Иван Павлович Ванькевич встретил Мишу и Гену как старых друзей.
- Ну, герои, проходите,- улыбнулся он, широко разведя руки.- Наслышан о ваших подвигах. Молодцы! Хотя это, как еще сказать! С миной не шутят! Отшлепать бы вас за нее по мягкому месту. Да ладно, победителей не судят. С чем пришли?
Ребятам стало не по себе. Отшлепать! А за что? Ничего старшие не понимают!
Видя их недоумение и растерянность, Иван Павлович засмеялся.
- Ну, не обижайтесь, герои. Принесли книгу?
- А-а,- будто очнулся Мишка.- Принесли.
Он раскрыл дипломат и извлек оттуда книгу.
Иван Павлович взял ее в руки, попробовал на вес.
- Вот за это - молодцы! Значит, дарите музею?
- Дарим,- ответил Мишка.
- Так и подпишем: дар от учеников…
- Мы не за этим,- застеснялся Мишка.- Вот на последней странице…
Ванькевич перевернул обложку. Прочитал вслух: Ко-нон Федот… Повторил: Конон Федот…
- Да вы даже не можете себе представить, что нашли! - воскликнул Ванькевич.- Я этот список, пожалуй, лет тридцать искал. Идемте, я вам покажу стенд о Кононе. Первом председателе ревкома.
Иван Павлович провел ребят в зал, подошел к стенду.
- Вот он!
С портрета на ребят глядели темные глаза человека средних лет. Аккуратная прическа с пробором, прямой, острый нос, узкие усики. Шею облегал белоснежный воротник с округленными бортами, серый галстук. Сразу было заметно, что портрет напечатан со старой фотографии.
Подпись под фотографией говорила, что Федот Илларионович Конон был избран первым председателем ревкома. Организовывал отряды Красной Армии, призывал население подняться на защиту завоеваний Великого Октября. Во время оккупации Белоруссии белополяками врагам удалось выследить Конона. Его после пыток и издевательств расстреляли в 1919 году.
- О Игнате Конашевиче,- после минутного молчания сказал Иван Павлович,- нам известно мало. Есть данные, что в первую мировую он воевал на Западном фронте. На фронте вступил в партию большевиков. В 1918 году окончил Ивановские инструкторские пехотные курсы по подготовке взводных командиров. Знаем, что в Великую Отечественную партизанил. А вот, что был членом ревкома,- узнал впервые.
- А где он сейчас? - спросили ребята.
- Погиб в сорок третьем.
- А из родных, близких кто-нибудь остался?
- Никого у него не было. Сирота. И свою семью не заводил.
Иван Павлович долго рылся в письменном столе, доставал оттуда папки, перечитывал их заглавия. Там были вырезки из газет и журналов, письма, официальные бумаги со штемпелями и печатями. Нашел, что искал, сделал в папке какую-то пометку и снова спрятал в стол.
- Об остальных покуда ничего не известно,- сказал он.- Надо искать. Я вас принимаю в школьный клуб следопытов, и отныне работаем вместе. Договорились?
- Спасибо!
Ванькевич проводил ребят до калитки. Посоветовал искать следы погибших революционеров, в первую очередь, у людей пожилого возраста.
Мишка и Генка решили вначале расспросить бабушку Матрену. Мишу больше всего волновал Прохор Судник. Ни отец, ни мать ничего о нем не слышали. Дедушка Павел погиб в Великую Отечественную войну. Прадедушка Митрофан умер перед войной. Может быть, Прохор однофамилец?
Бабушка Матрена внимательно слушала Генку, рассказывающего о школьном музее, вздыхала, кивала го-лоном. Она и сама многое помнила, хотя тогда ей было лет девять. Конон Федот? Нет, такого не помнит. Да тогда из своей деревни Дубки в соседнюю Заозерное, пожалуй, только в самое жаркое лето можно было пройти. Или зимой. Марья Зубрик?
