Ни повар, ни горничная не соглашались даже приблизиться к всплывшему трупу. В конце концов, мне удалось уговорить Жиро хотя бы помочь вытащить покойника из болота. Мне кажется, это была самая жуткая работа в моей жизни. И сегодня при воспоми­нании об этом у меня по спине бегут мурашки.

Еще прежде, чем Николас и Эмилия опознали одежду, кольцо с рубином и шрам на голове покойного, я уже знала, кого мы нашли. Все лишь надеялись, что Францу Шиллеру не пришлось долго мучиться.

А к этому времени Николас обнаружил и нашу потерянную лодку, застрявшую в камышах в устье Тарна.

Жители деревни, помогавшие Николасу в поисках на реке, должны были забрать тело несчастного учителя с собой в Тарн, но они отказывались даже дотронуться до трупа. Поэтому капитан Николас Брендон сам завернул Франца Шиллера в две простыни, которые я зашила. Кроме меня, никто не помог капитану.

— Я почти не знала господина Шиллера и даже относилась к нему с подозрением какое-то время, — сказала я капитану, пока мы заворачивали Франца в его последнюю одежду, — но представить, что он умрет такой смертью!.. Это просто ужасно!

Я сделала последние стежки и облегченно вздохнула, когда Николас перенес в большую лодку зашитое в простыни тело и двое крепких деревенских парней сразу же отчалили от берега.

Мне было грустно, я чувствовала себя разбитой, но Николас явно не разделял моего состояния.

— Пойдемте! Сейчас начнется дождь, — сказал он нетерпеливо и взял меня за руку. — Вы не должны так расстраиваться. Я надеюсь, что парень получил то, что заслуживал.

Его бессердечие ранило меня.

— Если вы действительно так думаете, то мы, наверное, никогда не сможем понимать друг друга, сэр, — сказала я потрясенно.

Он остановился у ступенек винтовой лестницы, крепко держа меня за локоть.

— Ливия, нам необходимо поговорить. Это было необдуманное решение: ничего не объяснив вам, отпра­вить в этот дом. Но я с самого начала был убежден, что вы идеальная воспитательница для моих детей. И кроме того, Сандерленд неоднократно говорил мне: существует твердая уверенность в том, что моя жена была убита и…

— Никто не знает этого так хорошо, как я, — напомнила я ему с сарказмом.

Он попросил меня помолчать и продолжил страдаль­чески:

— Для того чтобы столкнуть тяжелое кресло-каталку, необходимо обладать значительной физической силой. Поэтому детей я исключаю. Шиллер был любовником моей жены. Сандерленд показывал мне письма, найден­ные после смерти Габриэллы. Моя жена была легка на обещания и так же легко их нарушала. У нее и до Шиллера было много мужчин, но каждый из них реагировал на ее характер по-своему. Что, если, к примеру, Шиллер воспринимал не так просто перемен­чивое поведение Габриэллы? Да, я надеюсь, что, собрав здесь, в удалении от всех, участников тех событий, мне удастся разгадать тайну смерти моей жены.

Было понятно, что он уверен в невиновности своих детей и Эмилии. И Франц Шиллер должен быть виновным, потому что так было удобно думать Нико­ласу. Мне очень хотелось высказать ему все это, но я решила использовать только факты.

— Сэр, не ответите ли вы на один вопрос?

Его улыбка сжала судорогой мое сердце.

— Если смогу. Давайте!

— Лодка была перевернута умышленно?

— Конечно. Шиллер сделал…

— Вы думаете, он сам себя убил?

— О Боже, все так прекрасно сходится и оправдывает Пена.

Я убедила его, что в любом случае Пен невиновен.

С верхнего этажа до нас донеслись хохот, визг и пронзительные крики. Пен и Роза неслись по узким ступеням на второй этаж.

Николас посмотрел наверх и пробормотал:

— Да, они не имеют никакого отношения к смерти их матери. Никакого!

В это время Эмилия де Саль вышла из своей комнаты. Я быстро распрощалась, чтобы даже не слышать ее противного голоса.

— Мой бедный Ник! — промолвила она. — Ты выглядишь ужасно озабоченным. Не задавай себе так много загадок. Мы вместе выясним, кому отвечать за это злодеяние.

Я не слышала его ответа, но не сомневалась, что моя ненавистница не будет далеко ходить за виновными. Но мне-то какое дело. Она не сможет доказать свои обвинения.

Я поднималась к себе с бьющимся сердцем. Когда я проходила мимо выбеленных камер, у меня по спине пробежали мурашки — совсем как в первый день.

