1

О КАЗНИ И О ССЫЛКЕ ПЛЕННИКОВ ИЗ КАСАГИ, А ТАКЖЕ О ЕГО МИЛОСТИ ФУДЗИФУСА

Когда принудили к сдаче замок Касаги, до людей, которых взяли в плен, некоторое время руки не доходили из-за того, что навалились дела, связанные с концом уходящего года. Когда наступил новый год, вельможи явились ко двору с поклоном, а после того, как воинские дома начали производить оценку обстановки, в столицу прибыли два посланца Востока, Кудо Дзиро Саэмон-но-дзё и Вступивший на Путь из Синано по имени Никайдо Гётин. Они представили в Рокухара содержание решений Канто о людях, которых следует казнить смертью, и о провинциях, в которые следует ссылать.

Принцев, бывших настоятелями в Горных воротах и в Южной столице, лунных вельмож и гостей с облаков, вплоть до особ из службы охраны дворца, в зависимости от тяжести их вины, приговорили к тюремному заключению или к ссылке. Однако в отношении Асукэ Дзиро Сигэнори определили: его следует доставить на речной берег у Шестой линии, Рокудзё и там отрубить голову. Старшего советника, его милость Мадэнокодзи Нобуфуса воинские дома арестовали за преступления его сыновей Фудзифуса и Суэфуса и тоже держали в заключении. Ему было уже за семьдесят лет, поэтому пошли слухи, что так можно отправить в ссылку на отдалённые острова и священного повелителя десяти тысяч колесниц. Он с горечью думал, что два его замечательных сына будут приговорены к смерти, а сам он стал узником царства Чу, поэтому в необычных своих раздумьях и в печали от того, что до сего времени он прожил такую долгую жизнь только лишь затем, чтобы видеть и слышать о подобных горестных вещах, сложил такие стихи:

Мечтал я о долгой жизни.

Но долго прожить —

Значит видеть

Лишь горести

Этого мира.

И виновные, и невиновные лунные вельможи и гости с облаков, посещавшие прежнего государя, были либо отстранены от дел и пошли по стопам Тао Мина, либо освобождены от официальных обязанностей и страдали от голода и нужды. Неизвестно, сон ли, явь ли переменчивая судьба, неприятности и спокойствие времени. Времена меняются, события проходят, горе и радость меняются местами. Что такое радость, и что за польза может быть от сетований в этом мире скорби?

Действительного советника среднего ранга, его милость Томоюки в сопровождении Вступившего на Путь судьи Сасаки Садоно Доё отправили в Камакура. Видимо, кто-то заранее сказал ему, что по пути он может лишиться жизни, поэтому, пересекая Заставу встреч, он произнёс:

Больше я никогда

Не смогу возвратиться домой.

Вот она.

Та застава Афусака,

По которой теперь ухожу!

А переходя через мост Сэта, прочёл:

Кажется мне,

Это случится сегодня —

Перейду через мир сновидений.

Какой же он длинный,

Мост Сэта!

Поскольку заранее было определено, что этот вельможа по пути должен лишиться жизни, прибыли надзирающие, сказавшие, что его нужно зарубить в Касивара провинции Оми, поэтому Доё вышел перед советником среднего ранга и сказал:

— Должно быть, из-за кармы, определённой в какой-то из прежних жизней, среди множества людей именно Вставший на Путь был назначен охранять Вас. Сейчас я говорю так, поэтому похож на человека бессердечного, не ведающего сочувствия. Но такие, как я, силы не имеют. До сих пор я проводил долгие дни в ожидании вашего прощения от Поднебесной, но из Канто твёрдо заявили, что вас следует лишить жизни. Поэтому пусть вас утешат мысли о том, что всё является следствием прежних жизней, — и, не договорив, прижал рукава к лицу.

Его милость советник среднего ранга тоже вытер нежданные слёзы:

— Это поистине так. Всё, что случилось за это время, трудно будет забыть даже вплоть до грядущего мира. Находясь на самом краю своей жизни, я слышу, что повелитель десяти тысяч колесниц уже изволил проследовать на отдалённые острова во внешних землях. Тем более те, кто ниже его, — мы ничего не в силах поделать. К примеру, за такое ваше сочувствие мне будет трудно отблагодарить вас, даже если я действительно останусь в живых, — только и сказал он и после этого не произнёс ни слова.

Пододвинув к себе тушечницу и бумагу, он написал подробное письмо и сказал:

— При случае передайте это близкой мне особе.

Так как уже стемнело, вызвали паланкин, и он прибыл.

Когда паланкин принесли, под сенью группы сосен в горах к западу от морского тракта пленник уместился на меховой подстилке, опять придвинул к себе тушечницу и спокойно написал гатху на смерть:

Живу от рожденья до смерти

Сорок два года.

Враз изменились

Горы и реки,

Разверзлись земля и небо.

Приписав: «Девятнадцатый день шестой луны, я», — отбросил кисть и скрестил руки. А когда Таго Рокуро Саэмон-но-дзё зашёл ему за спину, голова вельможи упала вперёд.

Нет предела словам сострадания! Вступивший на Путь, плача и плача, превратил в дым его останки, совершил разные благие деяния и вознёс молитвы о просветлении.

«Какая жалость! — думал он — ещё с тех времён, когда этот вельможа служил дому прежнего императора, был он приближён к особе государя и ревностно служил его величеству с утра до вечера, отличался верным исполнением своих обязанностей днём и ночью. От этого его шаг за шагом продвижение по службе следовало без задержки, углублялось благоволение к нему государя. Какую же скорбь изволит он испытать, когда августейшего слуха достигнет весть о том, что этот вельможа был сейчас лишён жизни!».

В двадцать первый день той же луны хоин Рётю захватил Когуси Горо Хёэ Хидэнобу от боевого костра на перекрёстке Оиномикадо и Абуранокодзи и направил его в Рокухара. А владетель провинции Этиго Накатоки передал Рётю через Сайто Дзюро Хёэ: «То, что замыслила особа вашего положения в то время, когда не осуществился даже заговор повелителя Поднебесной, непонятно. Считаю это опрометчивым. Не имеют предела ваши меры, враждебные военным, направленные на выручку прежнего государя, вплоть до того, что имеете вы даже карту здешних мест. Строя тайные планы, вы излишне усугубляете свою вину. Поведайте по порядку обо всех ваших планах. Следует подробно доложить о них в Канто».

Хоин изволил ответить ему: «Нельзя говорить, что внизу, под бескрайним небом есть земля, которая не является государевой. До самого края земли нет таких людей, которые не были бы государевыми. Есть ли кто-нибудь такой, кого не печалили бы горести прежнего государя?! Разве может человек радоваться им? Замыслы захватить его яшмовую плоть вместе с августейшей душою отнюдь нельзя считать опрометчивыми. Строить тайные планы, чтобы казнить того, кто не имеет Пути, это дело совсем не опрометчивое. Я не знаю сущности раздумий государя с самого начала. Или подробностей о пребывании государя в Касаги. Ещё прежде, после того, как я выехал из столицы, замок не защищали, правительственные войска потерпели поражение на севере, остались без сил, потеряли свою цель. Безусловно то, что в это время я поговорил с вельможным Томоюки, получил от него повеление государя и разослал ею воинам разных провинций. Так обстояло дело.» — Так он ответил.

Как к этому отнестись, в Рокухара высказывались по-разному. Вперёд вышел Вступивший на Путь Никайдо из Синано, сказав:

— Вина его бесспорна, и его, несомненно, нужно казнить. Однако надо ещё разузнать, кто его сообщники, и об этом непременно известить Канто.

Так он молвил, а Нагаи Уманосукэ произнёс:

— Это надо выяснить во что бы то ни стало. О таких серьёзных делах докладывают в Канто.

Поскольку мнения с разных сторон высказывались одинаковые, решили велеть Кага-дзэндзи от сигнального костра на углу Пятой линии, Годзё и Кёгоку арестовать хоина и непременно доложить об этом в Канто.

А советника Хэй Нарисукэ препроводил Вступивший на Путь Микава Эндзю из Кавагоэ. Ему тоже сказали, что он проследует в Камакура, но и он в Камакура не прибыл, а был лишён жизни в Хаякавадзири, в провинции Сагами. Приближённого к высочайшей особе, советника среднего ранга, его милость Кинъакира и главы Сыскного ведомства его милость Санэё — того и другого помиловали, однако их опасения до конца не рассеялись: не дав им вернуться в свои дома, их передали на руки Хадано Кодзукэ-но-сукэ Нобумити и Сасаки Сабуро Дзаэмон-но-дзё.

