Помню я, как срисовальщик Тихон в одночасье умер. У Маракуши он сорок годов работал. Утром пришел ни в чем не бывало, после обеда сел отдохнуть, вроде бы задремал, да и не встал больше. Смерть-то нечаянно-негаданно подкралась к нему. Жалел его Маракуша. Такого мастера, как Тихон, днем с огнем поискать.

О ту пору как раз ирбитский купец-оптовик и заявился. Свой манер привез: вынимает лоскуток с хитрым узором, заказывает подогнать под него колер. Такой узор, говорит, в Ирбите в большом ходу. Тихон бы тот раз-два и снял манер, у него глаз-то наметан был. А теперь дело встало.

На другой день сразу двое и пришли рядиться на тихоново место. Первый-то Гордей, парень с Тезы откуда-то, чуб русый из-под картуза на полщеки. Другой — Поликарп, юркий, словно щуренок, подслеповатый на голове ни волоса, смолоду растерял.

У Поликарпа своя рука в конторе оказалась: дядя его в старших конторщиках у Маракуши ходил. Ну, известно дело, на свою ногу никто топора не уронит. Конторщик своего племянника подсовывает, по-родному.

Хозяин решил провер учинить обоим: одного в срисовальщики, другого, кто послабей окажется, — в сушилку, к барабанам. Дали им манер, что ирбитский купец привез: списывай на свои манерки; кто как горазд. А узор мудреный был. Попотели наши мастера, а все ж-таки сделали. Гордей срисовал — комар носа не подточит, на один волос не сфальшивил. У Поликарпа похуже вышло: нехватило ни уменья, ни терпенья. Но он духом не пал, норову в нем, хоть отбавляй, задумал что-то.

Старший конторщик в рисовальном ремесле малость понимал: пошептался он с Поликарпом да и поменял манерки.

Утром хозяин глянул и сразу определил:

— Поликарпа в срисовальню, Гордея — в сушилку.

Гордей почесал было в затылке, да делать нечего: с хозяином спорить не станешь.

Ходит Поликарп гоголем, глаза к брусу, нос к потолку, знамо дело, рад. Однако перед Гордеем, где ни встретятся, за полверсты картуз снимает.

Ты, брат, на меня не обижайся! Я тут не причем, такова хозяйская воля. Моя расцветка пала хозяину ближе к сердцу. Верь мне: я твой первый друг.

Заступил Поликарп в рисовальню, Гордей к барабану, пошли они маркизет печатать. И так задалось, что сам ирбитский купец не нахвалится.

Еще у Тихона, того, что помер, был ученик, Петькой его звали. Весь он в красноту отливал, ровно горшок обливной, — и волосы и одежда. Кто рыжиком, а кто медячком его кликал. Поликарп его мало-помалу оттер от ученья, а на его место сестрина парня приткнул. Петька сначала в конторе полы мел, на посылках бегал, а потом и оттуда его спихнули.

Затосковал медячок, подрядился он слепца по городу водить. А все баяли, что слепой-то — колдун, на какую фабрику что задумает напустить, — напустит, а людей в кого хошь, в того и обернет.

Гордей увидел Петьку, привел. И с первого разу крепко привязался к нему паренек. Придет к Гордею и все с вопросами.

— А это к чему? А это зачем?

Гордей ему растолковывал: видел, что пареньку фабричное дело по душе пришлось.

Ирбитскому купцу с узором потрафили. Отправил он обоз с товаром в Ирбит и второй заказ дает, вдвое больше прежнего. Маракуша и говорит Поликарпу:

— Заказы большие пошли, одному тебе не управиться, не подставить ли под первую руку еще и вторую — полегче будет.

И называет хозяин Гордея.

Поликарп и расписал своего друга как следует: назвал человеком зряшным, пустым, со всеми ярыжками, забулдыжниками-де Гордей ладит, заглазно хозяина костит, и дома-то не ночует, а все у сударок, и на исповедь и на причастье не ходит, и мануфактуру с фабрики тайком хлудит. А что касается узоров, то списывать он не может, только портить станет, надо другого найти.

И прочит за подручного к себе сестрина сына.

Маракуша все это на заметку взял, велел следить за Гордеем и обо всем докладывать.

Только Поликарп из конторы, Гордей ему навстречу: к хозяину идет.

Поликарп и начал наговаривать, будто хозяин житья не дает, мастеров ругает, узорами недоволен.

Гордей все ж пошел к Маракуше, не велика, мол, просьба: своей девке батисту на платье хотел попросить.

Маракуша слушает да головой покачивает:

— Что же ты мало просишь: на одно платье? Проси на два.

— Мне много-то не надо, — отвечает Гордей. — Да и отрабатывать дольше придется.

Не внял он сразу, куда гнет хозяин.

А Маракуша не отстает, все кочевряжится.

— Нет, на одно тебе мало, что тогда в кабак-то понесешь? Украдешь, что ли?

Гордей пунцовым ситцем вспыхнул, но сдержался:

— Признаться, по кабацкой части я не охоч. А коли на два платья раздобришься, давай, отработаю.

