1

О ПОЛИТИКЕ УПРАВЛЕНИЯ ПРИДВОРНОЙ ЗНАТИ

После того, как прежний государь возвратился на престол, он вернул свой исконный девиз правления Гэнко, отказавшись от девиза Сёкю, который учредил возведённый вместо него император. Летом второго года правления под прежним девизом дела в Поднебесной стали решаться в один приём. Награды и наказания, законы и указы стали определяться только придворной аристократией, поэтому весь народ стал как будто осиян вешними лучами солнца, согнавшими иней. В Китае жители боятся мятежей, как люди, опоясанные мечами, боятся оглушительного грома.

В третий день шестой луны того же года стало известно, что принц из Великой пагоды пребывает в пагоде Бисямон на горе Сиги, поэтому, обгоняя один другого, помчались всадники — не говоря уже о пристоличных и ближних провинциях, но и из дальних, так что войска принца стали весьма многочисленны, занимая большую часть Поднебесной.

Было решено, что в тринадцатый день той же луны принц должен будет войти в столицу, но этого не случилось: произошла задержка. Прошёл слух, что принц изволил вызвать к себе воинов всех провинций, велел им изготовить щиты, наточить наконечники стрел и готовиться к сражению. Поэтому, не зная с кем придётся им столкнуться, столичные воины в душе были очень неспокойны.

Его величество, посылая Правого главноуправляющего, советника Киётада, вымолвил:

— Поднебесная уже стала спокойной. В это время, когда в избытке представлены достоинства семи добродетелей, образуются великие перемены в девяти заслугах, но щиты и копья ещё перемещаются, солдаты собираются вместе. В чём необходимость этого? Далее: во время буйного мятежа среди Четырёх морей, чтобы избавиться от угрозы со стороны врагов, мы однажды принимали облик простолюдина, но после того, как мир уже стал спокойным, принцу надлежит сбрить на голове волосы, облачиться в чёрные одеяния и, отправившись в обитель монашествующего принца, ревностно исполнить своё дело, — так он изволил молвить.

Принц приблизил к себе Киётада и благоволил спросить:

— Сейчас на какое-то время среди Четырёх морей установилось спокойствие. Весь народ доволен тем, что перемен нет. Прекрасные и светлые добродетели его величества поддерживаются успешностью моего замысла. Однако таю из Министерства гражданской администрации Асикага Такаудзи, благодаря успеху всего лишь в одном сражении, теперь, как видно, стремился встать над десятью тысячами человек. Если теперь, пока они ещё слабы, его силы не разбить, будет так, что к силам Такаудзи присоединится изменник Вступивший на Путь Такатоки. Поэтому я и собираю воинов и упрёков за это не заслуживаю совсем. Что касается пострижения, то, если оно не осуществлено заранее, люди, которые не могут себе представить этого или не знают этого, от изумления высунут языки. Хотя сейчас бунтовщики внезапно исчезли, и Поднебесная потрясений не знает, мятежники ещё скрываются, и ждать, когда их не станет, нельзя. Если в такое время верхи не обладают влиянием, сердца у низов обязательно будут буйные и высокомерные. Тогда нынешний мир — это тот мир, которым должны править в одно и то же время люди просвещённые и воины. Если я возвращусь к облику монаха с бритой головой и в чёрных одеяниях и откажусь от славы отважного военного предводителя, кто же тогда будет охранять императорский двор силой оружия?! Собственно говоря, у всех будд и бодхисаттв способов избавления живущих от заблуждений существует два: сломить злого и подчинить доброго и привлекать милосердием.

— Те, кто привлечён милосердием, кротки и не переживают, если терпят разного рода обиды; сломить злого значит наказать его в форме сильного принуждения и проявления гнева. Тем более, когда добродетелям императора требуется поддержка мудростью или воинским талантом, то либо ушедшие от мирской пыли снова возвращаются к облику мирян, либо оставаясь в постриге, благоволят занимать монарший престол. Таких примеров много и в Японии, и в Китае. Так называемый бродяга Цзя Дао ушёл из врат Шакьямуни. В нашей стране Тэмму и Кокэн, приняв монашеский облик, занимали престол ещё раз. Так вот: что будет для государства полезнее — то, что я затворившись среди вершин Хиэйдзан, стану охранять Учение или то, что, будучи высшим военачальником правительства, умиротворю большую часть Поднебесной? Я хочу, чтобы о двух этих возможностях услышал государь, и изволил выразить по этому поводу свою августейшую волю, — сказал принц и отослал Киётада обратно.

Его милость Киётада возвратился, всё это довёл до сведения государя, и его величество изволил внимательно его выслушать, промолвив:

— Занимая положение высшего военачальника, обеспечить приготовления к обороне до конца значит действительно ради интересов двора забыть о людских насмешках. Что же касается казни Такаудзи, — такое что представляет собой его предательство?! Поэтому не должно быть планов относительно тех, кто служил сёгуну. Такие планы, вплоть до тех, что относятся к подавлению Такаудзи, следует решительно оставить, — твёрдо вымолвил император и всемилостивейше изволил назначить принца полководцем-покорителем варваров.

Может быть, принц был этим огорчён, однако в семнадцатый день шестой луны его высочество оставил Сиги, на семь дней остановился в Яхата и в двадцать седьмой день той же луны въехал в столицу. Во время этой поездки и остановки в пути он до конца изведал великолепные виды Поднебесной.

Прежде всего авангард в тысячу с лишним всадников выдвинул Вступивший на Путь Акамацу Энсин. Вторым с семьюстами с лишним всадниками ударил Тоно-но хоин Рётю. Третьим ударил с пятьюстами с лишним всадниками младший военачальник Такасукэ с Сидзё, четвёртым — средний военачальник из Центрального павильона Тадахира с восемьюстами с. лишним всадниками. Следом за ними двумя рядами выступили опоясанные мечами пятьсот воинов в блестящих доспехах. Далее следовал принц в доспехах на основе из красной парчи. Пластины на доспехах были прошиты алым, а на свисающих золочёных рукавах контуром пионового цвета вырезаны шуточные фигуры львов, покрывающие их спереди и сзади, справа и слева. Низко свешивались пластины, прикрывавшие у доспехов подол; меч покоился в ножнах из шкуры тигра, сработанных в Хёго, белые, лишь со слегка покрытыми лаком узлами стебли стрел, за спиной возвышались закреплённые в колчане тридцать шесть боевых стрел с перьями малого лебедя, лук, в двух местах укреплённый побегами глицинии, с рукоятью, крест-накрест обмотанной серебряной лентой, белый конь с густой вороной гривой и хвостом, с мощными ногами, на мягком потничке положено седло, богатая попона словно только что выкрашенная, свисает низко. Его держат под уздцы двенадцать слуг, заставляя ступать шагом ржанки, идти по узким дорогам. В арьергарде — глава простых воинов средний военачальник Тадааки-асон с тысячью с лишним всадников. Кроме того, больше всего внимания уделялось предельной насторожённости телохранителей, а по малым дорогам спокойно продвигались три с лишним тысячи верховых воинов из провинций. После них помощник таю Юаса, Ямамото Сиро Дзиро Тадаюки, Ито Сабуро Юкитака и Като Таро Мицунао, собрав воедино силы из ближних провинций района Кинай, три дня продвигались с двадцатью семью с лишним тысячами всадников. Времена переменились, и перед всеми предстало редкое зрелище, когда патриарх секты тэндай в том мире, где всё сделалось не таким, каким было встарь, вдруг получил монаршее волеизъявление стать военачальником и одетый в доспехи в окружении воинов вступил в столицу.

После этого принц из Мёхоин, пагоды Удивительного Закона, во главе войска из четырёх провинций двинулся в столицу из провинции Сануки. Советник среднего ранга, его милость Мадэнокодзи Фудзифуса, в сопровождении инспектора, старшего советника из Министерства народных дел Ода изволил направиться из провинции Хитати в столицу. Суэфуса, высший чиновник службы принца из Весеннего павильона, успокоился в подведомственных ему землях, поэтому его отец, его милость Нобуфуса, когда всюду царила радость, пребывал в горе, на старости лет оплакивая своего сына.

А высокомудрый Энкан из храма Победы Закона, Хосёдзи, прибыл в столицу, сопровождаемый Вступившим на Путь Юки Кодзукэ, поэтому государь был очень доволен тем, что они прибыли в столицу благополучно и изволил пожаловать успокоившемуся Юки его прежние владения. Высокомудрый Монкан прибыл в столицу с острова Ивогасима, Тюэн-содзё изволил вернуться из провинции Этиго. В общем, к тому времени, когда государь прибыл в Касаги, отовсюду были вызваны люди, которых освободили от их обязанностей, и потомки тех людей, которые были отправлены в ссылку за тяжкие преступления, так что в одно и то же время у всех у них свободно расправилась грудь.

В этих условиях воины из высокопоставленных и знатных домов, которые долгое время кичились своей военной властью и не считались с управляющими поместьями, некогда сделались родовой знатью, а теперь или бежали позади лёгких расписных повозок, или стояли на коленях перед зелёной чиновной мелюзгой.

В пору перемен в мире, его процветаний и падений, как о них ни сожалей, поделать нельзя ничего, а в такие дни, как ныне, если придворная знать в Поднебесной будет принадлежать к единой линии, тогда и протекторы в провинциях, и прямые вассалы сёгуна должны стать челядью и простолюдинами. Но как это ни удивительно, было много людей, которые думали, что в мире опять настанет время, когда властью среди Четырёх морей будут владеть воинские дома.

С третьего дня восьмой луны того же года, решив, что нужно жаловать воинские награды, государь благоволил назначить для этого его милость Тоин Саэмон-но-ками Санэё. На этом основании войска из провинций представили свидетельства воинской доблести; число людей, жаждущих наград, было неизвестно — сколько тысяч, десятков тысяч человек. Действительно, преданные люди есть. Прося награды, они не подхалимничают. Люди, лишённые верности, угодливы перед сидящими в переднем углу, ищут расположения сидящих у печки. Так они обманывали его величество в течение нескольких месяцев, поэтому распоряжения о наградах имелись только в отношении двадцати с лишним человек, и всё-таки, в тех случаях, когда эти распоряжения были ошибочными, его величество благоволил отсылать их обратно. В этой обстановке, решив сменить высших сановников, государь изволил выпустить августейший рескрипт о заменах для его милости советника среднего ранга Мадэнокодзи.

Получив этот рескрипт, Фудзифуса проверял, есть ли или нет у человека боевые заслуги и определяя, насколько они серьёзны, докладывал об этом государю и каждому определял награду. Благодаря этим секретным сообщениям даже тех людей, которые до сих пор являлись врагами династии, успокаивали, а тем, кто не предан, жаловали владения в пяти и в десяти разных местах. Фудзифуса давно отговаривал государя от этого и в конце концов под предлогом болезни оставил пост управляющего Наградным ведомством. Тогда, чтобы дело не застопорилось, решили, что его милость Кудзё, высший сановник из Министерства народных дел, повышается в чине, и его милость Кудзё Мицуцунэ изволил тщательно изучить преданность людей, подчинённых старшим военачальникам, и воздать им должное, а владения Вступившего на Путь из Сагами передать государю. Владения его младшего брата, Вступившего на Путь Сиро Сакон-но-таю велели передать принцу, возглавлявшему Военное ведомство. Бывшие владения Дайбуцу, губернатора провинции Муцу, перешли в собственность императрицы.