Старшего чиновника ведомства, старшего советника, его милость Мороката сослали в провинцию Симоса и передали на попечение помощника начальника области Тиба. Этот человек издавна, со времён стремления к учению, обнаруживал таланты в японских и китайских науках и не задерживал сердце на почестях и поношениях, а посему, встретившись теперь с наказанием в виде дальней ссылки, близко к сердцу не принял этого ни капельки. Поэт процветающей Тан по имени Ду Шаолин, встретившись с мятежом конца годов правления под девизом Тянь Бао, описал горечь ссылки в отдалённые пределы в стихах:

Переправляюсь через Яньюй,

Растрепалась причёска.

Небо упало в синие волны…

Одинокая лодка.

Наш волшебник поэзии Оно-но Такамура был сослан в провинцию Оки. Когда он плыл на вёслах по открытой воде или мимо восьмидесяти островов, он передавал свои думы об этом путешествии рыбакам простыми словами.

«Зная, как переменчивы трудности, что приносит время, они не печалились, когда наступало печальное; видя самые большие трудности, что доставляет судьба, не горевали о горьком. Недаром говорится: «Когда господин горюет, слугам бывает стыдно, когда господина унижают, слуги умирают». Пусть мои кости просолят, плоть распределят по телегам, жалеть я не стану ни о чём», — и не печалился совсем. Только время от времени, сидя в паланкине, слагал стихи и проводил свои дни в безмятежности.

Теперь же он стал непрестанно говорить, что имеет намерение порвать с желаниями этого зыбкого мира и стать монахом, на что Такатоки из Сагами, Вставший на Путь, давал согласие в словах: «Этому не мешает ничто».

Для него ещё не наступил «возраст силы», когда остриг он свои чёрные волосы и стал человеком, покинувшим мир; но совсем скоро, в начале смуты Гэнко, внезапно заболел и умер — должно быть, проследовал в нирвану.

Что касается Суэфуса, высшего сановника из дворца наследного принца, то его сослали в провинцию Хитати, под надзор Наганума, губернатора провинции Суруга.

Советника же среднего ранга Фудзифуса сослали в ту же провинцию где его передали под надзор Ода, помощника главы Управления народных дел.

Конечно, уныние из-за выселения и дальней ссылки всегда вызывает слёзы, горше которых нет, но в душе этого вельможи оно вызвало тоску сверх всякого ожидания. Ибо в эту пору в свите принцессы была особа прекраснейшей на свете наружности по имени Саэмон-но-сукэ. Кажется, это было осенью в минувшие годы правления под девизом Гэнко. Её высочество предприняла поездку во дворец, что в Северных горах. Когда там стал исполняться поздравительный танец, стоявшие под стеной павильона взмахнули рукавами, а юные музыканты заиграли мелодию. И звуки струнных инструментов, и звуки быстрых флейт, и голоса, подобные золоту и драгоценным камням, были ясными.

А эту свитскую даму позвали играть на бива. Когда она заиграла мелодию «Волны синего моря», слушателям показалось, будто это щебечет соловей под цветами, будто подо льдом, на дне, еле журчит источник. Переходя по очереди то к сердитой, то к чистой, то к спокойной мелодии, звуки четырёх струн сливались в один и как будто рвали ткань. Отталкивали от себя и снова завлекали. В чистых звуках этой мелодии только и слышалось, как под стрехами летают ласточки, в воде танцуют рыбы.

С той поры, как советник среднего ранга едва разглядел эту даму, он, никому не давая об этом знать, всем сердцем полюбил её, и любовь день ото дня становилась всё глубже. Он не говорил о своей любви и вестей не подавал, а затаившись в душе, предавался воздыханиям, В думах о ней он провёл целых три года, и они были долгими.

Завяжешь ли связь, мимолётную, как роса, если всячески таишься от глаз людских? Сновидением одной ночи стал у них обмен такими ненадёжными подушками. Кажется, уже на следующую ночь его высочество внезапно изволил выехать в замок Касаги, поэтому Фудзифуса снял свои одеяния и головной убор, надел воинскую форму и приготовился его сопровождать, не зная, встретит ли он эту даму когда-нибудь ещё. Представляя её образ, виденный в мечтаниях одной ночи, он думал о том, как бы увидеть её ещё раз.

Тогда, чтобы её увидеть, он пошёл к западному крылу павильона, где она проживала, но там ему сказали, что нынче утром даму вызвала принцесса, и она изволила отправиться во дворец в Северных горах. Тогда советник среднего ранга отрезал небольшую прядь своих волос, написал стихи, приложил волосы к стихам и оставил для этой дамы.

В мире нынче живём

Перепутанном,

Словно пряди волос [325] .

Так смотрите на них,

Как на мой прощальный подарок.

Когда эта дама вернулась и увидела подаренную на прощанье прядь волос и стихотворение, она прочла его и заплакала. Плакала и читала. Сворачивала и разворачивала свиток тысячи и сотни раз, но успокоиться была не в силах. Слёзы текли и смывали буквы, а тяжёлые думы всё не проходили. Если бы она знала хотя бы место, где этот человек живёт, она готова была устремиться туда, пусть это будет равнина, где лежат тигры, или бухта, в которую заплывают киты, только не могла узнать, куда направиться. Она терялась от избытка дум, потому что не знала, где тот желанный мир, где они вновь повстречаются.

О ты, мой господин,

Для меня написавший письмо!

Ты послал мне его

В знак прощанья

До встречи в будущем мире.

Приложив этот куплет к прежнему стихотворению, она положила в свой рукав прощальную прядь его волос и бросилась в глубокие пучины реки Оигава. О, как это печально! Можно повторить слова о том, что «Я отказалась от ста лет своей жизни ради одного лишь дня благорасположения господина».

Прошёл слух, что старший советник Адзэти, его милость Кинтоси, сослан в провинцию Кадзуса, преосвященный Сёдзин из Юго-Восточного павильона — в провинцию Симоса, а преосвященный Сюнга из Минэ — в провинцию Цусима, но это решение внезапно переменили и его направили в провинцию Нагана Четвёртого принца отправили в провинцию Тадзима, под охрану губернатора этой провинции, судьи Ота.

 

2

О ПЕСНЕ ВОСЬМИЛЕТНЕГО ПРИНЦА

Девятый принц был ещё ребёнком, поэтому находился в столице на попечении советника среднего ранга Наканомикадо, его милости Нобуакира. Принцу в этом году исполнилось восемь лет, но он был смышлёнее обычных людей и всё время твердил в скорби:

— Говорят, будто его величество уже сослан на острова Оки, куда даже люди не приезжают, так почему в столице должен оставаться один я? Увы! Я хочу, чтобы меня тоже сослали в края поблизости от той провинции, где изволит пребывать государь! По крайней мере, тогда я хоть мимоходом буду узнавать о судьбе августейшего, — и слёзы у принца текли, не переставая.

— В самом деле, если бы Нобуакира сказали, что Сиракава, где в заточении изволит пребывать государь, находится близко от столицы, почему бы ему не сопровождать вас туда? — молвил ему его милость Нобуакира, обливаясь слезами, но даже если бы мы находились в месте, близком к обители государя, мы вряд ли смогли бы, держась друг за друга, узнавать о нём подробности. Однако же место, называемое Сиракава, находится в нескольких сотнях ри от столицы. Потому-то закононаставник Ноин и сложил такие стихи:

Покинул столицу

В пору весенних туманов,

А на заставе

Сиракава

Подули весенние ветры.

— Из них можно узнать, что путь туда далёк, и есть непреодолимые для путника заставы.

Так он сказал, и принц, сдерживая слёзы, перестал говорить об этом так часто. Прошло некоторое время, и он рассердил Нобуакира, произнеся:

— Значит, Нобуакира не хочет со мной ехать, вот и говорит так. То, что воспевается как застава Сиракава, — это совсем не то, что Вэйшуй у Лояни. Эта застава — местность в провинции Осю. А недавно Цумори-но Куниацу, взяв эту песню за основу, сложил свою:

Вот пройдёт много дней,

И осенние ветры подуют

На реке Сиракава,

Которая не достигает

Заставы Восточного тракта.

— Кроме того, собираясь убрать и заменить высохшее дерево сакуры на поле для игры в ножной мяч кэмари возле храма Наивысшей победы, Сайсёдзи, Фудзивара Масацунэ-асон написал:

Нашим взорам привычна

Эта сакура, у которой цветы

Отражались в воде Сиракава!

Для неё та весна

Оказалась последней.

— Оба эти названия одинаковые, но песни подтверждают, что места разные. Ладно же! Замкнусь в себе и говорить не стану ничего, — так он сказал, обидевшись на Нобуакира, и после этого даже говорить о любви к отцу перестал совсем.

Казалось, всё приводило его в уныние. Время от времени он останавливался у центральных ворот дворца, где, слушая звон вечерних колоколов из дальних храмов, сложил:

День проводя

В думах тяжёлых,

По господину тоскую,

Даже слушая храмовый звон

Вечерами.

