Простудно-протяжно легло побережье Как длинная масть. У него на краю Ты песню поешь в милом мне зарубежье, А я тебе здесь мою песню пою.

Жили-были в городе Много нас. Голоса на проводе — Много глас… В телефонной будочке За две коп. Получи минуточку Счастья чтоб. Вот стоит столовая, Серый пол. Повара, как олово — Одинаков пол. Вот стоит Серёга-пьянь, Жёлтый глаз. Душу, говорит, воспрянь — Будешь есьм аз! На скамейке девица Незнакомая. Ни мычит, ни телится… Очи – полынья! Мы махнём в Карелию По весне. А друзья не верили, Что я с ней! Я закину удище В Озеро, в Залив… Впрочем, – это в будущем «Кооператив» — вовин, валин, жорин — смольному покорен, бедами просмолен, балтикой просолен от ушей до пят. Тихо похоронен — олин, светин, сонин, ленин град.

Одна, ты одна, ты, копейка, одна — А целый стакан выпивался до дна! А вот не одна, вот уже целых три — Сироп толстомясый под газом взбодри! Копейка, послушай, что глубже? Что шире?.. Трамвай – это 3, троллейбус – 4! Автобус, метро – это 5. Это пять! Сезам открывался опять и опять… А справа на Бронницкой – пивко не сироп — В желудок уронится – 11 коп. А дальше на Клинском, совсем за углом, Пельменей с полмиски – за 30 с вершком. На Красноармейской согласно молве Игривый портвейнский – по 200 плюс 2. Пешком через речку – Фонтанкой зовут — 3 рэ в чебуречной, увы, не спасут… С пятёркой однако, синюшным Кремлём, не жмёшься собакой – сидишь королём. Кто вовсе не лирик, тот подлинно знал, Как ленинский чирик нам путь озарял. Там в мелкой монете увестист и груб Напихано меди на стоимость в рубль. За баню – копейки, в театры – гроши. По стошке налей-ка – закон, не греши! Недорого было, и жизнь без забот, Там прошлого рыло казало перёд. Там белые ночи, там чёрные дни — Так славно, сыночек, что в прошлом они.

Жили в квартире 44 года совместной жизни своей дядя Иван по прозвищу Пыря С тетушкой Гелей еврейских кровей. Нас было много соседских детишек — Всех в коммуналке не пересчитать. Тетушка Геля просила потише: Дяде Ивану надо поспать. Дядя Иван обожал свою Гелю, Так же как борщ он ее обожал — Тот, что варила она раз в неделю Мужу, соседям и прочим чижам. Он был директор в какой-то там школе — Вот бы, казалось, живи не тужи, Да все твердил про душевные боли, Нас называя просто Чижи. Дескать, чижам нужно больше свободы (нам коридор – еще больше куда ж?) — Чиж это птица особой породы! Пыря при этом в ажиотаж. Он начинал распахивать двери. Было в сортире забито окно — Выломал фомкой. Да что за потеря, Ежели меньше воняет говно. Только однажды часов этак в десять Он – весь в пальто – нас созвал в коридор: Вы не чижи, вы обычные дети, И не видали его с этих пор… Тетушка Геля сидела с неделю Прямо на кухне, как столб соляной. Наши родители нам не велели В прятки играть у нее за спиной. День на седьмой Геля громко икнула, встала спокойна, но басом чужим жутким как в озеро нас окунула: борщ будем делать – дос вейс их, чижи! Тут же захлопали двери в квартире — Свеклу несли, кто капусту, кто грош. Заколотили окошко в сортире: Что там говно, если варится борщ! Было волшебно от дыма и чада, Ели два дня, а на третий приказ: В стоге домищ и ворот Ленинграда Стае чижей, то есть, стало быть, нас, Пырю найти. Книгу улиц листая, Мы пролетали сломя, кувырком Вдоль по Фонтанке, пока наша стая Не закружила над страшным мостом: Там пребывало движенье. Страданья Не было. Лошадь храпела навек. И на узде в напряженьи молчанья вечно застывший висел человек.

