2.1. Память Гитлера

Длина ствола и дальность стрельбы

«Удивительная память» Гитлера и «поразительное знание деталей», отмеченные всеми историками, требует, тем не менее, тщательного анализа. У Гитлера была не просто великолепная память. Он обладал выходящей за рамки нормального способностью к запоминанию с одной весьма характерной особенностью. Эта особенность наблюдается примерно у 4% детей в раннем возрасте и, как правило, утрачивается в процессе взросления. Дело в том, что Адольф Гитлер был склонен к эйдетизму, т. е. обладал способностью сохранять в памяти фотографически точное отображение действительности. В начале 20-х годов XX в. данный феномен был тщательно изучен психологами Э. Р. Йеншем (1921)[1] и Освальдом Кро (1922)[2]. Так, эйдетик легко проваливается на экзаменах, поскольку его письменный ответ представляет собой воспроизведенный по памяти слово в слово текст учебника, иногда со всеми имеющимися там опечатками. Экзаменаторы могут заподозрить экзаменуемого в списывании, из-за чего ученику придется прибегнуть к помощи психиатра, который даст официальное заключение о его необычных способностях.[3]

Феномен эйдетизма можно представить как своеобразное растяжение иконической памяти. Воспринимаемая нами картинка действительности поступает в эту подсистему памяти прямо из глазного нерва и удерживается там в течение не более одной секунды. Зрительное восприятие существует дольше, чем само раздражение. В определенном смысле мы все на долю секунды являемся эйдетиками. Однако уже мгновение спустя значительно сокращенная информация поступает из иконической памяти в кратковременную, и только самое важное надолго сохраняется в долговременной подсистеме памяти.[4] В мозгу эйдетика однажды воспринятая глазом картинка сохраняется в необработанном первозданном виде, поэтому его воспоминания в мельчайших деталях воспроизводят действительность.[5]

Подобной фотографической памятью обладал и Гитлер. В документах, хранящихся в Федеральном архиве в Кобленце, имеется запись воспоминаний его соседа по парте в школе: «Как-то раз мы ездили на экскурсию в Шаумбург. На следующий день во время урока Гитлер по памяти нарисовал этот замок. Причем настолько красиво и точно, что я не мог прийти в себя от изумления. Однако учитель заметил нас и отобрал рисунок».

Точно так же уже в 90-х годах XIX в. Гитлер поражал своего венского друга Кубицека способностью с первого взгляда точно определять, какому архитектурному стилю принадлежит то или другое здание: «Я всегда удивлялся, как хорошо он разбирается в различных типах порталов, лестниц и даже мало кому известных мелких архитектурных элементах». Еще Кубицек отметил, что в фотографической памяти будущего фюрера одинаково хорошо сохранялись как «незначительные малые архитектурные элементы», так и большие куски текста: «Случалось, что Гитлер дословно цитировал мне большие куски текста из писем или дневников Вагнера».[6]

Позднее идеолог нацистской партии Розенберг сообщал, как Гитлер получал свои знания: «В Мюнхене в "эпоху борьбы" он заказывал, например, всю имеющуюся литературу о флотах всех стран мира. Затем он в течение недели ежедневно изучал ее до четырех часов утра».[7] В данном случае под учебой подразумевалось, что Гитлер просматривал бесчисленное количество страниц и запоминал их до конца жизни.

Данные, полученные Йеншем от своих испытуемых, позволили ему утверждать, что сохранность информации в памяти эйдетиков не подвержена влиянию времени: «Ясность и полнота воспоминаний никак не зависят от их давности».[8]

Первой же книгой, которую Гитлер прочел сразу после вступления в должность рейхсканцлера в 1933 году, стал государственный ежегодник. Впоследствии он свободно цитировал в своих выступлениях содержащиеся в этом справочнике сравнительные статистические сведения о населении различных федеральных земель.

Детальными познаниями в области флота Гитлер привел в полное замешательство своего военно-морского адъютанта Карла-Ешко фон Путткамера: «Он знал практически все большие корабли всех крупных военных флотов мира, причем держал в голове данные об их водоизмещении, скорости и вооружении. Также он помнил характеристики их вооружения, особенно дальность стрельбы и пробивную способность корабельных орудий».[9] Во время визита в Италию в мае 1938 года Гитлер присутствовал на параде военно-морского флота в Неаполе. Там он использовал возможность блеснуть сведениями об участвовавших в смотре судах. «Фюрер поверг в удивление и замешательство итальянских офицеров своими детальными познаниями их кораблей».[10]

Подобные способности Гитлера произвели соответствующее впечатление и на военного летчика Геринга. Уже в Нюрнберге, находясь в тюрьме как военный преступник, он вспоминал: «В голове Гитлера хранилась информация о вооружении, бронировании и скорости всех значительных военных кораблей мира. Так он мог с ходу перечислить все характеристики какого-нибудь бразильского крейсера».[11]

Конечно, можно считать поразительные познания Гитлера плодом длительного изучения предмета и утомительного зазубривания. Однако свидетельство военного адъютанта Герхарда Энгеля, в то время еще майора, полностью исключает возможность нормальной учебы хотя бы в одном конкретном случае. Вечером 4 октября 1941 года Адольфу Гитлеру доставил и новейшую «красную книгу» — справочник по вооружению, который он пролистал перед сном. Утром следующего дня адъютант был повергнут в состояние, близкое к шоку: «Это невозможно себе представить, но фюрер свободно оперировал всеми цифрами, которые содержались в этой огромной книге. Он совершенно ясно помнил все сведения, вплоть до объемов производства патронов для пистолетов».[12]

Это подтверждает и Альберт Шпеер: «Он черпал информацию из толстой книги в красном переплете с широкой поперечной полосой желтого цвета, которая лежала у него на ночном столике. Это был новейший каталог, в котором содержались сведения о 30-50 различных видах боеприпасов и вооружения. Иногда по желанию Гитлера слуга приносил этот справочник, и когда во время совещаний военный называл какую-либо цифру, фюрер мгновенно поправлял его. Очевидно, что Гитлеру доставляло удовольствие раз от разу уличать генералов в некомпетентности. Его память на цифры была сущим проклятием для подчиненных».[13]

Гитлер с «неусыпным подозрением» относился к предоставляемым ему данным и «благодаря своей поразительной памяти мог обнаружить ошибку там, где ее пропустил сам докладчик или его многочисленные сотрудники».[14] Он использовал свою фотографическую память, чтобы производить впечатление на генералов. «Офицерам, которых Гитлер вызывал для доклада, приходилось очень тщательно следить за тем, чтобы представляемые ими фюреру данные полностью соответствовали предыдущей информации. Стоило Гитлеру обнаружить какое-либо противоречие, он сразу же начинал подозревать, что его хотели обмануть».[15] Спустя недели после доклада он помнил численность немецких подводных лодок в Средиземном море и приходил в ярость, когда по прошествии времени ему называли иную цифру.

Если Гитлер всего один раз видел новый тип военного самолета, он сразу же запоминал все подробности его строения, причем зачастую лучше, чем специалист в данной области, главнокомандующий люфтваффе бывший летчик-истребитель Геринг. Военно-воздушные силы «оборудовали специальный аэродром, где фюрер должен был осмотреть все возможные варианты и типы новейших разработок германского самолетостроения. Геринг пожелал лично давать Гитлеру пояснения. Его штаб подготовил своему шефу шпаргалку, в которой все данные, в том числе и технические, были расписаны в том же порядке, в котором самолеты стояли на летном поле. Одну из машин не успели пригнать на аэродром, но забыли доложить об этом Герингу. В результате, точно следуя своему списку, он перепутал самолеты и стал зачитывать не те характеристики самолета. Гитлер мгновенно заметил ошибку и сразу же указал на нее».[16]

Точно так же хорошо Гитлер помнил все типы вооружений, причем восхищался ими даже с эстетической точки зрения. «Очень часто, осматривая вместе со мной новые типы оружия, Гитлер не мог удержаться от замечаний "Какой элегантный ствол!", "Как красивы формы этого танка!"», — вспоминал Альберт Шпеер. Гитлер разбирался в оружии лучше, чем главнокомандующий вермахта. «Во время одного из смотров на полигоне Кейтель перепутал 7,5-сантиметровое противотанковое орудие с легкой полевой гаубицей. Сперва Гитлер сделал вид, что не заметил ошибку, но по возвращении с иронией спросил меня: "Вы слышали это? Как Кейтель не узнал противотанковую пушку? А ведь он генерал артиллерии!"»[17] Гитлер навсегда точно запоминал любой вид оружия, который он видел всего один раз.

В начале своего канцлерства Адольф Гитлер любил вставлять в свои выступления множество статистических данных о разоружении Германии по окончании первой мировой войны. Так, можно было услышать о «59 897 орудиях, 130 558 пулеметах, 31 470 минометах, 6 007 000 винтовках и карабинах, 243 937 пулеметных стволах и 28 001 лафете». Столь необычное перечисление завершали 1240 походных кухонь, 12 зениток, 64 000 касок и 174 000 противогазов.[18]

Исследователь Макс Домарус, многие годы собиравший все речи Гитлера, цитирует: «Потеря этих 59 897 орудий и 130 558 пулеметов должна быть многократно компенсирована немецкому народу».[19]

Вероятнее всего, источником этого феерического фонтана цифр была память Гитлера. Хотя при выступлениях он и пользовался записями, но они представляли собой только краткий конспект, в котором была указана только общая структура речи, состоявшая из отдельных блоков. Сами же блоки, которые, как правило, были коротким экскурсом в историю нацистской партии, Гитлер произносил по памяти. Равно как и вышеперечисленные сведения о разоружении.

Эйдетизм позволял Гитлеру строить свои выступления из подобных блоков, содержащих множество данных, запечатленных в его памяти. 30 сентября 1939 года фюрер принял в Берлине итальянского министра иностранных дел Чиано, который затем вспоминал: «Без передышки он приводил данные о захваченных немцами военнопленных и трофеях в Польской кампании, убитых и раненых, тоннаже потопленных судов, уничтоженных самолетах противника и т. д… Гитлер говорил почти два часа, не пользуясь при этом записями».

18 марта 1940 года Гитлер повторил этот посвященный Польше блок на встрече в Альпах со своим другом Муссолини. Личный переводчик фюрера Шмидт рассказывал: «Цифры следовали одна за другой: Гитлер хранил в голове как данные о численности войск, процентах потерь и мощности резервов, так и технические сведения об артиллерии, танках и стрелковом оружии. Фюрер прекрасно понимал, какое впечатление производит весь этот поток цифр и сведений на удивленного Муссолини, слушавшего его открыв рот и выпучив глаза, как маленький ребенок, которому только что подарили новую игрушку».[20]

Гитлер блоками извлекал из своей бездонной памяти цифры не только для политических выступлений, но и при составлении военных директив. Так, директиву № 9 от 29 ноября 1940 года «Указания по ведению войны на подрыв экономического потенциала противника» Гитлер наполнил многочисленными статистическими данными о пропускной способности английских портов.[21]

Так же хорошо Гитлер разбирался и в вооружении Красной Армии, данные о котором хранились в его голове. Начальник Генерального штаба ОКХ Гальдер пишет о споре, который произошел между ним и Гитлером 3 февраля 1941 года: «В ответ на мой доклад о техническом оснащении русской армии, в частности об имеющихся у них 10 000 танков, Гитлер ответил отповедью, которая длилась более четверти часа. Используя приведенные по памяти данные о годовой производительности русской индустрии начиная с 20-х годов, он утверждал, что только слабоумный может поверить этим полностью устаревшим сведениям».[22] Шпеер пишет примерно то же самое: «Гитлер прекрасно разбирался во всех видах оружия, включая такие характеристики, как калибр, длина ствола и дальность стрельбы. Он мог привести данные как о количестве произведенного оружия, так и ежемесячные объемы его производства».[23]

Шпеер, назначенный в 1942 году министром вооружений, был архитектором и как непрофессионал признавал превосходство над собой Гитлера, обладавшего удивительной способностью запоминать технические данные. На многочасовых конференциях с участием экспертов Гитлер снова и снова возвращался к обсуждению мелких технических вопросов, в которых он прекрасно разбирался. Так, в течение двухдневного совещания, начавшегося 30 сентября 1943 года, Гитлер вновь продемонстрировал свой необычайный дар, без подготовки прокомментировав инициативу одного из своих министров. «Гитлеру пришлось по душе предложение модернизировать в прифронтовых мастерских снятые с вооружения пять тысяч 3,7-сантиметровых противотанковых орудий, оснастив их 7,5-сантиметровыми стволами типа L 21. Несмотря на то что стрельба из таких орудий по настильной траектории была бы невозможна, Гитлер подчеркнул, что мощность пробиваемости брони увеличится с 28 до 90 мм, калибр — с 3,7 до 7, 5 см, а дальность стрельбы — с 1600 до 2700 метров прямой наводкой и до 4500 непрямой наводкой».[24]

18 июля 1944 года во время беседы в Бергхофе с Альбертом Шпеером и генералом Буле, начальником организационного отдела Генерального штаба ОКХ, Гитлер с восторгом отзывался о 15,2-сантиметровых чешских гаубицах, которые он видел в 1938 году. Из соображений местного патриотизма он передал их своей родной Австрии: «Совсем как 21-сантиметровое орудие! Гаубицы "Шкоды" были сняты с вооружений, потому что новые немецкие гаубицы стреляют на 35 км, тогда как чешские только на 30 км».

Гитлер не просто запоминал голые цифры, в его голове они были прочно привязаны к реальным ситуациям и проблемам. Так, он с легкостью ставил себя на место артиллериста: «Мне не нужно бегать туда-сюда с хоботом лафета в руках, поскольку можно автоматически развернуть ствол в любом направлении. Это орудие просто бесценно для обороны береговой линии».[25]

Блестящие эйдетические способности Гитлера полностью проявились во время Норвежской кампании. В ходе боевых действий возникла необходимость перебросить по воздуху на истребителях-бомбардировщиках артиллерийские орудия. Однако размеры всех имевшихся в распоряжении орудий не позволяли загрузить их в грузовые люки. Генералы пытались объяснить своему главнокомандующему, что нет никакой возможности обеспечить горных стрелков, сражавшихся в Нарвике, артиллерией. Тогда Гитлер вспомнил, что во время одного из военных парадов в Австрии он видел горные пушки, которые можно погрузить в самолеты. Эйдетическая память вновь не подвела своего обладателя, ему было достаточно мельком увидеть орудия, чтобы затем точно вспомнить их размеры. Генералы были очень удивлены.

Еще Йенш отметил эту стереопластичность эйдетических воспоминаний: «Телесный объект всегда сохраняется в памяти как телесный», — и описал способность таких людей, как Гитлер, точно запоминать зрительно воспринятую картину реальности: «Впечатанная в мозг визуальная информация воспринимается не как нечто чуждое, навязанное извне, но как естественное внутреннее свойство, она является не бременем, от которого необходимо избавиться, но одним из самых полезных качеств, которые только могут быть у человека. Она послушно следует за каждым поворотом такой подвижной и изменчивой психологической материи, как представление… Здесь главным является не столько фиксация, которая скорее нарушена, сколько непринужденное созерцание, когда свободно блуждающий взор воспринимает все мельчайшие подробности».[26] Память работает практически автоматически, без напряженной концентрации. Неудивительно, что Гитлер, по сообщению его секретарши Шредер, часто заключал пари, которые всегда выигрывал. Споры разрешались при помощи энциклопедии. Это доставляло ему особое удовольствие, так как он помнил даже номер страницы, на которой находилась нужная статья.[27]

Технические познания Гитлера в танках и автомобилях были поистине бесконечны. «Не существовало такого типа автомобиля, чью марку, вес и число оборотов двигателя не помнил бы Гитлер».[28] Кроме того, он держал в голове все важные данные об истории автомобилестроения.

Личный шофер Гитлера Кемпка описал собеседование, по результатам которого он получил свое место. Ему пришлось выдержать целый экзамен по устройству и техническим характеристикам «Мерседеса», который Гитлер устроил нимало удивленным соискателям этой должности. Кемпка выдержал экзамен и был принят на работу. Причем Гитлера нимало не волновало, что его новый шофер ранее ни разу не сидел за рулем «Мерседеса».

Точно так же хорошо Гитлер помнил все события своей жизни. 29 декабря 1944 года во время беседы с генерал-майором Тома в ставке «Адлерхорст» фюрер с точностью, которой никто от него не ожидал, вспоминал: «Вечером 25 декабря 1918 года мы изменили дислокацию, чтобы провести второе наступление. Переночевав в лесу, 26-го числа мы начали движение и в пять утра вышли на новые позиции».[29]

Его мозг сохранял множество вещей, которые сами по себе не имели никакого значения. Оперный бас Ханс Хоттер был представлен фюреру 24 июля 1938 года во время премьеры «Дня мира» Рихарда Штрауса. К «безграничному удивлению» певца Гитлер сразу же сообщил ему: «29 июня 1932 года во время концерта в Баварском оперном театре в Мюнхене вы исполняли обе главные партии в "Мейстерзингерах"».[30]

Об этом свидетельствует и Пикер в «Застольных беседах фюрера»: «Гитлер обладал качеством, которое снова и снова поражало окружающих. Его удивительная память позволяла запомнить все, с чем он когда-либо сталкивался на своем жизненном пути: имена школьных учителей, одноклассников, героев романов Карла Мая, издателей книг, которые он когда-то читал, и даже марку велосипеда, на котором он ездил в 1915 году. Он одинаково хорошо помнил все подробности своей политической карьеры, гостиницы, в которых он останавливался, и названия улиц, по которым он ездил».[31]

Здания театров и плотность населения

Еще в молодости Адольф Гитлер изучил городские планы Вены и Парижа. Позднее при обсуждении в 1936 году проектов перестройки Берлина во всемирную столицу — мегаполис Германию, он поражал архитектора Шпеера тем, что «держал в голове» все детали застройки этих городов. Так он мог, соблюдая масштаб по памяти, начертить Рингштрассе Вены. Причем фюрер детально помнил планировку не только немецких городов.[32] Беседуя с американским журналистом Уальдом Прайзом, Гитлер обнаружил прекрасные познания в застройке всех более или менее крупных городов мира, хотя не был ни в одном из них. 17 июня 1926 году уроженец Рейнланда Йозеф Геббельс был немало удивлен, когда этот австриец, много лет проживший в Мюнхене, свободно рассуждал о топографии одного рейнского города, который он смог лишь бегло осмотреть: «Вчера был с Гитлером в Кельне на выставке. Он знает все, просто гений». «Несмотря на множество государственных дел и учитывая, что речь идет о 10-15 крупных стройках в различных немецких городах, он всегда был в курсе текущих изменений и иногда спустя месяцы точно помнил, что именно он правил в чертежах, и мог напомнить, если исполнители что-либо забыли».

