Через этого «блаженного» монаха, избранного на патриарший престол, Иоанн Цимисхий теперь упрочивал своё влияние на церковные дела, вселял уверенность в христиан, что он радетель веры, храмов, благочестия, ибо патриарх Василий был его ставленник и слыл бескорыстным аскетом, обожаемым фанатично настроенным народом. Наконец, для придания полной законности своему властвованию, император решил породниться с царским родом и распространил слух о своих нежных склонностях к престарелой, безобразной и глупой Феодоре, дочери Константина Багрянородного. Поэтому всюду, где только можно было, он подчёркивал свою неприязнь к бывшей царице Феофано, понимая отлично, что дурная репутация легкомысленной мужеубийцы может только повредить ему. Он страдал по ней, не мог превозмочь свои желания и тайно поддерживал с нею связь. Но если благодаря находчивости, уму и энергии он удержался на престоле, внешнее положение государства стало угрожающим. Святослав опять прочно обосновался в Болгарии. Сарацины на границах Азии и Африки всё время производили набеги, пользуясь смертью Никифора.

Предоставив паракимонену стоять во главе гражданского управления, Цимисхий целиком отдался военным делам. Как и всякий ромей, василевс считал всех на свете варварами, кроме своего народа, и относился к ним с глубочайшим презрением. Поэтому хоть Цимисхий и слышал о грозных набегах на Константинополь русских князей Олега и Игоря, слышал о силе Святослава, о том, какой переполох он внёс в восточный мир, но удачи эти он объяснял слабостью и глупостью противников киевского князя. А успехи Святослава в Болгарии приписывал немощи Петра и неспособности его бояр к управлению и военному делу. Но главным образом придавал решающее значение трагическим ошибкам царя Никифора, пригласившего на Балканы Святослава и доверившегося Калокиру, которого сейчас Цимисхий стал считать первым и самым опасным врагом своим; он-то отлично знал изворотливость, энергию и ум Калокира, а главное, необузданную его жажду власти. Василевс хорошо был осведомлён и о том, что Калокир постоянно присутствует в войсках Святослава в качестве советчика по государственным делам, касающимся Болгарии и её взаимоотношений с Ромейской державой.

Цимисхий хорошо знал этих аристократов, холодных, рассудительных, но одержимых страстным тщеславием, знал их силу и слабости. Он знал, что Калокир ждёт от него официальных почестей, и хотя бы на первых порах верховных прав на Крымские владения, но Цимисхий молчал, он даже прекратил всякие сношения с Херсонесом. А когда Калокир попытался напомнить василевсу о своих «заслугах» перед ним, он не получил ответа.

Однажды Калокир прислал к Цимисхию херсонесского посланника с тем, чтобы напомнить о себе… Но когда посланник открыл рот и произнёс одну только фразу: «Наместник Вашего величества, патрикий Калокир соизволит Вашей царственности пожелать божественного благоволения», василевс оборвал его и закричал:

— Это не наместник мой, а изменник, его место вместе со своими подчинёнными, как ты, такими же изменниками, в тюремном подземелье, а не в Херсонесе…

Цимисхий велел ослепить посланника на один глаз и отправить обратно в Херсонес.

Теперь он строго повелел следить за Калокиром. Но только одного Никифора он считал виновником всех, постигших Романию, бедствий.

Как и все испытанные и даровитые полководцы, он знал прекрасно, что врага никогда нельзя представлять слабым и глупым. Наоборот! Идя на него, надо готовиться к сражениям тщательно: враг может оказаться неожиданно сильным, смелым и коварным. Но никогда с русскими не сталкиваясь и умозрительно (по традиции) считая их, как и всех не ромеев варварами, то есть дикими невежественными людьми, он был убеждён, что успехи Святослава, за которого держится Калокир, случайны и временны до тех пор, пока князь не столкнулся с коренными ромейскими войсками под водительством самого василевса.

Цимисхий не испытал противника на поле сражения, не знал его истинную силу, и поэтому ошибался. Но он не желал ввергать свою измученную страну в новые войны и считал, что русского князя не могли интересовать международные отношения осмысленно и толково, а привлекала только близкая выгода: обогащение, грабёж.

И поэтому он попытался отделаться от киевского князя подачкой как от пирата. Вот уж тогда он надеялся взять Калокира как рака на мели. Он послал послов в Доростол к Святославу и обещал ему сумму денег, лишь бы тот удалился из Болгарии.

