Ты не смейся, прохожий, ведь я не лгу, Будто кто-то оставил след на снегу, Будто кто-то поставил на сны печать — Ни смеяться, ни плакать —                молчать, молчать… А в молчании время — стоит, стоит… Я скрываю от зеркала дни свои. Я вскрываю конверты, а писем нет — Кружевная бессмыслица на окне. За узорами этой красивой лжи В поднебесье тревога моя кружит И летит со снежинками вместе — вниз, И ложится на сердце мне…                     Улыбнись! Улыбнуться — и, может быть, всё пройдёт? Кто-то в дверь постучится и в дом войдёт, И когда я узнаю его лицо — Этот век завершится в конце концов?.. …На окне я свечу не гашу сто лет. Это свет ненадёжный, но всё же свет. Скоро свечка моя догорит дотла… …Почему же улыбка не помогла?!.

От своих я отбилась, к чужим не пристала, Металась, рвалась в незнакомую стаю. А там мне беззлобно кричали: куда ты? У нас и птенцы посильнее крылаты. Даже мудрый вожак, всё предвидя и зная, Говорил мне: «Не плачь.                Ты не выживешь с нами». От чужих я отбилась, к своим не вернулась. Твердили: помянем былую ненужность. Лететь за тобою — затея пустая. Ты слишком крылата. Не выдержит стая. И вожак, причесав поседевшие перья, Говорил мне: «Я верю. Другие не верят». И свои, и чужие мне дороги равно. Не крылья, а клочья — бескровно, бесправно. Не больно почти, да всё резче снижаюсь. И тем, и другим я — чужая, чужая. Что на землю упасть, что о небо разбиться… И уже я не птица, не птица, не птица… Даже ветер — и тот суеты не замедлит, И я приучу себя жить незаметно. С крылатой душой в человечьем обличье Всю жизнь забывать угловатости птичьи, И молить об одном — чтобы раны зажили, И на стаи смотреть — и свои, и чужие…

Мы читали стихи сумасшедшей метели — Те ли? Мы играли в поставленном ею спектакле — Так ли? Мы стояли навытяжку, как на параде — Ради Леденящей и полузабытой истомы… Кто мы? Нам подносят печаль на серебряном блюде Люди. Нам уже не добраться до ломкого края Рая. Пошатнётся непрочная эта основа — Снова Разговор потеряется в поисках темы… Где мы? Боже мой, это всё — к перемене погоды: Годы… Остывает калёная в прошлом ограда Ада… И едва ли ответить на глупый вопрос так Просто: Если это не память врезается в кожу — Что же?

Плыл по воде белый туман, Масляный, как палитра. Вечно нигде, вечно сама Я корабли палила. Билась в огне рваная боль, Ценность ей — грош с полтиной. Всё. Уходи. Бог же с тобой. Это моя картина. Что же ты, ну? Плачь, береги Склянку с заветным ядом. Полудрузья-полувраги Были со мною рядом. Чья-то душа лгать не могла, Чья-то — меняла маски… Я и свою лодку сожгла В самом финале сказки. Не утерпеть, не обойти, Не отличить от прочих. Вместо имён, жарких в пути, Нынче холодный прочерк. Пренебрегу сотнями чувств, Ложью спасусь от буден, Но научусь — вновь научусь — Верить стихам и людям. Плыл по воде белый туман, Горестный, как молитва. Вечно нигде, вечно сама Я корабли палила. Билась в огне рваная боль, Ценность ей — грош с полтиной. Всё. Уходи. Бог же с тобой. Это моя картина.

Отрекалась от вины                девица… Зарекались от войны                мОлодцы… Но дорога полотном                стелется, Да собаки на луну                молятся. Лютый холод всё дотла                выстудил… Если пуля не в висок —                мимо ли? Он, конечно, ожидал                выстрела, Да вот только не от вас,                милые… Он, наверно, говорил                спутанно — Так последний из души                выпал стих. …Он и дальше смог бы жить                с пулею, Коль не знал бы, кто её                выпустил. И не то чтобы его                предали — Это точно вы теперь                помните… Но о том, как падал он           медленно, Как хватал губами снег —           по, лноте. Он молчание своё           выстрадал. Он и веры-то просил —           горсть. Поди — Он, конечно, ожидал           выстрела, Ожидал ведь, ожидал,           Господи! И сказать бы, да сказать                нечего. И казался он смешным,                заспанным — Не ответивший на чёт                нечетом, Заломивший два крыла                за спину…

