ЭПИГРАФ
Подражание Ниру Бобовай
…А знаешь, это не мы
Друг друга храним от тьмы.
Это тьма
Нас хранит
Сама.
ПОНТИЙ ПИЛАТ. ПОСЛЕ КАЗНИ
О, боги, боги! Как редки грОзы
Над Ершалаимом.
Служитель дороги, ответь на вопросы,
Забудь своё имя.
Нет истин правдивее крови и пыли,
Нет горше судейства.
Судьба моя смотрит глазами слепыми,
И некуда деться.
Не правда ли? Это как будто забавно.
Меня пожалели дурак и собака.
Ну что, прокуратор? Воздастся по вере?
Не он тебе — ты ему душу доверил.
Две тысячи лет — это, в сущности, мало.
Но как же толпа моим жестам внимала!
Мол, славь игемона, — и гвозди в ладони.
Кого ж мы хороним?
Нисан затянулся под солнцем палящим,
И день — за неделю
И прОклятый город, в глаза мне смотрящий,
Тоску не разделит.
При свете луны мне не будет покоя,
Ах, царь иудейский!
Лишь боль — ты ведь знаешь,
что это такое! —
И некуда деться…
Прощение смерти врача и поэта —
Идти по дороге из лунного света.
Идти по дороге, от мук ускользая…
Мы столько друг другу тогда не сказали!
Две тысячи лет — это, в сущности, мало…
Меня покаянье моё изломало.
Я знанием страшным наказан навеки:
Господь — в человеке…
«Режу по живому, там, где больно…»
Режу по живому, там, где больно.
Как же вы такое проглядели?
Звук саднящий… Это колокольня
Плачет, притворяясь богадельней.
Делать бога из чего попало —
Из песка, из хлеба, из заката —
Только б не смотрела из бокала
Истина, взыскующая платы,
Истина, взыскующая плоти
И души, что верой кровоточит.
Звук саднящий. Птицы на излёте.
Колокольня. Точка. Многоточье…
Режу по живому. Повезло нам!
Мы ещё способны на измену.
Бубенец ли — колокольным звоном?
Дураку ли — плеть аплодисментов?
За окном беснуется столетье —
Ржавых непогод переплетенье.
Песня, переломленная плетью,
Для её пропевшего — смертельна.
Вряд ли это — веская причина.
Вы себя сомнением утешьте:
Бога из него не получилось —
Слишком разноцветная одежда,
Слишком идиотская улыбка,
Слишком непонятно напророчил…
Звук саднящий. Поп не вяжет лыка.
Колокольня. Строчка. Междустрочье…
Осень растекается… Не пой нам!
Мир упал в ладони стылой решкой.
Режу по живому, там, где больно.
Только больно — реже, реже, реже…
ДАВНО, УСТАЛЫЙ РАБ…
Долгое эхо.
Белые стены.
Бледные тени.
Может, уехать?
Песни без темы.
Счастье — не с теми.
Небо двоится.
Движутся лица
В воспоминанья
Строгой колонной.
Вечер поломан.
Это не с нами.
У изголовья
Прячутся в слове
Робкие смыслы:
«Мы не нарочно.
Мы уже в прошлом,
Сбитые с мысли».
Отзвуки вянут.
Круг деревянный
Ляжет на плечи.
Корчится плаха.
Хочется плакать.
Незачем. Нечем.
Как же вы, что же?
Иглы по коже.
В зной — минус двадцать.
Страшное дело —
Высь опустела
Жаждой оваций.
Цепкие сети
Залов и спален
По сердцу — током.
Доктор, не верьте.
Я ненормален!
…Что же вы, доктор?..
«Картина из ушедшего давно…»
Картина из ушедшего давно
Бездомного и вечного «сегодня»:
И снег — чернее крыши и деревьев,
И женщина с заплаканным лицом,
Стоящая на ветреном балконе,
И шёпот горя за её спиной…
Я не умею помнить о подобном,
Поскольку слишком часто и привычно —
Во сне ли, наяву ли, как во сне? —
Приходит незабытое когда-то
И кутается в ветхое тряпьё
Твоих сомнений… Глупо и неново
Таких гостей пускать в своё жилище.
Я не рискну. Игра не стоит свеч.