Чтобы отрезать путь к подобной сделке, Святослав запросил с Цимисхия вдвое больше: выкупить все болгарские города, всё население их, и даже дать каждому русскому воину в отдельности солидный подарок. Это показалось Цимисхию более, чем дерзостью. Ярость свою он скрыл под усмешкой пренебрежения. В присутствии дворцовых дам продекламировал он из послания Фотия, который когда-то писал о русских, нападавших на Константинополь:

«О, город, царствующий почти над всей вселенной, какое войско, ни обученное военному искусству и составленное из рабов, глумится над тобою, как бы над рабом. О, город, украшенный добычами многих народов, какой народ вздумал обратить тебя в свою добычу! О, город, украшенный, воздвигнувший множество памятников победы над врагами Европы и Азии и Ливии, как теперь простёрла на тебя копье варварская и низкая рука, поднявшись поставить памятник победы над тобою…»

Дамы были в восторге. Похвалам василевсу, умеющему красиво выражаться, не было конца. Цимисхий любил риторику вообще, античных классиков в особенности. Но когда он удалился к себе и поразмыслил, благоразумие заговорило. Он призвал сановников и долго внушал им, что вторжение варваров в страну сейчас таит в себе грозную опасность. Следует сперва попытаться задобрить князя Святослава, обещав ему подарки и добычу в том размере, в каком ему хотелось. Но если сейчас и это его не удовлетворит, то на этот раз и припугнуть его, сделать вид, что он не страшен, и если понадобится это, то намекнуть, что ромеи нисколько не боятся его и хоть сейчас же готовы к войне.

Сановники ещё сильнее презирали варваров, чем сам василевс и уж, конечно, ещё более недооценивали их. Поэтому они утрировали всякое его пожелание и намерение. Он советовал им выказывать независимость, они проявили дерзость. Он советовал им одеться поопрятнее, они надели одежды роскошные. Он советовал им для внушительности взять телохранителей, они взяли с собою целый отряд дворцовой стражи.

Василевс и в самом деле отправил Святославу большие дары и велел сказать, чтобы руссы поскорее ушли из Болгарии. Святослав не взял даров. Он ответил, что и не думает уходить с Дуная.

Послы передали это Цимисхию. Тогда Цимисхий опять отправил послов и уже приказал не предлагать мир, а требовать.

Византийские послы прибыли в Доростол шумно, торжественно. На улицах люди толпами глазели на них, гарцующих на конях в драгоценной упряжи.

Святослав уже знал о их приезде и нарочно принял их на крыльце, по-домашнему, сидя в кресле, сплетённом из ивовых прутьев. С ним сидели Калокир и Свенельд. Увидя князя в рубашке у стола и рядом Калокира, послы приняли ещё более холодный и надменный вид. Богато и неуместно нарядно выглядели они подле простого дома. Нужно было быть очень осведомлённым в этикете, чтобы по окраске каёмок или по ширине рукавов туники точно определить место каждого сановника в длинной лестнице титулов и чинов. На одеждах, кроме того, были знаки и вовсе непонятные: концентрические круги, звезды, ромбы, квадраты, изображения зверей. С нескрываемым любопытством Святослав разглядывал эти изображения и обращался к Калокиру за разъяснениями. Они, — символы эти, — были очень хитрые, по ним можно было угадать ранги, должности, даже степень расположения василевса к сановнику.

На туниках около бёдер были нарисованы у послов орнаменты круглообразной формы. Плащи разные: белые, зелёные, полусапожки черные. Наиболее высокопоставленные были в длинных, до пят столах, в широких шейных повязках, украшенных по обоим концам шитьём, повязки завязывались на груди.

Только на Востоке князь видел такую пестроту и роскошь в одеянии, да на болгарских богатых боярах. И вот теперь такие люди в просторных великолепных одеждах держались очень церемонно, важно, ступали медлительно, чванно. И их телохранители были такие же нарядные, чинные воины: в круглых золочёных шлемах, в золочёных панцирях поверх золотистой ткани. В руках у них вызолоченные секиры и короткие золочёные мечи, висевшие на золотых перевязях. Всё в них было дивно русичам.

— Вот они сейчас будут вилять, лебезить, надо знать, с которой стороны они хотят нас поймать, — шепнул Калокир Святославу. — Держись, князь. Не поддавайся лести.

— Чую, — ответил князь. — Не зря же они так чудно вырядились, как в балагане.

И обращаясь к послам, сказал:

— Ну что ж, рассказывайте, к чему, наконец, пришёл ваш августейший… сильнейший, богоравный и ещё там как-то…

Тогда главному послу поднесли свиток пергамента. Он медленно развернул его и начал торжественно читать на славянском языке, который всем здесь был доступен. Сперва перечислялись все титулы василевса. Святослав послушал, послушал, и сказал:

— Нельзя ли прямо начать с того, что относится к делу. А похвалить своего василевса вы и дома всегда сумеете. Мы и так видим, что вы в этом очень искусны.

