Альфред Кох

Демобилизация

В мае был я в Анталии. Турция. Гулял и думал. Пятьсот пятьдесят лет назад здесь заканчивалось существование огромного и великого государства. Под натиском турок-сельджуков пала Византия. Огромная империя, преданная братьями-христианами, буквально разваливалась. Небоеспособная наемная армия, состоящая больше чем наполовину из арабов и турок, не оказывала никакого сопротивления своим братьям по вере. Города сдавались практически без боя. Последним был взят осажденный Константинополь. На долгие века над Святой Софией османы воздвигли полумесяц. Он и сейчас там красуется над христианскими мозаиками и фресками. Безответственность, с которой наблюдал христианский мир за этой трагедией, обернется битвой на Косовом поле, осадой Вены, набегами крымчаков… Так исчез Второй Рим.

А в это время, далеко на севере, уже не одно столетие питающийся принесенной с юга мудростью греческих монахов, возник Третий Рим — Москва. Русские великие князья, провозгласив себя наследниками византийской традиции, велели называть себя — цари. Окружили себя византийским великолепием и началось: «Мы есть Третий Рим, и четвертому не бывать!»

Солдаты этого Третьего Рима, в меховых шапках, с кривыми саблями, в татарском конном строю — лавою, наученные горьким опытом Батыева нашествия, ворвались в Казань, Астрахань, вышли на просторы Сибири и дошли до Аляски. Эти русские конкистадоры типа Ермака Тимофеевича, состоящие наполовину из разбойников и искателей приключений (как это всегда и бывало), пришли на родину Чингисхана и уперлись в Великий океан и Китайскую стену тогда же, когда земли майя, ацтеков и инков превращали в Латинскую Америку Кортес и Писарро.

Экспансия продолжалась не одно столетие и завершилась покорением Крыма и кавказскими войнами. Преодолев в жутком походе солончаки и пустыни Средней Азии, русские войска вошли в Хорезм и Бухару. На долгие годы южной оконечностью Российской империи стала затерянная в пустынях Кушка (южнее Туниса). Но и это еще не все!!!

Растоптав где хитростью, а где кровью польскую «незалежность», Третий Рим пришел в Варшаву. Обильно полив русской кровушкой и забросав пушечным мясом Нарву, подмял южную Прибалтику и как «логичный трофей» присоединил Финляндию. Шутка сказать — Берлин брали (и не раз)! По Парижу казаки с калмыками маршировали, а в двадцатом веке Прага с Веной — вообще не в счет.

В конце девятнадцатого века начинается проникновение на Балканы. А как же, помощь братьям-славянам! Турецкое иго и все такое прочее. Опять начинается — горы трупов. Герои Плевны. Герои Шипки. Герои, герои, трупы и герои. Не беда, что болгары нас после этого дважды предали. Не беда, что сербы безответственно втянули в Первую мировую войну. Братья-славяне — да и все тут. Они ведь так жалобно стонали под турецким игом!

И вот лидер кадетов Милюков (профессор, между прочим, образованный человек, с гордостью носил кличку Дарданелльский) заявляет наконец то, что так долго ждали русские сердца: «Водрузим крест на Святую Софию!» Что тут началось! Патриотический угар! Дамы ходят в национальных нарядах. В архитектурную моду входит псевдорусский стиль. Воодушевление дикое. Пятьсот лет экспансии объяснены! Мы же Третий Рим. Наша столица должна быть в Константинополе. Ничего материального! Это низко. Цель у империи всегда сакральна. Она спрятана внутри Мирового Духа! Мы, как древние крестоносцы, спасаем Гроб Господень! Ищем священный Грааль! Что после? Катастрофа… Революция. Брестский мир. Гражданская война. Горы трупов. Трупы, трупы, герои и трупы.