Слова сами выходят на волю, когда они движимы чувствами. Это было как стихи взрослого поэта. В ту пору очарованные ими монахи и миряне, мужчины и женщины в столице переписывали их на бумажные салфетки и на веера, и не было человека, который бы при этом не говорил, что это стихи восьмилетнего принца.

 

3

О ПЕРВОМ ПРИНЦЕ И О ПРИНЦЕ ИЗ ПАВИЛЬОНА МЁХОИН

В восьмой день третьей луны его императорское высочество Первого принца из Министерства центральных дел услали в Хата в провинции Тоса под охраной Сасаки-таю Токинобу. Он посмотрел на небо, распростёрся на земле и вознёс молитву: «Пусть до сих пор люди умирали от осенних наказаний и бывали погребены подо мхами на равнине Лунмэнь, только я хотел бы, чтобы со мной это случилось поблизости от столицы».

Но тут он услышал, как воины из охраны говорят между собой, что уже завтра собираются отправить в ссылку прежнего императора, утратил веру в молитву и впал в неизбывную печаль. Когда же появилось множество воинов, и паланкин с государем приблизился к центральным воротам, он, не в силах подняться, произнёс в слезах:

Мне в беде не сдержать

Этих горьких рыданий.

Моя зыбкая плоть!

А слёзы

Рекою текут.

В тот же день и принца Второго ранга из павильона Мёхоин тоже сослали под охраной Нагаи-сакон-но-таю-сёгэн Такахиро в провинцию Сануки. Когда этот принц услышал, что завтра его величество получит основания для перемены своего местонахождения, а сегодня Первый принц уже был отправлен в ссылку, сердце его было охвачено болью. Им всем предстоял одинаково горький путь, но отправляли их порознь, и в августейших сердцах царила печаль.

Поначалу из столицы их высочества отправились по отдельности, но вечером одиннадцатого дня и Первый принц, и принц из павильона Мёхоин оба изволили прибыть в Хёго. Здесь Первый принц садился на судно, и говорили, что он должен приплыть в Хатакэ, в провинции Тоса. Монашествующий принц изволил написать ему:

До нынешней поры

Мы прибывали

На те же самые ночлеги.

Печально слышать: впереди

Лишь волны, где следов не видно.

Ответ Первого принца:

Уж завтра

Понесусь по волнам,

Следов не оставляя.

Но пусть дорогу

Мне твоё укажет сердце.

Говорили, что местом ссылки для них обоих будет остров Сикоку. Хотелось, чтобы это была по крайней мере одна и та же провинция. Не исполнилось желание их высочеств. Величиной даже с бамбуковое коленце не навеяли утешения ветры с новостями. Первый принц изволил поплыть по волнам, доверившись утлому судну и направился в Хатакэ провинции Тоса, где для него тогда сооружали комнату в особняке Арии Сабуро Саэмон-но-дзё.

В этом Хатакэ с юга возвышались горы, а на севере простирался морской берег. С сосновых веток на створки дверей падала роса, примешиваясь к обильным слезам на рукавах его высочества. Звуки волн, бьющихся в песчаный берег, доносились до самой подушки и во сне только они напоминали, как далека стала дорога в родные места.

Принц из павильона Мёхоин был разлучён с ним и до провинции Бидзэн следовал по суше, а на берегу Кодзима его посадили на судно и доставили в Такума, что в провинции Сануки. Это тоже было место, близкое к морскому берегу, поэтому ядовитые туманы окружали тело принца, миазмы моря были ужасны, песни рыбаков, звуки вечерних пастушьих флейт, лучи осенней луны, падающие на горные пики, на облака и море, — всё это касалось ушей, отражалось в глазах и вызывало тоску. Нечего и говорить, что всё это добавляло принцу слёз.

Что касается прежнего императора, то было решено по примеру годов правления под девизом Дзёкю сослать его в провинцию Оки. Но, наверное, даже в Канто побаивались того, чтобы подданные пренебрегали государем, поэтому на трон возвели старшего сына экс-императора Гофусими, решив, что он может издать высочайшее повеление о переезде прежнего императора. В управлении Поднебесной никаких перемен ждать больше нечего, — считали в воинских домах, — поэтому прежнему императору надлежит принять монашеский сан. И прислали его величеству монашеские благоуханные крашенные облачения. Но августейший изволил сказать, что принятие им монашеского облика случится не скоро.

Он не снял с себя одеяний могучего дракона, каждое утро проводил церемонию омовения, произвёл обряд очищения временной августейшей обители и вознёс моления перед божницей, сооружённой по образцу покрытой известью молельни в Великом святилище в Исэ. Хоть и нет в небе двух солнц, но в стране стало два государя, а воинские дома были обижены и озадачены. Это тоже входило в мудрые расчёты августейшего.

 

4

О ТОМ, КАК ВО ДВОРЕЦ ПРИЕХАЛ ЦЗЮНЬ МИНЦЗИ

Весной минувшего первого года правления под девизом Гэнко из государства Юань прибыл в нашу страну добродетельный и мудрый наставник в созерцании по имени Цзюнь Минцзи. Хотя прежде никогда не было такого, чтобы иноземный священнослужитель был лично принят Сыном Неба, но этот государь изволил повелеть секте дзэн, чтобы она объяснила ему содержание разных сторон учения, поэтому для беседы о законоучении во дворец пригласили этого наставника в созерцании.

Чтобы церемонию аудиенции разработать до мелочей и не стыдиться за свою страну, все три министра и высшие сановники тоже вышли одетыми в церемониальные платья; писцы из Государственного совета, учёные мужи и стражи были наготове и выглядели величественными. Среди ночи, установив во дворце светильники, впустили наставника в созерцании.

Государь изволил подняться на яшмовый свой престол, во дворце Пурпурных покоев, Сисиндэн. Наставник в созерцании трижды распростёрся в поклоне, возжёг ароматы и возгласил государю вечную жизнь. После этого государь обратился к нему с вопросом.

— Вы прибыли сюда в полном здравии, перейдя через горы, переправившись через моря. Каким способом станет учитель далее вести живые существа?

Наставник в созерцании произнёс в ответ:

— Стану вести с непременной помощью Закона Будды.

Государь снова спросил:

— А как вы даёте наставления именно сейчас?

Ответ был таким:

— В небе все звёзды встречаются на севере. В нашем мире нет такой реки, которая не устремлялась бы на восток.

Когда беседа о Законе завершилась, наставник в созерцании поклонился государю и вышел. На следующий день государь послал главу Ведомства дознаний его милость Санэё присвоить наставнику в созерцании официальный сан. Тогда этот наставник сказал посланцу государя:

— Хотя и говорят, что существует раскаянье вознёсшегося дракона, видно, что сей государь должен во второй раз вступить на престол императора.

Теперь государь, захваченный своими вассалами-воинами, испытывает раскаянье вознёсшегося дракона, однако, как предсказал сей наставник в созерцании, то, что он займёт трон во второй раз и станет девяносто пятым государем, никакого сомнения не вызывает. Поэтому он твёрдо изволил сказать, что ещё долго не примет монашеский облик.

 

5

О СКОРБИ ИМПЕРАТРИЦЫ

Прошёл слух, что в седьмой день третьей луны прежний император уже изволит переменить место пребывания на провинцию Оки, поэтому императрица под покровом ночи поехала во дворец в Рокухара, и когда её экипаж приблизился к центральным воротам, его величество вышел наружу, а шторы в экипаже государыни были подняты.

Государю благоугодно было оставить императрицу в столице; он продолжал размышлять о своём будущем, которое сложится из скитаний под шум волн на ночлегах скитаний, при свете луны над дальними берегами. Императрица тоже представляла его величество вдали, на далёких рубежах, где нет ни малейшей надежды, а есть ощущение душевных блужданий в долгой безрассветной ночи.

Их ночь всё длилась, они предавались воспоминаниям, вели друг с другом беседы, и тысяча осенних ночей становились одной сплошной ночью. Когда же наступил рассвет, а слова ещё оставались, вести какое-либо разговоры не требовалось совсем, ибо горечь в августейших сердцах не выражалась в одних только словах. Августейшие особы только заливались слезами, когда появились признаки безжалостного рассвета при луне.

Рассвет уже готов был наступить, поэтому государыня вернулась в свой экипаж и поехала назад, произнося сквозь слёзы:

Горше этой

Думы не бывает —

Когда ж наступит

Твой предел,

О жизнь, наполненная болью?

А при заходе солнца, едучи в экипаже на обратном пути, она и не помышляла встретиться когда-либо с государем ещё, и в сердце императрицы царила скорбь.

 

6

О ТОМ, КАК БЫВШИЙ ИМПЕРАТОР ЕХАЛ В ССЫЛКУ

Когда в седьмой день третьей луны рассвело, более пятисот всадников под командой Тиба-но-сукэ Садатанэ, Ояма-но Горо Саэмона, судьи Сасаки Садо и Вступившего на Путь Доё охраняли путь следования прежнего государя, который менял место своего пребывания на провинцию Оки.

