Когда он переступил порог офиса, Сами встретил его вопросительной улыбкой. Он поставил на стол Ноама две чашки с кофе, обнял его, взял стул и уселся напротив друга.

– Я слушаю, – сказал он.

– Что?

– Не прикидывайся. Про Будапешт.

– Будапешт – прекрасный город. Его архитектура свидетельствует о богатой и непростой истории. Ты знаешь, что венгры – потомки мадьяров и что в прошлом…

– Ты долго будешь надо мной издеваться? Когда мне понадобится информация о городе, я пойду и куплю себе путеводитель. Ну так что? Да или нет?

– Да или нет – что? Выражайся яснее, Сами.

– Вы сходили куда-нибудь вместе?

– Да.

– Супер! Я так и знал, что из этого что-то получится! – воодушевился Сами. – Ну, рассказывай!

– Что именно тебя интересует? Подробности какого рода?

– Ты меня достал, Ноам. Говори, как все было.

– Очень просто. После довольно приятного вечера с довольно-таки обильными возлияниями, мы очутились у нее в номере. Она поцеловала меня, я ее раздел и…

– А остальное касается только вас двоих. Ты влюблен? То есть я хочу сказать, ты испытываешь к Авроре что-то серьезное?

– Нет, я не влюблен. Но… да, «что-то серьезное», как ты выразился, я испытываю.

– И это может перерасти в любовь?

– Нет. Скорее, в дружбу.

На лице Сами отразилось недоумение.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Что мы сумели оценить друг друга, но поняли, что не созданы для взаимной любви.

– Вот черт! – воскликнул Сами. – Говоря «мы», ты имеешь в виду, что она думает то же самое?

– Да, я полагаю, что она пришла к тому же выводу, что и я. Мы решили вести себя так, будто между нами ничего не было, чтобы можно было и дальше видеться и дружить.

– Но где же вы прокололись? Она ведь тебе понравилась, правда? И ты ей понравился, она призналась в этом Клер. Она даже пыталась тебя закадрить!

– По-моему, за то время, что мы были вместе, она поняла, что я совсем не тот, кого она ожидала во мне увидеть. Что касается меня, то мое влечение к ней носит чисто дружеский характер.

– Дружеский? Я и не знал, что влечение такого рода может довести до постели, – насмешливо проговорил Сами. – Надо будет мне пересмотреть наши с тобой отношения, Ноам. Чем же ты так ее разочаровал? Только не говори, что у вас что-то не получилось ночью: я не представляю себе, чтобы она допустила подобный конфуз.

– Нет, в этом смысле все было отлично. Но в ходе долгих дебатов мы поняли, что у нас с ней разные представления о любви, о совместной жизни.

– Да ты вообще никакого представления о любви не имеешь!

Ноам снова подумал о супругах Надь.

– Ошибаешься. Вы с Клер для меня – образец дружной семейной пары. А еще мы познакомились с одной венгерской семьей, которая имеет весьма примечательное представление о любви.

– Вы были в Будапеште всего сорок восемь часов и за это время успели узнать друг друга, осмотреть город, заняться любовью, решить, что вы не созданы друг для друга, и в довершение всего познакомиться с какой-то выдающейся семьей, которая смогла перевернуть ваше представление о жизни?

– Да уж, в это трудно поверить. И все же…

Зазвонил телефон. Сами с досадой снял трубку и резко ответил.

– А, привет, Элиза! – сменил он тон на более мягкий. – Да, я немного раздражен. Откровенно говоря, это твой братец действует мне на нервы. Да, вернулся. Как съездил?

Он злобно взглянул на Ноама. Тот, смутившись, принялся разбирать лежавшие на столе конверты, взял один из них и распечатал.

– Он-то считает, что хорошо. Но когда ты узнаешь то, что только что узнал я, ты придешь в такое же состояние.

Ноам рассеянно перелистывал страницы составленного Дютертром контракта.

– На, – сказал Сами, передавая ему трубку, – поговори с сестрой. Она ждет твоих разъяснений. А я схожу, принесу себе еще кофе.

Ноам зажал трубку между плечом и ухом и стал говорить с сестрой, одновременно подписывая листы контракта и ставя на каждый из них печать.

– Да, Элиза, знаю: ты надеялась услышать хорошие новости. Так у меня есть одна такая: мы едем в отпуск все вместе.

* * *

– Как же ты все-таки решился? – спросила Элиза, выходя из машины.