Владения прочих родичей особы из провинции Сагами и верных вассалов Канто жаловали по одному и по два без указания их заслуг группе исполнительниц старинных мелодий и песен, комедиантам и развлекателям, вплоть до стражей из дворцовой гвардии, придворных-дам и священнослужителей высокого сана, докладывая об этом государю. Теперь во всех шестидесяти шести провинциях Японии не осталось ни одной полоски земли, хотя бы такой узкой, как шило, чтобы её можно было пожаловать воину. В этих условиях, хотя его милость Мицуцунэ тоже пытался дать наградам беспристрастную оценку, он только впустую потратил годы и луны.

Кроме того, чтобы вынести решения по разного рода искам, в воротах Благоухания, Юхомон с левой и правой стороны были устроены места для их вынесения. Множество людей, относительно которых эти решения выносились, делились натри группы: выдающейся учёности и знаний высшие сановники, гости с облаков; знатоки истории и словесности, знатоки законоположений; секретари Высшего государственного совета и мелкие чиновники. В месяц было шесть дней вынесения решений.

Вообще внешне всё выглядело великолепно, однако не было способом управления миром и успокоения страны. Возможно, истцы подпадали под государев указ неофициально и добивались справедливости в местах вынесения решений. В таких местах первоначальных владельцев земли успокаивали, а земли, пожалованные неофициально, жаловали в награду другим людям, отчего всё и перепуталось так, что одна и та же земля выдавалась четырём-пяти человекам. Волнения в провинциях происходили без отдыха.

С начала седьмой луны того же года императрица занемогла сердцем и во второй день восьмой луны изволила сокрыться. И не только это: в третий день одиннадцатой луны опочил принц крови. Всё это неспроста. Поговаривали, что те смерти навлекли разгневанные души погибших воинов. Для того, чтобы беды прекратились, чтобы отправить эти разгневанные души в доброе место — в Чистую землю — в четырёх крупных храмах каждый день переписывали пять тысяч триста свитков из Трипитаки, а в Хосёдзи, храме Победы Закона, отслужили по ним заупокойную службу.

 

2

О СООРУЖЕНИИ БОЛЬШОГО ДВОРЦОВОГО КОМПЛЕКСА И ОБ УСЫПАЛЬНИЦЕ МУДРЕЦА

В двенадцатый день первой луны следующего года вельможи, посовещавшись между собой, порешили:

— Дело государя — это забота о благополучном проведении всех церемоний, организация сотен служб. Теперешние покои феникса ограничены всего лишь четырьмя те, поэтому внутри их тесно, места для проведения церемоний нет. Можно расширить их на один те с каждой из четырёх сторон и построить павильон. Но и тогда он не сравняется размером со старинными императорскими дворцами. Нужно сооружать большой дворцовый комплекс, — так они сказали.

Было решено, что обеспечивать строительство будут провинции Аки и Суо, и с владений каждого управляющего поместьем и самурая, прямого вассала сёгуна, взимать одну двадцатую часть доходов.

В результате то, что называется Большим императорским дворцом, было построено по образцу дворца Чэнъянгун в столице первого императора династии Цинь: с юга на север тридцать шесть те, с востока на запад двадцать те. Кроме того, были уложены камни Драконьего хвоста, а с четырёх сторон сооружены двенадцать ворот. На востоке это ворота Света, Емэймон, Ожидания Мудрости, Тайкэммон и Благоухания, Юхомон, на юге ворота Красоты и Счастья, Бифуку, Красной Птицы, Сюдзяку и Императорского Восхищения, Кокамон, на западе ворота Разговора с Небом, Даттэн, Стены водорослей, Сохэки, и Разрушенного счастья, Инфумон, на севере ворота Спокойного восхищения, Анка, Замечательного примера, Инкан, Достижения мудрости, Татти; кроме того, с востока и с запада по двое ворот на всякий случай охраняла дворцовая стража, которая обычно бывала начеку. Тридцать шесть задних павильонов украшали собой три тысячи прекрасных дам, а в семидесяти двух передних павильонах ожидали высочайших повелений сто просвещённых чиновников, К востоку и западу от павильона Пурпурных покоев, Сисиндэн — павильоны Чистой прохлады, Сэйрёдэн, и Тёплого света, Уммэйдэн. К северу — павильоны Дзёнэйдэн и Тёгандэн (Целомудренных взглядов). Тот, что называется Павильоном Целомудренных взглядов, это павильон для пошива одежд позади городка императрицы. Там, где находится павильон, что именуют Сравнения книг, Косёдэн прежде был павильон для стрельбы из лука к югу от павильона Чистой Прохлады. Покои Отражённого света, Сёёся окружены грушами, покои Светлых видов, Сигэйся, окружены павлонией, покои Летящих ароматов Хикиёся, окружены глицинией, покои Свернувшихся цветов, Гёкася, окружены сливами, а то, что называется Сюхося, покоями Внезапных Ароматов, окружено раскатами грома. Раздвижные двери с нарисованными на них побегами хаги, места для сидения на церемониях, двери у невидимого истока водопада, место кормления птиц, швейный павильон. Лагеря для воинов дворцовой охраны — слева ворота Сэнъёмон, Явленного Света, справа ворота Иммэймон, Сокрытого и Света. Двое ворот — Солнечного Цветка и Лунного Цветка находились слева и справа от этих помещений.

Здесь проводились церемонии Госэцу-но Энсуй, Пиршественной воды Пяти сезонов, и Дайдзёэ, Собрание Великого вкушения — в павильонах Дайгоку, Великого предела, и Коа, Малого покоя, башнях Соре, Бледного дракона, и Бякуко, Белого тигра, палате Бураку, Бурной радости, пагоде Сэйсёдо, Чистого управления.

Павильон Тюва — это центральный павильон, а павильон Найкёбо — это место исполнения гагаку. Совершенствование законов его величество изволил наблюдать в павильоне Сингон, Истинного слова, вкушение пищи богами во дворце Синкадэн, Божественной радости, лучную стрельбу во время верховой езды и конские скачки — возле дворца Бутокудэн, Воинских добродетелей. То, что именуется Утренним павильоном, Тёдоин, есть общее здание для Восьми министерств.

Апельсиновое дерево у расположения Ближней правой гвардии удерживает аромат, навевающий воспоминания о старине, на заросли бамбука у дворцовой лестницы много поколений ложится обильная роса. Место, где средний военачальник Аривара нацепил лук и колчан на исходе ночи, когда громыхал гром, находился возле строения, у которого не запирались двери, — это дворец Восьми ведомств Великого государственного совета, а то место, где старший военачальник, блистательный Гэндзи, тосковал ночью, освещённой тусклой луной, декламируя стихи о том, что такого больше нет, — это галерея дворца Кокидэн, дворца Щедрых наград. Когда в старину князь Оэ-но Отодо ехал по дороге Хокурикудо, он написал в тоске из-за своей разлуки длинное вступление к стихам: «Время будущей встречи далеко; встречаю рассвет в Коро. Накидка на груди у коня намокла от слёз». Это было его расставаньем с павильоном Корокан к югу от ворот Расёмон. Комната демонов, помещение для отдыха высших сановников, шнур от сигнального колокольчика. Ширма с изображением бушующего моря была установлена во дворце Чистой прохлады, ширмы с изображениями мудрецов установлены во дворце Пурпурных покоев. На востоке в одной комнате находились изображения Ма Чжоу, Фан Сюаньлина, Ду Жухуэя и И Чжэна, в другой комнате — изображения Чжу Гэляна, Цзюй Бована, Чан Цзыфана и Ти Улуня, в третьей — изображения Гуань Чжуна, Дэн Юя, Цзы Чаня и Сяо Хэ, в четвёртой — изображения И Иня, Фу Шо, Тай Гунвана и Чжун Шанбу; за западе в одной комнате были изображены Ли Цзи, Юй Шинань, Ду Юй и Чан Хуа, в другой Ян Гу, Ян Сюн, Чэнь Ши и Бань Гу, в третьей Гэн Жун, Чжэн Сюань, Су У и Ни Куань, в четвёртой комнате Дун Чжунчжу, Вэнь Вэн, Цзя И и Шу Суньтун. Изображения принадлежали кисти Канаока, хвалебные стихи к ним написаны Оно-но Тофу.

Выстроенные в два ряда великолепные дворцы, у которых до облаков высились радужные коньки крыш, крытые фениксовой черепицей, словно летящей в небе, погибли от стихийных бедствий, сгорели в частых пожарах, так что теперь от них остались только камни фундамента. Если подумать о причинах этих пожаров, мы увидим, что такие мудрые государи, как Яо и Шунь, хозяева четырёхсот провинций Китая, хотя они и следовали принципам Неба и Земли, передавали так: «Мискант на кровлях не обрезают, на стропила свежий хворост не употребляют». И тем более, добродетелям Неба не может не соответствовать повеление хозяина малой, как рассыпанные каштаны, страны построить такой дворец.

Если будущий монарх не добродетелен, но лишь желает, чтобы с лёгкостью построили его обиталище, из-за этого непременно иссякает финансовая мощь страны, — так предостерегал великий наставник с горы Коя. Когда выполняли каллиграфические надписи на воротах дворца, то, вырезая посередине дворца Великого предела иероглиф «Великий», написали «Огонь», а на воротах Красной птицы иероглиф «Красный» поменяли на знак «Рис». Увидев это, Оно-но Тофу осудил то, что дворец Великого предела назван дворцом Огненного предела, а ворота Красной птицы названы воротами Рисовой птицы.

Может быть, в виде предостережения о том, что это написано в то время, когда ещё не пришёл мудрец, явленный в великой инкарнации, и в наказание за то, что был он человеком обычным, у Тофу после этого дрожала рука, и знаки, начертанные его трясущейся рукой, получались неверными. Однако в скорописи он был чудесным мастером, поэтому даже то, что написано его трясущейся рукой, и в таком виде показывало силу его кисти.

В конце концов из дворца Великого предела вырвался огонь, и здание Восьми министерств сгорело дотла. Оно было сейчас же отстроено заново, но когда сопровождавшее небесного бога из Китано божество грома и молнии пало на опорный столб дворца Чистой прохлады, оно сожгло его.

Так вот, тот бог Тэмман-тэндзин — это обладатель вкуса, родоначальник изящной словесности. Восседая на небе, и воплощаясь в солнце и луне, он освещает страну, а спустившись на землю, делается помощником государя и изволит приносить пользу всем живым существам. Что касается самого начала всего этого, то когда-то в южном дворике усадьбы его милости советника Сугавара Дзэндзэна прекрасноликий ребёнок лет всего лишь пяти-шести стоял в одиночестве, любуясь цветами, и слагал стихи. Увидев это, государственный советник Кан удивился и благоволил спросить:

— Ты откуда, из чьей семьи изволишь быть?

— У меня нет ни отца, ни матери. Моё желание — чтобы господин государственный советник стал моим родителем, — молвил в ответ ребёнок.

Советник обрадовался, взял его на руки и стал с любовью воспитывать его под покрывалом мандаринских уток. А назвали мальчика младшим военачальником Кан. С тех пор, когда он ещё не обучался, мальчик осознал Путь, и стало очевидно, что у него ни с чём не сравнимый талант к учениям, а когда ему было одиннадцать лет, отец, государственный советник Кан, погладив сына по голове, спросил его:

— Может быть, ты сочинишь стихотворение-си? — и тот, как будто нисколько не задумываясь, тут же сложил ясными словами чудесное пятистишие о холодной ночи:

Свет луны словно снег чистейший.