Опять возрождение империи. Заключительный акт. Скованные чудовищной волей сухорукого грузина советские войска, неся огромные потери, берут Выборг, вместе со своими полусумасшедшими подельниками раздирают Прибалтику и Польшу. А потом, в кровавом исступлении, схватившись с этими самыми подельниками из Тысячелетнего Рейха, устраивают кровопролитие, деля награбленное, над трупом истерзанной Польши. И опять горы, Гималаи трупов. Трупы, герои, трупы и герои. Четыре года тотального кошмара, и — советские войска в Берлине. Еще одно неимоверное усилие — Квантунская армия капитулировала. Создана невероятная империя — Советский блок. Но… Высшая точка развития всегда одновременно и начало упадка. Империя иссякла. Просуществовав еще сорок лет по инерции, она тихо развалилась на тридцать государств.

Ни одна империя за всю историю мира не просуществовала так долго, как наша — пятьсот лет. Ни одна империя за всю историю мира не достигла таких ошеломляющих результатов экспансии, как наша. Шутка сказать, но даже сейчас Россия, всего одно из тридцати государств бывшего Советского блока и одно из пятнадцати, входивших в Советский Союз — самое большое по территории государство мира!

Ни в одном государстве население на протяжении пятнадцати поколений не существовало в условиях примата экспансии.

Вас не удивляет, когда русский чиновник любого уровня на вопрос, кто его идеал государственного деятеля, не задумываясь, отвечает: «Петр Первый»?

Но почему? Почему не Александр Второй? Почему человек, ценой невероятных жертв отвоевавший для России Ингерманландию, которая так ничего и не дала ей в экономическом плане (Екатерине Второй все равно пришлось отвоевывать у турок черноморские земли для незамерзающих портов), россиянам дороже, чем человек, без единого выстрела давший 90 процентам русских людей свободу, запретивший торговать ими как скотом, освободивший их от необходимости двадцатипятилетней рекрутчины, заменивший ее пятилетней воинской повинностью, давший стране суд присяжных и зверски убитый так называемыми «революционерами»?

А потому что крутой! Потому что так с нами и надо: бороды стричь, бошки рубить да на кол сажать. Настоящий государственный деятель должен быть в латах, в пороховом дыму, с вострой сабелькой на толстозадом скакунчике. Только таких деятелей мы признаем. И памятники им ставим до сих пор. А вот Александру Освободителю один всего памятник стоит. Да и тот в Хельсинки. На центральной площади. Те его помнят. С благодарностью. Площадь, кстати, называется Сенатской. Вам это ничего не напоминает? Что-то я не припомню у нас памятника декабристам.

Ни для кого экспансия не стала настолько органичной и само собой разумеющейся. Экстенсивность, как неизменная спутница долгой экспансии, стала национальной традицией. Экстенсивность чувствуется во всем. В подходе к решению экономических проблем. В способе ведения войны. В освоении пространства.

Даже неподвластное человеку время используется экстенсивно. Десять лет туда — десять лет сюда. Стандартное выражение: «Мы уже не успеем, а вот наши дети, быть может, внуки, увидят». Человеческая жизнь — ничто, да и сам человек ею не очень дорожит. Средняя продолжительность жизни, снизившаяся ниже шестидесяти лет, никого не волнует. Ну шестьдесят, ну восемьдесят, какая разница?

Государство столетия требовало от подданных единственной жертвы — жизни. И подданные с удивительной легкостью научились ее отдавать. Всегда готовые пролить свою и чужую кровушку за Россию, никто уже и не задумывается — почему Россия все время требует все новых и новых жертв?

Жизнь отдавать научились, а налоги платить — нет. Да и как научиться, если платить их не с чего. Все было государственным и раздавалось государством. Царь жалует шубу с царского плеча, деревеньку с крепостными, Государственную премию, талон на приобретение «Москвича». Для экспансии нужна централизация ресурсов.

Накопительство не в почете. Да и зачем копить, если в любой момент могут убить. Как в одном из самых печальных и глубоких анекдотов: «А вдруг завтра война, а я устал?» Аскеза — добродетель россиянина. Достаток, даже не богатство — подозрительная аномалия.