- Постой, постой, внучек,- бабушка поморщила лоб, прижала виски пальцами, задумалась.- Марья Зубрик? Но ее звали не Марья, а Манька. Манька Зубриха. Кажись, была такая, приезжая. Они с Судником Прохором приехали. Были вроде как муж и жена, а фамилии разные.
- А чем они занимались?
- Чем? - переспросила бабушка.- А разве я помню! Она будто бы к его прадеду,- указала пальцем на Мишку,- Митрофану приехала, вдвоем с мужем приехали, да не принял он их, у самого нечем было семью кормить. Они вроде бы и строиться начали. Раньше это было так: выбирай делянку, корчуй лес и строй. Но хаты они не построили. Больше по деревням ездили, словно цыгане. Стихи всякие читали. Чем занимались - не помню.
А что с ними, бабушка, дальше было? - нетерпеливо спросил Мишка.
- Манька-то певунья была хорошая. Выйдет вечером на улицу, как запоет, словно настоящая артистка,- будто и не слышала вопроса бабушка.- А вскоре, как началась война, они вдвоем с Прохором исчезли из деревни. Говорили, будто их расстреляли за грабеж.
- Неправда! - вскрикнул Мишка.- Не за грабеж. Это, чтобы слух дурной пустить про них. Они же - комбедовцы!
- Во-во! Комбедовцы! - обрадовалась бабка Матрена.- Так и говорили тогда: комбедовцы! У нас в деревне не было такого комбеда, так люди в соседнюю, в Заозерное, ходили на ихние собрания.
- А дети у них были?
- Какие там дети! - отмахнулась Матрена.- Они сами еще детьми были. Вы лучше спросите у Максима Трясуна. Тот все помнит.
Дед Максим сидел на маленькой деревянной лавочке в тени под ветвистой черемухой. Пожалуй, такая крепкая и рослая черемуха в деревне была единственной. Много ее в этих местах росло в лесу, по канавам, на болоте. Но в деревне - только у деда Максима. Дед спокойно встретил Мишку и Генку. И только голова от нервного тика мелко тряслась… Это - после контузии в войну. За что деда и прозвали Трясуном.
- Дедушка,- обратился Мишка,- к вам нас послала баба Буслиха.
- Чего, чего? - дед ожил, глаза забегали.
- Мы,- стал пояснять Мишка,- расспрашивали про Маньку Зубриху, что после революции в нашей деревне жила, а бабка Матрена к вам послала, мол, вы больше помните.
- А-а, Манька,- вздохнул дед.- Как же не помнить? Помню, помню,- голос у него был хрипловатый.- Огонь-девка! И красавица! Хоть и замужняя была, да парни по ней с ума сходили.
- А Прохор? - спросил Мишка.
- Да и Прохор был себе на уме. Крепкий мужик. Грамотный.
- А он был нам родня?
- А ты чей? - вдруг спросил Максим.
- Андрея Судника сын.
- Вон оно что! - удивился дед.- Как раз и есть родня. Прохор был родным братом твоего прадеда Митрофана. Вот они и не ладили из-за Маньки. Видать, и Митрофану она было до душе. Пришлось перед самой оккупацией уехать из деревни Марье.
- Мы узнали,- сказал Миша,- что они были - комбедовцы.
Дед Максим опустил голову, улыбнулся своими побелевшими губами, потер рукой на бороде сивую щетину.
- Тогда, у кого ничего не было, все были комбедовцами. Но Прохор, говорили, был партейный. В тюрьме сидел, но удрал.
- А что с ним было дальше - не знаете?
- Как не знать! - дед приложил руку ко лбу, будто хотел расправить густую сетку морщин.- Белополяки их расстреляли на Девичьем озере в топях. Как не помнить? Такое время.
Мишка и Генка переглянулись.
- А про Ванькевича Семена вы, дедушка, ничего не помните?
- Ванькевичей у нас в деревне сроду не было. Нет, не знаю.
Друзья еще немного посидели с дедом, но он уже больше ничего нового не сказал.