Сливы цветы ясным звёздам подобны.

Катится по небу милое золотое зерцало [927] .

Благоухает в саду яшмоподобный цветок.

После этого он твёрдо усвоил в своих стихах все поэтические приёмы эпохи расцвета Тан, показал способность сочинять стихотворение семи шагов, а что касается стиля, но он воспринял блестящий вкус эпох Хань и Вэй, помнил наизусть десять тысяч сочинений, и поэтому в двадцать третий день третьей луны двенадцатого года правления под девизом Дзёган выдержал экзамен на должность чиновника и в обществе сочинителей изволил сломить лавр. Весной того года в доме То Кёрё собрались люди, и младший военачальник Кан пошёл туда, где стреляли из лука. То Кёрё подумал, что этот сановник каким-то образом собрал светлячков в окне учёности, но если он неотрывно набирался знаний только из старинных книг, то не знает, где начало и где конец у лука и насмешит нас, стреляя в цель.

Кёрё вложил в лук стрелу, протянул его младшему военачальнику Кану и попросил его:

— Начинается весна, так развлечёмся разок стрельбой из лука.

Младший военачальник Кан и не подумал отказываться. Он встал рядом со своим соперником, поднял рукав, обнажив белоснежную кожу, поднял и вновь опустил лук. Немного погодя, всё в нём, начиная с крепкой фигуры, мастерски выпущенной стрелы, звона тетивы, вида согнутого лука и всех пяти добродетелей лучной стрельбы было преисполнено мощью. Ни на один сун не отклоняясь от точки прицеливания, он в пять приёмов выпустил десять стрел. То Рёкё не сдержал восхищения, спустился к нему и протянул руку. Он провёл со стрелком несколько часов в пиршественном зале и одарил самыми разными подарками.

В двадцать шестой день третьей луны того же года, когда император Энги ещё восседал в Весеннем дворце Тогу, он призвал к себе младшего военачальника Кан и молвил ему:

— Кажется, китайский поэт Ли Цяо за одну ночь сложил сто стихов. Разве ты не сравнишься с ним своим талантом? Так сложи в присутствии императора за один час десять стихов! — и предложил для них десять тем.

Младший военачальник Кан сложил десять стихов за полчаса.

Когда провожаешь весну,

Не используешь лодку или телегу.

Только с последней камышевкой

Да цветами опавшими

расстаёшься.

Если вешний огонь

Знает сердце разлуки моей,

Нынче ночью ночлегом

дорожным

Станет дом стихотворный.

Такие стихи о конце весны вместились в стихотворение из десяти строф по десять слогов.

Не было недостатка в восхвалении его талантов, его человеколюбия и справедливости, кои соединились в единое целое. Государь возвратился к добродетелям трёх монархов и пяти императоров, вселенная управлялась ровно, как при Чжоу-гуне и Кун-цзы, — и всё это благодаря младшему военачальнику Кан. Так безмерно восхищался им государь, поэтому в шестую луну девятого года правления под девизом Канхэй он поднялся от должности советника среднего ранга до старшего советника, а вскоре стал старшим военачальником.

В десятую луну того же года, после того, как император Энги изволил занять свой престол, все дела государственного управления вершил старший военачальник ближней дворцовой охраны. И регент, и высшие сановники не могли с ним сравниться. Во вторую луну второго года правления под девизом Сётай он стал министром-старшим военачальником.

В это время министр по прозванию Хонъин, потомок в девятом колене обладателя Большого тканого венца, сын его милости Сёсэн, старший брат императрицы, стал дядей императора Мураками. Его дом называли домом канцлеров, называли домом высокочтимым. Во всяком случае, он считал, что человека, равного ему, нет. А поскольку в чинах, титулах и наградах министр Кан превзошёл его, Токихира не знал покоя от негодования. Тайно договорившись с его милостью Хикару, его милостью Садакуни и Суганэ-но-асон он вызвал старшего чиновника Ведомства светлого и тёмного начала, и в восьми сторонах императорского дворца они закопали кукол и вознесли молитвы богам Но хотя они и прокляли министра Кан, бедствия на него они не навлекли, потому что сами в душе не следовали по Пути Неба. Поэтому они решились на преступление, оклеветав его. Время от времени министр Хонъин стал говорить государю, что помощник Первого министра Кан при управлении Поднебесной своекорыстен, является зловредным вассалом, который наносит народу вред, горестей народных не знает, а своим принципом сделал несправедливость. Жаль, что по этой причине император стал думать, что Кан вносит в мир беспорядок, вредит народу, что он — зловредный вассал, а не верноподданный, которого можно увещевать воздерживаться от зла.

Можно согласиться со словами: «Кто это знает: искусство лжи подобно язычку у флейты. Он побуждает господина нос зажимать, а господин не зажимает. Господин может разделить мужа и жену как западную звезду с восточной. Господин просит — это пчела отнимает, а господин не отнимает. Из-за господина матери и сыновья становятся шакалами и волками». Даже те, которые всегда должны быть в согласии, муж и жена, отец и сын, отдаляются друг от друга из-за лжи клеветника. Тем более, это бывает между господином и подданным.

В конце концов, в двадцатый день первой луны четвёртого года правления под девизом Сётай было решено, что помощник Первого министра Кан следует сослать на Цукуси заместителем начальника Дадзайфу. Перемена была невыносимо горькой. О своём безмерном горе он рассказал в стихотворении, которое послал в павильон Тэйдзиин.

Несёт как мусор

По воде меня.

Стань же запрудою,

Мой государь, —

Здесь задержи меня!

Увидев это стихотворение, монашествующий экс-император увлажнил свои августейшие одежды слезами. Поэтому, желая успокоить приговорённого к ссылке, он прибыл во дворец, однако в конце концов правящий император к нему не вышел, так что возмущённый монашествующий экс-император возвратился ни с чем.

После этого дело о ссылке было решено, и помощника Первого министра сейчас же отправили в ссылку в Дадзайфу. Из его двадцати трёх детей отцу отдали только четырёх мальчиков, а остальные были сосланы в провинции, лежащие во всех четырёх сторонах. В столице была оставлена только одна старшая дочь, а остальные восемнадцать человек, плача и плача, покинули столицу. Как же печален был вид страдающего отца, отправляемого в ссылку! Он оставил Кобайдоно, дворец Алой Сливы, где изволил проживать долгие годы, и при неверном свете заходящей луны у него оставался на рукавах только забытый аромат сливы. Теперь он думал о вёснах в родных местах, не в силах сдерживать слёзы.

Когда дует ветер с востока,

Пришли аромат

Сливы цветущей.

Думаешь, нет с тобой мужа,

Но о весне не забывай!

Так он продекламировал, считая, что сегодняшним вечером не переправится через Ёдо. Но конвойные чиновники спешили в дорогу и вызвали экипаж. Не оттого ли, что всё, вплоть до лишённых чувств трав и деревьев, печалилось о расставании с привычным для него хозяином, восточный ветер вскоре навеял весточку от его слив тем сливам что росли во дворике в месте ссылки. Потом было сказано в вещем сне, что ломают их люди дурные, ибо летучие сливы в Дадзайфу — это они и есть.

Когда в прошлом, в годы правления под девизом Нинна, младший военачальник Кан отправлялся на службу в провинцию Сануки, отдали роскошные парчовые швартовы и, взявшись за вёсла из магнолии и за руль из багряника, повели судно под луной южных морей. А теперь, в годы правления под девизом Сётай, Процветающее Спокойствие, он изволил направляться по пути к месту ссылки и расстилал себе под голову рукава одеяний, пожалованных ему когда-то государем, на полу судовой надстройки и предавался раздумьям под облаками западной провинции.

Он думал с тоской о своей супруге и своей дочери, оставленных в столице, о том, что вчерашняя разлука с ними была окончательной, что остальных восемнадцать его детей увозят в неведомые провинции, что они, направляясь в нежданное путешествие, испытывают телесные страдания и душевные муки. Когда несчастный думал обо всём этом, у него не просыхали слёзы. Свои горестные думы во время остановок в пути он выразил в стихах:

В сопровождении посланца государя верхом уезжая, Отец в один миг разлучился с детьми. Из-за дум вместо слов лишь кровавые слёзы струятся, Обращаю мольбу я к небесным богам и к земным.

Когда среди пути возвращался домой посланец его супруги, опальный министр отправил с ним письмо: «Я всё смотрел на ветки дерева, которое растёт во дворе дома, где ты живёшь, пока они не скрылись из вида».

В печали проехал ссыльный сосновую равнину на Цукуси, рассвет и сумерки наступали для него нежеланными, когда же он достиг места ссылки, Дадзайфу, — поселив его в сумеречной убогой хижине, сопровождавший ссыльного чиновник вернулся в столицу. Глядя на цвет черепицы на башнях Дадзайфу, слушая звуки колокола из храма богини Каннон, Каннондзи, он печалился. Та осень была осенью его одиночества. На полу, покрытом росой, было пролито много слёз от тоски по родине и сказано много горестных слов. У обвинённого без вины не просыхали рукава, ему невыносима была мысль о том, что из-за неправедной клеветы его привезли в место ссылки. Горечь проникала до мозга костей и, пройдя очищение плоти в течение семи дней, он написал целый свиток молений богам, поднялся на высокую гору и прикрепил его перед шестом. В течение семи дней опальный министр стоял на кончиках пальцев ног — наверное, теперь боги Бонтэн и Тайсяку поняли эту неправду. С неба опустилась чёрная туча, взяла эту запись молитвы и подняла её на далёкое небо.

В конце концов, после этого, в двадцать пятый день второй луны третьего года правления под девизом Энги объятый негодованием из-за этой ссылки оклеветанный министр почил. Его проводили на кладбище в нынешнем храме Спокойной Радости, Анракудзи. Как это горько, что весенний цветок не вернулся, следуя за потоками воды, к северным палатам! Отчего ночная луна над западными заставами зашла за тучу и не проглянула?! Из-за этого и благородные, и низкие проливали слёзы: им бесхитростно гордились в мире и любили его. Далёкие и близкие горевали по умершему, сдерживая рыдания, и положили начало обычаям грядущих веков.

В конце лета того же года тринадцатый настоятель монастыря Энрякудзи Хосэйбо-гонъи присвоил ему посмертно сан содзё, праведного наставника, на вершине горы Симэйдзан, сидя перед буддой, глядел на луну и очищал своё помутнённое сердце. Когда послышался стук во входную дверь Дзибуцудо, пагоды Домашнего Будды, он толкнул эту дверь и вошёл внутрь. Внутри был помощник Первого министра Кан, который, как говорили, изволил умереть на Цукуси минувшей весной. Праведный наставник поразился и услышал приглашение:

— Сначала пожалуйте сюда!

— Но мы точно знаем, что вы изволили сокрыться в двадцать пятый день минувшей второй луны на Цукуси. Скорбя, мы промокаем слёзы рукавами, — сказал настоятель, — и молимся только о вашем вечном блаженстве в грядущей жизни. Но облик, в котором вы предстали здесь, оказался нисколько не изменившимся, так что мне думается, не во сне ли я вас вижу?