Когда всплывает в памяти ряд национальных героев, все сплошь полководцы — Дмитрий Донской, Суворов, Кутузов и т.д. Суворов вообще, кстати, национальный феномен. Он зачислен в безусловные защитники Отечества. Интересно, когда это он его защищал? Когда громил турок, завоевывая турецкие и татарские земли? Нет. Россия до этого никогда не владела Северным Причерноморьем (за исключением маленького городка Тмутаракань, и то только до XII века). Или когда усмирял Польшу? Или, может быть, когда гонял ногайцев по кубанским плавням? Или когда в Альпах с наполеоновскими генералами схватился? Опять нет. Так какой же он защитник? Типичный генерал агрессивной империи. Очень талантливый. Но никак не защитник и спаситель.

Практически ничего простым россиянам неизвестно о купцах Строгановых, смутно — о Демидовых. Спроси любого, кто такой Савва Морозов, 90 процентов ответят — помогал большевикам.

Да что там купцы, бог с ними. Где русский Мартин Лютер? Может быть, патриарх Никон? Сослал боярыню Морозову, спалил протопопа Аввакума. Дальше — тишина. Что думал? Чего хотел? За что боролся? Почему в конце жизни оказался в опале? Сие неведомо.

Кто такой патриарх Тихон? Какой университет окончил Ломоносов? Кто строил Транссиб? Почему Столыпин разрушал крестьянскую общину? Зачем Александр Невский ездил в Орду? Неизвестно, да и неинтересно.

История небывалой страны как история битв, восстаний и походов известна всем. История страны как история реформ и постепенных преобразований, как история человеческого духа известна кучке чудаков, таких же странных, как собиратели спичечных этикеток.

Все это и есть имперское сознание. Экспансия стала стержнем национальной аксиоматики. «Кодекс поведения строителя великой империи» породил не только экстенсивность решений, но чрезвычайную зависимость от коллективных стереотипов поведения. Быть как все. Не высовываться. И одновременно: куражиться, надсадно демонстрировать свое ухарство. То есть: смотрите на меня, я хороший солдат, дисциплину понимаю, но я еще и чрезвычайно удалой, мне можно поручать опасные задания. А там, глядишь, лычки, звездопад на погоны. На худой конец погибну героем. Как говорил известный персонаж: «Может, меня наградят…. Посмертно!»

Необходимо также публично демонстрировать свое пренебрежение к чуждым стандартам поведения. Например, быть немножко антисемитом. Или не любить хохлов (почему хохлов?) [Интересное наблюдение, которое, я думаю, знакомо многим, кто бывал в так называемом дальнем зарубежье. Приехав туда, наш человек первое время ведет себя крайне настороженно, нервно, пытается все время «не ударить в грязь лицом». Покрикивает на жену, одергивает детей: «Не стой здесь, неудобно, люди смотрят». Делает кучу глупостей, например, чрезвычайно дорогостоящие покупки. Как сказал один мой знакомый: «…ведет себя как человек, который боится эрекции в общественной бане». Потом, обнаружив, что на него никто не смотрит и до него никому нет дела, расслабляется и начинает делать то, что для него совсем не свойственно — отдыхать.

Видимо, в мозгу у нас есть какая-то область, ответственная за поведение «а-ля рюс». Эта область очень сильно влияет на весь мозг, заставляя его постоянно быть в напряжении. И вот когда ты оказываешься в обстановке, где все твои «прыжки и гримасы» никому не интересны, твой мозг начинает глубоко и сладостно наслаждаться покоем.

И тут на горизонте появляется русская компания. А то и несколько. Все. Конец. Отдых насмарку. Первое время ты прикидываешься человеком, не понимающим по-русски. Но по неуловимому выражению лица, походке или непонятно еще чему тебя разоблачают. И… Труба зовет… Мозг включается на полную силу. Понеслось. Споры о политике. «Все воры и взяточники». Водка стаканами. Преферанс до утра. А то и драка.

И вот что удивительно: практически всем участникам такого «отдыха» не хочется так тяжело и опасно для здоровья отдыхать. Но… «не дай бог, что люди скажут, что мы, не русские, что ли? Так положено…» Кем положено? Когда положено? Не рассуждать! Положено.

Сколько раз мы все слышали краем уха отрывок чьего-то разговора: «…были этим летом с мужем в Испании (Италии, Турции, Греции, Кипре и т.д.), кругом одни русские, совсем не отдохнули…»].