Я куплю квартиру на Тюшина 7. Там, где видна надпись «Все виды работ». И, пока мой город не исчез совсем, Буду вкушать евонный испод. Его пропащие проходные дворы С глотками парадных, которых черней нет, Потом зашлю губернатору дары И приглашу на обед. Мы побеседуем о проблемах бюджета, О том, как труден ввод в строй, Под Laphroaig побазарим и «про это» — Дочь его, кстати, хороша собой. И вот когда, просклоняв пендосов, Которых, разумеется, разве что сечь и сечь, Решив с десяток важнейших вопросов, Я заведу свою неуместную речь: Дело в том, что город не Лего — У него измерений не три отнюдь; И – даже не плюсуя мое скромное эго — Жители его четвертая суть. Они ходят в гости друг к другу, Кружево троп в алгоритм заложив, Электрически как бы заряжают округу, Чем, собственно, город и жив. И вот, когда эти связки горла Разрываются кольями оград и ворот, Когда каждый видит в друг дружке вора, Когда нет ничего важнее запора, тогда это больше не город, А губернатору имя – Урод. Петербург – это не только Невский, Это не только фасады, дворцы и Нева, Это прежде всего паутина фрески Троп, которыми картина жива. Прямые линии – это пошлость. Загадки города в его дворах. И если интим остается лишь в прошлом, То у организма дело швах. Тогда остается мертвый монстр, атлант, коему разве что матом крыть, Ибо необходимо поддерживать остов, Годный разве на то, чтобы деньги мыть. Да еще чтоб туристы ходили по нитке, Не догадываясь, что что-то не так… Окоченевшие формы, свитки — Современный культур-ГУЛАГ. Когда ж надежды вовсе в дым превратятся, Я продам квартиру на Тюшина 7 На пике цен какому-нибудь китайцу, Чтоб закрыть страничку и еще с тем, Чтобы потратить денег, надо сколько, Для постройки где-то таких жилых структур — Там будут проходные дворы только И никаких памятников культур!

Грустно, могло бы быть грустно, Могло бы быть пусто – могло бы, могло бы… Устно – не письменно – устно пора б изъясняться высоким да лобым. надо, противно, но надо мотивы поступков и действий, мотивы стаду, доходчиво стаду, доходчиво и терпеливо. Ибо – не сразу, не завтра, не вскорости, ибо, Может быть, лет через сто… Не пристало Просто молчать, потому что могли бы, могли бы! Но, к сожалению, нынче и этого мало. Надо б не просто сказать – надо б проще, Честнее и проще — Однажды Поэт (Гражданин) – неужель не про нас: – «Сможешь выйти на площадь? Смеешь выйти на площадь В тот назначенный час?»

«Солнце тихо садится За Обводный канал. Тот, кто здесь на бывал, Может здесь заблудиться.» Тот, кто здесь выпивал, Никогда не сопьётся. Тому трижды зачтётся Обводящий овал. В круге первом, по Мойке, — Город кариатид, Накрахмален стоит, Что ни охни, ни ойкни. Во втором, до Канавки, Шевеленье ветвей, Говорок голубей Да курение травки. Пестрота, кружева — Третий пояс, Фонтанный, По-московски гортанный — Буржуа, буржуа. …я любил в непригодном Восмидьсятом году Покорябать руду На четвёртом, обводном. Он немыслимо чёрен Этот круг и теперь. Из него без потерь, Лишь кто очень проворен, Уходил по-пластунски Кременчугским мостом, Оставляя на том Берегу, как в анналах, Клочья в скулах канала — Столь же милых, сколь узких.

Да, в промокших квартирах нулевых этажей в Петербурге Даже время стремилось согреться остатками рун, Завернуться пытаясь в пространства овечную бурку. Тот холодный период зовётся теперь Колотун. Расцветали узоры цветов, коченея на окнах. Свой орнамент туда добавлял самосвал садоМАЗ, Выхлопную трубу выставляя-вставляя (хоть сдохни!), Он закачивал радостно нам свой весёленький газ. Мы фрейдизма не знали, но, чуя трубу выхлопную, В нас рождались инстинкты вполне садоМАЗных корней: Кто мне боль причиняет – с большой вероятностью пну я, Впрочем, только того, кто с трубой… только с ней. Было зябко. Не то чтобы голодно, но и не сытно. Время в форме программ новостей развозил самосвал. И до самого края конца ему не было видно — Тот период мой друг Ледниковым чуть позже назвал. Говорят, будто климат теплеет – еби его в сраку, Говорят, будто воздух над нами и светел и сух. Почему ж так зудят кулаки и так хочется в драку, Даже тем, кто по жизни умел обижать только мух.

