другие сразу же начали уверять, что ощущали этот запах еще раньше. Кто-то, подобрав осколки снаряда, немедленно почувствовал, что у него зачесались пальцы — иприт! Слово «газы» вызвало большое смятение, послышалась команда: "Одеть противогазы!". Руки людей, у которых чесались пальцы, забинтовали огромными повязками. Однако тревога оказалась ложной.

В ходе боев в Гааге один высокопоставленный правительственный чиновник подарил солдатам военной охраны сотню сигарет, на которых имелась его личная монограмма. Солдаты охраняли правительственное здание, в котором находились министры, с беспокойством следившие за ходом событий в стране. Через несколько часов группа солдат явилась к этому же чиновнику и заявила, что ими обнаружены отравленные сигареты. Тот сказал: "Хотелось бы на них посмотреть". Тогда ему показали сигареты с его собственной монограммой!

На подобных примерах можно иногда продемонстрировать абсолютную абсурдность некоторых свидетельских показаний. При проведении расследования выясняется, что так называемые "световые сигналы" не что иное, как мерцание свечи, случайное многократное включение и выключение лампочки в какой-нибудь квартире или даже отражение солнечных лучей от стекол приоткрытого окна. Иногда приходили с обыском в дом, где мнимый пулемет оказывался простым флагштоком; "полотнища для сигнализации самолетам" оказывались обыкновенными чехлами для мебели.

Зачастую бывает так, что люди, убедившись в необоснованности одной из улик, далеко не сразу признают подобную же необоснованность и абсурдность других выдвигаемых ими улик

Очень часто любая мысль о критической проверке той или иной улики сразу же отбрасывается (это особенно относится к гражданским лицам и солдатам, в значительно меньшей мере — к чиновникам юстиции и полицейским). Против приговора, сложившегося у человека по внутреннему убеждению на основе немногочисленных и разрозненных наблюдений, нельзя подать никакой апелляционной жалобы. Иногда невозможна и защита. Более того, все довольны, оправдания, приводимые подозреваемым лицом в качестве доказательств своей невиновности, превращаются в дополнительные улики в интересах обвинения. Достаточно напомнить случай с корреспондентом "Нью-Йорк тайме" во Франции, где его приняли за немца и едва не пристрелили (у него были голубые глаза и светлые волосы). Он пытался рассказать, что награжден орденом "Почетного легиона", и — указывал при этом на красную орденскую ленточку, но услышал в ответ, что трудно ожидать такой исключительной наглости, даже от немца. Когда он начал показывать выданные ему в штабе генерала Гамелена документы с многочисленными официальными печатями, окружающие стали говорить, что это явно подозрительная личность, поскольку у него слишком уж много всевозможных удостоверений. Задержавшие его люди с большой неохотой отказались от своих беспочвенных утверждений.

В Бельгии, где в мае 1940 года очень боялись парашютистов, молодой турист-немец из Антверпена был подвергнут допросу французскими офицерами. Немец захватил с собой в дорогу спальный мешок.

"Теперь они его разоблачили! Вот и парашют!" Мешок подвергся тщательному исследованию; прилагались все усилия, чтобы доказать, что это парашют. В какой-то складке или в углу мешка нашли несколько кусочков шоколада. Появилась версия о том, что немецкие парашютисты раздают детям отравленные сладости; офицеры приказали туристу съесть обнаруженный шоколад. Они напряженно следили за парнем, ожидая, что тот с минуты на минуту упадет мертвым. Однако ничего подобного не случилось; юноша с жадностью съел забытые им лакомства. Только после этого его, наградив пинками, отпустили".

Примерно в тот же самый период, в районе севернее Париж;! оказался арестованным военный корреспондент газеты «Фигаро» Морис Ноэль. Высокого роста, белокурый, он ехал на велосипеде через селение, на которое незадолго до этого упало несколько немецких бомб. Вокруг него мгновенно собралась толпа: вот человек, из пятой колонны, подававший сигналы немцам, вот кто является причиной бомбардировки! Сопровождаемый улюлюканиями толпы, он был доставлен в полицейский участок.

Полиция приступила к тщательному обыску, а толпа кричала, что его нужно убить. Полицейские обнаружили у корреспондента коробочку с белым порошком, который он принимал против расстройства желудка.

"Это взрывчатка!" — закричали в толпе. "Глупости! — завопил Ноэль. — Я докажу вам, что это не взрывчатое вещество".

Он чиркнул спичкой, но не успел поднести ее к порошку. На него набросилось десяток мужчин и женщин, делая отчаянную попытку спасти полицейский участок от полного уничтожения.

В конечном итоге Ноэлю удалось доказать свою невиновность.

Однако в целом ряде случаев (особенно на фронте и вблизи пего) с лицами, заподозренными в принадлежности к пятой колонне, расправлялись довольно быстро.

Истинные мотивы выискивания и преследования воображаемой пятой колонны кроются в области эмоций, этот факт является причиной того, почему преследователи с таким трудом соглашались с предложениями проверить, достаточно ли обоснованны многие выдвигаемые обвинения. Правда, не всегда можно доказать ошибочность выдвинутых обвинений или же дать достаточное обоснование их достоверности. Когда требуется доказать беспочвенность утверждения типа будто "колдунья ничего не весит", достаточно иметь хорошие весы. Однако обвинения, выдвигавшиеся против немецкой военной пятой колонны, были следствием бесконечного и запуганного комплекса фактов и явлений политического, военного, экономического, социального и культурного порядка, доходивших до сознания людей в форме слухов, рассказов, телеграмм, статей и книг.

Получался запутанный клубок внешних и внутренних факторов, взаимодействующих друг с другом и в конечном счете образующих "человеческую историю", в которой нелегко правильно разобраться даже в условиях мирного времени, не говоря уже о военном.

 

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ "КРАСНОЙ КАПЕЛЛЫ"

"При расследовании дела "Красной капеллы" мы увидели, что с 1933 года враги засели повсюду", — сказал Гитлер 26 июня 1943 года.

В 1941 году немецкую радиоразведку крайне беспокоила возросшая активность непонятных радиоосетей, явно не принадлежащих ни вермахту, ни СС.

Нигде не зарегистрированные радиостанции наполняли своими морзянками эфир. Пеленгаторные станции фиксировали, что некоторые из них связываются с Москвой.

В немецкой радиоразведке существовал обычай, согласно которому в служебном обиходе подобные подозрительные радиостанции обозначались, как «музыканты», а их группы — «оркестры» или "капеллы".

Так, одну из групп назвали "капеллой цитр", другую — "арденской капеллой"(по дислокации), третью — «красной», поскольку по связям с Москвой был ясен ее "красный характер".

На пеленгацию станции были брошены все силы. Передаваемые тексты записывались и передавались на расшифровку, что оказалось делом сложным.

"Красная капелла" применяла сложнейшую методику шифрования, не поддававшуюся раскрытию лучшими немецкими специалистами.

Прошел год, пока чистая Случайность — находка обрывка незашифрованного текста на захваченной гестапо подозрительной вилле в Брюсселе — не помогла напасть на след.

Началась карательная акция…

Всего было арестовано 108 человек. Они были отправлены в печально известный дом 8 по Принц-Альбрехт-штрассе, в котором находилось Главное управление имперской безопасности СС и его четвертое управление, в просторечии — гестапо.

Прокатилась волна казней…

В ставке Гитлера торжествовали — был нанесен удар по "руке Москвы".

На сегодняшний день опубликовано уже немало материалов о деятельности советской разведывательной сети, известной под названием "Красная капелла", Сведения, содержащиеся в этих материалах, довольно часто разноречивы, опираются на недостаточную документальную базу.

Опубликовано значительное количество архивных документов разведки и контрразведки, содержание которых свидетельствует о том, что органы государственной безопасности, несмотря на понесенные потери в годы сталинских репрессий, в предвоенный период выявили планы фашистской Германии о нападении на СССР и своевременно информировали об этом государственно-политическое и военное руководство страны. Такого характера документы поступали от различных подразделений органов государственной безопасности и от многочисленных проверенных источников. Однако И.В.Сталин, зная о неподготовленности Красной Армии и страны в целом к большой войне в 1941 году, раздраженно и болезненно реагировал на поступающую информацию о грядущем нападении Германии на СССР. При оценке предупреждающей информации он с особым недоверием воспринял разведданные, поступающие из резидентура, в которых основными источниками получения информации были лица немецкой национальности. Общеизвестно его недоверие к материалам Рихарда Зорге.

В документах берлинского звена резидентуры, руководимой Лрвидом Харнаком ("Корсиканцем"), хранящихся в архиве советской разведки, имеются материалы, на которых сохранились записи Сталина, отражающие его отрицательное отношение к разведданным, добытым ее участниками. Известно, что на одном из таких документов от 16 июня 1941 года с последним предупреждением берлинской резидентуры о том, что Германия полностью подготовилась к нападению на СССР и начала аргессии можно ожидать в любой момент, Сталин, в грубой форме, используя непечатную брань, выразил недоверие к этим данным и к источнику, добывшему информацию.

Появление предлагаемого читателям документа, по всей видимости, имеет непосредственное отношение к указанному факту и объясняется двумя причинами: с одной стороны, посредством подобранных в хронологическом порядке агентурных сообщений берлинской резидентуры, руководство советской разведки пыталось подтвердить обоснованность данных, изложенных в сообщении агента от 16 июня, а с другой стороны — руководство разведки таким образом пыталось обезопасить себя от нежелательных последствий отрицательной реакции Сталина.

Документ был подготовлен 18–19 июня 1941 года и вместе с докладом о нависшей угрозе германского нападения на СССР был передан руководством внешней разведки наркому госбезопасности Меркулову для представления Сталину. Однако, опасаясь отрицательной реакции Сталина, который накануне уже высказал свое отношение к содержанию одного из таких сообщений, Меркулов отказался подписать доклад и направить документ Сталину.

Необходима краткая справка, кто такие «Корсиканец» и «Старшина», о которых говорится в документе.

"КОРСИКАНЕЦ" — Арвид Харнак, доцент Гессенского университета, работавшиий в министерстве хозяйства Германии, один из ценных агентов советской внешней разведки. В 1940–1941 гг. сообщил обширные данные о военных приготовлениях Германии. 3 сентября 1942 года арестован гестапо. 22 декабря 1942 года казнен по приговору имперского военного суда фашистской Германии после ликвидации отдельных звеньев советской разведывательной сети в Европе, известной на Западе под названием "Красной капеллы". Посмертно награжден орденом Красного Знамени.

"СТАРШИНА" — Шульце-Бойзен Харро, обер-лейтенант, сотрудник генерального штаба ВВС. Один из ценных агентов советской внешней разведки. 31 августа 1942 года арестован гестапо. 22 декабря 1942 года Шульце-Бойзен Харро, его жена Либертас и несколько других членов ликвидированных звеньев советской разведывательной сети в Европе по приговору имперского военного суда в Германии были казнены. Причем по распоряжению Гитлера и Кейцтеля, в отношении пяти наиболее активных членов "Красной капеллы", в том числе и Шульце-Бойзена Харро, приговор приведен в исполнение через повешение.

Посмертно награжден орденом Красного Знамени.

Календарь сообщений агентов берлинской резидентуры НКГБ СССР «Корсиканца» и «Старшины» о подготовке Германии к войне с СССР за период с 6 сентября 1940 года по 16 июня 1941-года.

06.09.40. «Корсиканец» (со слов генерального директора фирмы «Лейзер» Тициенса). Офицер Верховного командования немецкой армии рассказал Тициенсу, что в начале будущего года Германия начнет войну против Советского — Союза. Предварительным шагом к акции будет военная оккупация Румынии, намеченная на ближайшее время.

02.10.40. «Корсиканец». В армии запрещены и изъяты книги русских писателей, даже таких, как Л.Н.Толстой и Ф.М.Достоевский.

Геринг приблизительно две недели назад дал указание о прекращении поставок в СССР и только дней пять тому назад под нажимом фирм, требующих сырье, согласился на более продолжительное время поставок.

07.01.41 «Корсиканец». В кругах, группирующихся вокруг "Херрен клуба", нарастает мнение, что Германия проиграет войну и в связи с этим нужно договориться с Англией и Америкой о том, чтобы повернуть оружие на восток.

"Корсиканец" (со слов "Старшины"). В штабе авиации Германии дано распоряжение, начать в широком масштабе, разведывательные полеты над советской территорией с целью фотосъемки всей пограничной полосы. В сферу разведывательных полетов включается также и Ленинград.

Позиции Геринга все более склоняются к заключению соглашения с Америкой и Англией.

09.01.41. «Корсиканец». Военно-хозяйственный отдел Имперского статистического управления получил от Верховного командования вооруженных сил (ОКБ) распоряжение о составлении карт промышленности СССР.

04.02.41. «Корсиканец» (со слов "Старшины"). Штаб авиации решил начать в марте с.г. балканскую акцию. О решении Гитлера по этому поводу неизвестно. За последние три недели немецкие войска перебрасываются в Болгарию.

06.02.41. «Корсиканец» (со слов сотрудника ОКБ Бляу).

Предстоит немецкое наступление на Балканах, которое уже подготовлено. В связи с балканской акцией отношения между Германией и Советским Союзом обострятся.

01.0 3.41. «Корсиканец» (со слов сотрудника комитета по 4-летнему плану О.Доннера). 1. Комитет закончил составление расчетов об экономическом эффекте антисоветской акции с отрицательными выводами. По мнению «Корсиканца», распоряжение по разработке расчетов исходит не от военного командования, а от Риббентропа или даже Гитлера. Составление всех расчетов должно быть закончено к 1 мая.

"Корсиканец" (со слов Всегерманской хозяйственной палаты Зольмса). 2. Реальность антисоветских планов серьезно обсуждается в руководящих немецких инстанциях, подтверждением является концентрация германских войск на восточной границе.

Построение и расположение германских войск на советской границе аналогично построению немецкой армии, подготовленной в свое время для вторжения в Голландию.

… 03–41. «Корсиканец» (со слов "Старшины"). 1. Операция германской авиации по аэрофотосъемкам советской территории проводится полным ходом. Немецкие самолеты действуют с аэродромов в Бухаресте, Кенигсберге и из Северной Норвегии — Киокинес. Съемки производятся с высоты б 000 м. В частности, немцами заснят Кронштадт.

2. Геринг является главной движущей силой в разработке и подготовке войны против Советского Союза.

"Корсиканец" (со слов Цехлина, журналиста, профессора Высшей политической школы в Берлине). 3- Решен вопрос о военном выступлении против Советского Союза весной этого года с расчетом на то, что русские не смогут поджечь при отступлении еще зеленый хлеб, и немцы воспользуются этим урожаем. Цехлину от двух германских генерал-фельдмаршалов известно, что выступление намечено на 1 мая.

… 03.41. «Корсиканец» (со слов Руппа, экономиста химического концерна "И.Г. Фарбениндустри"; со слов Лангелютке, зам. руководителя института по военно-хозяйственной статистике).

1. Военное выступление Германии против СССР является уже решенным вопросом.

2. По мнению германского штаба, Красная Армия будет в состоянии оказывать сопротивление только в течение первых 8 дней, после чего будет разгромлена. Оккупацией Украины, немцы предполагают лишить Советский Союз его основной промышленной базы. Затем немцы продвинутся на восток и отторгнут Кавказ от Советского Союза. Урал, по их расчетам, может быть достигнут в течение 25 дней. Нападение на Советский Союз диктуется соображениями военного преимущества Германии над СССР в настоящее время.

20.03.41. «Корсиканец» (со слов Лангелютке). 1. Работы по вычислению экономической эффективности антисоветской акции продолжаются, особое внимание уделяется вопросу о мощности нефтяных промыслов в Галиции.

"Корсиканец" (со слов Зольмса). В Бельгии помимо оккупационных войск находится только одна активная дивизия, что является подтверждением, что военные действия против Британских островов отложены. Немецкие войска концентрируются на востоке и юго-востоке. Подготовка удара против СССР стала очевидной.

Об этом свидетельствует расположение сконцентрированных на границе Советского Союза немецких войск. Немцев очень интересует железная дорога Киев — Одесса, имеющая западноевропейскую колею.

24.03.41. «Корсиканец» (со слов "Старшины"). Германский генеральный штаб авиации ведет интенсивную подготовку против СССР. Составляются планы бомбардировки важнейших объектов.

Разработан план бомбардировки Ленинграда, Выборга, Киева. В штаб авиации регулярно поступают фотоснимки городов и промышленных объектов. Германский авиационный атташе в Москве выясняет расположение советских электростанций, лично объезжает на машине районы расположения электростанций.

2. В генеральном штабе авиации среди офицеров существует мнение, что военное выступление Германии против СССР приурочено на конец апреля или начало мая. «Старшина» при этом считает, что имеется лишь 50 шансов за то, что выступление произойдет, все это вообще может оказаться блефом.

28.03.41. «Старшина» (из наблюдений в штабе авиации). Немецкое командование ведет подготовку клещеобразного удара с юга — из Румынии, с одной стороны, и через Прибалтику, а возможно, через Францию — с другой. Этот маневр будет предпринят с тем, чтобы отрезать Советскую Армию, как это было сделано в свое время во Франции… К востоку, недалеко от Кракова, сосредоточены крупные авиасоединения, на востоке также создан новый авиационный корпус.

02.04.41. «Корсиканец» (со слов «Старшины» и из документов, прошедших через его руки).

1. Штаб германской авиации полностью разработал и подготовил план нападения на Советский Союз. Авиация концентрирует свой удар на железнодорожные узловые пункты центральной и западной части СССР, электростанции Донецкого бассейна; предприятия авиационной базы под Краковом являются основным исходным пунктом для нападения на СССР. Созданы две армейские группы, которые намечены для операций против СССР.

2. Геринг занимает явный курс на войну против СССР, и для него нежелательны сообщения, указывающие на рискованность и нецелесообразность этой авантюры. Геринг при последней встрече с Антонеску потребовал 20 дивизий для участия в антисоветской акции. В Румынии немецкие войска сконцентрированы на советской границе.

3. Немцы считают слабым местом обороны СССР наземную службу авиации и поэтому надеются путем интенсивной бомбардировки аэродромов сразу же дезорганизовать ее действия.

Вторым несовершенным звеном обороны считают службу связи авиации Красной Армии в силу тяжеловесности, лишнего радирования и сложности ключей.

"Корсиканец" (со слов Ехлина). 4. Референт Розенберга по СССР Лейббранд заявил Цехлину, что вопрос о вооруженном выступлении против СССР решен. 10 апреля будет опубликовано распоряжение о прекращении частых поставок по железным дорогам. Антисоветская кампания начнется 15 апреля. Прекращаются транзитные перевозки через СССР германского импорта.

07.04.41. «Корсиканец». Немцы эвакуировали Мемель. Познань и города Силезии объявлены зонами военной опасности первой очереди. Из генерал-губернаторства заканчивается эвакуация женщин и детей.

14.04.41. «Старшина» (со слов Грегора, офицера связи при Геринге). 1. Военная подготовка проводится Германией нарочито заметно в целях демонстрации своего военного могущества: Гитлер является инициатором плана нападения на Советский Союз, считая, что предупредительная война с Союзом необходима ввиду того, чтобы не оказаться перед лицом более сильного противника.

"Старшина" (со слов сотрудника штаба авиации Хольцхау-зена, из наблюдения в МИД и других влиятельных кругах Германии).

2. Тотальная война Германии против Англии и США не может быть выиграна и поэтому необходимо заключение мира с ними. Чтобы сделать Англию сговорчивой, необходимо отторгнуть Украину от Советского Союза. Захват Украины принудит Англию пойти на уступки. В случае необходимости возможно заключение мира с Англией, даже ценой принесения в жертву нацизма, а при неудаче в войне с СССР — и самого Гитлера, чтобы «устранить» препятствия к объединению цивилизованного мира против большевизма.

Япония и Италия якобы не посвящены в эти антисоветские планы.

17.04.41. «Старшина» (из наблюдений в штабе авиации).

1. В связи с успешным продвижением немецких войск в Ливии, африканские победы стоят в центре внимания. Настроение кругов, ратующих за нападение на Советский Союз, несколько утихло, так как они получили новые надежды выиграть войну с Англией. Однако генеральный штаб с прежней интенсивностью проводит подготовительные работы для операций против СССР, выражающиеся в детальном определении объектов бомбардировок.

"В генштабе сухопутной армии часть генералов, по его мнению, являются зачинщиками и приверженцами антисоветской акции. К последним относится также Браухич. Племянник Браухича обер-лейтенант армии сказал, что пора кончить борьбу между народами Европы и надо объединить усилия против Советского Союза. Подобные идеи исходят от Браухича и заимствованы у него его молодым родственником.

24.04.41. «Старшина» (из документов, проходящих через его руки). 1. Немецкая разведка установила, что производство артиллерийской аммуниции в основном сосредоточено в районе Ленинграда.

"Корсиканец" (со слов "Старшины"). 2. В настоящее время генштаб авиации почти полностью прекратил разработку русских объемов и интенсивно ведет продготовку к акции, направленной против Турции, Сирии и Ирака, в первую очередь, против первой.

Акция против СССР, кажется, отодвинута на задний план, в генштаб больше не поступают фотоснимки советской территории, сделанные с немецких самолетов.

30.04.41. «Старшина» (со слов Грегора, офицера связи при Геринге).

1. Вопрос о выступлении Германии против Советского Союза решен окончательно, и начало его следует ожидать со дня на день. Риббентроп, который до сих пор не являлся сторонником выступления против СССР, зная твердую решимость Гитлера в этом вопросе, занял позицию сторонников нападения на СССР..

"Старшина" (со слов референта по русским делам при внешнеполитическом отделе НСДАП Дейбрандта).

2. Подтверждается сообщение Грегора, что вопрос о выступлении против Советского Союза считается решенным.

"Старшина (из документов).

3 В штабе авиации возросла активность сотрудничества между германским и финским генеральными штабами по разработке оперативных планов против СССР.

4. Румынский, венгерский и болгарский штабы обратились к немцам с просьбой о срочной доставке противотанковой и зенитной артиллерии, необходимой им в случае войны с Советским Союзом.

… 04.41. «Корсиканец». 1. На совещании ответственных референтов министерства хозяйства референт прессы Кроль в докладе заявил: "… От СССР будет потребовано выступление против Англии на стороне "держав оси". В качестве гарантии будет оккупирована Украина, а, возможно, и Прибалтика".

"Старшина". 2. 29 апреля Гитлер в своей речи перед офицерами-выпускниками заявил: "… В ближайшее время произойдут события, которые многим покажутся непонятными. Однако мероприятия, которые мы начнем, являются государственной необходимостью, так как красная чернь поднимает голову над Европой".

09.05.41. «Старшина». Необходимо серьезно предупредить

Москву о всех данных, указывающих на то, что вопрос о нападении на Советский Союз является решенным, выступление намечено на ближайшее время, и немцы этой акцией хотят решить вопрос "фашизм или социализм", и, естественно, подготавливают максимум возможных сил и средств.

1. В штабе германской авиации подготовка операции против СССР проводится самым усиленным темпом. Все данные говорят о том, что выступление намечено на ближайшее время. В разговорах офицеров штаба часто называется дата 20 мая, как дата начала войны. Другие полагают, что выступление намечено на июнь.

Вначале Германия предъявит Советскому Союзу ультиматум с требованием более широкого экспорта в Германию и отказа от коммунистической пропаганды. В качестве гарантии этих требований в промышленные районы и хозяйственные центры и предприятия Украины должны быть посланы немецкие комиссары, а некоторые украинские области должны быть оккупированы немецкой армией.

Предъявлению ультиматума будет предшествовать "война нервов" в целях деморализации Советского Союза. В последнее время подготовку войны с СССР немцы стараются сохранить в полном секрете. Соответствующие меры принимаются в этом направлении и германскими представителями в Москве.

2. Несмотря на ноту Советского правительства, германские самолеты продолжают полеты на советскую сторону с целью авиафотосъемки. Теперь фотографирование происходит с высоты 11 тыс. м, а сами полеты проводятся с большей острожностыо.

3. Недавно Лито нес ку направил меморандум Гитлеру и Герингу, в котором указывается, что Германии необходимо обеспечить за собой сырьевую и продовольственную базу, каковой является Украина,

11.05.41. «Старшина» (из документов). Флот германской авиации предназначен для действий против СХСР в качестве основной единицы. Находится он пока еще на бумаге, за исключением соединений ночных истребителей, противозенитной артиллерии и отрядов, тренирующихся специально в "бреющих полетах".

Однако это не значит, что он не готов к выступлению, так как по плану все налицо — организация подготовлена, самолеты могут быть переброшены в кратчайший срок До сего времени центром расположения 1-го воздушного флота был Берлин. Сейчас центр перенесен в Кенигсберг, но место сто нахождения тщательно конспирируется. Количество самолетов 1-го флота по планам неизвестно. Известно, что во флоте имеются три эскадрильи истребителей.