Всем вместе делать то, что каждый в отдельности считает глупостью, если не подлостью, и есть стиль поведения солдат империи. Империя дает разные приказы, и их нужно выполнять. Не задумываясь. Если задумываться, то можно свихнуться или, не дай бог, руки на себя наложить. Поэтому лучше быть — как все. Не лезь: что тебе — больше всех надо? Сиди и молчи в тряпочку.

Сейчас, когда империя перестала существовать, сложившийся стереотип поведения деструктивен. Он дезориентирует человека. Мир перестал быть для него позитивным и логичным. Все происходящее производит на него угнетающее впечатление нравственного упадка и деградации.

Общество должно сформировать другие правила, в рамках которых человек был бы способен на поведение, осознаваемое им, как соответствующее общественной норме.

Основой этих правил поведения, на мой взгляд, должны стать инверсии имперско-коммунистических принципов. Эти инверсии давно хорошо всем знакомы. Однако в силу культурной традиции они имеют сильную негативную окраску, поэтому при всей их простоте артикуляция этих принципов производит шокирующее впечатление, и потребуется время для того, чтобы общество восприняло их как норму.

Например, простой и понятный принцип: никто никому ничего не должен. Естественно, как всякая максима, этот принцип нуждается в смягчении и ограничении рамок его действия.

Допустим, человек должен платить налоги. Но тогда и налоги должны быть разумными и не снижать стимулов к позитивному труду.

Допустим, человек должен уважать старших. Но и тогда старшие должны быть достойны уважения своим опытом, умом, достоинством. А просто так уважать за то, что кто-то больше тебя прожил витков Земли вокруг Солнца, почему?

Нельзя обижать слабых. Согласен, но только в том случае, если слабые не используют этот принцип и не садятся на голову, как Фома Опискин у Достоевского в «Селе Степанчикове».

Гражданин должен защищать Отечество. А если Отечество собирается не защищаться, а нападать? А если не в армии, а во внутренних войсках, т.е. не для защиты Отечества, а в полиции? Отечество тебя кормило, поило, а ты!.. А если не кормило и не поило? Не лечило и не образовывало? Не защищало? А если я его буду защищать, как оно лечит, это нормально? Принцип «должен» возникает только в обе стороны. Я тебе должен, поскольку ты мне должен. И оба признают этот обмен обязательствами эквивалентным. А так просто, по факту, ни с того ни с сего, действительно никто никому ничего не должен.

Империя всегда культивирует у подданных немотивированное чувство долга. Это чувство, впитанное с молоком матери, воспринимается ими как норма. Сравните два высказывания. Горбачев в 1986 году на вопрос западного корреспондента о возможности свободных выборов в Советском Союзе совершенно искренне ответил: «В 1917 году наши отцы уже сделали свой выбор» — и что-нибудь в духе: «…еще мой отец служил старому герцогу, и я, дворянин, не нарушу отцовской клятвы! Честь имею!..» — «Партия сказала: надо, комсомол ответил — есть!» — «Есть такое слово: надо!» — «Труба зовет!» И т.д. и т.п. Вся эта феодальная романтика, вся эта железная поступь легионов Третьего Рима теперь не востребована. Однако люди живут по безнадежно устаревшим статьям общественного договора. «Нет уж вы, пожалуйста, берите нашу верность, нашу самоотверженность», — говорят они. «Ах, она вам не нужна? Вам нужно, чтобы мы сами о себе заботились и отвечали за свое благополучие? Вам нужно, чтобы мы были не подданными, а гражданами?» — сетуют они. «Вы какие-то ненастоящие. Может, царя подменили?» — ужасаются они своему выводу . Михаил Леонтьев как-то очень верно заметил, что если человек, который в течение нескольких лет залезает в шахту, добывает уголь и ничего за эту работу не получает, то это у него не работа, а хобби. Вспомните пантелеевского мальчика, которого товарищи, играя в войну, поставили часовым и про него забыли.