После окончания строительства рейхсканцелярии Адольф Гитлер любил лично водить гостей по зданию. «Он немало удивлял их, демонстрируя поражающую способность хранить в памяти множество сведений». Используя свой особенный талант, он любил спрашивать архитектора Шпеера: «Какие размеры у этого зала? Какова высота потолка?» Не получив ответа, фюрер сам называл цифры, которые всегда оказывались верными.[33]

Он прекрасно знал архитектуру всех крупных театров мира.[34] Во время посещения Парижской оперы летом 1944 года Гитлер продемонстрировал великолепное знание этого здания. Фюрер был удивлен, что не видит в зале президентской ложи, о которой он читал и которую желал бы осмотреть. Сопровождавший его консьерж рассказал, что во время последней реконструкции зал был перестроен и ложи больше нет.

Альберт Шпеер участвовал в конкурсе на проект Высшей школы для политического руководства НСДАП в Мюнхене. Несмотря на то что его проект провалился, спустя целый год Гитлер смог в точности вспомнить все планы Шпеера.

Адольф Гитлер поражал окружающих не только точными данными из области производства оружия и архитектуры, но и цифрами плотности населения. Во время обсуждения с гауляйтером Вены Ширахом, генерал-губернатором Польши Функом и гауляйтером Восточной Пруссии Кохом проблемы перенаселения Генерал-губернаторства Гитлер заявил: «Совершенно безразлично, насколько высока плотность населения в Генерал-губернаторстве, плотность населения в Саксонии 347 людей на кв.км, в Рейнской провинции — 324 человека на кв.км, а в Саарланде даже 449 человек на кв.км».[35]

Лотарь Кеттенакер писал: «Адольф Гитлер редко упускал возможность произвести на слушателей впечатление своими познаниями в геополитике: данными о площади территорий, численности населения, экономической статистикой, а также точные размеры требуемых немецкой нации пространств, которые он называл на основе сравнения с другими великими народами».[36]

Уже в одном из первых выступлений в Мюнхене 10 декабря 1919 года в пивной «Гастхауз цум Дойчен Райх» на Дахауэштрассе ефрейтор в поношенной военной форме поразил слушателей потоком цифр: «В 1854 году был расторгнут торговый договор Китая с США, но уже в 1840 году правительство начало импорт опиума в страну». Далее он сообщил размер американской эмиграционной пошлины: «Для въезда в США белый должен заплатить 50-60 долларов, тогда как с каждого желтого берут по 2400 долларов». Далее следовали данные из немецкой истории: «Со времен Бисмарка мы проводим целенаправленную политику по польскому вопросу. Срок действия так называемого "договора перестраховки" истек в 1892 году и не был возобновлен. В 1893 году русский царь Александр поехал в Париж».[37] Скорее всего, в данном случае весь этот поток цифр стал выражением стремления необразованного человека продемонстрировать собравшимся свою эрудицию. Эти числа были своего рода опорой для оратора с эйдетической памятью.

Эта зависимость мышления Гитлера от встроенных в его память цифровых «подпорок» в некоторой степени лишала его взятый в тесный каркас чисел ум гибкости. Он был обречен как бесполезную ношу таскать с собой устаревшие числа. Хансу Моммзену бросилось в глаза, что уже после начала Холокоста, который внес свои решающие коррективы в численность населения, фюрер снова и снова возвращался к статистическим данным по Европе «до уничтожения большой части евреев».[38] Очень часто указания Гитлера вытекали не из реального положения дел, а соответствовали его раз и навсегда усвоенным представлениям.

В одном из своих выступлений в марте 1926 года Адольф Гитлер представил собравшимся данные об эмиграции немцев из Германии, которую он рассматривал как страшную беду и преступление немецкой крови: «Еще в 70-е годы прошлого столетия ежегодно за границу уезжали 370 000 немцев. Подобное положение сохранялось и в 80-90-е годы, но к началу века поток эмигрантов пошел на спад и достиг 40 000, а в 1910, 1911 и 1912 годах едва ли 25 000, хотя численность немецкого народа ежегодно возрастала». В июне 1927 года в очередной публичной речи он сказал, что «после 1870 года Германию ежегодно покидали 250 000 немцев».[39]

23 сентября 1937 года, выступая перед юнкерами орденсбурга (партийной школы) в Зонтхофеге, Альгау, он по памяти привел сведения о численности населения и площади Британской империи (34 млн кв.км и 445 млн. человек), России (22 млн кв.км и 150-175 млн человек), Французской империи (11 млн кв.км и 95-100 млн человек) и США (8,5 млн кв.км и 120 млн человек). Кроме того, он сообщил удивленным курсантам точные данные о площади Китая, Бельгии, Голландии, Испании, Португалии, Бразилии, Японии и Италии, хотя это и не требовалось для доказательства его тезисов.

Поразительная память не изменила Адольфу Гитлеру и в последние годы жизни, помогая бороться с симптомами тяжелого нервного заболевания.[40] Так, 10 января 1943 года во время переговоров в ставке «Вольфсшанце» с румынской делегацией фюрер рассказал им о положении дел, дополнив для вящей убедительности свой доклад данными о развитии снабжения электричеством украинского промышленного района.

Эти удивительные способности Гитлера сформировали в его характере несколько отличительных черт — поверхностность и нежелание утруждать себя кропотливой работой над сложными проблемами. Он всегда старался делать выводы, не прилагая умственных усилий, без уточнений и наведения многочисленных справок. «Способ восприятия Гитлером проблем не был направлен на приобретение основательных систематизированных знаний в какой-либо области, которые, в конечном итоге, и позволяют человеку различать важное и второстепенное». Информация в его голове не была систематизирована и походила на мозаику. Он не был способен акцентировать в этом сборище фактов самое важное, но пытался «заглушить специалистов своим знанием деталей и многословными идеологическими излияниями».

Данные склонности Гитлера влияли и на стиль его работы. Сотрудник фюрера Видерманн сообщал: «Принимая решения даже по самым важным вопросам, он ни единого раза не поручил мне подготовить для него какую-либо справку или дополнительную информацию».[41] Альберт Шпеер также удивлялся, что «Гитлер принимал все решения, не прибегая к справкам. Он намеренно отказывался анализировать положение и логически обосновывать свои идеи, не пользовался услугами аналитиков, никогда не перепроверял планы военных операций и не рассчитывал возможные контрмеры противника. Его фельдмаршалы как простые сотрудники имели право только совещательного голоса, и обсуждению подлежали только отдельные нюансы заранее принятого фюрером решения».[42] В начале войны подобный весьма рискованный метод принес Гитлеру определенные успехи.

Однажды Гитлер удивил свое застольное общество длинной философской тирадой. Его секретарша Христа Шредер обнаружила, что фюрер страницами цитировал книгу Шопенгауэра, которую он незадолго перед этим просмотрел. «Я собрала все свое мужество, — вспоминала она позднее, — и сообщила ему о своем открытии. Немного удивленный Гитлер посмотрел на меня и отцовским тоном произнес: "Не забывайте, мое дитя, что все наши знания имеют своим источником другого человека, и каждый лишь немного может их дополнить". Подобным же уверенным тоном Адольф Гитлер говорил о знаменитостях, других странах, городах, зданиях и пьесах, которых он никогда не видел. Приходилось верить на слово, что фюрер действительно знал или на личном опыте убедился в верности всех тех вещей, о которых он рассказывал с такими подробностями… Например, однажды он при нас раскритиковал одну пьесу… Я спросила его, как он мог столь строго судить режиссуру и актеров, не видя самой постановки, и получила ответ: "Вы правы, но фрейляйн Браун была в театре и все мне рассказала"».[43]

Адъютант Гюнше подметил, что Гитлеру никогда не нужно было записывать что-либо для памяти. В качестве примера он приводил тот факт, что уже в последние месяцы войны во время оперативных совещаний в ставке фюрер по памяти приводил численные данные о производстве вооружений, которые после проверки по записям оказывались верными.[44]

Эйдетические способности позволили этому необразованному человеку без особых усилий написать книгу, о качестве которой конечно можно спорить. Тем не менее в немецкоговорящих странах книга Гитлера по величине тиражей обогнала даже Библию. Содержание этого бестселлера представляло собой набор выдернутых из памяти Гитлера кусков прочитанных ранее книг, которые он перемежал цитатами из Вагнера. Английский историк Арнольд Тойнби после встречи с Гитлером заявил: «Я просто не могу себе представить, что какой-либо профессор из моего круга был способен беспрерывно говорить в течение столь долгого времени, не потеряв при этом нить повествования».[46]

Поразительная память Гитлера распространялась и на музыку. Он наизусть знал «Мейстерзингеров» Вагнера. В его голове хранилась не только прелюдия, но полностью все части оперы от первой до последней ноты.[46] В 1936 году в Байройте он наглядно это продемонстрировал. По свидетельству сидевшей рядом с ним в ложе Винифред Вагнер, Гитлер крайне негативно отреагировал на то, что тенор допустил ошибку в одной из партий «Лоэнгрина».

Актерское мастерство

Трудно представить себе красноречие Адольфа Гитлера, которое сыграло далеко не последнюю роль в политической карьере фюрера, без его поразительной памяти. Это позволяло ему не только составлять тексты выступлений намного быстрее, чем обычные люди, но и держать их в голове. Как писал Ханфштенгль, речи Гитлера одинаково поражали и рыночных торговок, и разочарованных фронтовиков, и добропорядочных буржуа и чиновников.[47]

5 мая 1942 года он, развлекаясь, придал атмосфере своей ставки некий сюрреалистический оттенок. Так, он разыграл баварского служителя музея, который после смерти фюрера будет водить экскурсии по Бергхофу и ставке. Также Гитлер с удовольствием пародировал Муссолини. В апреле 1935 года глава английских фашистов Освальд Мосли заявил фюреру, что в отличие от Муссолини он не является прирожденным диктатором. Когда дуче получил в подарок от арабов саблю, он достал ее из ножен и несколько раз рубанул воздух. После слов Мосли Гитлер сразу же изобразил перед собравшимися эту сцену.[48] Во время визита Муссолини в 1937 году в Германию Гитлер получил множество материала для своих пародий на итальянского диктатора. По свидетельству Геббельса, «после двух-трех острых замечаний Гитлер начинал копировать Муссолини: широко расставлял ноги, вздергивал подбородок, шевелил бровями. Затем под всеобщий смех фюрер, подражая голосу дуче, начинал выкрикивать итальянские слова "партия", "победа", "макароны", "бельканто" и "баста"».[49]

Именно своему искусству имитатора Адольф Гитлер был обязан самому крупному успеху в парламенте. Без согласия рейхстага и рейхсрата кабинет фюрера не мог издать закон о предоставлении правительству чрезвычайных полномочий, который освободил бы рейхспрезидента от ответственности перед парламентом и стал краеугольным камнем третьего рейха. На решающем заседании 24 марта 1933 года Гитлеру требовалось получить большинство в две трети голосов депутатов Центра. В своем выступлении фюрер «ничтоже сумняшеся гарантировал политикам Центра удовлетворение всех требований, которые они предъявили». Адольф Гитлер не только удачно имитировал Муссолини, ему удалось превосходно сыграть перед центристами «безгрешного католического прелата». Фюрер просто в точности повторил по памяти все требования, которые ведущие политики Центра Каас, Штегервальд и Хакельсберг выдвинули 20 и 21 марта. Гитлер был очень убедителен. «При поименном заключительном голосовании все 72 депутата от партии Центра отдали свои голоса за закон». Едва ли нужно добавлять, что Адольф Гитлер и не думал соблюдать данные центристам гарантии.[50]

Для своих маленьких представлений Гитлер использовал даже собственный фронтовой опыт. Хелен Ханфштенгль, жена шефа зарубежной прессы НСДАП, рассказывала, как Гитлер имитировал звуки поля боя: «Он талантливо изображал взрывы британских, французских и немецких снарядов».

Насколько обширен был репертуар фюрера, можно судить по рассказам Ойгена Ханфштенгля, сына Ханфштенгля-старшего: «Он мог подражать шипению гусей и кряканью уток, мычанию коров, ржанию лошадей, блеянью коз… Иногда Гитлер залазил на стул, обматывал себя скатертью и изображал римского сенатора».[51] По мнению Альберта Шпеера: «Театр играл в жизни фюрера ведущую роль, и последним актом представления должно было стать полное уничтожение собственного народа».[52]

«Могу ли я продемонстрировать свои способности в машинописи?» — спросил однажды Гитлер у своей секретарши Христы Шредер. «После этого он стал действовать так, как будто перед ним стояла печатная машинка. Он вставил "бумагу", подогнал "каретку" и начал стучать по воображаемым клавишам под общий смех гостей. Причем фюрер делал все это настолько профессионально, что ему мог бы позавидовать любой мастер пантомимы».[53]

В следующий раз Гитлер продемонстрировал свой талант актера перед британцем Мосли, изобразив курильщика. Он очень убедительно «скатал» воображаемую папиросу и «прикурил» ее перед озадаченным зрителем. 27 августа 1939 года после окончания лихорадочных переговоров в преддверии второй мировой войны Гитлер очень точно изобразил акцент британского посла Гендерсона, хотя не знал ни слова по-английски.[54]

Адольф Гитлер пародировал даже своих подчиненных. Однажды он долго спорил с министром по делам восточных территорий Розенбергом и гауляйтером Украины Кохом о методах обращения с населением на Востоке. Едва оба чиновника покинули комнату, фюрер сразу же устроил небольшое представление для начальника штаба ОКВ Кейтеля и недавно назначенного начальником штаба ОКХ Цейтцлера. Он переделал гуманистические требования Розенберга, превратив их в гротеск: «Я смогу проводить предначертанную вами политику, только если смогу учредить для этого народа университеты, национальные комитеты».[55]

Подлинным шедевром Адольфа Гитлера стала пародия на итальянского короля Умберто, который отличался настолько небольшим ростом, что сидя и стоя был почти одинаков. Фюрер открыто имитировал мимику короля с «лицом щелкунчика». Мишенью его пародий стал и британский премьер-министр. В январе 1940 года Гитлер произнес речь, в которой «представил Чемберлена как лицемера с Библией под мышкой».[56]

Наиболее же смешной имитацией Гитлера стала пародия на генерала Фрича, который в 1938 году, по недостоверным данным, был обвинен в гомосексуализме. Снова и снова фюрер «изображал присущее Фричу специфическое подрагивание плечами, которое считалось свидетельством его гомосексуальных наклонностей». Гитлер придавал этой детали настолько большое значение, что поверил не своему генералу, а весьма сомнительному свидетелю.[57]

Физиогномическая память

Эйдетическая память похожа на запоминающее устройство, которое принудительно сохраняет невероятное количество очень важных и совершенно ненужных вещей. Это уникальное свойство позволяло Гитлеру запоминать не только огромные массы цифр, но и лица всех людей, которых он когда-либо видел.

12 августа 1942 года, находясь в своей ставке, он вспомнил, как 10 лет назад впервые встретил адмирала Шредера и какое хорошее впечатление тот на него произвел: «Энергичный, как бык, очень деятельный и сильный человек, бескомпромиссный фанатик». Вид Шредера сразу же натолкнул Гитлера на идею: «Он стал для флота тем же, чем был для армии Люцов. Если бы сейчас у меня был адмирал типа Шредера, это решило бы все наши проблемы на море».

«Гитлер считал, что фон Рундштедт очень выделялся из круга армейских генералов, главной отличительной особенностью которых, по его мнению, была слабость. Примечательно, что фюрер приходил к подобным выводам, не стараясь познакомиться поближе с наблюдаемым им человеком. Адольф Гитлер присматривался к этому генералу, но не стремился побеседовать с ним». «Гитлер назначал Рундштедта на наиболее важные командные посты. Во время Французской кампании он командовал группой армий, которая осуществила знаменитый маневр "Удар серпом", в кампании на Востоке ему было поручено командовать группой армий "Юг"».[58]

Также фюрер обратился за поддержкой к фон Рундштедту во время двух самых тяжелых политических кризисов. В конце января 1938 года на пике скандала Бломберга-Фрича фюрер вызвал к себе Рундштедта как дуайена германского офицерского корпуса. «Гитлер хотел назначить на место Фрича генерала фон Рейхенау и поделился своими мыслями с Рундштедтом, который отсоветовал Гитлеру делать это. В конце концов они сошлись на кандидатуре генерала фон Браухича. Также фон Рундштедт взялся уладить скандал. По просьбе Гитлера он убедил Фрича забрать письменный вызов на дуэль, который тот в гневе направил Гиммлеру».[59]

В следующий раз Гитлеру понадобилась помощь фон Рундштедта в гораздо более щекотливом деле. «После неудачного покушения Штауфенберга 20 июля 1944 года Рундштедт был назначен председателем так называемого "суда чести", который исключал из армии причастных к заговору офицеров и передавал их в руки "народного суда"».

В одной из бесед, состоявшихся 22 января 1945 года, Адольф Гитлер дал следующую характеристику одному из генералов СС: «Этот Хауссер еще тот пройдоха. Он похож на землеройку». Речь шла о бывшем рейхсверовском генерале, который стал одним из создателей Ваффен-СС. Как и фон Рундштедт, Хауссер с первого же взгляда производил впечатление настоящего солдата. «Выпускник прусского кадетского корпуса, сын офицера и сам офицер Генерального штаба, 1880 года рождения, по всем внешним данным Хауссер был идеальным образчиком прусского офицерства. Он был элегантен, прекрасно образован, наделен тонким чувством юмора, благодаря чему и нажил себе множество врагов в генералитете рейхсвера».[60] Хауссер произвел на Гитлера исключительно приятное впечатление, и фюрер поручал ему наиболее сложные посты. В феврале 1943 года как командир 2-го танкового корпуса СС он отказался выполнять приказ Гитлера до последнего удерживать Харьков. Он самовольно оставил город и тем самым спас свой корпус от окружения и уничтожения. Адольф Гитлер, который придавал особое значение выполнению своих приказов и жестоко карал за их несоблюдение, в данном случае проявил не свойственную ему мягкость. Он «немного поворчал о непослушании генерала, но оставил его на посту командира корпуса».