14.05.41. «Старшина» (из документов). 1. Планы в отшноше-нии Советского Союза откладываются, немецкими руководящими инстанциями принимаются меры для сохранения их последующей разработки в полной тайне.

2. Немецким военным атташе за границей, а также послам дано указание опровергать слухи о военном столкновении между Германией и СССР.

4. В штабе авиации опубликован приказ Верховного командования вооруженными силами, датированный 7 мая. В приказе говорится, что германские стратегические планы и предварительные разведывательные мероприятия стали известны врагу ("Старшина" этот приказ связывает с разведывафельными полетами немецких самолетов над советской территорией и нотой Советского правительства).

"Корсиканец". 5. В министрестве хозяйства приказ Верховного командования связывается с антисоветскими планами Германии, которые стали известны русским.

"Старшина"". 6. Затормаживание выполнения антисоветских планов Германии в штабе авиации объясняют трудностями и потерями в войне с англичанами на африканском фронте и на море.

Круги авторитетного офицерства считают, что одновременные операции против англичан и против СССР вряд ли возможны.

7. Наряду с этим подготовительные работы против СССР в штабе авиации продолжаются.

09.06.41 «Старшина» (со слов начальника русского отдела штаба авиации Геймана). 1. На следующей неделе напряжение в русском вопросе достигнет наивысшей точки и вопрос о войне окончательно будет решен. Германия предъявит СССР требование о предоставлении немцам хозяйственного руководства на Украине и об использовании советского военного флота против Англии.

"Старшина".

2. Все подготовительные военные мероприятия, составление карт расположения советских аэродромов, сосредоточение на балканских аэропортах германской авиации, должны быть закончены к середине июня.

"Старшина" (со слов майора авиации Гертца).

3. Все начальники аэродромов в генерал-губернаторстве и в Восточной Пруссии получили задание подготовиться к принятию самолетов.

Спешно оборудуется большой аэродром в Инстербурге.

11.06.41. «Старшина». 4. Сформировано будущее административное управление оккупированной территории СССР во главе с Розенбергом. В руководящих кругах германского министерства авиации и в штабе авиации утверждают, что вопрос о нападении на Советской Союз окончательно решен. Главная штаб-квартира Геринга переносится из Берлина предположительно в Румынию. 19 июня Геринг должен выехать на новую штаб-квартиру.

16.06.41. «Старшина». 1. Все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены и удар можно ожидать в любое время.

"Корсиканец". 2. В военных действиях на стороне Германии участие примет Венгрия. Часть германских самолетов, главным образом истребители, находятся уже на венгерских аэродромах.

Произведено назначение начальников военно-хозяйственных управлений будущих округов оккупированной территории СССР.

Для Кавказа — Вмони, один из руководящих работников НСДАП в Дюссельдорфе; для Киева — Бурант, бывший сотрудник министерства хозяйства; для Москвы — Бургер, руководитель хозяйственной палаты в Штутгарте. Все эти лица выехали в Дрезден, являющийся сборным пунктом. Для общего руководства хозяйственным управлением "оккупированных территорий СССР" назначен Шоттерер, начальник иностранного отдела министерства хозяйства.

Подлежащая оккупации территория должна быть разделена на три части, из которых одной должен заправлять гамбургский наместник Кауфман. В министерстве хозяйства рассказывают, что на собрании хозяйственников, назначенных для "оккупированной территории СССР", выступил также Розенберг, который заявил, что "понятие Советский Союз должно быть стерто с географической карты".

Этот документ был подготовлен руководством внешней разведки НГКБ для доклада политическому руководству страны и должен был документально подтвердить выводы о нависшей угрозе военного нападения на СССР со стороны фашистской Германии. Однако нарком госбезопасности В.Меркулов отказался представить его для доклада Сталину.

 

СУДЬБА "КРАСНОЙ КАПЕЛЛЫ"

Дело N 34118 Дело за N 34118 на Арвида Хариака, которому была присвоена условная кличка «Корсиканец», было заведено в ИНО ОГПУ в 1935 году. Но сначала о своеобразии дел такого рода.

По условиям делопроизводства разведки и в соответствии с принципом конспирации шифротелеграммы, которыми обменивались Центр и резидентуры, хранились в особых делах ограниченное время. Затем они уничтожались. Чтобы не потерять нить и добиться преемственности дел, с шифротелеграмм снимались справки, которые довольно близки к оригиналам, но не являлись их зеркальным отражением. Только оперативные письма, а также копии документов, исполненные во внутриведомственной переписке или направленные высшему руководству страны, сохраняли свой первоначальный вид.

Часть материалов в результате приведения архивных дел в порядок и при их переоформлении, увы, утеряна. Наконец, оперативные работники разведки, фиксировавшие ее деятельность в документах, меньше всего думали об удобствах будущих историков, часто помещая документы не в хронологичекой последовательности, а по мере их исполнения. Тем не менее архив СВР РФ — это уникальная коллекция.

Что же содержалось в деле за номером 34118? В первую очередь, данные, характеризующие «Корсиканца». Простим авторам документов их служебные «канцеляризмы» и воспроизведем их.

… Арвид Харнак, 1901 года рождения, сын известного ученого, получил высшее образование в Германии и США, доктор юридических наук, руководящий сотрудник министерства экономики. Женат на американке немецкого происхождения Милдред, уроженкой Фиш. Супруга Харнака руководила кружком по изучению трудов Маркса, Ленина, Троцкого, возглавляла колонию американских женщин в Берлине. Доктор филологических наук, она переводила классиков немецкой литературы на американский язык (так в документе).

В 1930 году Харнак примкнул к Союзу работников умственного труда, объединившего широкие круги немецкой интеллигенции, и скоро вошел в состав его правления. Союз был образован но инициативе компартии Германий с целью оказания влияния на круги немецких интеллектуалов и пропагандировать свои взгляды в легальной форме. Союз сохранился и после прихода фашистов к власти. Влияние Хар-нака в нем усиливалось, что объяснялось его морально-деловыми качествами и умением находить общий язык с самыми разными людьми. В 1932 году Харнак занял пост генерального секретаря созданного при его активном участии Общества по изучению советского планового хозяйства — АРПЛАН.

Председателем АРПЛАНА был профессор Иенского университета Фридрих Ленц, придерживавшийся левых взглядов. После прихода фашистов к власти Ленц эмигрировал в США. Харнак неофициально состоял в компартии Германии, как это было распространено в то время…

В деле отмечается, что еще в начале 30-х годов с Харнаком познакомился советский консул в Кенигсберге, затем сотрудник посольства в Берлине Александр Гиршфельд. Человек высокообразованный, давний член партии, владевший многими европейскими языками, Гиршфельд был тесно связан с военной разведкой, он рекомендовал Харнака как интересного человека не военным, а Артуру Артузову — главе ИНО, знаменитому автору операции «Трест». В 1935 году прибыл в Берлин в качестве резидента внешней разведки Борис Гордон — опытный партийный работник, участник гражданской войны. Гиршфельд познакомил Гордона с Харнаком. Они быстро нашли общий язык, так как Харнаку были ясны авантюрные планы Гитлера и он счел своим долгом информировать о них Гордона. В своих документах Гордон называл Харнака «Балтийцем» (позднее псевдоним был изменен на "Корсиканца").

Широкий кругозор Харнака, для которого Гордон был не только интересным собеседником, но и представителем страны, бывшей в глазах Харнака и многих его друзей воплощением будущего, не создавал никаких препятствий для совместной работы. Впрочем, такого вопроса не возникало и для многих из тех в Германии, кто во имя антигитлеровских (совсем не коммунистических!) убеждений шел на тесное сотрудничество с разведками США и Англии. Назову лишь сотрудника немецкого консульства в Швейцарии Ганса Бернда Гизевиуса, ставшего "номером 512" в донесениях Аллена Даллеса или Пауля Тюммеля, доставлявшего ценнейшие сведения британской разведке.

В 1938 году сотрудничество Харнака и Гордона прекратилось: Гордон был отозван в Москву, арестован и приговорен к расстрелу. Вероятно, здесь сыграло роль близкое знакомство Гордона и Артузова. Оказывается, когда Гордона назначили, то Артузов лично просил наркома иностранных дел М.М.Литвинова дать разведчику место в берлинском консульстве. Артузов был расстрелян, вслед за ним — Борис Гордон.

Связь с Харнаком стали осуществлять новые люди — Александр Белкин, затем Николай Агаянц.

По рекомендации разведки Харнак вступил в Союз нацистских юристов. Это подготовило почву для его приема в члены НСДАП.

В глазах нацистов Харнак стал своим человеком и был продвинут по служебной лестнице: назначен государственным советником министерства экономики. На подпись к нему приносили документы, касавшиеся секретных экономических и торговых соглашений Германии с США, Польшей, Прибалтийскими странами, Ираном. В них были закрытые сведения о торгово-валютных операциях за рубежом, финансировании зарубежной партийной и разведывательной агентуры. Эти важные сведения Харнак сообщал своим русским друзьям.

Вокруг «Корсиканца» сложился круг лиц, с которыми он общался чаще, чем с другими. В него входили писатель и драматург Адам Кукхоф и его жена Грета. Грета познакомилась с Харнаками в США, где сама окончила университет как стипендиатка английской секты квакеров. С 30-х годов в число знакомых вошли Харро Шульце-Бойзен и его жена Либертас. Арвид и Милдред Харнаки установили с ними контакт в середине 30-х годов, но долго приглядывались друг к другу. Более тесное знакомство и деловые связи между ними установились позднее.

В дипломатические круги Берлина, прежде всего посольства США, супругов Харнак ввела дочь посла Додда — Марта, с которой Милдред Харнак была знакома и дружна еще в США.

Но как ни широки были связи «Корсиканца», в марте 1938 года его встречи с советскими собеседниками прекратились: Гордон был расстрелян, Белкина отослали в Испанию, а Агаянц неожиданно скончался. Были уничтожены органами безопасности и четверо сотрудников центрального аппарата разведки, знавших о деятельности "Корсиканца".

… 17 сентября 1940 года в дверь дома N18 по Вёршштрассе в Берлине постучал высокий молодой человек, представившийся удивленному хозяину как Александр Эрдберг. Это был заместитель резидента советской разведки в Берлине, официально считавшийся сотрудником посольства. Александр Михайлович Короткое — человек интереснейший. За его плечами уже были годы нелегальной разведывательной деятельности в Центральной Европе, сложное и тяжелое задание во Франции, работа в Германии в 1936 году под вымышленным именем.

Арвид Харнак долго приглядывался к позднему визитеру.

Чистая немецкая речь Эрдберга с легким австрийским акцентом только сбивала с толку «Корсиканца». Короткову пришлось приложить немало сил, чтобы убедить настороженного собеседника в том, что он именно тот, за кого себя выдает, — представитель Москвы. Начались регулярные встречи.

В 1939–1940 годах советская разведка лихорадочно искала возможности восстановить свои утраченные позиции — благо, что советско-германский договор от 23 августа 1939 года открывал благоприятные возможности для поездок в "дружествен ную" Германию.

Резидентура НКВД в Берлине стала восстанавливаться, для чего из архивов были извлечены старые дела. Связи надо было устанавливать заново — снова искать «Корсиканца» и некоторых других давних знакомых, — причем отнюдь не в духе "новой дружбы" с Германией.

Выполнение задач, поставленных Москвой, оказлось делом нелегким. Руководителем резидентуры в Берлине с 5 сентября 1939 года стал Амаяк Кобулов — человек в разведке неопытный, вздорный и кляузный, но имевший высокого покровителя в лице своего брата Богдана, ближайшего сподвижника Берия. О деловых качествах Амаяка в Москве иллюзий не питали: когда он пытался сам встретиться с Харнаком, Центр запретил такие встречи. Зато вторым человеком оказался Александр Коротков, разведчик "божьей милостью". К Короткову Кобулов относился терпимо, видимо, понимая, что без него не обойтись.

В конце октября 1940 года Коротков был вызван в Москву, получив приказание временно заморозить все свои связи. В Москве он пробыл около двух месяцев, где ему было дано задание разобраться в знакомствах Харнака и получить информацию по актуальным проблемам. Задание гласило: выяснить положение и роль оппозиционных сил в стране, получить сведения, обеспечивающие безопасность командированных в Германию советских граждан. Короткову предлагалось проверить и в случае подтверждения детализировать ранее поступившую от «Корсиканца» информацию о военных планах Гитлера в отношении СССР. Выявить, что говорилось в пункте 4 плана, узнать структуру и организацию германского хозяйственного правления в военное время, экономические расчеты рейха в отношении средств ведения войны, особенно в случае ее затяжки и расширения, обеспечение Германии стратегическим сырьем и продовольствием; конкретные планы немцев, в частности, хозяйственных обязательств перед Советским Союзом, лазейки и ухищрения для отсрочки выполнения подписанных договоров и соглашений.

Документ был составлен в духе своего времени. Как нетрудно понять, он обходил вопрос о возможности войны между СССР и Германией в ближайшее время. Говорилось лишь о необходимости выяснить, что будет делать Германия в случае "затяжки и расширения" войны. Затяжки военных действий против Англии или расширения за счет СССР — не уточнялось.

Коротков прочитал десятый пункт задания и потом расписался: "Короткое. 26 декабря 1940 г". Выше было напечатано: "Читал, усвоил и принял к исполнению".

В первых числах января 1941 года Коротков снова был в Берлине, а 7 числа того же месяца встретился с "Корсиканцем".

В кругах "Клуба господ", членом которого стал Харнак, складывается мнение, рассказывал «Корсиканец», что Германия проиграет войну. В этой связи немцам необходимо договориться с Англией и Америкой о том, чтобы повернуть оружие на восток. Как сообщил «Корсиканцу» Харро Шульце-Бойзен, служивший в штабе авиации Германии, штабу отдано распоряжение начать в широких масштабах разведывательные полеты над советской территорией с целью фотографирования всей пограничной полосы СССР. В сферу разведывательных полетов включен Ленинград. Геринг распорядился перевести "русский реферат" министерства авиации в так называемую активную часть штаба авиации, разрабатывающего и подготовливающего военные операции. Таковы были сведения Шульце-Бойзена.

Дело N 34122 Теперь приходит время обратиться к другому делу архива Службы внешней разведки, обозначенному псевдонимом «Старшина» и имевшему номер 34122. Оно было начато в марте 1941 года и закончено в 1948 году.

Этот псевдоним был дан оберлейтенанту Харро Шульце-Бой-зену, б котором в числе установочных данных сообщалось: внучатый племянник гросс-адмирала Тирпица, женат на родственнице князя Эйленбурга (в деле ошибочно — Оленбур-га) Либертас Хаас-Хейе. Студентом издавал журнал "Дер гегнер" ("Противник"), носивший антиправительственный характер. Журнал был закрыт, Шульце-Бойзен арестован на короткое время. Молодой аристократ поддерживал связь с КПГ, однако по рекомендации Харнака (с ним он познакомился в 1935 году) ее прекратил, тем не менее помогая партии в печатании и распространении антифашистской литературы.

Шульце-Бойзен служил референтом в министерстве авиации, затем в штабе ВВС, был вхож в партийные круги НСДАП (читал лекции для высших функционеров), собирая вокруг себя единомышленников. Как отмечалось в деле, Шульце-Бойзен и Харнак были с различными характерами: первый был человеком действий и порой безрассудных, второй — осторожным аналитиком. Харнак даже просил Короткова удерживать Шульце-Бойзена от "неосторожных поступков". В общем, между немецкими антифашистами и московским представителем складывалось равноправное сотрудничество, далекое от "агентурных связей". Не говоря уже о том, что оба не брали ни марки за свою информацию, считая (так написано в документах), что "их риск оправдан, если он способствует грядущему падению фашизма".

Из бесед со «Старшиной» Коротков узнал, что и вокруг Шульце-Бойзепа образовался свой круг лиц, которых он притягивал как сильная и яркая личность. Вместе с тем они участвовали в Сопротивлении, вели антинацистскую пропаганду. Среди них выделялся прежде всего Курт Шумахер. Выходец из трудовой семьи, Шумахер был резчиком по дереву, скульптором. Его жена Элизабет — антифашистка по своим убеждениям, член КПГ, была помощником мужу в его борьбе. Мастерская Шумахера стала убежищем для скрывающихся антифашистов. Так по просьбе «Старшины» Шумахер нелегально переправил некоторых социал-демократов в Швейцарию.

Выполняя указания Центра, Коротков напрямую познакомился с Шульце-Бойзепом, что было воспринято последним с полным пониманием. В апреле 1941 года в резидептуру было отправлено указание об установлении Коротковым прямого контакта и с Адамом Кукхофом. Центр руководствовался теми же соображениями: необходимость непосредственного получения сведений от самих источников информации с тем, чтобы оперативно проверять и анализировать добытые данные. В донесении Центру резидентура сообщала, что «Степанов» (то есть Коротков) выполнил полученное указание. У него сложилось положительное впечатление о Кукхофе (ему был дан псевдоним "Старик"), как об умном и интеллигентном человеке, считавшем себя коммунистом.

Сгруппировавшиеся вокруг Кукхофа интеллектуалы были одной из опор антифашистской деятельности Арвида Харнака и Харро Шульце-Бойзена. В группе насчитывалось около двадцати пяти человек — писателей, артистов, художников, скульпторов, режиссеров. Кукхоф и его друзья, подчеркнул «Корсиканец», проверены годами антифашистского подполья, и это надежные люди. Что касается самого Кукхофа, то в нем «Корсиканец» уверен как ни в ком другом.

О том, как широки и порой неожиданны были интересы и связи Кукхофа, говорит Адольф Гримме. До прихода фашистов к власти он занимал пост министра культов в правительстве Пруссии. По вероисповеданию католик, по политическим взглядам социал-демократ. Фашистский переворот в стране подтолкнул его к сближению с оппозицией. В частности, как узнала советская берлинская резидентура, он поддерживал контакты с Карлом Фридрихом Герделером, будущим идейным руководителем заговора 20 июня 1944 года, напрямую связанным с Вильгельмом Канарисом.

Проникновение в круги немецкой оппозиции, выяснение ее положения и намерений было одной из задач внешней разведки.

Она рассчитывала, что сумеет ее решить с помощью новых связей. Герделер в этих документах в целях конспирации был закодирован как «Голова». О своих планах резидентура доложила в Центр 15 мая 1941 года. Однако руководство внешней разведки посчитало их несколько поспешными.

В дальнейшем, утратив контакт с Москвой, группа «Корсиканца» и «Старшины» установила связь с группами, готовившими заговор против Гитлера. Однако нет данных о том, что «Корсиканец» или «Старшина» координировали свои действия с группой Герделера — Канариса. Достоверно установлено лишь одно: арестованные в конце 1942 года берлинские антифашисты, несмотря на жестокие пытки гестапо, не упомянули имен Гримме и Герделера.

(Безыменский Л. 108 фотографий из архива гестапо. Новое время N18, 1993).

 

ДОКТОР ЗОРГЕ

Сейчас мы обратимся к жизни и деятельности человека, который верно и до конца выполнил свой долг, но был ложно обвинен, и имя его на многие годы были предано забвению. Сведения о нем были похоронены в пыльных архивных папках.

Послевоенное поколение узнало о прекрасной и горькой судьбе разведчика Зорге, посмотрев в 1964 году фильм французского режиссера Ива Чампе "Кто вы, доктор Зорге?". Это был документ о великом человеке.

Говорят, что этот фильм еще раньше посмотрел Хрущев и узнав, что приведенные факты правдивы, возмутился: "Долго еще будете скрывать героя и таить его подвиг от советского народа?".

В ноябре 1964 года Рихард Зорге был удостоен звания Героя Советского Союза.

В книге Чарльза Уайтона "Величайшие разведчики мира" есть такие слова: "Рихарда Зорге с полным на то основанием называют крупнейшим разведчиком периода Второй мировой войны… Сведения, которые Зорге сообщал Советам в 1941 году, помогли им удержать столицу и, вероятно, сыграли первостепенную роль в победе Красной Армии на берегах Волги",

Рихард Зорге родился в 1895 году в азербайджанской деревне Сабунчи в семье немецкого мастера, а затем владельца нефтяного участка. Мать Рихарда была русской. У Рихарда было безмятежное детство мальчика из хорошей семьи. Затем Зорге уехали в Германию.

В начале Первой мировой войны Зорге добровольцем ушел на фронт. Там он познакомился с людьми, придерживающимися социал-демократических взглядов, и связал с ними свою судьбу. На его склонности повлияло и родство с Фридрихом Зорге — сподвижником К.Маркса и Ф.Энгельса, руководителем 1-го Интернационала.

После демобилизации Зорге учился в университете на факультете социологии и политэкономии. Он создал социал-демократическую организацию среди студентов.

После этого им была создана КПГ, Зорге вступил в ее ряды, а в 1925 году уехал в Советский Союз. Здесь Рихард женился на Кате Максимовой. Она была выпускницей Ленинградского института сценического искусства, ее считали способной актрисой.

Но в 1929 году Катя заявила, что хочет пойти на завод в "рабочую гущу". Работала вначале аппаратчицей, «доросла» до мастера цеха.

Зорге стал работать в ведомстве Я. Берзина — начальника разведывательного управления Генерального штаба.

В 1930 году Зорге отправили с заданием в Китай. Он прибыл туда как специальный корреспондент немецкого журнала и представитель некоторых американских газет. Именно во время этого первого задания с Зорге стал сотрудничать Макс Клаузен, который собрал своими руками мощный коротковолновый передатчик и наладил связь с советской радиостанцией, находившейся во Владивостоке.

Зорге успешно справился со своим первым заданием. Его стали готовить для ответственной работы в Японии. Путь туда лежал через Берлин. Он прибыл в Германию, не меняя фамилии.

Первой крупной удачей было заключение договора с "Франкфуртер цайтунг". Это была авторитетная либеральная газета, пользующаяся успехом у интеллигенции, хорошо читаемая за границей. Даже при нацистах она сохраняла свой культурный облив; избегая вульгарности нацистской прессы. В газете сотрудничали многие видные корреспонденты, писатели.

В сентябре 1935 года Зорге прибыл в Японию. Марка немецкого журналиста обеспечивала Рихарду довольно прочное положение, но иностранец в Токио не мог себя чувствовать спокойно.

Зорге сообщал: "Трудность обстановки здесь состоит в том, что вообще не существует безопасности. Ни в какое время дня и ночи вы не гарантированы от полицейского вмешательства. В этом чрезвычайная трудность работы в данной стране, в этом причина того, что эта работа так напрягает и изнуряет".

Перед Рихардом Зорге стояла задача внедриться в немецкие круги. Это прежде всего — германское посольство. В котором Зорге вскоре стал желанным гостем и своим человеком.

Наиболее важным для Зорге оказалось знакомство, а затем и дружба с Эйгеном Оттом — военным атташе. О доверии, которым пользовался Рихард, свидетельствовало следующее сообщение его группы в центр: "Когда Отт получает интересный материал или собирается сам что-нибудь написать, он приглашает Зорге, знакомит его с материалами. Менее важные материалы он по просьбе Зорге передает ему на дом для ознакомления, более важные секретные материалы Зорге читает у него в кабинете".

В 1935 году Отт становится послом. Лучший друг и помощник теперь получил широкий доступ к секретной информации. Иногда Зорге оставался в посольстве на ночь, чтобы писать за Отта доклады берлинскому начальству.

В удивительно короткий срок Зорге создал в Японии разветвленную и хорошо замаскированную разведывательную организацию. Под его руководством работало две группы общей численностью в 35 человек. В нее входили японский журналист и общественный деятель Уодзуми Одзаки, корреспондент французского еженедельника «Ви» Бранко Вукелич, немецкий коммерсант Макс Клаузен, художник Мия-ги. Основную часть группы Зорге составляли японцы. Все противники войны, старавшиеся помешать милитаристской клике толкнуть страну на губительный путь. Около 1260 источников секретной информации использовал Рихард Зорге, имевший конспиративный псевдоним «Рамзай». Особенно большие возможности имел Одзаки. По воспоминаниям людей, близко его знавших, Одзаки отличался тонким аналитическим умом, высокой культурой и образованностью. Все эти качества в июле 1935 года обеспечили ему пост неофициального советника при премьер-министре принце Коньэ. Коньэ стал важнейшим источником информации.

Бранко Вукелич был близок к французскому посольству, много времени проводил в англо-американских кругах Токио. В 19.38 году ему тоже удалось получить «повышение». Он становится председателем французского телеграфного агенства «Гавас». В этой квартире на улице Мапайде была оборудована фотолаборатория, откуда велись передачи на Москву.

Известный к тому времени «официальный» художник Мия-ги широко использовал свои связи в кругах японского генералитета.