Шахтерам никто ничего не должен. Ни государство, ни налогоплательщики. Но и шахтеры ничего никому не должны! Как говорится: «Война закончилась, всем спасибо, все свободны…» Но они воспринимают это по-другому. Мой дед копал уголь, мой отец копал уголь, и я буду копать уголь. Вокруг, на многие сотни километров — пустые деревни. Сажай картошку, выращивай поросят, заведи корову, прокорми себя, детей… Нет, я не такой, чтобы нарушить клятву. Я не изменю старому герцогу. Что ни говори, а царь ненастоящий. Что за напасть такая — воля? Перегородим-ка мы лучше Транссиб. Мы заставим этих господ в Москве выполнять заветы отцов.

Помимо прочего, это еще и хорошее оправдание собственной душевной (не физической) лени: чего мне о себе заботиться, если обо мне должны (!) позаботиться?

Еще один принцип (тоже инверсия) — никто никого не обязан любить. Тут уж самый прожженный прагматик закипает праведным гневом: как это нас никто не любит?

Ваш покорный слуга на собственной шкуре испытал почти физиологическое неприятие этого тезиса, когда осенью 1998 года в интервью заявил, что Россия никому не нужна, кроме ее самой. Что тут началось… Ну это уже из другой оперы.

Здесь же важна абсолютная, всеобщая уверенность, что мы всем интересны, нами втайне восхищаются и даже если в открытую ненавидят, то в глубине души жутко завидуют. Дальше идет довольно нудное, набившее оскомину еще со школьной скамьи, перечисление, чему завидуют: нашим просторам (отдельно — лесам, полям и рекам), нашей духовности, нашей великой истории, нашей культуре и т.д.

Сами мы этого ничего не ценим и не любим (зачастую, применительно к истории и культуре, и не знаем), но уверены, что другие, антиподы, должны знать и, что важно, любить. А главное, они должны, просто обязаны любить и хотеть нас — широкоплечих, голубоглазых шатенов, добрых (?) и щедрых(???)!. Это под сомнение не ставится. Это аксиома. Это стержень нашей ментальности . Причем мы освобождены от необходимости платить той же монетой, как та красавица, за которой увиваются тысячи женихов и она просто физически не может ответить всем взаимностью, но капризничает, устраивает ухажерам испытания в любви, проявляет жуткий эгоизм. Это представление о всеобщей любви к нам сублимируется в странный тезис о неизбежности желания нас покорить. Уже стало банальностью говорить о том, что Россия — это женщина. Так вот ее, влажную, теплую, спросонья, все норовят обуздать, покорить, ею овладеть. Это не обсуждается. Факт.

К сожалению, ничем не могу порадовать. Нас не любят. Нас даже не ненавидят. Мы всем безразличны. Нас немного побаиваются, поскольку наслышаны о нашей вполне реальной непредсказуемости. А так нет, не любят.

И вообще: никто никого не обязан любить. Хочешь — люби, не хочешь — не люби. Не мешай любить другим. Не заставляй любить других.

— Вы любите Сартра?

— Нет, я не люблю Сартра.

— Как? Интеллигентный человек должен любить Сартра!

Вот пример классической имперской идиотии, воспринимаемой нами как норма: «…должен любить…» Этих два глагола у человека с нормальной психикой не могут идти друг за другом. Еще раз. Никто, ничего, никому не должен. Никто не обязан никого любить.

Можно перечислять эти инверсии до бесконечности. Каждый за себя, один бог за всех. Никто тебе не поможет, если сам себе не поможешь. Живи сам и не мешай жить другим.

Есть и народные мудрости, которые смогли устоять под напором абсурдных норм поведения. Дружба — дружбой, а табачок — врозь. На бога надейся, а сам не плошай. И много других, воспитывающих бодрость и сметливость, самостоятельность и индивидуализм.

Но инверсия имперской ментальности представляет собой лишь необходимое, но не достаточное условие нормального развития. Она лишь дает человеку систему координат, в рамках которой он воспринимает разворачивающиеся в мире события конструктивно. У него складывается впечатление позитивности происходящего.

