Очерк

 

I

Джек Лондон, быть может, наиболее читаемый писатель нашего времени, и не только читаемый. Он наиболее созвучен нашей эпохе. Это тот тип, которого она ищет.

Социалистическое движение, подготовляющее будущий мир, организованный и устойчивый мир людей, которые снова будут знать, чего они хотят, — социализм привлекал этого писателя. Но Джек Лондон был социалистом в особом смысле этого слова.

Социалистическое движение трансформируется в области психики своеобразно. Оно создает свой психологический тип. Оно устанавливает сумму качеств, которые являются идеалом личности. С этой точки зрения миросозерцание, программы, с одной стороны, и психологический тип — с другой, могут не совпадать. Еще несколько лет тому назад, когда у нас искали в классической литературе репертуара, созвучного революционной эпохе, как часто повторялось имя Клейста и в особенности название его трагедии «Принц Гомбургский». Казалось бы, что созвучного в этом произведении, в этой идеализации «великого курфюрста», в этом восторженном культе зарождающейся прусской монархии и ее солдатчины, что общего в политических идеалах Клейста с коммунистическим движением? И тем не-менее выдвигавшие эту трагедию были в значительной степени правы. Она овеяна духом коллективизма, проникнута его пафосом, непреложной верой в то, что в конфликте между личностью и коллективом интересы первой ничтожны и жалки, растворяются в грандиозности коллективных интересов. Эта трагедия была нужна нам для озарения настроений, в которых развертывалась наша собственная борьба, и значение ее не умалялось тем фактом, что торжество коллективного духа во времена «великого курфюрста» служило целям и задачам, нам чуждым, далеким от нашего сознания. Цели были различны, но методы в борьбе сближали героев и мучеников борьбы, были сходны в несходных эпохах страсти и усилия.

Именно в этом смысле Джек Лондон великий социалист. Правда, мы знаем, что он был членом социалистической партии, но знаем также, что он наивно возлагал надежды на парламент, на количественный рост этой партии в палате. В конце концов он глубоко почувствовал мещанский дух американского соглашательного социализма, когда ближе присмотрелся к нему. Когда за несколько месяцев до своей смерти он вышел из партии, он уходил с сознанием, что «их» радикализму грош цена. «Я думал, — писал он, — что рабочий класс своей борьбой, своей непримиримостью, своим отказом идти на соглашение с врагами сможет освободить себя. Но так как последние годы все социалистические направления в Соединенных Штатах стали миролюбивыми и компромиссными, мое сознание отказывается санкционировать дальнейшее мое пребывание в партии». Он ушел, потому что свобода воли и независимость не могут быть подарены или вверены расам или классам. «Если расы и классы не способны восстать и силой своего ума и своих мускулов вырвать у мира свободу, независимость и волю, они никогда не получат этих великолепных вещей. И даже если эти великолепные вещи будут им любезно преподнесены на серебряном подносе высшими индивидуальностями, то они не будут знать, что им делать с этими вещами, они не сумеют воспользоваться ими и будут тем, чем они были в прошлом — низшими расами и низшими классами».

В этих словах вся сущность его мироощущения и его отношения к величайшему движению нашего времени. Джек Лондон не столько постигал экономическую сущность и политическую роль социализма, сколько принял тот тип человека, который нужен социализму для его осуществления. Социализм, как конечная цель, маячил где-то вдали, идеализировался как будущее общество, как раса могучих и сильных людей. Но социализм как стимул борьбы, как долгая война переходного времени, как источник происхождения суровых людей, не ведающих сантиментальности, противостоящих современной расслабленности, шатаниям интеллигентской мысли, колебаниям, дряблости и жалостливости, — этот социализм был усвоен Джеком Лондоном.

 

II

Можно сказать, что он любил средство больше цели. Мало того, он из этого средства сделал свою цель. Он прославил битвы, отодвинув куда-то в тень те цели, во имя которых эти битвы велись. Он был тем горьковским соколом, который сражался в бескрайнем небе без всяких целей, движущим стимулом которого был девиз: «О, счастье битвы!» Сам того не сознавая, он был, в сущности, глубочайшим выражением заратустровского идеала.