Мышью за ставнями Ветер снуёт. Где ты оставила Детство своё? Всё, что не зажило, Вечно терпеть. За, душу, заживо — Кто ты теперь? …А за городом росло небо, Примиряя тех, кто был после. Рассуждать, какая в том польза, Бесполезно — пользы в том нету. А за городом росло небо. Лики — не облики. Это старо, Чёрное облако Белых ворон Каркает, нервное, Возле межи… Кто же так верует Сказкам чужим? А у города росли крылья — Бесполезные, как снег летом. Рассуждать хоть как-то об этом — Значит, стать не лучше, чем были. А за городом росло небо, А у города росли крылья. Призраком совести Перед детьми Взрослые повести Катятся в мир. Грехоподобная Наша стезя: Доброе. Дробное. Дальше — нельзя! А над городом росли стены, И на стенах, как положено, уши. Рассуждать, что может быть хуже — Значит, вовсе соскочить с темы. А за городом росло небо, А у города росли крылья, А над городом росли стены. Умноженье вины на четыре стены, Вычитанье огня из вчерашнего дня — Это было похоже на отзвук войны, Каждым криком и выстрелом                вросшей в меня…

Все молитвы плавились Над свечой. Оседала правильность На плечо. Сиплый кашель сторожа, Стылый мох… Он тому лет сто уже, Как оглох. Он тому лет тысячу, Как ослеп. Тонкий палец тычется В чёрствый хлеб. Посох или палица, Чей-то дом… Крошки осыпаются На ладонь. Что, тебе, увечному, Вросший в мир Шёпот человеческий: «Накорми!» Сказками да притчами Сыт и сам. Тонкий палец тычется В небеса. Воздух пахнет старостью, Нищетой. Что ещё осталось там, За чертой? Гвозди кровью мечены, Колок жгут. Книги, даже вечные, Лгут. Станет горе навыком, Смехом стен. Все мы одинаковы На кресте. Кони все осёдланы, Кучер груб… Это жизнь спасённая, Чашей пронесённая Мимо губ…

Убивала стих.           Кто меня простит,                грешную? Ставка на орла.           Денежка легла                решкою. Я-то здесь при чём?           Все одним мечом                мечены. На дворе трава,           по траве молва                мечется. Убивала смех.           Мне ли это сметь,                Господи? Родинкой у рта           въелась немота,                оспинкой. Сумрачной виной           время за окном                плавилось. На глазах у всех           убивала смех…                Справилась. Друг меня спросил,           хватит ли мне сил,                чтоб его предать. Хочешь — береги,           хочешь — убеги…                Некуда. Убивала злость —           солнце растеклось                раною. Всем отдам долги…          …По воде круги                рваные. Память — крапиво,й.           Кто ещё живой?                Выходи! Дымом от костра           убивала страх.                Победил. Память-крапива,           сорная трава,                помоги! Из тебя да лжи           мне рубахи шить                дорогим. Лебеди летят,           лебеди летят,                лебеди. В серых небесах           словом паруса                вышиты. Сходятся пути,           ветер шелестит:                быть беде… Некуда спешить,           не о чем рыдать —                выжить бы…

Я, наверно, не останусь такой, Как была до настоящего дня. Просто старческой, дрожащей рукой Боль твоя перекрестила меня. Просто где-то мы ошиблись в игре — Видишь, ход опять остался за мной. Оглянуться на пороге — не грех, Если точно знаешь, что за спиной. Оглянись. Ты не увидишь ни зги — Просто прошлое пошло с молотка, И спасение себя от других Стало душным и неважным пока. На луну простудным воем сипя, Переждать, перетерпеть, пережить… Но спасение других от себя — Это тоже измерение лжи. Это тоже изменение вех. До измены, как всегда, полдуши. Оглянуться на пороге — не грех, Если знаешь, для кого согрешил. И безумные твои небеса Отражаются в глазах алтарей. Кто-то был неизмеримо добрей, Кто-то всё это до нас написал. Ты же помнишь, слово было потом — А вначале родилась тишина. Первый день упал на землю крестом И прожёг её до самого дна. День второй опять всё начал с нуля, Нависая чёрной тенью хлыста. И душа была немой, как земля — И безвидна, и безвинно-пуста. Оставляя перекрёстки на ней, Слово высек только третий из дней. А на паперти четвёртого дня Боль твоя перекрестила меня… …Не оглядываясь, как на краю, На пороге отрешённо стою. Проступает силуэт за окном. То ли птица, то ли Бог — всё равно…

Была надежда не ко времени, Была любовь не ко двору. А мы так искренне поверили, Что разуверились к утру. И шли трамваи безголосые, И бились голуби в окно, И суета простоволосая Качалась вечностью свечной. Невыразимо и неузнанно На расстоянии руки Сходиться нам, смиренным узникам, И в тишине считать шаги. И по ошибкам, как по камушкам, Искать прожитое на треть, Чтоб секундантам, в Лету канувшим, В глаза седые не смотреть. А от спасенья до отчаянья — Всего лишь миг перед межой. А мы давно уже отчалили От обделённости чужой. Как будто воздух здесь — разреженный, Как будто Бог — невдалеке. Как будто можно жить по-прежнему, Не веря ни одной строке…