Однако в дверь стучат — и я покорно
Встаю, иду на свет, на звук, на выстрел —
А ключ в замке… Он повернётся сам,
Лишь стоит вслух мне высказать согласье
С таким вот поворотом дел и мыслей…
Прошу простить дурацкий каламбур.
Итак, я ни о чём не говорила —
Я забываю, веря, что забуду,
И я живу — не веря, что живу.
Вот так, бывает, смутными ночами,
Когда уже, конечно же, не осень —
Но до зимы безбожно далеко,
Завязнув в перечёркнутом пространстве,
Всю жизнь иду — на свет, на звук, на выстрел,
И знаю, что за дверью — пустота…
ЧЁРНЫЕ ХРОНИКИ АРДЫ
Уходили — неспешно,
Умирали — спеша…
Целый мир не успевших
Научиться дышать…
Десять шагов, обрыв, поворот, межа…
Что же, Учитель, руки твои дрожат?
Как же, Учитель, речи твои добры…
Десять шагов. Межа. Поворот. Обрыв.
Рухнувшим зАмкам вечно лежать в пыли…
Я суетилась: «Где у тебя болит?»
Я вопрошала: «Что у тебя в душе?»
Десять шагов. Обрыв. Поворот. Уже
Холодно. Это звёзды всему виной…
Плакать ли, петь ли?
Кровь превращать в вино?
Ты, сотворивший сердце в моей груди, —
Ты — пустотой глазниц в пустоту глядишь.
Твой надзиратель держится молодцом…
Разве добро бывает с таким лицом?
Разве добро бывает с гнильцой внутри?
Разве добро карает тех, кто творит?
Я привыкаю к вечной твоей ночи.
Я замираю на острие ножа.
Ненависть… Ты нас этому не учил.
Десять шагов… Обрыв… Поворот…
Не жаль?
Как же, Учитель, речи твои добры…
Что же, Учитель, руки твои дрожат?..
ЧУЖАЯ ПЕСЕНКА
Найди меня по моим следам —
Какая разница, где?
Пускай былая твоя беда
Ослепнет вослед глядеть.
Пускай насмешники и враги
Сюда не отыщут путь.
Пускай — уставшим, пускай — другим,
Ты, главное, просто будь.
Не знай, не помни моей руки,
Не верь никакой любви.
Пускай — уставшим, пускай — другим,
Ты только живи, живи.
Когда же станет горчить вода,
А горечь — срываться с губ, —
Найди меня по моим следам
На чёрном твоём снегу.
Ни слов, ни памяти за душой.
Гореть им в огне, в огне.
Такой невечный, такой чужой,
Ты вдруг улыбнёшься мне.
Кому отныне не по пути —
Не стОят больших трудов.
Мы будем молча с тобой идти —
И не оставлять следов…
СТРАСТИ ПО ПЕРСОНАЖУ
Светлой и тёмной памяти проф. С. Сн.
1. OBLIVIATE
Эйлин поёт и плачет, глядит неловко —
В доме полно обид и чужих теней.
«Спи, мой сынок, кровиночка, полукровка,
Спи. Наяву — больней.
Ты извини, я будущего не вижу,
Может быть, там и хватит тебе тепла…»
Эйлин поёт, а сумерки — ближе, ближе.
Эйлин уже не помнит, какой была.
«Спи, засыпай, покуда отец не злится,
Тише, пока он — будто бы до всего,
Черноволосый, ласковый, круглолицый,
Не осознавший ужаса своего,
Не осознавший вечного непрощенья…»
В стылые окна смотрит седой январь.
Палочку Эйлин муж разломал на щепки —
Чтобы и думать даже не смела, тварь.
Эйлин не смеет — думать, дышать, смеяться.
Эйлин привыкла к страху и нищете.
«Спи наконец… Ведь матери все боятся
Петь и любить нежданных своих детей!
Спи, чтоб тебя! Никто ни черта не значит…
Магия бесполезна, земля кругла…»
Эйлин поёт и плачет, поёт и плачет,
Эйлин поёт и пла…
2. RIDDIKULUS. ПЕСНЯ ЛУНЫ ЛАВГУД
Смотрит мама с дальнего берега —
Здесь теперь такие события…
Папа мне выдумывал звериков,
Чтобы было легче забыть её.