Именно этим объясняется великое обаяние Джека Лондона. В этом тайна его совершенно исключительного успеха, его мировой славы, редкой участи, выпавшей на долю этого писателя, произведения которого переведены на все языки и читаются во всех концах света. Джек Лондон пришелся ко времени. Революционное движение почти повсюду в настоящее время упирается в проблему личности. Передовая, сознательная часть современного человечества уже не сомневается в самом пути, которым цивилизация выйдет из тупика. Программа ясна, и даже более или менее четко вырисовываются очертания и формы жизни будущего общества, идущего на смену современному, уже сотрясшемуся жизненному укладу. Мы не столько нуждаемся сейчас в разработке самой проблемы социализма, сколько в ее проводниках. В борьбе классов бывают моменты, когда та или другая «надстройка» выдвигается на первый план, становится центральной и решающей. Стадия развития, в которой находится в настоящее время революционное движение, выдвинула на первый план проблему морали, морально стойкой личности. Это инстинктивно ощущается массами, и успех Лондона обусловливается, конечно, прежде всего тем, что он в своих многочисленных произведениях вывел этот искомый образ, этот идеал сильной личности, соответствующей задачам времени.

Ницшеанство и социализм враждебны друг другу. Идеал гордой, утверждающей себя, самодовлеющей личности, противостоящей всякой организованной общественности, и идеал совершенного организованного общества на первый взгляд непримиримы и несоизмеримы между собой. Казалось бы, нет точек соприкосновения между идеей, враждебно противопоставляющей свободу личности и общественную необходимость, и идеей согласования обоих этих начал. И тем не менее есть сфера, где ницшеанство и социализм как-то неожиданно сходятся и тянутся друг к другу, это — сфера выработки индивидуального характера. Социализму последователь Заратустры нужен не своим анархо-индивидуалистическим подходом к миру, а железной волей характера, стихией борьбы, которой он захвачен. Социализм выдвинул индивидуалистов особого типа, тех, которые вознесли себя над толпой и даже противостоят массам, но противостоят во имя этих же масс, уполномоченные к власти их незримым, неписаным мандатом. Это тоже своего рода жестокость к ближнему во имя любви к дальнему. Всякое массовое движение, всякий коллективизм не следует понимать упрощенно. В такую эпоху выдвигаются герои, и по степени их величины и силы можно даже судить о прочности, о своевременности самого движения. В этом нет противоречия, нет отречения от идеи коллективизма. Это редкие и величественные в истории моменты, полные гармонии между вождем и массой. Если внимательно присмотреться к современной европейской и американской литературе, не к той литературе, которая выражает настроения упадочных классов, сосредоточивается на личности, ушедшей от общества в глубины своих собственных переживаний, а к литературе, вызванной к жизни стремлениями творческих классов современного человечества, то мы увидим, что вся она проникнута идеей этого нового человека. Это тип человека, который принял грубую правду жизни, понял жизнь, как жестокую борьбу за существование, постиг этот основной закон бытия и знает, что путь к гармоническому сочетанию человеческих усилий лежит тоже через борьбу.

 

III

Творчество Джека Лондона выросло из этих настроений. В этом его сила, в этом обаяние, которым он пользуется, неотразимое могущество его воздействия на умы и на воображение современного читателя.

Особый отпечаток на социализм Джека Лондона накладывает его американизм. Джек Лондон — американец. Он сын страны, где ненависть к капитализму выражается порой в стремлении овладеть капиталом, пробить себе дорогу и занять место среди властителей современной буржуазной жизни. Если не задуматься над этим американизмом, то на первый взгляд будет непонятен карьеризм Джека Лондона. Он ненавидит капиталистов, но стремится стать таковым. Быть может, в мировой литературе найдется немного страниц, наносящих такие беспощадные удары эксплуатации, жестокости и эгоизму правящих классов, изобличающих систему, построенную на унижении и нищете миллионов, на охране праздного существования немногих. Как обличитель этой системы, Джек Лондон почти не имеет соперников среди современных писателей.

И тем не менее в борьбе против этой системы основная идея социализма, организация эксплуатируемых классов, отодвигается у него всегда куда-то на второй план. Он как бы стремится побить капиталистов их собственными средствами, развив в себе качества своего непримиримого врага, стремясь к личному обогащению, как бы исповедуя принцип «каждый за себя». Его излюбленный герой — это личность, проявляющая несокрушимое упорство в борьбе за свою жизнь и за свое развитие. Захватывающая сила его романов скрыта в картинах препятствий, стоящих на пути личности, в изображении ее усилий к преодолению этих препятствий, ее поражений и ее побед.