60 – мука, яйцо, песок. 300 – рыба, мясо – 350. Солнце движется на запад, говорят. Мы-то ясно видим: на Восток. Полушарья, видно, поменялись, жопа с головой. Потому и кажется, что будто вспять. Сыр – 500 (хороший), зато сахар – 45. Молоко полтинник, но кефир всегда со мной! Гречка – 80, 240 – алкоголь — Вроде водки, судя по парам. Масло сливочное 100 за 200 грамм. Друг мой, будь критичен, но не столь! Здесь в июне также светлы небеса. Летний Зимний весь дымится, как вулкан. Творог 200, но за 40 картофан. Майонез за 70, по 300 колбаса. Помнишь, составляли лучший список вин — Вермут розовый, портвейн… Да мало ль было ли историй? Я тебе – нормально ли, Григорий?! Ты в ответ – отлично, Константин. Это пошлость: нашей же культурой, друг, да нам в глаза! Мол, сто лет прошло, а, дескать, что теперь?! Но Нева в граните – он не крошится, поверь, — Так что я не против и не за… Крым как был окраиной имперьи – так ему и быть — Греция ли, римский легион, теперь московскарать… Питеру ж глухой провинцией не стать, Хоть он и у моря – жаль, спокойней было б жить. С вашим прюлялизмом миллион мигрантов наживёшь! Демолиберасты – без руля и без ветрил. …В 90-х ты отсюда наш ржаной возил — Скоро свой сюда германский повезёшь. Да, выходным иногда хотелось бы дубль… Всё обильнее сыпет мрамором бисер. Представляешь, я проглотил вчера рубль. Типа, на счастье, а сегодня вот высер. Шпроты рижские – сто рэ… Откажемся от шпрот! Димка учится, Тамарка хочет в США. Книги, сука, дорогие – триста, до четырёхсот… Сам-то как, Григорий, – а?

Болгарские грёзы плачевны: Какие тогда были стрессы! Высокие подвиги Плевны, «БэТэ», «Слнчев бряг», «Стюардесса»… Собою закрыть амбразуру Подруга меня попросила: Три тысячи знаков в текстуру И скинуть емелю на мыло. Под утро в задымленной «Шипкой» Квартире (Фонтанка – Апраксин) Пригрезились мне две ошибки — Был, стало быть, труд мой напрасен. В 13 часов пополудни, Собою самим опорочен, Я начал проделывать трудный Анализ полётов той ночи: Всё выдумка, сон, всё примета Того, что вино – не «Кадарка»… И «нет» не было интернетом. Но девушко было болгаркой!

Я полюбил колокола — Качковый инструмент. И вёртких ангелов дела, На звук – хвалу, хвале, хвала… — Имеющих патент. Гул кающейся пустоты Чрез натяженье мышц. Беззвучный стон – тела литы, Сходились в поле немоты Так Чегодай и Скоромыш. Своим гремучим язычком Свивая звук в струю, Поёт: пойдём, мой друг, пойдём, А я стою, стою… То распальцованная вдруг Вся в трепете любовь — Но не рождённый ими звук, А быстрый веер тонких рук, Стирающихся в кровь. Локтей и плеч и головы — Над ними только крест — Я вижу Вас, звонарь, весь Вы Графичен, как изгиб Невы — Короткий точный жест. Материальность веры в том, Что грифель можно взять И некий дышащий объём С весёлым человечком в нём Как колокол нарисовать.

Как однако далеки города!.. Вот я вышел погулять на часок И зашел туда черт знает куда, Хотя вроде только в ближний лесок. Просто мыслями я был где-то там, В очень, знаете ли, дальней дали И, возможно, потерял счет часам, И часы мои дальше ушли. Это ж просто же какой-то кошмар! Непотребное скажу бляманже!! Вот, я помню, раз проснулся в пожар… Впрочем, это отдельный сюжет… Так вот там, куда меня завлекло, Это даже был не город – село — У меня там, помню, ногу свело И на память тяжкой ношей легло. Переулки – просто гати мостить! Злобы там и в дирижабль не вместить, И хозяевам ничем не вмастить, Но печать неприкасаемости Отличала там от местных меня. И шептались люди, палец слюня. Слава богу, унесло из села… Точно также и года далеки — Я вчера сидел себе у реки, А река себе обратно текла. И когда я в эту воду вошел, Счетчик так и закрутился назад! Стало мне тут хорошо-хорошо — Вот, гляжу, знакомый мне перекат, Вот излучина – я был тут, кажись! Кто там чушь такую, помню, спорол: Будто дважды в ту же воду – ни в жисть! Ну а я – поди ж ты – взял и вошел. И теперь вот по теченью плыву, В смысле против, только вместе с водой. Города, в тех, что бывал, – наяву, И года так и стоят предо мной. Мне покойно, но я жив, правда – жив! Я ничуть преувеличиваю. Полагаю, что любой, покружив, Обнаружить может речку свою. Хочешь ссы в нее, не хочешь – не ссы, Там за часом убавляется час. Помню как-то приобрел я часы… Впрочем, это будет новый рассказ.

