Закутанный по самые уши одеялом, лежал Артемка в постели. На кухне гремела посудой мама. Было слышно, как там что-то шипело и трещало на плите.

Артемка очень любит такие вот дни, когда они с мамой оказываются дома вместе. Мама тогда непременно готовит что-нибудь вкусное. Обед получается совсем непохожий на столовский.

За время, что они не видятся, обычно накапливается много разных новостей. И в школе, и на заводе у мамы.

Из Артемки новости так и сыплются. Обо всем сразу, без передыху. И о том, что в стенгазете похвалили за успеваемость их класс, и о том, что в школу приходил врач и проверял у всех зрение, и про то, что десятиклассник Вовка Егоров научил своего скворца говорить: «здрасте…»

Мама слушает всегда внимательно. То улыбается, то хмурится. В зависимости от того, какую новость рассказывает Артемка. Потом они вместе все это обсуждают. Тем временем мама накрывает на стол. Артемка сглатывает слюнки и ловит каждое мамино движение.

Вот она разливает суп. Прозрачный, золотистый. (Только мама умеет такой варить!) В тарелку вместе с лапшой обязательно попадает яркий кусочек морковки и мясо. На косточке. Оно прямо само отваливается, снимается с кости — так хорошо сварилось. В тарелку на янтарную поверхность супа мама непременно бросит щепотку мелко нарезанного ароматного укропа. Красиво получается. И вкусно. Ни в одной столовой так не готовят!

Но как ни ароматен укроп, дух мясной косточки побеждает все. Артемка обычно прямо с нее и начинает. Потом он честно до дна съедает свою порцию лапши, второе и ждет: сейчас мама подаст третье. Что там? Артемка уже давно чует компот. Запах разваренного урюка, чернослива дразнит обоняние. Мама — она все понимает без слов! — наполняет его стакан до отказа фруктами, а жидкость льет в оставшиеся между ними щелочки. Красота!

Жаль, такие праздники в доме нечасты. Мама работает на заводе. С тех пор как ушел отец, она взяла дополнительную работу.

Артемка помнит себя совсем маленьким — до подоконника не доставал! Мама всегда успевала прибежать с работы первая, пока отца не было дома. Весело кричала: «Артем! Сейчас папка придет!» Артемка уже знал, что надо было делать дальше — привести в порядок комнату! И он с усердием убирал на место раскиданные на полу игрушки. Мама хлопотала на кухне.

В прихожей раздавался звонок. Смеясь, они мчались с мамой наперегонки открывать.

Открывала всегда мама — Артемка тогда еще не мог дотянуться до замка. Отец приносил с собой запах металла, бензина. В их маленькой квартире становилось сразу шумно и тесно.

Мама собирала на стол, а потом они все вместе отправлялись на улицу.

Артемке очень нравились эти прогулки. Они шли не спеша по направлению к реке, на ее высокий и крутой берег. Навстречу попадались знакомые. Некоторые из них здоровались с Артемкой, с мамой, с отцом, справлялись о здоровье.

Артемке казалось, так будет всегда. Но однажды все это кончилось…

По закону отец обязан был им помогать, давать деньги, пока Артемке не исполнится восемнадцать лет. Отец и не отказывался. Отказалась мама: «Мы не нищие, чтобы от посторонних брать подачки. Проживем сами!» Гордая мама у Артемки.

Сегодня утром они встретились в дверях квартиры. Мама возвращалась с работы, Артемка шел в школу. «Что-то ты мне сегодня не нравишься», — сказала мама, посмотрев на него, и приложила руку к Артемкиному лбу.

Артемка сегодня и сам себе как-то не очень нравился. Проснулся почему-то вялый, еще ничего не сделал, а уже устал, словно всю ночь гонял футбол. Одевался — все валилось из рук, болела голова, болело горло…

Мама отняла руку, строго сказала: «Вернись!» — и сунула под мышку Артемке градусник. Вытащив его через несколько минут, она испуганно всплеснула руками: «Батюшки! Тридцать семь и семь! Что с тобой? Простудился? — И сама себе ответила: — Конечно, простудился. Мороженое, наверное, ел? Конечно, мороженое, что еще-то! Раздевайся и — в постель. Быстро!»