Расплатились по полной. Никто не остался в долгу. Сколько лет горстку пыльных монет                     я в душе берегу — На снегу прошлогоднем, на гуще кофейной, на лжи, На другой ерунде, что под сердцем горою лежит, Разрастается вширь, в высоту, заявляет права… Расплатились по полной — а я почему-то жива… От тумана за окнами — резь в полуночных глазах. Мы от века до века больны неуменьем сказать. Я беру из придуманных рук эстафетную роль: Говорю, замолкаю, курю, наживаю добро Да живу-поживаю. И — слышишь? —                     монетка хрустит На снегу прошлогоднем, на гуще кофейной… Прости. Я такая же точно, как все — и не стану иной. Я похожа на столб верстовой —                или столб соляной? — Посредине дороги стоящий прохожим назло. Ты увидел другое? Ни слова, ни слова, ни сло… Не сломай мой мирок, не сломайся под тенью,                          дрожа На снегу прошлогоднем, на гуще, на лжи… Продолжать? Если б знала сама, как тебе это всё пережить… Вот и ты был допущен на вечную паперть души. От беды не сфальшивят лады, не окончится стих… Вот и ты золотую монетку в ладонь опустил. Начинается снег… Чуть дымится кофейная мгла… Я чужую печаль на чужом пепелище сожгла… …Бестолковая маленькая монетка                на дрожащей ладони… Господи, какой ещё платы Ты хочешь от меня? Вот, возьми…

Зелье от-ворот-поворотное Выпито — ни капли не про, лито. Глянешь в пустоту первородную — Господи, а крови-то, крови-то!.. …Не ходи, родной, за околицу. Слишком неспокойно да боязно. Лёд под сапогами расколется, Обернётся бездной колодезной, Обернётся зеркалом святочным — Не дай Боже, кто примерещится. Вот тебе на ранку заплаточка: Позабудь, что было завещано. А в былинах правду выискивать — Разве что случайно обмолвиться. Вот тебе, мой свет, тоже истина: Сдюжат без тебя добры молодцы. Сдюжат без тебя ясны соколы, Справятся, вернутся с победою. У небес цена невысокая, Много мы такого отведали. Что ж молчишь ты, словно подраненный? Али речь моя не по норову? Говорят, весна будет ранняя. Говорят — да смотрят по-новому. Смотрят на дома опустелые — В них сиротство чёртовым омутом. Что же я, родимый мой, сделаю, Коли ветер бродит по комнатам? А понять, что там, за воротами — Видно, и пытаться не стоило. Зелье от-ворот-поворотное На меду с полынью настояно. Время сыплет байками мудрыми, Некому остаться за старшего. Так что — засыпай, Илья Муромец, А что стало с нами — не спрашивай…

Видно, от строк страстных Каждый себя лечит. Коли пришёл — здравствуй. Вместе молчать легче. Помнишь — ты был принцем, Только другой веры… Кофе? Коньяк? Вермут? Необъясним принцип Выбора. Пей — много. Пей, чтоб душа — настежь. Помнишь — ты был богом, Только иной масти. Прошлое — вещь злая, (Памятка всем лишним): Если кормить — лижет, Если дразнить — лает. Что, говорить — проще? Ну, господа, ставки! Быт заедал прочих, Ты закрывал ставни. Нервно трещал зуммер, Снизу неслась ругань… Помнишь — ты был другом… Это я так, всуе. Пыль по углам сникла. Кто нас поймёт, враже? Тянется лет нитка — Парка носок вяжет. Вяжет, глядит постно — Скорая (вдох!) помощь… Помнишь, ты был… Помнишь? Впрочем, о том — поздно…

Имена — по восемь в ряд. Ощетинилась земля Дулами. Голос дрогнул — не успеть… На нечаянную спесь Иней сел. И темнеет синева, И стою я среди вас Дурою — Не считающей года, Ожидающей, куда Вынесет. Мёрзну, кутаюсь в пальто. Не сужу — да кто о том Ведает? Не оплаканный никем, На осиновой руке Высох лист. Дотлевает мой Содом… Вы любили-то с трудом, Бедные — Прячась белкой в колесе, А на ненависть совсем Выдохлись. Что ж теперь-то? Забывать, Зимним горлом завывать Да сипеть. Сколько волка ни корми — Он всё в лес да напрямик К маменьке. И стою я среди вас, Ни убита, ни жива — Так себе… И уходит из-под ног Шарик стынущий, земной, Маленький…

Лица из прошлого, тени из сна… Всё-то им каяться, плыть по течению. Сгинет в детекторе мысль изреченная — Нам ли не знать? Будем отстаивать наши права На понимание, на возвращение, Требовать писем, гадать под Крещение, Тратить слова. Сблизит ли заново глупый пароль «Слушай, а помнишь?..» —                и дальше без умолку, Не замечая, как пристальны сумерки Этой порой. Не замечая, как некто в углу Плачет и горбится, точно наказанный. Хватит, я помню, молчи, не рассказывай, Спрячься во мглу! Не вылезай за косую черту!.. …Пахнет рассвет табаком или ладаном. Дымно? И по полу пепел? Да ладно вам. Я подмету.