Как у тебя со знанием немецкого? Не происходит забыванья русского? А нет ли ностальгии по советскому? — Ведь знамо дело: рвётся, где по-узкому. В том смысле, что, когда раздрай в наличии — Тоска по родине, отказ приятной девушки — Так мы могли бы утолить наличностью, Адамчику найти какую Евушку! По-нашему помочь, по-христианскому. Иной традиции? – тогда по-иудейскому. Кто атеист – так можно по-пацанскому! — Ведь здравых как не нам, иметь идей кому?! …Отказ? – нехорошо, когда от помощи. Негожь пренебрегать рукой дающего. Прикинулся бы ладно что ли овощем Иль, на худой конец, к примеру, ющенкой. Ведь дело завести легко – негромкое… Тем более, что педофил, наверное! А коли нет – вон там в углу попонкою Укрыто – значит, кража – дело скверное! Да ты, похоже, сука, фрукт особенный. Но право же – защите делать нечего… Вот поселить тебя с какими зомбями, Тогда, видать, заверещишь кузнечиком. Соловушкой, щегол, закукарекаешь! Свободу воспоёшь – про двери-настежи… Услышат ли – за долами, за реками? Ну, не серчай тогда. И аз воздастся же!

Какая осень блядь какая осень. Какой туман, какая затхлость в мире. Нагое дерево – без паспорта в ОВИРе, Ведь лист – он безответен и бесспросен. – Ах жизнь моя, ты, как ночной троллейбус, Тот самый, что вполне собой доволен, Примерившись к кольцу московских штолен, Вползла улиткой в окуджавский ребус. — Так обращал ко мне, простолюдину, Под соточку один московский интель Свой ветхий спич, в котором красной нитью Преемственности тема проходила. Там что-то про советскую культуру, Про вогнутое зеркало пространства, В котором было радостно стараться Всем нам, совком ловившим синекуру. Мне было весело, и я смеялся громко, Нещадную не удержав икоту — Мне вспомнилась и черная суббота, И кафедра начальной оборонки, И собственные речи пустомели, Напыщенность высказываний книжных, Загадочность поступков многих ближних — Осталась будто родинки на теле. Мне вся земля – что скатерть-самобранка, Но верно, что куда б ни завело, Отечество мне Красная полянка, А родинка мне Ясное село.

Строгие мужчины с автоматами, пистолетами, ножами, саблями, „калашами“, „узями“, гранатами, „стечкиными“, сам-бля – без-ансамблями… В Голливуде ль – сбор героев мафии; тутси-хуту ль, пушту, на Сицилии, колумбийцы ль, Путины ль с Каддафией на одном-единственном зациклены: будь мужчиной, мужиком, будь воином! Рембой, братом-два с железным копчиком, крепким подбородком, ладно скроенным, фэйсом буковым, сандаловым, прокопченным. Главное однако – это мирная, тени без сомнения улыбчивость, будто твои пули – сувенирные, — как бы предложить наесться личи власть. Личи, ананасов, белых персиков… Пистолет – да Боб с ним! – и со спиннингом! В новой по-мужски надёжной версии Рыбу ловят честные и сильные. Ну а то, что эти твари слабые юноши, не ставшие мужчинами, у таких же инфантильных славы ли ищущие, прочими ль причинами в супера, в героищи, в политищи прописавшиеся скотской меткою — это как вино: ему б бродить ещё, а его в стекло под этикеткою. Вылепить чекан медальный – долго ли!.. Мозг народа формируем плавками. Быть бы мне шаманом – грянуть бонгами — Так и поистыкал бы булавками!

Как может пахнуть чистое тело? Не каждый услышит свой запах. Но его появление на всех этапах Можно засечь, оглянувшись стремглав и умело. Страна, по идее, не оболочка, но живая ткань Или, если в наличии обе, то они заодно. В нашем случае, к сожалению, дело дрянь — Мои соотечественники перестали чуять говно.