В числе сопровождающих государя были только Главный секретарь Итидзё Юкифуса, младший военачальник Рокудзё Тадааки и из женской свиты — госпожа Самми. Кроме них спереди и сзади, слева и справа его окружали воины в шлемах и доспехах, вооружённые луками и стрелами.

Задевая друг за друга, экипажи направились на запад по Седьмой линии, Ситидзё, потом вниз по Хигаси-но-тоин, а вдоль дороги стояли жители столицы, знатные и простолюдины, мужчины и женщины и без стеснения наполняли перекрёстки улиц голосами:

— Повелителя всей Поднебесной везут в ссылку подданные! Отныне истощится судьба у воинских домов.

Так они плакали и стенали, словно дети, тоскующие по матери, и было жаль слышать их. Даже воины из конвоя все как один вытирали слёзы рукавами доспехов. После того, как проехали мимо постоялого двора Сакура, государь велел опустить паланкин на землю, чтобы поклониться в Яхата. Августейшая молитва была о том, чтобы ещё раз увидеть столицу, вернувшись из этой дальней ссылки.

Тот, кого называют великим бодхисаттвой Хатиманом, был инкарнацией императора Одзина и давал клятву алмазной крепости о защите ста поколений монархов, поэтому он непременно будет иметь в виду своё божественное покровительство Сыну Неба и за пределами его дворца. Так изволил уверенно думать августейший.

Когда государь переправился через реку Минатогава, он изволил посмотреть на столицу Фукухара, и ему утешительно было подумать в связи с нею о том, что Первый министр Хэй Киёмори, держа в своих дланях Четыре моря, перенёс столицу в это низменное сырое место и тотчас же скончался. Он всеми силами бесчестил верхи, и в конце концов, как и следовало ожидать, последовало наказание Неба.

Посмотрев под конец на равнину Инано, государь изволил переправиться через бухту Сума и снова подумать о том, что в старину вокруг военачальника Гэндзи туманными лунными ночами пошли слухи о его связи с дамой. Он провёл на берегу этой бухты три осени. Было такое чувство, что здесь слышен только шум волн. Казалось, будто лишь слёзы падают, а подушка плавает в них. Тоска осенью в дорожных снах кажется такой настоящей!

В утреннем тумане государь проехал бухту Акаси, позади остался остров Авадзи, над соснами Оноэ, что в Такасаго, на который тоже накатывали волны, потом миновали многие горы и реки, склоны Сугисака, наступило время, когда он достиг одной за другою Мимасака и горы Сараяма в Кумэ. На закрытых облаками горах виднелся снег, а в отдалении — горные пики.

От нетерпения однажды петухи на крыше из мисканта встретили песнями луну, в другой раз кони попирали ногами иней на дощатом мосту. Дни, проведённые в пути, все скапливались, и через тринадцать дней после отправления из столицы государь изволил прибыть в порт Мио провинции Идзумо. Там наготове стояло судно, которое ждало только попутного ветра, чтобы переправиться через море.

 

7

О БИНГО САБУРО ТАКАНОРИ И О ВОЙНЕ МЕЖДУ У И ЮЭ

[356]

В ту пору в провинции Бидзэн проживал человек по имени Кодзама Бинго Сабуро Таканори. Когда его величество пребывал в Касаги, он пришёл к государю и преподнёс ему верных долгу воинов, но после того, как услышал, что замок пал прежде, чем дело было сделано, а Кусуноки покончил с собой, он лишился сил. Однако, услышав, что его величество ссылают в провинцию Оки, он собрал единомышленников из своей семьи и сообщил им своё решение:

— Говорится, что решительный муж и добродетельный человек ради спасения своей жизни не жертвует добродетелью, что бывали случаи, когда, погубив плоть, совершали добродетельное. Так, в старину, увидев, что Вэйский князь И убит северными варварами, его вассал по имени Хун Янь не мог этого стерпеть, взрезал себе живот и, поместив в него печень князя И, после смерти своего государя, этим отблагодарил его за милости. Тот, кто знает свой долг и ничего не делает, лишён доблести. Давайте же, поедем и встретим проезжающего императора на пути его следования, похитим государя, поднимем большие воинские силы, и пусть наши тела останутся на месте битвы, но имена наши будут переданы потомкам! — так он сказал, и все его родственники-единомышленники с ним согласились.

— В таком случае, — сказал он, — подкараулим в опасном месте на пути следования и улучим момент.

Они залегли, спрятавшись на вершине горы Фунасакаяма на границе провинций Бидзэн и Харима и стали ждать: вот сейчас, вот сейчас!

Поскольку процессия с государем сильно опаздывала, послали человека сбегать посмотреть. Оказалось, что воинский конвой не следует по тракту Санъёдо, а от развилки от Имадзюку в провинции Харима направился по тракту Санъиндо. Высокодобродетельные планы Таканори по освобождению государя во время его переезда пропали зря.

— Ну, тогда, — решил он, — есть подходящие глухие горы в Сугисака, в земле Мимасака. Подождём там.

После того, как, пройдя наискось от покрытой тучами горы Трёх камней, они безо всякой дороги прибыли в Сугисака, им сказали, что его величество уже изволил въехать в поместье Инносё.

По крайней мере, — подумал Таканори, — хотелось бы, чтобы наши намеренья достигли государева слуха!

Незаметно прокравшись поближе, он старался выбрать для этого подходящий момент, но удобного случая всё не было, и тогда Таканори соскоблил кору с большого дерева сакуры в садике перед гостиницей, где пребывал государь, и написал крупными иероглифами стихотворение:

О, небеса! Не надо

Нового Гоу Цзяня.

Уже нашёлся

Преданный Фан Ли [361] .

Воины охраны увидели это стихотворение утром. Они прочли его и заговорили: «Что это? Кто это написал?» Но стихотворение уже достигло государева слуха. Его смысл сразу открылся августейшему, и на его драконовом челе появилась улыбка удовлетворения, Воины же определённо не знали его исторической подоплёки и не подумали ни о чём предосудительном.

Итак, смысл этого стихотворения заключается в том, что в старину в иных пределах было два государства: У и Юэ. Никто из вельмож в обоих этих государствах не соблюдал Пути монарха, каждый управлял с помощью оружия. Княжество У хотело напасть на Юэ и взять его, а Юэ хотело разбить У и присоединить его к себе. Таким образом сражения продолжались много лет. У и Юэ поочерёдно то побеждали друг друга, то терпели поражение; родители становились врагами, и дети тоже становились врагами, потому что им было стыдно существовать с противниками вместе под одним и тем же небом.

В конце династии Чжоу главу государства У называли уским ваном Фу Ча, а главу государства Юэ именовали юэским ваном Гоу Цзяном. Однажды этот юэский ван призвал к себе министра по имени Фань Ли и молвил:

— У — враги моих предков. Если я не перебью их, я напрасно проживу свои годы, буду стыдиться не только насмешек людей в Поднебесной, но и тел моих предков, что покоятся под девятью слоями мха. Поэтому сейчас я созываю в своём государстве воинов, хочу сам ударить по государству У и убить уского вана Фу Ча, чтобы мои предки были отомщены. Ты же должен остаться в нашей стране, чтобы защитить богов земли и злаков.

В ответ Фань Ли стал его отговаривать:

— Я, ваш вассал, втайне проверил положение дел. Сейчас силами нашего княжества Юэ трудно повергнуть У. Начнём с того, что посчитаем воинов обоих княжеств. В княжестве У двадцать тысяч всадников, в княжестве Юэ — только десять тысяч. Поистине, малые силы не нападают на большие. Это — одна из причин, почему трудно уничтожить у. Другая причина — время. Весна и лето — это время положительного начала, ян, когда присуждают награды за преданность, осень и зима — время отрицательного начала, инь, когда занимаются исключительно наказаниями. Теперь начало лета. Это не время для проведения карательной экспедиции. Такова вторая причина, по которой трудно повергнуть У. Далее. Место, куда возвращается мудрый человек, это сильная страна. Ваш вассал слышал, что среди подданных уского вана Фу Ча есть человек по имени У-цзы. Глубокой мудростью он снискал расположение людей, выдающимся благоразумием вселил в своего государя присутствие духа. Пока он будет находиться в государстве У, оно не может быть повергнуто. Такова третья причина. У единорога есть в роге мясо, и он не проявляет свою свирепость; нырнувший дракон скрывается три зимних луны, ожидая прихода весеннего равноденствия. Если мой господин хочет объединить княжества У и Юэ, если, находясь в центре страны, он хочет обратиться челом к югу и называться Единственным, он должен на некоторое время скрыть воинов, спрятать оружие и выждать время.