И помчалась на третий этаж к Микуле Селяниновичу звонить по телефону в поликлинику.

Вернувшись, мама присела возле Артемкиной постели, в глазах ее была тревога.

— Что-нибудь болит?

— Горло немножко.

— Я тебе сейчас молока вскипячу. Молоко, оно всегда хорошо…

Вскоре пришел врач. Здоровый такой дядька, похожий на Юрия Власова. Если бы не белый халат, его можно было бы принять за боксера или штангиста. Он заглянул Артемке в рот, попросил сказать «а», послушал легкие и пошутил:

— Прекрасно. Траур пока объявлять не будем, ограничимся таблетками и горячим молоком.

— А как школа? — поинтересовался Артемка.

Врач выписал рецепт, подал маме:

— В школу три дня не ходить. Побыть дома. В постели. — Укладывая в чемоданчик фонендоскоп, он строго посмотрел на Артемку: — Закаляться надо, молодой человек. Хорошо живет тот, кто обходится без пас, врачей. Гимнастику по утрам делаешь?

Артемке стало стыдно, но он честно признался:

— Нет.

— И конечно, не обтираешься холодной водой?

— Не обтираюсь.

— Оно и видно. Ловит тебя простуда даже летом. И грудная клетка, как у воробья. До свиданья.

Врач ушел, а мама как-то испуганно прошептала:

— Закаляться надо, Артемка…

Потом она сходила в аптеку, принесла таблетки — одну Артемка сразу же проглотил — и только тогда, наконец, спросила:

— Ну как ты тут? Какие новости?

Новости у Артемки были. И среди них одна, как ему казалось, очень важная. Про Акулу. Но Артемка дал слово: ни звука об их встрече. А рассказать так хочется. Все почему-то уверены, что Пашка — пропащий человек. И Артемка так думал. А это вовсе не так. Ведь взялся все-таки человек за ум! Как об этом рассказать маме? И Артемка решил схитрить.

— Я тут одного знакомого вчера встретил. Он мне про Пашку рассказал.

— Про Пашку? Про Пантюхина?

— Да.

— Ну, что он, где? — Мама сразу очень посерьезнела.

— Представляешь, он работает! На заводе.

— Да что ты! — обрадовалась мама. — Вот уж действительно новость. И хорошая. Кто бы мог подумать, что Пашка станет человеком. Уж такой дурной был, а смотри-ка, на работу поступил. Где же он живет?

— Не знаю. Может, в общежитии. Он не говорит. Боится, что его Степанида разыщет. Он ее даже видеть не хочет.

— Ну что ж, может, и правильно. Степанида Кондратьевна — плохой человек. И Пашку она учила только худому. Может, он и прав, что держится от нее подальше. Без нее он скорей выправится. Коллектив поможет.

Артемка засмеялся.

— Ты что? — спросила мама.

— Видела бы ты этого слесаря! Как шут гороховый! Отрастил длинные волосы, выкрасил их в рыжий цвет. На руках маникюр, на шее цепочка с какой-то побрякушкой Разряженная девица с танцплощадки!