Очень часто беглое внешнее впечатление, которое впечатывалось в память Гитлера, оказывало решающее значение в карьере высших офицеров третьего рейха. Причем это впечатление довольно часто бывало негативным. Во время Польской кампании 27 ноября 1939 года генерал-полковник Йоханнес Бласковиц подал рапорт, в котором протестовал против того, что «армейские подразделения заставляют исполнять полицейские функции. Вермахт не может использовать кровавые методы полиции, поскольку это пятнает солдатские мундиры». Когда Браухич сообщил об этом Гитлеру, тот «относительно спокойно принял информацию к сведению, однако перед этим отпустил ряд довольно тяжелых упреков в адрес руководства армии, в головах которого господствуют детские представления о войне. Подобным образом выиграть войну невозможно. С тех пор фюрер никогда больше не доверял генералу Бласковицу».[61]

Ошибочная оценка Гитлером британского премьер-министра Чемберлена, который, по словам фюрера, вообще не произвел на него никакого впечатления, привела к катастрофически неверной политической линии по отношению к Англии. Слова для Гитлера почти ничего не значили, все решало внешнее зрительное впечатление. Когда этот англичанин в первый раз прибыл в Германию в 1938 году в стоячем воротничке и с зонтиком, Гитлер про себя стал называть его «сосиской» и действительно поверил, что «он оделся подобным образом, потому что ему так сказали тайные советники, симпатизирующие Германии».[62] Фюрер был искренне убежден, что Чемберлен является сторонником немцев и никогда не решится на борьбу с ним, благодаря чему он сможет разрешить внешнеполитические противоречия так же легко, как ранее справился с внутриполитическими проблемами.

Развязал ли Гитлер вторую мировую войну, если бы вместо Чемберлена с зонтиком его взору предстала бычья фигура Черчилля? Британское правительство, за время ведения колониальных войн научившееся вести дела с примитивными дикарями, планировало подкрепить направленное Чемберленом Гитлеру письменное предупреждение зрительным эффектом — эту депешу фюреру должен был вручить начальник Генерального штаба генерал Айронсайд в полной парадной форме. Однако 23 августа 1939 года это письмо было передано Гитлеру послом Гендерсоном, который не произвел на фюрера ни малейшего впечатления.

Адольф Гитлер сам был склонен использовать подобные методы давления на партнеров по переговорам. 5 февраля 1938 года он пригласил в Бергхоф австрийского канцлера Курта фон Шушнига, чтобы заставить его ввести в правительство национал-социалистов и тем самым подготовить аншлюс. Перед началом переговоров фюрер решил испугать Шушнига, для чего вызвал в Оберзальцберг в качестве статистов несколько генералов, которые выглядели наиболее грозно и воинственно. Позднее Гитлер хвастался: «Я посадил в приемную двух моих наиболее свирепо выглядевших генералов — Шперле и Рейхенау, и провел через нее фон Шушнига».[63]

Историки и философы в течение долгого времени спорят о внезапных и малообъяснимых поворотах всемирной истории. Причиной одного из таких зигзагов, который сделал возможным заключение пакта Молотова-Риббентропа, нападение Гитлера на Польшу и начало второй мировой войны, стало беглое физиогномическое впечатление. Эйдетизм превратился в один из факторов всемирной истории. В марте 1940 года Геббельс присутствовал при просмотре Гитлером фильма про главного идеологического врага Германии большевика Сталина. К удивлению рейхсминистра пропаганды, фюрер не выказал какого-либо отвращения к своему советскому коллеге-диктатору, которого до этого ни разу не видел на экране. Зрительное же впечатление оказалось более чем непредсказуемым: Сталин очень понравился Гитлеру. После этого Геббельс записал в своем дневнике: «Фюрер увидел Сталина на экране, и он произвел исключительно приятное впечатление. Положено начало русско-германской коалиции».

У читателя может перехватить дыхание. Беглое зрительное впечатление от просмотра фильма потеснило на задний план все политические соображения. В принципе, нет ничего удивительного в симпатии Гитлера к Сталину. Фюрер постоянно возвращался к вопросу о том, следует ли ему встретиться с большевистским диктатором лично. Он отправил Муссолини весьма объемное письмо, в котором разъяснил союзнику, что при Сталине Советский Союз развивается в сторону обычной военной диктатуры, с которой можно будет иметь дело. В застольных беседах он даже назвал Сталина гением. 11 апреля 1942 года фюрер сравнил грузина с Карлом Великим: «Даже если в прошлом Сталин применил к русскому народу методы, которые использовал по отношению к немцам Карл Великий, то, учитывая тогдашний культурный уровень русских, его нельзя винить за это». Более того, иногда Гитлер идентифицировал себя со Сталиным: «Сталин также вынужден был бы перейти за рамки разумного, если бы ему нужно было сплотить русских в единую карательную государственную систему…»

Одноразовое зрительное впечатление настолько сильно врезалось в мозг Гитлера, что становилось своего рода точкой кристаллизации при интерпретации происходящего. Во французской опере этот особый вид возбуждения называется «ударом молнии». Герой только один единственный раз видит свою будущую возлюбленную, и это меняет всю его жизнь. Причем раздражителем может стать даже образ на картине, как это произошло в опере Моцарта «Волшебная флейта». «Эта картина меня околдовала», — поет Тамино, взглянув на портрет Анхиб и сразу же влюбившись в нее, что имело для молодого человека весьма драматические последствия.

В одной из своих речей, произнесенных в марте 1927 года, Адольф Гитлер рассказал о зрелище, которое произвело на него сильнейшее впечатление: «В 1919 году я увидел, как везли пленных американских солдат, и у меня защемило сердце. Эти голубоглазые светловолосые парни были сыновьями бывших немецких крестьян. Теперь они стали нашими врагами». Впечатления от этой мимолетной сцены легли в основу сделанной Гитлером общей оценки Америки. Он решил, что она является «краеугольным камнем белой расы», созданным благодаря образцовой эмиграционной политике, где будет создано ядро северной расы «небывалого ранее уровня». В речи, произнесенной 30 ноября 1929 года, фюрер вернулся к этой теме: «Если вы сегодня приедете в США, то сможете увидеть большие территории, заселенные высокими людьми с хорошей кровью. В течение столетия мы посылали туда лучший человеческий материал. В результате сегодня же наблюдаем, как Соединенные Штаты превращаются в опасность для остального мира не столько из-за своего огромного стомиллионного населения, сколько из-за расовой ценности этих ста миллионов».[64]

В память Гитлера впечатались зрительные образы всех наций: «Чехов нельзя причислять к славянам. Чтобы понять это, достаточно не брить чеха некоторое время, и кончики его усов начнут загибаться, что является доказательством монгольского происхождения этого народа». В застольных беседах Гитлер описал баронессу фон Абегг, прибегнув к сравнению ее с животными: «Истинный скорпион: льняные волосы, голубые глаза, клыки по меньшей мере в полтора раза длиннее нормальных зубов, чистейший английский тип! Я с радостью полез бы в гору в одной связке с баронессой. Кроме того, она очень рассудительна: прекрасный образец для фрау Брукманн! Она объездила весь мир. Баронесса знает только два состояния души и тела: сперва полная опустошенность, когда она как паук-крестовик лежит на веранде и все суетятся вокруг, чтобы услужить ей;

затем внезапно просыпается ее вторая сущность, разрушающая сложившееся впечатление о ее лености. Баронесса носится вверх и вниз с поразительной быстротой. Нет ничего удивительного, что ее муж прыгнул в Кенигзее».

Острота его физиогномического восприятия проявилась и во время визита в Италию. «За столом вновь были только шумные придворные льстецы, хотя я с удовольствием бы познакомился с маршалами. Точно так же и на параде в Риме: впереди поток выцветших старых перепелов — сзади скромно стоят генералы! — усушенные глубоко декольтированные дамы с распятием между дряблых грудей».

Адольф Гитлер не переносил определенные типы людей. В застольных беседах 31 января 1942 года он описал «отвратительный итальянский тип».[65] Генерал Кребс рассказывал о «просто звериной жестокости», с которой фюрер делил людей на две категории: тех, кому он доверял, и тех, кому не верил.[66] Гитлеру достаточно было беглого интуитивного впечатления, чтобы заявить: «Этот парень мне не нравится». Причем он никогда не объяснял, почему. Министр финансов Шверин фон Крозигк заметил, что «фюрер стремился сразу же определить свое отношение к человеку. С первого же взгляда возникала симпатия или антипатия».[67]

Адольф Гитлер прекрасно осознавал свои выдающиеся способности и целенаправленно их использовал. Профессор медицины фон Хассельбах, личный врач Гитлера, писал: «Фюрер постоянно утверждал, что одной из его главных способностей является хорошее знание людей, на которое он всегда может положиться. Ему было достаточно беглого взгляда, чтобы определить, является ли человек в умственном отношении ребенком и как его можно использовать наилучшим образом».[68]

Эта примитивная форма восприятия действительности могла стать одной из причин радикального антисемитизма фюрера. В книге «Майн кампф» Адольф Гитлер писал: «В Линце евреев было немного», — и только в Вене он испытал настоящий шок, встретив их «в длинных кафтанах с черными патлами». «Совершенно очевидно, что внешний вид евреев вызвал у Гитлера отвращение. Для него они олицетворяли собой объект ненависта, были символом дегенерации, грязи и сифилиса. Это была чума, причем духовная чума, страшнее, чем "черная смерть", которой был заражен его народ».[69]

Арнольд Цвейг выводит зрительное неприятие фюрером внешнего вида еврея из идиосинкразии на образ черта: «Представление о черте у детей-католиков, к которым относился и маленький Адольф, включает в себя искривленный нос, черные волосы и копыта. Евреи, проникавшие из Галиции в другие области двуединой монархии, несли в себе некоторые черты этого образа».[70]

Гитлер верил в то, что всегда сможет опознать еврея. В застольных беседах он рассказывал, что ему кажется подозрительным нос барона фон Либига. Когда же выяснилось, что несколько столетий назад в его семью влилась еврейская кровь, Гитлер успокоился, поскольку теперь знал, на чем основывалась его неприязнь.

Кофе по-венски и влияние Швабинга

Чтение Гитлером произведений немецких националистов во время пребывания в Вене перед началом первой мировой войны оказало огромное влияние на формирование его мировоззрения. Бригитта Хаманн доказала, что десятилетия спустя речь фюрера была переполнена цитатами из брошюр фон Листа, Ланца и Шенерера, а также газетных критических отзывов на их книги. «Многие более поздние высказывания Гитлера являются цитатами из книг, которые он читал во время венского периода своей жизни».[71] До конца своей жизни Гитлер использовал в качестве стереотипных аргументов болтовню венцев начала века. Он сам признавался в «Майн кампф»: «В то время я читал бесконечно много и довольно основательно. За несколько лет я создал основные запасы знаний, из которых черпаю и поныне».[72]

Единственной реальностью для Гитлера были сведения и переживания, которые без изменений десятилетиями сохранялись в его памяти. Они настолько сильно доминировали в его духовной жизни, что подчинили себе весь последующий опыт. Таким образом, для Гитлера мир представлялся именно таким, каким сохранили его воспоминания молодости фюрера.

Во второй главе «Майн кампф» он вкратце описал свои наклонности. Впечатления юности, которые сохранялись в его мозгу в полной неприкосновенности, он воспринимал как «творческие мысли»: «Сегодня я твердо верю в то, что все творческие идеи, если они вообще есть, проявляются именно в молодом возрасте». Далее следовал намек на огромное количество точных воспоминаний: «Гениальность молодости, выражающаяся в неистощимой плодовитости на мысли и идеи, которые даже не всегда возможно обработать, определяется прежде всего их многочисленностью». Эти бесценные мысли и идеи молодости, представленные в его памяти как самая точная реальность, легли в основу доктрины, которой Адольф Гитлер посвятил свою жизнь.

Он с гордостью писал в той же главе «Майн кампф», что уже в Вене сформировалось его мировоззрение, которое стало «гранитным фундаментом моих нынешних действий. Мне пришлось лишь кое-что добавить к тому, что однажды создал, но не должен был что-либо изменять». Даже полное поражение, которое он потерпел в конце жизни, не вызвало у него ни малейших сомнений в собственной правоте.

У большинства людей религиозные и моральные принципы закладываются в молодости и впоследствии довольно сложно поддаются изменениям. С возрастом старые воспоминания начинают довлеть над новой поступающей в мозг информацией. У Гитлера данная тенденция обострялась благодаря эйдетизму и, возможно, нервному заболеванию, что сильно мешало ему разумно мыслить и действовать.

По-видимому, именно здесь следует искать психологические причины его закостенелой, твердолобой политики, которая не желала воспринимать новые изменившиеся условия и подстраиваться под них. Наступает время, когда приходит понимание, что не все новое есть хорошее, и более разумно пользоваться старым, но проверенным. Изменения не всегда означают улучшения. Несмотря на всю революционность политики Гитлера, в своих действиях он руководствовался раз и навсегда сложившимися догмами.

Так, Гитлер не желал изменять программу национал-социалистической партии, многие пункты которой очевидно устарели, и был согласен лишь на незначительные поправки. Хотя он сам признавал, что в программе есть ошибки, но отказывался менять что-либо. В застольных беседах 18 января 1942 года он заявил, что национал-социализм — это «не медицинский еженедельник, который должен отображать все новейшие изменения».

Полученные в Вене «знания» не ограничивались только антисемитизмом. В то время Гитлер еще был сторонником цивилизованного отношения к евреям. Однако в его память навсегда впечатались два главных тезиса венских медицинско-гигиенических брошюр начала века: евреи разносят сифилис и обладают чрезвычайной климатической устойчивостью.

В Вене Адольф Гитлер не только многое почерпнул из бульварной литературы, но и нашел достойный образец для подражания. В роли живого примера политика-антисемита выступил чрезвычайно популярный бургомистр Вены Люгер.

После переезда в Мюнхен общественное положение Адольфа Гитлера не изменилось. Он снял небольшую комнатку в районе Швабинг, где вечерами жандармы по двое патрулировали полутемные улицы. Он не был знаком ни с одним значительным мюнхенцем и пополнял свои знания только тем, что можно было прочесть в газете или увидеть на улице. Он просто скопировал образ мыслей местных знаменитостей, которые были преисполнены революционным пафосом и вели себя так, как будто нашли философский камень. Адольф Гитлер соединил в себе эти теоретические требования перемен с философской ментальностью завсегдатаев пивных и гротескным юмором, который он позаимствовал у известного мюнхенского комика Карла Фалентина. Эта мюнхенская смесь действовала и на северных немцев, которые даже коричневую партийную форму нацистов воспринимали как элемент фольклора. Как писал Гитлер в 1934 году в письме к Ине Зидель Готфрид Бенн, «все это напоминает мне балаган, где собираются ставить "Фауста", но получается только водевиль с гусарами».[73]

Адольф Гитлер как губка впитывал в себя не только зрительные впечатления, но также и слухи, обрывки разговоров, споров, газетные заголовки и лозунги. Все это он обрабатывал в духе собственного восприятия действительности. Здесь эйдетические образы будущего фюрера приобретали черты патологии. Они напоминают галлюцинации психопата, в которых участвуют лишь серые тени действительного мира.

Секретарь Гитлера Мартин Борман прекрасно знал это и как никто другой использовал, чтобы манипулировать фюрером. Он добился своего высокого положения при Гитлере при помощи огромной работоспособности, беспощадной решительности и слепой преданности. Также он использовал способность Гитлера точно запоминать короткие предложения, чтобы выставить себя в выгодном свете и очернить других. Короткие замечания Бормана постоянно влияли на действия Гитлера.

Уже после войны Шпеер так охарактеризовал тактику хитрого секретаря, самого могущественного человека в окружении Гитлера: «Мартин Борман никогда не нападал открыто, но использовал тактику постепенных малых акций, которые в конечном итоге оказывали нужное действие».74

 

2.2. Личность ЭЙДЕТИКА

Эйдетизм не ограничивается феноменом фотографической памяти, он формирует особый тип человека, который выделяется целым набором способностей, которые в полной мере проявились у Гитлера.

Одышка, обильный пот и сияющий взгляд

Доктор Йенш установил связь между эйдетизмом и повышенной возбудимостью вегетативной нервной системы, которая проявляется в дыхательной аритмии, т. е. изменении частоты пульса при вдохе и усиленном потоотделении.74 У Гитлера наблюдались все вышеперечисленные симптомы. Вызванные аритмией нарушения дикции фюрера прекрасно слышны на пластинках и магнитофонных записях его выступлений. Также он сам не скрывал, что сильно потеет. Он рассказывал, что так потел во время публичных выступлений, что его рубаха промокала насквозь и портила костюм.

Также для эйдетиков характерны глаза на выкате, которые Йенш сравнивал с таким же симптомом, встречающимся у пациентов с базедовой болезнью. Он описал «большие, как у детей, сверкающие, смеющиеся или наполненные грустью глаза» эйдетика. На многочисленных фотографиях прекрасно видно, что у Гитлера были именно такие глаза. Г. Р. Тревор-Ропер был убежден, что глаза Гитлера обладали особо сильным действием. Он описывал «очарование, которое источал взгляд фюрера, которое, по-видимому, околдовывало людей». «Адольф Гитлер оказывал гипнотическое воздействие на разум и чувства всех, кто подчинялся его воли и следовал за ним…»[76] Этот физиологический признак, его глаза на выкате, очень сильно воздействовал на многих людей.