Рисовал картинки забавные,
Говорил: «Не бойся, красавица.
Страшный облик — это не главное,
Главное — они не кусаются».
Всё давным-давно напророчено —
Не помогут клятвы-братания —
Эти небеса с червоточиной,
Эта неживая Британия,
Этот человек — чёрный, меченый,
Каменный от жеста до выдоха,
Как бессонный зверь покалеченный,
Как плохая папина выдумка.
Тучи — обожжённое месиво.
В школе ни просвета, ни отблеска.
Помнишь, папа, как было весело?
Смех у нас изъяли при обыске.
Только эта боль насекомая
Всё саднит, как старая ссадина.
…У него глаза — незнакомые…
…Главное — они не кусаются…
Папа, я ни в чём не уверена.
Листья облетают и кружатся.
Я себе придумала зверика,
Чтобы не свихнуться от ужаса.
У войны своя мифология —
Враки пополам с небылицами…
В небе кизляки морщерогие
Бродят с человечьими лицами.
3. LEGILIMENS
…Не молчи. Не молчи, пожалуйста. Говори…
Если нет души — то что у тебя внутри
Задыхается, корчится, затемно полыхает?
Грязнокровка, нищенка, горькая сон-трава —
А жива ведь, боже, смотри, ведь жива, жива…
Говоришь — плохая? Что ж… Ну, пускай плохая.
У плохой души — всё криво и все не так.
У плохой души — и друг всё равно что враг,
И вины — по горло, и вкус на губах железный…
…Не молчи. Не молчи, пожалуйста. Не молчи…
Больше нет обещаний —
и нет никаких причин,
Чтобы жить. И стоишь ты —
выжженный, бесполезный…
Я в плохую душу твою всё гляжу, гляжу,
Я плохую душу твою на руках держу,
Потому что — такая мгла и такая смута,
Потому что ночь, а мы — у неё в груди.
Только взгляда — слышишь? —
взгляда не отводи,
Я ещё немного… минуту… ещё минуту…
4. FINITE INCANTATEM
…А портрета не будет. Вы знаете, почему.
Убегает дорога в промозглую полутьму.
Забываются жесты, сливаются голоса…
Мир застыл студентом, не помнящим ни аза.
Мир свернулся коброй —
изломанной, расписной.
…Высохшие травы пахнут чужой весной,
Беспокойными фразами, эхом шагов вдали…
Но у этих стен — никого, никого, Лили.
И за этими стенами — пусто и не светло.
Так железные люди ломаются, как стекло,
Так попросишь не сниться — а выйдет:
«Не умирай…»,
Так у книжной страницы — заточенный,
острый край.
И война не кончается, следует по пятам…
Ты его не ждёшь, он не нужен тебе и там,
Ты его не ждёшь, пролетают года, века.
…Замирает в паденье слабеющая рука…
И война продолжается — только уже внутри.
…На губах дрожащих — кровавые пузыри…
И война подступает к сердцу. И никого.
…На лужайке — девочка, рыжее божество…
Ты его не ждёшь. Не стоишь у стены во мгле.
…Непроросшей семечкой время лежит в земле…
Утекает память из порванных тонких жил…
И не будет портрета. Не будет. Не заслужил.
MARGINALIS
(карандаш, неровно)
У меня леденеют ладони.
Куклы плачут и смотрят в окно.
Это Гоцци? Нет, это Гольдони.
Мне казалось, что это смешно.
…И по горло — туман да трясина,
И прилипла к ногам глубина…
Вот-те, бабка, и три апельсина…
Приплыла ко мне рыбка, спросила:
«Старче, милый, чего тебе на…»
Ничего. Над мясными рядами —
Запах гнили и полчища мух.
Это Андерсен? Это Родари.
…Синий поезд уходит во тьму…
Всё запуталось, перемешалось.
То ли ведаем? То ли творим?
И не слабость — невинная шалость:
Забывать, что вчера отражалось
В тех осколках под сердцем твоим.
Что ни скажешь — всё было когда-то
Кем-то сказано. Будем молчать.
Это мир. Ниже — подпись и дата.
Это Гёте?
Боюсь, это Данте.
Интересная, первая часть…