Вот-вот солнце сядет за деревьями, прочертит свой извечный круг, сбросит на землю ночь, затаит тайгу. Пора и нам подумать о ночлеге. Может, под старой елью на лапнике? Или у свежего стога на поляне, выросшего за один день? Где придется в этот раз? Кто знает… Уж охотник не пропадет, это точно!

Я прислушиваюсь: не хрустнет ли ветка? Где-то тут бродит мой напарник.

— Захарче-е! Эге-ге-ей!

А тот не отзывается. Видно, свернул в ту сторону, где откликались на манок рябчики. Мне было слышно, как он их подзывал. Но выстрелов не было. Попискивали птахи, гукал филин, заладил свое дятел…

Я брел по сухому бору-беломошнику, выглядывая поляну либо какое открытое место. Нерушимо высились сосны-великаны. Пахло хвоей. Иногда с сухим стуком шмякалась шишка.

И — замер! Вижу: у большого, поваленного бурей дерева лежит растерзанная лошадь. Это — работа медведя, не иначе. Приглядываясь, определил, что там уже полакомились и другие звери, и птицы-стервятники. Чу! И теперь кто-то угощается.

Осторожно приблизившись, я разглядел росомаху. Стоял я от нее шагах в двадцати, но она и не думала удирать. Знать, сильно проголодалась.

Хищница, злобно урча, косилась в мою сторону, скалила зубы, но только после того как оторвала кусок мяса, убежала в лес.

Подошел мой товарищ. Я рассказал ему о росомахе.

— Давай покараулим? — предложил он. — Она так просто добычу не оставит.

Мы расположились неподалеку.

Темнело. Солнце уже село. Подул сырой, холодный ветер. Приятель мой поежился.

— Зябко, — сказал он. — Может, пойдем? Пора и на ночлег устраиваться.

— Наверное, уже не придет, — согласился я с ним.

— Не-ет! Росомаха здесь. Где-то рядом, — ответил он. — Затаилась и наблюдает. Ей темень не помеха! Видит как днем. Ждет, когда уйдем. Хитрый зверь! И опасный. Видел ее лапы? Короткие, но мощные. На таких лапах она за ночь не один десяток километров по тайге испетляет в поисках добычи, и хоть бы что! И никого не боится. Когда голодна, бросается на самых сильных зверей. Даже лось ее побаивается. А уж пакостница… Ни один силок или капкан без внимания не оставит. Все крадет! И зайцев, и белок, и рябчиков. Нет от нее житья охотникам!

Мы прислушались. Было тихо. Ни хруста ветки, ни шуршания листвы…

С севера ползла огромная черная туча. В лесу стало мрачно, черно, затаенно. Потом блеснула молния, загрохотал гром…

Мы поднялись и пошли искать ночлег. Пока пробирались, все чаще сверкала молния, раскатисто гремел гром. На первой же широкой просеке нашли стожок. Свернули к нему. Разжечь костер было делом одной минуты. Мы торопились. Стало накрапывать, и очень хотелось хлебнуть горячего чайку.

Котелок вскоре забулькал, загудел на таганке. Словно просил убрать его с углей. Обжигаясь, мы пили крепкий вкусный чай и смотрели на огонь.

Гром иногда слышался сверху, но уже откуда-то издалека доносился. Ветер переменился, и туча пошла стороной. На небе высыпали яркие редкие звезды.

— А ведь она, наверное, за нами шла, — зевнув, сказал мой товарищ, уминая себе место на стожке.

— Кто? — спросил я.

— Да росомаха! Кралась, говорю, следом. Провожала.

— Могла бы и напасть?

— Могла. А то вдруг вернешься и унесешь ее добычу! — засмеялся приятель.

Я не знал, шутит он или всерьез, но все же стало как-то не по себе.

«Бр-р…» — передернул я плечами и полез поскорее в душистое мягкое сено.