Сестра не осмелилась расспрашивать Ноама, когда тот без лишних деталей сообщил ей приятную новость. Она только выразила удивление, втайне обрадовавшись, и договорилась с ним о встрече на следующий день ближе к вечеру. Но теперь, когда они стояли перед квартирой отца, она посчитала себя вправе задать этот вопрос. И правда, отступать ему было некуда.

– Не знаю. Наверно, после того, что ты сказала мне в последний раз, – уклончиво ответил он.

Ему казалось немыслимым рассказывать ей сейчас о Луццато и семье Надь, о том, что всколыхнуло в нем знакомство с ними, какие подняло вопросы.

Им открыла женщина лет пятидесяти. Она поцеловала Элизу, затем с любопытством взглянула на Ноама.

– Ноам, познакомься, это Альма. Альма – сиделка. Она ухаживает за папой днем уже шесть лет. А ночью им занимается другой человек. Альма, это мой брат Ноам.

Медсестра, смущенная его присутствием, вежливо поздоровалась.

Для ухода за отцом, страдавшим болезнью Альцгеймера, Элиза, назначенная его опекуном, создала целую организацию – и всё для того, чтобы иметь возможность содержать его дома. Его деньги не могли найти лучшего применения.

– Как он сегодня? – спросила Элиза.

– Хорошо. Позавтракал, потом пообедал, потом я предложила ему сделать несколько упражнений, он их охотно выполнил.

Ноама тронуло, что Альма говорит об отце, будто о малом ребенке, и это чувство – предвестник сострадания – было для него неожиданностью.

– Вчера он говорил о вас. В минуту просветления спросил, когда вы должны прийти. Потом взглянул на фотографию, которую вы поставили на комод, и вспомнил про Анну. Сказал, что она похожа на его жену, то есть… на вашу матушку.

Элиза обернулась к Ноаму.

– У папы бывают иногда моменты просветления, и тогда он вспоминает совершенно особенные вещи. Однажды он вот так очнулся и рассказал, как мама готовила пирог с ревенем. А в другие дни он рассуждает о своей болезни или с горечью вспоминает годы, когда он катился по наклонной плоскости.

– А он когда-нибудь…

– Вспоминает о тебе? Да, часто.

– Ты мне никогда не говорила этого.

– Ты же сам не хотел ничего слушать.

– А что он говорил?

– Спрашивал, как ты. Ну, давай, входи.

Они толкнули дверь. Гюбер Бомон спал, задрав подбородок и открыв рот. Элиза подошла к кровати, но Ноам предпочел держаться на расстоянии. Вид отца, такого старого, беззащитного, привел его в оцепенение. Ему вспомнился Филиппо Луццато, так же прикованный к постели, в нескольких кабельтовых от последней гавани.

Элиза погладила больного по голове, и тот открыл глаза. Испуганным, словно у потревоженного во сне ребенка взглядом он окинул комнату в поисках чего-нибудь надежного, за что можно было бы зацепиться.

– Элиза… – прошептал он.

– Да, папа, – улыбнулась она, радуясь, что отец ее узнал.

– Мне снился сон…

– О чем?

– Помнишь, как мы отдыхали на Маврикии?

– Конечно.

– Мне приснилось, что мы снова все вместе, вчетвером, в том доме на берегу. Мы поставили стол в воду и обедали. Вы с братом крошили хлеб, чтобы рыбки плавали у ваших ног.

– Правда, мы так и делали.

Старик замолчал, как будто отыскивая внутри себя новые картины и ощущения.

Ноам почувствовал ком в горле. Отец говорил о нем, обо всех них, как о семье. В ту поездку на остров ему было всего три года, и единственными его воспоминаниями были фотографии, которые он увидел позже, да рассказы сестры, тщетно старавшейся убедить его в том, что у него было и счастливое детство. И тогда он понял, что у них с отцом разные воспоминания. Ноам позабыл почти все, что было до гибели матери, отец же, похоже, помнил только это.

Элиза подняла глаза на Ноама и заметила его смятение. Она немного помедлила, не осмеливаясь подозвать его ближе, но потом, не зная, как долго продлится этот период просветления, все же решилась.

– Папа, а я пришла не одна.

– Да? С кем же? – удивился он, пристально вглядываясь в нее.

Она кивком показала ему на то место, где стоял Ноам. Увидев его, отец замер. Он молчал, но глаза его наполнились слезами.

– Сынок, – наконец сказал он, – счастье какое!

У Ноама перехватило горло, настолько неприлично ласковыми показались ему эти несколько слов. Когда в последний раз обращался он к нему с такой нежностью? Когда говорил с ним как с сыном и радовался, увидев его? Может, он пытается его разжалобить? Да нет, на лице старика читалась искренность больного человека.

– Подойди, чтобы я тебя лучше видел.

