Иоанн Цимисхий не ошибся. Святослав тоже не спал с тех самых пор, как измученные воины, по случаю прекращения боя, вернулись в город. Только тут князь увидел: каким-то чудом его войско уцелело.

Воины, эти сильные и молодые люди от утомления падали прямо на улицах под тяжестью одного только щита. Изголодавшееся и обессиленное население помогало им чем могло. Князь приказал прирезать всех оставшихся лошадей, собак, птиц и кормить войско. Он сам ходил по городу и наблюдал за переноской слабых и раненых. За этот день он перевидел много смертей и надрывающих сердце сцен: жены плакали над трупами павших мужей, сестры перевязывали раны братьям, матери искали погибших детей. Многих славных дружинников он вовсе не видел среди живых.

— Выдержим ли мы завтра такой натиск? — спрашивал князь каждого встречного дружинника…

— Негоже, князь, нам — ратным людям впадать в печальные раздумья, — отвечал каждый. — Выводи в бой, а там само дело покажет…

Князь знал, лучше умрут, чем признаются в малодушии. Всё же, прежде чем продолжать сопротивление, он решил созвать совет дружины.

Когда подобрали раненых и перевязали их, языческая часть дружины удалилась на берег Дуная и погрузила павших в его струи. Дождь прошёл, и Святослав вышел за городские ворота. Там подбирали убитых, складывали их на костры и сжигали: Князь увидел облачённых в воинские доспехи женщин. Они приготовились к самосожжению, желая встретиться с мужьями в загробном мире, и приносили себя в жертву Перуну и Велесу. Вдовья жизнь для них лишалась всякого смысла. Пепел и останки после трупосожжения складывали в сооружение вроде бревенчатого домика и засыпали его землёю. Получался холмик. Таких холмиков было много насыпано по берегу Дуная, в которых покоились останки и пепел русских воинов. Похоронили знатного военачальника в «корабле» — погребальном сооружении. «Корабль» был на подпорках, в него усадили труп этого боярина, сложили подле него посуду и питье, и зарезали для жертвоприношения его любимого коня. С ним в могилу уложили пепел сожжённых слуг и жён.

Христиане совершали обряд отпевания покойников отдельно от язычников.

Пленных со связанными руками и ногами складывали на костры и поджигали, как умилостивительную жертву славянским богам.

На других кострах лежали женщины с отрезанными косами и перерезанными горлами. Это добровольно самосжигаемые язычницы, потерявшие детей и мужей.

По той суровой тишине, которая царила среди этих некогда цветущих, говорливых и буйных дружинников, охотников до чарок и плясок, и по той готовности принестись в жертву, на которую бездумно обрекали себя женщины, и по тому, наконец, что военачальники избегали в разговорах касаться завтрашнего дня, полные, однако, готовности пасть в бою, князь понял, что это — одержимость отчаяния, а не уверенность в победе, и он решил, что дальнейшее сопротивление бессмысленно.

Только к утру он вернулся в хоромы, куда приказал созвать военачальников. Но ещё на крыльце заметил необычное движение. Служанки бегали по горницам, фигуры их мелькали в освещённых окнах. Предчувствие несчастья охватило князя. Он вошёл в спальню жены. Она металась на кровати без кровинки в лице. Священник Григорий шептал молитвы, стоя в углу перед образом Спасителя. Пахло ладаном и травами, которыми княгиню пользовала знахарка. Князь молча подошёл к ней, склонился и поцеловал её. Князь любил её строгой любовью воина, а теперь она стала ему духовно ближе…

— Зачем ты это скрыла от меня? Разве это дело женское?..

— Не говори так, — ответила она. — Вас было недостаточно. Не сидеть же нам сложа руки, когда мужья погибают. Да в бой пошли все жены дружинников. Ты прости меня, что я это сделала без спроса. Но мне бог велел.

— Как это он мог велеть? Какой жестокий к тебе бог?