— Конечно, — огорчилась мама, — он ведь жил дикарем и дружбу водил с такими же, как сам. Кто ему подскажет, научит? Ну ничего. На заводе это пройдет. Народ там серьезный. Добровольно попугаем никто не станет. И Пашка со временем поймет, что он просто дурак. К нам такой тоже недавно пришел. Клоун, да и только! Тот еще и веки красил. Уж девчата над ним издевались! Его Валентином зовут. Как-то одна девушка на собрании говорит: «Я Вале советовала, а она меня не послушала». Мастер удивился: «Какой Вале?» Та на парня показывает: «Вот этой, Трофименко». Мастер ничего понять не может. «Как Трофименко? Разве он… разве она… А я ее парнем считал». В зале хохот. А девушка свое: «Что вы, Аким Назарыч, Валя только брюки носит. Так мы все на работу в брюках ходим. А в остальном девушка. Мы ей ко дню рождения собираемся серьги подарить и давно уже жениха подыскали…» Хохот стоял! Чуть собрание не сорвали. И прилипло после того к этому горе-парню женское имя! «Валя, ты куда пошла? Валя, ты этот фильм видела?» Умылся он. Все краски с себя стер, цепочки всякие снял, волосы постриг, ногти обрезал. И ты знаешь, толковым парнем оказался! А ведь мог бы так и остаться всеобщим посмешищем. Вот и Пашка. Авось образумится.

Долго они с мамой говорили про разные разности. Потом мама еще раз смерила Артемке температуру, обрадовалась, увидев, что ртутный столбик опустился чуть ниже, и ушла на кухню готовить обед.

И вот лежит Артемка, укутанный одеялом. Втягивает носом воздух: что-то сегодня будет на третье? Хорошо бы компот. Ура, кажется, так и есть: пахнет черносливом!

— У меня все готово! — доносится вскоре из кухни мамин голос. — Сейчас будем обедать. Ты лежи, я все принесу в комнату.

Но Артемка встает. Еще не хватало, чтобы его кормили в постели! Будем обедать на кухне, как всегда. Закаляться так закаляться!

Мама запротестовала:

— Зачем ты встал? Тебе нельзя.

— Но ведь температура снизилась, — не соглашается Артемка. — Пообедаем — снова лягу. — И застывает на месте, Взгляд его устремляется за окно.

Удивительная вещь! Что бы ни думал Артемка, чем бы ни занимался, но как увидит, что идет Микула Селянинович, все бросает и смотрит на него. Нравится почему-то Артемке на него смотреть. Кажется (а может, это так и есть), никто так не ходит, как Микула. Походка широкая, уверенная, а плечи у Микулы прямо богатырские. Иногда думаешь, повернись Селянинович неосторожно, и треснет по швам его спецовка! Вот такой, наверно, никого и ничего не боится.

Мама давно уже, видно, примечает все это за Артемкой и сейчас, перехватив его взгляд, улыбается:

— Что, нравится?

— Нравится, — сознался Артемка.

— То-то. Сразу видно — идет его величество!

— Почему «его величество»? — удивился Артемка.

Мама засмеялась. Тогда Артемка все понял и засмеялся сам. «Это же у нас о рабочих так принято говорить: «Его величество рабочий класс». Артемка никогда не видел, чтобы Микула суетился, кричал на кого-нибудь, ругался, грозил. Подойдет, посмотрит на тебя, будто насквозь глазами пронзит, и скажет: «Что же это ты, гражданин, некрасиво себя ведешь?» И опять так на тебя глянет, что ты рад сквозь землю провалиться. Между прочим «гражданин» — у Микулы любимое словечко.

— Ну, садись. Будем обедать, — сказала мама. — Все хочу спросить тебя, почему вы Коваля Микулой зовете?

Артемка хмыкнул.

— Он когда с Украины к нам приехал, его кто-то во дворе спросил: «Как вас зовут?» Отвечает «Микола». По-нашему Николай. И отчество похоже — Семенович. Ну мы его и прозвали Микулой Селяниновичем.

— Он не обижается?

— Зачем же? Микула Селянинович — хороший человек. Былинный богатырь.

В передней раздался звонок.

— Кто бы это? — заспешила мама.

Через несколько секунд скрипнула входная дверь и раздался веселый мамин голос:

— Николай Семенович! Милости просим, заходите!

— Пришел домой, — говорят, звонить вы прибегали… хвораете тут чего-то… — загудел в коридоре густой голос Коваля. — Дай, думаю, загляну. Может, помочь чем?