Лучший из романов Джека Лондона «Мартин Иден» — это его собственная автобиография. Это — история личности, прошедшей суровый путь, путь воина, берущего одну за другой крепости жизни и в конце концов восторжествовавшего. Мы почти не встречаем у Джека Лондона типа организатора, коллективиста, образ борца, утверждающего свою волю к жизни посредством сочетания коллективных сил, руководителя масс. Его герой почти всегда одиночка, «каждый за себя», борющийся, чтобы отстоять свое место в жизни. Джек Лондон как бы отделил себе особое место в современной борьбе. Он старался овладеть теми преимуществами, которыми пользовались его враги. В нем неистребима была своеобразная гордость или своеобразное честолюбие американца. Он стремился показать, что в борьбе на ступенях современной социальной лестницы он способен достигнуть верхней ступени. «Добиться этого, — говорит автор его биографии, — было, по его мнению, прямой пользой для дела: показать «им», что социалисты не отбросы и не неудачники, имело известную ценность, как пропаганда». Его книги потому так и поднимают дух всех выброшенных из-за пиршественного стола жизни, за которым восседают обладатели туго набитых мешков. Он сумел выявить внутренние преимущества людей, выброшенных за борт системой буржуазного общества, показать их превосходство над властителями этого общества даже в пределах существующей системы. Фабулы его романов таковы, что с убедительной очевидностью выступает значение ничем не охраняемой силы, силы, ищущей своих устоев в самой себе, извлекающей из себя все средства противодействия существующему порядку, сводящей всю мощь этого порядка к нулю, силы эластичной и приспособляющейся, легко возносящейся и так же легко опускающейся с таким ироническим пренебрежением к завоеванным благам. Джек Лондон как будто говорит капиталистическому обществу: «Я знаю, что для того, чтобы жить, иметь возможность все видеть и все знать, необходимы богатства. Вам они даются законом, защитой всех сил современного государства, организованного в интересах капиталистов. Я достигаю того же, закалившись в суровой борьбе, презирая эти законы и эту защиту, я овладеваю этими же преимуществами, внутренне не уважая их, зная, что они — не абсолютные критерии человеческого достоинства, что они — минутные ценности, лишь условно дающие их обладателям права на уважение и признание. Но я овладеваю ими для того, чтобы показать вам, что мои качества бродяги и беззаветного авантюриста вполне могут поспорить с вашими, с качествами людей, утвердивших свое положение на лживых устоях современного гниющего общества».

 

IV

Он закалился и выковал свойства своего характера там, где нет цивилизации, где борьба за существование проявляется в обнаженной форме и где основной закон развития органического мира и человечества предстает во всей своей очевидности. Он научился смотреть на людоедство, убийство, охоту за головами; он видел туземцев, обнаженных, вооруженных луками, стрелами, копьями, томагавками и боевыми палицами; сильные характеры, воевавшие с акулами и хищными зверями; бежал от лучей тропического солнца, страшно разрушающих ткани белых людей. Его постоянно влекло к бродягам и отбросам цивилизации или в те уголки земли, где нужны звериная энергия и титаническая сила для борьбы за самое существование, за скудную пищу, поддерживающую жизнь, — на скалистые горы, высящиеся непроницаемой стеной, в неизведанные пространства, где никогда не ступала нога белого человека, в непроходимые чащи и на отвесные спуски, где каждый шаг вперед берется с бою, где люди борются за жизнь теми же путями, какими боролись тысячу лет тому назад. Здесь, где люди и звери не так уже далеко ушли друг от друга в средствах борьбы между собой, где ноги, зубы и когти — преобладающее оружие и тех и других, Джек Лондон выработал в себе те свойства души, какие пригодились ему в борьбе с цивилизованным обществом.

Одно из замечательных свойств его творчества — то, что он постигает человека в его нетронутой первобытности, что даже сквозь сознание современного цивилизованного человека писатель улавливает инстинкты его отдаленных предков, в современной борьбе видит древние, сложившиеся в доисторические времена побуждения; укрощенные веками, сдерживаемые и смягченные, отшлифовавшиеся в процессе развития общества, эти побуждения проявляются в своих первоначальных стихийных формах в известные моменты. И Джек Лондон любит улавливать эти проявления, потому что цивилизация наша запуталась в своих собственных изобретениях, слишком далеко ушла от естественной природы человека. Необходимо вернуть ее внимание к основным силам, движущим жизнью, сорвать все пышные, лицемерно расшитые одежды, которыми она прикрыла голый закон борьбы за существование. Он старается проникнуть в доисторическую древность, разглядеть зародыши будущего человека в его предках, живших «до Адама». Он слушает «зовы» предков, исконные зовы, которые можно уловить в их основной неизменности, при всех модуляциях, при всех наслоениях, рождаемых различными условиями жизни. Один из любимых сюжетов его повествований — антитеза первобытной жизни и цивилизации. Логика цивилизации, ее запутанное правосознание, ее извивающаяся, как змея, мораль, ее отвратительная философия, напрягающая усилия для объяснения и оправдания ее противоречий, — эта культура напоминает жалкого вора, изворачивающегося и лгущего перед ясной логикой естественного человека.