Пен как раз выгнал свою сестру из второй камеры. Я окликнула их, и они буквально замерли на бегу. Они выглядели какими-то встревоженными, причем обменивались между собой многозначительными взгля­дами, значение которых я не могла разгадать.

Темные тучи на небе и таинственное сияние на болоте создавали неприятную, тоскливую атмосферу.

— Пен, мне нужно обсудить с тобой и твоей сестрой нечто важное. Не пройти ли нам в мою прежнюю комнату? — спросила я осторожно. — Или в комнату, где спала Роза?

Было ясно, что вести серьезный разговор у них нет никакого желания.

— Давайте здесь, — проговорил наконец Пен недовольно и открыл дверь одной из камер.

Не менее недовольная Роза последовала за ним. Когда я переступила через порог, то увидела, что Пен уже занимается стулом эпохи Луи XV, солома из которого служила пищей одному из несчастных плен­ников.

— Садитесь! — приказал он мне. — Роза, ты останешься здесь, а я буду наблюдать, чтобы никто не вошел.

— Нет, — прокричала Роза. — Нет, ты оставайся здесь, а я буду у двери.

— Вы оба останетесь здесь, — приняла я соломоново решение, что, однако, их обоих совершенно не „порадо­вало. Тем не менее, дети подчинились.

— Еще не доказано, что домашний учитель умер в результате несчастного случая, — начала я осторожно. — Скажи мне, Пен: что ты тогда видел? Твои слова помогут найти истину.

— Но я ничего не знаю. Я ничего не видел. Вспомните, что в это время Леокадия рассказывала о болотных гусях, и мы все смотрели вверх. Тогда это и произошло.

Он пытался избежать моего взгляда.

— Ты считаешь, что такая тяжелая лодка смогла перевернуться без помощи кого-либо из сидящих в ней?

Роза ответила быстрее его.

— Скажи ей, что ты мне рассказывал! — настаивала она возбужденно. — Ты же говорил, что тебе казалось, будто Франц раскачивает лодку.

Он вытащил соломинку из рваной обивки стула и долго, внимательно рассматривал ее, но, убедившись, что никто не приходит ему на помощь, сообщил:

— Я видел только, что он вертится, как от боли, а потом он схватился за лоб. Затем мы наскочили на отмель, и мой шест застрял в камышах. Что произошло дальше, я не помню. Я плавал довольно долго, пока рыбаки не подобрали меня в свою лодку. Это все.

По этому рассказу все происшествие являлось несчастным случаем. Я почувствовала большое облегче­ние, и, раз уж мне удалось разговорить мальчика, я решила попытаться узнать еще что-нибудь.

— Ты ведь знаешь, Пен, что кто-то умышленно опрокинул кресло твоей матери, а потом убежал со страху. Это ведь так было, правда?

— Да, Пен, так оно и должно было быть! — радостно закричала его сестра. — Ты не веришь?

Ее глаза умоляли о согласии.

— Нет, это было не так, — промолвил Пен сердито. — И ты знаешь совершенно точно, что все это было совсем не так. — Он облокотился на подлокотники стула. — Мы ничего не знаем. Понима­ете? Совершенно ничего, — проворчал он в мою сторону. — Вы что, не можете оставить нас в покое? Мы стали почти друзьями, а вы все испортили.

— Не говорите, пожалуйста, о маме, — попросила Роза и направилась к двери.

Ее брат пожал плечами и последовал за ней. На пороге Роза опять обернулась и произнесла:

— Мать ненавидела нас. Она говорила, что мы ее утомляем. Она говорила, что я страшная. Она была как тетя Эмилия. Мне совершенно все равно, что она умерла.

Видит Бог, на такой ответ я не рассчитывала. Я вскочила, чтобы успокоить ее. Но девочка ринулась из комнаты и так толкнула дверь, что та, отскочив от стены, захлопнулась прямо перед моим носом. Пен, однако, успел выскочить вслед за сестрой.

Я истерически рассмеялась над абсурдной ситуацией, но, оглядев стены камеры, я нашла ее совсем невеселой.

Трясущимися руками я пыталась нащупать запор, задвижку или какой-нибудь засов. Я нервно шарила руками по гладкой белой деревянной поверхности двери, все еще надеясь, что весь этот кошмар прекратится, но дверь не поддавалась.

Жуткие мысли пронеслись в моей голове. Неужели меня постигнет судьба тех несчастных, которые голодали в этих камерах более двадцати лет назад?!

Я нервно рассмеялась, но мой смех только отразился от белых стен камеры и заставил сильнее почувствовать одиночество. Я множество раз бросалась изо всех сил на дверь. Я стучала по ней кулаками и нажимала плечом, пока они у меня не разболелись. Но дверь была на крепком запоре и казалась звуконепроницаемой. Во всяком случае, никакие звуки снаружи не долетали до моих ушей.

