– Отстань, Анька, не до тебя, – Сан Саныч аккуратно отодвигает приставучую овчарку ногой, и проходит на кухню.

Собака семенит следом, садится чуть поодаль, наблюдая за хозяином.

Тибис кипятит воду, насыпает кофе, встает с кружкой у окна и задумчиво взирает на удручающий пейзаж – старый забор, три березы у калитки, раздолбанную, испещренную лужами дорогу.

Последние два дня выдались сумбурными. Этот пацан, С-6 (пока еще), сам того не ведая, расковырял почти зажившие раны. Вот так живешь, думаешь, что все у тебя под контролем, трезвый ум и горячее сердце, ценишь настоящее, не цепляешься за прошлое, пока вдруг прошлое самое не начинает к тебе цепляться – и все летит к чертям – мнимое спокойствие, холодная рассудительность.

– Почему ты начал писать? – спросил мальчишка.

Когда-то давным-давно, в прошлой жизни, у Тубиса была коллекция настоящих сокровищ. Он хранил локоны прежних невест, – глупость, конечно, неуместная сентиментальность, но именно она наполняла его душу теплотой и покоем, уверенностью в том, что все складывается как надо, что жизнь идет по спирали, и каждый ее новый виток, хоть и похож на предыдущий, гораздо острее, ярче, качественней.

А потом все его трофеи сгорели. Он сам их уничтожил, потому что встал выбор – или сентиментальность или выживание. Он не оставил ничего, что связывало бы его с прошлым. Ничего, кроме воспоминаний.

Воспоминания безопасны. У них есть только один минус – они меркнут со временем, истончаются, как дым на ветру. Тубис поэтому и начал писать – чтобы сохранить отголоски тех встреч, которые составляли самую важную часть его жизни. Эти короткие, сдержанные рассказы, где между строк пряталось намного больше, чем в самом тексте, – стали якорем, не дававшем прошлому окончательно исчезнуть. И вдруг…

«Ты хочешь вернуть Лизу?»

Одна фраза. Очевидная ложь. И почти сразу – неуместная, неуправляемая, противоречащая здравому смыслу надежда.

Анькин скулеж отрывает Тубиса от размышлений. Овчарка не любила Лизу, и каким-то внутренним нюхом всегда чует, когда хозяин думает о прежней невесте.

– Ладно, не страдай, – он подзывает овчарку. – Иди, иди сюда.

Анька подскакивает, бросается к нему, чуть припадая на заднюю ногу (Лизин подарок, это она ударила собаку, когда спасалась из плена).

Сан Саныч гладит овчарку между ушей, теребит за холку.

– Опять ревнуешь?

Собака отрывисто гавкает.

– Не ревнуй, глупая. Никто между нами не встанет. Слышишь?

Тубис почти наверняка знает, что Лиза мертва. Мальчишка придумал хитрость, чтобы познакомиться с ним. И все же этого «почти» достаточно, чтобы ждать завтрашнего вечера. Пацану удалось разбудить его любопытство. Что он предпримет, как выкрутится?

…а что если она все-таки жива?

Он заходит в бар ровно в девять вечера. Сэмми уже сидит за столиком в углу и машет ему рукой. Пацан суетиться, предлагает заказать еду и выпивку, но Сан Саныч молча садится в кресло и выжидающе смотрит на него.

С-6 заводит речь на отвлеченные темы, Тубис слушает, изредка вставляя ремарки, чтобы поддержать видимость беседы. Он не торопит С-6 с признанием, в конце концов третий день еще не закончился, и игра в дружбу пока продолжается. Несколько раз Сэмми отвлекается на телефон, чтобы ответить на чьи-то сообщения. Ближе к десяти он уже открыто поглядывает на дверь ресторана, явно кого-то ожидая.

Тубис следит за направлением его взгляда, но вслух вопроса не задает. С-6 набирает в грудь побольше воздуха:

– Сейчас придет кое-кто.

Тубис изображает намерение встать из-за стола – дополнительные знакомства в его планы не входят, – но С-6 так цепко сжимает пальцами его предплечье, умоляя остаться, что Сан Саныч невольно замирает.

– Не уходи. Тебе понравится.

Невнятное подозрение мелькает где-то на подкорке, но мысль кажется столь абсурдной, что Тубис отпускает ее, не заостряя внимания. До сих пор пацан действовал хоть и эксцентрично, но в границах. Вряд ли сегодня он допустит что-то неадекватное. Он дерзок, но для своего юного возраста феноменально рассудителен. Возможно, стоит дать ему шанс разыграть запланированный эндшпиль. Сан Саныч опускается обратно на стул.

– Спасибо, – С-6 снова поворачивается к двери, и его лицо тут же светлеет.

Сперва Тубису кажется, что мир, который он до этого знал, вдруг утратил привычную форму; все, бывшее незыблемым и неизменным, вспыхнуло и сгорело за секунду, как сера на спичечной головке. Стены ресторана, улицы и дома, город, страна, планета – сузились до маленькой женской фигурки, которая приближалась к их столику.

Сердце пропустило удар, а затем остервенело ударилось в ребра. Сан Саныча парализовало, явь и иллюзия наложились, как слои анимации, создав то ли мираж, но то ли иную реальность.

Она выглядела, как Лиза. Точеный силуэт в черной водолазке и брюках. Темные волосы, подстриженные под каре. Длинная челка, за которой почти не видно злых глаз. Ярко накрашенные губы и острый подбородок.

Она двигалась, как Лиза. Та же хрупкость и нерв. Тот же пружинящий шаг и звонкие тонкие шпильки.

Тубис пожирает ее взглядом, боясь, что мираж рассеется, и что не рассеется никогда. Словно воскресшее прошлое выползло из небытия, и с каждой секундой становится реальнее настоящего.

Она во всем походила на Лизу. Только смотрела приветливо, не узнавая.

Потому что это была не Лиза.

– Привет, крошка, – С-6 обнимает ее за талию, привлекает к себе и целует в красные губы.

Тубис чувствует, как покалывает онемевший позвоночник, возвращая ему ощущение собственного тела.

– Это мой дядя, с которым я хотел тебя познакомить, – говорит Сэмми подружке. – Александр Александрович.

– Добрый вечер, я Соня, – девушка садится на стул, галантно отодвинутый ее парнем, и посылает Тубису вежливую улыбку.

Она поправляет волосы, и он цепенеет от вида ее тонких запястий и длинных пальцев – один в один как у Лизы. Эта ожившая иллюзия столь сильна, что несколько секунд он сидит неподвижно, не в силах выдавить из себя ни звука.

С-6 обращается к нему с каким-то вопросом, но Тубис не разбирает ни слова. Он неотрывно глядит на Лизу, точнее, на Соню – и внутри него зреет такая дикая, животная ярость, какую он испытывал лишь однажды – три года назад, когда вынужден был спасаться с раненой собакой на руках после побега Лизы.

– … еще джетлаг, так что не обращай внимания…, – краем уха улавливает он.

