Такси высадило Ноама перед библиотекой «Ла Фельтринелли» на площади Торре Арджентина. По удушливой римской жаре разгуливали толпы туристов в легкой летней одежде. Ноам поднял голову на жилые дома типичного для Рима цвета – охристого и «цвета воздуха», затем в самом центре площади обнаружил Ареа сакра – развалины древнеримских храмов, найденные археологами в начале прошлого века. Магия места сделала свое дело, и на какое-то время он позабыл, зачем приехал, восхищенно разглядывая колонны, ступени, алтари, пытаясь представить себе жизнь, свидетелями которой они были когда-то. Он глубоко проникся особой атмосферой Рима, сочетавшей неспешное величие со стремительностью, древность с современностью. Почему он никогда раньше не бывал в этом городе, считавшемся одним из красивейших в мире? А ведь у него были средства, чтобы путешествовать. Просто он не умел жить, и туризм всегда казался ему чем-то ненужным – занятием для бездельников.

Он направился в мини-отель «Торре Арджентина», найденный им накануне в Интернете и расположенный на четвертом этаже жилого дома. Его встретил улыбчивый человечек, разместил в удобном номере и предложил выпить что-нибудь освежающее. Затем Ноам принял душ, переоделся, спустился на улицу, поймал такси и назвал улицу, на которой жил Филиппо Луццато. Еще накануне, роясь в страницах Гугла, он попытался разузнать что-нибудь об этом человеке. Напрасно: у него было слишком мало исходных данных, чтобы разобраться в несчетном множестве результатов, выданных поисковой системой.

Такси остановилось перед зданием, чей цвет и архитектура резко контрастировали с тем, что он до сих пор видел в римской городской застройке.

Оказавшись в холле сплошь из светлого мрамора, Ноам недоумевал, куда он попал: в отель, нечто вроде современного пансиона или же в больницу. Какой-то человек окликнул его, предлагая свою помощь.

– Я ищу господина Луццато, – пояснил Ноам по-английски.

Портье заглянул в список.

– Третий этаж, номер двадцать два, – объявил он и указал на лифт.

* * *

Ноам очутился в пустынном коридоре. Серая плитка на полу была на тон темнее стен, красивые люстры создавали умиротворяющую атмосферу.

Он прислушался. Кругом царило гнетущее молчание. Молчание почти агрессивное, за которым, как ему показалось, можно было различить тихую речь. Таблички на стенах указывали, в каком направлении следует искать номер 22.

Наверно, отель, подумал он. Странный отель, где посетителей пускали в номера, не предупреждая тех, к кому они пришли.

В тот самый миг, когда он подошел к комнате под номером 22, дверь открылась. Из нее вышла медсестра и вежливо улыбнулась ему. Увидев замешательство Ноама, она остановилась и спросила, кто ему нужен.

– Синьор Луццато.

Она вернулась к двери и, открыв ее, предложила ему войти. С замиранием сердца он шагнул внутрь.

То, что он увидел, повергло его в ужас: Филиппо Луццато оказался стариком на пороге смерти.

* * *

Тело Филиппо Луццато было подсоединено к целой батарее различных аппаратов. Ему было за восемьдесят. По тому, что Ноаму удалось разглядеть, было ясно, что перед ним – дряхлый старик: истонченная, почти прозрачная кожа, темные круги вокруг закрытых глаз, белая, аккуратно подстриженная бородка, бледные, тонкие, местами потрескавшиеся губы.

Ноам понял, что находится в каком-то медицинском учреждении. Вслед за ужасом пришла мрачная злоба, которую он всеми силами старался подавить. Не желает он верить в то, что объявила ему Сара! Каким цинизмом надо обладать, чтобы заявить пришедшему к тебе человеку, что его дни сочтены? Что вместе с ним этот мир покинет младенец, повергнув в самое страшное горе своих родителей. Потому что предсказание было именно таким: Ноам и этот грудничок умрут в одно и то же время с этим прикованным к постели стариком, то есть очень скоро.