Шпеер оставил описание своей первой встречи с Гитлером, которая произвела на него весьма сильное впечатление. «Это было весной 1931 года, когда берлинские СА устроили так называемый путч Штеннеса. После того как фюрер сместил Штеннеса, он собрал всех местных штурмовиков и примыкающие к ним части во Дворце спорта». К удивлению собравшихся, Гитлер не стал произносить речей, но организовал весьма впечатляющий ритуал. Он прошел между «рядами одетых в форму людей, которые замерли, затаив дыхание. Затем фюрер начал обходить колонны. В огромном зале раздавался только звук его шагов. Так продолжалось в течение нескольких часов. Наконец он подошел к шеренге, в которой стоял я. Он бросил на нас взгляд, полный осуждения, как будто хотел обязать нас соблюдать его приказы. Когда он приблизился ко мне, я почувствовал, что оказался в безраздельной власти этих широко раскрытых глаз. Позднее я рассказал ему о нашей первой встрече, когда он случайно оказал на меня столь сильное впечатление. Однако Гитлер возразил мне: "Я знаю. Я могу вспомнить вас!"»[77]

Этот странный ритуал Гитлер повторил решающим голосованием в рейхстаге, которое было связано с попыткой дворцового переворота Штрассера. 8 декабря 1932 года Адольф Гитлер отказался от должности вице-канцлера в кабинете генерала Шляйхера. Уже 9 декабря каждый депутат — член НСДАП должен был поклясться в «вечной верности» фюреру.

Сонная рыба

Русский психиарт Александр Лурия (1902-1977) оставил нам тщательный анализ личности эйдетика.[78] Он не только описал «исключительную память» своего пациента Шерешевского, но в течение тридцати лет занимался исследованиями его личности. Лурия спрашивал себя, «как влияет столь замечательная память на другие аспекты личности человека? Какие изменения происходят в его внутреннем мире, в общении с другими людьми, во всем образе жизни, если один из элементов его психики, память, развивается настолько сильно, что это начинает отражаться на его жизнедеятельности?»

Журналист Шерешевский выделялся среди своих коллег тем, что во время совещаний в редакции никогда не делал записей и, тем не менее, все прекрасно помнил. Этот феномен был выражен настолько ярко, что в конце концов его отправили к невропатологу. Он использовал весьма своеобразный метод запоминания, перенося элементы окружающей его реальности, которые он желал сохранять, в мир фантазии, где они преобразовывались в зрительные символы некой непрерывной истории. Созданный подобным образом мир вымышленных представлений стал его собственной реальностью. «Каждый шум, каждый взгляд, каждый запах, каждое ощущение, каждое слово и иногда даже каждый слог, все идеи, образы и мысли в его голове сразу же превращались в ассоциации, связанные между собой визуально, акустически и тактильно».[79] Насколько удобно было запоминать таким способом информацию, настолько же трудно было жить с подобной памятью. «Чрезвычайная широта его интеллекта одновременно служила источником замешательства. Иногда он полностью выпадал из реальности, погружаясь в мир своих фантазий. Довольно сложно определить, были ли для журналиста реальностью фантазии, в которых он жил, или окружающий мир, в котором он был только гостем». По реакции окружающих людей Шерешевский знал о том, что он резко выделяется на фоне нормальных людей. «Меня можно назвать нефеш (идиш — "сонная рыба"). Например, когда кругом пожар, все бегают и суетятся, я стою и никак не могу понять, что происходит». Эйдетик не воспринимает происходящие вокруг него события, даже если речь идет о человеческой трагедии. Лурия назвал эту защитную реакцию «самоотстранение» и считал, что она отличается от феномена расщепления личности, который развивается при шизофрении.[80]

Адольф Гитлер точно так же реагировал на ужасы войны и действия своих подчиненных в лагерях уничтожения. Еще перед войной генерал фон Фрич заметил, что Гитлер всегда остается «холодным, как горный ледник». Даже те ужасные события, которые он пережил лично, оставались для него полностью чужды и не произвели никакого впечатления. Этим он резко отличался от Сталина, своего коллеги-тирана, лично интересовавшегося и руководившего репрессиями НКВД и террором, которым подверг собственный народ. «Он лично подписывал расстрельные списки с тысячами фамилий и заставлял делать это своих соратников». Интерес Гитлера к Холокосту ограничивался ежемесячным просмотром статистики убитых. «Фюрер принял информацию к сведению», — так характеризовал этот процесс Гиммлер.

Адольф Гитлер отстранился от каких-либо подробностей казни участников заговора 20 июля 1944 года. Ему просто не пришло бы в голову тайно присутствовать на процессах и слушать выступления своего Вышинского, прокурора Фрайслера, как любил делать во время «великой чистки» Сталин. Когда ему на стол положили фотографии казни, он не проявил к снимкам ни малейшего интереса и просто отодвинул их в сторону.

Он ни разу не был в концентрационном лагере. Будучи архитектором-любителем и проявляя большой интерес к технике, Гитлер оставался абсолютно холоден как к постройке лагерей, так и к конструкции газовых печей крематориев. Только на параде в 1939 году он впервые увидел подразделения СС «Мертвая голова», которые охраняли концлагеря. Также он не пожелал встретиться с Адольфом Эйхманом, референтом по еврейскому вопросу в РСХА, желавшим обсудить с ним наиболее важные аспекты Холокоста.

Только один раз, 7 октября 1942 года, Гитлер принял в рейхсканцелярии Одило Глобоника, руководителя операции «Рейнхардт». По этому поводу в его календаре имеется пометка «встреча с ген. губ. Глобусом» (генерал-губернатор Глобоник).[81]

Гитлер в принципе не мог испытывать сочувствие к кому-либо. Все проявления его характера сводились к показному формализму. Как уже было отмечено, фюрер не был способен к духовному сопереживанию. Пассажы в «Майн кампф», призванные вызвать у читателя симпатию, звучат сухо и пусто. О смерти своей матери он писал: «Я уважал отца, но любил мать». Эта фраза ничего не говорит ни об этой женщине, ни о ее жизни. О смерти его фронтовых товарищей мы узнаем только то, что в начале войны они погибали с немецким гимном на устах, а к концу войны — с марксистскими лозунгами в голове. В книге не содержится сведений ни об одном фронтовом друге Гитлера. Смерть его друга и учителя Дитриха Экарта описана несколькими громкими фразами: «Он посвятил жизнь пробуждению нашего народа». Алану Буллоку бросилось в глаза, что Гитлер не проявлял особого участия в судьбах рабочих, хотя не раз заявлял, что они являются одной из главных его забот. «Хотя Гитлер и описывает в "Майн кампф" нищету, в которой тогда жили венские рабочие, делает он это только исключительно в литературных целях, а вовсе не из сочувствия к ним».[82] Во время ноябрьского путча был убит ближайший друг Гитлера фон Шойбнер-Рихтер, который шагал рядом в ним в колонне, направлявшейся к Фельдхеррнхале. Он упомянут в списке тех, кому посвящена «Майн кампф», но больше о нем в книге нет ни слова. Также в книге нет никаких сведений о Хутмахере, чья кровь обагрила впоследствии знаменитое партийное знамя, которое он нес во главе колонны путчистов. В «Майн кампф» нет ни следа от той свойственной венцам сентиментальности, которую он в дни своей юности мог бы позаимствовать у ним вместо националистических и антисемитских лозунгов.

6 октября 1939 года, отчитываясь перед рейхстагом по результатам Польской кампании, в качестве примера героизма немецкой армии Гитлер рассказал депутатам об одном тяжело раненом офицере, однако в его речи не было и следа сочувствия: «В то время, когда вражеское радио уже праздновало победу, передавая сообщение о прорыве поляков на Лодзь, один дивизионный генерал, получивший серьезное ранение в руку, докладывал мне о том, что проведена контратака и благодаря героизму наших солдат прорыв ликвидирован». Погибшие и раненые были для Гитлера только статистикой. Просмотрев цифры, он лаконично замечал: «Здесь потери действительно высоки».

При расширении военного полигона в Нижней Австрии Адольф Гитлер позволил снести его родные деревни Деллерсхайм и Штронес. При этом были уничтожены даже могилы его предков. Иоахим Фест считал, что Гитлер сделал это специально, чтобы стереть следы своего происхождения. Однако вполне возможно, что у этого решения был и другой мотив. Подобное отношение к своей исторической родине могло быть еще одним проявлением эйдетической эмоциональной холодности Гитлера, которую он пытался выдавать за солдатскую жесткость.

После весьма нелицеприятных слов Адольф Гитлер снял с должности первого главу гестапо Рудольфа Дильса, который протестовал против разгула политического террора, который устроили СА после прихода нацистов к власти в начале 1933 года. Тем не менее он не мог оставить вовсе без внимания доклад о том, как штурмовики расстреливают врагов государства при попытке к бегству. «Вы не должны спотыкаться о труп каждого убитого ими человека», — сказал он Дильсу.[83]

Гитлер не колеблясь подписывал смертные приговоры. Он совершенно спокойно позволил убить своего наиболее близкого друга Рема. Фюрер любил повторять, что в любой ситуации нужно сохранять ледяное спокойствие. После подавления «путча Рема» начальнику лейбштандарта Гитлера Зеппу Дитриху было поручено расстрелять шесть «путчистов», которые содержались в городской тюрьме Мюнхена. Уже после войны генерал СС вспоминал: «1 июля 1934 года я прибыл в Берлин на машине и сообщил Гитлеру, что его приказ выполнен и шесть заключенных расстреляны. Фюрер никак не отреагировал на мои слова. Он только поинтересовался, готова ли моя рота вернуться назад».[84]

Во время расправы над участниками «путча Рема» был также убит пастор Штемпфле. Он был застрелен по пути в концентрационный лагерь Дахау. Пастор помог Гитлеру отредактировать «Майн кампф» и был связным между Союзом Оберланд и руководством полиции. Гитлер удостоит его смерть следующим комментарием: «Эти свиньи убили моего доброго пастора Штемпфле».[85]

Гитлер узнал об убийстве австрийского канцлера Дольфуса 25 июля 1934 года на премьере оперы «Золото Рейна» в Байройте. В его поведении не было заметно и следа озабоченности, «как ни в чем не бывало фюрер направился в ресторан и заказал себе печеночные клецки».[86] Когда 24 апреля 1943 года ему доложили о капитуляции Италии, его главного союзника, «он спокойно продолжил второстепенный разговор о новых видах оружия». Как писал Альберт Шпеер, «его самообладание оказывало на всех сильнейшее действие».[87]

23 ноября 1939 года во время обсуждении в рейхсканцелярии результатов Польской кампании с командующими групп армий и участвовавшими в боевых действиях генералами возникла дискуссия. «Генералы указывали на то, что из-за недостаточного уровня подготовки немецких подразделений офицеры вынуждены были лично водить солдат в атаку. Это привело к чрезвычайно высоким потерям среди офицерского состава. На это Гитлер заявил, что в Германии пока еще хватает людей».[88]

По свидетельству госсекретаря министерства иностранных дел фон Вайцзекера, перед началом Французской кампании Адольф Гитлер сказал ему: «Пусть эта война будет стоить мне миллиона человек, но противник также потеряет миллион и не сможет этого выдержать».

Подобное отношение Гитлера к смерти объясняется фронтовым опытом эйдетика. Он сам был удивлен, что ничего не испытывал при гибели своих товарищей. Фюрер с удовлетворением отмечал, что его эсэсовцы, отрекшись от христианства, тем не менее стойко сражаются на фронте и смело идут на смерть. «У меня шесть дивизий СС, в которых нет ни одного верующего солдата, но все они погибают со спокойной душой».[89]

20 декабря 1941 года в ставке фюрера генерал Гудериан рассказал Гитлеру об ужасных потерях, которые несут немецкие солдаты из-за суровой русской зимы: «Уже в ходе этой зимы вследствие подобной тактики мы обескровим не только офицерский и унтер-офицерский корпус, но и полностью истратим все резервы для возмещения потерь в нем, причем сделано это будет без всякой пользы и смысла». В ответ на это генерал услышал: «А вы думаете, что гренадеры Фридриха Великого хотели умирать?» Как и король Фридрих, он считал себя вправе «потребовать от каждого германского солдата пожертвовать своей жизнью». В заключение он заявил Гудериану: «Страдания солдат оказывают на вас излишне сильное впечатление. Вы слишком сильно сочувствуете солдатам. Вы не должны принимать все это так близко к сердцу. Поверьте мне, на расстоянии вещи видятся в более верном свете».

Точно так же мало впечатлили фюрера неописуемые страдания немецкой армии во время катастрофы под Сталинградом. 23 января 1943 года старший лейтенант Генерального штаба Гелестин фон Цицевиц, один из последних, кому удалось выбраться из «котла», прибыл в ставку и лично доложил Гитлеру о бедственном положении армии в окруженном Сталинграде. Выслушав его доклад, Гитлер в очередной раз заявил о необходимости сражаться до последнего патрона и отказался попытаться деблокировать войска. Фон Цицевиц возразил: «Мой фюрер, я должен сообщить, что люди под Сталинградом не могут продолжать сопротивление до последнего патрона, потому что, во-первых, они больше физически не в состоянии воевать, а во-вторых, у них нет уже этого последнего патрона». На это Гитлер безразлично ответил: «Люди быстро восстанавливаются».[90]

Когда Гитлер узнал, что после капитуляции под Сталинградом фельдмаршал Паулюс сдался в плен, он был возмущен, что тот не покончил жизнь самоубийством: «Что теперь есть жизнь? Жизнь — это народ, а индивидуум должен умереть. Жизнь отдельного человека подчинена народу, в котором он родился. Мужчина должен был застрелиться, как военачальники прошлого бросались на меч, когда видели, что дело проиграно».[91] В понимании Гитлера всемирная история должна была протекать по безжалостному сценарию, созданному им из смеси книг Карла Мая, дневников Вагнера и описаний сражений, взятых из учебников.

Штальберг, адъютант фельдмаршала фон Манштейна, вспоминал, что на одном из оперативных совещаний в 1944 году в ставке фюрера генерал Цейтцлер сказал, что, прежде чем перейти к повестке дня, он должен сообщить о том, что за последние 24 часа на фронте были убиты не меньше трех генералов. Гитлер, чей взгляд как обычно был устремлен на карту, никак не отреагировал. После нескольких секунд молчания, последовавших после этого потрясающего сообщения, я услышал, как Гитлер сказал: И что дальше?»[92] Страдания простых солдат также не вызывали у него ни малейшего сочувствия. Альберт Шпеер рассказал о поездке с фюрером по железной дороге, которая состоялась 7 ноября 1941 года: «Когда поздним вечером мы с Гитлером сели за богато накрытый стол в вагоне-ресторане, мы не сразу заметили, что на соседнем пути стоит военный эшелон. Из теплушек на сидящих за столом пристально смотрели голодные измученные немецкие солдаты, которых перебрасывали с Восточного фронта в тыл, некоторые из них были ранены. Увидев подобную сцену всего в двух метрах от своего окна, Гитлер вскочил. Однако он не стал приветствовать солдат и вообще как-то реагировать на них. Вместо этого он приказал быстро опустить шторы. Так закончилась одна из редких во второй половине войны встреч фюрера с простыми солдатами, среди которых когда-то был и он сам».[93]

Даже жертвы бомбардировок союзников не вызывали сочувствия у Гитлера. Он настойчиво отказывался осматривать разрушенные города. Альберт Шпеер все время безуспешно пытался вызвать интерес фюрера к этой проблеме: «Всякий раз он прерывал меня, едва я начинал разговор на эту тему: "Кстати, Шпеер, сколько танков вы можете произвести в следующем месяце?"»[94]

Когда же он помимо воли вынужден был наблюдать ужасные опустошения, причиненные немецким городам бомбами противника, то они не вызывали у него каких-либо чувств. Шпеер вспоминал: «При поездках от Штеттинского вокзала до рейхcканцелярии или в Мюнхене от вокзала к его квартире на Принцрегентштрассе он приказывал шоферу ехать самым коротким путем, тогда как ранее любил ехать объездными путями, чтобы полюбоваться городом. Несколько раз я сопровождал его в этих поездках и видел, как безучастно он реагировал на картины страшного разрушения, которые проносились за окном автомобиля».[95] «Он ни разу не посетил пострадавший от бомбардировок немецкий город, а разрушение какого-либо значительного общественного здания печалило его намного больше, чем сообщения о гибели людей».[96]

14 марта 1944 года он шокировал Геббельса своим бессердечным отношением к происходящему. Гитлер заявил, что воздушный террор союзников имеет «свои положительные стороны», поскольку разрушает средневековую застройку, освобождая место для современного автомобильного движения. «Конечно, было бы хорошо сохранить несколько подобных городов, но множество их будет тормозить развитие экономики и современного движения транспорта».

При уничтожении русских городов его немного печалила гибель памятников архитектуры, но огромные человеческие жертвы совершенно его не трогали. Гитлер прекрасно знал собственную психическую организацию и поделился со Шпеером результатами своей интроспекции: «Я ничего не почувствую, если Киев, Москва и Петербург будут стерты с лица земли».[97]

Само собой разумеется, что он не чувствовал свою ответственность за то, что стал причиной гибели миллионов евреев. Когда Генриетта фон Ширах, ставшая свидетельницей депортации евреев из Голландии, попеняла фюрера на излишнюю жестокость, он ответил: «Война есть война».[98]

Осенью 1941 года шеф армейской разведки генерал Канарис пожаловался Гитлеру на излишнюю жестокость эсэсовцев, которые расстреляли немецких евреев, в том числе и фронтовиков первой мировой, вместо того чтобы вывезти их в специальное гетто близ Терезинштадта. В ответ на это фюрер заявил: «Мой господин, вы желаете остаться мягким. Мне же приходится делать то, на что не способен никто другой!»[99]

10 мая 1941 года заместитель фюрера по партии Рудольф Гесс на «Мессершмидте-110» бежал из Аугсбурга в Шотландию. Гитлеру доложили о происшедшем ранним утром 11 мая. Его первой реакцией стало пожелание смерти своему старому другу: «Будем надеяться, что он упал в море».[100] Граф Шрауфенберг, осуществивший покушение на Гитлера, считал его «человеком под вуалью».