Тогда помощник Первого министра Кан вытер слёзы, бежавшие по его лицу, и произнёс:

— Как подданный двора его величества я старался умиротворить Поднебесную, и для этого на некоторое время спустился вниз и родился человеком Государю угодно было допустить, чтобы его милость Токихира оклеветал меня, и в конце концов я был неправедно обвинён в преступлении, отчего гнев во мне разгорелся сильнее, чем огонь при вселенском пожаре. Хотя из-за этого я и утерял свой человеческий облик, но божественная душа моя пребывает на безоблачном небе. Теперь, удостоившись позволения великих и малых, небесных и земных богов, Брахмы, Индры и Четырёх небесных королей, я приблизился к Девятислойной обители государя, чтобы отомстить за эту обиду и тех, кто принёс мне горе, льстецов и клеветников перебить по одному. В данное время до Горных врат наверняка доведено повеление государя произносить дхарани для устранения бедствий. Но пусть даже и есть такое высочайшее повеление, высшие священнослужители не могут посетить дворец Когда он вымолвил это, содзё произнёс:

— Между вами и мной, глупым священником, как говорят, существует крепкая связь учителя с учеником. А церемонии между государем и подданными, высшими и низшими ещё глубже. Даже если один раз отказываются выполнить высочайшее повеление, а тем более, когда делают это раз за разом, отчего же вам и не войти в императорский дворец?

И тогда лицо помощника Первого министра Кан внезапно исказилось. Из угощения, приготовленного для гостей, он взял в руки гранат, разжевал его и со свистом выплюнул во входную дверь Дзибуцудо, пагоды Домашнего Будды. От этого семена граната превратились в бушующее пламя, которое охватило входную дверь. Праведный наставник нимало не всполошился, но, обернувшись к этому пламени, сотворил знак окропления водой, и бушующее пламя сразу же погасло, дверь же подгорела только наполовину. Говорят, эта дверь осталась в Горных Вратах и передаётся там по сию пору.

После этого, священнослужитель увидел, как помощник Первого министра Кан встал со своего места и вознёсся на небо. Над императорским дворцом сейчас же прогрохотал гром. Высокое небо упало на землю, а большая земля раскололась. Единственный и сто чиновников съёжились и пали духом. Семь дней и семь ночей шёл сильный дождь и дул жестокий ветер, мир словно погрузился во мрак, дома плавали в полой воде, поэтому в столичном районе Сиракава благородные и низкие мужчины и женщины вопили; их крики и вопли были подобны истошным воплям страдающих грешников.

В конце концов молния ударила в Сэйрёдэн, павильон Чистой прохлады императорского дворцового комплекса. На верхние одежды его милости старшего советника Киёцура угодил огонь, и хотя вельможа упал и стал кататься, огонь всё равно не погас. Правый главноуправляющий Марэё-но-асон был человеком решительным, и он сказал:

— Из-за того, что гремит любой небесный гром, теряет ли силу мощь государева?!

С этими словами Марэё вложил стрелу в лук, повернулся и, съёжившись всем телом, упал. Погиб окутанный дымом Ки-но Кагэцура. Тогда министр Хонъин подумал: «Ах, это наказание богов для меня!» — потом обнажил меч, чтобы сопровождать яшмовую особу государя.

— Даже когда он служил при дворе, он не нарушал ритуал. Теперь же, пусть даже гремят боги, разве государь и подданные, высшие и низшие могут утерять принципы? Ранг императора высок, боги-покровители вас не бросили. Пока успокойтесь и позвольте им проявить свои добродетели, — промолвил он благоразумно, и может быть, из-за этого благоразумия министр Токихира тоже не был убит, яшмовая особа государя осталась благополучной, а бог грома поднялся на небо.

Однако дождь и ветер продолжались, не прекращаясь. И тогда, увидев, что похоже, будто вся земля в стране унесена водой, решили успокоить гнев богов с помощью Закона Будды, позвали содзё Хосэйбо. Дважды тот отказывался, а на третий раз, когда ему сообщили повеление государя, содзё отказаться был не в силах и спустился с горы в столицу. Вода в реке Камогава необычайно прибавилась, так что передвигаться по ней без лодки было невозможно, и содзё распорядился: — Отправьте в воду этот экипаж! По его распоряжению бычник решительно погрузил экипаж в разлившуюся реку, и экипаж, раздвигая полую воду налево и направо, выехал на противоположный берег.

Когда прибыл праведный наставник, сразу же стало видно, что дождь перестал, а ветер стих. Тогда наставник, которому его величеством было высказано удовлетворение, изволил вернуться к себе на гору Хиэйдзан. Говорили, что государь выражал восхищение результатами заклинательных действий, проведённых монахами Горных врат.

После этого заболел и стал постоянно страдать телом и душой министр Хонъин. К нему позвали высокочтимого монаха Дзёдзо-кисо. Когда он показал тайные заклинательные жесты, из левого и правого уха министра высунула голову маленькая зелёная змея и промолвила:

— О, Дзёдзо-кисо! Я хочу убить этого министра, чтобы развеять горе, в которое погрузился из-за его неправедной клеветы. Поэтому здесь не нужно испытывать ни молитвы, ни лечение. Это значит, кто я такой, как вы считаете? Да, я божество, воплотившееся в помощника Первого министра Кан, бог Тэмман Дайдзидзайтэн.

Дзёдзо-кисо необычайно удивился и ненадолго перестал произносить заклинания, отчего министр Хонъин сразу умер. Через некоторое время изволили сокрыться наложница государя и его внук, принц из Весеннего дворца. Второй его сын, старший военачальник Ясутада с Хатидзё тоже тяжело заболел и скончался, а когда читали сутру о будде-целителе, выявляющем инкарнации, громко возгласили имя великого военачальника Кубира, то услышали голос: «Разрежьте себе горло!», — и тут же перестали читать. Третий сын, Ацутада, тоже скоро оставил мир. В том, что в одночасье умерли и сам этот человек, и все, вплоть до его внуков, состояла кара богов; это было страшно.

В то время среди подчинённых отца и братьев императора Энги был человек по имени Правый главноуправляющий Кинтада. Он умер скоропостижно, безо всякой болезни. Через три дня Кинтада воскрес, тяжело вздохнул и произнёс:

— Я обязан доложить это государю. Помогите мне пройти во дворец.

Два его сына, Нобуакира и Нобутака, взяли его под левую и правую руку и провели во дворец. Когда государь спросил его: «В чём дело?», — Кинтада задрожал всем телом и доложил:

— Подданный Вашего величества побывал в страшном месте под названием Потустороннее ведомство. Там человек ростом в один с лишним дзё, в нормальной одежде и короне, вручил мне свиток, адресованный двору, и произнёс: «Хозяин земель осыпающегося риса, император Энги, поверил клевете министра Токихира и сослал безвинного подданного. Это его самая тяжкая ошибка. Пусть быстрее напишет обо всём на ярлыке нашего ведомства и спустит его в преисподнюю Аби». Потом тридцать с лишним чиновников Ведомства выстроились в ряд и с гневом произнесли: «Нужно, не теряя времени, пытать его!», на что сидевший там второй потусторонний чиновник вымолвил: «Как мы будем вести себя, если поменяется девиз правления, и нам придётся извиняться за проступки?». Казалось, все, сидевшие там, были обеспокоены. После этого Кинтада возвратился к жизни.

Государь был очень удивлён. Он сразу изменил девиз годов своего правления, сжёг и выбросил августейшую грамоту о ссылке помощника Первого министра Кан, а прежний его официальный статус министра вернул, повысив его ранг на одну ступень до действительного второго ранга.

После этого, в девятом году правления под девизом Тэнгё служитель святилища Хара в провинции Оми Мибу-но Есидзанэ было божественное послание о том, что на равнине к северу от императорского дворца за одну ночь выросла тысяча сосен, поэтому здесь было построено святилище, которое почтительно назвали святилищем бога Тэмман Дайдзидзайтэн. Но оттого ли, что никак не успокаивались близкие ему сто шестьдесят восемь тысяч богов, но в течение двадцати пяти лет со второго года правления под девизом Тэнтоку до пятого года правления под девизом Тэнгэн трижды сгорели служебные павильоны Восьми ведомств. Тогда, подумав, что этого больше быть не должно, решили построить новый императорский дворцовый комплекс, но на новом опорном столбе, который мастерски установили плотники, обнаружились строчки стихотворения, проточенные жучками:

Пусть построят его,

Он снова будет гореть,

Пока у Сугавара

Душевная боль

Не утихнет.

В этом стихотворении боги показали, что они по-прежнему не удовлетворены, — с испугом подумал государь и из дворца Итидзё изволил посмертно даровать опальному министру действительный первый ранг, ранг Первого министра. Когда его посланник приехал в храм покойной радости, Анракудзи, и стал читать вслух императорское послание, до небес донёсся его голос, возглашавший стихи:

Вчера печальную судьбу я испытал на севере, в столице,

Теперь же смыл позор,

став трупом в Дадзайфу.

Обижен был при жизни,

порадуюсь ли, умерев?

Теперь надежды хватит —

основы государя охранять.

После этого и гнев богов утих, и страна успокоилась. Как они могущественны! Ежели доискиваться истинной их сущности, — это воплощение великой жалости и великой скорби Кандзэон. Обширные её обеты глубоки, словно море, и судно, спасающее живые существа от заблуждений, не могут без них достичь берега. Если же говорить о явленном следе, он воплощён в боге Тэмман Дадзидзайтэн; блага, им приносимые, день ото дня обновляются. Помыслы людей, раз и навсегда связавших свою судьбу с учением Будды, подчинены велению сердца. Из-за этого все, начиная с Единственного наверху и вплоть до тьмы простолюдинов внизу, нет такого человека, который не склонил бы охваченную жаждой голову. Поистине, достойное удивления, не имеющее себе подобных святилище.

Между тем, в четырнадцатый день восьмой луны четвёртого года правления под девизом Дзиряку началось строительство императорского дворцового комплекса, а в правление экс-императора Госандзё, в пятнадцатый день четвёртой луны четвёртого года правления под девизом Энкю столицу перенесли. Литераторы посвящали этому событию стихи, музыканты исполняли мелодии. Это были поздравления, а немного погодя, во втором году правления под девизом Ангэн, из-за проклятия Горного короля Хиёси строения императорского дворцового комплекса сгорели все, до последнего здания, и теперь, после выступлений с оружием и в доспехах, мир был неспокойным, страна болела, а народ страдал.

Хотя коней не вернули на Хуашань, а волов не выпустили на равнину с персиковой рощей, все решили, что императорский дворец должен быть построен в том же виде, в котором он был в старину; изготовили бумажные деньги, которые в нашей державе не использовались никогда, приняли статью о запрете налогов с земельных владений управляющих поместьями и прямых вассалов сёгуна в провинциях и о запрете принудительного труда на них — они же и с волей богов не совпадают, и служат развитию роскоши и чванства. Было много мудрых вассалов, которые из-за этого хмурили брови.

 

3

О ЗАКОНАХ, УСПОКАИВАЮЩИХ СТРАНУ, И О НАГРАЖДЕНИИ ВОЕНАЧАЛЬНИКОВ

Весной третьего года правления под девизом Гэнко на Цукуси появились семьи рода Тайра, возглавляемые Кику-но Камон-но-сукэ Такамаса и военачальником Итода-сакон-но-таю Садаёси. Они хотели собрать оставшихся сторонников уже покойного Такатоки, отовсюду пригласить туда мятежников и поднять в стране смуту. Кроме того, мятежники из провинции Кавати привлекли к себе человека по имени Сасамэ Кэмбо-содзё и на горе Иимори построили крепость. И не только это: в провинции Иё сын Акахаси, губернатора провинции Цуруга, по имени Цуруга-но Таро Сигэтоки построил замок на вершине Татээбоси. Они завладели всеми окрестными поместьями.