Он подумал о семье Вайнштейнов, об их счастье, которое вот-вот разобьется вдребезги. Что ему делать? Предупредить их? Рассказать о грозном предсказании, посоветовать не спускать с ребенка глаз? Чушь! Бессмыслица.

Вне себя от ярости, Ноам сел рядом со стариком и вгляделся в его лицо.

Кто он? Ему надо было узнать это. Но он не мог расспросить медсестер, не вызвав у них подозрений. И все же ему необходимо было понять, что связывало этого человека с ним самим и с младенцем из Иерусалима.

Он окинул взглядом маленькую комнату и задержался на стенном шкафу. Потом, недолго думая, встал и открыл его. Там висели пальто и костюм. После секундного колебания Ноам решил обшарить карманы. Пусто. Тогда он провел рукой по верхней полке, и его пальцы ощутили кожу бумажника. Не раздумывая, он схватил его и раскрыл. Из удостоверения личности он узнал, что Филиппо Луццато было восемьдесят восемь лет и что он жил в центре Рима. На двух относительно недавних фотографиях старик гордо позировал среди многочисленных членов своего семейства. Потертая визитная карточка указывала на то, что г-н Луццато занимал должность профессора философии в римском университете Ла Сапиенца. И больше ничего. Никакой информации, позволяющей установить связь между ними или между этим стариком и израильским ребенком.

Вдруг кто-то вскрикнул, заставив его вздрогнуть. Неслышно вошедшая в комнату женщина в ужасе смотрела на него. Она держала за руку кудрявого темноволосого мальчика и прижимала его к себе, как бы защищая. Лет сорока, хорошо одетая, черные распущенные по плечам волосы до плеч, строгий и в то же время перепуганный вид… Он понял смысл вопроса, который она задала, стал искать слова для ответа, запаниковал, поднял руки, чтобы успокоить ее.

Но вошедшая, не сомневаясь, что перед ней вор, метнулась к двери и, толкая впереди себя ребенка, стремглав выбежала в коридор, чтобы позвать на помощь. Он не знал, что делать. Попытаться объяснить свое присутствие? Нет, она ничего не поймет и примет его за сумасшедшего. Не раздумывая, он бросился вон из комнаты. Женщина преградила было ему дорогу, пряча ребенка за спину. Он хотел легонько отстранить ее, но в панике не соразмерил силы: от толчка женщина с размаху ударилась о стену. Охваченный стыдом и сожалением, Ноам бросился к ней, чтобы помочь ей удержаться на ногах, но та решила, что он хочет напасть на нее, и завопила во весь голос. Ноам встретился взглядом с мальчиком и еще больше расстроился, увидев в них страх.

Послышался звук открывающейся где-то двери, а за ним – шаги. Ноам бросился в коридор и помчался вниз по лестнице. Добежав до первого этажа, он перешел на нормальный шаг, чтобы не привлекать внимания. Но едва оказавшись на улице, снова побежал, чтобы скорее попасть в людное место. Там он опять перешел на шаг и смешался с толпой. От неожиданности, бега, страха сердце его колотилось как бешеное, по лицу, по спине струился пот, промокшая одежда липла к телу. Ноам несколько раз глубоко вздохнул, стараясь успокоиться. Так он шел несколько минут, затем остановил такси и назвал адрес своего отеля.

* * *

События принимали все более безумный оборот. Ноам чувствовал, что смешон, он совсем запутался в этой истории, ничего не понимал, от него ничего не зависело. Итак, его приняли за вора. Он содрогнулся при мысли о том, что было бы, если бы его остановили. Что бы он сказал полиции? Никто не поверил бы его невероятным объяснениям. Он подумал о той бедной женщине, должно быть, дочери или родственнице итальянского профессора. Ей и так было горько видеть, как умирает дорогой ей человек, а теперь она еще и уверена, что чудом вырвалась из когтей злоумышленника, пришедшего ограбить старика. Ему вспомнился испуганный взгляд мальчика. Интересно, оправился он уже после этого испуга. Может, написать в хоспис письмо с извинениями. Нет, лучше оставить все как есть. Хватит глупостей! Это таинственное расследование вынуждает его действовать вопреки здравому смыслу. Кроме того, он ничего не разузнал об этом человеке – так, самую малость. Во всяком случае, ничего такого, что могло бы прояснить загаданную Сарой загадку. Хуже того, из-за его необдуманных действий о старом философе теперь вообще нельзя будет расспрашивать, по крайней мере не здесь. Надо возвращаться в Париж и там обдумать дальнейшие действия.