Армейский адъютант фюрера Энгель писал: «Он, как отец, заботился о своей секретарше, у которой случилось растяжение связок голеностопного сустава, и одновременно совершенно спокойно принимал решения, из-за которых должны были погибнуть тысячи людей».[101]

Однако данный пример с секретаршей вовсе не противоречит всему вышесказанному. Адольф Гитлер был прирожденным актером, который играл на чувствах других людей. Это свойство фюрера прекрасно использовала режиссер Лени Рифеншталь. Так, на партийном съезде 1934 года в ее распоряжение были предоставлены специальные подъемные краны, при помощи которых можно было снимать происходившее камерами с необычных ракурсов. Опасения, что шум камер прямо перед ним помешает Гитлеру выступать, оказались излишними. Наоборот, фюрер совершенно не реагировал на съемку, что вызвало профессиональное восхищение режиссера.

Позднее Гитлера непрерывно фотографировали, что совсем не мешало его работе. Также он не имел ничего против того, что его монологи в ставке постоянно фиксировались стенографистом. Его вообще не раздражало, что за ним записывают.[102]

Безразличие Адольфа Гитлера отражалось и на его тактике ведения переговоров. Фюрер довольно часто удивлял партнеров по переговорам тем, что в принципе не реагировал на их предложения, возражения или жалобы. По свидетельству шведского дипломата Свена Хедина, «при общении с чужими людьми его тактика сводилась к тому, чтобы навязать собеседнику свою волю. При этом его совершенно не интересовало, что тот хотел или думал».[103]

Фактически Адольф Гитлер мог полностью отстраняться от окружающей действительности. Именно это в последний период войны позволило ему полностью игнорировать советы начальника штаба Йодля. «Гитлер просто не реагировал на предложения Йодля».[104]

Эрих Фромм объяснял холодность Гитлера, «его отстраненность, полное отсутствие любви, тепла и сочувствия» нарциссизмом: «Все свидетельства современников сходятся на том, что у Гитлера были холодные глаза, что его лицо источало холод, отвергая какое-либо сопереживание… Окружающий мир интересовал его постольку, поскольку является предметом его планов и намерений, другие люди были для него только винтиками, которые можно было использовать для достижения намеченных целей».[105]

Нелюдим

Неприступность Адольфа Гитлера особенно ударяла по людям, которые стремились установить с ним доверительные отношения. Шпеер писал: «Никому не удавалось проникнуть в его сущность, потому что она была пуста и мертва».[106] Со своими сотрудниками он вел себя так, как будто это были не одушевленные существа, а пустые места.[107] Несмотря на свою кажущуюся приветливость фюрер всегда оставался неприступен. 1 апреля 1935 года Ева Браун записала в своем дневнике: «Вчера мы были приглашены на ужин в ресторан "Четыре времени года". В течение трех часов я вынуждена была сидеть рядом с ним, не имея возможности сказать ему ни единого слова. При расставании он вручил мне, как это уже было однажды, конверт с деньгами. Как бы было прекрасно, если бы он вложил в конверт записку с несколькими ласковыми словами, это бы меня очень порадовало. Но он и не думает об этом».

Недостаточная социализация Гитлера проявлялась и в том, что у него не было ни одного друга. Генерал Гудериан, который более года ежедневно присутствовал на оперативных совещаниях в ставке, писал: «Насколько я мог видеть, рядом с ним не было ни единого человека. Он одиноко шел по жизни, переполненный своими гигантскими планами».[108]

Адольф Гитлер никогда не обсуждал принятие важных решений с доверенными лицами. Он просто игнорировал соглашения о консультациях, которые были подписаны с другими государствами. Гитлер «принципиально ни с кем не консультировался перед какими-либо важными акциями, ни единого раза он не посоветовался со своими сотрудниками или своим другом Муссолини». Выступая на партийном съезде 14 сентября 1936 года, он сказал, что достиг таких успехов только «потому, что никогда не поддавался слабости и не отклонялся от однажды выбранного пути».

Незадолго перед казнью Риббентроп признавался: «Дело в том, что я, несмотря на нашу длительную совместную работу, остался так же далек от фюрера, как и в день нашего знакомства». Адъютант фюрера Хосбах писал, что хотя он ежедневно общался с Гитлером, но так и не смог установить с ним простые человеческие отношения.[109] Уже находясь в камере, 10 ноября 1946 года генерал-полковник Йодль спрашивал себя, как он должен относиться к человеку, «во имя которого я в течение долгих лет вел столь тяжелую и самоотверженную борьбу… Я и сегодня не знаю, во что он верил, о чем думал и чего хотел».[110] Оглядываясь назад, фельдмаршал фон Манштейн писал: «Вполне естественно, что какие-либо доверительные отношения междудиктатором, фанатиком, который думал только о своих целях и верил в собственное "предназначение", и военным руководством не могли возникнуть в принципе. Гитлер вообще не испытывал к нам никакой личной заинтересованности».[111]

Давая показания перед международным военным трибуналом в Нюрнберге 24 апреля 1946 года, Юлиус Штрайхер заявил: «Адольф Гитлер был настолько своеобразен в личных отношениях, что, я думаю, можно сказать, что дружбу между ним и другими мужчинами нельзя было назвать настоящей и искренней. С ним было крайне тяжело наладить близкие отношения».[112]

По отношению к «чужим для него людям он мог проявлять сдержанность, граничившую с безразличием, если, конечно, они по каким-либо причинам не вызывали его интереса». Эта нелюдимость чувствовалась даже во время официальных приемов. Как писал Хосбах, «Гитлер с большим трудом играл роль хозяина дома и нередко разочаровывал приглашенных, особенно дам, своим нежеланием идти на контакт и поддерживать беседу».

Профессиональная скорбь

Едва ли стоит требовать внутреннего участия от людей, которые по долгу службы должны иметь дело с мертвецами. Более того, именно устойчивая психика и даже некоторая черствость являются главными предпосылками исполнения профессии. У могильщика не хватит слез плакать над каждой могилой, которую он должен засыпать. Подобное отношение освящено традицией. Могильщик в шекспировском «Гамлете» предстает скорее философом, чем чувствительным, сопереживающим чужому горю человеком. В детективных фильмах судебные медики отличаются особенно толстой кожей. Не без внутреннего замирания мы видим на экране, как патологоанатомы, стоя рядом с развороченными трупами, совершенно спокойно и с большим аппетитом едят свои бутерброды.

Адольф Гитлер профессионально играл роль главного государственного скорбящего. Он обладал выдающейся способностью принимать участие в траурных мероприятиях, причем в масштабах, явно превышавших протокольные обязанности главы государства. По-видимому, здесь нашли свое отражение эйдетизм фюрера, детские воспоминания о довольно частых погребениях членов собственной семьи, свойственная крестьянам любовь к хорошо организованным похоронам и присущая австрийцам пышность погребальных обрядов[113]

Уже в Байройте он обнаружил сильное театральное воздействие посещения траурных мероприятий. При посещении виллы Ванфрид в 1931 году он не упустил случая посетить могилу Рихарда Вагнера и постоять там несколько минут в полном одиночестве.

21 марта 1933 года мощное пропагандистское мероприятие «День Потсдама» Гитлер начал со службы в протестантской Гарнизонной церкви. Поскольку рейхсканцлер был католиком, в католической приходской церкви рядом с алтарем для него поставили специальное кресло, которое, однако, осталось пустым. Адольф Гитлер использовал то огромное пропагандистское действие, которое оказывало на людей посещение могилы. Официальный отчет о мероприятии гласил: «Во время официальной службы в церкви канцлер… посетил могилу убитого штурмовика на Луизенштедтском кладбище в Берлине. Он возложил венок с надписью "Моему погибшему товарищу"».

30 июля 1933 года после завершения фестиваля в Байройте Гитлер возложил венки с черно-желто-красными лентами на могилы Рихарда, Козимы и Зигфрида Вагнеров. В ноябре 1933 года он превратил в политическую демонстрацию похороны солдат рейхсвера, погибших во время случайного инцидента на германо-австрийской границе. 1 июня 1935 года Гитлер принимал участие в похоронах Карины Геринг. 11 ноября того же года участвовал в траурных мероприятиях по поводу смерти фрау Фестер-Ницше, сестры великого философа. В мае все того же 1935 года он организовал в берлинском католическом соборе Святой Ядвиги торжественную траурную мессу в память польского маршала Пилсудского, а в октябре — перезахоронение праха Гинденбурга в склепе памятника в честь победы под Танненбергом в Восточной Пруссии.

Вершиной его способностей участвовать в траурных мероприятиях стала ежегодная поминальная церемония в честь погибших во время ноябрьского путча. «Апогеем культа мертвых было шествие фюрера к одному из открытых храмов и траурное молчание перед саркофагами, где лежали 16 "отдавших кровь за нацистское движение"».[114]

Ночью 8 ноября 1935 года их тела были эксгумированы, 16 новых роскошных фобов водрузили на лафеты и в свете факелов были торжественно перевезены с мюнхенского Северного кладбища к Фельдхеррнхале. Там Адольф Гитлер первым «поднялся на ступеньки к покрытым флагами со свастикой фобам, после чего за ним последовали ветераны партии, чтобы песней приветствовать своих погибших товарищей».[115]

В январе 1936 года он организовал в берлинской англиканской церкви Святого Георга поминальную службу на смерть английского короля Георга V. Также он присутствовал на похоронах

своего личного шофера Шрека. 12 февраля того же года Гитлер принимал участие в погребении убитого в Швейцарии ландс-группенфюрера Вильгельма Густлофа, 30 декабря — в похоронах генерал-полковника фон Секта. 17 июня 1937 года фюрер участвовал в погребении экипажа карманного линкора «Германия», который погиб в ходе гражданской войны в Испании, 22 декабря того же года — в похоронах генерала Людендорфа.

В начале нацистского движения покойный вместе с фюрером шел к Фельдхеррнхале, но затем отошел от нацизма и даже уговаривал своего старого друга Гинденбурга не назначать Гитлера рейхсканцлером. Более того, даже после прихода фюрера к власти генерал не желал иметь с ним ничего общего, поскольку считал его инструментом в руках евреев. Людендорф хотел быть похороненным в городке Туцинг, где он прожил последние годы. Однако Гитлер решил по-другому. Он превратил его похороны «в важное государственное событие и 22 декабря 1937 года захоронил генерала перед Фельдхеррнхале в Мюнхене. Он подошел к фобу, принял соответствующую позу и торжественно произнес: "Генерал Людендорф, от имени всего немецкого народа с чувством глубокой благодарности я возлагаю этот венок"».[116]

В 1938 году он посетил погребение барона Эмиля Курдорфа, крупного рурского промышленника, который поддерживал нацистов до их прихода к власти. 17 ноября 1938 года Гитлер принял участие в панихиде по дипломату Эрнсту фон Рату в дюссельдорфском Рейххале. 13 февраля 1939 года он возложил лавровый венок на могилу Бисмарка в Фридрихруе, а 2 июля того же года участвовал в похоронах генерала Кнохенхауэра, командира 10-го армейского корпуса в Гамбурге.

Неудачное покушение Эльзера на фюрера 11 ноября 1939 года Гитлер использовал как повод для организации пышной траурной церемонии перед Фельдхеррнхале в честь жертв взрыва. Гитлер «с черным крапом на левом рукаве пальто возложил венки к гробам, после чего постоял перед ними несколько минут в полном молчании».[117]

С 1941 года война периодически предоставляла возможность устраивать торжественные траурные церемонии, каковыми стали похороны погибших асов люфтваффе Эрнста Удета и Вернера Мельдера. 12 февраля 1942 года в Мозаичном зале рейхсканцелярии состоялось поминовение погибшего в катастрофе рейхсминистра Тодта. Гитлер лично произнес речь и несколько раз прерывался от волнения.[118] 21 мая 1942 года фюрер принял участие в похоронах в Берлине гауляйтера Карла Ревера, использовав их как очередной повод для театрального представления в своем духе: «Гитлер прошел по проходу, остановился перед гробом, вскинул в приветствии руку, после чего участливо пожат руки присутствовавшим».[119] 9 июля того же года в Мозаичном зале рейхсканцелярии вновь была организована траурная церемония, на этот раз хоронили Рейнхарда Гейдриха. 7 мая 1943 года подобной посмертной чести удостоился Виктор Люце. 17 апреля 1944 года Гитлер посетил похороны гауляйтера Вагрена, состоявшиеся в Мюнхене. Последней публичной траурной церемонией, в которой принял участие фюрер, стало погребение генерал-полковника Дитля 1 июля 1944 года.

Для своего последнего траурного мероприятия в бункере под рейхсканцелярией Адольф Гитлер специально подобрал зрителей: он вызвал в Берлин генерал-полковника фон Грайма и его личного пилота Ханну Райч. Он разыграл перед обоими сцену «крайней озабоченности изменой» Геринга, который направил по кабелю сообщение, что принимает на себя всю полноту власти, поскольку окруженный в столице фюрер более не способен управлять страной. Первая реакция Гитлера была довольно спокойной: «По-моему, он вполне может вести переговоры о капитуляции. В принципе все равно, кто этим займется». Однако затем он решит использовать «ультиматум» Геринга, чтобы устроить свое последнее представление.

На допросе у офицеров союзников Ханна Райч подробно описала эту сцену: «Его голова была опущена вниз, лицо мертвенно бледно, когда он передавал телеграмму Грайму, его руки дрожали. По мере чтения генералом телеграммы лицо фюрера оставалось каменным. Затем каждый мускул его задрожал, дыхание участилось, и Гитлер, полностью потеряв над собой контроль, начал кричать: "Ультиматум! Резкий ультиматум! Теперь ничего не осталось. У меня больше нет ничего. Нет больше ни чести, ни верности, я пережил все возможные разочарования и измену. Все бросили меня! Не осталось ни одной несправедливости, которую бы мне не причинили!"» Он в точности повторял жалобы кайзера Франца-Иосифа после смерти императрицы Элизабет: «У меня больше нет ничего».

Ева Браун стала последней, кто еще верил в подлинность чувств фюрера. Она «мужественно смирилась» с собственной участью, «но до конца волновалась за Гитлера, и на нее действовали его маленькие спектакли. В последние дни она постоянно повторяла: "Бедный, бедный Адольф, все бросили тебя, все предали тебя"».[120]

Отсутствие стимулов и вера в собственную избранность

Лурия отметит, что уход Шерешевского от реальности в мир фантазии имел два серьезных последствия: у пациента пропали привычные социальные стимулы и появилась вера в чудо: «Уже в возрасте 18 лет мне было непонятно, как мои товарищи могут готовить себя к тому, чтобы стать бухгалтером или коммивояжером. Самым важным в жизни является вовсе не профессия, а то великое событие, которое определит мою жизнь».[121] Сходным же образом думал и Адольф Гитлер, который верил в свое историческое предназначение, великое чудо, чудо-оружие, коренную перемену вплоть до самого самоубийства. Тем не менее в его разговорах постоянно всплывала тема отсутствия каких-либо стимулов к чему-либо. Всю свою юность и ранние годы зрелости Гитлер провел один на один с чувством полного собственного бессилия.

«В своих речах… он снова и снова возвращался к рассказам о том, насколько тяжелой была его юность и как счастлива и благодарна должна быть нынешняя молодежь за то, что он предоставил ей».[122] Несмотря на мнение учителей реальной школы и профессоров Академии искусства, он смог сохранить веру в свою гениальность. Его речи производили огромное впечатление на бездомных соседей по венской ночлежке и товарищей на фронте.

Хлопая по плечу членов гитлерюгенда на партийном съезде в Нюрнберге 11 сентября 1935 года, фюрер сказал, что он был обычным солдатом с оловянным жетоном-«смертником» на груди, «одинокий путешественник в никуда», который достиг вершины немецкой нации.

Гитлер периодически впадал в рассеянность как раз именно тогда, когда следовало принимать важные решения. Причем это заходило настолько далеко, что он часто думал о самоубийстве, как было после неудавшегося путча в ноябре 1923 года. Если что-либо шло не столь гладко, как представлялось Гитлеру, то он впадал в растерянность. Это резко отличало от такой сильной личности, как Людендорф, который в сложный момент взял управление путчем в свои руки.

Хотя некая медлительность Гитлера вполне могла быть элементом его тактики, скорее всего речь все же шла о свойстве его психики. 20 февраля 1930 года в Мюнхене Геббельс стал свидетелем неспособности управлять и руководить партией. Еще 16 февраля он записал в своем дневнике: «В партии царит анархия. Гитлер один несет всю ответственность за свою нерешительность и нежелание использовать свой авторитет». Запись от 27 мая показывает, что ситуация не начала меняться к лучшему: «Гитлер просто обязан сделать хоть что-то! От его вечной медлительности просто тошнит!» 29 июня он жалуется на то, что Гитлер «уклоняется от принятия решения». «Я убежден, он не приедет в понедельник, чтобы на него не давили перед принятием решения. Это наш старый добрый Гитлер. Вечные проволочки!»

Когда в 1932 году за его спиной Грегор Штрассер пытался войти в правительство Шляйхера, Адольф Гитлер угрожал самоубийством. Сомнения при занятии Рейнланда и при почти безнадежной обороне Нарвика во время Норвежской кампании на много часов парализовывали его волю. Огромные потери в ходе кампании в России производили на него настолько сильное впечатление, что он тяжело заболевал. Себастьян Хаффнер считал, что с 1941 года и вплоть до своей смерти фюрер находился в состоянии «политической летаргии».[123] В это время ораторский дар Гитлера иссяк. Он полностью потерял способность обращаться с речами к своему народу. Уже в 1927 году он довольно тяжело перенес то, что больше не мог выступать в цирке «Крона».

Страдавший эйдетизмом пациент Лурии не сомневался в своем особом предназначении. Его вера переросла в убеждение, что рано или поздно он женится на принцессе, хотя это практически полностью было невозможно. Устремления Гитлера шли еще дальше и были связаны с огромной самоуверенностью. Уволенный из баварской армии ефрейтор был убежден в том, что он был выбран для того, чтобы освободить немецкий народ от оков Версальского договора. Когда это не удалось в 1938 году во время Судетского кризиса, он был крайне разочарован и решил добиться своей цели в 1939 году при нападении на Польшу и очень боялся, что в последнюю минуту «вмешается какая-нибудь свинья и все испортит». Гитлер был твердо уверен, что только он может успешно руководить боевыми операциями. Как во время побед, так и при поражениях он демонстрировал окружающим «нерушимую веру в свою звезду». Используя бесчисленные подробности биографии, Гитлер поддерживал в себе убеждение, что весь его жизненный путь со всеми неудачами, которые он смог преодолеть, упорно вел его к великой цели.