Сэмми объясняет Соне замешательство своего дяди, шутит. Соня смеется, и ее смех мгновенно отрезвляет. Перед ним предстает совершенно незнакомая девушка в парике – теперь он видит, что на ее лице много слоев театрального грима, и собственные губы гораздо более пухлые, но замазаны по верхней и нижней границе тональным кремом, чтобы казаться тоньше. И собственные брови у нее шире. И глаза у нее больше. И она намного моложе Лизы. Лет на двадцать моложе – вблизи это особенно заметно.

«Ты убил по крайне мере десять женщин», – сказал ему вчера Сэмми.

Сегодня Тубис с легкостью добавил бы в этот список одного мальчишку.

– Прошу меня простить, – Сан Саныч встает из-за стола. – Приятно было познакомиться, но мне необходимо уйти. Желаю вам приятно провести вечер.

– Самуил, – он кивает растерянному мальчишке, берет со спинки стула свое пальто, и уходит, не оборачиваясь.

Сэмми догоняет его на улице, возле парковки. Хватает за рукав, но Тубис одаривает его таким злым взглядом, что тот сразу же опускает руки.

– Ну прости! – яростно шепчет Сэмми. – Прости, я облажался. Я обманул тебя.

Тубис не желает слушать, С-6 преграждает ему путь:

– Да погоди ты, черт возьми! Остановись. Дай мне одну минуту. Одну минуту, и я от тебя отстану, слышишь?

Тубис останавливается, призывая свою волю, чтобы не схватить его за загривок и не разбить голову о капот ближайшей машины.

– Слушай, давай сядем в тачку, а? – он выскочил из ресторана без верхней одежды и трет свои плечи, мгновенно озябнув на холоде.

Тубис молчит, и С-6 умоляюще бормочет:

– Одна долбанная минута! Прошу тебя!

Сан Саныч опасается, что мальчишка закатит истерику и привлечет внимание.

Они садятся в машину С-6, оба на заднее сиденье.

– Время пошло, – говорит Тубис.

С-6 кусает губы и трет переносицу. На его лице гримаса страдания.

– Я поступил нечестно, признаю. Я нашел в сети фото Гончаровой, попросил подружку сделать похожий макияж и снял ее на видео, чтобы подразнить тебя. Пожалуйста, постарайся меня понять. Мне было очень важно познакомиться с тобой, и другого способа выманить тебя я не видел. Да, это не твоя Лиза, твоя Лиза мертва, но смотри, как они похожи, а? Ведь похожи? Хочешь ее себе? Я все организую. Только скажи. Скажи, что останешься моим другом!

– Время вышло, – Тубис кладет пальцы на ручку двери, но С-6 предпринимает последнюю попытку остановить его:

– Хорошо, хорошо! Ладно! Твоя взяла. Я тебя понял. А что ты скажешь на это?

Сан Саныч краем глаза видит, как Сэмми, втиснувшись между кресел, что-то вытаскивает из бардачка.

– Вот, держи!

Вспышка резкой, сокрушительной боли прошивает все тело. Удар электрошокером на несколько мгновений парализует его, и пока он корчится в конвульсиях, Сэмми поспешно достает из кармана джинсов наполненный прозрачной жидкостью шприц, снимает колпачок с иглы и вонзает ее в ногу Тубиса.

Боль постепенно притупляется, и на ее смену приходит накрывающее волной расслабление. Хлопает дверца, затем открывается и снова хлопает. Мягко урчит двигатель.

Сан Саныч теряет контроль над собственным телом и заваливается на бок. Перед тем, как отключиться, уплывающим сознанием он слышит быструю речь мальчишки:

– Соня, сорри, мне нужно срочно уехать, потом объясню. Я там заказ сделал, оплати счет, пожалуйста, и куртку мою забери.

Сперва возвращается осязание. Тубис ощущает спиной твердую поверхность, от которой ноет поясница. Вторым появляется слух – Сан Саныч различает удары собственного сердца, затем – звенящую, холодную тишину. Наконец, он справляется с тяжелыми веками и открывает глаза.

Первые несколько минут просто лежит, в полусне, пока не приходит в себя достаточно, чтобы оглядеться по сторонам.

Он видит большое помещение с невысоким потолком, лампочка горит где-то сбоку, высвечивая лишь фрагмент комнаты – остальная ее часть теряется во мраке, из которого выплывают очертания тренажеров и беговых дорожек. Пол застелен резиновым покрытием, поэтому лежать не холодно, не смотря на то, что это явно подвал: узенькие оконца есть лишь с одной стороны стены, под самым потолком. За стеклами синеет ночь – и больше ничего не разглядеть.

Тубис со стоном садится, ждет, пока пройдет онемение в затекших ногах, и не сразу замечает браслет на лодыжке. Металл кольца соединен с длинной цепью, конец ее закреплен за чугунную батарею.

Что это?

Сан Саныч хмурится, до конца не понимая, проснулся он или все еще спит.

– Извини, извини, тысячу раз извини, – раздается из темноты голос С-6, и секунду спустя он появляется на границе света. Вся его поза выражает смиренное раскаяние.

– Я знаю, что поступаю с тобой ужасно, но ты не оставил мне выбора, – Сэмми ловит направленный на цепь взгляд своего пленника. – Ты меня не достанешь, даже не пытайся, длины не хватит. Вон справа позади тебя, – он указывает подбородком. – Туалет и ванная комната, туда цепь доходит.

Тубис поднимается на ноги и молча смотрит на С-6.

– У тебя, наверное, дежавю? – спрашивает Сэмми. – Ты ведь точно так же обустраивал свое логово. Подвал, длинная цепь. Только мучить тебя я не собираюсь.

– Зачем я здесь? – голос Тубиса спокоен, на лице непроницаемое выражение.

– Я не знаю, как сказать, чтобы это не звучало глупо, – честно признается Сэмми и садится на пол, сложив ноги по-турецки. – Ты загнал меня в цейтнот, у меня не было возможности продумать детали плана. Мне было важно не дать тебе уйти, выиграть немного времени. А что делать дальше, мы разберемся.

– Как надолго это затянется?

Сэмми пожимает плечами:

– Я же сказал – не знаю. Многое будет зависеть от тебя.

Тубис молчит, и С-6 поясняет:

– Сам видишь, я поставил себя в щекотливое положение, и чтобы выбраться из него, придется или убить тебя, или убедиться в том, что ты не прикончишь меня, если я тебя отпущу.

Сан Саныч подходит к стене и садится, опираясь о нее спиной. Некоторое время он обдумывает произошедшее. Страха нет, есть недоумение: как же так? Как же он не предусмотрел такого поворота? Пацан ему в рот заглядывал, следовало предположить, что разочарованный фанат способен выкинуть нечто невообразимое.

Тубис, в общем-то, предполагал, да только появление псевдо-Лизы раскачало его, позволило эмоциям перевесить привычное здравомыслие. Он сам виноват, что попался на простую уловку. Трагедии в случившемся нет, С-6 вряд ли ему навредит, но дополнительную головную боль Сан Саныч себе обеспечил. Придется терпеть общество малолетнего почитателя и думать, как поступить. Тубис невольно вздыхает: в такое идиотское положение он прежде не попадал.