* * *

На следующий день, едва приехав, он отправился на работу. Сами ушел на какую-то встречу, и он воспользовался этим, чтобы, используя скудные сведения, почерпнутые из бумажника старика, навести о нем справки в Интернете. Поисковик выдал множество тем и статей.

Филиппо Луццато считался одним из самых выдающихся итальянских мыслителей своего времени. Во время войны он выступал против диктатуры Муссолини и был в рядах Сопротивления. В шестнадцать лет! После войны пошел учиться философии, и сила его мысли была замечена и оценена по заслугам. Затем он получил место преподавателя. Он проповедовал достоинства критики с позиций оптимизма, его лекции превращались в бурные дебаты, а студенты души в нем не чаяли. Он активно восставал против их обожания, утверждая, что подобные чувства сродни религиозному поклонению и смертельно опасны для критического разума. Он был автором множества научных работ, считавшихся основополагающими, а в многочисленных интервью говорил о своей привязанности к родным и близким и о том, как это важно. Он считал, что философ не может довольствоваться одним лишь осмыслением мира. Он должен сделать свою жизнь «живым отображением силы собственной мысли». А еще Филиппо Луццато отказывался от поступавших ему многочисленных предложений принять участие в коллоквиуме, прочитать лекцию, поездить по свету, предпочитая побыть лишний раз с семьей и не желая разжигать нездоровые настроения, которые в наше время порождает любая форма известности.

В нескольких материалах говорилось об ухудшении здоровья знаменитого философа и упоминалось, что за свою жизнь он уже победил лейкемию, восстановился после инфаркта и в конце концов решил оставить преподавание и работу над книгами, чтобы на старости лет посвятить себя внукам. В одной из статей, относительно новой, сообщалось о помещении философа в некое медицинское учреждение. При этом, говоря о старике, журналист употребил слово «умирающий». Многие из его бывших студентов приходили к его изголовью, чтобы засвидетельствовать свою любовь.

Ограничив поиски последними днями, Ноам был глубоко потрясен статьей, вышедшей тем же утром в «Коррьере делла Сера».

Инцидент в клинике «Донна Мария»

Вор вторгся в палату знаменитого профессора Филиппо Луццато

Вчера в палату философа Филиппо Луццато проник неизвестный. Это случилось днем, когда его невестка Мартина вышла с маленьким сыном, чтобы утолить жажду. Вернувшись, она застала в комнате мужчину лет сорока, который рылся в вещах ее знаменитого свекра. Неизвестный с силой оттолкнул Мартину и сбежал, не успев совершить преступление. Кто это был: почитатель, захотевший взять что-то на память о профессоре, или обычный вор? У Мартины нет никаких сомнений относительно намерений этого человека. «У него были глаза сумасшедшего или наркомана в период ломки. Он грубо оттолкнул меня и, если бы я не закричала, наверняка причинил бы мне вред. Больше всего я испугалась за сына», – рассказала она нашему репортеру. Трудно передать возмущение, в которое вчерашнее происшествие повергло родных, близких и студентов профессора. «Профессор Луццато не заслуживает подобного обращения. Он стольким людям указал путь к истине, его мысль озарила жизнь целого поколения», – сказал личный секретарь философа синьор Ди Витта.

Администрация хосписа заверила, что усилит контроль на входе в учреждение. Полиция составила фоторобот злоумышленника и обещала провести серьезное расследование.

* * *

Ноам растерялся. Из-за своей безответственности он оскорбил чувства близких умирающего старика. Его приняли за психа, за наркомана. Неужели этот бег наперегонки со смертью так изменил его? А теперь его еще и полиция разыскивает. Эта мысль показалась ему не только безумной, но и тревожной. Ему стало стыдно, что он проявил такое неуважение к этому человеку, прожившему образцовую во всех отношениях жизнь, став темным пятном на его незапятнанном жизненном пути.