— Ты не знаешь его благости. В этом и есть моё главное горе. Я скоро умру. Может быть, сегодня же. У меня проткнут живот. Я сражалась в задних рядах. Когда передние изнемогли и их порубили, я выдвинулась вперёд. И крикнула: «Смерть вам!» Я забылась и крикнула на своём языке. Тогда ромейские воины загалдели: «Хватайте её! Хватайте живьём, это — ведьма! «Ах так! — вскричала я и бросилась на них. Рядом дружинник меня защищал, но я хотела защищаться сама. Меч ромейца проткнул мне нутро… Я истекаю кровью… Крестись и увидимся на том свете…

Князь видел, как у него на глазах расползалось кровавое пятно на одеяле, которым была прикрыта княгиня. Он приник к ней и замер.

— Последняя моя просьба — крестись… и мы будем вместе на том свете… Матушка твоя Ольга, ты и я. И тебе будет легко умирать, как и мне… Здесь на земле мы временные гости. Умирать всем придётся. Запомни, ромейский царь победит тебя. Если не победит, то перехитрит, очень ты прост и доверчив. Я знаю хитрость ромейских царей. Нет никого на земле хитрее их.

Святослав молчал, потрясённый жестокой правдой её слов. Она коснулась его руки холодными губами и добавила:

— Старый Свенельд давно бы крестился, да тоже стесняется дружины… А сына крестил, что у древлян воеводит. Он сам мне говорил об этом не раз. Свенельд мудр, он много государств посетил и лучше нашей веры не нашёл, хоть и остался язычником ради тебя. Да ты и сам видишь — лучше её нет, нашей веры. Ты не боишься угроз врага, а перед насмешками языческой дружины пасуешь. Дай мне обещанье, что после того, как я умру, станешь христианином… И я уйду в тот мир спокойно.

Он сказал:

— Если цел и жив останусь, то уеду в Киев, крещусь и крещу дружину. Григорий мне в этом поможет.

— И ещё тебе совет. Калокира надо остерегаться. Ох, уж эти честолюбивые вельможи… От них все беды. Вечно добиваются славы и власти… А ценна в мире только власть добра и любви. Дай я тебя поцелую…

Превозмогая боль, она поцеловала его. Потом смотрела на него жадно, умилённо.

— Тебе не страшно? — прошептал он.

— Ты язычник и не понимаешь состояния моей души. Я умираю счастливой, потому что ты дал мне слово креститься. Ты никогда не нарушал слова, как истинный рыцарь. Я счастлива, что встречусь с тобою там, на небе. И тебе уже не будет стыдно, что ты язычник и имел много жён, как все язычники. И твои жены не смогут попасть в рай, а мы будем вместе…

Вдруг она содрогнулась, вскрикнула и указала глазами на священника с дароносицей, караулящего отход её в горний мир.

Святослав, скрывая слезы, удалился. Он вышел на берег Дуная и велел принести себе птицу разных пород. Он разрезал их и бросал в тёмные воды Дуная, желая умилостивить Перуна и вернуть силу и мужество своему войску и здоровье своей жене Ирине. Потом он пошёл вдоль берега, на котором дружинники-христиане хоронили своих родных. Он там встретил и Улеба, копающего могилу своей жене Роксолане. Он хоронил её по-христианскому обряду, зарывал в землю головою на восток. Отец Григорий читал молитву. Святослав остановился в отдалении и наблюдал эту картину, знакомую по погребению своей матери. Улеб поцеловал Роксолану в лоб и стал опускать тело, облечённое в одежду воина, в землю. Потом он закопал могилу и поставил на ней крест, выделанный из ветхих досок.

— Аминь! — сказал Григорий тихо и перекрестился.

Он увидел Святослава, который сказал:

— Много русских косточек полегло в землю на берегах Дуная…

— Мир её праху, — произнёс Григорий. — На том свете увидятся… «Род уходит, и род приходит, а Земля остаётся навек»

А Улеб, облокотясь на меч, беззвучно плакал.

— Блаженны плачущие, ибо они утешутся, — сказал еле слышно Григорий, и благословил могилку широким крестом…