– Прикидываешь, как меня убить? – Сэмми грустно улыбается.

– Я не убийца, забыл? – теплоты в его голосе нет, но и раздражения тоже. Тубис нутром чует опасность. Сейчас опасность отсутствует.

– Ах да, конечно, – С-6 упивается беседой; нейтральная реакция А-11 на происходящее заметно успокоила его.

– У меня дома собака, ее нужно кормить дважды в день – сообщает Сан Саныч.

– Ты хочешь, чтобы это делал я?

– Я бы предпочел делать это сам. Но полагаю, пока у меня такой опции нет?

Сэмми виновато кивает:

– Что за собака? Дружелюбная?

Тубис невольно улыбается, представив, как Анька встретит незнакомца:

– Овчарка.

С-6 издает нервный смешок:

– И как ты себе это представляешь?

– Возьмешь мой свитер, дашь ей понюхать. Запишешь мой голос на диктофон, она, конечно, симпатией к тебе не проникнется, но, вероятно, позволит себя покормить.

– Это все предположения, так? Прецедентов не было? – уточняет Сэмми.

– Верно.

– Класс.

Тубис выуживает из кармана брюк ключи и бросает – С-6 ловит.

– Если собака хоть как-нибудь пострадает…

– Да понял я, – прерывает его Сэмми и поднимается. – Я не камикадзе, обижать любимого питомца маньяка.

«Пусть даже он сейчас сидит на цепи», – мысленно добавляю я.

Я сижу в машине минут десять, прежде чем решаюсь открыть калитку и войти во двор. Время около полуночи, в поселке такая темень, хоть глаза выколи. Ни одного работающего фонаря – мне приходится светить под ноги телефоном, чтобы не навернуться и не сломать шею.

Сердце колотится; к моему стыду, я здорово нервничаю. С одной стороны это круто – увидеть жилище своего кумира. А с другой стороны – овчарка. Что, если эта дура накинется на меня? И даже не ударишь ее – не дай бог с ней что-то случится, тогда едва начавшаяся дружба с ее хозяином обречена на провал.

У двери я останавливаюсь, стараясь не обращать внимание на угрожающее рычание по ту сторону. Собака почуяла чужака и не стесняясь демонстрирует свое отношение.

Присаживаюсь на корточки и делаю все, как велел А-11: немного отодвигаю задвижку собачьего лаза внизу двери, и просовываю туда свитер. Дергаюсь, когда возле моих пальцев лязгают зубы, но тут же собираю волю в кулак: через это узкое отверстие псина не пролезет, так что пока я безопасности.

Рычание смолкает. Овчарка обнюхивает одежду. Я включаю диктофон, на который А-11 наговорил несколько фраз, и подношу к двери.

– Анька, спокойно. Я скоро вернусь, без драм, пожалуйста. Сиди смирно.

Овчарка отрывисто гавкает.

– Я сказал сиди смирно, глупая.

Несколько минут я проигрываю на повторе запись с его голосом. За дверью тихо, но где гарантия, что овчарка успокоилась и готова познакомиться? Вдруг она просто ушла на кухню и оттуда наблюдает, ждет, когда откроется входная дверь, чтобы ринуться в атаку?

Я люблю животных, и обычно легко нахожу с ними общий язык. Ротвейлер Ярика, например, из всей компании признает и слушается только меня. Не знаю, почему – особых усилий, чтобы заслужить его симпатию, я не прилагал. Может, почуял во мне такого же зверя, как он сам? Вдруг и с собакой Александра Александровича произойдет нечто подобное?

Я тешу себя этой надеждой, пока мысленно собираюсь с духом. На всякий случай, прямо на куртку я надел пуховик: заслонюсь рукой, если Анька надумает напасть. Два слоя толстой материи она, может, и прокусит, но глубоких ран на мне не останется.

Бормочу себе под нос что-то вроде «смелей, ты сможешь, все будет круто», вставляю ключ в замок и медленно поворачиваю. Сначала приоткрываю дверь на пару сантиметров, затем чуть больше – и осторожно заглядываю внутрь.

Темноту прихожей разбавляет льющийся из окон сумеречный свет. Почти сразу же я встречаюсь с круглыми, внимательными глазами. Овчарка сидит в паре метров от двери – ее неподвижный силуэт заставляет меня нервно сглотнуть. Ничего драматического не происходит, я смелею и очень медленно проталкиваю веред сперва плечо, затем половину туловища, одну ногу, вторую.

Несколько секунд я стою, не шевелясь. Потом, чувствуя себя последним кретином, тихо говорю:

– Анька, меня зовут Сэмми. Твой хозяин вернется позже, мы с ним друзья, понимаешь? Ты ведь в курсе, что друзей хозяина нельзя кусать? Если тебе хочется почесать зубы, предлагаю поужинать.

На последнем слове овчарка подскакивает и с недовольным рыком бросается на меня.

Я даже не успеваю испугаться – машинально закрываюсь рукой, и почти сразу ощущаю, как две передние лапы упираются мне в живот. Овчарка обнюхивает меня, – ее мокрый нос деловито шевелится. Она явно принимает решение относительно моего будущего, а я стараюсь упростить ей задачу и начинаю приговаривать ласковую чушь.

– Что, девочка, заскучала одна дома? Очень тебя понимаю. Когда у меня долго нет развлечений, я тоже зверею. Но вынужден сохранять спокойствие, чтобы не подставиться. Развлечения у меня сложно организуемые, как и у твоего хозяина. В этом мы с ним сильно похожи.

Я деликатно убираю ее тяжелые лапы, озираюсь по сторонам и иду на кухню, сжавшись в ожидании укуса. Достаю из шкафа корм, насыпаю в пустую миску у раковины – все по инструкции.

– Давай, девочка, перекуси, а потом поговорим. На голодный желудок общаться неприятно.

Овчарка колеблется, пристально изучает меня. Заинтересованно наклоняет голову. Я ободряюще улыбаюсь.

– Ну что ты ломаешься? Все вы, девчонки, одинаковые, – внезапно мне становится весело. Я почти уверен, что вернусь домой в целости и сохранности. Мы с ее хозяином одной крови!

Овчарка словно чует перемену и сама мгновенно расслабляется. Наклоняется к миске и жадно глотает корм.

Я медленно выдыхаю. Обалдеть у меня сегодня денек. Сплошное испытание выдержки.

Пока овчарка занята поглощением пищи, я решаю осмотреться. Жилище, надо сказать, на любителя. Спартанцы и то позволяли себе больше роскоши и уюта. Ничего лишнего. Ноль изысков. Способность человека жить в подобных условиях и чувствовать себя хорошо многое говорит о его характере. Моего идола совсем не смущает его бедность, это и восхищает меня, и удручает одновременно. Я уже говорил, что многое могу принять в этим мире, но добровольная нищета лежит за гранью моего понимания.

Я, безусловно, очень мало о нем знаю. Однако не вызывает сомнений, что он из тех людей, кто умеет зарабатывать деньги. Не миллионы, конечно. Но обеспечить себя хорошей квартирой, тачкой и шмотками вполне способен. Он знает куда больше, чем демонстрирует. Обладает разнообразными навыками – я это понял за жалкие несколько дней нашего плотного общения.