* * *

– А, наконец-то! Куда ты подевался? – воскликнул Сами, входя в офис. – Я пытался дозвониться до тебя в выходные.

– Просто отдыхал.

– Я оставил тебе сообщение на автоответчике, мог бы и перезвонить!

– Да, прости.

– Да что с тобой? Ты как будто не в себе…

– Да нет, ничего, все в порядке.

– Ну ладно, там твой клиент явился.

Ноам заглянул в ежедневник. Действительно, у него была назначена встреча с Дени Дютертром, директором швейной фабрики «Дютертр-Стиль», их старым партнером, которому он собирался предложить возобновить отношения в рамках дела «Барама».

Дютертр вошел решительным шагом с деловой улыбкой на лице и протянул Ноаму руку.

– Очень рад вас видеть, господин Бомон, – сказал он. – Давненько мы не работали вместе.

– Возможно, нам удастся возобновить наше сотрудничество, – ответил Ноам, стараясь не показывать своего скептицизма.

– Надеюсь, – жизнерадостно ответил тот.

Ноам отметил у собеседника признаки волнения. Дютертру было около пятидесяти. Предприятие, которым он руководил, имело два производственных цеха: один в департаменте Луара, другой – в Марокко. В первом небольшими партиями шили высококачественную одежду по заказу известных фирм. Второй специализировался на массовом производстве одежды более низкого качества. Они проработали вместе несколько лет, но потом предприятие не смогло конкурировать с азиатскими производителями, и Ноам отказался от его услуг.

Ноам принялся зачитывать перечень партнерских обязательств. По мере того как он углублялся в детали, лицо посетителя вытягивалось.

– Как вы думаете, сможете вы соответствовать нашим требованиям?

– Вы требуете невозможного, – возмутился господин Дютертр. – Что касается изготовления и сроков, тут я еще могу согласиться. Надо будет только перестроиться, организовать сверхурочную работу. Но все это недешево, вы же сами знаете! Нам не удастся работать по ценам, которые вы мне навязываете. Не стану скрывать, из-за кризиса мое предприятие находится в трудном положении. Так что я готов к падению прибыли. Но на ваших условиях я буду работать себе в убыток.

Ноаму стало жаль этого человека. После его звонка хозяин «Дютертр-Стиля» наверняка обрадовался возобновлению взаимоотношений со старым партнером, рассчитывая на благоприятный исход переговоров, считая себя спасенным. Он пришел исполненный надежд. Теперь же все рушилось. Ему хотели накинуть веревку на шею. Ноам прочел на его лице полное смятение.

– Подумайте, – сказал он, вставая с места, чтобы поскорее покончить со все больше овладевавшей им неловкостью. – Возможно, вы найдете какой-то выход.

Мужчина проследовал за ним к двери, его одолевали самые мрачные мысли, но он все же заставил себя улыбнуться и протянуть руку.

– Я перезвоню вам, – буркнул он и вышел.

Оставшись один, Ноам дал выход злости, ударив обоими кулаками по стене.

– Дерьмовая работа! – выругался он.

* * *

Придя домой, Ноам бросился к компьютеру, чтобы поискать еще информацию о старом итальянце. Он обнаружил несколько отрывков из его трудов, переведенных на французский, с хвалебными комментариями коллег.

