И тишина густеет, И бродят ломкие тени, И в комнате чуть-чуть дымно От трубок — твоей и моей… И я достаю осторожно Из ящика со стихами Бутылку, наверно рома, А может быть, коньяку. И ты говоришь, улыбаясь: "Ну что же, выпьем, дружище!" — И ты выбиваешь о стол Матросскую трубку свою. И ты запеваешь тихо (А за окошком ветер…) Чуть грустную и шальную Любимую песню мою. Я знаю, ты бред, мой милый, Ты дым, ты мечта, но все же, Когда посинеют окна, Когда тишина звенит, Ты входишь, и ты садишься Возле окна на кушетку, Отчаянно синеглазый, Решительный и большой. Ты очень красив, мой милый! И ты приносишь с собою Запахи прерий и моря, Радости и цветов. И я улыбаюсь, я очень Рад твоему приходу. И ты говоришь: "Павлушка, Дай закурить, браток…" Ты говоришь иначе, Ведь ты не умеешь по-русски, Ведь ты кк будто испанец, А может быть, янки ты… И это совсем не важно — Я-то тебя понимаю, И ты говоришь о буре, О море и о себе. И я тебе  по секрету Скажу, до чего мне грустно. Скажу, до чего мне хочется Тоже уйти с тобой. Поверю свои надежды, Которые не оправдались, Скажу про длинные ночи, Про песни, про ветер, про дым. Мир так хорош с тобою, Мой милый, мой синеглазый… Я все-таки чуть-чуть верю, Что где-нибудь ты живешь. Я просто мечтатель, милый, Я просто бродяга по крови, И как-нибудь легким маем Я вслед за тобой уйду. Неправда, я просто трусишка, Который от скуки мечтает, И жизнь свою я кончу Госслужащим где-нибудь здесь, Но только мне очень грустно Осенними вечерами, Но только мне очень жутко От этой густой тишины… Мой милый, а может, все-таки Ты где-нибудь проживаешь? Быть может, я вру, Быть может, Я тоже могу уйти?… Зайди же, я тебя встречу Улыбкой и рукопожатьем, И мы с тобою сядем У стекол, глядящих в ночь. Из ящика со стихами Я вытащу осторожно Бутылку, наверно, рома, А может быть, коньяку.

27 января 1934