Уничтожить этих злодеев двору вместе с воинскими силами буддийских монастырей вряд ли было возможно. В государевом дворце Сисиндэн, Пурпурных покоев, срочно соорудили алтарь, пригласили Такэноути Дзигон-содзё и провели службу успокоения Поднебесной. Во время проведения этой службы ворота с четырёх сторон охраняли вооружённые воины в доспехах. Когда эту службу проводили, найбэн и гэбэн и ближняя охрана заняли позиции у лестницы; музыканты начали играть на своих инструментах, отряды воинов выстроились в ряд в южном дворе слева и справа и обнажили мечи, показывая готовность усмирить четыре стороны. В охране четырёх ворот находились Юки Ситиро Саэмон Тикамицу, губернатор Кавати Кусуноки Масасигэ, судья Энъя Такасада и губернатор Хоки Нава Нагатоси. В лагеря в южном дворе вызвали в правый — Миураноскэ, в левый — архивариуса Тиба-но Садатанэ.

Говорят, что эти два человека давно дали согласие исполнять такие обязанности, но в то время Тиба не нравилось быть напарником Миура, а Миура возмутился тем, что Тиба будет стоять справа от него, поэтому оба они не вышли на свой пост. Это стало помехой, творимой демоном Тэмма и нарушило течение буддийской службы.

Тогда потом они подумали сообща, то поняли, что это было знаком того, что в Поднебесной не будет продолжительного благополучия. Однако, может быть, в результате этой службы была атакована и взята войском Масасигэ крепость на Иимори, замок на Татээбоси разрушен Дои и Токуно, войска на Цукуси потерпели поражение от Отомо и Они, глава врагов династии прибыл в Киото, и всех вместе их провезли по большому тракту и скоро заточили в тюрьму.

Восточные и западные провинции уже успокоились, поэтому Они, Отомо, Кикути и Мацура вошли в столицу на семистах с лишним больших судах. В столицу прибыли помощник начальника Левой императорской конюшни Нитта и его младший брат, помощник начальника дворцовой стражи с семью с лишним тысячами всадников. Воины других провинций собрались все до одного, заполнив собой столичный район Сиракава, а оживление в монаршей цитадели по сравнению с обычным временем, казалось, возросло стократно.

Хотя награждение за воинские заслуги несколько откладывалось, прежде всего выборочно наградили группу старших помощников: старшему помощнику главы Административного управления Асикага Такаудзи передали три провинции — Мусаси, Хитати и Симоса, его младшему брату, главе Левых императорских конюшен Тадаёси, — провинцию Тотоми, помощнику главы Левых императорских конюшен Нитта Есисада две провинции — Кодзукэ и Харима, его сыну Ёсиаки — провинцию Этиго, а младшему брату, помощнику начальника Военного ведомства Ёсисукэ — провинцию Цуруга, судье Кусуноки Масасигэ — провинции Сэтцу и Кавати, а Нава, губернатору провинции Хоки, на долгие годы передали две провинции — Инаба и Хоки.

Несмотря на то, что кроме них получили по две и по три провинции придворные сановники и группа предводителей воинов, такому заслуженному воину, как Вступивший на Путь Акамацу Энсину было пожаловано одно только поместье Саё. Протектор провинции Харима был немедленно отозван в столицу. Поэтому, как говорили, во время мятежа годов Кэмму Энсин внезапно переменил свои намерения и, обидевшись на это, сделался врагом династии. Кроме того, владения охранителей и протекторов пятидесяти с лишним провинций и крупные поместья, бывшие земельными владениями в провинциях, полностью раздали придворным сановникам и чиновным людям, а те, которые гордились своими богатствами и почитанием, как Тао Чжу, ныне расставались с доходами, дававшими пищу и одежду.

 

4

О РОСКОШИ ГОСПОДИНА ТИКУСА И МОНКАН-СОДЗЁ, А ТАКЖЕ О ВЫСОКОМУДРОМ ГЭДАЦУ

Среди них был внук покойного старшего помощника главы ведомства, его милости Рокудзё-но Арифуса, глава отряда простолюдинов, Тикуса-но-то, средний военачальник Тадааки-асон. Ему должно было нравиться наследственное занятие его семьи, книжное дело, тем не менее, со времён «короны юности» он любил упражнения в стрельбе из лука и стрельбу по собакам, которые не были его семейными занятиями, и в то время, когда он увлекался азартными играми и распутством, со своим отцом, его милостью Аритада, который этого не любил, он не поддерживал отношения отца и сына.

Однако этот асон, видимо, из-за того, что однажды он смог достичь процветания, — сопровождал государя, когда его величество переезжал в провинцию, Оки и проявил преданность, будучи лучником при въезде в столицу против Рокухара, теперь был жалован тремя большими провинциями и ещё десятками мест, так что милости двора для него были чрезмерными и роскошь его поражала. Вассалов, которые о нём заботились, он каждый день обносил чарками сакэ; высоких сановников и чиновников, которые сидели у него локоть к локтю, насчитывалось больше трёхсот. На его расходы на редкостные вина и закуски за один раз не хватало и десятка тысяч монет. Кроме того, выстроив в ряд конюшни площадью в несколько десятков кан, Тадааки держал в них по пятьдесят-шестьдесят откормленных коней. Когда пирушки заканчивали и начинали развлекаться скачками, его гости в окружении нескольких сот коней выезжали в окрестности Утино и Северных гор и проводили целые дни в псовой и соколиной охоте.

В его одежде боевой фартук был сшит из собачьих и тигровых шкур, на плечах висели отделанные парчой и птичьими перьями хитатарэ. К сожалению, он не стыдился предостережения Кун Аньго о том, что самодовольно одеваясь в роскошные наряды, чернь переходит все границы, а тот, кто переходит границы и теряет этикет, является мятежником.

Но, поскольку военачальник был простолюдином, нечего было и говорить. Когда слышали о его поведении, удивлялись все, вплоть до праведного наставника Монкан. Один раз, случайно, оставив мысли о славе и выгоде, он этим не воспользовался, не вступил на стезю трёх таинств и соответствия, но направился лишь к выгодам и завоеванию репутации, мало того, забыл об обязанностях, определяемых верными представлениями.

Хотя необходимости в этом не было никакой, он копил сокровища, бедным не помогал, собирал у себя оружие и содержал солдат. В то время, когда он был человеком угодливым и получил награды безо всяких заслуг в преданности, те, кто именовались подчинёнными праведного наставника Монкана, заполонили столицу: число их достигало пяти-шести сотен человек. В то время, когда они были не так далеко от входа во дворец, несколько сот вооружённых всадников окружали императорский паланкин спереди и сзади, следуя вдоль дороги с гордыми лицами. Вдруг оказалось, что одежды монахов запачканы грязью из-под конских копыт. Недовольство и упрёки монахов пропадали впустую.

С тех пор, как Лушаньский законоучитель Хуэй Юань отказался однажды от сего мира ветра и пыли, он изволил поместиться в спокойной пустынной келье и дал обет даже временно не выходить в горы, но соединил вместе восемнадцать уважаемых мудрецов, и они долгими днями по шесть раз возглашали хвалу будде Амида. А Чан-хэшан из Таймэй совсем не знал тех мест, где живут миряне, переселился из тростниковой хижины в глухие горы и, воспевая прелесть жизни в горах, смог получить свидетельство высшей мудрости и мастерства. Все люди, имеющие сердце, и в старину, и теперь скрываются и прячут свои следы: вместе с облаками над укутанными сумерками горами они одеваются в листья лотоса в пруду; правило, которому они следуют — это всю жизнь до конца проводить, очищая своё сердце. Этот праведный наставник не напрасно пользовался славой такого же существа, что и они. Но может быть, его поведение давало основание считать, в душе он перешёл на чуждый путь демона Тэмма?

Почему так говорили? В годы правления под девизом Бундзи был в столице некий шрамана. Звали его высокомудрый Гэдацу. Его мать в семилетнем возрасте увидела во сне, что она проглотила колокольчик. От этого появился ребёнок, из-за чего подумали, что он не простой человек. Когда ему было три года, он вошёл во врата Будды и в конце концов стал почитаемым мудрецом.

Будучи глубоко милосердным, мудрец не огорчался, порвав монашеский ризы трёх видов, не отступал от религиозной практики, не печалился о том, что пуста его миска. Он не обязательно укрывался в горах, но не отказывался и от жизни в городе. Хоть и смешивалась его плоть с пятью видами мирской пыли, сердце не затуманивалось тремя ядами. Положившись на карму, он проводил годы и месяцы, ради всех живущих совершая паломничества по горам и рекам. Однажды он пришёл в Великие святилища в Исэ и, совершив поклонение во Внутреннем и Внешнем святилищах, втайне прочёл сутру, более всего радующую будд. Должно быть, возле прочих святилищ тысячи деревьев не гнулись, падая на крыши, стволы не искривлялись. Вероятно, такова была форма, в которой будды руководят людьми. Ветви старинных сосен свешивались вниз, где стелились листья старых деревьев — представлялось, что всё это — проявление того, как будды спасают от заблуждений живых существ.

Послушав рассказы о способах реализации «явленного следа», мудрец, пусть на время, невзлюбил названия трёх сокровищ, а испытав глубоко в душе внутреннее просветление, думал также о принципе реализации кармы, превращающей высокомудрого в простолюдина. Когда он невольно увлажнил свои рукава слезами, уже смеркалось, однако праведный наставник не захотел провести ночь как мирянин и перед внешним святилищем ночь напролёт возглашал имя будды Амитабха и спал под шум ветра в соснах, сердце очищал перед отражением луны в водах реки Мимосусо. Внезапно небо заволокло тучами, подул жестокий ветер с дождём, а над тучами загрохотали повозки, с востока и с запада докатился топот копыт бегущих коней.

— Ой, как страшно! — изумлённо подумал высокомудрый.

Когда он изволил посмотреть, то увидел, как в воздухе внезапно появился нефритовый павильон, отделанный золотом, а в его дворе и перед воротами натянут занавес. Туда со всех десяти сторон примчались конные экипажи. Казалось, было их тысячи две-три. Они расположились с левой и правой сторон, а над ними всеми сидел один огромный человек. Его фигура была весьма необычной: казалось, что ростом он возвышается на двадцать-тридцать дзё, его голова была как у демона якши, а на ней выстроились двенадцать лиц. Слева и справа протянулись сорок две руки. В них он держал или солнце и луну, или мечи и пики. Он ехал верхом на восьми драконах.

Слуги, которые сопровождали его, не были обыкновенными людьми: имея по восемь локтей и по шесть ног, они сжимали в руках железные щиты; имея на одном теле по три лица, они были одеты в золотые доспехи. После того, как слуги уселись на свои места, тот огромный человек обратился в левую и правую сторону с такими словами:

— В последнее время, одерживая победы вместе с войском императора, мы держим в руках солнце и луну, хотя сами пребываем на вершине Сумеру а одной ногой попираем океан, много десятков тысяч человек из наших подопечных каждый день умирает. В чём причина этого? В столицу страны Тутовых деревьев, что в Джамбудвипе, пришёл некий мудрец по имени монах Гэдацу. Пока он просвещает массы живущих, сила Закона всё более расцветает, Небесный император черпает силу, демон зла слабеет, Ашура теряет свою энергию. Вообще, покуда этот мудрец остаётся таким, нам не по силам сражаться с Небесным императором. Как бы там ни было, нужно, чтобы в нём ослабла душа Учения, чтобы он погряз в роскоши и обленился сердцем.