Одно из основных положений профессора заключалось в том, что в каждом из нас есть дух сопротивления. Однако современная жизнь притупила его, отвлекла от настоящих битв, чтобы свести к самой нейтральной, самой безобидной форме – сопереживанию. На его взгляд, это чувство представляло собой механизм, при помощи которого власть имущие, политтехнологи и средства массовой информации строили свою власть. Луццато считал, что основополагающие ценности были извращены. Потерявшимся в постоянно меняющемся социуме людям нечем было руководствоваться, кроме собственных эмоций. Принадлежащие элитам медиа пропагандировали модели поведения, при которых каждый попадал в ловушку сопереживания. Ведь все передачи, в сущности, направлены на разжигание эмоций, выжимание слез, чтобы телезрители думали, будто их чувства – это главное. И этому подыгрывают журналисты. Учебные заведения готовят солдатиков от информации, которые вопреки всякому здравому смыслу гоняются за сенсациями, сантиментами, встают на сторону тех, кто громче плачет. Если верить профессору, смысл этой глобальной манипуляции состоит в том, чтобы заставить людей судить о мире, руководствуясь не разумом, а чувствами. Тогда как чувства, по его мнению, должны быть ограничены частной сферой. Человек формируется дома, среди близких, среди друзей, и вот там чувство должно превалировать над разумом. Любовь – дело частное.

«Любовь должна сначала сформировать каждого человека, каждую семью и только потом претендовать на формирование мира», – писал он. Увы! Система дала сбой. Семьи распадаются, любовь покидает семейный очаг, и люди идут искать ее на стороне. Так что при взгляде на современное общество становится ясно, что разуму пора снова вступать в свои права и подчинять себе эмоции. Дух сопротивления в наше время означает способность бороться против этого извращенного соотношения, выгодного для правящих элит, которые, манипулируя массами, сами пользуются исключительно разумом. Люди, добавлял Луццато, должны формироваться внутри семьи, среди своего окружения – родных, близких, друзей. Но не только. Они должны восстановить связь со своими традицонными ценностями, с землей, историей. И так, вновь обретя утраченное равновесие, они смогут постичь мир, в котором живут, и вести политическую борьбу, достойную так называться.

* * *

Ноам выключил компьютер и стал размышлять над этими мыслями, тем более интересными, что они отсылали его к вопросам, которыми задавался он сам. А он сумел выстроить свою жизнь? Отказался он сам от своих ценностей? Действительно ли его волнует счастье его близких? И какова его роль в современной политической и социальной борьбе?

Ответы были очевидны, даже если он и не осмеливался мысленно произнести их, и больно задевали его совесть.

Внезапно ему показалось, что он пропустил какую-то крайне важную информацию. Он стал ломать голову, перебирая в памяти последние события – вспоминал прочитанные статьи о профессоре, но так и не смог отделаться от этого неприятного ощущения.

Он терялся в сомнениях, когда компьютер просигнализировал ему о получении очередного сообщения.

В углу монитора засветилось окно. На этот раз он открыл сообщение не раздумывая.

От: Сара

Тема: 3-e имя

Кристан Надь, ул. Альмош, 35, Будапешт.

* * *

Ноам шагал взад-вперед по своей гостиной с сигаретой в руке. События набирали обороты. Он едва вернулся из Рима, не успел еще понять, что связывает его с двумя предыдущими персонажами этой истории, и вот уже перед ним новый след. История превращалась в какую-то нелепую авантюру, в кошмар. Поиски оказались слишком трудоемкими, и чем дальше, тем непонятнее они становились. Не попадет ли он из-за них в ситуацию, к которой не имеет никакого отношения? Он не ощущал в себе сил, чтобы начинать новую главу, предложенную Сарой. Что его ждет? Новые неприятности, разочарования? Эти поездки ничего ему не дают, он не узнал ничего нового. Наоборот, он возвращался из них все в большем смятении.

* * *

Зазвонил телефон. Аврора. Хочет узнать последние новости.

– Когда ты вернулся?

– Вчера вечером.

– Ну и как? Рассказывай.

Ему захотелось отказаться, перенести разговор на потом, он не испытывал ни малейшего желания сообщать ей, каким безответственным дураком он показал себя. Но у него не хватило духу обидеть человека, который с самого начала так о нем беспокоился, проявлял к его проблемам такой интерес.

– Ну… если то, что говорит Сара, правда, мне осталось жить самое большее несколько недель.

– Хорошенькое начало, – сказала она, – ты умеешь заинтриговать слушателя.

Ноам вкратце рассказал, что ему удалось обнаружить в Риме.

– М-да… Если верить тому, что говорит Сара, и к тому же понимать ее слова буквально, у тебя и правда маловато времени на составление завещания. Но все ведь не так, правда?