Клаузен по предложению Зорге возглавил фирму "Макс Клаузен и К"", с оборотным капиталом в сто тысяч иен. К услугам этой фирмы, выполнявшей фотокопии чертежей и документов, прибегали представители крупнейших в Японии концернов, государственные учреждения и армия. Все это не снимало с Клаузена главных обязанностей радиста.

К 1939 году положение Зорге в германском посольстве особенно упрочилось. Эйген Отт предложил ему пост пресс-атташе.

Эта назначение лишало Зорге сотрудничества в газетах. Но на помощь ему пришел полковник Мейзингер, который добился через министерство внутренних дел, чтобы Зорге, помимо работы в посольстве, разрешили продолжать журналистскую деятельность.

7 октярбря 1938 года Зорге сообщал своему руководителю: "Дорогой товарищ! О нас вы не беспокойтесь. И хотя мы. страшно все устали и нанервничались, тем не менее мы дисциплинированные, послушные и решительные, преданные парни, готовые выполнить задачи нашего великого дела".

В Токио Зорге вел активную светскую жизнь.

Он, по свидетельству хорошо знавших его лиц, не прочь был выпить, любил женщин. Кэмпэйтлй, японская контрразведка, бесстрастно зафиксировала в Японии — это за 8 лет, — что встречался с тремя десятками представительниц прекрасного пола. Начальство его за это журило. Но, может быть, Зорге надевал личину донжуана, выпивохи и рубахи-парня, чтобы надежней прикрыться? Вряд ли человек, имеющий такие слабости, мог бы стать серьезным разведчиком…

В Москву от Зорге шли не только донесения, но и нежные письма к жене.

Октябрь 1936 года: "Моя милая К.!

Пользуюсь возможностью черкнуть тебе несколько строк. Я живу хорошо, и дела мои, дорогая, в порядке.

Если бы не одиночество, то все было бы совсем хорошо.

Теперь там у вас начинается зима, а я знаю, что ты зиму так не любить, и у тебя, верно, плохое настроение. Но у вас зима по крайней мере внешне красива, а здесь она выражается в дожде и влажном холоде, против чего плохо защищают и квартиры, ведь здесь живут почти под открытым небом.

Когда я печатаю на своей машинке, то слышат почта все соседи. Если это происходит ночью, то собаки начинают лаять, а детишки — плакать. Поэтому я достал себе бесшумную машинку, чтобы не тревожить все увеличивающееся с каждым месяцем детское население по соседству.

Как видишь, обстановка довольно своеобразная. И вообще тут много своеобразия, я с удовольствием рассказал бы тебе.

Над некоторыми вещами мы вместе бы посмеялись, ведь когда это переживаешь вдвоем, все выглядит совершенно иначе, а особенно при воспоминаниях.

Надеюсь, что у тебя будет скоро возможность порадоваться за меня и даже погордиться и убедиться, что «твой» является вполне полезным парнем. А если ты мне чаще и больше будешь писать, я смогу представить, что я к тому же еще и «милый» парень.

Итак, дорогая, пиши, твои письма меня радуют. Всего хорошего.

Люблю и шлю сердечный привет — твой Ика". 1938 год: "Дорогая Катя!

Когда я писал тебе последнее письмо в начале этого года, то был настолько уверен, что мы вместе лето проведем. Между тем уже миновали короткая весна и жаркое, изнуряющее лето, которое очень тяжело переносится, особенно при постоянно напряженной работе. Да еще при такой неудаче, которая у меня была.

Со мной произошел несчастный случай, несколько месяцев после которого я лежал в больнице. Однако теперь уже все в порядке, и я снова работаю по-прежнему.

Правда, красивее я не стал. Прибавилось несколько шрамов, и значительно уменьшилось количество зубов. На смену придут вставные зубы. Все это результат падения с мотоцикла. Так что когда я вернусь домой, то большой красоты ты не увидеть. Я сейчас похожу на ободранного рыцаря-разбойника. Кроме пяти ран от времен войны, у меня куча поломанных костей и шрамов.

Бедная Катя, подумай обо всем этом получше. Хорошо, что я вновь могу над этим шутить, несколько месяцев тому назад я не мог и этого. Ты ни разу не писала, получила ли мои подарки. Вообще, уже скоро год, как я от тебя ничего не слыхал. Что ты делаешь? Где теперь работаешь?

Возможно, ты теперь уже крупный директор, который наймет меня к себе на фабрику в крайнем случае мальчиком-рассыльным?

Ну ладно, уж там посмотрим.

Будь здорова, дорогая Катя, самые наилучшие сердечные пожелания.

Не забывай меня, мне ведь и без того достаточно грустно.

Целую крепко и жму руку — твой И".

Вскоре после отъезда муж;" Екатерина Александровна переехала из подвальчика на Ниже-Кисловском в просторную комнату на четвертом этаже большого дома. Она перевезла туда вещи Рихарда, его книги. Книг было много, только немецкие издания заняли целый шкаф. Зорге не знал, что никогда не увидит своей новой московской квартиры.

"Очень часто я стараюсь представить ее себе, — писал он из своего далека, — но у меня это плохо получается".

Он мечтал о доме и по-прежнему ободрял жену надеждой на скорую встречу. К маленькой посылке, переданной Екатерине Александровне однажды, была приложена записка от людей, которые привезли вещи, но не смогли с ней встретиться: "Товарищ Катя!.. Автоматический карандаш сохраните для мужа".

Он не приехал, не приезжал больше.

"Нам довелось лично познакомиться с мужем старшей сестры, — вспоминает Мария Александровна Максимова, работающая в Госплане Карельской АССР, — но мне всегда казалось, что мы хорошо знаем его. Катя говорила, что он ученый, специалист по Востоку. Она считала мужа настоящим человеком, выдающимся революционером. Мы знали и о том, что он находился на трудной и опасной работе. Между прочим, однажды Рихард рассказал ей о неприятных минутах: проснувшись как-то в гостинице в чужом городе, он вдруг забыл, на каком языке должен говорить. Тут же, конечно, вспомнил, но осталась досада на себя, нервы сдают. Вообще-то, по словам сестры, он был очень спокойным, собранным, уравновешенным человеком. Перед отъездом Катя зашивала ему под подкладку большую пачку денег. "Вот какие большие деньги тебе доверяют", — заметила она. "Мне доверяют гораздо больше, чем деньги", — улыбнулся не без гордости Рихард. Катя никогда не сетовала на одиночество и ни на что не жаловалась…

Что еще сказать о Катюше? Жил человек и, казалось бы, не оставил о себе громкой памяти. Ее жизнь как будто не была так тесно, так значимо сплетена с эпохой, как жизнь Рихарда Зорге. Но и ее судьба, ее радости, печали несли на себе печать времени. Тяжело рассказывать грустную историю этих двух хороших людей. Тяжело говорить о женщине, что в самые мирные дни жила солдаткой. Она писала мужу и оставляла письма у себя, потому что Рихарду можно было передать о ней лишь самые короткие весточки.

"Милый Ика! Я так давно не получала от тебя никаких известий, что я не знаю, что и думать. Я потеряла надежду, что ты вообще существуешь.

Все это время для меня было очень тяжелым, трудным.

Очень трудно и тяжело еще потому, что, повторяю, не знаю, что с тобой и как тебе. Я прихожу к мысли, что вряд ли мы встретимся еще с тобой в жизни. Я не верю больше в это, и я устала от одиночества. Если можешь, ответь мне.

Что тебе сказать о себе? Я здорова. Старею потихоньку. Много работаю и теряю надежду тебя когда-нибудь увидеть. Обнимаю тебя крепко, твоя К".. Жена Зорге ничем не выдавала тревоги. Работала, училась.

Когда на заводе ее спрашивали о муже, отвечала: "Работает на оборону". Ее мать, приезжавшая погостить, качала головой: "Несчастная ты, Катя". Дочь улыбалась: "Ничего, мама, все устроится".

"Не печалься, — писал муж, — когда-нибудь я вернусь, и мы нагоним все, что упустили. Это будет так хорошо, что трудно себе представить. Будь здорова, любимая!" И только наедине с подругой — Верой Избицкой — Екатерина Александровна сокрушалась: "Уж и не знаю, замужем я или нет.

Встречи считаешь на дни, а не видимся годы".

Москва получала от Рамзая уникальную информацию. Он сообщил о заключении между Германией и Японией "антикоминтерновского пакта". В сентябре 1940 года Зорге доложил Центру о заключении тройственного пакта о военном союзе между Японией, Германией и Италией. Консолидации антикоммунистических сил свидетельствовали о приближении войны к советским границам.

Подготовка к нападению на СССР велась с немецкой точностью. 1 августа 1940 года генерал Маркс представил генералу Гальдеру первый уточненный вариант плана войны против СССР. В основе его была идея столь любимой немецкими военными "молниеносной войны". К концу августа 1940 года был составлен основной вариант плана войны, получивший название "Барбаросса".

План обсуждался на оперативном совещании с участием Гитлера.

… В конце ноября — начале декабря 1940 года в генеральном штабе сухопутных сил была проведена большая оперативная работа.

И в том же ноябре 1940 года от Рамзая начинает поступать ценнейшая информация.

Справка Разведывательного, управления Генерального штаба Красной Армии (РУ ГШКЛ) о радиограммах «Рамзая» (Рихарда Зорге) из Японии: 1. 18 ноября 1940 года первое сообщение о возможности нападении Германии на СССР.

2. 28 декабря 1940 года. Сообщение о создании на базе г. Лейпцига новой резервной армии вермахта из 40 дивизий.

3. 1 марта 1941 года сообщение о переброске 320 немецких дивизий из Франции к советским границам, где уже находится 80 дивизий.

4. 5 марта 1941 года. Прислана микропленка телеграммы Риббентропа послу Германии в Японии генералу Отту с уведомлением, что Германия начнет войну против СССР в середине июня 1941 года.

С усилением военной напряженности японская полиция усиливает слежку. Работа усложнилась, каждый шаг требовал значительных усилий. Радист был болен сердцем и работал лежа в постели, Но обстановка не позволяла сохранить интенсивность радиообмена с Центром.

1 июня 1941 года Рамзай докладывал:… Из Берлина послу Отту поступила информация, что нападение на СССР начнется во второй половине июня… Информация получена от немецкого военного дипломата, направляющегося из Берлина в Бангкок…".

Это были сведения, которые могли изменить многое в ходе событий, если бы к ним своевременно прислушались. Но, как известно, Сталин доверял Гитлеру после подписания пакта о ненападении, начисто игнорировал все сигналы, предупреждавшие о готовившейся агрессии. Решение чрезвычайной важности принималось Сталиным практически единолично в узком кругу ближайших соратников, которые всячески ему стараясь угодить. Начальник разведывательного управления Красной Армии генерал-лейтенант Голиков и Берия, имевший собственную разведку, ради поддержки и обоснования уверенности вождя в том, что нападение Германии последует не ранее середины 1942 года, искажали разведданные, которые противоречили сталинской идее фикс.

На телеграмме Зорге 1 июня 1941 года, сохранившейся в архиве, имеется пометка начальника Разведывательного управления РККА генерал-лейтенанта Ф.И.Голикова следующего содержания: "В перечень сомнительных и дезинф. сообщений Рамзая".

Голиков верил Сталину (что Зорге — агент-двойник).

Берия грозил поставщиков таких «дез» "стереть в лагерной пыли как пособников международных провокаторов, желающих поссорить нас-с Германией". Под этой резолюцией Берия на папке с донесениями агентов о готовящейся войне Германии против СССР ставил дату 27 ИЮНЯ 1941 ГОДА.

О том, что Сталин считал Зорге двойным агентом, свидетельствуют и воспоминания маршала Жукова.

Он докладывал Сталину незадолго до начала гитлеровской агрессии свои материалы, и тот заметил: "Один человек передает нам очень важные сведения о замыслах гитлеровского правительства, однако на этот счет у нас имеются некоторые сомнения.

Мы им не доверяем, потому что, по нашим данным, это двойник".

Маршал высказывает вполне оправданное предположение:

"Вероятно, он имел в виду Рихарда Зорге, о котором я узнал только после войны. Его фактически обвинили в том, что он работает и на нас, и на Гитлера…". Сталин полагал, что Зорге работает и на третью — английскую или американскую — разведку.

Известно еще одно высказывание Сталина о Зорге: "Нашелся один наш, который в Японии уже обзавелся заводиками и публичными домами и соизволил сообщить даже дату германского нападения 22 июня. Прикажете ему верить?" Информация «Рамзая» не использовалась. Были вдвое сокращены и без того скромные ассигнования на работу токийской резидентуры. Она отвлекалась на выполнение второстепенных заданий, бесконечные уточнения. В конце концов, руководство разведуправления приняло решение отозвать Зорге из Японии. Его информацию генерал Голиков перестал докладывать Сталину.

Зорге считал, что произошла чудовищная ошибка.

Вот что вспоминает Макс Кристиансен-Клаузен: "Ведь мы еще за несколько месяцев до этого (нападения гитлеровской Германии на СССР) сообщали, что у границы Советского Союза сосредоточено по меньшей мере 150 германских дивизий, и что война начнется в середине июня. Я пришел к Рихарду. Мы получили странную радиограмму — ее дословного содержания я уже не помню, — в которой говорилось, что возможность представляется Центру невероятной. Рихард был вне себя. Он вскочил, как всегда, когда сильно волновался, и воскликнул: "Это уж слишком!" Он прекрасно сознавал, какие огромные потери понесет Советский Союз, если своевременно не подготовится к отражению удара".

Рамзай шлет последнее предупреждение: "13 июня. Повторяю, девять армий в составе 150 дивизий начнут наступление на широком фронте на рассвете 22 июня 1941 года".

22 июня 1941 года фашистская Германия без объявления войны, без предъявления Советскому Союзу каких-либо претензий внезапно обрушила на СССР удар огромной силы. Н.С.Хрущев писал в своих воспоминаниях: "Война началась, но каких-нибудь заявлений правительства или лично Сталина не было…

Сейчас я знаю, почему Сталин не выступил. Он, видимо, был совершенно парализован в своих действиях, не смог собраться с мыслями. Потом, после войны, я узнал, что в первые числа войны Сталин был в Кремле.

Берия рассказал следующее. Когда началась война, у Сталина собрались члены Политбюро. Я не знаю, все ли или определенная часть, которая чаще всего собиралась у Сталина. Сталин был совершенно подавлен морально. Он сделал примерно такое заявление: "Началась война, она развивается катастрофически. Ленин нам оставил пролетарское советское государство, а мы его просрали". Он буквально так и выразился, по словам Берия.

"Я, — говорит, — отказываюсь от руководства". И ушел. Ушел, сел в машину и уехал на ближайшую дачу.

"Мы, — говорит Берия, — остались. Что же дальше? После того, как Сталин так себя повел, прошло какое-то время. Мы посовещались с Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым…

Посовещались и решили поехать к Сталину и вернуть его к деятельности с тем, чтобы использовать его имя и его способности в организации обороны страны.

Когда мы стали его убеждать, что страна наша огромная, что мы еще имеем возможность организоваться, мобилизовать промышленность, людей, одним словом, сделать все, чтобы поднять и поставить на ноги народ в борьбе против Гитлера, только тогда Сталин вроде опять немножко пришел в себя. Распределили, кто за что возьмется по организации обороны, промышленности и прочее". Теперь Сталин вынужден был признать правоту Рамзая. И телеграммы, которые он продолжал посылать после 22 июня, немедленно шли в ход.

У Зорге была задача определить позиции Японии на Дальнем Востоке.

Под председательством императора Хирохито 2 июля состоялось секретное заседание тронного совета. Докладывали главнокомандующие армии и флота. Двумя днями позже Зорге узнал о принятых решениях: нападение на Индокитай, сохранение пакта о нейтралитете с СССР, но приведение в готовность достаточного количества войск, чтобы при удобном случае все-таки осуществить нападение. В августе после беседы с германским военно-морским атташе Венеккером Зорге выяснил, что военно-морские силы Японии имеют двухгодичный запас горючего, а войска и промышленность — только на шесть месяцев. О больших сухопутных операциях в данный момент нечего и думать…

Значительная часть этой информации могла бы быть доступной и другому влиятельному корреспонденту. Нужно было не только знать факты, но и уметь их проанализировать, сделать выводы.

В сентябре 1941 года в Токио праздновалась годовщина антикоминтерновского пакта. Накануне вечером японское правительство устроило праздничный, прием. Пресс-атташе Германского посольства доктор Зорге присутствовал на этом приеме. На следующий день после обеда он был в числе трех тысяч гостей, собравшихся в самом большом зале Токио «Сибия». Во "Франкфуртер цайтунг" появилась очередная информация о торжествах, а в Москву было направлено тщательно проверенное донесение: "Японское правительство решило не выступать против СССР".

Конец сентября 1941 года.

"Советский Дальний Восток можно считать гарантированным от нападения Японии".

Сообщение Рамзая о том, что Япония не вступит в войну против СССР, сыграло немалую роль в принятии Сталиным решения перебросить свежие, хорошо обученные дивизии с Дальнего Востока и Сибири под Москву.

Эти сообщения шли уже тогда, когда кольцо вокруг разведчика сужалось. Если бы Зорге затаился, ему, может быть, удалось бы уцелеть. Но он жертвовал собой до конца, выполняя долг.

Его арестовали 18 октября 1941 года. Взяли всю группу.

Арест Зорге и его помощников расценивался японской контрразведкой как самая большая удача. Тридцать два сотрудника тайной полиции получили высшие ордена.

Германское посольство было повержено в шоковое состояние.

Особенно сложно было выйти из этого положения Эйгену Отгу.

Следствие затянули. На суде Зорге пытался взять всю вину на себя и доказать, что ни он, ни его друзья не нарушали ни один из законов Японии и не вели против нее подрывной деятельности.

"Я не применял никаких действий, которые могли бы быть наказуемы. Я никогда не прибегал к угрозам или насилию.

Я и моя группа прибыли в Японию вовсе не как враги Японии. К нам никак не относится тот смысл, который вкладывается в обычное понятие «шпион». Лица, ставшие шпионами таких стран, как Англия или Соединенные Штаты, выискивают слабые места Японии с точки зрения политики, экономики или военного дела и направляют против них удары. Мы же, собирая информацию в Японии, исходили отнюдь не из таких замыслов… Центр инструктировал нас в том смысле, что мы своей деятельностью должны отвести возможность войны между Японией и СССР. И я, находясь в Японии и посвятив себя разведывательной деятельности, с начала и до конца твердо придерживался этого указания.

Конечно, я вовсе не думаю, что мирные отношения между Японией и СССР были сохранены на долгие годы только благодаря деятельности нашей группы, но остается фактом, что она способствовала этому". Но судьи руководствовались политическими соображениями и исход процесса был предрешен. Токийский суд приговорил Рихарда Зорге к смертной казни. Однако, смертный приговор привели в исполнение только через 2 года. Чего-то ждали? Возможно, предполагали обменять Рамзая на японских агентов. Но советское посольство в Токио молчало, не было попыток изменить судьбу Зорге, и используя неофициальные каналы.

Берия, ненавидевший талантливого разведчика, подверг допросу его жену, а затем ее отправили в район Красноярска. Там она в 1943 году погибла якобы от несчастного случая.

7 ноября 1944 года Рихард Зорге был казнен в Токийской тюрьме. Его похоронили в общей тюремной могиле. Но японским друзьям после долгих лет хлопот разрешили предать его тело огню. В Токио на кладбище Таме над могилой Зорге — возвышался гранитный камень. На нем высечены слова:

"Здесь покоится тот, кто всю свою жизнь отдал борьбе за мир".

В этой же тюрьме, что и Зорге, был казнен его ближайший сподвижник Ходзуми Одзаки.

Остальные члены группы были осуждены на разные сроки тюремного заключения.

Однако выйти на волю удалось только Клаузену. После поражения Японии его освободили американские оккупационные власти.

Когда был вынесен приговор, дни Мияги были уже сочтены: в тюрьме он предпринял попытку самоубийства, остальное довершили палачи, особенно рьяно пытавшие раненого…

Не намного пережил товарища Бранко Вукелич. Его бросили в один из самых страшных японских концлагерей на острове Кокандо. Впоследствии сотрудники разведывательного отделения штаба Макартура, изучавшие японские архивы, писали, что Вукелич "проявил в заключении наибольшую храбрость, потому что, как явствует из заметок прокурора, последний не мог добиться от этого разведчика никакой информации… Он был тверд и потому подвергся страшным мучениям…". Скончался Вукелич в том же концентрационном лагере. Когда он умер, он весил тридцать два килограмма.

Одзаки, как и Зорге, был заключен в камеру смертников.

Его последние письма из тюрьмы Сумаго — один из самых замечательных человеческих документов нашего века.

"Ведь если вдуматься, — писал Одзаки незадолго до казни, — я счастливый человек. Всегда и повсюду я сталкивался с проявлениями людской любви. Оглядываясь на прожитую жизнь, я думаю: ее освещала любовь, которая была как звезды, что сияют сейчас над землей, и дружба, сверкающая среди них звездой первой величины".

 

ЧЕЛОВЕК, КОТОРОГО НЕ БЫЛО

Ивен Монтегю в период войны служил в разведывательном управлении английского Адмиралтейства. В 1953 году он получил возможность рассказать об одной из секретных операций, проведенных в 1942–1943 годах: "Я, естественно, не мог ни говорить, ни писать об операции «Минсмит», пока слухи о ней и ссылки в немецких военных мемуарах на некоторые документы, составляющие основу операции, не показали, что хранить тайну дальше уже невозможно. Это было признано, и я получил официальное разрешение опубликовать известные мне подробности".

Ложные документы, составлявшие основу операции, хитроумным способом подброшенные гитлеровскому командованию, обеспечили внезапность высадки англо-американских войск в Сицилии и предопределили исход всей борьбы за остров.

Генерал лорд Йемен утверждал: " В самых фантастических мечтах нам не мог пригрезиться успех, которым увенчалась операция «Минсмит». Заставить немцев распылить свои силы и даже отвести боевые корабли из района самой Сицилии — поразительное достижение! Десантники, высадившиеся в Сицилии, а также их семьи должны быть благодарны тем, кто разработал и осуществил операцию "Минсмит".

На кладбище испанского городка Уэльва похоронен английский гражданин. Умирая на родной земле поздней осенью 1942 года, он не подозревал, что после смерти ему отдадут воинские почести и навсегда оставят под солнечным небом Испании. Не думал он также, что уже мертвым окажет союзным войскам услугу, благодаря которой многие сотни англичан и американцев останутся в живых. Он был скромным гражданином своей страны и при жизни не сделал ничего выдающегося, но после смерти «совершил» то, что удается сделать лишь немногим за всю их трудовую жизнь.

…Все началось с совершенно фантастической идеи Джорджа.

Он и я были членами небольшого межведомственного комитета, который еженедельно собирался для обсуждения, вопросов о сохранении в тайне намечаемых военных операций. Мы обменивались сведениями, полученными из различных источников — от наших собственных служб и других органов в Англии, из нейтральных государств, а также из донесений разведчиков, находившихся в неприятельских странах. Располагая, кроме того, самой последней информацией о намерениях союзников, мы должны были предупреждать «утечку» военной тайны и предугадывать действия вражеской разведки. Это нелегкая задача.

Мы понимали: скрыть от противника, что затевается какая-то операция, невозможно. Во-первых, каждому было ясно, что союзники не будут сидеть сложа руки, ведь где-то вторжение должно начаться. Во-вторых, нельзя уберечься от иностранных дипломатов. Они ездят по всей стране, встречаются и разговаривают не только с лицами, посвященными в наши планы, но и с теми людьми, которые не могут не видеть скопления судов или войск перед отправкой. И какой бы ни была официальная точка зрения, наш комитет не питал иллюзий относительно «нейтральности» отдельных членов дипломатического корпуса. Кроме того, даже проанглийски настроенный дипломат должен делать свое дело — он обязан сообщать своему правительству обо всем происходящем здесь, в Англии. А когда этот доклад попадет в его страну, нет никаких сомнений, что там найдется хотя бы один чиновник или министр, уже подкупленный или по крайней мере идеологически подготовленный к передаче сведений немцам. В-третьих, имеются «нейтральные» бизнесмены и моряки, регулярно совершающие рейсы между Англией и континентом.

Поэтому мы не могли надеяться, что нам удастся скрыть от немцев сам факт подготовки операции. Зато в наших силах было скрыть самое важное — когда и где она начнется.