Так великан сказал. После этого из числа сидевших вокруг него выдвинулся некто с начертанными золотом на лобной части шлема именем: Король демонов Шестого неба.

— Видимо, — произнёс он, — легко можно сделать так, чтобы он разочаровался в своих нравственных устоях. Некогда, решив погубить воинские дома, экс-император Готоба напал на Рокухара, а помощник главы Левой половины столицы Ёситоки должен был вызвать на битву правительственное войско. В то время с помощью военной силы Ёситоки правительственное войско потерпело поражение, экс-император Готоба был отправлен в ссылку в дальнюю провинцию, а Ёситоки, намереваясь сжать в своих ладонях власть в Поднебесной и распоряжаться небесами, должен был возвести на престол второго сына экс-императора Хиросэ. Если этот монах Гэдацу — тот мудрец, который склоняется на сторону принца, его могут призвать ко двору и приблизить к лику дракона. Тогда он будет выходить на церемониальные службы. Значит, отныне да пренебрегает он ежедневными практиками, да возрастает в нём день ото дня высокомерие, и став таким бику, которому не стыдно нарушать заветы, он не доставит нам затруднений, и в таком случае, мы тоже сможем заполучить для себя многих подопечных.

После его слов стоявшие в два ряда злые демоны, противники Учения, согласились с ним:

— Думаем, что это лучше всего! — и все разлетелись на восток и на запад.

Услышав всё это, высокомудрый пролил радостные слёзы: «Это меня подвигли на искреннее служение пресветлые боги!», после чего опять возвратился в столицу, поселился в одинокой хижине в глухих горах Касаги в провинции Ямасиро, делал себе одежду из опавших листьев, в пищу употреблял подобранные в лесу фрукты, сердцем отвратился от мирской грязи и всецело сосредоточился на желании возродиться в Чистой земле. В то время, как он проводил три или четыре года такой жизни, произошли сражения годов правления под девизом Сёкю, Еситоки забрал себе власть в Поднебесной, экс-император Готова был сослан, а престол сына Неба занял принц Хиросэ.

В это время его величество изволил услышать, что высокомудрый Гэдацу пребывает в Касаги. Желая принять монашеский постриг, он благоволил часто отправлять к нему с приглашением своих посланцев, но может быть, оттого, что так было задумано демонами с Шестого неба, только в результате государевым повелениям Гэдацу не следовал, но сердцем своим всё более предавался буддийским упражнениям.

Вскоре, с помощью своей мудрости, праведного поведения и добродетелей он стал основателем этого храма, который до сих пор способствует процветанию буддийского Закона. Если подумать, то поведение высокомудрого Монкана вводило в заблуждение людей глупых и невежественных. В конце концов, вскоре произошёл мятеж годов Кэмму, поэтому у него не было ни одного ученика, который бы распространял Закон. В одиночестве он пришёл в упадок и захирел, переселился в окрестности Есино и там закончил свои дни.

 

5

О ТОМ, КАК ХИРОАРИ СТРЕЛЯЛ В ПТИЦУ-ОБОРОТНЯ

В седьмую луну третьего года правления под девизом Гэнко этот девиз сменили на Кэмму. Говорят, что таков был добрый пример позднеханьского Гуан У, который, усмирив мятеж Ван Мана, вторично унаследовал ханьскую державу и благоволил изменить девиз правления.

В том году очень много людей умерло от повальных болезней. И не только это. С той осени на дворце Пурпурных покоев появилась птица-оборотень, которая стала кричать: «До каких пор?! До каких пор?!». Её голос отдавался в облаках и прогонял сон. Среди людей, которые этот крик слышали, не было таких, кто бы не возненавидел его. Вельможи соглашались между собой, говоря: «В старину в иной стране, в эпоху правления Яо, взошло девять солнц. Человек по имени И узнал об этом и восемь солнц сбил стрелами.

В нашей стране в старину, в те времена, когда на престоле находился экс-император Хорикава, водился оборотень, и он мучил государя. Государево повеление получил прежний губернатор провинции Рикуоку Ёсииэ. У нижнего входа во дворец трижды запела его тетива и он заставил оборотня утихнуть. Кроме того, в бытность на престоле экс-императора Конъэ, поднявшись в облака, кричала птица нуэ. Тогда его милость Гэн-самми Еримаса по воле императора сбил её стрелой. Так разве не найдётся в роду Гэн такого человека, который бы смог сбить её стрелой?».

Так все спрашивали, однако, может быть, оттого, что все считали, что если промахнёшься, то это будет стыд на всю жизнь, — только никто стрелять не вызвался.

Тогда, подумав, нет ли подходящего человека среди стражей северной стены дворца или воинов на службе у придворных сановников, предложили:

— Человек по имени Сануки Дзиро Саэмон Хироари, который служит у его милости канцлера и Левого министра Нидзё, этим искусством, как будто, владеет.

С этими словами сейчас же вызвали Хироари. Получив повеление императора, Хироари обследовал сигнальные колокольчики на дворце. В действительности эта птица была так мала, словно могла свить гнездо в ресницах у комара, так что стрелой её было не достать. Пока птица не поднимется в воздух, в неё не попасть. Если её станет видно, и она будет на расстоянии полёта стрелы, я в неё попаду во что бы то ни стало, — так он подумал, возражений против не нашёл и согласился взяться за это дело. Потом, взяв лук и стрелы, которые были у его слуги, он укрылся в тени под навесом крыши и стал наблюдать за внешним видом этой птицы. Ночью семнадцатого числа восьмой луны, когда луна была особенно ясной, в прозрачном воздухе над обителью его величества повисло чёрное облако, и стал то и дело раздаваться крик птицы.

Когда она кричала, было видно, как из её рта исторгалось пламя, из звуков своего голоса она метала молнии, и сполохи от них проникали за бамбуковые шторы государя. Хироари высмотрел место, где находилась эта птица, натянул тетиву лука и вложил в неё стрелу с наконечником в форме листа стрелолиста. А государь изволил выйти из дверей южного дворца и смотреть на него. Его милость канцлер и те, кто ниже его, — левый и правый старшие военачальники, старшие и средние государственные советники, восемь советников Высшего государственного совета, семь секретарей, помощники глав восьми ведомств, домашние чиновники встали плечом к плечу наверху и внизу пагод, сотня гражданских и военных чиновников смотрели на это. Все напряглись от страха: что-то будет?!

Хироари повернулся и уже хотел натянуть тетиву, но, как будто, подумал немного, выдернул из стрелы наконечник для охоты на диких гусей и отбросил его. Потом в лук, рассчитанный на двоих, с силой вложил двойной толщины стрелу длиной в двенадцать кулаков, но сразу не выстрелил, а подождал, пока птица закричит. На слух он угадал, что птица слетела ниже обычного, что место, где она закричала, находится в двадцати дзё от гребня крыши дворца Пурпурных покоев и со звоном спустил тетиву. Наконечник стрелы пропел-прозвучал наверху дворца Пурпурных покоев, на звук его отозвались облака. Что получилось? — не знали. Потом услышали, как рухнуло что-то вроде большой скалы и, расколовшись надвое, упало с края крыши дворца Добродетельной старости к основанию бамбука.

Те, кто находился наверху и внизу пагоды, в один голос с чувством закричали:

— Ого! Сбил, сбил!

Этот крик не утихал целые полчаса. Когда воины дворцовой охраны, высоко подняв сосновые факелы, посмотрели на птицу, голова у неё была как у человека, форма тела — как у змеи. Клюв загнут вперёд, зубы острые, как у пилы. На обеих ногах имелись длинные шпоры, которые действовали, как сабли. Когда её крылья растянули и посмотрели, их размах был в один дзё шесть сяку.

Тогда государь благоволил поинтересоваться:

— И всё-таки, в то время, когда Хироари стрелял, он вдруг выдернул и отбросил прочь наконечник стрелы для охоты на диких гусей. Отчего это?

Хироари благоговейно произнёс:

— Когда эта птица закричала на крыше дворца августейшего, упала стрела, которую я собирался выпустить, и тут я решил, что следует отказаться от стрельбы, пока птица находится на дворце, и отбросил наконечник стрелы, предназначенный для охоты на диких гусей.

Государь всё больше проникался чувством восхищения и в ту же ночь возвёл Хироари в пятый ранг, а на следующий день пожаловал ему два больших поместья в провинции Инаба.

Он до грядущих поколений прославился как мастер лука и стрел.

 

6

О САДЕ СИНДЗЭН, СВЯЩЕННОГО ИСТОЧНИКА

После вооружённого мятежа дух призрака больше не появлялся. Считая, что это бесподобное проявление тайных действий секты сингон, срочно привели в порядок Синдзэн, сад Священного источника.

То, что называют садом Священного источника, соорудили, когда начали строить императорский дворцовый комплекс, по восемь те с каждой стороны, уподобив его саду Линтай Чжоуского Вэнь-вана. После этого, в царствование Камму, впервые на восток и на запад от Сюдзякумон, ворот Красной птицы, построили два храма. Тот, что слева, назвали Тодзи, Восточным храмом, а тот, что справа, назвали Сэйдзи, Западным храмом.

В Восточном храме высокомудрый наставник с горы Коя, сосредоточив семьсот с лишним святынь мира чрева-хранилища, оберегал положение августейшего. В Западном храме Сюбин-содзу сосредоточил больше пятисот святынь Южной столицы и молился за долголетие его яшмовой плоти. После этого, в августейшее царствование Камму, весной 23-го года правления под девизом Энряку, высокомудрый наставник Кобо-дайси, желая утвердить Закон, отправился на корабле в Китай.

Между тем, Сюбин-содзу, будучи приближён к лику дракона один, утром и вечером исполнял тайные обряды за его здравие. Однажды император попросил воды для умывания. Вода покрылась льдом и была очень холодной, поэтому Сюбин взял её, некоторое время подержал над огнём, после чего лёд растаял, и вода нагрелась.

Микадо изволил посмотреть и очень удивился. В сосуд для огня велели поместить побольше углей, поставили ширмы, и жар стал оставаться внутри загородки. В результате, зимний воздух стал подобен весеннему, какой бывает в третью луну. А когда государь вытер пот с лица и промолвил: «Ох, надо бы унять этот огонь!», — Сюбин плеснул на огонь воды. От этого огонь в очаге сразу погас, там образовалась холодная зола, холод коснулся кожи и словно омыл все части тела. Потом Сюбин постоянно получал этот удивительный результат и умел добиваться поразительных перемен. Поэтому то, что император изъявлял покорность Учению, не было необычным.

Тут на родину возвратился высокомудрый наставник Кобо-дайси. Император расспросил его о том, о сём, что бывает в иной державе, а потом поведал о разных чудесах, которые за это время творил Сюбин-содзу. Всё выслушав, высокомудрый слукавил:

— От обратной стороны занавеса бодхисаттвы Мэмё бегут даже брахманские демоны и боги. Говорят, что в старину было такое: князь Чандана разрушил башню, которой поклонялись иноверцы, и были там трупы. После этого в том месте, где пребывал Кукай, подобного чуда не сотворил бы даже Сюбин.

Тогда император, которому дали осознать силу Закона, полученную двумя мудрецами, изъявил желание посмотреть, чья добродетель выше, чья ниже, и однажды, когда высокомудрый наставник посетил дворец, тайно поместил его в соседние покои. Сюбина по августейшему повелению вызвали к особе государя. В это время император желал отведать лечебного отвара и повелел поставить рядом с собой деревянную чашку для чая.