В этом свойстве его мироощущения скрывается одна из главных причин действия его романов на современного читателя. В эпоху такой коренной ломки сознания, какую переживаем мы, в эпоху ликвидации крупных, господствовавших в течение веков форм общественных отношений, такой пересмотр является естественным. Так было и во времена завершающейся ликвидации феодально-дворянского строя жизни, когда Руссо и его ученики во всей Европе прославляли первобытного человека. Противоречия и ложь, прикрытые изобретательным и хитрым умом цивилизованных адвокатов, становятся очевидными перед прямолинейным рассуждением простого ума. Поднявшиеся низы, долго верившие, требуют отчета.

Творчество Джека Лондона — художественное воплощение этой коллизии. Недаром его так долго гнали, недаром издатели, торговля которых зависела от общественного мнения, возвращали ему рукописи с требованием смягчить или выбросить страницы, оскорблявшие «нравственные чувства» мещанства. Но и само это мещанство с упоением читает Джека Лондона. Оно любит его героев, любит помечтать о том, чего не видит вокруг себя. Для этого читателя «омерзительный реализм» его романов является экзотикой, своего рода романтикой. Погрязший в своих будничных интересах, дышащий спертым воздухом своего благополучия, в своей жажде необычайного, мещанин находит удовлетворение этой потребности в приключениях, опасностях и отваге героев, изображаемых автором «Железной пяты».

Джек Лондон уловил идеальные стремления нашей эпохи.

Упадочная в своих господствующих формах, жизнь не способна к дальнейшему движению вперед. Она смутно ощущает те возможности, которые разовьются в новое мироощущение. Джек Лондон дал им конкретное выражение, сделал смутное ясным. Он умел находить ту обстановку и тех людей, в которых эти возможности скрыты, и умел показать их. Это искусство далось ему не без труда. Его писательский путь особенный. Он верил опыту больше, чем книгам. Он становился фактически носителем той или другой системы на практике, прежде чем узнавал название этой системы из книг. Он, по его собственному выражению, формулировал евангелие труда, не будучи знаком ни с Карлейлем, ни с Киплингом. Труд, работа — это все. «Гордость, с которой я заканчивал трудовой день, вам будет непонятна. Она почти непонятна и мне, когда я оглядываюсь назад, — пишет он в своей статье «Как я стал социалистом». — Я был таким верным рабом зарплаты, какого редко приходилось эксплуатировать капиталистам. Манкировать своей работой или притворяться больным я считал грехом, во-первых, против самого себя, во-вторых, против своего хозяина. Я считал это преступлением, равным измене». Так как он обладал прекрасным здоровьем и крепкими мускулами, так как он в то время не думал о стариках, больных и калеках, то он был индивидуалистом и от всей полноты сердца пел гимн сильным. Над его веселым индивидуализмом, как рассказывает он в упомянутой статье, господствовала ортодоксальная буржуазная мораль. Он читал буржуазные газеты, слушал буржуазных проповедников и приветствовал громкие фразы буржуазных политиков. Впоследствии он высказывал уверенность, что, если бы другие события не изменили его жизни, из него вышел бы профессиональный штрейкбрехер.