– Разумеется, – пробормотал Ноам.

– Я тут пока загуглила твоего профессора. Вот тут его биография.

– Я не нашел ничего, что могло бы нас связывать.

– Так ты уже искал?

– Я прочитал часть из того, что любезно выдали мне поисковики. Между его жизнью и моей нет никакой связи. Я не знаю его семью, у нас нет ничего общего в прошлом, мы живем и работаем в совершенно разных странах, в разных мирах. И мы бы никогда не встретились, если бы Сара не направила меня к нему.

– Странно.

– Я там еще и глупостей натворил, – признался он.

– Ты что, убил его, чтобы обмануть судьбу? – сострила Аврора, но тут же спохватилась: – Прости, это была неудачная шутка. Так что ты сделал?

Он рассказал о том, что произошло в клинике.

– Тебя заносит, Ноам, – внезапно посерьезнев, сказала Аврора. – Ты чуть не влип в жуткую историю.

– Да, мне не следовало рыться в его вещах. Не знаю, что на меня нашло, это совершенно на меня не похоже.

– Да ладно. Это не самое страшное преступление. Но будь осторожен: ты можешь просто погубить себя из-за этой ненормальной истории. Главное во всем этом – не забывать, кто ты есть.

– Ты, часом, не претендуешь на место духовного наставника Ноама Бомона?

– Нет, я претендую на место в твоей голове, чтобы по ночам смущать твой покой, – рассмеялась она.

Ноам, занятый своими мыслями, не ответил.

– Ладно, это, может, было и не смешно, но ты мог бы по крайней мере притвориться, – выразила свое неудовольствие Аврора.

– Прости, я был невнимателен. У меня такое ощущение, что мне показали ключ к разгадке смысла этой гонки, а я его не разглядел.

– Тогда не торопись. Прокрути снова всю историю, пройдись еще раз по тем страницам в Интернете, которые ты читал, отмечай все, что привлечет твое внимание, и, может быть, тебе удастся размотать этот клубок.

– Не знаю, будет ли у меня на все это время, потому что… я получил новое сообщение от Сары.

– Уже? Ну и куда она отправляет тебя на этот раз?

– В Будапешт.

– В Будапешт? По-моему, Сара работает на какого-то туроператора, который специализируется на мировых столицах. А с этим городом тебя что-нибудь связывает?

– Нет. Вернее… связь того же порядка, что и с Римом. Мой отец – итальянец по происхождению, а вот у матери были венгерские корни. Но родственников у меня нет ни там, ни там.

– И… ты поедешь?

– Мне не больно-то хочется, учитывая, что две предыдущие поездки ничего не дали. Но разве у меня есть выбор?

– Конечно, есть, Ноам! Ты еще можешь остановиться, а если все же решишь продолжать, тебе стоит задуматься о том, чего ты ищешь. В первые две поездки ты пытался установить связь между тобой и каждым из этих людей. Но ты наверняка ошибаешься. Кто знает, а вдруг главное откровение придет в самом конце твоих странствий? Кто знает, а вдруг главное – связь, которая объединяет этих людей между собой?

– Интересная мысль, – признал Ноам.

– Когда ты едешь?

– Мне становится трудно контролировать эти перемещения. В ближайшую пятницу, наверно.

– Я тут подумала об одной вещи. Я сейчас собираю материалы о применении стволовых клеток в лечении лейкемии. Так вот, команда венгерских медиков недавно опубликовала результаты своих исследований по этой теме. Я могла бы взять у них интервью, а заодно и тебя проводить!

Ее предложение в равной степени смутило и тронуло Ноама. Он был убежден, что все это сугубо личное дело, и боялся, что Аврора будет его стеснять. Но он не решился сказать ей об этом и согласился с мыслью, что с ней он по крайней мере не заблудится и не натворит новых глупостей.

– И правда, почему бы нет?

– С каким энтузиазмом ты это сказал! Ладно, поговорим позже, – сказала Аврора с некоторым раздражением в голосе.

– Да нет, просто… ты уж слишком обо мне беспокоишься.