В полном бессилии и отчаянии я прислонилась к двери, тупо уставившись на голые стены белого цвета и зарешеченное окно. Может быть, удастся привлечь к себе чье-нибудь внимание?

С новыми силами я устремилась к окну. Когда я встала на цыпочки, то смогла увидеть сад, но дождь и ветер уносили все звуки, которые я издавала. Да в такую погоду все равно никого не было на улице.

Чтобы успокоить свои возбужденные нервы, я стала убеждать себя, что мое отсутствие обнаружится во время обеда. И если меня не найдут в моей комнате, то Пен и Роза наверняка расскажут, где они видели меня в последний раз. А может, они уже сами спешат мне на помощь?

Но сделают ли они это? И что вообще я знаю о Пене и Розе? Еще во время первого разговора с капитаном я догадалась, что с детьми что-то не так. Их обаяние и возраст убедили меня в их невиновности. Однако я знала по собственному опыту, какой обман­чивой может быть внешность. Одна девочка в тюрьме — она была едва ли старше Пена — убила своего отца и четверых братьев и сестер. А нам она касалась очень милой и разумной.

Я еще раз встала на цыпочки. Дождь должен был загнать Жиро в его темное убежище. Но моих криков, видимо, не слышал никто. Я повернулась и попыталась остудить свою разгоря­ченную голову о влажную и холодную стену. Только большим усилием воли мне удалось подавить подкаты­вающую к горлу истерику.

Когда я в третий раз выглянула в окно, то увидела чью-то фигуру, спешащую в домик для прислуги. Огромная накидка свидетельствовала: это капитан Брендон.

Я закричала изо всех сил, но человек, которого я приняла за капитана, казалось, ничего не слышал. Может, это был Жиро? В конце концов, какая разница — мне надо было привлечь к себе внимание.

Кроме стула, в камере не было ничего. Мне было крайне неудобно использовать эту печальную реликвию в подобных целях, но другого выбора у меня не было.

Я с трудом подняла тяжеленный стул и обрушила его на оконную раму.

Этот удар вызвал дьявольский шум. Осколки стекла посыпались на меня. Но большая часть осколков полетела вниз, в сад. Стул выпал из моих рук и ударился об пол. Человек в саду с удивлением посмотрел в мою сторону. Было уже довольно темно, и я не смогла рассмотреть черты лица, хотя мне и показалось, что человек в накидке — это Жиро.

Я просунула руку сквозь решетку и, яростно размахивая ею, прокричала:

— Помогите мне! Пожалуйста, помогите!

Его реакция была совершенно неожиданной.

Он отвернулся от моего окна и уставился на земляной холмик у ног, на котором лежало что-то гладкое и блестящее. Мне показалось, что это осколок от разбитого мною стекла. Но что в нем было такого притягивающего взгляд?

Чтобы отвлечь человека от его загадочного занятия, я вновь закричала, но мои крики о помощи не смогли преодолеть шума ветра.

Я в ярости пнула лежащий на полу стул. Раздался треск, и когда я взглянула на пол, то возле одной из ножек я увидела серьги, состоящие из осколков стекла.. Стекла? Что за чушь! Это были бриллианты. И сколько же времени это драгоценное украшение пролежало здесь без присмотра? Это было явно одно из пресловутых сокровищ де Саль.

Я поставила стул на ножки и внимательно обследо­вала его. Один из осколков разбитого окна вспорол подлокотник стула. Я судорожно провела рукой между обивкой и соломой, и мои пальцы нащупали холодные, твердые, острые края. Когда я вытащила руку, то в ней оказалась цепь и украшенный жемчужинами браслет. Я засунула руку поглубже в разорванное сиденье стула. В его соломе были спрятаны многочис­ленные драгоценные украшения, которые я поочередно извлекла оттуда. Теперь мне стало понятно, что так удивило и приковало внимание человека в саду.

С бьющимся сердцем я взобралась на стул и выглянула в сумеречный сад. Человек в накидке куда-то исчез. Я еще несколько раз крикнула — громко, но безрезультатно, — а затем утешила себя мыслью, что человек, вероятно, уже находится на пути наверх. Но и через несколько минут я не услышала приближаю­щихся шагов. Тогда я вновь принялась колотить в дверь руками и ногами. И куда только провалился этот человек в накидке? Он же должен был понять по моему поступку, что я заперта здесь?

У меня было ощущение, что прошла целая вечность, когда дверь под моим натиском поддалась и я вывалилась в коридор. Казалось, весь мир перевернулся и закружился.