Но главный посол всё-таки все титулы царя перечислил и только потом остановился и ответил:

— Пишет ведь василевс ромейской державы, а не король какой-нибудь, или князь. И я должен сохранить каждое его слово для истории, для слуха окружающих. Слово василевса священно, ибо оно исполнено божественной благодати и царственной мудрости.

— Читай дальше, — сказал Святослав. — Мы сумеем в этом убедиться сами.

Посол стал читать послание василевса так, как читают проповеди в византийских храмах, то есть велеречиво и надменно. Видно было, что посол или принимал участие в составлении послания или был его автором, так заинтересованно, захлёбываясь от удовольствия он скандировал каждое написанное слово. По мере того, как послание становилось всё более грозным, а тон чтеца яростнее, Святослав стал улыбаться.

Посол читал:

«Веруя в Провидение, управляющее вселенною и исполняя христианские законы, мы не должны сами разрывать мира, непоколебимо до нас дошедшего от предков наших, в котором сам бог был посредником. И так советуем вам, как друзьям, немедленно и без всяких отговорок, выступить из земли, совсем вам не принадлежащей; не послушав сего совета, вы разорвёте союз наш, а не мы. Но не почитайте ответ сей слишком надменным: мы надеемся на Христа, бессмертного бога, что против воли нашей, вы изгнаны будете из сей страны, ежели сами добровольно не удалитесь. Я думаю, что ты, Святослав, ещё не забыл поражения отца своего — Игоря, который, презревши клятву, с великим ополчением, подступил к царствующему граду Романии и едва только успел с десятью ладьями убежать в Босфор Киммерийский с известием о собственном бедствии. Не думаю, что и ты сможешь возвратиться в своё отечество, если принудишь выступить против себя всё ромейское войско; но со всей ратью погибнешь в сей стране и ни одно судно не придёт на Русь с известием о постигшей вас жестокой участи».

Затем опять следовало утомительное перечисление титулов, непонятных русским. Вот посол смолк на самой высокой ноте, свернул пергамент, передал его помощнику, и с чувством высокого достоинства взглянул на Святослава. Все греки вслед за ним приняли тот же горделивый вид.

Князь всё ещё продолжал улыбаться, разглядывая их нарядные одежды с картинками и особенно занятную столу главного посла, его золотое оружие, которое он имел право не снимать даже в присутствии василевса. Для удобства, а больше для красоты подол роскошный столы посол подобрал справа и слева под пояс, так что спускаясь от него спереди и сзади вниз полукружием она прикрывала тело только до половину бёдер. И это было признаком высокого положения лица при дворе, чего князь не понимал. И так как Святослав медлил с ответом, разглядывая одеяние посла, то этот решил сам нарушить бесчестную, как он думал, паузу:

— Великий князь! Угодно знать послам Сильнейшего Богопоставленного Василевса, какое же решение передать повелевает киевский властитель нашему самодержцу августейшему василевсу Ромейской Державы.

Князь повернулся в плетёном кресле резко, и оно затрещало под тяжестью его железного торса. Лицо князя сразу приняло серьёзное выражение.

— Никакого! — коротко отрезал он. — Никакого! Так и скажите василевсу. Никакого!

Тогда Калокир покраснел весь до ушей при такой выходке князя. Только один Калокир и знал тут, на какую степень презрения со стороны образованных ромеев обрекало Святослава его бестактность. Свенельд подошёл и за ухо отодрал князя. Тогда Святослав произнёс более мягко:

— Сильнейший и августейший собирается, как видно, пожаловать ко мне в гости и думает выгнать меня с берегов Дуная восвояси. Похвально его желание, храбрецов я люблю. В таком случае передайте августейшему и сильнейшему, что ему нет надобности идти сюда лично. Мы сами поставим свои шатры перед воротами Царьграда и обнесём город крепким валом. А когда августейший захочет с нами сразиться, мы охотно встретим его и покажем, что руссы не только пахари, ковырающие землю, но и храбрые воины и умеют побеждать оружием врага своего, хотя бы и сильнейшего.

Святослав поглядел на Калокира и Свенельда. Лица их были строги, взгляд осуждающ. Князь поднялся и холодно произнёс:

— По незнанию своему вы считаете русских слабыми женщинами, и хотите напугать их угрозами, как пугают чучелами грудных детей. Не выйдет! Все.

Он повернулся и ушёл. Послы почли это оскорбительной дерзостью. Калокир побежал за Святославом. Он нашёл князя у его молодой жены Ирины, примеривающего на себе перед зеркалом её тунику, пробуя делать как у посла — столу.

— Князь, умоляю тебя, чуточку этикета, — взмолился Калокир. — Извинись… Послы рассвирепели.

— Слушай, братан, когда я завоюю тебе Ромейский престол, ты обрежь у них эти бабьи подолы. Они неприличны воину, да и мешают ходить.