Сицилия, этот футбольный мяч на носке "итальянского сапога", находится посередине Средиземного моря. Это означало, что, до тех пор, пока мы не завладеем ею, наши конвои в Средиземном море будут нести колоссальные потери; причем даже тогда, когда аэродромы в Северной Африке окончательно перейдут в наши руки. Мы понимали, что, прежде чем начать новую операцию в бассейне Средиземного моря, союзникам предстоит захватить Сицилию. Наш комитет всегда приступал к работе задолго до проведения операции, и мы обсуждали план мероприятий по обеспечению скрытности удара по Сицилии еще до того, как началась "операция Торч".

Мы предвидели трудности. Ведь если нам было ясно, что после Северной Африки на очередь дня встанет Сицилия, то и немцы понимали это. Как же помешать противнику усилить оборону Сицилии, если он постарается сделать это по тем же стратегическим соображениям, которые заставляют готовиться к захвату острова?

— А что, если достать мертвое тело, — предложил я, — одеть его в форму штабного офицера и снабдить важными документами, из которых следовало бы, что мы собираемся высадиться не в Сицилии, а в другом месте? Нам не придется сбрасывать тело на землю, так как самолет может быть сбит над морем по пути в Африку. Труп вместе с документами прибьет к берегу либо во Франции; либо в Испании, лучше — в Испании: там немцам труднее будет произвести детальный осмотр тела, и в то же время из Испании они непременно получат документы или по крайней мере копии с них.

Возбужденные, мы взвешивали все возможности этого плана.

Предстояло уточнить ряд деталей: в каком состоянии должен быть труп после авиационной катастрофы над морем; что обычно бывает причиной смерти в таких случаях; что может обнаружиться при вскрытии тела; можно ли достать подходящее тело. Вот те вопросы, которые требовали ответа в первую очередь. Если ответы будут удовлетворительными, план заслуживал того, чтобы заняться им вплотную. Никто из нас не сомневался, что испанцы, если только дать им возможность, сыграют предназначенную им роль, и тогда какие перспективы откроются перед нами!

Мы были уверены, что достанем тело, и в то же время прекрасно понимали, какие трудности нас здесь ожидают. Однако мы не представляли себе, как это будет трудно на самом деле.

Честно говоря, к поискам трупа мы приступили без особой охоты, потому что даже в безжалостное время войны не уменьшается естественное чувство уважения к мертвому человеку. Но у нас это чувство было побеждено мыслью о том, сколько жизней можно спасти, если использовать с задуманной целью тело, которое — мы это знали — в конце концов будет погребено с почестями.

Трудность, с которой мы сразу же столкнулись, заключалась в сохранении тайны. Ведь не могли же мы пойти к родственникам умершего в час их горя и без всяких объяснений просить разрешения забрать останки сына, мужа или брата, которого они оплакивают. А если они потребуют объяснений, что мы им скажем? В романах встречаются такие персонажи, которые готовы отдать тело своего единственного только что умершего родственника, не спрашивая, зачем его берут. Но то в романе, а в жизни?!

Сначала требовалось точно установить, какой труп нам нужен. Если немцы, по нашему замыслу, должны принять его за жертву авиационной катастрофы над морем, то надо найти такое тело, которое не имело бы признаков смерти от других причин.

Мне казалось, что к этому вопросу надо подходить с точки зрения человека, который будет производить вскрытие. Чего может ожидать патологоанатом, вскрывая труп, прибитый к берегу после того, как самолет, на борту которого находился погибший, упал в море?

Я сразу же вспомнил о Бернарде Спилзбери. Это был очень опытный патологоанатом, и, кроме того, я был уверен, что он сохранит доверенную ему тайну. В этом смысле между сэром Бернардом и устрицей нет никакого различия. Спилзбери обладал и еще одним, более редким качеством: я твердо знал, что он не задаст ни одного вопроса, кроме тех, ответы на которые понадобятся ему для решения поставленной перед ним проблемы. Спилзбери просто примет к сведению тот факт, что мы хотим, чтобы плавающее тело было принято за жертву авиационной катастрофы, и не станет интересоваться подробностями.

Я позвонил Спилзбери, и мы договорились встретиться в клубе "Джуниор Карлтон". Там за рюмкой хереса я рассказал ему о своем деле. После минутного размышления он дал мне одно из тех кратких и полных толкований, которые не раз убеждали присяжных и даже судей. Его совет вселил в меня надежду. Если на тело надеть спасательный жилет, мы можем использовать труп человека, который либо утонул, либо умер от почти любой естественной причины. Жертвы авиационной катастрофы над морем умирают от повреждений, полученных во время удара самолета о воду, тонут или погибают просто от отсутствия помощи в море; имеют место и случаи шока. Итак, поле наших поисков сужалось.

Мое мнение о Бернарде Спилзбери полностью оправдалось.

Этот удивительный человек отвечал на вопросы, ни на минуту не давая воли своему любопытству, которое он, должно быть, все-таки испытывал. Он задал мне несколько вопросов, имеющих отношение к патологической проблеме, которую я перед ним поставил, но ни разу не спросил, почему я всем этим интересуюсь.

Теперь нам предстояло навести справки о недавно умерших людях. Мы не могли делать это открыто. При всех условиях нам следовало избегать всего того, что могло вызвать разговоры вроде: "Вы не слышали? Очень странно, такой-то спрашивал на днях такого-то, где можно достать труп". Мы приступили к поискам с чрезвычайной осторожностью. В общем, все это выглядело почти как у Пиранделло — "шесть офицеров в поисках трупа".

Имеется в виду пьеса Луиджи Пиранделло "Шесть персонажей в поисках автора".

Одно время мы уже серьезно подумывали, что нам придется похитить труп на кладбище, но пока у нас оставались другие нуги, мы хотели испробовать их. Нам удалось навести кое-какие справки у военных врачей, которым мы могли доверять. Но как только намечалась возможность заполучить труп, оказывалось, что либо родственники не дают согласия, либо нельзя доверять тем людям, которые, пожалуй, отдали бы нам труп своего близкого. Нередко нас не устраивала причина смерти.

Наконец, когда нам осталось только или обратиться в морги или расширить круг лиц, посвященных в тайну (а это, несомненно, вызвало бы всевозможные слухи), мы услышали о человеке, который только что скончался от воспаления легких после длительного пребывания на морозе. В патологическом отношении труп как будто отвечал нашим требованиям. С лихорадочной быстротой мы начали наводить справки о прошлом умершего и его семейном положении. Мы убедились, что родственники сохранят в тайне тот минимум сведений, который придется им сообщить: мы могли сказать, что цель поистине благородная и что останки будут достойно погребены, хотя и под вымышленным именем.

Согласие, за которое мы по сей день чрезвычайно благодарны, было получено при условии, что никто никогда не узнает фамилии умершего. Поэтому я скажу здесь только одно: это было тело человека лет тридцати с небольшим.

Из предосторожности я еще раз посоветовался с Бернардом Спилзбери. Он был вполне удовлетворен: воспаление легких подходило как нельзя лучше, ибо при заболевании в легких скапливается такое же количество жидкости, как и в том случае, если человек умер в морской волне. Патологоанатом, заведомо предполагающий, что перед ним утопленник, вряд ли обнаружит во время вскрытия разницу между жидкостью в легких (которые уже начали разлагаться) и морской водой. Спилзбери закончил нашу беседу характерным для него уверенным заявлением: — Вам нечего бояться вскрытия в Испании. Обнаружить, что этот молодой человек не утонул, сумеет лишь патологоанатом с моим опытом, а такого в Испании нет.

Мы позаботились о том, чтобы тело хранили в подходящем холодильнике, пока мы не будем готовы использовать его.

Теперь требовалось получить одобрение начальства. Прежде всего, операции следовало дать условное наименование. За исключением названий крупных операций, которые придумывал сам премьер-министр, все наименования брались из списков, составляющихся для различных штабов. Я выяснил, какие названия значились в списке Адмиралтейства. Гам я нашел «минсмит» (начинка). В списках оно было восстановлено недавно, после применения его в одной успешной операции. К этому времени мой юмор стал несколько мрачным, и я решил, что это слово подходит.

Итак, операция получила название "Минсмит".

Я подготовил проект боевого приказа командиру подводной лодки, и адмирал Барри одобрил его. По его предположению, лейтенант Джуэлл явился в штаб подводных сил, и мы без помех обсуждали все детали предстоящей операции. После этого я вручил ему боевой приказ, который выглядел следующим образом:

 

ОПЕРАЦИЯ "МИНСМИТ"

1. Цель Обеспечить доставку портфеля с документами на берег как можно ближе к Уэльве (Испания). Сделать это таким образом, чтобы создалось впечатление, будто портфель был в самолете, упавшем в море, и его вез офицер из Англии в штаб союзников в Северной — Африке.

2. Способ. Мертвое тело, одетое в полевую форму майора английской морской пехоты и спасательный жилет, вместе с портфелем и резиновой шлюпкой доставляется к побережью Испании подводной лодкой.

Тело, полностью подготовленное к спуску на воду, будет помещено в воздухонепроницаемый контейнер с надписью: "Обращаться осторожно — оптические инструменты — особая отправка".

Контейнер имеет около 200 сантиметров в длину и около 60 сантиметров в диаметре, без всяких выступов с боков. С одной стороны он закрывается крышкой, которая плотно привинчивается болтами. К ней прикреплен цепочкой гаечный ключ. Как крышка, так и дно, имеют ручки. Контейнер можно поднимать за обе ручки или пользуясь только ручкой на крышке, однако поднимать контейнер за одну ручку нежелательно, так как сталь, из которой сделан, очень тонкая. Общий вес контейнера около 150 килограммов.

Тело в контейнере окружено слоем сухого льда, поэтому контейнер следует открывать на палубе, а не внутри подводной лодки, так как сухой лед выделяет углекислый газ.

3. Место. Тело должно быть спущено на воду так близко к берегу, как только возможно, и как можно ближе к городу Уэльва, предпочтительно северо-западнее устья реки.

По данным гидрографического управления, течения в этом районе идут в основном вдоль побережья, поэтому для спуска тела на воду следует выбрать время, когда ветер дует в направлении берега. В это время года в указанном районе преобладают юго-западные ветры.

Последние сведения относительно приливно-отливных течений в этом районе, полученные от начальника гидрографического управления, прилагаются.

4. Доставка груза. Груз будет доставлен в порт отхода по суше в любой указанный день, предпочтительно, как можно ближе ко дню отплытия.

Портфель будет передан командиру подводной лодки в это же время. Резиновая лодка — находится в отдельной упаковке

5. Спуск тела. Вынув тело из контейнера, цепочку, прикрепленную к ручке портфеля, необходимо закрепить на поясе шинели, в которую одет труп. Эта цепочка точно такая же, какие обычно надевают под шинель на грудь и выпускают свободный конец через рукав. На одном конце цепочки имеется застежка-карабин, позволяющая прикрепить ее к ручке портфеля, на другом — такая же застежка, которая застегивается на груди. Именно этот конец цепочки следует закрепить на поясе шинели, будто офицер, находясь в самолете, снял цепочку из соображений удобства, но все же оставил ее прикрепленной к поясу, чтобы не забыть портфель или не выронить его в самолете.

Затем тело, а также резиновую лодку следует спустить в воду. Поскольку резиновая лодка будет плыть с иной скоростью, чем тело, место спуска лодки относительно тела не имеет большого значения, однако она не должна находиться слишком близко к телу.

6. Осведомленные лица в Гибралтаре. Предприняты шаги с целью сообщить о намеченной операции начальнику гарнизона в Гибралтаре и начальнику разведывательного отдела его штаба. Кроме них, в Гибралтаре об операции никто не осведомлен.

7. Сигналы. Если операция пройдет успешно, необходимо донести: "Минсмит окончен". В случае, если донесение будет отправляться из Гибралтара, следует предупредить начальника разведывательного отдела, чтобы он адресовал его начальнику разведывательного управления Адмиралтейства (лично). Если донесение можно будет послать раньше, оно передается в порядке, предусмотренном соответствующими приказами командующего подводными силами.

8. Отмена. Если операцию придется отменить, будет дан приказ "Отменить Минсмит". В этом случае тело и контейнер следует затопить в глубоководном районе. Поскольку контейнер может обладать положительной плавучестью, его следует либо чем-нибудь загрузить, либо заполнить водой. В последнем случае необходимо тщательно проследить, чтобы тело осталось в контейнере. Портфель должен быть передан начальнику разведывательного отдела в Гибралтаре с указанием сжечь его, не вскрывая (если не представится возможности сделать это раньше). Резиновую лодку передать для уничтожения начальнику разведывательного отдела.

9. Возможность проведения операции. Если проведение операции окажется невозможным, необходимо донести, и как можно скорее, "Минсмит не состоялся".

10. Маскировка. До начала операции достаточной маскировкой будет служить надпись "Оптические инструменты" на контейнере. После проведения операции экипажу подводной лодки можно будет сообщить, что наша цель — разоблачение очень активного немецкого агента в Уэльве и что благодаря операции будут получены данные, которые заставят испанцев выслать агента из страны. Одновременно необходимо внушить экипажу, что любая «утечка» сведений, когда бы она ни произошла, может лишить нас возможности заставлять испанцев поступать так, как это нам выгодно. Члены экипажа не должны впоследствии интересоваться достигнутыми результатами, так как операция требует полного сохранения тайны, иначе испанцы разгадают наш замысел.

Фактически, самое важное заключается в том, чтобы немцы и испанцы отнеслись к документам так, как это предусмотрено пунктом 1. Если они заподозрят, что документы подложные, то это будет иметь серьезные последствия.

И.Монтегю, капитан-лейтенант.

31-3.43 г. Теперь требовалось решить, какой документ положить в портфель, чтобы заставить немцев изменить свои планы и диспозицию войск, и какими убедительными деталями придать документу видимость подлинного. Теперь, вспоминая прошлое, я вижу, что легче было обмануть германское верховное командование, чем убедить английское в успехе "операции Минсмит". К счастью, нашим планом заинтересовался сам Арчибальд Най. Он написал письмо, основываясь на моем проекте, который считал вполне реальным. Прочитав его, я не мог признать, что, хотя отвлекающий объект указывался очень удачно, письмо в целом получилось неубедительным и слишком прямолинейным. Такое письмо могло быть отправлено только официальной почтой, а не передано офицеру, чтобы он отвез его просто в кармане. Сэр Арчибальд принял мой вызов и написал другое, поистине великолепное письмо. На тот случай, если немцы слышали об "операции Хаски" (кодовое название операции по вторжению в Сицилию), он использовал слово «хаски» как кодовое название для операции против Греции, а ложное кодовое название «Бримстен» — для ложной операции против южной Франции. Вот так выглядел проект письма:

Телефон: Уайтхолл 9400 Военное министерство, Уайтхолл,

Лондон, ЮЗ 1 23 апреля, 1943

Начальник имперского генерального штаба.

Лично и совершенно секретно

Дорогой Алекс, пользуясь случаем, посылаю Вам лично письмо с одним из офицеров Маунтбэттена. Хочу сообщить Вам некоторые подробности недавнего обмена телеграммами относительно операций на средиземноморском театре и сопутствующих им обеспечивающих действий.

Вы можете подумать, что наши решения несколько произвольны, но я спешу убедить вас, что Комитет начальников штабов самым тщательным образом рассмотрел Ваши рекомендации, как и рекомендации Джамбо.

Недавно мы получили информацию, что боши укрепляют свою оборону в Греции и на Крите, и начальник имперского генерального штаба считает, что наши силы для наступления недостаточны. Комитет начальников штабов решил усилить 5-ю дивизию для высадки южнее мыса Киллини и послать такое же подкрепление 56-й дивизии в Каламе. Сейчас мы изыскиваем необходимые силы и транспортные средства.

Джамбо Вильсон предложил Сицилию в качестве отвлекающего объекта для "операции Хаски", но мы уже выбрали ее для той же роли в "операции Бримстен". Комитет начальников штабов очень внимательно пересмотрел этот вопрос и пришел к выводу, что в связи с подготовкой в Алжире и учениями по высадке десанта, которые будут происходить на побережье Туниса, а также массированным использованием авиации в целях нейтрализации сицилийских аэродромов мы должны придерживаться нашего плана, согласно которому Сицилия явится отвлекающим объектом для "операции Бримстен". В самом деле, у нас есть очень хороший шанс заставить бошей поверить, будто мы нацелились на Сицилию, — это очевидный объект, и по поводу его они наверняка неспокойны. С другой стороны, начальники штабов понимают, что нет большой надежды убедить бошей, будто широкая подготовка, ведущаяся в восточной части Средиземного моря, также имеет отношение к Сицилии. По этой причине они сказали Вильсону, что его отвлекающий объект должен быть ближе к фактическому, например, Додеканезыф. Поскольку наши взаимоотношения с Турцией улучшились, итальянцы должны испытывать беспокойство в отношении этих островов.

Думаю, Вы согласитесь с такими аргументами. Я знаю, Вы сейчас очень заняты и едва ли сможет обсудить будущее операции с Эйзенхауэром. Но если Вы намерены поддержать предположение Вильсона, я надеюсь, вы немедленно дадите нам знать об этом, так как мы не можем ждать долго.

Весьма сожалею, что мы не смогли удовлетворить Вашу просьбу относительно нового командира гвардейской бригады. Ваш кандидат тяжело заболел гриппом и придет в форму лишь через несколько недель. Но Вы, видимо, хорошо знаете и Фостера. Он отлично зарекомендовал себя, командуя бригадой здесь, в метрополии, и я думаю, он самый подходящий человек.

Вам, как и нам, наверное, надоела вся эта история с боевыми наградами и "Пурпурными сердцами". Мы все согласны с Вами, что не следует обижать наших американцев, но за этим кроется большее. Если наши солдаты, которые случайно попали на какой-то театр войны, получат лишнюю награду просто потому, что там воюют американцы, мы столкнемся с большим недовольством среди тех войск, которые сражаются где-нибудь в другом месте, и, возможно, с еще большим напряжением. Мне кажется, мы должны поблагодарить американцев за их любезные предложения, но твердо сказать, что это вызовет слишком много недовольства и мы, к сожалению, не можем пойти здесь им навстречу. Впрочем, этот вопрос включен в повестку дня следующего заседания парламентских представителей военных ведомств, и, я надеюсь, Вы скоро узнаете о принятом решении.

Желаю успеха Всегда Ваш Арчи Най

Генералу сэру Гарольду Александеру,

Штаб 18-й группы армий".

Лучшего нельзя себе и представить. Сэр Арчибальд Най выполнил свою задачу так, как ее мог выполнить только человек, хорошо знающий характер личных взаимоотношений между высшими офицерами. Походя, дабы немцы не заподозрили обмана, он дал понять, что состоится операция и в восточной часта Средиземного моря, с высадкой в Греции, и что мы хотим заставить немцев поверить, будто наш удар в западной части Средиземного моря нацелен на Сицилию (поэтому Сицилия не может быть фактическим объектом).

Готовя документ, названный нами "важным письмом", мы много думали и о «человеке», который повезет его. Ведь контрразведчик в Берлине прежде всего захочет узнать, каким образом письмо попало в Уэльву? Правда, письма такого рода не полагается пересылать по почте. Обычно они доставляются адресату специально выделенным офицером, но тем не менее немецкий контрразведчик непременно спросит: "А его в самом деле вез офицер?

Он был похож на настоящего офицера?".

Мы решили, что тело «поступит» не в армию, а в военно-морские силы. И сразу же перед нами стали новые проблемы.

Не просто было сделать его морским офицером. В то время, как армейский офицер мог отправиться из Лондона в штаб в северную Африку в обычной полевой форме, морской офицер обязан надеть выходную форму, которая шьется по мерке и должна сидеть на офицере безупречно. Значит, необходимо найти закройщика, который снимет мерку с нашего трупа и оденет его! Представив себе столь страшную картину, мы тотчас отказались от этой идеи. Была еще одна возможность оставить «офицера» под контролем Адмиралтейства — «зачислить» его в морскую пехоту. Это облегчало проблему с формой, но создавало ряд других.

Во-первых, если армия в военное время настолько многочисленна, что армейские офицеры не выразят удивления, услышав о незнакомом офицере своей части, то королевская морская пехота — небольшой корпус, и даже в военное время его офицеры знали друг друга или по крайней мере слышали друг о друге.

Во-вторых, армейские офицеры не имеют при себе удостоверения с фотографией, когда едут за границу, а офицеры морской пехоты непременно берут его с собой. Между тем, родственники умершего не смогли представить нам фотографию, которая бы подходила для удостоверения личности.

Мы довольно долго обсуждали эти проблемы. Все отлично понимали, что малочисленность офицерского состава в морской пехоте грозит нам неприятными последствиями. Допустим, испанцы отошлют тело для похорон в Гибралтар, и тогда опасность разглашения тайны (по сравнению с тем, если бы «погибший» был армейским офицером) возрастет во много раз, тем не менее, учитывая расстояние между Уэльвой и Гибралтаром, мы решили рискнуть. Мы надеялись также справиться с трудностью, возникшей из-за фотографии. Но никто не предполагал, сколько хлопот это будет стоить. Сначала мы попробовали сфотографировать труп.

Полная неудача! Люди часто говорят, критикуя фотографию: "Я здесь похож на покойника!". Такое замечание, возможно, неоправданно, но я хотел бы посмотреть, как вам удастся сфотографировать покойника так, чтобы он выглядел живым! Невозможно описать, каким безнадежно мертвым выглядел этот человек на фотографии.

Начались лихорадочные поиски «двойника» или просто человека, который хоть отдаленно походил бы на нашего офицера.

Нельзя сказать, что у нашего молодого человека была крайне своеобразная внешность, по тем не менее мы никак не могли найти подходящего человека. Целыми днями ходили мы по улицам, невежливо всматривались в лица прохожих.

Наконец, я решил попросить одного молодого офицера из военно-морского разведывательного управления надеть тужурку и позволить нам сфотографировать его. (Не помню уже, какой предлог я придумал для этого). Результат, как и следовало ожидать, получился не очень хороший, но мы единодушно решили, что сходства достаточно, если учесть, какими скверными обычно бывают фотографии такого рода. Однако чувство неудовлетворенности не покидало нас.

Счастье улыбнулось совсем неожиданно: на одном заседании, где обсуждались вопросы, не имеющие отношения к нашей операции, я вдруг увидел напротив себя человека, который мог бы быть близнецом нашего покойника. Мы просто уговорили его сняться, и препятствие с фотографией было преодолено.

Теперь оставалось имя и звание. Я понимал, что младшему офицеру вряд ли доверят такое письмо, но сделать его офицером очень высокого ранга мы не могли по нескольким причинам. Самая главная из них — человек был слишком молод, чтобы достичь высокого звания, если только он не обладал выдающимися способностями. Но тогда его коллеги-офицеры наверняка слышали бы о нем, поэтому я решил сделать его капитаном с временным званием майора. Затем я сел за списки личного состава военно-морских сил. Я тщательно изучил все списки офицеров морской пехоты и нашел сравнительно небольшую группу капитанов и майоров, носящих фамилию Мартин. Мне казалось, что наличие такой группы людей — преимущество. Смерть "майора Мартина" вызовет разговоры в какой-нибудь кают-компании; знают всех Мартинов в морской пехоте. Возможно, это ничего не давало — в конце концов, все эти Мартины могли быть братьями, — но мы проявили дополнительную предосторожность на случай риска. А риск в выборе имени, разумеется, был. К фамилии я добавил обычное имя Уильям, и наш покойник, с ведома командующего морской пехоты, который зачислил его в списки офицеров корпуса, стал капитаном с временным званием майора Уильямом Мартином из королевской морской пехоты. И, наконец, я принял необходимые меры предосторожности на случай, если в штат командующего морской пехотой поступят какие-нибудь запросы.

Я достал незаполненное удостоверение личности и долго тер его о свои брюки, чтобы придать ему тот вид, который обычно бывает у старых документов, даже если их носят в бумажнике.

Мне это неплохо удавалось, но я был обеспокоен длительностью процесса "искусственного постарения". Вдруг у меня блеснула мысль: майор Мартин недавно потерял свое удостоверение и получил дубликат. Я достал новый бланк, наклеил на него фотографию двойника, заполнил все графы и расписался. Соответствующее официальное лицо подписало, что это удостоверение выдано 2 февраля 1943 года взамен утерянного N 09650. 09650 — номер моего собственного удостоверения. Это должно было уменьшить осложнения, если поступят какие-нибудь запросы. Потом я приложил к удостоверению соответствующие печати и штампы.

Теперь нужно было снабдить майора Мартина форменной одеждой.

Один из нас, мужчина примерно такого же роста и сложения, как наш майор, достал подходящую полевую форму, и мы украсили ее нашивками морской пехоты, значком «коммандос» и майорской короной. Нашлась и старая шинель, к которой мы прикрепили такие же знаки различия, предварительно продырявив погоны в трех местах, чтобы указать на недавнее капитанское звание их владельца. Мы достали ботинки и обметки, а также верхнюю рубашку и белье. Оно не было новым, и метки разных прачечных мы спороли, а потом отдали все в одну прачечную, чтобы на белье поставили одинаковые метки.