— Мне думается, что вода здесь чересчур холодна. Согрей её, как обычно! — произнёс он.

Сюбин, думая, что сделать это просто, обратился к чайной чашке, сотворил заклинание огненных символов, однако из-за этого вода отнюдь не стала горячей.

— Что это за странность?! — молвил государь и, подмигнув приближённым, которые находились слева и справа, подождал, пока воду согреет помощница главы дворцовых прислужниц.

Потом его величество снова пожелал испить лечебного отвара и опять повелел заполнить им деревянную чашку для чая.

— Она слишком горячая, даже в руки не взять!

Сюбин, не наученный предыдущим опытом, опять обратился к чайной чашке и сотворил заклинание водных символов, тем не менее горячая вода отнюдь не остыла, а снова закипела внутри чайной чашки. Дважды потерпев поражение, Сюбин изменился в лице и растерялся. Высокомудрый наставник, выйдя из-за ширмы из соседнего помещения, засмеялся:

— Ах, Сюбин! Неужели ты не узнал, что здесь находится Кукай?! Ведь в лучах утреннего солнца меркнут звёзды, а при свете луны светлячки прячутся?

Сюбин испытал глубокий стыд, пришёл в угрюмое настроение и ретировался негодуя. После этого Сюбин досадовал на государя, а его негодование проникало глубоко, до мозга костей, поэтому он захотел пробудить в Поднебесной бога Великой засухи и всех до одного людей среди Четырёх морей ввергнуть в голодание и, захватив среди трёх тысяч больших миров богов-драконов, втиснуть их всего-навсего в маленький пруд. Поэтому в начале лета в течение трёх месяцев не выпадали дожди, и крестьяне не могли заниматься земледелием. В Поднебесной по вине одного человека наступил голод.

Государь в своём дворце горевал из-за страданий народа от стихийного бедствия. Он призвал к себе высокомудрого наставника Кобо-дайси и повелел ему молиться о дожде. Наставник, удостоенный повеления его величества, первым делом в течение семи дней занимался созерцанием и изволил ясно рассмотреть всё в трёх тысячах миров — богов-драконов Внутренних морей и Внешних морей, каждый из которых заклинаниями Сюбина был заперт в кувшине с водой, и не было богов-драконов, способных пролить дождь. Однако к северу от Больших снежных гор на границе с северной Индией одна драконша Дзэннё из пруда под названием Нежаркий была рангом выше Сюбина и пребывала в благоденствии. Высокомудрый наставник вышел из созерцания. Когда он рассказал обо всём государю, его величество повелел срочно вырыть перед дворцовым комплексом пруд, заполнить его чистой и прохладной водой и попросить пожаловать туда драконшу. Тогда та золотистого цвета добрая драконша длиною в восемь сун обернулась змеем длиной в девять сяку и приползла в этот пруд. Об этом доложили государю.

Придворные сановники совершили особенное поклонение, Вакэ-но Мацуна в качестве императорского посланца снабдили разными опахалами гохэй. Ему было велено почтить короля драконов. После этого сгустились дождевые тучи, и на страну пролились обильные дожди. Они не переставали три дня, они шли так долго, что стали вызывать беспокойство, не было бы беды. После этого почитание государем учения сингон всё более процветало.

Сюбин рассердился ещё больше. В душе он проклинал высокомудрого наставника Кобо-дайси и затворился в Сайдзи, Западном храме, соорудил там треугольный алтарь и, встав лицом к северу в молитвенной позе, принялся творить молитвенные заклинания якше Кундали. Прослышав об этом, высокомудрый наставник, в свою очередь, соорудил алтарь-светильник в Тодзи, Восточном храме, и стал творить заклинания пресветлому королю Великих Добродетелей, Дайитоку-мёо.

Каждый из двух бодхисаттв накопил заслуги, был высокодобродетельным и почитаемым, поэтому стрелы, которые они друг в друга выпустили, столкнулись в воздухе и упали, — и так продолжалось беспрерывно. Тогда высокомудрый наставник решил вынудить Сюбина забыть об осмотрительности и распустил слух, что он скоропостижно скончался. Монахи и миряне от горя залились слезами, знатные и простолюдины едва сдерживали горестные рыдания. Услышав об этом, Сюбин обрадовался: «Достигла цели моя сила в Законе Будды!», — и разрушил свой алтарь.

И тут Сюбин внезапно ослеп, носом у него пошла кровь, мысли перепутались, а тело стало испытывать страдания. Он лёг перед алтарём Будды и в конце концов сошёл в могилу. В этом воистину проявились золотое изречение Будды о том, что все яды проклятий возвращаются назад, к тому же человеку, — и это было его удивительное проявление. С тех пор Тодзи, Восточный храм, процветал, а Сайдзи, Западный храм, хирел. Высокомудрый наставник сплёл из травы под названием китайский мискант фигуру в виде дракона и установил её на алтарь.

После того, как Закон Будды достиг своей цели, наставник проводил бодхисаттв, но истинно добрую королеву драконов пожелал оставить там же, в саду Священного Источника, Синдзэнъэн, поставив условие: «До того времени, когда сия драконша в нашем мире родится трижды, да охраняет она эту страну, управляет с помощью нашего Закона Будды», — и королева драконов остаётся здесь до сих пор, живёт в том же пруду. Говорят, что та королева драконов, сделанная из мисканта, стала большим драконом и перелетела в Нежаркий пруд, говорят также, что она поднялась на небо вместе с другими бодхисаттвами, поднялась в небо и, улетев на восток, остановилась во дворце Ацута в провинции Овари.

Разве удивительно усмирение и защита страны Восточных морей, если Закон Будды распространяется на восток? Наставник сказал:

— Если эта королева драконов переместится в другие миры, пруд обмелеет, воды в нём станет мало, страна будет совершенно запущена и наш мир обнищает. В наше время число адептов школы сингон увеличивается. Упросив королеву драконов, мы поможем стране.

Так он сказал. Ныне же пруд обмелел, вода в нём высохла. Видимо, королева драконов переместилась в другие миры. Однако каждый раз, когда проводят церемонию чтения сутры о ниспослании дождя, на неё непременно следует чудодейственный ответ: похоже, что на самом деле королева драконов не бросает нашу страну. Когда дует ветер и идёт дождь, это и есть чудодейственный ответ того удивительного пруда. Поколение за поколением микадо обожествляли этот пруд, все дома вассалов его почитали. В те времена, когда наступала засуха, прежде всего чистили пруд.

Однако после того, как монашествующий император Готоба благоволил оставить престол, начиная с годов правления под девизом Кэмпо, это место пришло в запустение; дорогу покрыли заросли терновника, мало того, там развелись кабаны и олени, которые наносят вред змеям, звон охотничьих стрел поражал слух богов-охранителей, топот бегущих коней тревожил сердца богов. Среди людей, имеющих сердце, не было никого, кто бы не жалел об этом.

После мятежа годов правления под девизом Дзёкю втайне, один, покойный губернатор провинции Мусаси буддийский монах, испытывал жалость. Он начал строить замок с высокими стенами, укрепил ворота и вычистил всевозможную грязь. Нечистые, покрытые скверной мужчины и женщины входили и выходили непрерывно; коровы и кони в поисках воды и травы безбоязненно бродили туда и обратно. Несомненно, знавшему об этом богу драконов было приятно. Скорее починив этот пруд, смогли проявить к нему почитание. Почитая это место, смогли управлять державой.

 

7

О ССЫЛКЕ ПРИНЦА КРОВИ ЕГО МИЛОСТИ ГЛАВЕ ВОЕННОГО ВЕДОМСТВА

[1037]

И О БАРЫШНЕ ВОРОНОЙ

В то время, пока принц крови его милость глава Военного ведомства был занят мятежом в Поднебесной, он изо всех сил предотвращал бедствия, грозившие особе государя, и был возвращён от монашеской к мирской ипостаси. Но, поскольку Четыре моря уже успокоились, он изволил возвращаться на свой прежний пост главы трёх тысяч монахов и отдалялся от государевых законов в сторону Закона Будды, уходя от стремления к воинской славе.

Его готовили к посту полководца-покорителя варваров, полагая, что он может военными средствами защитить Поднебесную, такое высочайшее мнение с неудовольствием изволил выразить государь и в конце концов повелел принцу стать полководцем-покорителем варваров. В этих условиях принц в ответ на пожелание повелителя Четырёх морей проявил сдержанность. Но, поскольку к этому посту следовало проявлять уважение, он, в согласии с волей государя, пребывал в чрезвычайной роскоши, забывая о поношениях мира, предавался сплошным удовольствиям, поэтому все люди в Поднебесной думали, что в мире во второй раз наступят бедствия. Говорят, что после великих беспорядков луки и стрелы завернули, щиты и алебарды положили в сумки. Никакой нужды в них не было, а если говорить о лучниках и воинах, использующих большие мечи, то хотя они и не имели заслуг, но милостями пользовались и служили приближённым государя.

Помимо того, люди, у которых разрешений не было, каждую ночь кружили у столичного района Сиракава нападали на прохожих на перекрёстках, здесь и там на дорогах рубили мечами встречных мужчин и женщин, и не было конца людям, которые встречали от их руки нежданную смерть. Считалось, что они также намерены напасть на его милость Асикага Такаудзи из Ведомства упорядочения и установлений, поэтому собрали воинов и стали тренировать их в совершенствовании воинского искусства.

Собственно говоря, его милость Такаудзи до сих пор был человеком верноподданным, и не было слышно, чтобы он чувствовал несоответствие отношения к нему его положению; но по какой причине принц крови из Военного ведомства был им недоволен? Если доискиваться истоков этого недовольства, окажется, что когда в пятую луну прошедшего года правительственное войско наступало на Рокухара, воинские силы, подчинённые его милости хоину, разломали склады в столице и разграбили драгоценности. Дабы утихомирить волчье логово, его милость Асикага вызвал к себе и казнил больше двадцати человек, выставив их напоказ на пересечении Шестой линии с берегом реки.

На высоко поднятой дощечке было написано: «Произведена смертная казнь монахов, служивших у принца из Великой пагоды, верноподданных его милости хоина, его подчинённых, которые в разных местах занимались грабежами». Когда об этом узнал его милость хоин, он почувствовал раздражение и пустил в ход всевозможные виды клеветы, а в адрес его милости принца из Военного ведомства, возгласили ложь.

Когда всё это накопилось и достигло слуха государя, принц возмутился. С того времени, когда его высочество находился в Сиги, он был готов застрелить Такаудзи, и такое желание у него оставалось, однако из-за того, что на это не была изъявлена государева воля, он ничего не мог поделать и сдерживал себя. Но, видимо, потому, что клевета не прекращалась, между собою исподтишка разговоры велись, принц изволил разослать в провинции письма и вызвать к себе воинов.

Его милость Такаудзи услышал об этом и по секрету, через мачеху принца, вторую супругу императора, известил его величество, передав ему: «Чтобы захватить императорский престол, принц крови из Военного ведомства созывает воинов из провинций. Доказательства этого совершенно ясны». Тогда государь изъял приказ, разосланный принцем по провинциям, прочёл его и очень разгневался. В гневе у государя поднялась его чешуя дракона и он повелел:

— Этого принца отправить в ссылку!