— Ничего не надо, — замахала мама руками. — Артемка вдруг затемпературил. Но был врач, все в порядке. А вот обедать с нами садитесь.

На пороге кухни возник Микула Селянинович.

— Ну, если не шутите, не откажусь.

— Какие шутки! Садитесь, я наливаю!

— Здравствуй, Артем. Что же ты, гражданин, летом — и вдруг простуда?

— Футбол мы гоняли, а потом я сразу два мороженых съел.

— Футбол гоняли! — В голосе Коваля послышались нотки сожаления.

Артемка насторожился:

— А что, нельзя?

— Да нет, почему же. Футбол тоже занятие, особенно если время девать некуда.

— Мы же не весь день.

— Еще бы весь! — Коваль внимательно присмотрелся к Артемке. — Тебе сколько лет?

— Четырнадцать.

— Ну что ж, возраст солидный.

Артемка засмеялся:

— Солидный! Скажете тоже…

— А что? Из пеленок ты уже вырос. И давно. Восьмой класс заканчиваешь — вполне взрослый человек. После восьмого что делать будешь, решил?

Артемка пожал плечами.

— Не знаю… Наверно, в девятом учиться буду.

Николай Семенович посмотрел на него, прищурился.

— Ну что ж, почему не поучиться. Тем более что учение в нашей стране бесплатное. Мама тебя оденет и прокормит.

— Вы что, Николай Семенович, — испуганно проговорила Артемкина мама. — Конечно, прокормлю. Как же иначе? Артемка мне сын…

— Да я ничего, ничего… Просто мысли иногда приходят. Сейчас вот много пишут об акселерации… Процесс такой будто происходит: дети быстрей растут, развиваются. А мне иногда кажется, что, наоборот, задерживаются они нынче в своем созревании.

— Ну что вы!

— В чем-то они, может, и действительно обошли нас, четырнадцатилетних. Что ж удивительного — жизненные условия-то как улучшились! А вот чувство ответственности… Оно приходит к нынешним молодым иногда поздно. Очень поздно. Парню уже двадцать, а он все еще деточка, все еще мамуленькин сынуленька. И родители вроде не видят, не понимают. Балуют его, тряпочки всякие покупают. Рубашечки одна другой чуднее, курточки с лохмотьями…

— С бахромой, — поправил Артемка.

— Ну, с бахромой, — согласился Николай Семенович, — только чтобы цветастее других был одет. Пусть смешнее всех в городе, зато цветастее, не как все. А что дураком растет, грамоту одолеть не может, работать не хочет — не беда, прокормим! Вот и ходит такой нестриженый балбес, бренчит на гитаре. Все дали ему родители, только любви к труду, который человека человеком сделал, привить не сумели. Потом плачут: «И в кого он у нас таким уродился?»

— Но Артемка вроде не такой, — возразила мама.

— Да разве я про него! Я вообще…

— А вы, Николай Семенович, — Артемка лукаво смотрел Ковалю в глаза, — разве, когда вам четырнадцать было, не гоняли футбол, не играли на гитаре?

— Тогда не гитары, гармошки были в моде, — с улыбкой вставила мама.

— Ну, играл, — мотнул головой Николай Семенович, — Но я в четырнадцать-то лет и другое знал, не только гармошку. Я в четырнадцать лет семью из шести ртов кормил.

— В четырнадцать? — не поверил Артемка.

— Вам это странно слышать. Я же говорю, вы в свои четырнадцать — дети, несмышленыши. А мы часто опорой семьи были. Вот ты, Артем Скворцов, можешь представить, что через три года тебе дадут полк и ты будешь им командовать, распоряжаться судьбами людей?

Артемка засмеялся:

— Так же не бывает.

— Бывает. Семнадцатилетний Аркадий Гайдар как раз полком и командовал. Слышал ты, конечно, и про Олега Кошевого, и про пионеров-героев… А в тылу?.. Изможденные голодом девчонки и мальчишки, совсем дети, заменив родителей у станков, перекрывали нормы в несколько раз!