Рубашку мы приобрели в военном магазине и помятый чек сунули в карман шинели. Вот здесь мы допустили по-настоящему серьезный ляпсус. Офицер, который по нашей просьбе покупал эту рубашку, не служил на флоте и поступил с точки зрения кадрового моряка совершенно непонятно — заплатил наличными. Впрочем, ему было трудно поступить иначе, так как Билл Мартин не имел своего счета в этом магазине. Мы не обратили никакого внимания на данное обстоятельство, и только когда тело уже было в Испании, меня внезапно осенило, что ни один флотский офицер, а тем более тот, у кого настойчиво требовали уплаты долга, никогда не заплатил бы наличными! Но я утешал себя мыслью, что обмануть-то нам надо немцев. А они не могли знать, как охотно шла эта многострадальная фирма на уступки офицерам. Но все же мы допустили ошибку, и здесь нам изменило чутье.

Итак, тело "человека, которого не было", стало телом майора Мартина из морской пехоты. И нашедший тело получит достаточно сведений о том, кем был этот человек и почему он очутился там, где его нашли. Но пока это было тело только офицера. Нам еще предстояло снабдить майора личными вещами и наделить человеческим характером.

Мы постоянно говорили о майоре Мартине, и это выглядело так, будто мы перемывали косточки другу за его спиной. По правде говоря, нам порой действительно казалось, что Мартин существует и мы его давно знаем. Тем не менее, мы стремились сделать его характер и наклонности такими, какие удовлетворяли бы нашим целям.

Но как сделать его по-настоящему живым человеком?

В нашем распоряжении был только один способ — положить в карманы Мартина письма, из которых можно будет узнать некоторые подробности его личной жизни. С другой стороны, остановите на улице любого прохожего и осмотрите его карманы — в них вряд ли найдутся письма о сколько-нибудь серьезных вещах.

Рассматривая проблему с этой точки зрения, мы пришли к заключению, что человек хранит письма при себе, дающие яркое представление о его облике, только после обручения, когда он строит планы будущей семейной жизни. Поэтому мы решили обручить Билла перед его отъездом в Африку.

Итак, в конце марта майор Мартин познакомился с хорошенькой девушкой по имени Пэм и почти сразу обручился с ней. (Ох, уж эти романы военного времени!). Она подарила ему свою фотографию (любительскую, разумеется), а он ей — обручальное кольцо. У него было два письма от нее — одно, написанное во время загородной поездки, а другое — в конторе (когда хозяин вышел по делам), чрезвычайно взволнованное: жених намекнул ей, что его посылают куда-то за границу. У него имелся также счет за обручальное кольцо (неоплаченный, конечно, ведь его кредит в банке исчерпан). И, наконец, отец майора со старомодными взглядами на жизнь не одобряет свадьбы военного времени и настаивает, чтобы его сын незамедлительно составил завещание, если уж он окончательно решился на такой глупый и неосмотрительный шаг.

Теперь, когда все документы были готовы, требовалось найти "героиню".

Прежде всего, нам нужна была фотография Пэм — невесты майора Мартина. Мы попросили наиболее привлекательных девушек из различных отделов Адмиралтейства одолжить нам свои фотографии якобы для проведения опознания одной женщины. Это делают, смешав большое количество фотографий совершенно невиновных людей с двумя или тремя фотографиями подозреваемого лица, чтобы свидетель мог выбрать из них фото того человека, о котором идет речь. Девушки дали нам по несколько фотографий, и мы собрали довольно солидную коллекцию. Из нее мы выбрали одну, а остальные через неделю вернули. Девушка — владелица фотографии — имела доступ к совершенно секретным документам, и мы могли сказать ей, что хотим использовать ее фотографию в качестве снимка вымышленной невесты в одной операции, которую мы проводим. Она дала согласие. Теперь встал вопрос о письмах.

Никто из нас не горел желанием написать любовные письма — в конце концов, мы не имели женской точки зрения на любовь. Просить же знакомую женщину написать первосортную "песню любви" — дело щепетильное. Поэтому мы попросили девушку, работавшую в одном из наших учреждений, уговорить кого-нибудь из своих приятельниц сделать это. Она согласилась, но так и не назвала нам имя той, которая написала два великолепных письма Мартину. Я решил, что первое письмо будет написано на почтовой бумаге моего шурина, ибо, на мой взгляд, ни один немец не устоит перед чисто английским адресом, который там стоял: "Мэн-нор-Хаус, Огборн-ОгтчДжордж, Мальборо, Уилтшир". Вот это письмо, датированное воскресеньем 18 апреля: Мэннор-Хаус, Огборн-Сент-Джордж, Мальборо, Уилтшир.

Тел: Огборн-Сент-Джордж, 242 Воскресенье, 18-е.

Мне кажется, дорогой, провожать на вокзал таких людей, как ты — одно из самых скверных занятий. Отходящий поезд оставляет такую пустоту в душе, что безнадежно пытаться заполнить ее всеми теми вещами, которые доставляли удовольствие пять недель назад. Этот чудесный золотой день, который мы провели вместе!

О, я знаю, это уже говорилось раньше, но если бы время могло иногда остановиться на мгновение!.. Но не надо, возьми себя в руки, Пэм, и не будь глупышкой.

Мне стало немного легче от твоего письма, но я задеру нос, если ты не перестанешь гак говорить обо мне. Я ведь совсем не такая и боюсь, что ты сам скоро увидишь. Вот я приехала сюда на воскресенье, в это благословенное место. И мама, и Джейн очень милы, они все понимают, а я не могу выразить словами, как мне тоскливо. И я жду понедельника, чтобы вернуться к своей работе и немного забыться. Какая идиотская потеря времени!

Билл, милый, напиши мне, как только ты устроишься и твои планы станут более определенными. И, пожалуйста, не дай им отправить тебя куда-то в голубые просторы, как это принято называть теперь, теперь, когда мы нашли друг друга в этом большом мире. Мне кажется, я не вынесу этого…

Люблю тебя всем сердцем. Пэм.

Второе письмо она написала на простой канцелярской бумаге. Сначала почерк был довольно четким, потом внезапно сменился торопливыми каракулями: вернулся начальник, надо заканчивать(!). Вот это письмо:

Контора, Среда, 21-е.

Ищейка покинула свою контору на полчаса, и вот я снова пишу тебе всякую ерунду. Я получила твое письмо сегодня утром, когда выбегала из дому, — опаздывая, как всегда. Какое божественное письмо. Но почему такие мрачные намеки относительно того, что тебя могут куда-то отправить?! Конечно, я сохраню все в тайне — я ни с кем не делюсь тем, что ты мне рассказываешь. Тебя посылают за границу, да? Я этого не хочу.

Не хочу, передай им это от меня. Милый, почему так случилось, что мы встретились во время войны? Как все нелепо. Если бы война кончилась, мы уже были бы почти женаты и ходили бы вместе по магазинам, выбирая занавески и т. п. И я бы не сидела в этой мрачной конторе и не печатала бы целый день идиотские протоколы. Я знаю, это бесполезная работа, которая ни на минуту не приближает окончания войны…

Милый Билл, мне так нравится мое кольцо — это скандальное расточительство, хотя, ты знаешь, я обожаю бриллианты, — я просто не могу оторвать от него глаз.

Сегодня иду на какую-то скучную танцульку с Джеком и Хейз. Мне кажется, они пригласили еще какого-то мужчину. Ты знаешь, какими всегда оказываются их друзья. У него обязательно будет торчать кадык и блестеть лысая макушка. Неблагодарно с моей стороны говорить так, но не в этом дело — ты ведь знаешь, да?

Послушай, милый, я свободна в следующее воскресенье и в понедельник, на Пасху. Я, конечно, поеду к своим. Пожалуйста, приезжай тоже, если сможешь. А если не сможешь уехать из Лондона, я приеду к тебе, и мы отлично проведем вечер. (Да, кстати, тетя Мэриэн велела привести тебя к обеду в следующий раз, когда я у нее буду, но это можно отложить, правда?).

Идет ищейка. Куча любви и поцелуй.

Пэм.

Мы считали, что нам повезло с любовными письмами.

Теперь мы должны были приступить к наименее приятной части подготовки операции — приготовить тело к его миссии.

Эта работа не вызывала у нас энтузиазма. Хотя мы знали, какую большую службу сослужит стране наш майор (в этом мы не сомневались), нам было неприятно нарушать его покой.

Мартин стал для нас по-настоящему живым человеком. Мы знали его так, как знают только близких друзей. В конце концов, не каждому дают читать столь нежные письма от своей возлюбленной и интимные письма от отца. Нам казалось, будто мы знаем Билла Мартина с детства и теперь принимаем личное участие в развитии его романа с Пэм и во всех его финансовых неприятностях. Мы могли смело утверждать, что знаем его лучше, чем большинство отцов знают своих сыновей. Создавая живого Мартина, мы изучали его мысль и старались предвидеть реакцию майора на любое событие, которое «может» произойти в его жизни.

Так что перспектива посещения холодильника, где лежал труп, не доставляла нам никакого удовольствия. Между тем, Джорджу и не пришлось посетить это место трижды. В первый раз мы нарушили покой нашего майора для того, чтобы попытаться сфотографировать его и заодно выяснить, каких размеров одежда и обувь ему потребуется. Потом мы сочли необходимым нанести Мартину второй визит: надо было одеть его в дорогу. Полностью одеть труп, начиная с белья, нелегко (мы убедились в этом еще когда фотографировали его), однако с одеванием мы справились довольно быстро. Но ботинки! Попробуйте надеть их на покойника — и вы поймете наше затруднение. Это было серьезное препятствие, и мы потратили немало времени, пока переодели его.

Наш третий визит состоялся в субботу, 17 апреля 1943 года, в 6 часов вечера. Мы отправились к майору Мартину, чтобы сделать последние приготовления к путешествию. Сначала мы разложили по его карманам личные письма, бумажник с пропусками и все остальное, что должно было находиться при нем. Потом мы добавили небольшую денежную сумму, какую мужчина обычно имеет при себе. Окончательный список предметов, которые мы «вручили» майору Мартину, оказался довольно внушительным: Два личных знака ("Майор У.Мартин, королевская морская пехота", "Р/К"), прикрепленные к подтяжкам.

Серебряный крестик на серебряной цепочке на шее. Наручные часы, бумажник.

В бумажнике имелись: Фотография «невесты». Книжечка с почтовыми марками (две использованные).

Два письма от "невесты".

Значок с изображением святого Христофора. Пригласительный билет в «Кабаре-клуб». Пропуск в штаб морских десантных операций. Удостоверение личности (пропуск и удостоверение в целлофановой обертке). Одна пятифунтовая ассигнация. Три однофунтовые ассигнации. Одна монета в полкроны. Две монеты по шиллингу. Две монеты по 6 пенсов. Четыре монеты по 1 пенсу. Письмо от "отца".

Копия письма «отца» фирме "Мак-Кена и K°" Письмо из "Ллойде Банка".

Счет (оплаченный) из Военно-морского клуба.

Счет (оплаченный наличными) из военного магазина.

Счет за обручальное кольцо (неоплаченный). Два автобусных билета. Два билета без корешков в театр принца Уэльского, датированных 22 апреля 1943 года. Коробок спичек. Пачка сигарет.

Связка ключей (в том числе ключ от портфеля). Карандаш.

Письмо от фирмы "Мак-Кена и К" Разложив перечисленные выше предметы по карманам майора Мартина и прикрепив портфель, мы завернули тело в одеяло, чтобы уберечь его от повреждений во время путешествия. Еще раньше мы поставили контейнер вертикально и наполнили его сухим льдом.

Когда лед испарился, мы снова наполнили контейнер льдом и снова дали ему испариться. Затем мы подняли тело майора Мартина, бережно опустили его в контейнер, теперь наполненный двуокисью углерода, и обложили кусками сухого льда. Наконец, мы закрыли крышку и завинтили болты. Майор Мартин был готов отправиться на войну.

Первое сообщение, полученное 30 апреля по заранее подготовленной системе связи, гласило:

Лично и совершенно секретно

От командира подводной лодки «Сераф» 30 апреля 1943

Начальнику разведывательного управления военно-морского штаба.

Копия капитан лейтенанту И.Монтегю, лично.

 

ОПЕРАЦИЯ "МИНСМИТУ

1. Погода. Ветер переменный — юго-западный до юго-восточного, силой 2 балла; волнение — 2 балла; небо затянуто низкими облаками; видимость — от 1 до 2 миль; барометр 1016.

2. Рыбачьи лодки. В заливе оказалось много небольших рыбачьих лодок. Ближайшая находилась слева на расстоянии примерно одной мили. Нет оснований считать, что подводная лодка была замечена.

3. Операция. Время 04.30 было выбрано по двум причинам.

Во-первых, оно ближе всего ко времени полного отлива (07.31), и во-вторых, в этом случае подводная лодка успевала уйти из прибрежного района до наступления светлого времени. Контейнер открыли в 04.15, тело было извлечено, одеяло снято; портфель оказался надежно прикрепленным, спасательный жилет — надутым.

Тело опустили в воду, ровно в 04–30, примерно в 8 кабельтовых от побережья, оно поплыло по направлению к берегу. Резиновую лодку спустили на воду в надутом состоянии, вверх дном, примерно на полмили южнее. Затем, подводная лодка отошла мористее, и за борт был выброшен наполненный водой контейнер с одеялом внутри. Контейнер сначала не погружался, но, после того как его прострелили из винтовки и пистолетов с очень близкого расстояния, затонул. Место затопления контейнера — 37° сев. широты, 7° зап. долготы; глубина моря согласно измерениям — 564 метра. Донесение о завершении операции было передано в 07.15.

Проба воды, взятая близ побережья, прилагается. Лейтенант Наджуэлл.

3 мая мы получили донесение от нашего военно-морского атташе в Мадриде. В нем говорилось, что, по сообщению вице-консула из Уэльвы, 30 апреля недалеко от берега рыбаки подобрали тело майора морской пехоты Мартина. Тело было передано вице-консулу и погребено с отданием всех воинских почестей на следующий же день на кладбище в Узльве, причем на похоронах присутствовали испанские военные и гражданские власти. В донесении не упоминалось ни о портфеле, ни о каких-либо официальных бумагах.

Мы не сомневались в успехе, но тем не менее ждали окончательной проверки. А для этого нужны были документы майора Мартина. Наконец, документы прибыли в Лондон и были немедленно переданы на экспертизу. Перед отправкой тела в Испанию мы приняли некоторые меры предосторожности, они-то и помогли нам теперь определить, вскрывались конверты или нет. Результаты экспертизы неопровержимо доказывали, что письма, по крайней мере два из трех, вынимались из конвертов, хотя сургучные печати выглядели нетронутыми.

Когда мы прибавили этот факт к сообщениям, полученным из Уэльвы и от военно-морского атташе, мы были вполне удовлетворены. Итак, испанцы познакомились с содержанием писем. Мы могли быть твердо уверены, что они передали полученные сведения немцам. Оставалось положиться на немцев, а они, безусловно, сумеют извлечь все выгоды из сложившейся ситуации. Мы надеялись, что наша вера в немецкую разведку, действующую в Испании, не будет подорвана. Теперь свою роль должен был сыграть Берлин.

Как мы и ожидали, немцы сразу поняли чрезвычайную важность наших документов для своего главного штаба и не теряли времени. Примерно в начале первой недели мая их агент в Мадриде сообщил в Берлин содержание документов и обстоятельства, при которых они были обнаружены. (В одном, более позднем документе мы нашли ссылку на тот факт, что соображения немецкой разведки по поводу планов союзников были переданы немецкому командованию 9 мая, то есть до получения Берлином фотокопий писем).

Ранним утром 10 июля наши войска высадились в Сицилии. Но немцы не могли поверить, что это подлинная атака (и что, следовательно, документы майора Мартина подложные). Германское верховное командование приказало создать специальный пост на берегах Гибралтара для наблюдения за конвоями, которые будут, по его предположению, следовать к Корсике и Сардинии. Немцы все еще думали, что высадка в Сицилии (хотя и не с той стороны острова, где они ожидали) — диверсия, предпринятая с целью отвлечь внимание от направления главного удара.

Однако 12 июля уверенность немцев в подлинности документов майора Мартина начала слабеть; вторжение в Сицилию продолжалось уже два дня и совсем не походило на отвлекающий маневр.

В западной части Средиземного моря мы добились усиления оборонительных сооружений и войск на Корсике и Сардинии за счет Сицилии. Наряду с этим, оборонительные средства на Сицилии в значительной степени были отвлечены с тех участков побережья острова, где союзники фактически высадились. Мы заставили немцев отправить торпедные катера с Сицилии в Эгейское море и тем самым пробили брешь в их обороне.

Все это подтверждается документами того времени, и, на мой взгляд, я справедливо могу считать, что дивиденды от "операции Минсмит" оказались поистине колоссальными — значительно большими, чем мы могли надеяться при всем нашем оптимизме. А сколько жизней англичан и американцев спас "человек, которого не было", и какое влияние на ход войны оказали приключения майора Мартина, пусть определяют другие.

(Монтегю И. Человек, которого не было. М., 1956).

 

ШВЕДСКИЙ ДИПЛОМАТ — ЖЕРТВА СМЕРШа

Жизнь и смерть Рауля Валленберга были загадочны.

Согласно советским документам, он был арестован сотрудниками СМЕРШ и умер 17 июля 1947 года в Лубянской тюрьме.

Однако многие выражали сомнение в правдивости этих документов, как и в том, что Валленберг вообще умер…

Раулем муть назвала сына в честь безвременно скончавшегося отца.

Весной 1912 года в стокгольмской больнице умер тяжело больной 23-летний офицер шведского королевского флота Рауль Оскар Валленберг. Он был близкий родственник Якоба и Маркуса Валленбергов — шведских Рокфеллеров. Семья Валленберг и сегодня одна из богатейших семей Швеции.

У молодого флотского лейтенанта Валленберга был рак.

Рауль Оскар Валленберг не увидел сына. Он скончался за три месяца до его рождения. В воскресенье 4 августа 1912 года Рауль Густав Валленберг появился на свет.

Когда ему исполнилось 6 лет, мать снова вышла замуж. Отчимом Рауля стал Фредерик фон Дардель, директор Каролинской клиники. Вскоре у пего появилась сестра Нина и брат Ги. Рауль фактически оказался единственным наследником династии Валленбергов. Особой заботой мальчика окружил его дед Густав Валленберг, известный дипломат, посол Швеции в Китае, Японии и Турции. В 1937 году Густав Валленберг скоропостижно скончался в Стамбуле.

Рауль закончил гимназию в Стокгольме, служил в армии, а затем отправился путешествовать по свету. Дед хотел сделать из него самостоятельного человека. После посещения Парижа Рауль отправился изучать архитектуру в Америку, в небольшой городок в штате Мичиган. Таково было желание деда. "Мой внук не будет учиться в университете для снобов," — сказал тогда старый Густав. Рауль согласился с ним.

Диплом о высшем образовании он получил в 1935 году.

После учебы — это был период экономической депрессии — Рауль безуспешно пытался найти работу в Швеции. Наконец ему удалось устроиться в одну торговую фирму, которая направила его своим представителем в Южную Африку. Но эта работа пришлась молодому человеку не по вкусу. Как истый Валленберг, он не мог терпеть одного — неудачи. Когда старый Густав пригласил его в Ниццу, где отдыхал, Рауль с радостью согласился. По просьбе деда молодого Валленберга взял к себе друг семьи, еврей из Голландии, владелец банка в Хайфе (тогда богатый порт Средиземного моря). В Хайфе Рауль впервые столкнулся с еврейским вопросом…

В начале 1941 года фашисты оккупировали одну за одной европейские страны. В Стокгольме Рауль Валленберг познакомился с торговцем из Венгрии Кальманом Лауэром, совладельцем "Среднеевропейского торгово-акционерного общества". Тому пришлось забросить свои дела в Венгрии, ибо по национальности Лауэр был еврей. Рауль помог другу, стал вместо него ездить в Венгрию, во Францию, Швейцарию…

"Будапештская одиссея" Рауля Валленберга началась 9 июля 1944 года.

"Валленберг, — вспоминает Пер Ангер, — прибыл в шведскую миссию с необычным для дипломата багажом: два рюкзака, спальный мешок, плащ и револьвер. Но эта экипировка оказалась весьма полезной в последующие месяцы. "Револьвер придает мне мужества, — сказал Рауль в, свойственной для него шутливой манере. — Надеюсь, что он мне все-таки не понадобится.

Итак, готов приступить к работе".

В чем же заключалась "особая миссия" 31-летнего шведского бизнесмена, которому на некоторое время пришлось стать дипломатом? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, надо вернуться к событиям весны 1944 года.

Чем хуже шли дела у германского рейха на Восточном фронте, тем больше росло недоверие к сателлиту. Венгрия собиралась выйти из войны. Через доверенных лиц она осуществляла контакты в Стамбуле и Стокгольме с представителями западных держав — членов антигитлеровской коалиции. Об этом стало известно немецкой разведке. Вот почему 19 марта 1944 года на улицах Будапешта появились немецкие солдаты и танки.

Накануне адмирал Миклош Хорти побывал у Гитлера в замке Клессхайн под Зальцбургом, где выслушал упреки в том, что венгерские войска ведут себя пассивно на Восточном фронте.

Фюрер обвинил Хорти и в том, что венгерские власти мягки в отношении евреев…

После этой встречи был приведен в действие план оккупации Венгрии под условным наименованием "Операция Маргарита".

Ход операции оправдал прогноз Вальтера фон Браухича. Как-то на вопрос, сколько дней ему понадобится для захвата Венгрии, фельдмаршал ответил: — Двадцать четыре часа.

— А если будет оказано сопротивление?

— Двенадцать!

— ?!

— Не надо произносить речей…

Венгрия капитулировала не сопротивляясь. Премьеру Кал-лай пришлось укрыться в турецком посольстве, а министр внутренних дел Карстер-Фишер был арестован. Послом с особыми полномочиями в Венгрии стал штандартенфюрер СС Эдмунд Веезенмайер. Для решения "еврейского вопроса" в Будапешт прибыл Адольф Эйхман. В имперском управлении безопасности он возглавлял "подотдел по делам евреев".

Немцы рассматривали 800 тысяч венгерских евреев, 200 тысяч из которых проживали в столице, как "опасную пятую колонну за спиной германской армии". С первых дней начались массовые аресты.

Роль шведской мисии в "еврейском вопросе" требует некоторых пояснений. В январе 1943 года в Будапеште был создан еврейский комитет «Ваадах». В его задачу входило оказание помощи еврейским беженцам из Польши и Словакии.

После оккупации Венгрии были введены новые правила для евреев. "Я никогда не забуду, — пишет П.Ангер, — тот день, когда эти правила вступили в силу и можно было видеть венгерских евреев с желтой звездой на одежде". В течение весны и лета 1944 года в сельских районах Венгрии были уничтожены все евреи. Только с 15 мая по 7 июля в концлагеря было отправлено около 600 тысяч лиц еврейской национальности. Потрясенный геноцидом, король Швеции Густав обратился 30 июня 1944 года к Хорти с призывом спасти тех, кого еще можно было спасти. 12 июля последовал ответ. Хорти обещал сделать все, чтобы "принципы гуманизма и справедливости были соблюдены".

Валленберг под руководством главы миссии развернул активную деятельность, которая финансировалась в основном Управлением по делам военных беженцев США В миссии был создан новый отдел во главе с Валленбергом. По инициативе Рауля в различных концах города были созданы конторы. Их сотрудники — около 400 человек, в основном евреи, — после настойчивых переговоров Валленберга с венгерскими властями могли не носить желтую звезду на одежде и имели право свободно перемещаться по стране. Был введен защитный паспорт, снабженный личной подписью главы шведской миссии. Обладатель паспорта и его имущество находились под защитой шведской миссии вплоть до отъезда в Швецию.

Из записной книжки (1944 г.) "11 декабря. В автомобиль шведской миссии на полной скорости врезался грузовик. Благодаря случайному стечению обстоятельств Валленберга в машине не было. За рулем грузовика сидел немецкий шофер". Приближалось Рождество. За день до него П.Ангре и Р.Валленберг были вызваны в венгерский МИД, где их принял исполняющий обязанности министра Вашконди. Сам министр, как и все правительство, покинул столицу перед приходом Советской Армии.

Вашконди сообщил, что в связи с ухудшением обстановки на фронте принято решение о том, что все учреждения, в том числе и шведская миссия, должны быть эвакуированы из Будапешта.

Однако шведы заявили, что они остаются.