Ему словно бы не нужны деньги, предметы роскоши и понты. Каждый раз, готовясь к приему очередной «невесты», он снимал отдельный домик, обустраивал место, – все это требовало определенных финансовых вложений. Он зарабатывал ровно столько, сколько ему требовалось на удовлетворение его специфических нужд. Похоже, ни в чем ином он нужды не испытывал.

И кто из нас фанатик, спрашивается? Я люблю убивать, это доставляет мне ни с чем не сравнимый кайф. Но вкусно пожрать я тоже люблю. И отдохнуть на роскошном курорте. И погонять на крутой тачке… Пусть это не главное, однако ж красивые декорации и большие возможности разнообразят жизнь, делают ее комфортнее.

Я брожу по комнатам, изучая каждый закоулок нехитрого жилища, и не сразу замечаю, что собака уже давно покончила с едой и сидит в проеме двери, отслеживая каждый мой шаг.

– Ну что? – обращаюсь я к ней. – Погуляем?

Это слово знакомо овчарке, – она пулей бежит к двери, пытаясь протиснуться в полуоткрытый собачий лаз.

Я толкаю дверь, выпуская Аньку во двор. Минуту спустя, справив нужду, собака замирает неподалеку и выразительно косится на меня.

– Понял, – с театральной обреченностью говорю я и ищу глазами что-нибудь подходящее.

У забора валяется сухая ветка: обрываю лишние сучья и вуаля. Мы начинаем играть: я бросаю палку, овчарка, прихрамывая, бежит за ней и приносит обратно. В какой-то момент я даже забываю, что еще несколько минут назад боялся, что эта псина изувечит мое лицо или перегрызет глотку. Довольно быстро собака устает; зову ее в дом, и она охотно подчиняется. В прихожей заваливается на спину, открывая мне желтый живот.

– Снова понял, – я наклоняюсь и с улыбкой чешу ее пузо.

Похоже, зверина не устояла перед моим обаянием, то-то Александр Александрович вознегодует. Небось, полагает, что никого другого его преданный питомец не признает. А вот оно как бывает. Не стоит недооценивать молодое поколение. Мы – новый виток эволюции, мы быстрее прогрессируем и адаптируемся. Я иронически фыркаю от пафоса собственных мыслей.

Уезжаю во втором часу ночи, почти в умиротворенном настроении. Напоследок я насыпал псине еще одну порцию корма, оставил лаз открытым, чтобы она имела возможность свободно выходить во двор и заходить обратно в дом.

Родителей я предупредил, что сегодня остаюсь с ночевкой у друга, так что спешить некуда. Соня присылает мне уже третье сообщение с требованием объясниться. Я приглушаю бьющую из колонок музыку и перезваниваю ей.

– Я слушаю, – сердито здоровается Соня.

– Нам лучше встретиться, чтобы я тебе все рассказал. По телефону неудобно, – начинаю мямлить, потому что сам еще толком не придумал подходящую легенду. Правду ей говорить нельзя, а ложь она может раскусить – с проницательностью у нее довольно неплохо.

– Я сейчас свободна. Приезжай и рассказывай.

– Не могу. Давай на днях.

– Сперва ты упрашиваешь меня загримироваться под странную телку, затем знакомишь со странным чуваком, который сбегает при виде меня. А теперь утверждаешь, что у тебя нет времени, чтобы объяснить ситуацию? – Соня злится, а это бывает нечасто.

Я не вижу ее, но отлично знаю, как хмурятся ее безупречные брови и раздуваются тонкие ноздри. Многим мужчинам нравятся сердитые женщины, и я не исключение. Особенно упоительно наблюдать, как злость сменяется страхом, а страх – отчаянием. К сожалению, с Соней мне подобной метаморфозы не увидеть. Опасно убивать кого-то из близкого окружения. Остается лишь фантазировать. Когда я предлагал Соню своему ментору, то, конечно же, надеялся, что он откажется. Если бы он согласился, это многое бы усложнило.

– Я не слышу ответа! – напоминает Соня.

Девчонки звереют, когда их долго не трахают.

– Детка, я перезвоню тебе на днях, – коротко бросаю я и отключаюсь.

Извини, Соня, сейчас у меня есть кое-кто поинтереснее, и именно к нему я мчусь на всех парах.

Коттедж, который я арендовал на неделю, идеально подходит под мои планы. Я хочу сблизиться с А-11, хочу указать ему на его заблуждение. И для этого мне придется проявить смекалку и выдержку. Не впервой.

Я заезжаю в круглосуточный магазин, набираю еды. Когда спускаюсь в подвал с двумя пакетами с продуктами, А-11 уже спит – или притворяется таковым. Горит тусклая лампочка, высветляя его одинокую фигуру – он лежит на спине в позе покойника – руки согнуты, ладони на груди.

Нет никакого удовольствия смотреть на него, скованного цепью. Сердце трепещет от почти родственной нежности, но я одергиваю себя: это только мои эмоции. Как бы мне ни хотелось абсолютного слияния, А-11 – не предмет, который можно присвоить. Он другой человек, отдельная личность, и в отношении меня может испытывать противоположные чувства. Я дерзновенно намереваюсь повернуть их в нужном для меня направлении, однако ж на это понадобится время. И усилия.

– Голодный?

Я оставляю пакеты у стены, где он сможет до них дотянуться, и предусмотрительно отступаю на пару шагов. У меня нет желания узнавать, кто победит в рукопашной схватке.

– Как собака? – он открывает глаза, не меняя позы.

– Вот посмотри, – я открываю на телефоне видеофайл и поворачиваю дисплей.

Он подпирает голову сомкнутыми ладонями, несколько секунд глядит, как я чешу живот довольной овчарке, и удовлетворенно кивает. Он как будто и не удивился, что мы с его собакой поладили. Не знаю – то ли это обижает меня, то ли дает повод для гордости.

Я усаживаюсь чуть поодаль и ловлю на себе нарочито недоуменный взгляд.

– У тебя на сегодня запланирована какая-то программа? – спрашивает А-11.

Я отрицательно качаю головой.

– Тогда я предпочел бы поспать.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не закусить губу, как девица из мелодраматического сериала. Мне горько. Я надеялся на душевную полуночную беседу. Чувствую себя подростком в лагере, которого вожатый гонит в кровать.

Наверху есть несколько уютных спален. Но я снимаю куртку, кладу ее под голову и демонстративно ложусь неподалеку.

Минут десять я ворочаюсь, пытаясь заснуть на твердом резиновом мате, и вскакиваю на ноги.

– Ну накажи меня! – запальчиво предлагаю я. – Я поступил нечестно, признаю. Накажи меня, если тебе от этого полегчает, только не веди себя так, словно мы чужие!

А-11 поворачивает голову и вопросительно смотрит на меня, не меняя позы. Мне почти хочется, чтобы он приказал сделать что-то мерзкое, требующее от меня наступить на собственное горло. Это принесло бы мне животное удовольствие от осознания: я прогибаюсь под кого-то, доказывая свою преданность. Я так жажду его внимания и доверия, что готов подписаться на жестокие психологические эксперименты. В конечном итоге не так уж важно, ты ломаешь или тебя – если противник достойный и не уступает в силе.