Всю жизнь Наташка жила-была,                молилась, горя не знала, Цветы вышивала на рушниках                и солнце — на небесех. Из рук у Наташки рвалась игла —           но вряд ли то было зна, ком, А руки… да что теперь о руках?                Такие же, как у всех. Являлись роза, пион, нарцисс,           вплетался бездомный лютик, Рождались ландыши, васильки,                ромашки и ноготки. И люди охали: «Ну, даёт!» —                и радовались, как люди, А кроме этих её цветов и не было никаких… Но тот, багряный и огневой,                который во сне не снился, Который, как солнце, и грел, и жёг,                и проступал из мглы — Наташке никак не давался он,           смеялся над ней, дразнился… И ангел спустился тогда с небес,           и встал на конце иглы. Наташка слышала странный зов —                и руки её дрожали. Наташка пальцы колола в кровь —                и красилась кровью нить. И люди скупали её цветы,                и вышивки дорожали — Она не радовалась. Она пыталась не изменить. Цветок не рождался. Не выходил.                И ангел молчал и плакал, И звал собратьев: мол, тут дела,                и места, мол, тут полно. Они толкались, вставали в ряд —                но вряд ли то было зна, ком. Наташка горбилась над иглой,                седая, как полотно. Последний ангел спустился в срок.                Осталась такая малость, Четыре-пять небольших стежков…                и по небу лепестки… Наташка выдохнуть не смогла,           как только игла сломалась. А кроме этих её небес и не было никаких…

…И снится, и снится, и жжётся, и колет внутри Слепая страница, оглохшая тень чародейства. Закончился мир, как когда-то                закончилось детство. И мир начался, но как жить в нём —                     поди разбери — Среди потерявших значение жестов и слов, Среди обезумевших нот и видений напрасных… Поэтов и прочих уродов не пустят на праздник, Пускай захлебнутся убогим своим ремеслом. А ты — поскрипи, поскрипи, нарушитель табу, Не то ведь помрёшь —           а в земле не отыщется места, И хочешь — не хочешь,           но ты замолчишь наконец-то И больше не станешь собой будоражить толпу. …И бросишься в город, забыв, что душа неглиже, И сердце сожмётся в комок от неясного вскрика: Зачем ты поёшь и поёшь, неразумная скрипка, Когда ни единой струны не осталось уже? И город рванётся из кровель своих и стропил — Так странно взглянут на тебя                через морок осенний И бог человечий, что больше не дарит спасенья, И Бог всемогущий, что слишком тебя возлюбил.

Стылая, скупая весна Проступает в мокром окне. Лучше бы и вправду не знать, Что там говорят обо мне. Лучше бы сидеть взаперти, Прятаться за быт и покой Под любой дурацкий мотив — Только не такой. Не такой. Часто пропадает сигнал. Милые, о чём вы, о чём? Стылая, скупая весна Скалится за левым плечом. Холодно в столичной дыре, Есть и потеплей города. На стекле рисует апрель Чёрные свои провода. Что ж теперь, принцесса? Сиди В башне у explorer-окна. Люди во вселенской сети Путают свои имена. Боже, как же страшно одной… Небо заостряет края. Кукольный уют заводной, Чистая страничка моя.

Забывай, не помни, Обращайся в камень… Скрюченные корни Стынут под руками. Высохшие травы, Чахлые соцветья. Кто имеет право На твоё столетье? Золотой отравой Кто тебя накормит? Высохшие травы, Скрюченные корни… А мороз по коже — Это даже славно. Ты теперь такой же. Забывай о главном                наконец. Знаешь, кто всему виной? Первым бросился бежать. Это не было войной — А жаль. Каждый выпил этот яд, Каждый на руку нечист. Вот как здесь благодарят — Учись. Тоненькие жилы, Ломкие свирели. Здесь не просто жили — Здесь как будто пели, Пели в поднебесье, Не сводили счёты… Если ты — как песня, Забывай, о чём ты,           боже мой… Воздух, пламя, бирюза… Голос кажется чужим. Больше нечего сказать. Скажи… Больше нечего забыть — Только это не спасёт. Вехи, чёрные столбы… И всё.