— Ну, это времена такие были, не дай бог… — махнула рукой мама.

— Да, времена… Вот и гляжу на нынешних наманикюренных парней. Думаю, сравниваю. Увижу такого вот лохматого с бахромой, и так неспокойно мне станет…

— Да не так уж их много, Николай Семенович! — возразила Артемкина мама. — Просто все эти лохматые да немытые глаза нам намозолили.

— Может, так оно и есть, — согласился Коваль. — Дикое всегда в глаза бросается.

Тут Артемка вспомнил про Акулу и обрадовался:

— Вот вы говорите, Николай Семенович, если патлатый да с цепочками на шее, так, значит, уж совсем пропащий. А Пашка Пантюхин на работу поступил! Слесарь пятого разряда.

— Кто это тебе сказал?

— Сам Пашка.

— Ну не сам, — вмешалась мама, — ты же говорил, что не видел его.

— Знакомый один встретился… рассказывал. — Артемка почувствовал, что краснеет. Но, кажется, никто ничего не заметил.

Коваль задумался.

— Ну что ж, — сказал он, — известие, в общем-то, приятное. Только вот…

— Что?

— На работу-то он, может, и в самом деле поступил, а насчет разряда… наврал.

— Наврал?

— Определенно. Ты знаешь, что такое пятый разряд? До него, братец, надо тянуться и тянуться. На какой завод Пашка поступил?

— Не говорит. Он от тетки своей прячется.

— Да-а… — выдохнул Коваль. — Степанида Кондратьевна — это тоже фрукт.

— Вот видите, — оживилась Артемкина мама, — а ведь она не Артемкино поколение и даже не мое — ваше!

— Что ж… — Николай Семенович отодвинул тарелку, — В семье не без урода. Худой человек Пантюхина. Это верно. Племянника тунеядцем пыталась сделать — сбежал. Теперь внука себе выхлопотала.

— Внука?

— Вчера вечером встретил. Ведет парнишку с вокзала. Она же скрытная, так и не понял: что-то с его родителями случилось.

— Видно, сын Степанидиной дочери.

— Без помощников она не может. Кто же ей корзины на базар таскать будет, кто станет там комедию ломать? Пакостная старуха! Надо бы как-нибудь за нее взяться. — Николай Семенович встал. — Спасибо за угощение!

— Да чего там! Какое угощение! — отмахнулась Артемкина мама. — На здоровье. Спасибо вам, что заглянули.

— Ты, Артем, не сердись, что я тебе тут всякие нравоучения читал. Вреда от них не будет. А только мне кажется, что восьмой класс — то самое время, когда человек должен всерьез задуматься о жизни, о своем будущем. Да и не только о своем.

— Я подумаю, — неуверенно пообещал Артемка.

— Слушай! А что, если прихвачу я тебя как-нибудь на свой завод, а? Вроде экскурсию устроим. Походишь, поглядишь. Ты же в заводских цехах не был.

— Не был.

— Ну как же так! Вот надумаешь ты, к примеру, рабочим стать, а какое у тебя об этой профессии представление? Никакого! Ты ведь даже не знаешь, что делает на заводе твоя мать!

— Знаю. Крановщицей работает.

— А что за профессия — крановщица?

— Крановщица — это…

— То-то же! Ну, решено. Заберу я тебя как-нибудь с собой. А пока — поправляйся. — И Коваль протянул Артемке свою широченную и сильную руку.

Артемка допивал компот, мама убирала со стола. Они молчали. Наконец Артемка сказал:

— Интересно… Я вообще-то не люблю, когда мне нравоучения читают, а вот на Микулу Селяниновича никогда не обижаюсь. Почему это?

— Потому что сам он человек замечательный. Работает на совесть, никто никогда не видел, чтобы на работу он опоздал или прогулял, скажем… Вот и с других имеет право спросить. Любого лодыря устыдит. Любого пьяницу. У нас на него тоже никогда не обижаются. Крепкий он человек. Настоящий.