Мое лицо пылает; к счастью, в подвале темно и А-11 не видит этого. Моя искренность оставляет его безучастным, и я психую, поднимаюсь на первый этаж, беру два толстых одеяла и подушку и снова спускаюсь в подвал. Бросаю А-11 одеяла, следом подушку – она стукается о его лицо. Он невозмутимо подсовывает подушку под голову, натягивает на ноги одеяло и отворачивается к стенке.

Я понуро плетусь к лестнице. Пораженчески заваливаюсь на широкий диван в гостиной и еще час бездумно щелкаю пультом телевизора, пытаясь услышать какие-то новости о Кондитере. Криминальная хроника освещает унылые уголовные дела, и во мне поднимается волна возмущения и негодования. Ребята, а вы часом не охренели? В городе завелся маньяк, вы покудахтали пару дней и утратили интерес? Неужели новость о том, как алкаш зарезал своего собутыльника заслуживает больше внимания, чем изящное соло Кондитера?

Я убиваю людей не ради признания и славы, но коль уж так сложилось, что я вышел из тени, то предпочитаю оставаться на первых ролях.

Проклятье. Сложно не заметить, что поведение мое в данную минуту чертовски перекликается с выписками из биографий пойманных серийных убийц – большинство из них попалось именно из-за выросшего до непомерных размеров тщеславия.

Я пока распускаю павлиний хвост лишь наедине с собой, но это слабое оправдание. Едва ступаешь на тропинку самолюбования, жди беды – любой неосмотрительный шаг, слабое потакание своему эго – и дорожка приведет тебя прямиком за решетку.

Спокойнее, Сэмми, у тебя нет нужды кому-то доказывать, что ты лучший. Ты обычный, заруби себе на носу. Обычный человек с необычными желаниями.

Все внутри меня бунтует, противиться этой аффирмации, и сей факт неприятно удивляет меня. Еще недавно мне блестяще удавалось держать в узде столь неудобные пороки как гордыня и тщеславие. Что же изменилось?

О, я отлично понимаю, что.

В моей жизни появился А-11, и я поддался внутреннему порыву соперничества, желания доказать ему, что я тоже чего-то стою. Так никуда не годится.

«Вспоминай, вспоминай, с чего все начиналось», – твержу я себе. «С робкого, искреннего желания, идущего вразрез с нормами морали. Все остальное меркло. Держись за этот маяк, следуй за лучом, избегай темных неисследованных пучин. Одного порока с тебя достаточно. Ты и без того выбрал самый злейший грех и едва научился сосуществовать с ним. Не добавляй себе лишних проблем!».

Тупой журналист по телевизору снова рассказывает про случай бытового насилия, и весь мой аутотренинг летит к чертям. Во мне закипает желание ткнуть репортеров носом в их неправоту и зацикленность на незначительном.

Я сижу на диване, раскачиваясь из стороны в сторону, как параноик. Голова трещит от противоположных мыслей и противоречащих друг другу выводов. Я не понимаю – то ли действительно снова хочу убить, то ли специально завожу себя, чтобы разбудить желание.

Когда мой мозг готов взорваться, я неожиданно беру себя в руки. Тело перестает трястись, сознание прочищается. Становится очевидно, что убить мне действительно необходимо – и не ради сомнительной славы, а из-за желания поделиться с А-11 самым сокровенным, интимным процессом.

Да, черт возьми, да! Именно это мне сейчас требуется. Вечеринка в узком кругу. Немного крови и ужаса. Освежающий, бодрящий коктейль. В узких зеркальных панелях на стене мое лицо множится, как лик психопата из фильма ужасов. Я улыбаюсь, приняв решение. Щелкаю пультом, экран гаснет. Я укладываюсь на диване и почти сразу же засыпаю.

Лишнее доказательство тому, что боги на моей стороне. Я просто катался по городу в своей «рабочей» машине, настраивал себя на плодотворный вечер, когда она подняла руку у края бордюра.

Я затормозил машинально, не успев отрефлексировать, что сейчас разгар дня, и вокруг полно людей, и кто-то может увидеть мое лицо и запомнить тачку. Но едва она запрыгнула на пассажирское сиденье и улыбнулась, не ожидав увидеть такого симпатичного водителя, паззл в голове моментально сложился.

Картина самая обыденная: девчонка остановила попутку. Поддельные номера я меняю после каждого убийства. Машина неприметная, таких на дорогах миллионы. На мне темные очки, узнать меня мог только близкий знакомый, а близкие знакомые в этом промышленном районе не тусуются.

Она моя ровесница или чуть старше. Хорошенькая. Светлые волосы, приветливое лицо. На мне скромный свитер и куртка (я успел переодеться в униформу простого парня), но девчонку это ничуть не смущает. Когда ты растешь в роскоши, то начинаешь словно светиться изнутри, – даже если на тебе надет мешок из-под картофеля. Я давно заметил эту особенность. Изобилие, успех, уверенность так и прут из каждой клетки твоего тела и собеседник мгновенно, на подсознательном уровне, считывает это, и тянется в стремлении урвать кусочек чужого сияния.

Я спрашиваю адрес, а сам прикидываю, как поступить. До коттеджа час пути, если я вырублю ее прямо сейчас – будет рискованно. С другой стороны, светлое время суток наоборот играет мне на руку. Даже если меня остановит дорожный патруль и увидит спящую на заднем сиденье девицу, я всегда сумею отшутиться о бурной ночи. Маньяки не катают своих жертв по оживленным улицам при свете дня.

Решено. Я внимательно изучаю улочки, подыскивая не слишком оживленный переулок. Сперва электрошокер, затем транквилизатор, – благо у меня остался еще один шприц после «похищения» А-11. Средство убойное, вырубает минимум на два часа.

– Ой, а мой поворот чуть дальше, – говорит моя пассажирка, когда я сворачиваю на узкую улочку.

– Зато этим путем будет медленнее, – с обворожительной улыбкой отвечаю я.

Несколько секунд девчонка размышляет над моей фразой, а когда понимает ее смысл, заливается очаровательным румянцем – или это просто солнце греет ее щеки.

– Вообще-то, у меня есть парень, – не очень уверенно заявляет она, кокетливо поправляя волосы.

Я торможу у обочины и тянусь к бардачку. У девчонки еще есть возможность спастись: дернуть за ручку двери, вывалиться наружу, побежать, закричать. Но она, как и все бабы, падка на мужское внимание – даже если у нее «вообще-то, есть парень». Наверное, она ожидает сюрприза. Ждет, что я достану из бардачка цветочек или свою визитку, и вручу ей с придыханием.

Когда ее тело пронзает разряд тока, она даже не успевает пикнуть. Дело довершает инъекция. Я быстро озираюсь – людей в поле зрения нет. Немного откидываю спинку кресла, наклоняю голову пассажирки набок, устраивая ее поудобнее. Она выглядит вполне естественно – словно задремала.