Необходимы еще и топливо, энергия, которые будут питать механизм созидательного функционирования общества. И здесь, безусловно, правы братья Стругацкие, когда устами своего героя в «Пикнике на обочине» говорят: «Добро можно делать только из зла, потому что его больше не из чего делать…»

Экспансия — вот топливо для созидания. Есть ли в мировой истории примеры созидательной экспансии?

Наиболее известным примером такой экспансии является «покорение Дикого Запада» американскими колонистами. Продвижение на Запад, через бескрайние прерии к тихоокеанскому побережью Северной Америки является впечатляющей эпопеей реализации энергии людей, и одновременно сам процесс этой колонизации выработал такие нормы общежития, которые процесс общественного прогресса сделали саморегулируемым.

Покорение Дикого Запада воспитало в людях такие базовые ценности, которые позволяют и сейчас, больше чем через сто лет после его окончания, поддерживать в американском обществе необходимый динамизм, способность хладнокровно встречать вызовы времени. «Великая американская мечта», одинокий ковбой, бесконечные голливудские истории индивидуального успеха — вот образцы, столь близкие сердцу простодушного простого американца.

Надейся только на себя. Во всех твоих несчастьях виноват только ты сам. Если ты много работаешь — тебе должно повезти. Никогда не унывай и не опускай рук. Обстоятельства никогда не бывают выше нас. Твое счастье — в твоих руках. Эти простые принципы настолько очевидны для американца, насколько они не очевидны для нас .

Безусловно, в отечественной истории также есть аналогичные примеры. Это прежде всего казачество. Принципы казачьей вольницы, выработанные веками на первоначальной основе братства степных маргиналов, создали потрясающий субэтнос, способный адаптироваться в любой обстановке, воспринимающий жизнь позитивно, осознающий, что жизненные трудности — это нормально. Конечно, русские в целом, как нация, чрезвычайно адаптивны. Но в этой адаптивности всегда был и есть сильный элемент обреченности, «подставленности» ударам судьбы. И, пожалуй, только у казачества суровая среда была не поводом для рефлексии, а объектом преобразования.

Этот субэтнос, никогда не знавший рабства, сообщество вооруженных хлебопашцев, впитал в себя все лучшее, что выработали скифы, сарматы, половцы, татары и русские за тысячелетия проживания в Великой Степи.

Сейчас этот образ жизни в значительной степени разрушен, и задачей этой статьи не является анализ причин и последствий этого разрушения. Однако сам факт «расказачивания» (именно так это называлось в большевистских декретах) является еще одним чудовищным преступлением большевиков перед человечеством и русским народом в частности. Кстати, характерно, что для уничтожения казачества большевики активно использовали чеченцев. Какая неожиданность, не правда ли? Кто бы мог подумать. Надо ли здесь говорить, с каким удовольствием те это делали?

Другим примером позитивной экспансии являются православные монастыри. Монастырская культура всегда сочетала в себе как духовное, так и экономическое начало. Вокруг монастырей складывалось специфическое пространство, жизнь в котором протекала всегда более интенсивно, чем за его пределами. И ананасы, и дыни на Соловках — это ведь не вымысел. Я сам лично видел изощренную систему ирригации (к сожалению, разрушенную) на Валааме. В каждом губернском городе было несколько монастырей. Они и по сей день стоят полуразрушенные, как древние обломки ушедшей под воду Атлантиды.

РПЦ, имеющая значительные финансовые источники в результате предоставленных ей льгот по импорту сигарет и алкоголя (?!), тем не менее инвестирует их так, что развитие монастырей остается как-то на обочине.

Третий пример — это так называемые «немецкие колонисты», приглашенные Екатериной Великой для освоения новых, отвоеванных у турок земель в южной России. Эти колонисты не были вполне немецкими. Это были немцы, австрийцы, чехи, голландцы, французы. Это были малоземельные или безземельные крестьяне, городская беднота, сектанты, которые поехали в Россию в поисках новой жизни примерно по тем же причинам, по которым в это же время начал нарастать поток переселенцев из Европы в Северную Америку.

Они очень быстро освоили земли, которые до этого никогда не знали плуга, завезли в Россию новые сельскохозяйственные культуры, свои методы ведения хозяйства. Это был экономический эксперимент, который завершился блестящими результатами.