– Вовсе нет! Я думаю только о себе. Даже если я отношусь к твоей истории все более и более скептически, все равно она представляется мне очень интересной. Кроме того, Будапешт считается городом влюбленных, и я попробую не упустить шанс соблазнить тебя.

– Ну, раз так…

* * *

Солнце заливало парижские улицы, подчеркивая величественные линии возведенных бароном Османом зданий и летнюю пестроту беспечно фланирующей толпы. Ноам сидел на террасе ресторана на улице Монторгейль и, заметив сестру, помахал ей рукой. Та пробралась между столиками и подошла к нему. Она была, как всегда, очень красива – той свежей, ясной красотой, которая ослепляла его при каждой встрече.

– Что ты так на меня смотришь? – целуя его, спросила Элиза.

– Это восхищенный взгляд.

– И необъективный. Где ты прятался последние дни? Не зашел ни разу, на звонки не отвечал.

– У меня была работа.

– А-а-а… А я-то надеялась, ты скажешь, что проводил время с потрясающей женщиной.

– Хватит тебе думать о моей личной жизни, лучше подумай о своей, – парировал Ноам.

– Моя жизнь и так заполнена до предела, чтобы думать еще о поцелуях с какими-то мужиками.

Они сделали заказ.

– Как там Анна?

Элиза рассказала последние события из жизни дочки, и Ноам от души посмеялся.

– Ну что насчет отпуска? Ты нашел какой-нибудь выход? – поинтересовалась она.

Ноам пожал плечами.

– Пока нет. Но я по крайней мере надеюсь, что смогу провести с вами уикенд пятнадцатого августа.

– Ноам, ты прости, что я все об одном и том же, но я действительно очень переживаю за тебя. Заранее знаю, что ты мне ответишь: все в порядке, ты знаешь, что делаешь, все под контролем. И все же в последнее время ты стал другим. У меня такое впечатление, что тебя куда-то несет, что ты отдаляешься от нас.

– Ничего подобного, я просто…

– Перестань! – подняв руку, перебила его Элиза. – Я знаю тебя лучше, чем кто бы то ни было. И вижу, что тебя что-то беспокоит, тяготит. Более того, ты стал такой странный.

Что ей ответить? Опять врать? Ноам предпочел переключить ее внимание на другое.

– Я тут действительно… кое с кем познакомился.

Это признание произвело вполне ожидаемый эффект. Сестра перестала есть и положила вилку, приготовившись слушать.

– Сами и Клер познакомили меня с одной женщиной. Ее зовут Аврора. Она красивая, приятная, внимательная.

– Но это же чудесно! Почему же ты мне раньше ничего не рассказывал?

– Потому что между нами нет ничего конкретного.

– Вы где-нибудь были вместе?

– Нет. Мы виделись несколько раз, перезванивались. Но в ближайший уикенд мы вместе летим в Будапешт.

– Ура! Вот это хорошая новость. Ты не спешишь узнать ее ближе, оценить. Это говорит о том, что она тебе интересна. И ты везешь ее на выходные в романтический город. Мне нравится такое начало.

– Не заводись. Это будет очень короткий уикенд, меньше тридцати шести часов.

– Ну и что? Плевать! По мне главное – что ты вообще решился на поездку с этой женщиной. Ах, как я хочу, чтобы ты влюбился! После Джулии с тобой такого ни разу не случалось.

– Да и то… Можно ли это назвать любовью? Я был совсем юный, мне не хватало тепла…

– Ой, нет! Вечно ты со своим негативом, зачем портить такие воспоминания? Не забывай, что я была рядом и прекрасно помню, как ты буквально потерял голову от любви.

– Ну хорошо. Но мне было больно. Она ни разу мне больше не позвонила, даже не поинтересовалась, что я, как я.

– Но ты же тоже ей не звонил, не интересовался! Вы оба были два дурака-идеалиста. По-моему, это и есть причина твоих неудач в личной жизни: ты всегда сравнивал силу своих чувств с тем, что тебе довелось пережить тогда. Попытайся позабыть прошлое, подойди к этой новой истории серьезно. И не сравнивай ни этих двух женщин, ни твои прежние ощущения с сегодняшними.