Вдавливаю в пол педаль газа и выезжаю на проспект. От собственной дерзости шумит в ушах. Надпочечники щедро выбрасывают в кровь адреналин, я мчусь по городу, на виду у всех, со своей будущей жертвой. Чувствую себя как герой фильма про зомби, идущий сквозь стадо мертвецов, притворяясь одним из них. Любой неверный жест – и меня рассекретят, разорвут на части. Главное, не останавливаться, вести себя естественно. Ничего экстраординарного не происходит. Парень везет девчонку домой после ночной попойки. На светофоре я выуживаю из кармана ее пальто телефон и обыскиваю сумку – вдруг у нее имеется второй мобильный?

Достаю симку, разламываю на части и выбрасываю в окно, через несколько кварталов выкидываю и телефон. Необходимые меры предосторожности сделаны, теперь остается благополучно завершить маршрут.

К счастью, девчонка весит от силы пятьдесят килограмм, – я подхватываю ее на руки и несу в подвал, вспоминая, как кряхтел, когда волочил сюда А-11. Хорошо, что я регулярно тягаю железо в тренажерном зале, иначе мой кумир обеспечил бы мне сорванную поясницу.

А-11 сидит у стены и молча наблюдает, как я связываю жертве ноги и руки, потом проношу тяжелый рулон плотной пленки и расстилаю на полу, скрупулезно залепляя стыки скотчем.

Настроение у меня бодрое, если не сказать – игривое.

– Не смотрел сериал про Декстера? – обращаюсь я к А-11, закрепляя пленку на стене длинными кнопками. – Там есть много полезных лайфхаков для доморощенных палачей.

А-11 продолжает молчаливо отслеживать мои действия; удивленным он не выглядит. Я, безусловно, хорошо владею собой, но даже мне есть, чему у него поучиться.

Меня переполняет энергия, шаг пружинит. Сегодня все немного иначе, не как обычно. Впервые за моим священнодействием будут наблюдать – а если повезет, даже присоединятся. А-11, без сомнений, сплошной комок воли, но ничто человеческое ему не чуждо. Я знаю, у него давно не было «невесты», и увидев перед собой доступную, привлекательную жертву, ему будет сложно удержаться. По крайней мере, мне хочется на это надеяться. Ведь я устраиваю этот шабаш ради него.

Сам я дикого голода не испытываю, поскольку удовлетворил его недавно. Может, поэтому мне сейчас и непривычно – прилив эндорфинов хоть и силен, но не застилает глаза, не сбивает дыхание, голова ясная.

– Как мы ее назовем? – спрашиваю я у А-11. – Может, Аманда? Представим, что мы где-нибудь в Калифорнии, за окнами плещется океан, чайки орут, и целый мир у наших ног…

– Ты проверил ее карманы? Телефоны?

Я расплываюсь в счастливой улыбке оттого, что мой ментор заботится обо мне и вовлекается в процесс.

– Конечно. Все чисто. Я был аккуратен. Я всегда аккуратен. Очень мило с твоей стороны.

Тихий стон заставляет меня обернуться. Аманда приходит в себя. Вот эти первые мгновения, когда жертва распахивает глаза и лихорадочно соображает, что же случилось и как действовать – самые скучные. Мне не нравятся долгие вступления. Нужно объяснять ситуацию, рассказывать очевидное, дожидаться, когда жертва перестанет тупить и осознает свое положение. Только после этого начинается самое интересное – прут настоящие, животные эмоции, и процесс идет веселее.

– Где я? Что… Кто вы… Почему я связана? Что происходит?! – Аманда затягивает привычную песню. Все без исключения бормочут одно и то же, когда оказываются в подобной ситуации.

Она глядит на меня, в ее глазах растерянность и зарождающийся страх. Она узнает симпатичного водителя, и в первые секунды не может сложить два и два. Ее девичье воображение рисует любые картины, кроме реальной. Мозг еще не готов поверить в то, что это не глупый розыгрыш или недоразумение. Убежден: она даже допускает мысль, что влюбленный джигит похитил ее, дабы жениться. Тупоголовая куколка.

Я смотрю на нее пристально, давая ей возможность прочитать в моем взгляде свое будущее. Аманда оказывается смышленой, и почти сразу подозревает что-то очень, очень плохое. Озирается по сторонам, видит второго мужчину – безучастного и спокойного, и на мгновение ее напряженные плечи расслабляются. Однако цепь на ноге А-11 тут же заставляет ее в ужасе повернуться ко мне. Вот так, детка, да. Ты уже догадываешься, правда?

– Кто ты? – она моргает, быстро-быстро, в попытке удержать подступающие слезы. – Почему я связана? Что происходит?

Я молчу. Вопросы неправильные.

Аманда сглатывает подступивший к горлу комок.

– Что… Что ты собираешься сделать со мной?

Ах ты моя крошка. Вот теперь вопрос правильный. Я награждаю Аманду уже знакомой ей обольстительной улыбкой. Только теперь моя улыбка не возбуждает ее, а заставляет в ужасе отшатнуться.

Я смотрю, как она дергается в попытках разорвать путы, в отчаянии глядит на дверь, надеясь, что поблизости окажется спаситель и прибежит к ней на выручку. Нет, детка. Я и есть твой спаситель. Но прежде, чем я освобожу тебя от оков твоего бренного тела, тебе придется немножечко пострадать. Я шучу. Пострадать придется по-взрослому. На полную катушку. Все-таки здесь двое половозрелых, активных мужчин. А как ты хотела?

Я стягиваю свитер вместе с рубашкой и отбрасываю их к стене. В подвале немного прохладно, но я скоро согреюсь. Разминаю шею, вращаю плечами, готовясь к выступлению, как боксер на ринге. Сегодня мне нужно превзойти себя, чтобы впечатлить взыскательного зрителя.

Я поднимаю с пола нож, которым резал пленку, и выразительно смотрю на Аманду. Ну что, крошка, повеселимся?

Она кричит. Наконец-то. Я издевательски медленно приближаюсь к ней, и от ее воплей у меня дрожат барабанные перепонки. У нее чертовски громкий голос, прямо удивительно.

Крик обрывается, когда первые капли крови брызгают на клеенку. Зверь внутри меня, пребывавший в спящем режиме, мгновенно просыпается и открывает пасть. Я не сдерживаю его. Вперед, дружок, доставь себе удовольствие. Но прибереги немного угощения для нашего дорогого гостя.

Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем я решаю передохнуть. Аманда валяется на полу поломанной куклой, дышит часто, но сознание не теряет. Выносливая попалась девчонка. Мне хочется умертвить ее прямо сейчас, но мысль о том, что А-11 остается безучастным, отвлекает меня, ослабляет кайф.

Я подхожу к нему, останавливаясь на безопасном расстоянии, и внимательно вглядываюсь в его лицо. У моего идола снова непроницаемое выражение, которое я успел люто возненавидеть.

– Тебе скучно? – еле контролирую, чтобы мой голос не дребезжал от натуги. – Не хочешь присоединиться?

– Я пасс, спасибо, – отвечает он с невозмутимым видом.