Тогда ван княжества Юэ весьма разгневался:

— В «Ли цзи» сказано, что с врагами отца нельзя оставаться под одним небом. Теперь, когда я достиг возраста мужественности, я уничтожу княжество у. Не стыдно ли мне было бы жить с ним под лучами той же луны и того же солнца?! Для этого я соберу воинов. Ты привёл три довода против, чтобы остановить меня. Ни один из них не соответствует долгу. Прежде всего, если судить по количеству воинов, то Юэ не может противостоять У. Но победа и поражение в войне не зависят непременно от величины силы, но зависят только от воли случая. И ещё зависят от планов военачальника. Так У и Юэ не раз сражались между собой. Победа переходила то к тем, то к другим. Обо всём этом ты знаешь. Можно ли теперь уговаривать меня не воевать с таким сильным противником, как У из-за того, что силы Юэ малы? Это один пункт, который свидетельствует, что ты слаб в воинском искусстве. Дальше. Если поразмыслить о победах и поражениях в войне в зависимости от времени года, то об этом в Поднебесной должны знать всё. Тогда кто же в войне побеждает? Ты говоришь, что весна и лето — время ян, но именно весной иньский Тан-ван напал на Цзе. Чжоуский У-ван напал на другой Чжоу тоже весной. Поэтому и говорят: «Лучше ждать выгоду от расположения на земле, чем случай, ниспосланный Небом, лучше мир между людьми, чем выгода на земле». Однако сейчас ты уговариваешь меня, утверждая, что время не благоприятствует военному походу. Это второй пример того, что ты мыслишь мелко. Далее. Когда говорят, что нельзя уничтожить государство У пока в нём есть У-цзы Сюй, это значит, что я в конце концов не смогу сразить врагов своих предков и тем отомстить за обиды, нанесённые тем, кто находится в ином мире. Если попусту ждать, когда умрёт У-цзы Сюй, то смерть и жизнь предопределены, и заранее неизвестно, кто умрёт раньше, старый или молодой. Кто раньше умрёт, я или У-цзы Сюй? По-твоему, я должен остановить поход, не зная этого? Здесь твоя третья глупость. Так вот, если я буду ждать много дней, чтобы созвать воинов, об этом наверняка дадут знать государству У Из-за моей медлительности уский ван сам нападёт на меня, и как это ни досадно, победить мы не сможем. Говорят, что когда других упреждаешь, держишь их под контролем, а когда запаздываешь, под контролем держат тебя. Дело уже решено. Остановить его нельзя ни на мгновенье.

Так он сказал, и в первую декаду второй луны одиннадцатого года правления юэского вана Гоу Цзян сам повёл более ста тысяч всадников, чтобы напасть на государство У.

Услышав об этом, уский ван Фу Ча, сказав: «Малочисленного врага и обманывать не надо», — сам встал во главе двадцати тысяч всадников, выстроил их на границе княжеств У и Юэ в местности под названием Фуцзяо-сянь и разместил лагерь, имея в тылу гору Хуэйцзи, а перед фронтом большую реку. Специально, чтобы завлечь врага, он выдвинул вперёд тридцать с лишним тысяч всадников, а сто семьдесят тысяч укрыл глубоко в тени гор позади своего лагеря.

Вскоре юэский ван приблизился к этой местности, и когда он увидел воинов У, силы которых не превышали двадцать-тридцать тысяч всадников, находящихся в разных местах, он подумал: «Удивительно малые силы!» — и приказал ста тысячам своих всадников одновременно ввести в реку коней, сплотить их и переправиться на другой берег.

Была первая декада второй луны, поэтому было ещё очень холодно, и на реке лежал лёд. Воины замёрзшими руками не могли натянуть луки. Кони увязали в снегу и не могли свободно передвигаться. Однако юэский ван под барабанный бой пустил их в атаку, воины, выровняв удила, рванулись вперёд, и каждый их них стремился быть впереди.

Воины государства У заранее приготовились завлечь противника в неудобные места, чтобы там окружить его И ударить, а поэтому в бой специально не вступали, отойдя от лагеря Фуцзяосянь и укрывшись у горы Хуэйцзи. А воины Юэ больше тридцати ри преследовали отступавших, соединив свои четыре линии атаки в одну и не глядя ни влево, ни вправо. Каждый был готов загнать коня, лишь бы настигнуть противника.

В час, когда уже готовы были опуститься сумерки, войска У силою в двести тысяч всадников, как и было задумано, заманив противника в неудобные места, с четырёх сторон, от гор, вышли на него, окружили того юэского вана Гоу Цзяня и начали сражение, стараясь, чтобы ни один человек наружу не попал.

Что касается воинов Юэ, то в долгом утреннем сражении и люди, и кони устали, сил было мало, поэтому окружённые превосходящими силами У они сбились в одно место. Если, продвигаясь вперёд, они захотят напасть на врага, что перед ними, то враг держит там оборону со стрелами наготове. Если же нападающие захотят развернуться и погнать врага, что позади, — то враг обладает крупными силами, а воины Юэ устали. Здесь-то и приходит конец наступлениям и отступлениям: поражение становится неизбежным.

Однако юэский ван Гоу Цзянь таил в себе энергию Сян-вана в раскалывании крепкого и превосходил Паньхуэя в доблести, поэтому он вторгся в превосходящие силы, разрезал их крест-накрест, закружил, как в водовороте.

Сойдясь в одном месте, нападавшие разделились на три части, смели прочь четыре стороны и обратились ещё на восемь сторон. Они меняли направление ежечасно, сотни раз наносили удары, однако в конце концов юэский ван сражение проиграл, и больше семидесяти тысяч его всадников были убиты.

Гоу Цзянь не смог удержаться, поднялся к горе Хуэй-цзи, а когда пересчитал воинов Юэ, то оставшимися в живых оказалось всего тридцать с лишним тысяч всадников. Половина из них была ранена, у всех кончились стрелы, острия пик сломаны.

Многие из ванов соседних государств, не присоединившихся ни к кому, пока они сомневались, на чьей стороне, У или Юэ, будет победа, прислали своих всадников на сторону У, и силы того всё больше увеличивались. А тридцать тысяч всадников окружили гору Хуэйцзи со всех четырёх сторон, и они разрастались, как рис, конопля, бамбук или тростник.

Юэский ван вошёл в свою командную палатку, собрал воинов и молвил:

— Наша судьба истощилась. Теперь мы окружены. Совсем не можем сражаться — это меня губит Небо. А поскольку это так, завтра я вместе с вами, мои герои, прорвусь через вражескую осаду и ворвусь в лагерь уского вана. Я оставлю свой труп на поле битвы, а за обиды отомщу в грядущей жизни! — и с этими словами изволил снять с себя грузные знаки власти в государстве Юэ, чтобы бросить их в огонь.

Кроме того, его любимый сын по имени наследный принц Шиюй, которому в этом году исполнилось восемь лет, вслед за юэским ваном тоже собирался отправиться в военный лагерь противника. Юэский ван подозвал его, вытер себе слёзы левым рукавом и сказал:

— Ты ещё очень молод, поэтому было бы горько увидеть твои страдания, когда враги захватят тебя после моей смерти. Если враги схватят меня, будет жаль оставлять тебя в живых, погибнув прежде тебя. Лучше послать тебя впереди, свободно распорядиться собой и завтра погибнуть в сражении. Я думаю, что когда покоятся под девятью слоями мха, где лежат росы Трёх Путей, привязанность отца и сына друг к другу не пропадает.

Когда, держа в правой руке меч, он убеждал наследного принца покончить с собой, там случился Левый полководец юэского вана, его вассал по имени Дафу Чжун. Он выступил перед юэским ваном и промолвил:

— Прожить жизнь до конца и ожидать решения судьбы — долго и трудно, а следовать обстоятельствам и с лёгкостью умереть — быстро и легко. Господин мой! Подожди бросать в огонь грузные знаки власти Юэ и убивать наследного принца. Хотя твой подданный — человек несообразительный, он, тем не менее, хочет обмануть уского вана, спасти своего господина от смерти, возвратиться на родину, ещё раз поднять большое войско и смыть этот позор. Окруживший теперь лагерем эту гору главный уский полководец Тай Цзайфэй мой старинный друг. За долгое время привыкнув к нему, я стал понимать его сердце: поистине, можно сказать, что по природе он человек отважный, и всё-таки его сердце до последней степени наполнено алчностью и не задумывается о дурных последствиях. Кроме того, если послушать разговоры об уском ване Фу Ча, — ум у него мелкий, планы недалёкие, он предаётся разврату и в принципах морали тёмен. И господин, и подданные с лёгкостью обманывают друг друга. Итак, теперешнее сражение войск Юэ оказалось безрезультатным, а причина того, что мы окружены войсками У, заключается в том, что государь пренебрёг увещеваниями Фань Ли. Прошу, чтобы ван, мой господин, разрешил своему вассалу осуществить его крошечный план и избавить наше разбитое войско от гибели.