Маракуша закричал:

— Разгорелись глаза! Ступай вон, ничего не получишь. А самовольно возьмешь, под острог подведу. Все я про тебя знаю.

Так и ушел Гордей ни с чем. Пожалел: зря не послушал упрежденья Поликарпа. Ну, да ладно, вперед наука.

А Поликарп шепчет:

— Надень штаны с запасцом да обмотайся батистом. Вот тебе и подарок для невесты. Сколько раз я так делал. Сторожу в будке моргну, все будет шито-крыто.

Гордей обеими руками замахал. На многих отделочных жить приходилось, а ленточки чужой не украл. Легко пятнышко нажить, да не легко его смыть. Худая слава придет, никаким нарядом ее не прикроешь. Не согласился, одним словом, воровать. Погода-то в ту пору разненастилась. Один день солнечный, а то вдруг и польет, и польет дождик. К ненастью у Гордея и прежде ноги побаливали, а тут на грех еще по-намял, лодыжки натер. Обуваться, разуваться — одна маета. Гордей снимал сапоги, бросал их в угол за ящик да так босиком и шлепал. А то после этого и домой босой пойдет, — сапоги через плечо.

Поликарп однова глянул на сапоги эти да и задумал каверзу.

Сначала Маракуше дыхнул: Гордей-де слово дал своим артельным — обману хозяина, достану батистика.

Маракуша инда позеленел весь. Сторожу строго-настрого приказал: пуще всего на выходе за Гордеем доглядывать.

И как в воду Поликарп глянул: вечером упредил хозяина, а на другой день приемщики батисту не досчитались.

За смену-то Поликарп раза три в сушилку завертывал, все Гордею шептал:

— Батист воруют, смотри в будке обыск будет.

Гордею хоть обыск, хоть два, — у него кисет в кармане да сапоги через плечо — вот и вся амуниция.

В обед глянул Гордей к рисовалу, видит парень над новым узором потеет. Выведет, выведет, манерку оттиснут, понесут купцу, а тот не принимает. Хоть ты что хошь делай, не берет — да и все. Посовел Поликарп. Гордей взял бросовый листок да кой-что и обозначил. На другой день в обед еще подбавил, на третий день узор стал на дело походить. Поликарп через плечо гордеево на узор глядит, губы кусает, завидует: увидит хозяин эту поделку, сразу поймет, кто настоящий мастер, и тогда все подвохи Поликарпа пропадут зря.

— Эх бы, — говорит, — покурить!

Гордей-то доверчив был. Ему плутовство ни к чему.

— У меня, — говорит, — наверху, в сушилке пиджак у стены в углу, за ящиком, там, где сапоги стоят.

Метнулся Поликарп за кисетом:

— Ты, мол, — работай, можа на твоем узоре хозяин остановится, я не против.

А у самого от этой думы в глазах мутит.

Взял Поликарп кисет, сделал, что надо, собрался было выходить, вдруг слышит, вроде за ящиком кто-то есть. Глянул, а там Петька-медячок притаился, лежит на полу в рванине. Вытащил его Поликарп из-за ящика и к ремню:

— Ты зачем пришел, медна твоя душа? Батист воровать? Али за мной подглядывать?

Медячок всплакнул:

— Я к дяде Гордею пришел.

Довел Поликарп медячка до проходной будки, стукнул лбом в дверь, пригрозил: еще раз попадешься, в шайке с красками выкупаю, да так и пущу вороньим пугалом, людям насмех. Завихнулся медячок вдоль по слободке к слепому деду. Поликарп аж испугался: бежит мальчишка, а пятки у него по камнем звенят, искры сыплются. В толк не возьмет: ни это медячок, ни еще кто.

Принес Поликарп кисет. Закурили. Гордей кое-как отстоял смену, портянки в голенища, сунул, сапоги на плечо и домой.

У будки толчея. Сам Маракуша со сторожем рядом. Народищу скопилось — вся фабрика. Опять батисту не досчитались.

Подошла Гордеева очередь. Маракуша прямо к сапогам тянется, в голенищах шарит. Гордей приговаривает:

— Поищи, поищи, там золото припасено.

Маракуша из одного сапога портянку вытащил, а за нею тянет сверточек батисту. Из другого сапога — тоже. Гордей и обомлел.

А хозяин издевается:

— Своя посконь жестка, видно хозяйский-то батист помягче? Так, что ли? Нашел я в твоем сапоге пять аршин, а взыщу с тебя за все пять кусков. Да еще и в острог представлю.

Дело-то обернулось хуже быть нельзя. Не чиж, а в клетку садись. Все поликарпово шельмовство вздумали Гордеем покрыть. Приуныли артельные в сушилке. Зато Поликарп доволен: соперника своего убрал и от хозяина награду получил за новый, гордеев-то, узор. Не упустил случая прикащиков племянник — и этот узор присвоил.

Заказ по новому узору большой дали, не на одну неделю.