Что стало с этими колонистами после сталинского «окончательного решения», я думаю, никому рассказывать не надо.

Или, например, тот масштабный процесс выделения на отруба и переселения в Сибирь, который начался в результате столыпинской аграрной реформы и разрушения крестьянской общины. Миллионы людей потянулись из центральной России в Сибирь и Казахстан, обустраивались там и буквально через несколько лет дали столько товарного хлеба, что цены на него резко упали. На долгие десятилетия точкой сравнения уровня экономического развития стал 1913 год. Ленин в то время говорил, что если столыпинская реформа будет закончена, то социальная революция в России будет не нужна — крестьянский вопрос будет решен путем реформ.

Однако Столыпина убили и реформу прекратили.

Все это, безусловно, является замечательными эпизодами российской истории. Той настоящей истории, которая не является историей войн и битв, а является историей человеческого труда и созидания. Неудивительно, что империя последовательно уничтожала эти проявления созидательной экспансии, индивидуальной ответственности и предприимчивости.

Что отличало всех тех людей, которые бежали от нищеты и произвола на юг в татарскую степь, в казаки-разбойники в XIV—XVII веках? Что заставляло идти людей в монастыри, в жесткую, аскетичную жизнь на протяжении всей истории России? Что двигало людьми из Австрии и лоскутной Германии идти в неизвестность, в дикую Московию в XVIII—XIX веках? Почему, бросив пусть и убогий, но достаточно стабильный общинный быт, люди шли на хутора и в далекую, непредсказуемую Сибирь в начале XX века?

Ответ на все эти вопросы прост — этим людям нечего было терять. Для этих людей неизвестность была лучше, чем их текущая жизнь. Эти люди верили в себя, в свои силы, в свои способности. Эти люди знали: они не пропадут, если им не будут мешать. Если их не будут грабить. Если им дадут жизнь и свободу. Если у них будет земля. Если их существование не будет ограничено абсурдными условностями. Если от них не потребуют жертв, за исключением тех, которые они сами готовы принести ради собственного благополучия и благополучия своих детей .

Есть ли сегодня, в текущей российской действительности такие группы людей, и где их искать?

Думаю, что есть.

Это прежде всего беженцы и вынужденные переселенцы. Из «горячих точек» и стран СНГ. Та политика, которая сейчас проводится в отношении их, является воплощением абсурда и чиновничьей тупости. Сотни тысяч людей посажены на полуголодное бюджетное содержание, а им надо лишь только дать возможность трудиться. Чтобы прямо смотреть в глаза своим детям. Чтобы чувствовать себя полноценными людьми, а не нахлебниками.

Семиреченские казаки хотят переселиться из-под Алма-Аты. Почему им не помогают? Почему не дадут земли?

Огромные лагеря беженцев в Ингушетии. Это же потенциальные рассадники нищеты и ненависти. Необходимо дать этим людям шанс. Дайте людям шанс состояться.

Если этим людям не дать шанса самореализоваться, то они повторят историю лагерей палестинских беженцев, которых безысходность толкала в армию Арафата. В случае с Израилем это еще можно объяснить отсутствием земли. Но как это объяснить в России? Земли навалом. Она зачастую пустует. Почему ее не отдать им?

Земельный вопрос, в который раз за историю России, становится тормозом для прогресса страны. Когда нам надоест наступать на одни и те же грабли?

Как-то съехал я на земельный вопрос. Конечно же, не только в этом проблема. Как говорится, разруха не в туалете, разруха в головах. Ну да ладно, вылил я еще раз порцию яда. Авось простите, православные. А может, и не простите. «Хорошо начал, солдат, плохо кончил». Поверьте, не со зла. А вообще… Что это я расписался? Надо закругляться.

Рецептов нет. Есть ощущение потока истории. Догадка. Жест. Подсознательное понимание правды. Не могу аргументировать. Лишь вера. Вера. Люди. Проснитесь. Вы свободны. «Свободны. Свободны. Свободны, наконец».

Демобилизация.

Конец первой книги