Я стискиваю челюсти с такой силой, что еще немного и раскрошу собственные зубы. Как же этому мудаку удается одной фразой все испоганить? Я, однако же, не оставляю попыток докопаться до истины.

– Почему? Тебе не нравится девчонка? Или то, что я с ней делаю?

– Ты орудуешь, как мясник за прилавком, – А-11 позволяет себе легкую гримасу отвращения. – Что в этом может нравиться? И ради чего?

– Ради того, что это весело и возбуждает.

– Меня не возбуждает.

Я бью кулаком в стену, оставляя на клеенке кровавый отпечаток. Это не моя кровь.

– Как же нет? Ты точно так мучил своих жертв…, – я осекаюсь. – Пардон, «воспитывал невест». В чем разница? В антураже? В фантазии, которую ты должен выпестовать, прежде, чем приступить к делу и позволить себе расслабиться?

– Я тебе говорил, в чем разница.

А-11 так непоколебимо спокоен, что я начинаю терять самообладание. Черт. Не хотел бы я оказаться на месте его жертв. Одно дело, когда тебя бьют головой о стену – физическая боль проста и незамысловата, даже к сильной боли можно приспособиться. А вот когда твою голову выворачивают наизнанку, находят уязвимые места и методически, со знанием дела, воздействуют на них – приспособиться почти невозможно.

Я сдаюсь и поднимаю руки:

– Ладно, твоя взяла. Мне сложно понять, что именно движет тобой. Я тоже не прав, что наседаю. Оставлю вас вдвоем, если тебе неловко забавляться при свидетеле. Делай с ней, что хочешь.

Я перетаскиваю Аманду ближе к А-11, откуда он может достать ее, а сам поднимаюсь по лестнице на первый этаж. Запираю дверь на замок и, упершись спиной в косяк, со стоном сползаю на пол. Меня разрывает от эмоций и неудовлетворенных желаний. Мне хочется изнасиловать Аманду на глазах у А-11, хочется увидеть в его глазах если не восхищение, то хотя бы понимание. Меня бесит, что я, как сопливый ребенок, ищу его одобрения. Почему он все усложняет, зачем постоянно остается в образе? Неужели то, что он сейчас демонстрирует – и есть его истинное лицо?

Да, он тот еще психопат, и тараканов у него побольше, чем у меня, но кровь в его артериях такая же красная, как у всех людей, и процессы в мозгу те же самые. Пусть он прикидывается ледяной глыбой, но не бояться в его положении не реально. Он должен беспокоиться, поскольку находится в уязвимом, зависимом положении. Именно я управляю ситуацией! И я вытащу из него чертову правду.

Я бубню себе под нос эту мантру, пытаясь приглушить сводящее с ума возбуждение. С Амандой я почти довел себя до кульминации и теперь меня рвет на части от необходимости завершить начатое и получить разрядку. Я борюсь с искушением снова ворваться в подвал и перерезать глотку Аманде; вместо этого я встаю, и, пошатываясь, бреду в ванную. Я долго мокну под душем, удовлетворяя себя и не получая облегчения. Мое тело работает исправно, физический оргазм не заставляет себя ждать, но он сосредоточен лишь в одной точке организма, а я хочу полновесной, всеобъемлющей эйфории, какая бывает лишь в момент убийства.

На мгновение меня охватывает малодушие; я боюсь, что не справлюсь с поставленной задачей и не смогу вывести А-11 на чистую воду. До упора поворачиваю вентиль с холодной водой и долго стою под ледяным водопадом, чувствуя, как постепенно, миллиметр за миллиметром, вымерзаю изнутри. Когда я уже готов отключиться от холода, закрываю кран, хватаю трясущимися пальцами полотенце и с наслаждением заворачиваюсь в него.

Экзекуция возымела действие – возбуждение немного отпустило, и я снова обретаю способность трезво мыслить. И почти сразу же меня накрывает паранойя: а вдруг в мое отсутствие А-11 приведет девчонку в чувство, подсадит ее на руках, чтобы она вылезла в окно и позвала на помощь?

Быстро натягиваю штаны, бегу в коридор, едва не спотыкаясь, выскакиваю на улицу. Останавливаюсь напротив подвала и начинаю нервно хихикать. Окошки такие узкие, что через них не пролезет даже такое хрупкое существо, как Аманда. К тому же, на них узорные решетки.

Я забегаю обратно в дом, посмеиваясь над собственной глупостью. Я ведь осматривал дом, предусмотрел все детали. Естественно, проверял и окна – просто забыл об этом. Мне не очень нравится мое взвинченное состояние, поэтому позволяю себе пару бокалов виски. Меня раздирает любопытство – несколько раз я подхожу к двери подвала, прислушиваюсь, стараясь понять, что там происходит.

В пятом часу утра я не выдерживаю и спускаюсь вниз.

– Да ладно! Серьезно?

Я не верю своим глазам. Девчонка лежит там же, где я ее оставил, а мой ментор спокойно отдыхает неподалеку, заложив руки за голову и медитируя в потолок.

– Ты ее не трахнул?

– Я не трахаю тех, кого не люблю.

– Да ты посмотри на нее! Что тут можно не любить? – я наклоняюсь к Аманде и разворачиваю ее лицом вверх. На обнаженном теле ссадины и кровоподтеки, на бедрах и животе наливаются фиолетовые синяки – эти мазки художника лишь делают картину совершеннее. Девчонка вяло пытается прикрыться, но я отбрасываю ее руки в стороны и наступаю на тонкое запястье. Она хнычет от боли, извивается, как раздавленная велосипедом змея.

– Тогда прикончи ее, – предлагаю я компромисс. – Убей ее. Ты же хочешь. Тебе же это нравится, зачем ломаешься? Тут все свои. Можно не изображать святого.

А-11 глядит с таким выражением, будто ему жалко меня. Этот сукин сын сидит на цепи и заносчиво полагает, что имеет право судить обо мне свысока?

Я отчетливо скриплю зубами, желваки ходят ходуном. Однако я тоже кое-чему учусь у него. Выдержке, например. Я устал быть диктатором. Я хочу быть другом. Но это преображение требует усилий.

– Если бы я писал рассказы от твоего лица, то сочинил бы нечто в духе… – я на секунду задумываюсь, складывая в уме фразы.

– Мы могли быть жить у моря, в маленьком шумном городе, какими пестрит калифорнийское побережье. Наш дом-бунгало выходил бы окнами на широкий, пустынный по утрам пляж, и мы бы любили завтракать на открытой террасе, намазывая джем на хрустящие тосты и запивая их свежесваренным кофе со сливками (максимальная жирность, как я люблю). Аманда рассказывала бы о своих планах на день, я бы молча кивал, не слишком вслушиваясь в ее речь, и просто наслаждаясь видом набегавших на берег волн и маячивших на горизонте яхт. Мы были бы так скучно счастливы, так ленивы и неамбициозны, что вряд ли бы долго просуществовали. Как и эта глупая, некрасивая гримаса на ее лице, которое совсем уже не кажется мне симпатичным.