"Последний раз, — пишет Ангер, — я видел Рауля 10 января 1945 года. Он зашел на минутку, и я попытался уговорить его остановиться в Буде и прекратить деятельность. Но об этом он и слышать не хотел. Вокруг падали бомбы, а мы отправились в штаб войск СС, где я хотел добиться каких-нибудь гарантий безопасности для сотрудников миссии. Дорога была завалена телами убитых, трупами лошадей, поваленными деревьями и обломками зданий. "Не страшно?" — спросил я у Рауля. "Бывает жутковато, — ответил он. — Но у меня нет выбора. Я не могу вернуться в Стокгольм без сознания того, что сделал все от меня зависящее, чтобы спасти людей". 12 января советские войска ворвались на улицы Пешта. Немецкие части, взорвав мосты через Дунай, держали оборону в Буде.

Представители шведской и швейцарской миссий встретились с командованием германских войск и венгерским комендантом Хинди, пытаясь убедить их капитулировать. Ответ был отрицательный.

Позже выяснилось, что немецкое командование направило Гитлеру секретную телеграмму. Фюрер заявил, что "город должен держаться до последнего". Только 30 января 1945 года в помещении шведской миссии появились советские солдаты.

Но вернемся к Валленбергу. Он остался в Пеште, где проживали 100 тысяч евреев и размещалось большинство контор, подчинявшихся отделу Валленберга. "Советские войска, — пишет Ангер, — приблизились к Пешту 13 января, но немцы сопротивлялись на высотах Буды, и русским долго не удавалось сломить их сопротивление. Все это время у нас не было никаких контактов с Раулем. Когда же в апреле нас отправили домой, в Швецию, мы думали, что он уже там. Но Рауль в Стокгольм не приезжал".

В середине января 1945 года Рауль пересек линию фронта, чтобы переговорить с русскими о том, как обеспечить безопасность гетто. Через три дня от возвратился в сопровождении капитана Советской Армии и двух рядовых. Одному из сотрудников миссии Рауль сказал: "Не понимаю, я их гость или пленник"…

Что же такое СМЕРШ?

ОГПУ еще в середине 20-х годов ввело в практику похищение и убийство «предателей», нашедших прибежище в зарубежных странах. В 1936 году для этой цели в НКВД было создано "управление специальных заданий", которое сами чекисты окрестили "управлением мокрых дел". На его счету ликвидция многих троцкистов, и, наконец, самого Л.Д.Троцкого в 1940 году.

В начале войны в 1941 году этот орган был преобразован в 4-ое или «партизанское» управление с задачей организации шпионажа, диверсий и партизанских операций в немецком тылу.

Позднее появился СМЕРШ — организация, созданная Сталиным по решению Государственного комитета обороны в начале 1943 года.

СМЕРШ — сокращение от слов "смерть шпионам", в его функции входили контрразведка, обезвреживание шпионов и контрпропаганда.

Согласно немецким архивным документам, именно СМЕРШ организовал убийство гауляйтера В.Кубе в Минске и губернатора О.Бауэра во Львове.

Руководитель разведки при верховном командовании немецкой армии Р.Гелен должным образом оценил эффективность новой организации. Его донесения 1943 и 1944 годов полны предупреждений о "террористических динамитчиках и убийцах" СМЕРША.

В июле 1943 года агенты Гелена сумели добыть секретное учебное пособие для сотрудников СМЕРШа, которое было специально для фюрера переведено на немецкий язык. Гитлер с большим интересом изучил этот документ.

После войны СМЕРШ был упразднен. В НКВД было создано специальное бюро номер 1, в функции которого входила организация диверсий и убийств на территории других государств.

Именно со СМЕРШем пришлось встретиться Валленбергу в Будапеште.

Встреча была роковой.

Подполковник в отставке Я. Валах утверждал: "Я был последним, кто видел Валленберга в Будапеште". "В последнее время в печати много пишут о судьбе Рауля Валленберга. В частности, обнародованы обнаруженные в архивах документы 151-й стрелковой дивизии и 7-й гвардейской армии 2-го Украинского фронта, в которых говорится об аресте советскими солдатами шведского дипломата. Но, к сожалению, в донесении политотдела 151-й стрелковой дивизии допущены неточности. Никто в тот момент Валленберга не «арестовывал», не «задерживал» и не «охранял». Я — свидетель тех событий.

Январь 1945 года. Наша 151-я стрелковая дивизия вела тяжелые уличные бои в Будапеште, продвигалась по самому центру восточной части венгерской столицы — Пешту — и далее к Дунаю. В один из тех дней, 14 января, и произошла моя встреча с Р.Валленбергом.

Командир одного из полков дивизии доложил, что к нему пробрались два человека, назвавшиеся сотрудниками шведского посольства в Будапеште. Они просили связать их с советским командованием. Командир дивизии поручил мне, а я был тогда старшим инструктором политотдела, прибыть в штаб полка.

Со мной отправились офицер связи того пока, без которого трудно было бы в лабиринте улиц и переулков найти сам штаб, и два солдтата-автоматчика. Преодолевая простреливаемые места, мы наконец прибыли в штаб, который находился в известном будапештском парке «Варошлигет», в подвале водолечебницы. Здесь я и увидел высокого стройного мужчину Рауля Валленберга, первого секретаря шведского посольства и уполномоченного Международного Красного Креста. Своего спутника, невысокого роста рыжеволосого венгра, он представил как шофера — ВильМоша Лангфельда. Валленберг очень оживился, когда узнал, что я говорю по-немецки.

От офицеров полка я узнал, что Валленберг и его спутник неожиданно появились на улице, где рвались снаряды и мины, где все простреливалось гитлеровскими автоматчиками, засевшими на верхних этажах домов. В руках Валленберг держал маленький шведский флаг.

Валленберг повторил мне свою просьбу — связать его с советским военным командованием, как он выразился, "достаточно высокого ранга". Вспоминаю, что он рассказал мне о его такой же попытке накануне, но офицер и солдаты, к которым обратился, видимо, его не поняли. Все дело ограничилось тем, что у него отобрали легковой автомобиль и отпустили. И вот уже вшестером мы отправились в штаб дивизии. Там были командир дивизии генерал-майор Д.Подшивайлов, начальник штаба полковник Н.Рогаткин, начальник политотдела полковник Я.Дмитренок, начальник отдела контрразведки майор И.Кислица. Я переводил. Валленберг подробно рассказывал о своей миссии в Будапеште, о том, как удалось спасти тысячи венгерских евреев, обреченных гитлеровцами на полное физическое уничтожение. Он рассказал также и о будапештском гетто, даже показал на плане города точное его местонахождение.

Беседа с Валленбергом длилась долго. Мы много раз переспрашивали его, почему он не выехал из Будапешта, когда приблизился фронт, почему так рисковал своей жизнью. Ответ его был один: он выполнял своей долг. Валленберг с беспокойством говорил о том, что, когда начались бои в Будапеште, он уже не мог продолжать свое дело —. спасать узников гетто. Поэтому теперь так настойчиво ищет контактов с военным командованием, чтобы обсудить, что же делать дальше, как спасать обреченных людей. Затем по его же просьбе из штаба дивизии был послан «наверх» запрос. Я не знаю, с кем связывался начальник штаба дивизии — со штабом 7-й гвардейской армии или со штабом 18-го гвардейского стрелкового корпуса, который был промежуточным звеном между дивизией и армией…

Остаток ночи я провел с Валленбергом и его шофером почти безотлучно. Мы предложили обоим отдохнуть, поспать. На командном пункте дивизии — а это была многокомнатная квартира — мы отвели им отдельную комнату. Но оба они почти не спали. Да и есть не стали, только выпили с нами чаю.

Помню, что в руках у Валленберга был объемистый портфель.

Он пояснил, что в нем важные документы, которые готов передать советскому военному командованию.

Утром, это было в 10–11 часов, к нам прибыли на двух автомобилях «виллис» офицеры, как мы полагали, из штаба 7-й гвардейской армии. Их было четверо человек, старший — полковник. Он уединился с начальником штаба, а затем поручил мне передать Валленбергу, что его могут доставить к командованию фронта, как он об этом просит. Валленберг обрадовался.

Потом Валленберга и его шофера пригласили сесть в автомобили. Помню, что их усадили не вместе, а порознь, каждого в отдельный «виллис». Рауль Валленберг тепло попрощался с нами.

Еще одна подробность. Перед отъездом тот полковник предупредил всех нас, что мы никому не должны говорить о Валленберге. Тогда мы не придали этому особого значения. И только через много лет узнали, куда отвезли шведского дипломата и как распорядились его судьбой". И все же близкие Валленбергу люди сомневались в его гибели в 1947 году. Представители "Общества Рауля Валленберга" Пер Ангер, Нина Лагерген и Ги фон Дардель приезжали в 1989 году в Москву для знакомства с документами, которые были предоставлены им КГБ СССР.

 

СЕКРЕТ НЕМЕЦКОЙ АТОМНОЙ БОМБЫ

Завершение одной войны ознаменовало подготовку ко второй.

Всеволоду Овчинникову события виделись в следующем развитии.

6 июня 1944 года войска союзников высадились на побережье Франции. Но еще до открытия второго фронта в Европе Пентагон учредил так называемую миссию «Алсос» — научную разведку специального назначения. Двигаясь вместе с войсками вторжения, она должна была немедленно приступить к сбору материалов по германскому "урановому проекту", а также разыскать наиболее видных ученых, принимавших в нем участие, и конфисковать запасы расщепляющихся материалов.

В более широком плане новая разведывательная организация имела цель перехватить у союзников любые сведения как об атомной программе, так и о других перспективных видах оружия, которые разрабатывались в гитлеровской Германии, и прежде всего не допустить, чтобы эти материалы попали в руки Советского Союза.

Во главе миссии «Алсос» был поставлен полковник Паш. Это назначение, связанное с выездом в Европу, должно было оторвать его отдела Оппенгеймера и разрядить нежелательную для Гровса конфликтную ситуацию в Лос-Аламосе.

Поскольку миссии «Алсос» предстояло действовать в зоне военных операций, при подборе ее научного руководителя в Пентагоне решили застраховаться от возможных неожиданностей. Назначенный на этот пост голландский физик Сэмюэл Гоудсмит был достаточно эрудирован в области ядерной физики, однако не состоял в штате сотрудников Манхэттенского проекта, не работал в Лос-Аламосе.

После того как Энрико Ферми впервые осуществил в Чикаго цепную ядерную реакцию, американцы уже не сомневались, что создание атомной бомбы практически возможно. Им также казалось, что немцы продвинулись в этом направлении гораздо дальше, ибо развернули свои исследования на два года раньше их.

Словом, о германском "урановом проекте" в Соединенных Штатах знали мало, да и это немногое часто истолковывали в пользу противника.

Что имел в виду Гитлер, постоянно хвастая новым секретным оружием? Даже если у немцев еще нет атомной бомбы, в Германии, по всей вероятности, действуют урановые котлы, благодаря которым она может располагать значительными количествами радиоактивных материалов. Что, если нацисты вздумают найти им боевое применение, использовать эти ядовитые вещества против сил вторжения? Вот почему накануне открытия второго фронта в американских войсках были созданы специальные подразделения, оснащенные счетчиками Гейгера.

Недостаток информации об "урановом проекте" в Пентагоне относили на счет нацистской системы секретности. На самом же деле это было лишь следствием незначительных масштабов работ.

24 августа 1944 года на улицах Парижа ликовали возбужденные толпы. Подняв восстание против гитлеровских оккупантов, жители французской столицы освободили город и теперь готовились встретить французские войска.

Первым в Париж должен был вступить французский генерал Леклерк со своей 2-й бронетанковой дивизией. Вместе с ее авангардной колонной в город ворвался джип с американскими офицерами, не имевшими отношения ни к одной из строевых частей. У каждого из них за отворотом тужурки был приколот потайной значок-белая буква альфа, пронзенная красной молнией. Это была передовая группа миссии «Алсос» во главе с полковником Пашем.

Еще не доехав до Триумфальной арки, где происходила церемония встречи, джип свернул в сторону. То и дело сверяясь по карте, Паш направлял водителя к зданиям Коллеж де Франс.

Список ученых, которых миссия «Алсос» должна была разыскать в освобожденном Париже, начинался с имени Фредерика Жолио-Кюри. Требовалось узнать: не участвовал ли французский физик в германском "урановом проекте", не имеет ли он каких-либо сведений об этих секретных работax и, наконец, нельзя ли переманить его в США.

Найти лабораторию Жолио-Кюри не представляло труда.

Несколько вооруженных людей, весьма мало похожих на профессоров и студентов, шумно обсуждали там события дня.

— Господиц Жолио-Кюри? Он ушел отсюда накануне восстания и вот-вот должен вернуться.

Пока наводили справки по телефону, один из сотрудников миссии «Алсос» подошел к полковнику Пашу и с недоуменным видом зашептал ему на ухо: — Здесь говорят, будто Жолио-Кюри действительно изобрел какую-то новую бомбу и что сегодня об этом знает весь Париж.

Оказалось, что всемирно известный физик занимался секретным оружием совсем другого рода. Его лаборатория в Коллеж де Франс служила подпольным арсеналом. Там мастерили самодельные гранаты и мины для отрядов Сопротивления.

— Наши американские друзья интересуются бомбами, которые мы тут делали при немцах, — пояснил молодой француз подошедшему Жолио-Кюри.

— Мы хотели спросить, — уточнил Паш, — заставляли ли вас нацисты заниматься во время оккупации теми же исследованиями, которые вы начинали здесь с Халбаном и Коварски…

Этого вопроса было достаточно, чтобы Жолио-Кюри понял, с кем имеет дело.

— Три дня назад, — улыбнулся он, — когда я бросал в немецкие танки бутылки с горючей смесью собственного изготовления, у меня, помнится, вертелась мысль: подумать только, до чего я дошел! Ведь в Америке, наверное, мои коллеги тем временем делают атомную бомбу!

Жолио-Кюри рассказал о своей деятельности за минувшие годы. Вскоре после оккупации Парижа в его лабораторию явились два немецких физика: Шуман и Дибнер. Сначала они пытались лестью склонить Жолио-Кюри к сотрудничеству, потом принялись угрожать ему. Немцы требовали сообщить, где спрятана вывезенная из Франции тяжелая вода. Француз сумел ввести их в заблуждение, сказав, что она была погружена на английское судно, подорвавшееся на мине.

Поначалу Шуман намеревался вывезти в Германию циклотрон и другое оборудование, но потом было решено использовать его на месте, прислав в Коллеж де Франс немецких физиков. Их группу возглавлял Вольфганг Гентнер, весьма далекий от симпатий к фашизму. В Париж его послали лишь потому, что до-войны он работал в США вместе с изобретателем циклотрона Лоуренсом и считался лучшим специалистом в данной области.

Гентнер догадывался об участии Жолио-Кюри в движении Сопротивления и как мог оберегал его от гестапо. Несмотря на это, нацисты дважды подвергали французского физика арестам и допросам.

Тем не менее оккупанты оставили Жолио-Кюри работать в Коллеж де Франс, где он занимался проблемой, весьма далекой от военного дела: применением меченых атомов в биологии. Но научная работа была в немалой степени прикрытием. Под носом у немцев в Коллеж де Франс мастерили радиостанции и боевое снаряжение.

После своего рассказа Жолио-Кюри стал сам задавать вопросы.

И благожелательное начало беседы сменилось взаимной настороженностью. Американцев всполошила осведомленность французского физика в вопросах, имеющих отношение к Манхэттенскому проекту. Полковнику Пашу и его спутникам было трудно понять, что это объяснялось высокой компетентностью Жолио-Кюри в данной области науки.

Но еще больше встревожило их явно отрицательное отношение французского физика к попыткам Соединенных Штатов закрепить за собой монополию на атомное оружие. Жолио-Кюри без обиняков осудил посягательства Вашингтона на интересы союзников и заявил, что при первой же возможности изложит свои взгляды на сей счет генералу де Голлю.

15 ноября 1944 года американские войска овладели Страсбургом. Операция эта несколько раз откладывалась, и полковник Паш, находившийся в передовых частях, все больше нервничал. На основе отрывочных сведений, собранных в Париже, миссия «Алсос» пришла к выводу, что значительная часть работ, связанных с германским "урановым проектом", велась в Страсбургском университете.

Группа сотрудников миссии «Алсос» во главе с Пашем проникла в город вместе с американскими танками. Найти немецких физиков оказалось нелегко. Их лаборатория занимала больничный флигель, а одетый в белые халаты научный персонал выдавал себя за медиков. Ведущих германских физиков среди захваченных ученых не оказалось. Да и допросы их дали не так уж много. Удалось, правда, установить, что Физический институт Общества кайзера Вильгельма эвакуирован из Берлина. Пока сотрудники миссии «Алсос» пытались установить его новое местоположение, Гоудсмит наткнулся на кабинет Вайцзеккера. Главные документы были, судя по всему, вывезены, но чутье криминалиста-любителя привлекло внимание Гоудсмита к папке черновых записей и беглых заметок. Две ночи он, не разгибаясь, просидел над этими бумагами. Л потом пришел к полковнику Пашу и торжественным тоном заявил, что миссия «Алсос», на его взгляд, уже выполнила свою задачу.

— Что же вы там нашли? Секрет германской атомной бомбы? — осведомился Паш.

— Не иронизируйте, а садитесь писать срочный доклад то ли Гровсу, то ли Стимсону, то ли самому президенту. Пишите, что сегодня в Страсбурге мы доподлинно установили: у нацистской Германии нет и до конца войны не будет атомной бомбы.

— Какие же у вас есть основания для столь категорического вывода?

— Не будь я сам физиком, не знай я действующих лиц, я бы не смог расшифровать эти заметки. В этой папке сохранилась деловая, можно сказать, интимная переписка ведущих немецких физиков. Этот недоступный для посторонних язык намеков, на котором ученые общались друг с другом, представляет собой бесценный документальный материал. Мне трудно объяснить вам, как я пришел к своим выводам. Можно сказать, что немцы всегда смотрели на атомную бомбу как на взрывающийся атомный котел и потому избрали не самый легкий и удачный путь к цели. Но для нас сейчас важно другое. Хотя нацистское руководство давно знало о возможности создать атомное оружие, вплоть до настоящего времени, то есть до конца 1944 года, германские ядерные исследования так и не вышли из лабораторной стадии. Раз у немцев нет атомной бомбы, значит, нам не придется пускать в ход свою. А если так — нашу работу здесь можно считать законченной.

— Что касается миссии «Алсос», то она просто вступает в новый этап, — возразил Паш. — Очень хорошо, что немцы не довели дело до конца. Но вы сами как-то говорили, что сделали они не так-то уж мало. Нам надо позаботиться, что-бы все это не попало в чужие руки.

— Вы имеете в виду русских?

— Прежде всего, разумеется, их, но не их одних. Раз уж Соединенным Штатам удалось первыми создать такое оружие, они должны оставаться единственным его обладателем. И пусть весь мир воочию увидит силу этого оружия, а стало быть, мощь Соединенных Штатов…

В те дни, когда Паш и Гоудсмит рапортовали о находке в Страсбурге, у генерала Гровса возникли новые хлопоты с Жолио-Кюри. При первой же встрече с сотрудниками миссии «Алсос» французский физик прекрасно понял ее подспудную цель: закрепить американскую монополию на атомное оружие, перехватив у союзников результаты германских исследований в данной области.

Жолио-Кюри сумел вступить в контакт с де Голлем и по его вызову прибыл в Лондон. Между генералом и физиком состоялась обстоятельная беседа о проблемах атомной энергии и положении Франции в этой области.

Жолио-Кюри напомнил де Голлю, что перед оккупацией Парижа Халбан и Коварски вместе с запасом тяжелой воды вывезли в Англию научные материалы относительно открытий, которые они уже запатентовали как собственность Франции.

Все это по поручению Жолио-Кюри было передано англичанам в обмен на обещание должным образом обеспечить французские интересы в области использования атомной энергии.

Когда американцы впоследствии навязали англичанам в Квебеке соглашение, запрещавшее передачу какой-либо информации по атомной проблеме третьим странам, они тем самым перечеркнули прежнюю англо-французскую договоренность.

Случилось так, что почти одновременно с Жолио-Кюри в Лондон приехал Халбан, который после отъезда из Франции сначала принимал участие в английской программе "Тыоб эллойс", а затем вместе с английскими учеными пересек Атлантику и стал сотрудником Манхэттенского проекта. Пентагон просил британское военное министерство под любым предлогом помешать Халбану увидеться с Жолио-Кюри. По просьба об организации такой встречи поступила от самого де Голля, и, зная строптивый нрав генерала, Черчилль не решился чинить какие-либо помехи.

"Пробив брешь в американо-английских отношениях, основанных на Квебекских соглашениях, Жолио-Кюри принялся активно ее расширять, — писал потом Гровс. — Он дал понять, что если Франция не будет допущена к американо-английской программе по атомной энергии, ей ничего не останется, как ориентироваться на Россию".

13 июня 1944 года, ровно через неделю после того, как войска союзников высадились во Франции, гитлеровцы впервые применили против Англии самолеты-снаряды. Новое секретное оружие, которым Гитлер многократно хвастал, было обозначено буквой «Фау» от немецкого слова «фергельтунгзваффе», что значит "оружие возмездия".

После поражения под Сталинградом нацистской верхушке оставалось уповать лишь на чудо, способное вернуть Германии стратегическую инициативу. Таким чудооружием могла бы стать атомная бомба. Но осуществление "уранового проекта" Вернера Гейзенберга требовало времени и ресурсов. А руководство рейха не располагало ни тем, ни другим.

Иначе обстояло дело с проектом Пенемюнде, научным руководителем которого был Вернер фон Браун. На месте одноименного рыбацкого поселка на острове Узедом в Балтийском море был создан ракетный полигон. Дела там продвинулись гораздо дальше, чем у участников "уранового проекта".

Во время совещания у рейхсминистра Шпеера, когда Гейзенберг ответил, что для создания атомной бомбы потребуются не месяцы, а годы, в Пенемюнде уже приступали к массовому производству самолетов-снарядов «Фау-1». А в октябре 1942 года были осуществлены первые запуски баллистических ракет "Фау-2".

К тому же, в отличие от "уранового проекта", связанного с ядерной физикой, а стало быть, с ненавистными нацистам именами Эйнштейна и Бора, проект Пенемюнде опирался на успехи аэродинамики, а значит, на покровительство Геринга. Ведь «Фау-1» и «Фау-2» предназначались для выполнения тех же оперативных задач, с которыми не смогла справиться военная авиация. Поэтому, оказавшись перед выбором — Вернер фон Браун или Вернер Гейзенберг, — как Гитлер, так и Геринг предпочли фон Брауна.

Ракетный полигон в Пенемюнде привлек к себе внимание британской разведки. Данные аэрофотосъемки были, дополнены сведениями, поступившими от французского движения Сопротивления.

Участница подпольной группы «Альянс» 23-летняя Жанна Русо сообщила, что на острове Узедом испытываются снаряды, способные подниматься до стратосферы и затем поражать цели, удаленные на 450 километров. По ее словам, с осени 1943 года планировалось начать обстрел Англии этими снарядами, для чего в Северной Франции строится 108 пусковых платформ. Применение нового оружия возложено на 155-й зенитный полк полковника Вахтеля, где Жанна работала переводчицей.

Донесение группы «Альянс» было подтверждено данными радиоразведки. Перехватив переговоры двух радиолокационных рот, наблюдавших за опытными запусками в Пене-мюнде, англичане установили, что скорость самолета-снаряда составляет около 600 километров в час.

7 июня 1943 года — в первые дни битвы на Курской дуге — военный руководитель проекта Пенемюнде генерал Вальтер Дорнбергер и научный руководитель проекта Вернер фон Браун были приглашены на доклад к Гитлеру. После этого ракетная программа была объявлена первоочередной для вермахта.

8 ночь на 18 августа 600 английских бомбардировщиков совершили налет на Пенемюнде. Наибольший ущерб был нанесен поселку технического персонала. Под бомбами погибли более 600 иностранных рабочих. Тем же летом англичане нанесли другой, более ощутимый удар по германской ракетной программе. Они подвергли бомбардировке заводы фирмы «Цеппелин» в Фридрихсхафене, где с начала 1943 года было развернуто производство баллистических ракет. «Фау-2». Наконец, в сочельник 24 декабря 1943 года 1 300 английских и американских самолетов забросали фугасными бомбами пусковые платформы, построенные немцами вдоль Ла-Манша.

В результате всех этих ударов гитлеровцам пришлось вновь и вновь откладывать сроки применения нового оружия и в конце концов пустить его в ход поспешно, так и не устранив многие неполадки.

В общей сложности нацисты выпустили по Англии 11 300 самолетов-снарядов. Примерно 20 процентов из них взорвались при старте, 25 процентов были сбиты истребителями, столько же — зенитной артиллерией и только 30 процентов долетели до английской земли (причем из этих 3 200 самолетов-снарядов 2 400 попали в район Большого Лондона). Значительная часть «Фау-1» взорвалась в густонаселенных кварталах. Этим оружием было убито 5 500 и ранено 16 000 лондонцев.