 

V

Эту перемену произвело бродяжничество. Он спустился до уровня подонков общества и был поражен, когда узнал, откуда берутся эти подонки. Многие из них прежде были такими же здоровыми и сильными, «такими же белокурыми зверями», как и он, но с ним они встретились уже измученные, искривленные, обезображенные трудом, тяжестью жизни и несчастьями, выброшенные своими хозяевами в качестве негодных старых кляч. Бродя с ними, дрожа от холода в товарных вагонах и вымаливая кусок хлеба с черного хода, он выслушивал многочисленные истории жизней, начинавшихся при таких же благоприятных условиях, как и его, с такими же — и даже лучшими — здоровьем и силами, как и у него, и кончавшихся здесь, на его глазах, на дне общественной ямы. Им овладел ужас при мысли, что когда-нибудь и ему изменит сила и он не сможет работать рядом с сильными и здоровыми. Он задумался и, подобно тому, как раньше был индивидуалистом, сам того не сознавая, так теперь стал социалистом — тоже бессознательно, и когда потом он набросился на книги, то не они сделали его социалистом, из них он только узнал, что уже был им: «С того дня я прочел много книг, но ни один экономический аргумент, ни одно логическое доказательство неизбежности социализма не повлияли на меня так глубоко, так убедительно и неотразимо, как повлиял тот момент, когда я увидел перед собой раскрытую пропасть общественной ямы, когда эта пропасть тянула меня к себе и я чувствовал, что начинаю скользить все дальше и дальше: еще один шаг — и я буду на дне».

И, наконец, Джек Лондон — писатель. Он наделен жадным любопытством, чувством любознательности. Он блуждает среди опасностей, среди разнообразных людей, охваченный бескорыстным стремлением к познанию. Когда ищешь тот стержень, вокруг которого группируются разнообразные свойства его многогранного характера, то кажется, будто таким стержнем является именно эта безудержная любознательность. Ею рождается и его страсть к бродяжничеству и его карьеризм. В нем изумительно сочетаются и активизм и рефлексия. Он живет всей полнотой жизни, но ни на минуту не перестает наблюдать ее. Он захвачен судьбой окружающих и вместе с тем видит в них объект своего художественного исследования. И даже к своему богатству стремится он только потому, что оно дает возможность больше видеть, больше узнать, больше изучить и обогатить сокровищницу своего ума.

Бескорыстное знание и утилитаризм переплетаются непрерывно в его жизни. Каждое явление жизни, каждая встреча, каждый его шаг и действие являются ярким материалом для выводов, для познания, и каждый новый вывод немедленно применяется им к действию, к практике. Природа его познавательной способности такова, что к нему более всего применима формула: «познавать явления — это значит видоизменять их». Это натура, настолько пронизанная стихией активизма, что сами его рассказы кажутся каким-то действием, каким-то напряженным усилием воли. В творениях Джека Лондона ясно ощущаешь, что здесь каждое слово добыто опытом, извлечено из самой гущи жизни, что предмет и мысль о предмете живут в беспрестанном взаимодействии, что от одного к другой исходит энергия, что мысль придает новые формы вещам, а вещи ежеминутно преображают мысль.

Мне уже приходилось говорить, что Джек Лондон является писателем революционным, но в особом смысле. Поэзия Джека Лондона воплощает порыв нашего мятежного времени к разрушению буржуазного порядка, и его «варварство» есть прежде всего восстание против буржуазной цивилизации. Это — поэзия предчувствия. Джек Лондон такой же буревестник, как и Горький. Он находится в ожидании освежающей бури, чувствует приближение грозы и радостно ждет ее.

Объективные условия, среди которых жил и действовал Джек Лондон, не позволяли ему видеть четко очертания пути, по которому направится мировое революционное движение. Отсюда его метания, отсюда переходы от титанических порывов к разочарованиям и к душевной усталости. Он не выдержал противоречий, бушевавших в его душе, и «вернулся в молчание» за год до того, как на противоположном конце мира вспыхнула Октябрьская революция. Разочарованный американскими социалистами, перешедшими от революционной политики к мирному сожительству с капитализмом, покинувши их, Джек Лондон, быть может, увидал бы осуществление своих неукротимых стремлений в том грозном движении, которое возникло на другом полушарии земли. Но об этом можно только гадать, строить более или менее вероятные гипотезы…

 

VI

Несколько слов о биографии Джека Лондона, которой посвящен этот том собрания его сочинений.

Это история знаменитого писателя, написанная рукой его жены. Она принадлежит перу женщины, которая понимала значение человека, жившего с ней рядом, которая тщательно, шаг за шагом, следила за каждым моментом его жизни, сберегла все, даже мельчайшие документы, могущие пролить свет на историю этой жизни. Это — одна из замечательных книг, не сухая биография, не повесть о внешних событиях из жизни исключительного человека, а творение, само по себе представляющее художественную ценность, увековечившее живой образ его личности. Автор книги умеет выбирать, распределять свет и тени, извлекать на свет душевные сокровища того, чью жизнь описывает, проникать в самые скрытые тайники его души и озарять их ярким светом.