– Постараюсь вспомнить этот замечательный совет, когда мы с Авророй сольемся в страстном поцелуе, – пошутил Ноам.

– Нет, лучше когда проснешься у нее под боком, вот тогда-то тебе и надо будет быть честным с самим собой.

 

Тетрадь откровений

7 августа 2011 года

Как некоторым людям удается определять, что правильно, а что нет, где проходит граница между добром и злом, быть уверенными в том, как им следует поступать, а как не следует? Я говорю не о тех, кто путает «легкость бытия» с самим бытием и думает, что смысл жизни – в наслаждении, в котором они пытаются найти блага этого мира. Нет, я о людях волевых, чья сила заключается в их нравственных ориентирах, о людях, которые сами управляют своей жизнью, держа курс туда, где их ждет долгожданная истина. Они не умеют отступать, они хранят верность своим идеям, отстаивают их, развивают, уверенные в своей правоте.

Я не из их числа и всегда утешался верой в то, что эта несгибаемость есть результат спокойного счастливого детства в семье, где царила любовь и где им говорили, кто они есть на самом деле.

Впрочем, о том же пишет в своих работах и профессор Луццато: сформироваться внутри семьи, чтобы правильно ориентироваться в мире. Но это правило не абсолютно. Что показывает и собственная биография профессора. У него самого было трудное детство, потом близких отправили в концлагерь, его юность прошла в борьбе с врагом. Значит, свою силу он извлек из страданий, а свои мысли – из того, чему они его научили.

В этом и состоит наше различие: в выпавших мне испытаниях я находил повод, чтобы прятаться от мира, он же черпал в них силы для осмысления своего времени, для формулирования идей, которые способны повести за ним других.

Это понимание угрожает самим основам моей личности. Чем дальше я захожу в своих поисках, тем непрогляднее становится туман.

А что, если в конце этого пути меня ждут еще бо́льшие страдания?

Голос Дени Дютертра дрожал.

– У меня ничего не выходит, господин Бомон. Мы не сможем сотрудничать с вами на ваших условиях, при этом зарабатывая на жизнь.

Волнение, с которым говорил его собеседник, тронуло Ноама, ему стало жаль, что он довел его до такого состояния.

– При какой цене вы сможете согласиться на сделку?

– Не при той, что заявлена, – ответил тот. – Впрочем, на них не согласится ни одно французское предприятие, уверяю вас. Если не захочет работать себе в убыток, конечно. На что я пойти не могу. Я и так за последние месяцы уволил половину сотрудников, и…

– Какая отпускная цена позволила бы вам принять мой заказ, сохранив при этом достаточную прибыль?

Директор «Дютертр-Стиля» помедлил с ответом, пытаясь понять, нет ли в этом вопросе подвоха.

– Двадцать пять процентов сверх той цифры, которую вы назвали, – сказал он наконец. – Вы видите… сделка не состоится.

– Пришлите мне предложение на тридцатипроцентное повышение цены по отношению к указанной в договоре.

– Я не понимаю, – промямлил фабрикант, – вы согласны на…

– На пересмотр условий, да.

Он почувствовал, как засуетился на том конце провода собеседник.

– И добавьте пункты, чтобы подстраховаться на случай отказа от выполнения обязательств, – добавил Ноам.

Когда он повесил трубку, Сами смотрел на него с недоверчивым видом.

– Я правильно понял, что ты только что сделал? – спросил он.

– Не лезь в это, Сами, – жестко ответил Ноам.

– А что за дело-то?

– Ни одно из тех, что числятся за тобой. Так что прошу тебя: не вмешивайся.

– Не знаю, что за игру ты затеял, но…

– Сами, прошу тебя! – воскликнул Ноам.

Тот понял, что настаивать бесполезно.

– Ты внушаешь мне беспокойство, Ноам, – пробормотал он.

– Знаю. Я его всем внушаю. Хотя вам следовало бы порадоваться, потому что я наконец-то привожу свою жизнь в соответствие со своими же принципами.