7 сентября 1944 года гитлеровцы пустили в ход баллистические ракеты «Фау-2». До конца войны было запущено 10 800 таких ракет, причем примерно половина из них взорвалась при старте или упала в море. Жертвами «Фау-2» стало 13 000 мирных жителей.

Однако никакого чуда "оружие возмездия" не совершило.

Пустить его в ход внезапно не удалось. Союзники не только знали о проекте Пенемюнде, но и активно препятствовали его осуществлению. Главное же, ни «Фау-1», ни «Фау-2» не имели систем наведения. Они не были оружием поля боя, не годились для применения против войск противника. Лишь восьмимиллионный город на Темзе мог служить для них достаточно крупной мишенью.

Гитлер не решился использовать «Фау-1» и «Фау-2» для обстрела английских портов, служивших базами вторжения во Францию. Он требовал сосредоточить удары только по Лондону, целиком делая ставку не на военный, а на психологический эффект "оружия возмездия".

В конце 1944 года, когда стало ясно, что "оружие возмездия" не в состоянии поставить Англию на колени, Вернер фон Браун предложил нанести неожиданный удар по главным городам Соединенных Штатов. Идея состояла в том, чтобы обстрелять Вашингтон и Нью-Йорк межконтинентальными двухступенчатыми ракетами А-9/А-10. Японцы же одновременно запустили бы со всплывших подводных лодок несколько «Фау-1» по Сан-Франциско и Лос-Анджелесу.

Баллистическая ракета А-9/А-10, над которой в Пенемюнде шли лихорадочные работы, должна была за 35 минут пролететь 5 тысяч километров над Атлантикой и, израсходовав 70 тонн горючего, доставить к цели всего-навсего одну тонну взрывчатки (то есть такой же боезаряд, что и у "Фау-1").

Поскольку при столь незначительной разрушительной силе психологический эффект особенно зависел от точности попадания, предлагалось наводить ракеты при помощи радиосигналов, причем не с базы запуска, а непосредственно из района цели. Для этого германская агентура должна была установить специальные радиомаяки на крышах американских небоскребов и в нужный момент привести их в действие.

Гитлер ухватился за это предложение. Нацистская верхушка рассчитывала, что, если бы, скажем, удалось взорвать самый высокий в Нью-Йорке небоскреб "Эмпрайр стейт билдинг", да еще предварительно сообщить, что это произойдет в определенный день и час, в городе бы началась паника. А серия таких ударов повергла бы американского обывателя в состояние такого шока, что Соединенные Штаты вышли бы из войны и антигитлеровская коалиция оказалась бы расколотой.

В ночь на 30 ноября 1944 года неподалеку от восточного побережья США всплыла германская подводная лодка с бортовым номером «У-123О». Она оставила на поверхности надувную шлюпку с двумя людьми и снова ушла на глубину. Около получаса агенты германской разведки гребли к окутанному мглой берегу. После высадки они уничтожили лодку, взяли сумки со снаряжением и разошлись в разные стороны. Так началась операция «Эльстер», подготовленная отделом диверсий Главного управления имперской безопасности (РСХА).

Первый из диверсантов имел документы на имя Джека Миллера. В действительности это был агент РСХА Эрих Гимпель. По специальности радиоинженер, он с 1935 года занимался шпионажем в Англии и США, был резидентом РСХА в Перу. Второй диверсант значился в удостоверении личности как Эдвард Грин. В действительности это был американец немецкого происхождения Уильям Колпаг, завербованный германским консулом в Бостоне. Колпаг окончил Массачусетский технологический институт, а потом военно-морское училище. После выполнения нескольких шпионских заданий Колпаг через Аргентину и Португалию был переправлен в Германию.

Перед операцией «Эльстер» Миллер и Колпаг прошли подготовку в одной из секретных лабораторий концерна «Сименс». Там их обучали новым методам наведения ракет на цель с помощью радиосигналов.

Диверсанты порознь благополучно добрались до Нью-Йорка.

Но на этом их везение кончилось. Колпаг разыскал кое-кого из своих знакомых, чтобы устроиться на работу в нужных ему высотных зданиях. Ему показалось, что американца по имени Том Уоррене можно завербовать себе в пособники. Этот антифашистски настроенный ветеран войны сделал вид, будто согласен выполнять поручения Колпага. Но тут же сообщил Федеральному бюро расследований, что его пытается завербовать нацистский агент, затевающий какую-то диверсию.

К заявлению Уорренса в ФБР отнеслись весьма иронически.

— Видно, парня контузило в Европе, вот ему и мерещатся на каждом шагу немецкие шпионы! — ухмылялся сержант, оформлявший протокол.

Трудно было представить, что на завершающем этапе войны, когда неминуемый разгром гитлеровского рейха был очевиден, нацистам могло прийти в голову планировать какие-то диверсии на противоположном берегу Атлантики.

Уорренс все-таки настоял, чтобы Колпага арестовали. И тот на первом же допросе выдал себя и Гимпеля. Правда, местонахождения своего напарника он не знал. Каждый из агентов должен был действовать независимо, опираясь на американцев немецкого происхождения. Чтобы отыскать Гимпеля, ФБР пришлось поднять на ноги всю нью-йоркскую полицию, подключить к этой крупнейшей за военные годы облаве тысячи своих агентов.

А Гимпель между тем поселился в отеле «Пенсильвания» и уже послал в Берлин шифровку о том, что ему удалось поступить в экскурсионное бюро на верхнем этаже небоскреба "Эмпайр стейт билдинг". Он прожил в Нью-Йорке четыре недели.

Подошло рождество. Город готовился к праздникам. Нигде не было ни светомаскировки, ни других примет войны. Магазины бойко торговали подарками. В оживленной уличной толпе никто не мог подозревать о диверсии, которую готовили против нью-йоркцев в далеком Пенемюнде.

Сотрудники ФБР долго выспрашивали у Колпага особые приметы и характер поведения его напарника. Арестованный вспомнил, что Гимпель имел обыкновение держать монеты не в кошельке, а в верхнем наружном кармане пиджака, куда американцы обычно вставляют платок.

В канун рождества к газетному киоску на Таймс-сквер подошел хорошо одетый мужчина. Не вынимая сигары изо рта, он попросил иллюстрированный журнал и, получив сдачу, сунул монеты в верхний наружный карман пиджака. Заранее проинструктированный владелец киоска тут же подал сигнал агентам ФБР.

Об аресте Колпага и Гимпеля доложили президенту Рузвельту. Он велел предать их военному суду по обвинению в шпи-оиско-диверсионной деятельности.

25 апреля 1945 года войска 1-го Белорусского фронта соединились северо-западнее Потсдама с войсками 1-го Украинского фронта, завершив таким образом полное окружение Берлина. В этот же день войска 1-го Украинского фронта и союзные англо-американские войска ударом с востока и запада рассекли немецкий фронт и соединились в центре Германии, в районе Отргау.

25 апреля — в тот же самый день, когда вокруг гитлеровской столицы замкнулось железное кольцо, в день исторической встречи советских и американских войск на Эльбе — в Сан-Франциско открылась конференция Объединенных Наций для подготовки устава всеобщей международной организации по поддержанию мира и безопасности. К ее участникам обратился по радио из Вашингтона президент США Трумэн: "Современная война с ее всевозрастающей жестокостью и разрушениями, если ей не воспрепятствовать, в конце концов сокрушит всю цивилизацию…

Если мы не хотим погибнуть вместе в войне, мы должны научиться жить вместе в мире".

В таких выражениях приветствовал представителей 46 государств новый хозяин Белого дома, ставший за две недели до этого президентом США после внезапной кончины Рузвельта.

В том, что открытие конференции Объединенных Наций совпало со встречей советских и американских войск на Эльбе, миллионы людей видели тогда добрый знак. Это совпадение казалось залогом того, что, сплотившись в борьбе против общего врага, участники антигитлеровской коалиции смогут плодотворно сотрудничать и в послевоенном мире.

Но богатый событиями и совпадениями день 25 апреля 1945 года ознаменовался еще одной встречей, имевшей совсем иные последствия.

В то самое время, когда делегаты конференции Объединенных Наций слушали по радио запись речи Трумэна, сам он надолго уединился в Овальном кабинете Белого дома с двумя собеседниками. Военный министр Стимсон впервые привел тогда к новому президенту начальника Манхэттенского проекта генерала Гровса.

— Через четыре месяца, — начал Стимсон, — мы, по всей вероятности, завершим создание самого мощного оружия, какое когда-либо знало человечество. С помощью одной такой бомбы можно разом уничтожить целый город. Хотя это оружие создавалось совместно с англичанами, Соединенные Штаты единолично контролируют сейчас ресурсы и мощности, необходимые для его производства, и никакая другая страна не сможет добиться этого в течение ряда ближайших лет.

Проект, подчиненный лишь президенту через военного министра, финансируется из особого фонда, не подотчетного конгрессу. Даже государственный департамент вплоть до Ялтинской конференции не знал о работах над атомным оружием.

Гровс рассказал о научном центре в Лос-Аламосе, где вместе с американцами трудятся всемирно известные физики, бежавшие из оккупированных Гитлером стран, а также английские и французские ученые, начинавшие атомные исследования самостоятельно.

Генерал доложил президенту, что гигантские секретные предприятия по разделению изотопов урана и производству плутония в Ок-Ридже и Хенфорде к началу августа должны произвести достаточное количество атомной взрывчатки для трех бомб: одной урановой и двух плутониевых.

Для экспериментального взрыва Гровс рекомендовал использовать плутониевую бомбу. Он считал, что для дальнейшего совершенствования нового оружия крайне важно применить в боевых условиях оба типа атомных бомб. Урана же будет в наличии лишь на один боезаряд…

На завершающей части доклада начальнику Манхэттенского проекта показалось, что Трумэн то ли не вслушивается в его слова, то ли не понимает их смысла. В том, что собеседники втолковывали новоиспеченному президенту, действительно было много совершенно неведомых ему понятий. Но Трумэн сразу же уловил суть дела, и именно поэтому глубоко погрузился в собственные мысли.

Ведь хозяином Белого дома внезапно стал недавний сенатор от штата Миссури, который летом 1941 года так сформулировал свое представление о роли США во Второй мировой войне: "Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть они убивают как можно больше".

Став президентом США в момент, когда капитуляция гитлеровского рейха стала вопросом уже не месяцев, а дней, Трумэн оказался перед мучительной дилеммой. С одной стороны, ему не терпелось "осадить русских", проявить жесткость в вопросах послевоенного устройства в Европе. Но, с другой стороны, он опасался, как бы это не толкнуло Советский Союз к отказу от обещания, данного на Ялтинской конференции, — вступить в войну против Японии через три месяца после победы над Германией.

Трумэн сознавал, что, если Советская Армия с ее боевым опытом не присоединится к союзникам на Дальнем Востоке, вторжение на Японские острова обойдется Соединенным Штагам куда дороже, чем высадка в Северной Франции.

Вот почему слова Стимсона и Гровса произвели на Трумэна прямо-таки ошеломляющее впечатление. Он почувствовал себя азартным игроком, которому на руки вдруг пришел козырный туз.

Сомнения разрешились сами собой.

Готовясь к встрече с советской делигацией в Потсдаме, Трумэн доверительно сказал одному из помощников: — Если она взорвется, а я думаю, что так оно и будет, у меня наверняка появится дубина на этих парней!

(Тайны Второй мировой войны, сборник. Мн., 1995).

 

С ЭСТОНСКОГО ХУТОРА В ШВЕДСКУЮ РАЗВЕДКУ

В свое время, а именно с пятидесятых годов, его лицо мелькало на экранах — профиль непризнанного поэта и синие глаза сердцееда… Сейчас уже мало кто помнит, что шестое десятилетие ХХ-гo столетия было ознаменовано шпионской войной между СССР и Швецией.

Из Москвы в Стокгольм летели возмущенные депеши, из Стокгольма с той же периодичностью — шпионы. Тогда даже на «Таллинфильме» сняли картину с названием "Листья падают", позаимствованным из шпионского пароля, и эстонцу Эвальду Халлиску там был отведенн небольшой, но достойный кусочек.

Итак, кем бы был деревенский парень Эвальд, если б не случился пакт Молотова-Риббентропа, и если бы в Эстонию не пришла сначала Красная Армия, потом — немецкая, а потом снова — Красная? Заурядным хуторянином.

Красная Армия мобилизовывала тех, кто родился в 1923 и 1924 годах, стараясь брать совершеннолетних. Немцы не брезговали и подростками. Собрали школьников на комиссию, дали форму, отвезли в Польшу — в учебный лагерь. В той ситуации было два выхода — либо уходить в лес к лесным братьям, либо к немцам, а русские уже были далеко.

В лес идти было рискованно. А у немцев оставалась какая-никакая надежда выжить. Вот он и выжил — конвоируя военнопленных на работы.

Этого юношу никто потом не заставлял идти в СС и тем самым подписывать себе приговор, хотя он и утверждал, что никого к стене не ставил. Но, когда Красная Армия входила в Таллинн, ему ничего не оставалось, как грести к шведским берегам.

Была альтернатива: в Сибирь или в Швецию.

Шведского языка он не знал, а учить начал сразу, знакомясь с девушками на танцах. Чего там — молодой, красивый. У одной шведской особы, Маргарет, он, впрочем, задержался надолго, свидетельство тому — сын Петер.

Социалистическая Эстония в это время распевала советские песни и покорно учила русский язык. Он ничего не знал о своей семье, родственники же его почти похоронили. Домой хотелось ужасно. Этим его и подцепили. Однажды, сидя в кабачке, он услышал: родные места посетить можно — но, как бы сказать, не совсем за так.

И в одно апрельское утро 1950 года шпион Эвальд Халлиск, получив задание организовать движение сопротивления, вместе с коллегами по шпионству сел в катер и отбыл в направлении родины.

Высадить их решили в Литве — эстонский берег сильнее охранялся из-за близости Финляндии. Кроме того, у шведов была связь с Литвой, в Швецию приезжал литовец, который сильно пропагандировал литовское движение сопротивления, говорил, что у них есть опорный пункт и к тому же слабо охраняется. Все это, как выяснилось потом, было ловушкой.

Их здесь явно ждали. Они бросились в лес, попутно обнаружив, что высадились в неправильном месте — капитан ошибся на б километров. Один из них ушел в разведку и больше не вернулся. Район высадки оцепили. Они с напарником упорно двигались к месту условленной встречи. Наконец, попали в засаду. Вдалеке слышался лай собак и стрельба, они зарыли в землю бумаги и приготовились умирать.

Напарника убили. Эвальд еще пару дней странствовал по лесу, добираясь до опорного пункта, где его и взяли. Ампула с ядом осталась в рюкзаке, который он выбросил по дороге, чтобы легче было бежать. "Так закончился мой орлиный полет", — посмеиваясь, говорит через 45 лет шпион Эвальд Халлиск, который, как и его неудачливые друзья, наивно верил, что Америка вот-вот швырнет атомную бомбу, а Швеция придет освобождать Эстонию.

Бедняжка Маргарет так никогда и не узнала, куда исчез отец ее ребенка. Он же, сказав ей, что уходит в море, заботливо написал несколько писем, попросив шведскую разведку время от времени опускать их в почтовый ящик. И был абсолютно уверен, что шефы выполнят его договор — половину его заработка, равного среднемесячной шведской зарплате, каждый месяц будут посылать Маргарет, а другую половину класть в банк на его имя — вплоть до возвращения.

… Оставшись на временно оккупированной территории СССР в мае 1942 года, Халлиск Эвальд Янович добровольно вступил в караульный батальон тартусской дружины «Омакайтеме», позднее переведенной в состав немецкой армии. Весной 43-го перешел в эстонский легион СС, окончил военную школу и получил звание унтершарфюрера (младший унтер-офицер). После разгрома бежал в Швецию.

Летом 48-го в целях свержения советской власти в Эстонии и восстановления ее самостоятельности дал согласие сотрудничать со шведской разведкой: при вербовке получил кличку Хабе (Борода)… В 1948–1949 годах окончил разведывательные курсы, в апреле 50-го был нелегально переброшен на Территорию СССР, имея с собой 83 предмета шпионского снаряжения, в том числе автомат, пистолет, микрофотоаппарат, советские деньги — 2599 рублей, химикаты для тайнописи, фальшивый советский паспорт, топографические карты Эстонии, Литвы, Латвии и Севера-Запада России, резиновую полицейскую дубинку, охотничий нож, 62 пары наручных часов и изделия из золота".

Вообще-то Халлиск утверждал, что часов было 100 пар, и они были предназначены для реализации за советские рубли, но все остальное украли солдаты, и что якобы но этому поводу есть даже какая-то бумага на офицера КГБ. Может, и гак было, а может, они ржавеют себе где-нибудь до сих пор в лесах. Главное, что после всех допросов сначала в Вильнюсе, потом в Таллинне, ему бешено повезло. Сидя в «Бутырке» он узнал приговор: 25 плюс 5 плюс 5. Повезло — потому что сначала приговорили к смертной казни, но тут вышел сталинский указ, согласно которому пяти тысячам приговоренных смертную казнь заменили на 25 лет.

Сидел он поначалу в Магаданской области, его долго в одном лагере не держали, боялись, что он что-нибудь организует — все ж таки за границей получил выучку. Был заключенный Халлиск на хорошем счету, русский язык исправно изучал, да к тому же, обладал вывезенной из Швеции квалификацией электрика.

Однажды, когда прошло уже 7 лет, некстати началась антишпионская кампания: вышел материал в «Известиях», потом как раз фильм сняли — и арестанта Халлиска опять отправили на строгий режим. Что ни говори — была сила печатного слова!..

Наконец, он оказался в мордовском лагере. К тому времени уже говорил по-русски, работал лагерным электриком и не считался особо опасным преступником. С соседом ему опять не повезло — это был секретарь Ленина Синкевич, получивший 10 лет за то, что публично обозвал Никиту Сергеевича свиньей. Синкевич взялся хлопотать за своего эстонского друга и писал за него письма в инстанции.

Наверное, в свое время он был хорошим секретарем, потому что депеши из Мордовии в Москву летели каждый месяц и составлены, надо сказать, были грамотно: со ссылками на постановление ХХП-гo съезда КПСС о допущенных во время культа Сталина нарушениях законности. И подпись придумал: жертва произвола культа личности и узаконенного беззакония Эвальд Халлиск.

Неизвестно — повлияли ли писания Синкевича или времена изменились, но в 1.965 году состоялся новый суд.

К тому времени 25-летние наказания отменили, а Халлиск свои 15 лет уже отсидел, заслужил хорошую характеристику и плюс ко всему стал начальником отряда — его взяли да и выпустили.

Так бы и жил он на эстонском хуторе, работая электриком, если бы в 1992 году о нем не вспомнил вдруг шведский журналист. И не выяснил, что в Швеции живет сорокадвухлетний гражданин Петер Лундстрем, странно похожий на Эвальда Халлиска и ничего не ведающий о судьбе отца. И он организовал однажды их трогательную встречу в Таллинне. Маргарет до этого дня не дожила.

И Эвальд Халлиск, не веря происходящему, победно отправился в Стокгольм, чтобы снова найти ту дачу с розами в глиняных горшках, где его учили азам разведискусства. А заодно и поинтересовался — выполняла ли шведская сторона условия договора, потому что за 42 года на его счет должна была набежать приличная сумма. Оказалось — не выполняла! И пострадавший Халлиск стал требовать своего.

И, представьте себе, вытребовал! Правда, не совсем то, что хотел. Адвокат полагал, что он вправе претендовать на 30 миллионов крон, сам Эвальд скромно просил 5, но шведский риксдаг выделил ему полмиллиона — да и то не за службу, а за сибирские страдания. Дескать, Халлиск боролся за независимость Эстонии, а Швеция тут ни при чем. По Эвальд не зря учился в разведке. Вернулся в Эстонию, пробежал по архивам, добыл копии кагэбэшных дел, где ничего не сказано об освободительном движении, а, наоборот, о шпионаже в пользу Швеции, и… подготовился к новому суду, попутно написав книжку с условным названием "Посланный на смерть".

Корреспонденты нашли его все на том же стареньком хуторе неподалеку от Тарту. Большая комната с лампой из старинного колеса пропахла запахом сауны. Жена и внучки собирали свеклу.

А сам хозяин, попивая пивко, показывал протоколы допросов и чувствовал себя весьма комфортно. Шведская Маргарет умерла, эстонская невеста его не дождалась — с ней он иногда встречается и чинно пьет кофе, русская любовь так и сгинула, наверное, где-то в лагерях. И в 54 года красавец мужчина с внешностью оперного певца, наконец, впервые официально женился на женщине с именем Айно. Знала ли она о том, что выходит замуж за шпиона? Сам он, во всяком случае, ей этого не рассказывал.

Остаться в Швеции Халлиск не захотел, сын Петер, с которым они с трудом объясняются по-шведски, ему иногда помогает, билеты покупает в Стокгольм и обратно. Эвальду и так неудобно: ведь его не воспитывал! Но деньги за книжку, заказанную шведским издательством, они поделят он уже решил.

Живет Эвальд Халлиск на пенсию электрика, ждет доходов от собственной авторемонтной мастерской, а из личного автопарка имеет лишь старенький трактор. А еще хочет создать музей шведско-российской разведки и убедительно просит советскую кагэбэшную общественность вернуть ему по этому случаю предметы шпионского снаряжения, конфискованные 45 лет назад.

(Сапожникова. Г. "Хороший русский — мертвый русский". Комсомольская правда, 24 октября 1995).

 

ЭКСТРАНСЕНС УРИ ГЕЛЛЕР И ЦРУ

Ури Геллер — человек, обладающий уникальными способностями. Он способен усилием воли сгибать металлические предметы, телепатически угадывать и передавать мысли на расстоянии, воздействовать на часовые механизмы и компьютерные системы.

Геллер в детстве мечтал о работе в разведке. Отец Ури в свое время (40-е годы) вступил в Хаганах — секретные внутренние войска в Палестине. Хаганах принимал участие в терроризме и постоянно контролировал ход сражений между британцами, арабами и экстремистскими шпионскими группировками.

В подростковом возрасте Ури Геллер познакомился на Кипре, где в ту пору жил с мамой, с офицером израильской разведки Джоафом. Они подружились. Ури выполнял мелкие поручения своего старшего друга. Джоаф погиб, когда Ури служил в израильской армии.

В 70-е годы Ури Геллер жил в Мексике и был очень близок семье президента. Именно в Мексике произошел первый контакт знаменитого экстрасенса и ЦРУ. Об этом контакте Геллер рассказал в книге "Эффект Геллера".

… Я лениво прогуливался вдоль витрин магазинов в Зона Роза, в нескольких кварталах от моей квартиры. Вдруг совершенно неожиданно, в тот момент, когда я внимательно рассматривал какие-то «бешеные» драгоценности в витрине ювелирного магазина, которых было в Мехико великое множество, ко мне подошел незнакомый мужчина и остановился.

"Эй, — сказал он, — любезный. Вы Ури Геллер?".

Я предположил, что он узнал меня, запомнив мою внешность либо на сеансе, либо в телевизионной программе.

На вид ему можно было дать лет пятьдесят. Выглядел он вполне безобидно. Я ответил ему, что да, я Ури Геллер.

"Знаете, мне хотелось бы поговорить в вами об одном деле, которое могло бы вас заинтересовать. Я знаком с вашей работой в Станфордском исследовательском институте. Вы не хотите со мной выпить?".

Его поведение показалось мне дружелюбным и простым, он ни в малейшей степени не давил на меня. Он поразил меня своими знаниями, неподдельным интересом к парапсихологии. Я сказал, что спиртного не пью, но буду рад выпить с ним чашечку кофе.

Мы направились в ближайшую кофейню, где сели за стол.

Когда он сделал заказ, то снял свои блестящие солнцезащитные очки и заботливо положил в футляр. На мгновение наступила тишина, и я почувствовал, что в этот момент мой новый знакомый думал о чем-то очень для себя важном.

Я поинтересовался, откуда он знает о моей работе в институте.

"Ну, мы многое о вас знаем", — сказал он. Мне, естественно, захотелось узнать, кто такие «мы» и чем вызван такой интерес к моей персоне. Я ждал, что он ответит на эти вопросы, и вскоре мое любопытство было удовлетворено. Он, как мне следовало бы самому догадаться, имел отношение к разведывательным службам. Я не помню сейчас точно, как он выразился, но слово «разведка» определенно было произнесено. Он предложил мне показать свое удостоверение, но я сказал, что в этом нет необходимости. (Документ ничего бы не доказал. На 42-й стрит в Нью-Йорке есть магазин, где можно купить любое удостоверение, вам понравившееся).