Когда он произнёс это увещевание, юэский ван уступил его доводам и изволил сказать:

Хоть и говорят, что предводитель проигравшего войска вторично сражение не планирует, впредь я буду Дафу Чжуну верить, — и не стал сжигать грузные знаки власти и не стал подталкивать наследного принца к самоубийству.

Дафу Чжун, получив от своего господина приказ, снял доспехи, свернул своё знамя и поскакал вниз от горы Хуэйцзи, возглашая:

— Силы юэского вана истощены, разбиты у ворот военного лагеря У! — и триста тысяч воинов государства У закричали: «Ура!!!», отмечая этим победу.

После этого Дафу Чжун въехал в ворота лагеря У и сказал:

— Ничтожный слуга господина-вана, последователь юэского Гоу Цзяня Чжун почтительно выполняет обязанности низшего управляющего главного полководца У, — и преклонив колени и опустив до земли голову, распростёрся перед Тай Цзайфэем.

Тай Цзайфэй сидел на напольном возвышении. Велев поднять у себя занавес, он принял Дафу Чжуна. Дафу Чжун, из почтительности не глядя на него прямо, молвил сквозь слёзы, бегущие по лицу:

— Мой бедный господин Гоу Цзянь истощил свою судьбу, растерял силы, окружён воинами У. И теперь через ничтожного своего вассала Чжуна умоляет простить ему прежнюю вину и спасти от сегодняшней смерти. Если полководец выручит Гоу Цзяня от гибели, он преподнесёт вану У государство Юэ, которое станет землями, отдаваемыми в распоряжение вассалам. Его грузные знаки власти пожалуют полководцу, красавицу Сиши сделают наложницей низшего разряда, пусть она целыми днями доставляет удовольствие вану. Если же эта просьба не подходит, если в конце концов Гоу Цзяня обвинить, он должен будет бросить грузные знаки власти Юэ в огонь, соберёт воедино сердца своих воинов, ворвётся в лагерь У и оставит у его ворот свой труп. Мы с полководцем давно связаны крепче клея и лака. От вашего благодеяния зависит жизнь. Прошу полководца скорее пожаловать к вану и, пока Гоу Цзянь жив, доложить вану, о чём я здесь сказал, — так он говорил, то пугая, то скорбя, пока истощил запас слов.

— Это дело нетрудное, — заметил действительно заинтересованный Тай Цзайфу, — скажу, что юэского вана за его вину надо непременно простить, — и тут же отправился в расположение уского вана.

Когда он изложил существо дела, уский ван очень рассердился и произнёс:

— Прежде всего, для того, чтобы государства У и Юэ сражались друг с другом, воинов поднимали не только сегодня. Зная об этом, ты просишь сохранить жизнь Гоу Цзяню. Это отнюдь не черта, свойственная преданному вассалу.

Тогда Тай Цзайфу заговорил ещё раз:

— Хоть я и негодный вассал, но пожалован чином полководца, а в тот день, когда я вёл воинов в сражение против Юэ, я хитростью разбил сильного врага и, не щадя жизни, добился радости победы. Одно это можно считать доказательством моего чистосердечия. Разве я не склоняю своё сердце к тому, чтобы до конца исчерпать свою преданность, стремясь усмирить Поднебесную для вана, моего господина?! Если над этим подумать хорошенько, то, хотя юэский ван и проиграл сражение, истощив свои силы, у него ещё остаётся больше тридцати тысяч всадников. Все они выдающиеся воины, отборные всадники. Хотя воинов государства У много, но если завтра им идти в бой, они сегодня и впредь неизбежно станут думать о том, чтобы сохранить свои жизни, и гнаться за наградами. Хоть и мало сил у Юэ, но воля у них едина, и бойцы знают, что бежать им некуда. Говорят, что загнанная в угол крыса сама кусает кошку. Воробей в пылу боя не пугается человека. Если У и Юэ сразятся снова, опасность для У определённо близка. Зато, пощадив прежде жизнь юэского вана, вы дадите ему одну-единственную межу земли, и он станет вашим низшим вассалом. В этом случае ван, мой господин, не только соединит оба государства — У и Юэ — но ни одно из таких княжеств, как Ци, Чу, Цзинь и Чжао, не сможет противостоять ему. Это способ сделать корни глубокими, а семена крепкими.

Так он говорил, исчерпав все доводы, и уский ван внезапно отдал своё сердце алчности.

— В таком случае, — молвил он, — надо снять осаду с горы Хуэйцзи и помочь Гоу Цзяню.

Когда Тай Цзайфэй возвратился и рассказал об этом Да Фучжуну, тот очень обрадовался, поскакал обратно к горе Хуэйцзи и доложил юэскому вану о содержании бесед.

У бойцов исправился цвет лица. Не было человека, который не говорил бы с радостью:

— Все мы избежали смерти и возвратились к жизни. И этим обязаны мудрости Да Фучжуна.

Юэский ван велел поднять флаг о сдаче, осаду с Хуэйцзи сняли, воины У вернулись в государство У, а воины Юэ вернулись в государство Юэ. Гоу Цзянь сразу отослал наследного принца Шиюя назад на родину в сопровождении Дафу Чжуна. Сам же он в простом деревянном экипаже запряжённом белыми лошадьми, со шнуром от государственной печати Юэ на шее, объявил себя самым низким вассалом У и поехал к воротам лагеря У.

Несмотря на всё это, ван государства У, по-видимому не успокоился и даже не взглянул в сторону Гоу Цзяня, сказав:

— Благородный муж к наказанному не приближается!

И не ограничился этим. Он передал Гоу Цзяня чиновникам Ведомства наказаний. Вместе они проскакали целый станционный перегон за один день и въехали в крепость Гусу.

Из людей, которые видели арестованного, не было такого, чьи рукава не были бы мокрыми от слёз. Прошли дни после того, Гоу Цзяня доставили в крепость Гусу. На него надели наручники и кандалы и поместили в подземную тюрьму. После этого он не видел, светает ли после ночи или смеркается после дня, не ведал лучей луны и солнца, но так и проводил свою жизнь в темноте и не знал, как проходят годы и луны. Слёзы его на полу были глубокими, как роса.

Между тем, в государстве Юэ об этом услышал Фань Ли. Его возмущение было невыносимым, пронзив его до мозга костей. «Ах, — подумал он, — я должен любыми способами спасти жизнь вану Юэ и возвратить его на родину. Мы вместе разработаем план и смоем позор поражения у горы Хуэйцзи».

Придумав некую уловку, он изменил свой внешний вид, сложил в корзину для переноски земли рыбу и под видом торговца рыбой отправился в сторону государства У. Там он задержался возле крепости Гусу и начал расспрашивать, где содержится Гоу Цзянь, и один человек подробно рассказал ему об этом. Фань Ли обрадовался, пошёл к этой тюрьме, а так как у её ворот была строгая охрана, чинившая препятствия, он вложил короткую записку в живот рыбе и забросил её внутрь тюрьмы. Гоу Цзянь весьма удивился, а когда вскрыл у рыбы живот, там было написано:

Си Бао был заточён в Юли

за много ли ,

А Чжун Эр сбежал в Чжо.

Оба они стали ванами.

Не уступайте врагам,

не умирайте! [378]

По твёрдости кисти и стилю изложения было видно, что это писал верный Фань Ли. «Он всё ещё продолжает убиваться, все свои сокровенные мысли посвятил мне», — подумал ван. Он был охвачен печалью и считал страданием один день и даже полчаса жизни. О своей собственной судьбе тоже думал с чувством жалости.

Между тем, уский ван внезапно заболел — камни в мочевом пузыре. Его тело и душа испытывали бесконечные мучения. За него молились жрецы, — никакого результата, его лечили врачи, — не помогало. Стало понятно, что непостоянная как роса жизнь во всё большей опасности. Приехал знаменитый врач из-за границы, и он сказал:

— Хотя болезнь и действительно тяжёлая, нельзя сказать, что искусство врача не достигнет результата. Я смогу излечить её без труда, если найдётся человек, который попробует на вкус камень, взятый из мочевого пузыря, и распознает в нём один из пяти вкусов.

— В таком случае, — спросил Фу Ча, — кто сможет распознать вкус этого камня? — и стоявшие у него но сторонам приближённые вассалы переглянулись, но человека, который стал бы лизать камень, не нашлось.

Когда об этом услышал Гоу Цзян, это выжало из него слёзы, и он молвил:

— В то время, когда я был окружён у Хуэйцзи, меня нужно было примерно наказать. Но мне сохраняют жизнь до настоящего времени. То, что я жду снисхождения от Поднебесной, — это милость государя. Если я, пользуясь ею, не отблагодарю его за благодеяния сейчас, когда же ещё мне представится подобный случай? — после чего по секрету от других взял камень, вынутый из мочевого пузыря, лизнул его и сообщил врачу о его вкусе.