Да только вдруг ни с того, ни с сего стал узор блекнуть — можа краски дрянные попали, а можа рисунок следовало поправить, почистить. Работали — торопились. Поликарп валит с больной головы на здоровую, мол, гравер да раклист виноваты, не глядят за валиками. Валики почистить не умеют. Вот я сам почищу. Под самим земля горит. В голове помутнение, после большого хмеля. За полночь и остался Поликарп один, приспособился к медному валу, узор доводит, чистит. Нажал он покрепче, и словно что под рукой хрупнуло, диви березовое полено с морозу. Развалился вал на две половины, и выскочил, как из-под земли, медный паренек, обличьем на медячка сшибает. Робятишек в те поры на фабрике было хоть отбавляй — и ткали, и пряли с большими наравне. Всячески были: и рябые, и рыжие, всех-то рази запомнишь. Поликарпу было показалось: вроде это Петька. Прикрикнул он:

— Чего в неурочные часы где не след шляешься?

И хотел вытурить.

Да не тут-то было — медячок и пошел и пошел прыгать, кувыркаться, легкий, ровно кузнечик, — и под стол и на стол, мимо носа шмыгает, а ухватить не ухватишь.

У Поликарпа не только волчий зуб, а и лисий хвост был. Говорит медному прыгунку:

— Расторопный ты, парняга, поди ко мне в ученики, я облажать тебя буду.

А сам поближе к прыгунку. Ну тот тоже не промах — от Поликарпа — прыг, прыг, да и на валик. Сел верхом и говорит:

— Так к тебе и пойду, ты вон Гордея облажал, да в острог и запрятал.

Поликарп шугнул медячка, а он сел на подоконник да опять за свое:

— Мастерством его завладел, да хоть бы с места не спехивал.

Поликарп грозит старшему конторщику сказать, выгнать парнишку с заведения. А попрыгун нисколь не боится:

— Тебе не привыкать наушничать.

Вовсе Поликарп из себя вышел, да как швырнул одной половинкой в медного надоедника. Медячок откачнулся, а то бы ему Поликарп голову снес. Половинка в стену стукнулась; аж искры посыпались. А медячок поднял половинку и давай честить Поликарпа: все равно, мол, у тебя ничего не получится, чужое-то в прок не пойдет.

Глядит Поликарп: лежит на полу медный валик, целый, а прыгунка нет. У плутяги руки, ноги задрожали: что за притча такая.

Купец с хозяином поторапливают, а у Поликарпа дело из рук валится: уставит, пустит, придет Маракуша, посмотрит — не годится. Ну, прямо хоть с другой печатной мастера зови.

Вот тут-то хозяин и вспомнит про Гордея. Улик против него, кроме подметных тряпок, не оказалось; с фабрики кого ни вызовут, все в один голос — человек, мол, степенный, ничего за ним не водилось. Ну и отпустили его.

В обед заявился Гордей на фабрику. Все прямо к нему. Поликарп целоваться лезет, а у самого кошки на душе скребут. Нивесть откуда медячок выскочил да как закричит: я видел, как Поликарп тебе батистов в голенище совал. Теперь он на твоем узоре работает.

Тут Гордей и остамел. Не гадал он этого, не думал.

Поликарп мальчишку прочь гонит, медным бесом ругает, а мальчишка знай свое ладит.

Взял Гордей за вороток Поликарпа:

— Скажи по совести: твоих рук дело? Мне узора не жаль, но сердце мне уважь, скажи — правда ли?

— Есть примета! — говорит Гордей.

Раскинул он лоскут над головой, к солнцу, все как глянули, так и увидели в том узоре-то, в цветах, метка вкраплена, две буквы Г: Гордей Гордеев.

Медячок пляшет, руками машет, медными пяташками по дикарикам звякат, старшему конторщику язык кажет. Схватил конторщик метлу да за рыжим прыгуном. А мальчишка и пошел шнырять по двору: где на бочку вскочит, где через шайку перемахнет, только пятки звенят, угонись за ним, попробуй.

Кто кричит:

— Медячок появился!

А кто:

— Да и не медячок, только похож на него. Петька это.

А третьи:

— Глянь, у него пяташки медные, чу, звенят.

Петька от метлы прыгает, в ладоши медные бьет, пяткой о камень пристукивает. Прыгнул в окно, оттуда в красильню. Поликарп с конторщиком за ним. Медунок хватил медный валик да как бросит под ноги. Споткнулся конторщик и не заметил, куда попрыгун задевался. Поликарп ладит, что залез-де в медный валик, а конторщик свое: из окна в крапиву шмыгнул, за городьбу выскочил.

На этот раз и старший конторщик не выручил Поликарпа. Увидел хозяин, что Гордей узор выправил, поставил его в срисовальщики, а Поликарпа в сушилку. Вскоре Поликарп и вовсе с глаз скрылся — можа чем другим промышлять начал.

Гордей не забыл, Петьку в ученики взял. Перво-на-перво наши давай ему пятки проверять: медные ли? Глядят — пятки, как у всех.

А кто знает, можа и не он медными-то пятками по дикарику стучал.