Нарушение восприятия

Кроме всего вышеперечисленного, исследованный Лурией журналист Шерешевский страдал особенным нарушением восприятия действительности. Если голос, который ему не нравился, сообщал даже нужные сведения, иногда память отказывалась их сохранять. Гитлер также был подвержен подобным психологическим нарушениям. Его раздражали модная одежда и новые прически у секретарш. По всей видимости, склонность привести весь окружающий мир к какому-то единому образцу, являлась следствием данного нарушения. О том, что внезапно возникший внешний стимул мог вывести Гитлера из состояния душевного равновесия, свидетельствуют его манера неожиданно обрывать разговор на полуслове и чувство антипатии, которое он испытывал к определенным людям.

27 января 1944 года Гитлер собрал фельдмаршалов и генералов в ставке «Вольшанце» и потребовал от них клятвы верности. Он обратился к собравшимся: «Господа, я надеюсь, что, когда придет последний час, вы, мои генералы, будете вместе стоять на баррикадах и вы, мои фельдмаршалы, с обнаженными шпагами останетесь со мной». В ответ на это Манштейн сказал: «Это будет и нашим концом, мой фюрер!» Гитлер был настолько поражен этой внезапной репликой, что сразу же прекратил свою речь.[124]

Даже Геббельс, который не испытывал симпатии к фон Манштейну и прозвал его «маршалом отступления», был удивлен поведением фюрера 6 февраля 1944 года. «На самом деле реплика фельдмаршала фон Манштейна не была уж столь драматична, как нам показалось вначале. Фюрер заявил, что в самый трудный момент ждет от своих офицеров верности, на что Манштейн ответил: "Это будет и нашим концом, мой фюрер!" Действительно, в этом не было ничего необычного».

Во время публичных выступлений у Гитлера особенно отчетливо проявлялась «зависимость от настроения публики… Особенно в политическом отношении более спокойные (и поэтому наиболее для него трудные) 1925-1928 годы Адольф Гитлер отказывался от выступления или прекращал свою речь, если чувствовал, что она не оказывает нужного действия на слушателей».[125]

Еще живя в Вене, молодой фантазер планировал перестройку императорской резиденции Хофбург, поскольку ему не нравилась черепичная кровля дворца[126], а в августе 1938 года, находясь в апогее своей силы, он очень рассердился, что решетки новостройки напротив здания командования люфтваффе на Принцрегентштрассе в Мюнхене покрасили не в тот цвет. По этому поводу адъютант Гитлера писал профессору Габлонски в баварское министерство внутренних дел: «Во время поездки на свою квартиру мимо строящегося Дворца германского искусства фюрер отметил, что решетки в окнах здания лучше бы красить не в черный, а в бронзово-золотистый цвет. В связи с этим предлагаю вам внести соответствующие изменения».[127] Когда 18 января 1939 года Адольфу Гитлеру не понравился внешний вид лейбштандарта, адъютант записал: «В последней смене караула у солдат были очень плохо вычищены сапоги и неопрятно пострижены волосы. Данный внешний вид охраны очень рассердил фюрера». Изменение чего-либо привычного могло легко вывести его из состояния душевного равновесия. В тюрьме Швандау Гесс рассказывал Шпееру, что однажды Гитлер «пришел в состояние, близкое к бешенству, когда во время поездки по Мюнхену увидел, что его старый любимый кинотеатр "Ферд Андра" изменил название».[128] По сходным соображениям фюрер отклонил предложение некоторых мюнхенцев переименовать Одеонплац, на которой он в 1914 году во время объявления войны стоял в толпе и пережил минуты особого воодушевления, в площадь Адольфа Гитлера.

Зеленая собака

В начале февраля 1942 года Бальдур фон Ширах как гауляйтер Вены попытался допустить к экспонированию работы умеренных импрессионистов. Когда в конце 1942 года он был вызван в Бергхоф, Адольф Гитлер ткнул его носом в цветную иллюстрацию из журнала гитлерюгенда «Воля и сила»: «Зеленая собака! Это — не воспитание молодежи, это — настоящая оппозиция! Это саботаж!»[129] Непримиримость Гитлера в вопросах, затрагивавших его зрительное восприятие, была общеизвестна. Все иные государственные деятели не имели подобных проблем в случаях, когда их министры высказывали предпочтения в искусстве, отличные от их собственных.

Однако Адольф Гитлер проявлял в данном вопросе удивительную последовательность. В речи, произнесенной им 18 июля 1937 года на открытии в Мюнхене Дворца германского искусства, фюрер нападал на современных художников, которые «принципиально пишут траву синей, небо зеленым, а облака грязно-желтыми» и посему с ними нужно бороться как с опасными политическими врагами: «В настоящее время я желаю подчеркнуть, что твердо решил навести такой же порядок в германском искусстве, как в политически сложных вопросах».

Историк Эрнст Нольте обратил внимание на тот факт, что Гитлер в отличие от большинства других политических идеологов, будь то марксисты, либералы или центристы, руководствовался не абстрактными принципами, а мономаническим стремлением к наглядности. Он ввергнул «Германию в войну, спровоцированную древними представлениями о создании универсальной мировой империи и господстве избранной группы людей германской или также и арийской принадлежности».[130] Если данная идея верна, то национал-социализм предстает как борьба свойственного эйдетикам анархического мировоззрения с тщательно разработанными абстрактными принципами, совершенно бесполезное и жестокое сопротивление более ранней стадии развития более поздней. Главенство зрительного восприятия полностью выродилось в шкалу ценностей, которая позволяла признать польских детей, обладающих арийской внешностью, пригодными для онемечивания. Сама германская раса стала зрительной категорией.

Адольф Гитлер считал возможным на основании фотографии решать, должны ли солдаты «полуеврейского» происхождения быть изгнаны из вермахта, оставлены в армии или даже произведены в офицеры. Насколько относителен был данный метод, свидетельствует только тот факт, что однажды при рассмотрении дел двух братьев один понравился Гитлеру и был признан пригодным, в второй — нет. Даже в разгар кампании в России Адольф Гитлер находил время заниматься подобными вещами. Фюрер находил какое-то извращенное удовольствие в церемонии определения судьбы молодого человека только на основе того, нравилось ли ему лицо юноши. Данное обстоятельство очень много говорит о специфических склонностях Гитлера. Точно так же, как при осуждении «еврейского» искусства, далеко не последнюю роль играли его эротические и эстетические предпочтения.

Преступный «приказ о комиссарах», отданный Гитлером, должен был защитить германскую армию от «большевистского разложения». Исходя из этого, все взятые в плен комиссары должны были быть ликвидированы. «Их легко можно распознать по красным звездам с золотыми серпом и молотом, которые они носят на рукаве гимнастерки».[131] Особенную же опасность представляли пленные с монгольской внешностью. Их следовало убивать прямо на месте. Здесь вновь главную роль играло зрительное восприятие: внешний вид подменил собой сущность. «Азиатские солдаты Красной Армии — мутная, бесчисленная масса, исполненная коварства и лишенная каких-либо чувств».

Тяга Гитлера к наглядности с точным сохранением всех подробностей нашла свое графическое выражение. 23 октября 1940 года директор главного архива НСДАП послал рейхсминистру Лею архитектурные эскизы Гитлера. Эвфемистически это указывает на «великолепное понимание фюрером архитектуры».[132]

«Хайль Гитлер», нечувствительность к боли и крокодиловы слезы

Шерешевский, пациент психиатра Лурии, обладал способностью четко развивать идеомоторные акты. Как говорит Ш.: «Если я чего-либо хочу, мне не требуется предпринимать какие-либо усилия — все происходит само собой». Адольф Гитлер мог часами держать правую руку высоко поднятой в приветствии. На партийном съезде в Нюрнберге, когда фюрер принимал парад депутатов, он стоял в подобной позе почти пять часов. Во время войны церемонию немного сократили. Теперь в колоннах вместо 12 рядов было 60, и шествие длилось только четыре часа. Однако и это было весьма немало.

Для других партийных бонз, желавших следовать примеру своего фюрера, это составляло серьезную проблему. Они были вынуждены иногда поднимать в приветствии левую руку, чтобы хоть немного дать отдохнуть правой. В отличие от них Гитлер спокойно держал высоко вскинутой правую руку в течение всех этих часов. Ходили слухи, что в его мундире была ловко спрятана специальная подпорка, на которую и опиралась его рука. Другие говорили, что он специально тренировал мышцы плеча при помощи эспандера. Но, скорее всего, в данном случае речь идет об идеомоторном феномене.

Возможно, что именно эйдетический синдром объясняет и поразительную нечувствительность Гитлера к боли. Во время допроса обвинителем Кемпнером на процессе в Нюрнберге дантист фюрера Блашке показал, что в отличие от Геринга, которого просто невозможно было лечить, Гитлер, несмотря на свой неправильный прикус, был очень дисциплинированным пациентом. Кроме того, он даже отказался от обезболивающих уколов. По-видимому, Гитлер просто не чувствовал боли, что было свойственно и Шерешевскому. Если журналист ощущал медленное нарастание болевых ощущений, он мог усилием мысли уменьшить их настолько, что они постепенно полностью исчезали.

Не подлежит сомнению, что Адольф Гитлер обладал способностью время от времени при помощи самовнушения влиять на свою вегетативную нервную систему. Также он мог заставить себя плакать, что дано лишь немногим актерам, и довольно часто использовал эту редкую способность. В «эпоху борьбы», в самом начале нацистского движения, Геринг знал об этом даре фюрера. В критических ситуациях он требовал: «Гитлер должен прибыть сюда и немного поплакать!»

Гитлер весьма охотно лил слезы. Розенберг рассказывал о человеке, который не дрогнув посылал на смерть миллионы солдат: «Однажды, когда мы заговорили о Страсбурге, я предложил превратить местный кафедральный собор в национальный памятник. Фюрер со слезами на глазах ответил: "Это должен быть также и памятник неизвестному солдату. Что есть у простого мужчины? У него есть только свое тело, и он жертвует им"».[133]

Отто Штрассер был уверен, что Адольф Гитлер полностью контролировал свои слезы: «Гитлер умышленно ревел и лил слезы».[134] Шахт вспоминал, что когда он подал Гитлеру прошение об отставке, на глазах у фюрера навернулись слезы.[135] Шпеер сообщает о плаче Гитлера на похоронах доктора Тодта в феврале 1942 года и об одном из своих последних визитов в бункер фюрера в Берлине: «Его глаза, как это часто случалось в последнее время, вновь наполнились слезами». Однако в последние годы жизни слезы Гитлера, были, по-видимому, также и симптомом нервной болезни.

Адольф Гитлер демонстрировал чрезвычайную силу воли и в других ситуациях. Так, в юности и на фронте он охотно ел мясо, но с 1931 года стал строгим вегетарианцем. Подобным же образом он преодолевал свои привычки. Будучи заядлым курильщиком, он заставил себя полностью отказаться от сигарет и даже стал ярым противником табака. Особенно тяжело Гитлеру было отказаться от кофе, но он смог полностью исключить его из своего рациона. Будучи рейхсканцлером, он пил только минеральную воду «Фахингер», фруктовые соки и травяной лекарственный чай.

Магическое действие

Очевидно, что до определенного предела идеомоторная энергия действует и на других людей. Шерешевский рассказывал Лурии: «Стоит мне представить что-либо, как это сразу же происходит! Так, я поспорил с друзьями, что кассир в магазине даст мне на сдачу лишние деньги. Я четко представил себе это, и кассир дала мне сдачи вместо 10 рублей целых 20».[136]

Адольф Гитлер также мог оказывать магическое действие на других людей. Как пишет X. У. Темер: «Несомненно, что Гитлер обладал способностью переубеждать и привязывать к себе как опытных политиков, так и самоуверенных генералов, что он мог использовать как невероятное средство защиты». Существовало много людей, чья воля была настолько подавлена фюрером, что они делали все, что он хотел. «Опыт всей его политической деятельности привел его к убеждению, что в конце концов он сможет подчинить реальность своей воле».[137]

Еще в своих первых речах, произносимых перед жителями окраин Мюнхена вскоре после первой мировой войны, он использовал свои идеомоторные способности. Апогей желанного влияния на людей пришелся на 1923-1935 годы, затем оно стало ослабевать, но все же продолжало действовать на наиболее преданных сторонников. Людеке, который на заре нацизма был сторонником Гитлера, но вскоре отошел от национал-социализма, сообщал, что когда он в первый раз встретил фюрера, то испытал нечто вроде «религиозного посвящения».[138] Белла Фромм рассказала удивительную историю о выступлении в ноябре 1931 года Гитлера перед берлинцами во Дворце спорта, которую поведал ей командир охраны Хаймансберг. Охрана мероприятия была поручена наиболее надежным и достойным доверия людям. На следующий день в полицай-президиум прибыл высокопоставленный офицер полиции, республиканец по убеждениям, и рассказал, как вышедший из машины Гитлер пригласил его работать в своей охране. «Он просто подошел к нему, пожал руку и посмотрел прямо в глаза». На следующее утро этот человек заявил Хаймансбергу: «Вчера вечером я стал национал-социалистом. Хайль Гитлер!»[139]

Йозеф Геббельс, на которого речи Гитлера производили сильнейшее впечатление, писал: «Я иду, нет, меня просто несет к трибуне. Там я долго стою и смотрю в его лицо. Он — не оратор. Он — пророк… Теперь я точно знаю, что мне делать… Я больше ничего не слышу. Я стою оглушенный… Я еще не знаю, что я полностью отдаю себя в руки этого человека. Это стало торжественной клятвой верности на всю жизнь. И мои глаза тонут в его больших голубых глазах».[140]

Особенно сильно магия личности Гитлера повлияла на будущего главу гитлерюгенда рейхсюгендфюрера Бальдура фон Шираха. В марте 1925 года в возрасте 18 лет он в составе фелькишского военизированного «Союза оруженосцев» был откомандирован для охраны зала во время выступления фюрера в Веймаре. Голос Гитлера определил его дальнейшую судьбу. Позднее фон Ширах вспоминал: «Он был глубоким, наполненным и резонировал, как виолончель. Его акцент звучал очень необычно и заставлял слушателей внимать ему». Впечатление было настолько сильное, что, придя домой, он сел за стол и написал следующие стихи:

Бальдур действительно решил посвятить свою жизнь Гитлеру и переехал из Веймара в Мюнхен. В 1928 году в США ему предложили работать банкиром на Уолстрит, он отказался: «Я хотел вернуться в Германию, вернуться к Гитлеру».

Эрнст Ханфштенгль также говорил о посвящении. Когда он впервые увидел Адольфа Гитлера, он едва знал его имя, но, прослушав его речь, превратился в человека, до конца жизни преданного фюреру.[142]

Вагенер, который с 1929 по 1933 год принадлежал к кругу доверенных лиц фюрера, вспоминал о том, как он стал его сторонником: «Гитлер перестал существовать как материальное тело, он весь превратился в "слово", он говорил и говорил, сверкая сияющим взором, и я видел только эти глаза и слышал его слова как высшую истину».[143]

Едва ли меньшее впечатление произвел Гитлер на двух самых важных генералов, военного министра фон Бломберга и главнокомандующего фон Фрича, которые помогли ему провести перевооружение армии и подготовить ее к войне. Бломберг писал: «К тому времени, как мы стали работать вместе, и до января 1938 года на меня постоянно влияла некая сила, которая исходила от него. Она разрешала все сомнения и полностью исключала возможность возражать фюреру, обеспечивая мою полную лояльность, несмотря на имевшиеся у меня возражения». Фон Бломберг считал Гитлера чудесным врачевателем, «подобным великому врачу, который излечил бы его от простуды, просто прикоснувшись к руке». На Фрича фюрер оказывал просто парализующее действие: «Этот человек является судьбой Германии как в хорошем, так и в плохом. Если дела пойдут плохо, то он погубит всех нас вместе с собой, и с этим ничего нельзя поделать».[144]

Первый шеф гестапо Рудольф Дильс считал, что Гитлер обладал «способностью как под рентгеном видеть своих людей, заглядывая в самые затаенные глубины их сердец. Как врач при рентгеноскопии видит на экране все оттенки, затвердевания и инкапсуляции, так и фюрер определял способность человека подчиняться, и никакое дипломатическое или актерское искусство не могло скрыть внутреннего сопротивления его воле».[145]

На нюрнбергском процессе преемник Эрнста фон Вайцзекера на посту госсекретаря министерства иностранных дел Штеенграхт показал, что Риббентроп постоянно находился под гипнозом Гитлера. Адмирал Дениц, который после смерти Гитлера на короткое время стал главой государства, рассказал суду: «Я сознательно как можно реже посещал ставку фюрера, так как чувствовал, что мне достаточно пробыть всего пару дней в обществе Гитлера, чтобы его энергия подавила мою силу воли». Широко известны слова адмирала о том, что от Гитлера исходило «излучение». По сравнению с ним все другие люди выглядели более чем бледно. «После каждого посещения Гитлера штабу Деница требовалось несколько дней, чтобы вернуться в реальный мир».[146]

Шахт рассказывал, как Геринг неоднократно пытался убедить Гитлера пересмотреть экономическую политику, но все было безрезультатно. Сам Геринг признавался: «Я часто пытался возражать ему, но, как только я начинал это делать, у меня сердце уходило в пятки». После войны Вальтер Кемповски провел опрос переживших нацизм немцев, интересуясь, какое впечатление производил на них Гитлер. Один профессор ответил: «Вы знаете, в то время я часто встречал интеллигентных, самостоятельно думающих людей, которые говорили мне: "У меня своя голова на плечах и я был уверен, что он меня не поучает. Но затем я невольно полностью поддавался влиянию и ничего не мог с этим поделать"».[147]

В 1928 году Голо Манн испытал на себе сильнейшее влияние Гитлера: «Я вынужден был защищаться от энергии и силы убеждения оратора. Мой друг, чистокровный еврей, которого я привел с собой, не смог выдержать его напора. "А ведь он прав", — нашептывал мне друг. "А ведь он прав", — как часто произносили эти слова люди, от которых я совсем не ожидал услышать подобное, например — от моих швейцарских друзей». Даже бабушка Голо Манна Хельвиг Прингсхайм, «верная поклонница Наполеона, которая обустроила в своем доме целую комнату, завешанную его портретами и заставленную шкафами с книгами о нем, не смогла удержаться от нежного восхищения перед Гитлером, что вызвало недовольство ее мужа дедушки Альфреда».[148]

«Чарующая сила его ума и души проистекала из одухотворенности и силы его личности», — считал глава Имперской Трудовой повинности Константин Хирль, который оставил следующее описание способностей фюрера: «Чтобы обменяться идеями с собеседником, ему требовалась гораздо меньше времени, чем нужно другому, чтобы сформулировать свои мысли».[149]

Особенно успешно Гитлер влиял на Муссолини. Уже после поражения под Сталинградом, в середине апреля 1943 года, он смог убедить итальянского диктатора отказаться от намерения подписать с Россией мир и отозвать свою армию. Геббельс записал в своем дневнике: «Фюрер приложил огромные нервные усилия и смог вернуть Муссолини в наши ряды. В течение четырех дней он смог полностью изменить дуче. Когда тот сошел с поезда, то, по мнению фюрера, он выглядел как сломленный старик, но по окончании переговоров он превратился в веселого, исполненного дружелюбия человека».