Узнав, что за вкус у камня, врач назначил лечение и совершенно исцелил уского вана. Безмерно обрадованный уский ван сказал:

— У этого человека есть сердце, он спас мне жизнь. Почему же я не могу отблагодарить его?

Он не только выпустил юэского вана из тюрьмы, но и вернул ему государство Юэ, сказав, чтобы он возвращался на родину. Тогда подданный уского вана по имени У Цзышу сказал ему:

— Говорят так: «Если не взять предоставленное Небом, оно может осудить вас». Сейчас вы не взяли землю Юэ и отослали назад Гоу Цзяна. Это всё равно, что выпустить тигра на обширную равнину размером в тысячу ли. Бедствия должны скоро последовать.

Уский ван не захотел его слушать и отослал Гоу Цзяна в его страну.

А юэский ван развернул оглобли своего экипажа и поехал обратно в государство Юэ, как вдруг перед его экипажем стало прыгать бесчисленное количество лягушек. Увидев их, Гоу Цзян сошёл с экипажа и сказал:

— Это благоприятный знак того, что я добьюсь своей цели, ибо ко мне прибудут отважные герои.

Когда, возвратясь в государство Юэ, он увидел свой старый дворец, который три года находился в запустении, — там совы ухали на ветвях сосен и багряника, лисы укрывались в зарослях папоротника. Подметать было некому, сад наполнился опавшими листьями, нагоняющими грусть. Услышав, что юэский ван избежал смерти и изволил вернуться домой, Фань Ли привёл во дворец наследного принца Шиюя.

Супругой юэского вана была красавица по имени Сиши. Она всех в мире превосходила красотой, не было равных ей в прелести, поэтому благоволение и любовь к ней юэского вана были особенно сильными, и он ни на миг не отпускал её от себя. Пока юэский ван находился в плену у государства У, она, чтобы избежать бедствий, утаила свой облик и спряталась, когда же услышала, что юэский ван вернулся, сразу благоволила возвратиться в свои прежние покои. Три года супруга вана ожидала его в тоске, была погружена в невыносимые думы, и было видно, насколько она страдала, — её локоны были небрежны, кожа, вопреки обычному, от глубоких переживаний выглядела пожухлой, а прежде её не сравнить было и с цветками на ветке груши, что распустились под весенним дождём.

Собрались, понаехав отовсюду, высшие сановники и члены свиты, гражданские и военные чиновники, мчались, поднимая пыль, по дорогам столицы лёгкие паланкины, в дворцовом саду глухо позвякивали при луне украшения на шляпах и поясах сановников. Весь дворец сверху донизу опять был подобен распустившемуся цветку.

Тем временем, из государства У прибыл посол. Юэский ван удивился и через Фань Ли спросил о цели его приезда. Посол сказал:

— Мой господин, великий уский ван любит распущенные волосы, ценит женскую красоту. Он ищет красавиц по всей Поднебесной, однако же до сих пор не видел красавицы, подобной Сиши. Когда юэский ван выходил из окружения у горы Хуэйцзи, он дал одно обещание: быстро прислать эту Сиши в задние покои уского вана, и она будет возведена в ранг государыни.

Выслушав его, юэский ван изволил молвить:

— То, что сойдя в лагерь уского вана Фу Ча, я, забыв стыд, лизнул камень, взятый из мочевого пузыря, и тем спас себе жизнь, совсем не значит, что я намеревался удержать в своих руках страну или достичь процветания. Я делал это только для того, чтобы скрепить себя и Сиши клятвой прожить в супружестве до глубокой старости. Если, разлучившись при этой жизни, мы умрём, а после смерти встретимся ещё раз, — что по сравнению с этим значит управлять могучей страной?! А поскольку дело обстоит так, то пусть будет нарушен договор между У и Юэ и я во второй раз буду взят в плен войсками У, но отправить Сиши в чужую страну я не могу.

Фань Ли сквозь слёзы, бегущие по его лицу, проговорил:

— Поистине, хоть и сказано, что вассал не может не горевать, когда государь ворочается во сне от дум, всё-таки, если сейчас пожалеть Сиши, тогда У не только присоединит к себе государство Юэ, но непременно захватит Сиши. Может разрушить богов земли и злаков. Ваш вассал всё хорошо рассчитал. Нет сомнения, что уский ван отличается распущенностью и весь отдаётся вожделению. Когда Сиши войдёт в его задние покои, уский ван, соблазнённый ею, забудет о делах управления. Когда же настанет такое время, что страна обнищает, а народ повернётся к вану спиной, можно будет быстро добиться победы, если поднять воинов и вторгнуться в У. Это верный путь к тому, чтобы ваши внуки достигли долголетия, а клятвы единения супругов были долговечными.

Так он говорил и приводил доводы, то плача, то увещевая, и юэский ван этим доводам уступил и изволил послать Сиши в государство У.

Отправляясь в непривычное путешествие, Сиши думала, что разлука ей предстоит совсем маленькая, как рожки у оленёнка, но расставаясь с тем, о ком думала, безмолвно тоскуя по ещё маленькому наследному принцу Ши Юю, она не могла сдержать слёзы разлуки, не прекращавшиеся ни на одно мгновение. Никак не просыхали от слёз концы её рукавов.

Юэский ван тоже думал, что это их окончательная разлука, и когда погружённый в такие думы он всматривался вдаль, в небо в той стороне, где была она, его обильные слёзы становились словно дождь из облаков над далёкими горами, скрытыми в сумерках. Лёжа один в пустой постели, он мечтал увидеть встречу с нею хотя бы во сне и когда на подушке он поворачивал голову в её сторону, его охватывала нестерпимая горечь, оттого что на самом деле её он не видел.

Эта Сиши была первой красавицей в Поднебесной. Если она один только раз улыбалась, своим видом она прельщала своего господина сотней соблазнов, и казалось, что равных ей нет среди цветов на поверхности пруда. Она очаровывала сердца тысяч людей, едва только они взглянут на её прелестную фигуру. Люди бывали поражены, словно это луна внезапно выглянула в просвет между облаками. Поэтому, с той поры, как она вошла во дворец и приблизились к особе вана, хозяина дворца, сердце уского вана зашлось, он стал целыми ночами предаваться плотским удовольствиям, не желая слушать о делах управления миром, а целыми днями сплошь пиршествовал и не задумывался об опасностях, грозящих государству. С Золотого павильона, пронзающего облака, он на триста ли осматривал горы и реки на все четыре стороны, не отрываясь от подушки.

Занимаясь пиршествами с Сиши, паланкин не снаряжал даже во сне. Весенним днём, когда не было цветов вдоль дороги, по которой следовал экипаж вана, он велел закапывать мускус от мускусного оленя, чтобы его ароматом пропитывалась обувь эскорта; безлунной летней ночью, в путевом дворце велел собирать светлячков, заменяя ими светильники. Дни распутной жизни следовали один за другим без остановки, и хотя наверху всё было разрушено, а внизу находилось в упадке, льстивые вассалы закрывали на это глаза и не увещевали вана. Казалось, что уский ван постоянно находится в пьяном забытьи. Только У Цзышу, наблюдая это, высказал ускому вану слова увещевания:

— Мой господин, наверное, не знает, что иньский ван Чжоу, очарованный Да Цзы, разрушил мир, а чжоуский ван из-за любви к Бао Сы расшатал государство. Ныне мой господин превзошёл их распущенностью с Сиши. Гибель государства недалека. Прошу, чтобы господин прекратил это.

Хотя он и произнёс бесстрашно эти слова увещевания, но уский ван слушать его не захотел.

Однажды уский ван решил опять устроить пиршество для Сиши и на него созвал всех подданных, стремясь напоить их среди цветов Южного павильона. У Цзышу пришёл туда с величественно-церемонным видом. Когда он поднимался по лестницам, украшенным драгоценными каменьями и отделанным золотом, он высоко поднял полы своих облачений, в точности так, словно проходил по воде. Когда же его спросили о причине столь странного поведения, У Цзышу сказал в ответ:

— Недалеко то время, когда эта башня Гусутай станет местом, где густая трава будет покрыта обильной росой, ибо будет разрушена уским ваном. Если я до этого доживу, я попытаюсь отыскать следы привычного прошлого, и тогда роса на шипах будет обильна и глубока. Я думаю о грядущей осени, поэтому и поднимаю полы одежд, приучая к ней своё тело.