Мой голос почти спокоен. Я смотрю вниз, на распластавшуюся подо мной девчонку, и со всей силы вдавливаю ботинок в беспомощное запястье, с хрустом ломая его. Поднимаю взгляд на А-11 и продолжаю:

– Аманда словно специально издевается надо мной, притворяясь уродиной в попытке испортить и без того незадавшуюся ночь. Впрочем, я ведь не знаю, как ее в действительности зовут. И не уверен, что хочу знать. Встреча с ней не принесла мне привычного удовольствия, не скрутила внутренности от предвкушения. Старею? Или просто закидываюсь фастфудом в отсутствие блюда поизысканней? Как бы там ни было, судьба Аманды от этого не изменится. Я прирежу эту унылую до оскомины девку прямо сейчас, как и планировал. Упокой господь ее душу. Во имя отца и сына, и святого духа, аминь.

* * *

Красная точка на дисплее мигает и бьет по нервам. Как он сказал? «Детка, я перезвоню тебе на днях»?

Соня неотрывно следит за красной точкой, обозначающей местоположение Сэмми. Пару недель назад она установила скрытый трекер на его телефон, чтобы выяснить паршивые тайны своего бойфренда.

Стыдно устраивать слежку. Еще недавно она бы даже не помыслила о подобном. Сэмми сам виноват. То «люблю не могу», забота и внимание, то пропадает без объяснений, как будто ее вовсе не существует. Безусловно, он мальчик особенный, но так и она не простушка. По крайней мере лгать себе в лицо не позволит. Она готова смириться с любыми странностями Сэмми, но лишь при условии его абсолютной честности. А честностью в последние недели даже не пахло.

Сперва эта его непонятная просьба прикинуться кем-то другим, затем мутное знакомство с его дядей, который сваливает, как ошпаренный, при виде ее театрального мейкапа. А следом за дядей убегает и сам парень. И последние несколько дней совершает очень нестандартные передвижения.

Сперва он наведался в захолустный поселок, где просто не могло быть никого из его привычного окружения. Там живут одни старики и алкаши, дома все бедные, никакой цивилизации. Дорога центральная, ведущая через поселок, и та раздолбанная, яма на яме. Соне хватило пяти минут в этих удручающих декорациях, чтобы тут же развернуться и помчаться обратно домой.

Она решила не заморачиваться, мало ли, что взбрело в голову Сэмми искать в этом богом забытом месте. Но на следующий день он снова туда наведался! Причем дважды – утром и вечером!

А теперь – вторые сутки кряду – зависает в загородном коттедже. На звонки не отвечает и сам не звонит. Наверное, занят чем-то очень увлекательным. Чем-то вроде секса со шлюхами!

Соня понимает, что правильнее просто выбросить из головы того, кто недостаточно ею дорожит. Только вот, к несчастью, она успела сильно увлечься Сэмми, и одна мысль потерять его повергает ее в бешенство.

«Если он сбегает от меня, чтобы покуражиться с проститутками, я его потеряла», – твердит она себе. Тогда тем более нельзя оставлять это предательство безнаказанным. Она уйдет, но уйдет эффектно!

Соня представляет, как даст негодяю пощечину и расцарапает ему лицо, чтобы он надолго запомнил, как нельзя себя вести с девушкой. Часы показывают три часа ночи, но мигающая красная точка не дает заснуть.

Нужно поехать туда. Прямо сейчас. Соня вскакивает с кровати, но тут же замирает неподвижно. А что, если она ошибается, и у всей этой ситуации есть благородное объяснение? Если она заявится в коттедж с горящими от негодования и праведного гнева глазами, а Сэмми знай себе готовится к защите диплома в тихой обстановке, то она поставит себя в крайне глупое положение. На всякий случай необходимо подстраховаться и придумать безобидную причину своего появления.

Ей приходит уведомление о новом комментарии в ее инстаграме от Никиты. Не ей одной сегодня не спится.

Стоп. А если представить это как розыгрыш? Пусть и тупое, но безобидное желание пошутить. Подговорить его друга, наплести с три короба, как будет весело поржать над Сэмми, неожиданно разбудив его среди ночи. Ярик для этого не подходит. Он сразу же донесет Сэмми о ее планах. Да и где гарантия, что они там не вместе в коттедже куражатся?

А вот Никиту они вряд ли с собой взяли. Для камерных вечеринок он слишком громкий, а когда выпьет, превращается в короля мира. Пожалуй, именно с ним можно нагрянуть в коттедж.

Соня находит его контакт в телефоне и быстро набирает сообщение:

«Не спишь? Хочешь приколоться над Сэмми? Есть крутая идея, но выезжать нужно прямо сейчас».

Несколько секунд она напряженно ожидает ответа, и едва раздается сигнал нового сообщения, сразу же хватает телефон.

«Я за любую движуху! Где пересечемся?» – спрашивает Никита.

Они встречаются на пустой парковке возле торгового центра. Ночью ударил мороз, с неба срывается мелкая колючая крошка. Соня ставит свою машину на сигнализацию и запрыгивает в Никитину «Ауди».

– Ну что, погнали? – Никита явно под каким-то веществом. Стучит пальцами по рулю, качает в такт головой.

– Может, я поведу? – Соня подозрительно косится на его расширенные зрачки. – Ты в адеквате? Я тебя не оторвала от важного дела?

– Я в клубе был, – от избытка энергии он пританцовывает в водительском кресле. – Все норм, сестра. Помчали. Представляю морду Сэмми, когда мы к нему нагрянем! Диктуй адрес.

Соне кажется, они едут целую вечность, но навигатор показывает, что прошло всего тридцать минут в пути. До места назначения еще сорок минут.

За окнами тянется мрачный частокол леса, и включенная Никитой веселая музыка диссонирует и с окружающим пейзажем, и с внутренним состоянием Сони. С каждой минутой затея с неожиданным визитом кажется ей все более глупой. Если бы она ехала одна, то сейчас развернулась бы обратно и постаралась иным способом выяснить тайны Сэмми.

Никита предложение об отмене сюрприза не поймет. Он на своей волне, и уже предвкушает веселье; Соня опасается, что если попросит его развернуться, то получит отказ.

Когда навигатор направляет их на проселочную дорогу, Соня с трудом борется с поселившимся в солнечном сплетении беспокойством. Совсем не так она представляла себе поездку и свой настрой.

«Через двести метров поверните направо».

На панели – время прибытия 5.03 утра.

Соня прислушивается к себе, пытаясь разобраться, что же ее на самом деле тревожит: перспектива скорого расставания или нечто иное – неуловимое, ускользающее предчувствие чего-то страшного…

– Вон, гляди! Нам сюда.

Из-за деревьев выплывают очертания темного двухэтажного домика.

Никита останавливается у обочины и заглушает двигатель.

– Дальше не поедем, вдруг услышат.

Он в предвкушении трет ладони, и этот жест кажется Соне устаревшим артефактом, вытянутым из пыльного сундука.

– Ну что, готова отжечь? – подмигивает Никита и отточенным грациозным жестом поправляет прическу, глядя в зеркало заднего вида. – Погнали?

В окнах коттеджа темно. Лишь у самой земли мерцает узкая полоса света.