Для понимания писателя его биография, в сущности, не нужна. Для этого достаточно его произведений.

Но книга, лежащая перед нами, дает богатый материал для значительных выводов. В данном случае мы имеем дело с писателем, жизнь которого сама по себе поучительна и многозначаща и была бы такой, даже если бы он не создал своих произведений. Мы имеем дело со случаем редкого единства жизни и творчества.

Эта книга — раскрытая лаборатория художественного творчества. Джек Лондон стал писателем естественно, как естествен и стихиен был каждый шаг его жизни. Он приступал к писательскому ремеслу много раз с теми же намерениями, с какими брался за ремесло носильщика, за инструмент рабочего, за всякий труд, приступал потому, что осуществлял закон, господствующий над человеческой природой, хотел жить лучше, чем жил, хотел простора, жаждал развернуть все свои силы, распространить свою творческую личность как можно шире в мир.

Для этого нужна независимость, а в буржуазной среде вообще и в Америке в особенности независимость дается богатством. Джек всегда думал о богатстве. Об этом свидетельствуют многочисленные письма и другие документы, приводимые автором книги. Джек Лондон не скрывал, что среди причин, толкнувших его на писательскую дорогу, немалую роль сыграло сознание, что эта дорога — надежнейший путь к влиянию, славе и богатству. Прямой и откровенный во всем, Джек Лондон не говорит высоких слов о «священном звании» писателя. Это ремесло не хуже и не лучше всякого другого, и если и предпочтительнее всякого другого, то только потому, что выполняет функцию более значительную, чем многие другие профессии, и требует специального уменья, большого труда, отчего доступно далеко не всем. А профессии подобного рода, более значительные по выполняемой ими общественной функции, насчитывающие меньше конкурентов, естественно, и лучше оплачиваются и пользуются бόльшим почетом. Современное капиталистическое общество сорвало идеалистические покровы со всяких «священных» профессий, все расценки устанавливает в денежных знаках и таким образом дало возможность вести точный учет ценам на все товары, в том числе и на литературный талант. Джек Лондон принял этот порядок, как принимал всякий факт, одновременно и завоевывая и преодолевая, обличая и разрушая его в процессе преодоления, раскрывая смысл целого в истории своих собственных усилий.

Но благодаря этому он обнажил связь, существующую между жизнью и творчеством, между писателем и человеком, до самых скрытых глубин. Он показал во всей своей сложности материальный источник так называемых духовных ценностей, разрушил последние легенды об Аполлоне и о его приглашениях к священной жертве, о неземном происхождении искусства.

Читая книгу Чармиан Лондон, мы видим перед собой писателя, каждая строка которого написана под влиянием какого-нибудь события, встречи или впечатления, поразившего его воображение или мысль. Мы почти физически ясно ощущаем эту потребность, без которой нет и не может быть настоящего писателя, потребность передать другим свои собственные достижения, высказываться тогда, когда нет сил не высказываться. Джек Лондон — рассказчик, у которого не найдешь грани, отделяющей произведение, построенное по законам композиции, от простой беседы бывалого человека с приятелем за столом, беседы о виденном и слышанном, о пережитом во время бесконечных скитаний и приключений. Все истинные писатели таковы, но не все они делают столь ощутительно ясным процесс творчества. Вдова Джека Лондона, опубликовав свою книгу, довершила дело своего знаменитого спутника жизни. Об интимной жизни даже знаменитых людей нет надобности оповещать мир. Но если личная жизнь так органически слита с общественной, как это произошло с Джеком Лондоном, если, отстаивая себя, он волнует вокруг себя огромные группы, устремляя их усилия по верному пути, эта личная жизнь приобретает значение важного и поучительного общественного явления.

На манере письма, на всем содержании этой книги сказывается влияние Джека Лондона. Общение с этой сильной личностью не прошло бесследно для его жены. В ее книге нет ничего, что не имеет общего значения, что касается только близких людей и неинтересно посторонней читательской массе. У Ч. Лондон оказалось достаточно такта и целомудрия, чтобы не выставлять напоказ тех моментов жизни знаменитого писателя, которые так привлекательны для любителей пикантного чтения. Книга эта образует одно целое с литературным наследием, оставшимся после покойного писателя, является своего рода его посмертным произведением, досказывающим то, что не успел он досказать при жизни.