Говоря это, У Цзышу в глубине души думал: «Хотя я, верный вассал, и увещевал его, уский ван меня совсем не слушал. Поэтому, чем излишне уговаривать его, лучше я убью себя и тем спасу страну». В другой раз У Цзышу пришёл, держа в руках меч Голубая Змея, только что полученный из заточки. Обнажив его и что было сил сжав в руке перед уским ваном, У Цзышу сказал:

— Ваш вассал наточил меч для того, чтобы устранить зло и прогнать врага. Если доискиваться истоков того, что государство расшатывает, — всё исходит от Сиши. Страшнее её врага нет. Прошу вас отрубить голову Сиши и тем устранить опасность для богов Неба и Злаков.

Сказав это, он встал и окал зубы. Сказано, что господину не устранить несправедливость в то время, когда его уши противятся словам преданности. Уский ван очень рассердился и хотел казнить У Цзышу. У Цзышу не противился этому.

— Умереть из-за своей верности, упорно увещевая господина, — это закон для подданного. Пусть я лучше умру от руки государя, чем буду жалеть, умирая от руки солдата государства Юэ. Это будет радость, смешанная с досадой. То, что государь, разгневанный моей вассальной преданностью, пожалует меня смертью, означает, что Небо от него уже отвернулось. Не пройдёт и трёх лет прежде, чем мой господин будет наказан смертной казнью и погибнет от руки юэского вана. Я прошу, чтобы у меня вырвали оба глаза и повесили их на Восточных воротах У, а потом отрубили голову. Прежде, чем мои глаза засохнут, им будет приятно разок улыбнуться, увидев, как господин направляется к месту казни, и его убивает Сиши.

Так он говорил, а уский ван всё больше и больше раздражался и вдруг повелел казнить У Цзышу. Оба его глаза выковырнули и повесили на флагштоке Восточных ворот государства у. После этого случая, несмотря на то, что господин нагромождал злые дела одно на другое, подданные боялись увещевать его. Все люди берегли свои глаза. Услышав об этом, Фань Ли обрадовался: время пришло. Сам возглавив войско в триста тысяч всадников, он вторгся в государство у. Было как раз такое время, когда уский ван Фу Ча, услышав, что государство Цзинь выступило против У, направился против него поэтому для обороны У не осталось ни одного солдата.

Фань Ли прежде всего забрал Сиши, вернул её во дворец юэского вана и сжёг Гусутай. Два государства, Ци и Чу, выступили в согласии с юэским ваном. Они выставили триста тысяч всадников и объединили свои силы с силами Фань Ли. Узнав об этом, уский ван оставил сражения с государством Цин, вернулся к себе в У и собрался воевать с Юэ. Но солдаты Юэ, Ци и Чу ожидали его словно облака и туман. Кроме них, в тылу войск У был сильный враг, государство Цзинь, победно наступавшее.

Ускому вану, зажатому спереди и сзади сильными врагами, бежать было невозможно, поэтому он сражался насмерть три дня и три ночи, однако Фань Ли заменил свои старые войска новыми и нападал на него, не переводя дыхания, перебил больше трёхсот тысяч солдат войска У, так что от него осталось только сто всадников. Уский ван сам выходил навстречу противнику тридцать два раза, в полночь прорвал окружение и в сопровождении шестидесяти семи всадников взял в свои руки Гусутай.

Он отправил посла к юэскому вану и передал через него:

— Когда государь в старину испытывал страдания у горы Хуэйцзи, его вассал Фуча помог ему. Отныне и впредь я прошу сделать меня низшим вассалом Юэ у яшмовых пальцев ног государя. Если господин не изволил забыть обеты, принесённые им у Хуэйцзи, сегодня ему благоугодно будет спасти вассала от смерти.

Так он просил, щедро употребляя уничижительные выражения и всяческую учтивость.

Выслушав это, юэский ван был тронут и подумал: «Так же, как я переживал когда-то, ныне горюет другой человек», — и не хотел убивать уского вана, решив избавить его от смерти. Но услышав такое, пред юэским ваном вышел Фань Ли, который бесстрашно проговорил:

— Когда вырезают топорище, в руках бывает топор. Когда-то, под Хуэйцзи, Небо отдавало Юэ государству у. Но уский ван тот дар не принял и тотчас же столкнулся с этими бедами. Теперь же напротив, Небо отдаёт У государству Юэ. Не брать его нельзя, иначе Юэ тоже встретится с подобными бедами. В течение двадцати одного года вассал со своим государем, разрушая свои лёгкие и печень, изо всех сил старались одолеть у. Так не жалко ли будет за одно утро отказаться от результатов наших стараний? Когда государь поступает неверно, значит, он не задумывается над словами преданного вассала.

Так он сказал. Посол уского вана ещё не вернулся, когда Фань Ли сам ударил в барабан, поднимая солдат в атаку.

В результате уского вана взяли живым и притащили к входу в юэский лагерь. Уский ван с руками за спиной проследовал через Восточные ворота У. Когда его верному вассалу У Цзышу отрубили голову за то, что он увещевал своего господина, оба его глаза повесили там на флагштоке. С тех пор не прошло трёх лет, и они ещё не засохли; их зрачки явно открылись и, увидев вана, как будто засмеялись. Уский ван, повернувшись к ним лицом, прежде всего, должно быть, испытал чувство стыда, закрылся рукавом и проехал мимо, опустив голову. Среди множества солдат, это увидевших, не было одного, у кого не потекли бы слёзы.

Скоро уского вана отдали тюремщикам, и в конце концов ему отрубили голову у подножья горы Хуэйцзи. Старинная народная пословица гласит: «Хуэйцзи устраняет стыд». Видимо, так говорят об этом.

После этого юэский ван не только присоединил к себе государство У, но и подчинив Пу, Чу, Ци и Цзинь, стал главой военного союза, а Фань Ли за его заслуги решил чествовать как хозяина десяти тысяч дворов. Однако Фань Ли наотрез отказался, сказав:

— Получивший великое имя не может долго оставаться в таком положении. Имея заслуги, прославиться, а потом бежать от мира — таков Путь Неба.

В конце концов он сменил фамилию и имя, стал называться Тао Чжугуном, укрылся в местности, называемой Пять озёр и жил там, удалившись от мира. Он занимался рыбной ловлей, построил себе хижину на берегу, где цветут тростники. На его коротком плаще они оседали как снег. Когда, напевая, он проплывал осенью в тени багряных листьев клёна, эти листья осыпали его лодку. Он стал седовласым старцем, живя под крышей из тростника и удалившись от мирской пыли.

Имея в виду этот случай, Таканори изложил содержание тысяч дум в одном своём куплете и втайне довёл его до сведения прежнего государя. Тем временем, прежний император больше, чем на десять дней, остановился в порту Мио, в провинции Идзумо, а когда подул попутный ветер, лодочники отдали швартовы и вывели корабль в море. Спереди и сзади, слева и справа следовали более трёхсот военных судов, и все они направились к облакам за десять тысяч ри. Солнце теперь погружалось в море на северо-западе, а из-за облаков и гребней гор на юго-востоке в небо поднималась луна. Виднелись рыбацкие лодки, возвращающиеся домой. Между ивами на берегу светили их фонари. Когда темнело, корабль в тумане причаливал к берегу, покрытому тростником, а когда светало, поднимал парус под ветром, который дул от бухты, поросшей соснами. После того, как в путешествии по волнам нагромоздились многие дни, стали говорить, что с тех пор, как путники отправились из столицы, минуло двадцать шесть дней. Корабль с государем пристал к берегу в провинции Оки. Судья Сасаки Садакиё из Оки поселил государя в местности с названием Кофуносима в доме из круглых брёвен. Приближёнными, служившими у яшмовой особы государя, были младший военачальник Рокудзё Тадааки и глава даю Юкифуса, а из свитских дам была одна только госпожа Самми.

Яшмовые башни и золотые павильоны прежних времён сменились унылыми стропилами из бамбука с частыми коленцами и забором из сосновых досок без щелей, вызывающими потоки слёз. Всю ночь напролёт это будило нестерпимо печальные чувства. Поблизости от подушки августейшего звучали только голоса стражей, возвещающих рассвет, и голоса, выкликающие имена часовых. Они проникали даже сквозь ночной сон, не давая покоя ни на миг. Не было тех утренних дел, которые, бывало, ожидали государя там, где двери с леспедецей, однако даже тогда, когда к государю приходил сон с богиней облаков и дождя Ушань, он действительно не выполнял ни утренние службы, ни обряды в честь Полярной звезды. Что за год наступил теперь? Множество безупречных чиновников проливает горестные слёзы под луною места изгнания; первое лицо оставляет свой пост, а помыслы государя отягощены ветрами иных земель. О таких удивительных делах не приходилось слышать со времён разделения неба и земли. Тогда кому же будут бесстыдно светить с неба солнце и луна?!

Печальны травы и деревья, лишённые сердца, а цветы должны забыть о том, чтобы распускаться.