Ноам шагнул вперед, встал рядом с ним по другую сторону кровати. Он не знал, что делать: наклониться и поцеловать его или взять за руку.

– Какой ты красивый! Иди ко мне, сядь рядом.

Он послушался, отец взял его руку. Почувствовав прикосновение холодной, истонченной кожи, хрупких костей, Ноам вздрогнул.

– Ты прости меня. Каждый раз, когда ты приходил, я был не в себе.

– Да, Ноаму меньше везло, чем мне, – вступила в разговор Элиза, чтобы Ноам сообразил, что она все время лгала отцу.

– Я знаю, ты осуждаешь меня за то, что я не занимался вами. Но я не мог, Ноам, я был совершенно потерян. Я так любил твою маму. Рядом с ней я чувствовал себя сильным, а когда ее не стало, я будто опустел.

– Я знаю… папа, – с трудом произнес Ноам.

– Ты ведь долго на меня за это сердился, правда?

– Да, правда.

– И сегодня все еще сердишься?

– Нет.

– Знаешь, для меня это очень важно. Ты женат? У тебя есть дети? Элиза, должно быть, говорила мне, но…

– Нет, я живу один.

– А ты был когда-нибудь влюблен, Ноам?

Этот вопрос его озадачил. Как отец, с которым он никогда ничем не делился, мог ожидать, что Ноам будет с ним откровенничать? Болезнь, близость конца, подумал он.

– Да, один раз.

– По-настоящему?

– Да.

– И ты ее потерял?

– Да. Она меня бросила.

– Значит, ты потерял ее не по-настоящему. Потому что у тебя осталась надежда снова встретиться с ней, верно? А вот у меня, Ноам, надежды не осталось, она ушла навсегда.

– Я знаю, как это бывает, папа, я ведь тоже потерял маму.

Неожиданно для Ноама в его ответе прозвучал вызов, задевший отца.

– Ты все еще сердишься, Ноам, тебе не удалось справиться с гневом. Подумай сам: так было лучше – уйти и оставить вас бабушке с дедушкой, ведь я был бы для вас плохим отцом.

Ноаму захотелось ответить ему что-то резкое, но он сдержался. Слишком поздно затеяли они этот откровенный разговор. К чему теперь выяснять отношения?

– Прости меня, Ноам, – добавил старик.

Сын от волнения не мог вымолвить ни слова. Он лишь крепче сжал в знак прощения исхудавшую руку.

– Я устал, – прошептал отец.

– Тогда мы пойдем, – предложил Ноам.

– Нет, побудьте со мной, пока я не засну. При вас мне будут сниться прекрасные воспоминания.

Гюбер Бомон посмотрел сыну прямо в глаза, словно хотел, чтобы тот прочитал в его взгляде все, чего они до сих пор никогда не говорили друг другу. Затем его веки закрылись.

Элиза встала, Ноам последовал ее примеру. На лестнице она вытерла слезы.

– Нам повезло, – тихо сказала она. – Он так долго был с нами. Поразительно, что это случилось именно тогда, когда ты пришел его навестить.

Ноаму не хватило сил, чтобы ответить ей, и духа, чтобы признать, что, несмотря на боль, ему стало легче.

 

Тетрадь откровений

12 августа 2011 года

Поход к отцу очень много мне дал. Горы кажутся непреодолимыми, когда мы смотрим на их вершину, задрав голову. Но стоит только опустить ее и шагнуть вперед, как понимаешь, что покорить эту высоту в твоих силах.

До сих пор я лишь поддерживал тлеющую во мне злобу, соблюдая дистанцию, которую он сам установил между нами, награждая его разными эпитетами и таким образом снимая с себя вину. Элиза сделала первый шаг, потом еще и еще, и они в конце концов привели ее к прощению. Сомневаюсь, чтобы она когда-либо думала добраться до вершины отцовского утеса, но по крайней мере она оказалась способна сострадать.

Я же в своей злобе так и остался стоять внизу, глядя вверх и стуча в каменную стену. Я думал, что злюсь на отца, обвиняя его в том, что он добровольно ушел из моей жизни, предал меня. Но я ошибался: моя злоба была направлена против меня самого. Эта холодная, всепоглощающая, разрушительная ярость питалась и до сих пор питается моим бездействием. Я так и остался маленьким мальчиком на обочине – испуганным, растерянным, беспомощным.

Но сегодня я чувствую в себе желание действовать, сразиться с обступившими меня тенями, отыскать источник света, который рассеет их. Или по крайней мере отгонит назад, чтобы они шли не впереди меня, а тащились у меня за спиной.