Мама замолчала. Задумалась. Артемка догадался о чем.

Он вспомнил, как однажды отец почему-то задержался. Уже Артемка навел порядок в комнате, уже мама накрыла на стол и нетерпеливо поглядывала на часы, а отца все не было. Они начали волноваться, но тут раздался звонок. Резкий, длинный.

Как всегда, отец принес с собой запах бензина, металла. Но в тот день в эти привычные запахи вплелся новый — незнакомый, неприятный…

Отец улыбался, но Артемке вдруг показалось, что улыбка у него какая-то… глупая.

Мама прислонилась к косяку и упавшим голосом проговорила:

— Толя, что с тобой?

— Я?.. — Я ничего… Понимаешь, у нас в автобазе у одного родился сын… Ну, обмыли.

Отец некрасиво кривил губы и все никак не мог сесть на стул, который стоял в прихожей. И Артемка вдруг с ужасом догадался: «Он пьян…»

На берег реки в тот день они с мамой ходили вдвоем. Отец, не раздеваясь, упал на диван и сразу же уснул.

Они шли с мамой молча. Навстречу им, как всегда, попадались знакомые. Здоровались, спрашивали, почему это они сегодня гуляют вдвоем. Мама отводила глаза в сторону и говорила: «Отцу нездоровится…»

Артемка готов был со стыда провалиться сквозь землю. Ему казалось, все знают, догадываются, что отец вовсе не болеет, а валяется сейчас дома на диване, растрепанный, неумытый, в одном ботинке…

Несколько дней в доме было как-то неуютно. Все боялись смотреть друг другу в глаза. Отец был, как никогда, внимательным, предупредительным. Но встречать его после работы Артемка с мамой уже не бежали.

А через несколько дней мама открыла дверь и отшатнулась — на пороге стоял отец. Без кепки — где-то, видимо, потерял, — темные всклоченные волосы упали на лоб, на глаза… Мама побледнела. С трудом разжимая губы, спросила:

— Ну а сегодня кто родился?..

Хватаясь за стенки, отец молча прошел в комнату. Мама последовала за ним, плотно притворив дверь. Артемка прошмыгнул на кухню, сел около стола, напряженно прислушиваясь.

Мама говорила тихо, но отдельные слова Артемка все же расслышал: «Дал слово… Опять за старое… Сын перестанет тебя уважать…»

Из маминых слов выходило, что когда-то (может, когда Артемка был совсем маленьким, а может, тогда, когда его и на свете еще не было?) отец уже приходил пьяным, маме это не нравилось, но отец дал слово не пить, бросить и вот слово свое не сдержал…

Отец что-то сердито гудел в ответ.

Мама вышла из комнаты, посмотрела на Артемку:

— Пойди, сынок, погуляй…

Артемка поспешно вскочил со стула. Тут из комнаты показался отец. Он уже тверже стоял на ногах. Грубо толкнув в узеньком коридоре Артемку, он направился к выходу. Но его обогнала мама. Широко раскинув руки, она загородила дорогу, зашептала горячо, торопливо:

— Анатолий, тебе нельзя больше… Не выходи… Людей постыдись, Артемки…

— Надоели вы мне! Отойди!..

Отец вскинул правую руку, будто хотел поймать что-то в воздухе, и… ударил маму по лицу.

Мама закрыла лицо ладонями, замерла. Артемка почувствовал, как кровь бросилась к голове, ему стало вдруг плохо. Так плохо, что подкосились ноги.

Отец ушел.

Миновало много дней. Артемка боялся напоминать о случившемся, боялся заводить разговор, но однажды не выдержал, осторожно спросил:

— Папа к нам больше никогда не вернется?

— Если сможет стать другим — вернется, — ответила мама.

Видно, не смог… Вот если бы он был таким, как Микула Селянинович!..