Благосклонная ко мне муза географии, любезная Неата, по неведомому мне капризу устроила так, что Германия оказалась едва ли не последней из европейских стран, которые я осчастливил своим появлением. К тому времени я уже вкусил от простодушной прелести Испании, отметился во Франции, очарование которой не в познавании, а в узнавании, в радостной игре-проверке: все ли на месте в краю, знакомом с юности до последнего переулка — по романам, конечно; обласкала меня туристическим солнцем Италия, исторгнувшая когда-то из себя Возрождение, на что ушли последние запасы ее гения.

Надоедал я терпеливой публике и за морями-океанами: в непотопляемой «вещи в себе» — улыбчивой Японии, на официально несуществующем Тайване, в черно-белом, как немое кино, Южно-Африканском Союзе, в стране, которая, благодаря горделивому нраву и богатству, заставила звучать торжественно свое, если вслушаться, вполне канцелярское, название — Соединенные Штаты Америки. (Столь же величаво зовется еще одна страна — Социалистическая Народная Ливийская Арабская Джамахирия, где, бог миловал, я еще не бывал.)

Поэтому внешние приметы так называемой «развитой» страны — вылизанные газоны, сверхскоростные поезда, трудно распутываемые авторазвязки, вежливые собаки, старушки в завитых паричках и белых бриджах, запах кофе на бульварах, полицейские, способные принять роды, — не могли мне дать новой, ожидаемой с любопытством и страхом, информации. Во всем этом не было ничего «немецкого». Продолжая здесь бывать «набегами», ночуя в одинаковых отелях с пакистанскими или сенегальскими горничными и громким телевизором за стеной, я пришел к банальному выводу: «снаружи» Германию не прочувствовать. А поскольку «изнутри» невозможно, то и бог с ней. Может быть, так даже лучше...

Все внезапно изменилось.