Электризующее действие убеждений Гитлера сказывалось и на самом Геббельсе. 20 марта 1942 года он записал в дневнике: «Если провели вторую половину дня вместе с фюрером, то затем чувствуют себя как перезаряженный аккумулятор». В конце войны Геббельс поражался стойкости Гитлера и крепости его нервов: «Он был полюсом спокойствия среди всеобщего ужаса». «Он остается твердым после всех этих страшных ударов, которые снова и снова обрушиваются на нас».[150]

«В марте 1945 года гауляйтер Альберт Форстер в полном смятении прибыл в рейхсканцелярию и доложил, что 4000 русских танков приближаются к его Данцигу. Ему нечего противопоставить этой силе. Пообщавшись с Гитлером, он вернулся к себе в прекрасном настроении: "Фюрер пообещал мне, что спасет Данциг, так что волноваться больше не о чем"».[151]

Генерал люфтваффе фон Грайм и его личный пилот Ханна Райч в апреле 1945 года совершили на самолете «Шторх» смертельно опасный перелет, чтобы попасть в штурмуемый русскими войсками Берлин. В уже описанной выше сцене в бункере физически сломленный Гитлер назначил Грайма главнокомандующим люфтваффе вместо Геринга. Было ли это влиянием Ханны Райч, твердо верившей в Гитлера, сыграли ли свою роль экстремальные обстоятельства или сказалось ранение, которое генерал получил во время этого полета? Так или иначе магическая сила личности фюрера подействовала в последний раз, и Грайм вопреки всей очевидности полного поражения поверил в неизбежность победы Германии.

Сила внушения Гитлера действовала на фельдмаршала Гюнтера фон Клюге в такой степени, что он был убежден в том, что является одним из самых доверенных людей фюрера. Сам же Гитлер серьезно сомневался в верности, считал его участником заговора Штауфенберга, 17 августа 1944 года снял с должности главнокомандующего на Западе, заменив Моделем, и вызвал в Берлин. В результате по дороге в Германию 19 августа 1944 года фон Клюге принял цианистый калий. В прощальном письме он заклинал Гитлера прекратить бессмысленную войну. Письмо заканчивалось словами: «Я покидаю вас, мой фюрер, самого внутренне близкого мне человека, о чем вы вероятно догадывались, с чувством до конца выполненного долга. Хайль Гитлер!»

Однако Гитлеру не всегда удавалось подчинить других людей своему влиянию. 13 июля 1943 года фюрер вызвал в свою ставку в Восточной Пруссии фельдмаршалов Роммеля, фон Клюге и фон Манштейна. Роммель ранее не был в ставке, и Манштейн поинтересовался у него, по какой причине его вызвали, может быть, он получил новое назначение? Роммель ответил: «Я прибыл на солнечный курорт». Манштейн не понял его слов, и Роммель с улыбкой пояснил: «Меня вызвали, чтобы подержать под лучами солнца и веры».[152]

Тем не менее Гитлер был в состоянии правильно оценивать то, как он действует на людей. С сильной долей самоиронии он заявил на оперативном совещании, состоявшемся 24 января 1945 года: «У меня сегодня есть еще одна неприятная работа. Я должен загипнотизировать Квислинга». Причем он инстинктивно чувствовал, насколько далеко можно зайти. Переводчик Дольманн вспоминал: «Он пристально смотрел на меня, как будто хотел загипнотизировать. Несколько мгновений спустя он сообщал мне задание. Это была его "уловка". Однако фюрер был достаточно рассудительным человеком, чтобы понять, что все это на меня совершенно не действует».

Адольф Гитлер использовал свою способность к внушению также и во время аудиенции, которую летом 1933 года он дал в рейхсканцелярии прусскому принцу Луису Фердинанду. По свидетельству принца, «сначала фюрер вел себя скромно, и атмосфера была несколько натянутой. Однако, после того как я рассказал ему о своей работе в Детройте у Форда, он разразился монологом на тему автомобили и общество, который длился почти сорок минут… Было бы нечестно сказать, что эта первая, единственная беседа, если так ее можно назвать, произвела на меня только неблагоприятное впечатление. Теперь я понимаю, почему так много людей, в том числе и иностранцев, попали под его влияние. От него действительно исходит некая магнетическая сила».[153]

Глава британских фашистов Освальд Мосли так рассказывал о своей первой встрече с Гитлером в апреле 1935 года: «Никакого гипнотического действия не было. Он держался очень просто и в течение всей беседы очаровал меня своим мягким, почти женским шармом».[154]

Шаманизм и подсознание

Несмотря на то что Гитлер любил долго и напряженно смотреть в глаза своим собеседникам, вряд ли в данном случае может идти речь о настоящем гипнозе. Утверждение, согласно которому в 1919 году, находясь в военном госпитале в Пазевальке, Адольф Гитлер обучился приемам гипноза у профессора неврологии Форштера из Университета в Грайфсвальде, не выдерживает критики. Достоверность сообщения Девринтса, согласно которому он лично видел, как Гитлер занимался аутотренингом, также сомнительна. Гитлер поддерживал себя уколами доктора Морелля, а не техникой медитации И. X. Шульца.

Возможно, что необъяснимое действие Гитлера на других людей объяснялось шаманизмом.[155] Под этим словом понимается архаическая форма религии, которая наблюдается у некоторых сибирских народов и североамериканских индейцев. Шаман заклинает души, завладевает ими и получает возможность при помощи так называемого «путешествия души» привести хаотический мир в упорядоченное состояние и вылечить больного. Способностями заклинать души и лечить обладали определенные семьи, которые передавали эти умения из поколения в поколение. Власть шамана не идет далее этих свойств.[156] Более того, он никогда не бросается в глаза, выглядит крайне бесцветно, так же, как Гитлер, который не производит какого-либо впечатления на людей, которые ему не верили. «Те, кто не подпадал под влияние харизмы Гитлера, видели в нем только типичного представителя низшего слоя, нечто среднее между официантом и парикмахером».[157]

Французский посол Андре Франсуа-Понсе считал, что у Гитлера было три полностью различных модели поведения, которые он мог задействовать, словно нажав некую скрытую кнопку.[158] Он мог предстать сперва неистовым и полным праведного гнева, затем без перехода стать спокойным или даже предстать сомнамбулой, и закончить представление, представ в образе обычного человека, наивного, неуклюжего выходца из деревни. Если исходить из этого, то можно сказать, что выступление Гитлера с речами, особенно на съездах партии, можно сравнить с заклинанием души, которую захватывает оратор, после чего слушатели переживают «путешествие души» или полное духовное слияние с выступающим.

Ульрих Тимм из института по исследованию пограничных областей психологии во Фрайберге утверждал, что Адольф Гитлер обладал способностью воспринимать окружающую действительность без помощи разума, т. е. сразу на уровне подсознания.[159] Он инстинктивно чувствовал приближение опасности, как будто предвидел ее. Еще в первую мировую войну его не раз спасал некий внутренний голос. Позднее фюрер вспоминал, как однажды услышал внутри себя слова: «Вставай и немедленно исчезни отсюда!… Я встал и отошел на 20 метров, прихватив свой обед в котелке. Я снова сел и спокойно продолжил трапезу. Едва начав есть, я услышал взрыв в той части воронки, которую только что покинул. Шальная граната угодила именно в то место, где я только что обедал вместе со своими товарищами. Все они погибли».

При покушении Эльзера, который 8 ноября 1939 года организовал взрыв в мюнхенской пивной «Бюргербройкеллер», Адольф Гитлер неожиданно рано покинул встречу ветеранов партии и чудом ускользнул от смерти. Он сказал Генриху Хоффману: «Мной овладело странное чувство, что я должен немедленно уехать из "Бюргербройкеллера"». В течение 1943 года он дважды избежал смерти: 20 марта и в декабре.

Покушение 20 июля 1944 года он предчувствовал еще за несколько недель, поделившись своими смутными тревогами с Евой Браун. Позднее Гитлер признался, что после того, как бомба взорвалась, он почувствовал нечто вроде облегчения.

 

2.3. Стирание границ

Об одной научной дискуссии

Доктор Йенш утверждал, что настоящий эйдетик полностью не способен отличить окружающую действительность от своих воспоминаний. Он переживает свои воспоминания как настоящую реальность, наблюдая их в самом буквальном смысле этого слова.

Психологическая школа доктора Генриха Дюкера по праву оспаривала тотальное нивелирование разницы между реальностью и образами памяти. После второй мировой войны Дюкер сменил запятнавшего себя лояльным отношениям к нацистам Йенша на посту главы Марбургского психологического института и подверг резкой критике не только политическую ангажированность своего предшественника, но и ряд сделанных им научных выводов. Он не оспаривал, что существуют люди с выдающейся памятью, которая настолько влияет на формирование личности, что из этого следует делать соответствующие педагогические выводы. Однако Дюкер считал, что эйдетические воспоминания не обладают статусом самостоятельного феномена. По его мнению, в данном случае нельзя было говорить о типологически отдельном способе переживания.[160] Доктор Никель требовал отказаться от определения «эйдетик», которое является «искусственным конгломератом очень разных свойств, проявившихся в экстремальной форме».[161]

Тем не менее в случае с Гитлером речь шла именно об экстремальной форме человеческих способностей, которые оказали огромное влияние на его поведение и проводимую им политику.

Реальность и пропаганда

Восприятие окружающего мира и жизненный опыт Гитлера существенно отличались от свойственных обычным людям, живущим в современном индустриальном обществе. Если последние четко различают реальность и воображаемый мир, действительное и желаемое, правду и ложь, то у фюрера данная способность отсутствовала.

Будь то «Протоколы сионских мудрецов» или история графа Люкнера, Гитлер все принимал за чистую монету. 19 июля 1942 года фюрер заявил: «Люкнер был самым замечательным рассказчиком из всех, кого я знаю». Когда же ему сказали, что информация Люкнера не соответствует действительности, фюрер очень сильно рассердился, как ребенок, когда в доме убирают рождественскую елку.

Он упорно отказывался верить в то, что «Протоколы сионских мудрецов» являются подделкой. «Они пользуются фальшивкой», — снова и снова кричит по миру «Франкфурер Цайтунг», что является лучшим доказательством подлинности протоколов. «Впрочем, это не имеет особого значения, — писал Гитлер в "Майн кампф". — Впрочем, это несущественно, настоящие они или нет». В этом документе ясно представлено то, что делают евреи, пусть даже непреднамеренно. «Само существование этого основано на постоянной лжи, поэтому совершенно неважно, родились ли "эти высказывания в голове еврея, так как в любом случае они раскрывают все действия еврейского народа и их конечную цель"». Адольф Гитлер не реагировал на критику произведений Карла Мая, которого обвиняли в том, что он ни разу не видел стран, о которых писал. Во время споров в венском общежитии для мужчин Гитлер доказывал, что Май является гениальным писателем именно потому, что «он смог описать эти места более реалистично, чем побывавшие там путешественники».[162]

В системе мышления Адольфа Гитлера отсутствовала ясная грань между реальностью и представлением о ней, однако он имел поразительный нюх на пропагандистские эффекты. Именно на этом в большей степени и основывалось его влияние. «В центре пропаганды и мировоззрения, мыслей и действий НСДАП с самого начала стоял Гитлер».[163] Как писал Кершоу, «громадный авторитет фюрера был более важен, чем прямое распоряжение Гитлера как главы правительства».[164]

Способность провести четкую и ясную границу между возможным и невозможным является одним из главных факторов развития человеческого интеллекта. Однако эйдетизм полностью уничтожил эту грань в разуме фюрера. Он как ребенок верил в то, что в любую минуту может случиться чудо, и как заядлый игрок считал, что каждую секунду может сорвать миллионный куш. Фюрер рассматривал политику только с пропагандистской точки зрения.[165] Это укрепляло его в вере, что все проблемы можно решить с помощью пропаганды.

Успех тактики блицкрига, посредством которой он разгромил Польшу и Францию, во многом зависел от пропагандистского эффекта. Эта тактика полностью деморализовала противника. Бартов писал: «Картина быстрого, смертельного, почти клинического немецкого блицкрига, эта смесь грохочущих танков, воющих пикирующих бомбардировщиков, блестящих генералов и здоровых, загорелых, улыбающихся солдат, которые весело распевают песни, маршируя к победе, в начале войны стала достоянием не только немецкой, но и мировой общественности».[166]

Блицкриг должен был создать «впечатление непобедимости германской армии не только у врага, но и у собственных солдат». Однако тактику блицкрига, столь успешно опробованную на ближайших соседях, нельзя было использовать против главных противников: Великобритании, которая была защищена океаном, Советского Союза, бескрайние просторы которого не могли преодолеть танки, и полностью недостижимых США. При помощи воющих бомбардировщиков и лязгающих танков Гитлер нарисовал великолепную картину войны, которую он никогда не смог бы выиграть.

Не только Гитлер использовал слияние реальности и пропаганды для того, чтобы произвести впечатление на своих противников. Он сам попадал под влияние своих подчиненных, которые использовали это, чтобы в короткий срок увеличивать собственный престиж в глазах немецкого диктатора.

Так, Адольф Гитлер чрезмерно переоценивал возможности и пригодность к использованию люфтваффе. Он был убежден, что летчики Геринга не только значительно превосходят противника по своим боевым качествам, но и обладают намного более совершенными самолетами. Это привело к тому, что фюрер поверил в возможность сломить Англию только силами ВВС, не прибегая к помощи других родов войск.

«Существенную роль в этой переоценке сил люфтваффе сыграло посещение испытательного полигона Рехлин 3 июля 1939 года». Гитлер был поражен увиденным и пришел в полный восторг, хотя «речь шла об опытных образцах, которые перед запуском в серийное производство следовало дорабатывать в течение более пяти лет». В марте 1942 года Геринг жаловался: «Лично я не желаю больше посещать полигон Рехлин после того, как инженеры так подло обманули меня и фюрера летом 1939 года. В результате прошлого посещения фюрер принял важные решения, которые привели к страшным ошибкам».[167]

Поскольку все кратковременные успехи фюрера основывались главным образом на пропагандистском эффекте, именно это и погубило Гитлера, который серьезно переоценивал свой престиж, считая его намного более весомым, чем он был в реальности. Несмотря на то что генералы постоянно указывали ему на то, что «Сталинград превращается в груду развалин, больше не имеющую значения как транспортный узел и промышленный центр… 6 октября 1942 года Гитлер, в ответ на доклад Паулюса (командующего сражавшейся там 6-й армии вермахта) о катастрофическом недостатке сил и переутомлении войск, вследствие чего было бы целесообразно прекратить борьбу за город, заявил, что самой главной задачей на сегодняшний момент является полный захват Сталинграда».

В данном случае основную роль играли «соображения престижа, из-за которых вопреки всей опасности положения Гитлер настаивал на взятии Сталинграда. В силу того что с начала сентября была развернута мощная пропагандистская кампания, трубившая о победе германского оружия на Волге, Адольф Гитлер просто не мог спустя две недели приказать прекратить сражение за Сталинград. В таком случае он предстал бы в роли побежденного».[168]

Проведя анализ речей Гитлера, Хильдегард фон Коце и Гельмут Краузник обнаружили, что любимой цитатой фюрера, которую он снова и снова обыгрывал в своих выступлениях, были слова из второй части «Фауста» Гете: «Люблю я невозможного желать». 24 февраля 1937 года, выступая перед ветеранами партии, он заявил, что боги позволяют избранным «требовать от них невозможного». В этом требовании проявляется дух: «То, чего мы требуем, настолько необычно и настолько сильно, что только душа и сама природа фанатика могла почувствовать влечение к этому. Это недоступно мелкому, усредненному уму бюргера».[169]

Это свойство образа мыслей Гитлера позволяло ему требовать от СС как нормы реализации невозможного. Данные элитные войска должны были «гордо, точно и беспрекословно справляться с самыми сложными и даже невыполнимыми задачами».[170]

Жизнь человека протекает в двух мирах, в реальности и в мире его мечты. В наш информационный век мы все более склоняемся в сторону фикции. Свидетелей часто разочаровывают подлинные политические или спортивные события, на экране же телевизора все выглядит красивым и настоящим. Телевизионные дикторы рассказывают, что незнакомые люди, с которыми они сталкиваются в повседневной жизни, т. е. в действительности — само самой разумеется, что в данном случае это значит и на экране — выглядят совершенно иначе. Гитлер, который до начала войны в России каждый вечер смотрел по два игровых фильма и проводил массу времени в архитектурной мастерской за моделями, а затем сменил их на карты Генерального штаба, жил в вымышленном мире. В этом отношении он был дитя информационного века. Нольте был полностью прав, когда писал: «Национал-социализм боролся в основном против вымышленных, а не против настоящих врагов».[171] Он назвал Гитлера «отстраненным человеком», который отдалился от реальной действительности. Примерно то же самое писал про фюрера и Шпеер: «Присмотревшись повнимательнее, мне представляется, что для него само действие важнее действительности, что сообщения в газетах его интересовали больше, чем реальные события».[172] «Когда в тяжелые годы войны после смерти его любимого оперного певца Моноварды газеты не поместили развернутый некролог на первой полосе, он пришел в бешенство, в течение часа страшно ругал прессу, а затем весь день не мог нормально работать».[173]

Журнальные статьи могли самым непосредственным образом влиять на действия Гитлера. Однажды он прочитал в «Берлинер Иллюстрирен» об уголовном деле, по которому 64-летний еврей был осужден на. 12,5 лет тюрьмы за то, что он спрятал в яме для извести 6500 яиц. Гитлер сразу же уведомил министра юстиции Шлегельбергера, что желает смерти преступника. Осужденный был передан гестапо и казнен.[174]

Просмотрев фильм «Город Анатаоль», Гитлер узнал, что существует связь между строительством городов и нефтяными месторождениями. По его мнению, эта картина прекрасно отобразила «атмосферу развития нефтедобывающей отрасли на Балканах. Люди совершенно случайно получили в свое распоряжение золотую жилу только потому, что под землей, по которой они ходят, залегает нефть, не приложив к этому ни капли труда. Это против естественного порядка вещей! Сегодня такой город, как Бухарест, можно построить только при помощи спекуляций землей».[175]

Содержания заинтересовавших его фильмов впечатывались в сознание Гитлера как истина в последней инстанции. Так, представление фюрера об Англии и англичанах основывалось на голливудской картине «Бенгалия», поставленной по роману Иста Брауна «Жизнь бенгальского улана». Игровой фильм стал основой для политических убеждений: Гитлер рассматривал Индийский субконтинент как место, где сформировалось британское самосознание, и мечтал о том, что колонизация земель на Востоке окажет сходное влияние на немцев.[176] Польско-американский социолог У. И. Томас был совершенно прав, когда писал, что как люди относятся к окружающей действительности, так и она относится к ним.