Принц из Военного ведомства был приглашён на собрание в Центральном дворце. Ни о чём таком не думая, он вызвал двух всадников и больше десяти чиновников и тайком поехал в императорский дворец. Два человека, судья Юки и губернатор провинции Хоки, подождали и захватили его, заранее получив повеление государя. Они заперли принца в помещении придворных конюшен. Принца в его комнатке, крохотной, как ячейка паутины, не посещал ни один человек; он лежал на полу, залитом слезами, и думал: «Что со мной будет?! В начале годов правления под девизом Гэнко я прятался от воинских домов. Под деревьями, между скалами не мог высушить от росы свои рукава. Теперь, на обратном пути в столицу, когда заканчивается самый радостный в моей жизни день, оболганный клеветником-вассалом я страдаю в ожидании смертной казни». Ни о чём другом, кроме самому ему неведомого будущего он не мог думать.

Есть такое правило: «Ложь долго не стоит», — поэтому он полагал, что государь тоже может передумать, исправив своё мнение о той лжи, которую слышал об этом деле. Узнав, что двор уже решил отправить его в дальнюю ссылку, принц испытал нестерпимую горечь и по секрету передал для августейшего через даму, близкую к его сердцу, подробное письмо, прося срочно доложить о нём государю на словах. В его челобитной говорилось:

«Прежде всего, я с омрачённым потоками слёз сердцем хотел бы высказать своё горькое слово о том, что вины моей перед особой государя нет. Всего только одно дело породило десять тысяч предположений, а если сюда можно будет присовокупить слова, исполненные горечи, то окажется довольно сказанного глупым вассалом Вашего величества. Начиная с годов правления под девизом Дзёкю, воинские дома забрали у двора власть, а двор надолго был отрешён от государственного управления.

Подданный Вашего величества такого проглядеть не мог бы. Однажды он снял с себя монашеские одеяния, в которых лелеют милосердие и не замечают оскорблений, и тут же надел неприступные для врага крепкие воинские доспехи. Внутри себя я боялся, что нарушаю монашеские заповеди, а извне терпел жестокие поношения. Во имя государя забыл о самом себе и не боялся смерти от руки врага. В наше время у двора много верноподданных сыновей, однако все они либо не прилагают усилий для достижения цели, либо напрасно ожидают удачи. Один я, вассал Вашего величества, не вооружённый и ножом в один сяку, укрыл в опасном и тесном месте добрых воинов и проследил за вражеским войском. По этой причине в то время, когда бунтовщики лишь меня считали вожаком своих противников, в приказах для Поднебесной давали за меня десять тысяч дворов. Воистину, хотя жизнь и принадлежит богам, для меня места под небом нет. Днём я весь день лежу в глухих горах и в ущельях, на мху в каменистых скалах. Ночи напролёт ступаю босыми ногами на иней в диких деревнях и дальних селениях.

Гладя усы дракону, я гасил его дух, наступая тигру на хвост, остужал его сердце, — и так было тысячи, десятки тысяч раз. В конце концов внутри боевых порядков я пустился на хитрость и своею секирой уничтожил врага. Экипаж дракона возвратился в столицу, фениксовы годы долго будут следовать примеру Неба. Вероятно, здесь нет заслуги от моей, презренного вассала, преданности. Но кто же это сделал?! Сейчас ещё не дана оценка моим военным заслугам, но вдруг появились обвинения в прегрешениях. До меня дошли неясные слухи об этой обвинительной грамоте, но я не совершил ни одного дурного деяния.

Мне горько, что государь не благоволил определить то место, из которого ложь пошла. Точно так, глядя на небо, жалуются, что солнце и луна не светит тому, кто отрекается от детей. Опустив голову к земле, сокрушаются, что горы и реки не вмещают в себя неблагодарного вассала.

Связь между отцом и сыном прекратилась, небо и земля оставили меня. Какое горе можно сравнить с этим горем?! Для кого после этого я стану планировать мои свершения? Теперь мне можно легко отправиться куда угодно; если на это будет высочайшее повеление, пусть мне вынесут смертный приговор, пусть моё имя навечно исключат из перечня членов бамбукового сада [1039] , я с лёгкостью приму монашеский постриг. Разве государь не изволит видеть, что государство Цзинь разрушилось, когда умер Шэнь Шэн [1040] , что мир государства Син пришёл в упадок, когда наказали Фу Су [1041] ? Ложь просачивается постепенно и достигает кожи; всякое дело возникает из малого и приводит к великим несчастьям. Примеры далёкой старины не служат уроком для наших дней. Дошло до нестерпимой боли, и я покорнейше прошу доложить государю. С трепетом и почтением

В пятый день третьей луны Мориёси [1042] ,

Прежний Левый министр ».

Так принц изволил написать. Если бы это послание достигло внимания августейшего, мог бы появиться его рескрипт о прощении, но из опасения разного вида монаршего гнева, в конце концов письмо не довели до сведения императора. Говорят, что до того, чтобы тридцать с лишним монахов-воинов, сопровождавших принца эти два-три года, которые ожидали награды за свою преданность, были бы втайне убиты, дело не дошло, но в конце концов принца в третий день пятой луны препроводили к Тадаёси, в сопровождении войска из нескольких сот всадников увезли в Камакура и посадили в подземную тюрьму, которую соорудили в долине Никайдо.

За принцем не следовал ни один человек, кроме придворной дамы по имени Минами-но-онката, Южная Госпожа. Он сидел в тёмной комнате, не ведавшей лунного и солнечного света, с рукавами, намокшими от косого дождя, не в состоянии высушить свою подушку, сырую от капель воды, сочившейся из скалы. Так он провёл в тоскливых размышлениях больше полугода. Хотя государь под влиянием минутной горячности и отослал принца в Камакура, но до такого воля августейшего не доходила, и господин Тадаёси с его давними обидами был изумлён тем, что принца заточили в тюрьму.

Исстари было много таких примеров, когда, несмотря на то, что почтительный сын выполнял свой долг перед отцом, если мачеха клеветала на своего пасынка, — страна клонилась к закату, а семья пропадала, В старину, в иной стране, жил человек по имени цзиньский Сянь-гун. У его государыни-супруги Ци Цзян родилось трое детей. Наследника звали Шэнь Шэн, второго сына — Чжун Эр, третьего сына звали И у. После того, как эти трое детей уже стали взрослыми, их мать Ци Цзян заболела и скоро умерла. Сянь-гун сильно горевал, но постепенно, по мере того, как день разлуки становился всё дальше, цветы его сердца увядали, и, забыв о своих былых клятвах, он приблизил к себе красавицу по имени Ли Цзи.

Эта Ли Цзи очаровывала не только своим румяным лицом и чернёнными бровями, но также ублажала государево сердце умелыми словами и подобострастным видом, поэтому благоволение и любовь Сянь-гуна стали необыкновенными, и он даже во сне не видел облика другой женщины. Так проходили годы и месяцы, и Ли Цзи родила ребёнка. Его назвали Си Ци. Хотя Си Ци был ещё младенцем, благодаря любви к матери отцовское расположение к нему превысило любовь к остальным трём принцам, поэтому Сянь-гун отверг трёх сыновей императрицы Ци Цзян и решил отдать государство Цзинь Си Ци, своему сыну от нынешней любимицы Ли Цзи.

В душе Ли Цзи была рада, но время от времени увещевала монарха притворными речами:

— Си Цы ещё младенец, не разбирается, что хорошо, что плохо, а также не видит умного и глупого, поэтому наследовать эту страну, перешагнув через трёх принцев, — это может быть плохо для людей Поднебесной.

Сянь-гун постепенно стал чувствовать, что в душе Ли Цзи справедлива и беспристрастна, стыдится людских поношений, думает о спокойствии в стране, и хорошо бы возложить на неё десять тысяч дел, — поэтому её влияние всё больше и больше усиливалось, и в Поднебесной все расположились к ней.

Однажды наследный принц Шэнь Шэн для заупокойной службы по своей матери приготовил трёх жертвенных животных и совершил поклонение на могиле в Цюйво, где Ци Цзян была после смерти похоронена. Остатки жертвенного мяса он преподнёс отцу, Сянь-гуну. Сянь-гун как раз отправлялся на охоту, поэтому он завернул это жертвенное мясо и положил его, а Ли Цзи потихоньку вложила в него сильную отраву из крыла ядовитой птицы тин.

Сянь-гун, возвратясь с охоты, вскоре собрался съесть эту жертвенную пищу, но Ли Цзи сказала ему:

— Если еду преподносят со стороны, господин отведает её только после того, как кому-то дадут попробовать, — и дала мясо человеку, находившемуся перед повелителем. Этого человека внезапно вырвало кровью, и он умер.

«Что это значит?» — подумал Сянь-гун, отдал остатки курам и собакам во дворе и посмотрел. И куры, и собаки как одна повалились и сдохли. Сянь-гун был поражён, выбросил остальное на землю и велел на этом месте выкопать яму. Вся трава и деревья окрест неё засохли.

Ли Цзи притворно пролила слёзы и молвила:

— Я не меньше, чем о Си Ци, думаю о принце Шэнь Шэне. Поэтому я отговаривала государя от намерения сделать Си Ци наследным принцем. Тем не менее, очень печальна теперешняя попытка при помощи яда убить и меня, и отца и поскорее присвоить себе государство Цзинь. Как подумаешь об этом, то после кончины Сянь-гуна Шэнь Шэн, видимо, ни мне, ни Си Ци не даст и дня прожить. Прошу вас, государь, бросьте меня, убейте Си Ци, успокойте сердце Шэнь Шэна! — так говорила она Сянь-гуну, плача и плача.

Сянь-гун с самого начала не был человеком мудрым и этой клевете поверил, поэтому он пришёл в сильное негодование, велел напасть на Шэнь Шэна и посадить его в тюрьму. Все подданные сокрушались о том, что предадут смерти безвинного Шэнь Шэна и говорили так: «Ему нужно срочно бежать в другую страну!». Шэнь Шэн услышал это и сказал:

— В старину, когда я был юн, я потерял мать. Сейчас, через много лет, я с родной матерью могу встретиться. Кроме того, что это несчастье, это сомнительная судьба. Собственно говоря, в каком же месте между небом и землёй есть страна, в которой нет отцов и детей? Сейчас если я уеду в другую страну, чтобы избежать этой смерти, для людей я буду злодеем, который дал своему отцу яд птицы тин. Если я останусь жить, как я буду выглядеть? То, что ошибок я не совершал, знает Небо. Только лучше своей смертью умерить гнев отца, чем принимать смерть с ложной репутацией.

Палач ещё не пришёл, когда принц пронзил себя мечем и в конце концов ушёл в небытие. Его младшие братья Чжун Эр и И У услышали об этом и, боясь, что клевета Ли Цзи обернётся на них, они оба бежали в другую страну. Таким способом, благодаря клевете смогли передать государство Цзинь, но, пойдя против воли Неба, тотчас же отец с сыном, Сянь-гун и Си Ци, были убиты их вассалом, человеком по имени Ли Кэ, а государство Цзинь внезапно погибло.

Так вот, то, что теперь сражения на время остановились, а отставленный от дел император изволил снова занять престол, произошло только благодаря военным заслугам этого принца, поэтому люди говорили, что его убийство руками врагов, не раздумывая, хорошо это или плохо, не есть ли предвестие того, что двор падёт вторично, а воинские дома опять станут процветать? Как и ожидалось, после того, как принц из Великой пагоды был убит, внезапно все в Поднебесной перешли на сторону военачальника. Древние мудрецы говорили: если курица возвещает утро, это знак того, что дом приходит в упадок. Действительно, это надо иметь в виду.