Он снова заговорил о моем обычном репертуаре — от сгибания ложек, чтения мыслей на расстоянии, видения предметов в закрытых коробках и ящиках, до уничтожения компьютерной памяти. Уже в этом отвлеченном разговоре он сделал пару таких замечаний, которые удостоверили его гораздо лучше, чем любой документ. Он вспомнил о видеокассете, записанной во время моей работы в Станфордском институте и зафиксировавшей момент, когда часы внезапно появились перед нами, словно из воздуха. Результаты некоторых экспериментов, проведенных в то время, не были включены в книгу, и о них могли знать очень немногие люди. Затем он, как бы невзначай, заметил, что «им» известны некоторые подробности моей предшествующей деятельности, о которой никогда не было и не будет публичных упоминаний. (В 1985 году я случайно узнал, что ученые Станфордского института получили на меня досье о работе в израильской разведке.

Информация такого рода могла быть предоставлена только при определенном нажиме со стороны весьма влиятельных сил. Возможно, она была получена в обмен на соответствующую любезность с другой стороны. Хотя могло быть и так, что израильская разведка просто захотела быть в курсе моих последних исследований).

Мы беседовали около часа. Майк, так он просил называть его, записал мой домашний телефон и сказал, что хотел бы встретиться со мной еще как-нибудь. Ничего особенного сказано не было, но я почувствовал, что он пытается внушить мне мысль о том, что в дальнейшем мы могли бы быть друг другy полезны. Меня это определенно заинтересовало.

Я попросил его привести хотя бы один пример, как я могу быть использован. Но вместо этого он прочитал мне целую лекцию о коммунизме, капитализме, стратегической важности Мексики, влиянии Кубы в Центральной Америке и особой роли советского посольства в Мехико. Оно, по его словам, одно из самых больших в мире — крупнейший разведывательный центр, направленный против США и Канады. По имеющимся данным, по крайней мере, половина из трехсот сотрудников посольства (это в шесть раз больше, чем количество мексиканцев, работающих в московском посольстве) получили специальную подготовку в КГБ, для того, чтобы заниматься военным и промышленным шпионажем под боком у Соединенных Штатов. Резидент КГБ Михаил Музанков, насколько известно, непосредственно отвечал за подготовку террористической деятельности по всей Латинской Америке.

— Обо всем этом и еще о многих вещах мы хотели бы иметь точную информацию, — сказал он в заключение, опять не уточняя детали. Я спросил его, каким образом тут может пригодиться мое влияние на семью президента?

Он снова остановил меня жестом руки: — Нет, нет, в данном случае речь идет о твоих уникальных способностях.

Я попытался выяснить, о чем все-таки говорим: — Майк, я что-то не пойму, что для вас важнее — мое влияние на президента или телепатические способности?

— И то, и другое, — ответил он. — Ури, хочу предупредить тебя — не обсуждай по телефону ни с кем то, о чем я тебе говорю здесь. Даже никому из друзей не говори об этом. А теперь мне нужно рассказать тебе немного о Центральном разведывательном управлении, или «компании», как мы называем между собой.

Так впервые в нашем разговоре было упомянуто ЦРУ. Я заметил, кстати, что Майк никогда не называл его сокращенно по начальным буквам, а всегда — только полное название.

— В Израиле, — начал он, лучшая в мире резведслужба, она находит иголки в стоге сена. Каким образом? До потому что она не оставляет без внимания ни одной мелочи. Ее сотрудники могут быть на 99,99 процента уверены, что в телепатическом эффекте никакой пользы нет, но оставляют все-таки возможность и для него: а что, если он действительно существует?

Вот почему «Моссад» все может, — он сделал паузу, словно хотел проверить, не захочу ли я что-нибудь сказать по поводу «Моссада». После этого он как бы невзначай заметил, что один его старый друг в свое время был членом Еврейской организации самообороны Хаганах, и что он, кстати сказать, настроен произраильски. И тут резко сменил тему разговора.

Если бы кто-нибудь из нас сумел записать "список заказов", который Майк мне предоставил, то он выглядел бы примерно так.

Если меня провезут в удобное место к зданию советского посольства, то смогу ли я описать некоторые вещи, находящиеся внутри этого здания? Смогу ли определить, где расположен компьютерный центр в посольстве, и при необходимости стереть определенные компьютерные программы в этом центре? Смог бы «прочитать» секретный шифр кода? Смог бы назвать должность людей, входящих и выходящих из здания посольства? Смог бы вычислить шпионскую сеть и их явки?

Мне показалось, что его особенно интересовал именно последний вопрос. Одним словом, это действительно было похоже на список и в нем еще было немало пунктов. Один из них показался мне совершенно утопичным.

— В определенные известные нам дни, — продолжал Майк, — и в некоторые другие дни, о которых мы не знаем, два советских дипломата садятся в самолет «Аэромексико» с мешками дипломатической почты. Мешки прикованы к запястьям этих специально обученных людей. Смог бы ты, — спросил он, — сказать, что в этих мешках — документы, компьютерные дискеты или еще что-то. В состоянии ли ты, используя свои возможности, как-то узнать содержимое этих бумаг?

Я сказал ему, что это просто бред, бессмысленный и опасный. Мне показалось, что Майк не обидится. Он только рассмеялся и перешел к следующему пункту. В состоянии ли я сбить с курса небольшой беспилотный самолет, управляемый дистанционно с земли? Я сказал, что это более подходящее для меня и это можно попробовать.

— Давай-ка, Ури, как-нибудь съездим на полигон и попробуем, — предложил он. Я на мгновение засомневался, серьезно ли это предложение; как выяснилось позже, он и в самом деле говорил правду.

Затем он перешел ко второму списку, я тех вещей, которые я мог бы сделать для него, используя скорее нормальные, чем паранормальные средства, и прежде всего свои контакты с президентом.

Но прежде, чем огласить это список, он прочел мне еще одну краткую лекцию. Она посвящалась Мексике. Начал он с того, что Мексика, хотя и демократическое государство, но не антикоммунистическое, как это, по его мнению, должно быть. Ее нейтральная позиция стала какой-то непонятной и раздражающей Американское правительство все более обеспокоено советским присутствием в Мексике, в стране, находящейся совершенно в другом конце света от Советского Союза и не имеющей с ним практически никаких контактов, в стране, которая, кстати, имеет со Штатами общую границу протяженностью свыше чем тысяча миль. Ну и вдобавок, Мексика находится прямо под боком у первого коммунистического государства Латинской Америки — Кубы.

Майка не устраивало подобное положение дел, и он хотел, чтобы я что-нибудь сделал, чтобы это поправить.

— Ты должен стать настоящим другом президента, — сказал он, — говори с ним столько, сколько можешь. Пофилософствуй на эти темы, постарайся заставить его понять, что он ведет страну к тому, что она будет использоваться как база для разведывательных действий по отношению к Соединенным Штатам. Постепенно Майк стал высказываться более определенно. Жена президента поддерживает тесные дружеские контакты с одним человеком, и Майк был бы заинтересованы в том, чтобы эта дружба поскорее закончилась. Он назвал имя человека, которого я знал как одного из многих, желавших поддерживать более тесные отношения с Манси. Он не был мексиканцем, у него была русская или, по крайней мере, славянская фамилия. Занимался он бизнесом, связанным с импортом и экспортом товаров, и приехал в Мексику откуда-то из Европы.

За все это время Майк ни разу не упомянул о какой-то возможной оплате за мои услуги. Майк знал, что я хорошо зарабатываю, и, возможно, догадывался (правильно догадывался), что я вряд ли откажусь сделать то, что в моих силах, чтобы помочь стране, столько сделавшей в прошлом, для помощи моей работе.

— Какая у тебя американская виза? — спросил он в тот момент, когда я уже подумал, что наша беседа закончена. Надо сказать, что он очень удачное выбрал время для этого вопроса.

Может быть, он тоже телепат? Я заметил, что он уже не в первый раз угадывал то, что у меня было в мыслях. Как всякий гражданин Израиля, которому часто приходится бывать в Соединенных Штатах, я провел не одну ночь в американских консульствах по всему миру для того, чтобы получить очередную визу на въезд в США. Бессрочный штамп, разрешающий многократный въезд-выезд, означал для меня конец этим мучениям, — Если тебе что-нибудь понадобится, не стесняйся, звони по этому номеру, — сказал Майк, не дожидаясь моего ответа.

Это был не его номер — я никогда не знал ни этого телефона, ни даже его настоящего имени Майка. Телефон принадлежал представителю американского посольства, которого я буду называть Томом Моррисом. Вскоре после нашей встречи я оказался в американском посольстве. Подойдя к охраннику — гвардейскому моряку, я сказал, что у меня назначена встреча с мистером Моррисом.

Из-за спины охранника я увидел знакомую картину — огромную очередь желающих получить въездную визу США, широкой лентой опоясывающую просторный зал консульского отдела. Я подумал: неужели действительно возможно, чтобы я больше никогда не стоял в этой толпе? К моему изумлению, я узнал в одном из тех, кто стоял в очереди, сына бывшего президента, который так же, как и все простые смертные, был вынужден ждать своего часа. Я подумал: "Если ты больше не живешь в президентском дворце Мексики, значит, ты уже действительно никто". Теперь я понял, по-. чему Майк так стремится поскорее воспользоваться моей дружбой с семьей нынешнего президента. Ведь и его срок когда-нибудь кончится.

… Я никогда раньше не пытался добыть информацию, источник которой находился бы внутри какого-то здания, но я не видел причин, по которым это было бы сделать сложнее, чем любое иное проявление телепатии или ясновидения. Я делал такие упражнения не раз и поэтому нарисовал в своей голове чистый экран и стал ждать появления на нем какого-то текста или изображения. Иногда эти картинки бывали четкими и яркими в течение нескольких секунд, и тогда я знаю, что получил правильную информацию. Л иногда они слишком быстро приходят и уходят — как правило, это бледные, неясные изображения. В таких случаях я могу угадать, а могу и ошибиться.

Я совершил несколько продолжительных прогулок вокруг здания посольства в течение ряда недель, собирая все свои впечатления и записывая их в той последовательности, в которой они появлялись. На отдельных листочках бумаги я быстро, стараясь ничего не упустить из виду, наносил все это в виде каких-то каракулей и понятных лишь мне набросков, даже не пытаясь порой вникать в их сущность. Потом я передал их Майку с небольшим пояснением, которое мог дать.

Майк особенно заинтересовался в тот момент, когда я сказал ему о системе шпионских явок Он, разумеется, не стал мне говорить, что я вывел их на сцену одной из крупнейших шпионских драм века, одним из главных действующих лиц которой был калифорнийский делец по имени Дэлгон Ли. Сейчас он отбывает пожизненное заключение за продажу советским разведслужбам некоторых конструкций суперсекретных спутников связи «Райолит» и «Аргус». Он несколько раз бывал в советском посольстве в 1975 и 1976 годах, а 6 января 1977 года посетил его в последний раз. Как бы невзначай он подбросил клочок бумаги через ограду и был в ту же секунду арестован мексиканской полицией.

По официальной версии, он был арестован по подозрению в убийстве мексиканского полицейского, совершенном некоторое время назад. Представитель американского посольства, который якобы случайно оказался в этот момент в советском посольстве, сумел сразу предупредить о случившемся американские власти.

Вскоре были установлены и личность подозреваемого, и истинные цели его деятельности.

Имели ли мои наблюдения непосредственную связь с этим эпизодом? Я не могу утверждать это со всей определенностью.

И все же поразителен тот факт, что мексиканская полиция оказалась на месте в нужное время, словно только и ждала этого шпиона, который, естественно, не мог быть арестован американцами в чужой стране. Официально мне об этом ничего не сообщили но вполне понятным соображениям. Как сказал один из моих друзей из разведслужбы, если ты хоть чем-то полезен, то нет нужды говорить тебе, чем конкретно. Если от тебя нет проку, но ты нам просто больше не нужен.

Хотя бывали случаи, когда я мог наблюдать мгновенный результат своей работы.

Во время одной из наших встреч Майк нарушил неписаные правила секретности и как бы между прочим заметил, что мои рекомендации по одному важному вопросу, похоже, были хорошо восприняты.

Тогда же Майк принес большую книгу в голубой обложке и открыл ее передо мной.

— Скажи мне, пожалуйста, какое впечатление производит на тебя этот человек?" — спросил он. Это была черно-белая фотография Андропова, о котором я тогда еще ничего не слышал.

Первая мысль, которая пришла мне в голову, что он как-то связан с родиной моего отца — Венгрией. И Майк объяснил, что он был там послом во время советского военного вторжения в 1956 году. Впоследствии он стал главой КГБ.

— С виду — славный малый, — начал я, — спокойный, сдержанный, достаточно приятный в общении, но по натуре жестокий человек и безжалостный. Доктринер, в некоторых вопросах не гибок.

Все это сегодня, наверное, известно. Уверен, что и Майк тогда знал об этом.

Он рассказал мне немного о новом интересном методе, который разработали психологи ЦРУ, позволяющем узнать характер человека и даже в какой-то мере судьбу, изучая лишь фотографию.

Затем Майк вдруг начал задавать мне довольно странные вопросы: — Можешь ли ты читать мысли людей, если они думают на другом языке? Нужно ли тебе для этого находиться рядом с ними? Не болен ли серьезно этот человек? Когда, ты думаешь, он умрет?

Я слушал его, не перебивая, а едва только захотел сказать что-то, как Майк снова продолжал серию вопросов, один из которых заставил меня содрогнуться.

— Нам известно, что ты можешь влиять на компьютеры, Ури, знаем мы и то, что ты владеешь телепатией, — он наклонился поближе ко мне, и, понизив голос, как это всегда делается в шпионских фильмах, спросил: — Как ты думаешь, ты не смог бы вызвать смертельную болезнь в человеческом теле? Ну, к примеру, остановить работу сердца?

Я промолчал, почувствовав, что начинаю покрываться гусиной кожей. Майк тем временем как ни в чем не бывало стал говорить о колдовстве, черной магии, но потом, видимо, все-таки догадавшись, что я окончательно теряю нить разговора, переменил тему.

Задумавшись на мгновение, он спросил меня, как обычно, слегка развязно:

— Слушай, а слабо тебе, наоборот, нарисовать что-нибудь, а потом спроектировать этот рисунок в чьем-то сознании? Сумеешь? — Конечно. Я делаю это регулярно, — Давай попробуем.

Тут я вдруг засомневался, потому что все еще не отошел ото всех разговоров о черной магии и тому подобной чертовщине, которые напугали меня. Но решил забыть их. В конце концов.

Майк сейчас просил меня не о том, чтобы убрать Андропова.

Майк отвернулся, а я нарисовал то, о чем он вряд ли мог бы догадаться. Турецкий флаг с луной и звездой. Я передал ему блокнот, предварительно перевернув его. Майк тотчас взял ручку и нарисовал прямоугольник с луной и чем-то напоминающим по форме звезду внутри него. Потом он перевернул блокнот обратно и, сверив два рисунка, назвал их практически идентичными.

— Это вероятно", — сказал он.

Люди всегда поражаются, обнаружив, что могут делать практически то же самое, что и я. Будь то сгибание ложек или чтение и передача мыслей на расстоянии. Обычно это бывает тогда, когда они сами начинают верить в то, что все это в принципе возможно.

Майк снова стал серьезным. — Послушай, Ури, ты сейчас сумел передать свой замысел в мое сознание, не так ли? А не мог бы ты таким образом внушить в сознание человека какую-то определенную мысль? Так, чтобы она заставила его действовать, даже если он не хочет этого? Даже, если он, возможно, и не догадывается, что это его кто-то просит сделать? Я говорю о президенте Соединенных Штатов Америки.

Инаугурация Джимми Картера была назначена на 20 января 1977 года. И Майк, сказал, что так или иначе мне обязательно нужно присутствовать на ней. Это единственный шанс, как ему казалось, чтобы я смог стоять близко к президенту и телепатически передать послание, которое задумал Майк.

— за приглашение не беспокойся, Урн, уверил меня Майк.

— Считай, что его ты практически уже получил.

Торжественный парад перед инаугурацией оказался весьма неуютным мероприятием. Было холодновато, но президент Картер настоял на том, чтобы проделать весь маршрут от церемониальной трибуны до его нового дома пешком, что очень обеспокоило сотрудников службы безопасности. Я здорово продрог и уже не раз пожалел о том, что не поддел под куртку какой-нибудь свитер или другую теплую вещь.

Когда в ноле зрения появилась вся процессия, весь наш замысел показался просто нелепым. Я мысленно приготовился предпринять что-то неожиданное, так как план Майка направить телепатическое послание главе самого могущественного государства в мире казался мне весьма далеким от исполнения.

Новая президентская чета приветливо махала руками и рассыпала свои тяжелые южные улыбки окружающей толпе. Одна такая солнечная улыбка была послана в моем направлении. Хотя госпожа Картер вряд ли могла узнать меня с такого большого расстояния, но это был явно знак персонального внимания. Наконец они поравнялись со мной, хотя находились все же еще на приличном расстоянии от меня. Тогда я и сделал свою первую попытку донести до президента как бы зажатую в капсулу и несущую образы телепатического феномена мысль о советском превосходстве в этой области и, отсутствии средств, необходимых для исследований.

"Все дело в деньгах, — сказал мне как-то Майк — Необходимы дотации для исследовательских институтов". Он не называл мне конкретных цифр, но в моей голове почему-то засела сумма в шесть миллионов долларов. И в своем мысленном послании к президенту я добавил эту цифру. Я попытался донести до сознания президента эту идею, насколько это было возможно с того расстояния, которое нас разделяло. Непосредственный контакт с президентом ожидал меня впереди.

Есть много аргументов, подтверждающих, что телепатия значительно более эффективна при тесном контакте, хотя Рассел Тарг и другие исследователи показали во время своих экспериментов, что возможна передача мыслей и на больших расстояниях, как от Москвы до Калифорнии. Но я думал, и небезосновательно, что задача, которая стояла передо мной в тот момент, могла быть более успешно решена в непосредственной близости от объекта внушения. Возможно, я был не прав, но в любом случае Майк советовал мне подобраться к Картеру как можно ближе.

Пришлось еще немного подождать, потому что у меня не было никакой возможности подойти поближе к президенту во время официальной церемонии, проходившей в огромном зале. Среди всех присутствующих я узнал лишь двух людей: актера Джека Николсона, как и многие другие знаменитости, пришедшего засвидетельствовать свое уважение новому президенту, и маленькую очень знакомую фигурку, которая попалась мне на глаза по пути в холл. Я подкрался к ней сзади и тихонько позвал: "Люси!"

Объяснимся!" Она отпрянула от неожиданности, увидев меня.

Я прочел в ее глазах немой вопрос: как, черт возьми, я сумел получить приглашение сюда. Однако времени для объяснения у меня не было.

Наконец, наступило время главного события недели — торжество и я оказался в самом знаменитом доме Соединенных Штатов. Это был отнюдь не частный визит. Кроме меня, там присутствовало еще несколько сот гостей. Не успело пройти первое изумление от увиденного внутри Белого дома, как у меня вновь оборвалось сердце. Я понял, что служба безопасности действовала очень четко. Люси все время держалась рядом со мной, успев познакомить меня с несколькими важными людьми, включая одного из ближайших советников президента, но мои мысли в этот момент работали в совершенно другом направлении. Я знал, что это возможно — мой последний шанс встретиться с президентом с глазу на глаз.

Но я видел, что даже Люси с ее родственными связями не могла пройти сквозь вооруженную стену, сооруженную вокруг президента в его собственном доме.

Затем гости внезапно стали выстраиваться в ряд — друг за другом, чтобы лично засвидетельствовать свое уважение семье Картеров. Я сильно сомневался в том, что сотрудники службы безопасности разрешат мне встать в этот ряд и поговорить с четой Картеров. Но Люси вдруг схватила меня и буквально потащила в конец ряда.

Ситуация напомнила мне мой первый прыжок с парашютом. Я помню зеленый свет, означавший, что следующая очередь для прыжка — моя, и обратной дороги нет. Сейчас со мной происходило нечто подобное. Я попытался сконцентрироваться настолько, насколько это было возможно, и, пожалуй, впервые почувствовал, что вот это и есть предназначение, которое мне предстоит выполнить.

Гораздо раньше, чем я предполагал, передо мной оказались Джимми и Розалин Картеры и их официальная свита. И больше никого. Вот и пришло время, подумал я.

Госпожа Картер сразу же узнала меня и сняла напряжение.

— О, Джимми! — воскликнула она. — Это Ури Геллер. Ты помнишь, тот молодой израильтянин, о котором я тебе столько рассказывала.

Выражение лица у Картера чуть-чуть изменилось. И потом последовала тишина, после чего я сделал шаг вперед и схватил его руку для пожатия… Я держал ее добрых шесть секунд, смотря сверху в его глаза; он был ниже меня ростом, ниже даже, чем я предполагал. (Во мне семь футов и один дюйм). Я попытался передать им свое мысленное послание и сделал для этого все, что мог.

"Телепатический феномен существует. Будь объективен и не имей предубеждения. Вложи деньги в исследования. Шесть миллионов долларов. Догони Советы".

Сверхнапряжение и концентрация мысли сделали эффект моей попытки еще сильнее, чем обычно. Картер даже слегка вздрогнул, и я почувствовал, что он пытается отнять свою руку. "Не перестарайся", — сказал мне мой голос. Последовала известная картеровская улыбка.

— Вы собираетесь решить для нас проблему энергетического кризиса? — спросил он.

Уже во второй раз главы государств настойчиво задавали мне один и тот же вопрос. Я забыл, что ответил тогда, но что касается моего послания к президенту, то почти не сомневаюсь, что оно дошло до него.

Этот случай — один из тех, когда я был абсолютно уверен в том, что поступаю правильно. Моя миссия на этом закончилась.

Полагаю, что кто-нибудь из фотографов навечно запечатлел этот эпизод и фотография, наверняка, хранится где-нибудь в вашингтонских архивах.

Люси позвонила после этого мне еще раз или два. Но мы никогда больше не виделись, и я до сих пор не знаю, подстроила ли она мне эту встречу с президентом или нет. И вообще, кто стоял за всем этим? Неужели это было просто совпадение?

Что касается Майка, то он тоже навсегда исчез из моей жизни — так же неожиданно, как и вошел в нее.

Семь лет спустя в "Нью-Йорк Таймсе" от 10 января 1985 года появилось сообщение. В нем говорилось о том, что президент Картер приказал в 1977 году провести на самом высоком уровне всестороннюю проверку исследований Советов в области парапсихологии. Это последовало, как утверждалось в газете, после "личной встречи" президента со мной. (Я никакой информации об этой встрече не давал). "Секретная проверка, — согласно статье, — была завершена в 1978 году. И хотя не было доказано, что существовал специальный проект о разработке в СССР психических методов ведения войны, о которых предупреждал господин Геллер, был обнаружен определенный интерес Советского Союза к этой сфере". Официальные представители Белого дома "не могли ни подтвердить, ни опровергнуть; утверждения газеты насчет проверки. Не могу этого сделать и я.

В следующий раз я был приглашен на вечер в особняк на Лонг-Айленд Саунд, где хозяином был сотрудник ЦРУ, специализирующийся на советских проблемах, а одним из приглашенных должен был быть советский официальный представитель, которого американская сторона очень хотела склонить к сотрудничеству со своими спецслужбами.

Меня попросили о двух вещах: продемонстрировать перед этим человеком свои способности и по возможности попытаться послать ему мысленный сигнал, побуждающий завербоваться в ЦРУ.

Мне это поручение показалось довольно странным, но я не стал задавать лишних вопросов.

Дон пришел с женщиной, но не со своей женой, которую мне раньше приходилось видеть, а с сотрудницей контрразведки. Он вскоре организовал мою встречу с советским гостем — невысоким коренастым мужчиной с совершенно седыми волосами, несмотря на то, что он был средних лет. Мне не назвали его имени. Я согнул для него ключ, и было видно, что ему это понравилось.

Прощаясь, я дал ему свой телефон с приглашением позвонить, если возникнет желание, но он мне так и не позвонил.

Во время этой встречи я сидел рядом с ним и все время выстукивал, словно азбуку Морзе, свое мысленное послание ему: "Предай, предай. Тебе будет хорошо. Предай…" Примерно тогда же Аркадий Шевченко, помощник Генерального секретаря ООН, предал свою Родину и остался в США, после того как в течение двух лет постоянно передавал секретную информацию американским спецслужбам. В своей книге "Порывая с Москвой", увидевший свет в 1985 году, он написал: "Я был благодарен, что даже в век технических чудес все-таки никто не может читать чужие мысли".

(Гай Лайон Плэйфайр. Эффект Геллера. М.Д 1991).