«Туннель» Келлерманна

Вполне возможно, что своим поразительным успехом в качестве оратора Гитлер обязан подражанию герою фильма. Рейнхольд Ханиш, друг фюрера по молодым годам в Вене, рассказывал: «Однажды вечером Гитлер пошел в кино, чтобы посмотреть "Туннель" Келлерманна. В этом фильме есть кадры, когда оратор, выступающий перед рабочими, оказывает на них очень сильное воздействие, приводя в неистовство». Это произвело на Гитлера настолько сильное впечатление, что он не мог больше ни о чем говорить, кроме как о силе слова.

Вечером 18 ноября 1933 года, когда после разговора с Гутенбергом и Папеном политическая карьера Гитлера висела на волоске, он посмотрел фильм «Мятежник». В этой мелодраме молодой студент сражался против наполеоновских войск, оккупировавших Тироль, и фюрер полностью идентифицировал себя с главным героем картины. При помощи пламенного патриотизма и увлекающей за собой людей риторики юноша смог подняться над своим скромным происхождением и стать во главе народа. Он отвергал любые компромиссы и в конце концов одержал победу. Своей фанатичной убежденностью в собственной правоте вымышленный тирольский студент смог оказать на людей такое же влияние, как и Гитлер со своей верой в высшее предназначение.

Чингисхан

Однако Гитлер мог идентифицировать себя не только с экранным тирольцем, но и книжным монголом. На фюрера очень сильно влияли не только герои кинофильмов, но и персонажи прочитанных им книг. Отто Абец, которого Гитлер послал в оккупированный Париж, вспоминал после войны: «Люди из окружения фюрера рассказывали мне, что он довольно часто всю ночь проводит с книгами, которые он поглотает с невероятной скоростью, но не вникает в детали содержания. Во время Польской кампании, находясь в своем поезде, в течение нескольких ночей он прочтет двухтомную апологию Чингисхана и его евразийской империи, которая незадолго до этого вышла из-под пера одного английского автора».[177] Эту книгу порекомендовал Гитлеру Гиммлер. Речь шла о двухтомном историческом романе русского эмигранта Михаила Правдина (псевдоним Майкл Черольз) «Чингисхан. Буря из Азии» и «Наследие Чингисхана».[178] Несмотря на свое неарийское происхождение, герой этого романа понравился обоим нацистам не меньше, чем какой-либо вождь древних германцев. Еще до вторжения в Польшу, 22 августа 1939 года, Гитлер впервые сравнил себя со знаменитым монгольским ханом: «Наша сила заключается в быстроте и беспощадности. Чингисхан сознательно и со спокойным сердцем обрек на смерть миллионы женщин и детей. Однако в истории он остался только как великий создатель империи… Так и я посылаю на Восток мои части "Мертвая голова", приказывая им сурово и безжалостно убивать мужчин, женщин и детей, которые являются поляками по крови и языку. Только так мы сможем завоевать жизненное пространство, в котором так нуждаемся».

Из этой книги Гитлер почерпнул и идею о том, что «пролитая кровь сплачивает соучастников вокруг главаря». Специально для обозначения этого понятия он использовал слово «спайка кровью». Он ссылался на монгольского хана и для подтверждения своих расовых идей: «Чингисхан считал, что его раса превосходит все другие, что подтверждается его поступками. Именно поэтому самые смелые и хорошие воины получали самых прекрасных женщин, благодаря чему из поколения в поколение внешний вид монгольской расы улучшался».

«Все монгольское население ориентировалось на войну, и период мира был для них только временем подготовки к новому военному столкновению». Чингисхан «сохранил простой образ жизни кочевника и всячески противился разлагающему влиянию городской культуры. Все это прекрасно подходило к образу, который создал себе Гитлер».[179]

Твердая рука

Многотомное собрание сочинений Карла Мая занимало почетное место в библиотеке Гитлера в Бергхофе. Адольфа Гитлера привлекала незамысловатая мораль этих романов: добро побеждает зло, главным героем был светловолосый немец, которого на Востоке называли Кара-бен-Немси, а на Диком Западе — ковбой Твердая рука, сражавшийся с недочеловеками вместе с благородным диким индейцем Винниту, снимавшим скальпы со своих врагов. Олицетворение зла, жестокие команчи привязывали свои невинные жертвы к столбу пыток и подвергали страшным мучениям. По-видимому, Адольф Гитлер проводил прямую параллель между нехорошими краснокожими и злобными евреями.

Перед началом Русской кампании Гитлер предписал своим генералам в обязательном порядке прочитать книги Карла Мая. Он искренне верил, что описанные в романах методы войны, которыми пользовались индейцы, могли помочь победить советские войска. Однако военные не спешили воспользоваться советами любимого писателя фюрера.

В застольных беседах Адольф Гитлер вполне серьезно хвастал тем, что все свои познания в географии он почерпнул из книг Карла Мая.

Еще подростком Гитлер восхищался романами Мая и на протяжении всей своей жизни обращался к его книгам. «Как было отмечено уже в рецензии на "Майн кампф", опубликованной в "Вельтбюне", в книге фюрера существовали вполне определенные стилистические параллели с романами этого писателя. Более того, с начала 20-х годов Гитлер вольно или невольно стилизовал свое поведение и внешний вид под образ этакого человека с Дикого Запада». По мнению исследователя Шольда, влияние книг Мая на поведение Гитлера пошло гораздо дальше: «Патологическая несговорчивость и склонность к доминированию над собеседником, которые проявлялись в каждом диалоге Твердой руки, сформировали у Гитлера весьма специфическое представление о взаимоотношениях между вождем и его последователями. Здесь предпочтение отдавалось тайному и специальному оружию, военным хитростям и господскому стилю поведения».[180] Чрезмерное увлечение Адольфа Гитлера Диким Западом наглядно проявилось, когда он как индейский вождь вместе с эсэсовцами нагрянул в баварский городок, где мнимый изменник Рем собрал своих приверженцев, и арестовал его. Рек-Малешевич прямо назвал эту акцию «набегом апачей на Висзее».

Зигфрид

Еще более отчетливо проявляется странное смешение в сознании Гитлера реальности и вымысла в страстном обожании им опер Вагнера. Еще в юности он настолько сильно идентифицировал себя с Риенци, что желал полностью слиться с личностью этого римлянина и клялся освободить родину. Более того, знаменитое «германское» (т. е. римское) приветствие «хайль» (да здравствует) было позаимствовано прямо из оперы Вагнера, где есть слова «Хайль Риенци».

В книге «Майн кампф» узник Лансбергской тюрьмы полностью стилизовал себя под вагнерианского героя. Келер пишет: «Тот, кто рассматривает Гитлера только как гражданского субъекта или исторического деятеля, упускает важный аспект его личности — его театральность. Любимой оперой Гитлера, в которой он "играл" свою главную роль, было "Кольцо Нибелунгов" Вагнера. Стремясь к максимальному упрощению, он разделил мир на категории и создавал такой общественный порядок, для которого подходили его театральный костюм и маска».[181] По мнению Келера, созданный Гитлером образ еврея был позаимствован из роли Мима. Его ненависть к евреям уходила своими корнями в театральные подмостки.

Уже Гейден, один из первых биографов Гитлера, заметил, насколько был далек антисемитизм фюрера от реальности: «Он никогда не рассказывает о каком-либо конкретном случае, не называет какие-либо имена и не обвиняет отдельных евреев».[182] Он стремится превратить весь мир в театр Вагнера, неотъемлемой частью которого является ненависть к евреям. «Антисемитский стержень мировоззрения Гитлера был получен в наследство от Вагнера. Даже самоуверенность Гитлера, которая позволила ему удивлять, шокировать и терроризировать окружающий мир, уходила корнями в требование великого мастера превзойти действительность».[183] Категорический безальтернативный выбор «или-или», которому Гитлер подчинил всю свою жизнь, был не чем другим, как неверно истолкованный театральный жест Вагнера, который восторженный любитель оперы принял за чистую монету. Противостояние светлых, благородных богов и темных зловещих подземных сил было в порядке вещей только на театральной сцене, но в качестве реального политического и исторического принципа деления на арийцев и евреев являлось полным идиотизмом.

Еще до начала войны в России Адольф Гитлер наметил дальнейшие цели для своей армии. В директиве от 11 июня 1941 года он планировал нападение Германии на Турцию, Иран и Ирак. В его сознании война представлялась репертуаром оперного театра. В течение недели дают «Бориса Годунова» на российских декорациях, затем — «Аиду» с пальмами по берегам Нила. Альберт Шпеер совершенно точно подметил, что Гитлер проявлял крайнюю «беспечность в управлении государственным аппаратом».

Постепенно весь немецкий ландшафт превращался в оперную сцену, а сам третий рейх все больше приобретал черты «государства Мейстерзингеров».[184] «Быстрый взлет Адольфа Гитлера напоминал театральную карьеру: он начал как вагнерианский герой и благодаря убедительности и энергии смог превратить в свою публику весь народ. Он спешил, желая перекроить рейх в подходящую для него сцену настолько быстро, насколько ему позволяла режиссура… Так, Германия превратилась в одну большую оперу Вагнера. В соответствии с планом фюрера рамками этой сцены должны были стать города, которые следовало подвергнуть коренной перестройке». Гитлер превратил съезды своей партии, эти «нюрнбергские произведения искусства», в торжество идей Вагнера. При траурных торжествах в честь павших во время «марша к Фельдхеррнхалле» 9 ноября за образец был взят «Парцифаль» Вагнера. При проектировании громадного купольного зала, который должен был быть возведен в мировой столице «Германия» (так планировалось переименовать Берлин. — Прим. пер.) Адольф Гитлер использовал литографию Штайнля с изображением храма Грааля в декорациях «Парцифаля». Келер совершенно верно описывает правление фюрера как период господства театра в реальной жизни.[185]

Ракеты на экране

Фотографии производили на Гитлера по меньшей мере такое же сильное впечатление, как реальность. Исключительно на их основе Адольф Гитлер составил себе мнение о США. На оперативном совещании 5 марта 1942 года он заявил: «Американские фермеры полностью обнищали. Я сам лично смотрел фотографии. То, чем они пользуются на своих фермах, эти устаревшие орудия, выглядят совершенно убого».[186]

Еще до прихода к власти и визита в страну, где цветут лимоны, он поделился с советником Вагенером мнением об этой стране: «Я не был в Италии. Но то, что я слышал о ней и видел на фотографиях, свидетельствует о важных и значительных переменах. Как сильно изменилась Италия при Муссолини!»[187]

Книги, фотографии и фильмы были для Гитлера источником знаний не только о конкретных личностях, но и о таких важнейших вещах, как, например, боеспособность армии США: «Недавно просмотренный киновыпуск новостей, который мы достали через Южную Америку, содержал кадры маневров обоих моторизованных дивизий, которые поражают своей смехотворностью».[188] Подобным же образом на основе фильма Адольф Гитлер составил себе мнение и о Красной Армии. Как свидетельствует фон Лееб, 14 августа 1940 года, выступая перед офицерами, только что произведенными в фельдмаршалы, фюрер сказал: «Германия намного превосходит Россию. Фильм о войне русских против Финляндии содержит множество смешных кадров».[189]

Первоначально Гитлер относился к ракетостроению несерьезно. Мысль о том, что при помощи атомной бомбы, которую можно доставить в ракете на огромные расстояния, вполне возможно завоевать мировое господство, просто не приходила ему в голову. Он называл ракеты «игрушками», а испытательный полигон в Пенемюнде «кружком "Умелые руки"».[190] «Сотня истребителей и пятьсот танков для него были намного важнее, чем запуск в воздух одной ракеты, которая в большинстве случаев падает не туда, куда ее нацеливали». Однако просмотр в октябре 1942 года съемки старта ракеты, которую показал ему Вернер фон Браун, произвели на Гитлера огромное впечатление. «После небольшого рассказа в зале потушили свет, и на экране удивленный Гитлер увидел цветные кадры, на которых огромная ракета оторвалась от земли и исчезла в стратосфере».[191] Фюрер был настолько впечатлен увиденным, что сразу же присвоил фон Брауну звание профессора и разрешил дальнейшие разработки ракет, которые должны были стать «чудо-оружием» третьего рейха.

Ошибочное решение о запрете серийного производства реактивного истребителя «Ме-262» было принято Гитлером на основе газетной статьи. Этот самолет мог развивать скорость до 800 км/ч и стал бы серьезной угрозой для бомбардировщиков союзников. Однако после прочтения в одной из газет статьи, направленной против развития реактивной авиации, фюрер приказал прекратить работы по «Ме-262».[192]

«Когда 12 июня 1944 года Адольф Гитлер отдал поспешный и преждевременный приказ применить "ФАУ-1", из-за организационных ошибок смогли взлететь только 10 ракет и только 5 из них смогли достигнуть Лондона. Гитлер хотел было прекратить производство этого, по его мнению, полностью скомпрометировавшего себя вида оружия, однако изменил свое решение после доклада имперского руководителя прессы о том сенсационном и шокирующем эффекте, который произвели падающие на британскую столицу ракеты. После этого он потребовал увеличить объемы производства "ФАУ-1"».[193]

Реализация утопии

Наши мысли обладают таким ценным свойством, как обратимость. В отличие от полностью необратимых действий, мы можем вернуться к ним, развивать дальше или просто забыть. Однако «идеологическим метафорам» Гитлера как раз и не хватало гибкости, игры мысли и прежде всего обратимости. Фюрер твердо придерживался своих эйдетических энграмм, которые были для него обязательны и неопровержимы.

Эйдетическое стирание границы между реальностью и вымыслом объясняет, до некоторой степени, почему стал возможным Холокост. Его основой стали громкие антисемитские лозунги, которые для всех нормальных людей были просто словами.

Костры из книг, которые ночью 10 мая 1933 года палили национал-социалистические студенты, были прежде всего выражением революционных представлений юношества, и тогда вряд ли кто-либо мог предположить, что все закончится поголовным истреблением евреев. Однако в представлении Гитлера, в сознании которого отсутствовало как различие между символом и действием, так и главные цивилизационные психологические запреты, сожжение книг воспринималось как имитация уничтожения своего главного врага. В этой связи Фондунг говорит о «смешении символа и действия».[194]

Обладая своеобразным эйдетическим способом восприятия действительности, Гитлер, в отличие от нормальных людей, не видел разницы между планом, составленным в голове, и его реализацией на практике. Для него реализация утопии не была заоблачной мечтой, а стояла прямо перед глазами. По мнению Иоахима Феста: «Гитлера отличал весьма своеобразный строй ума, он никогда не отступал от задуманного и не чувствовал границы между мыслью и действием, которая составляет одну из основ цивилизованного разума».[195]

Именно поэтому образованные слушатели Гитлера, понимавшие разницу между вымыслом и реальностью, не воспринимали его всерьез. Все его пламенные речи были не более чем пустой болтовней. 3 февраля 1933 года, вскоре после того как Гитлер занял пост рейхсканцлера, он встретился с военным руководством в доме генерала барона Курта фон Хаммерштайн-Экварда и произнес небольшую речь о «захвате нового жизненного пространства и его последующей полной германизации». Офицеры не были настолько уж испуганы услышанным, как это могло показаться с позиции сегодняшнего дня. «Ничего не известно о каких-либо возражениях против воинственных и весьма жестоких идей Гитлера. Некоторые ушли с этой встречи весьма впечатленные "сильной волей и размахом идей канцлера"». Другие, среди которых был и подполковник Фромм, успокаивали себя тем, что «при столкновении с реальной действительностью чрезмерные намерения фюрера будут приведены в соответствие с реальностью. Кое-кто даже вспомнил строфу из стихотворения Шиллера: "Слова всегда смелее дела"».[196]

Друг Гитлера во венскому периоду Кубицек, который жил с ним в одной комнате, рассказывал, что во время прогулок по городу будущий фюрер непрерывно рассказывал о том, как бы он перестроил свой родной Линц. «Этот дом стоит не на своем месте», — заявлял молодой фантазер. Кубицек вспоминал: «Он настолько запутал меня, что я часто не мог отличить, говорил ли он о реальном доме или речь идет о здании, которое должно быть здесь построено. Для него же это не имело совершенно никакого значения».[197]

В то время как благоразумные современники смеялись над фантазиями Гитлера, он поражал утопическими идеями своих приверженцев, среди которых был и будущий шеф гитлерюгенда Бальдур фон Ширах. Уже после войны он вспоминал: «Меня поразило и привлекало в Гитлере именно то, что он, еще не находясь у власти, предусматривал в своей концепции доминирующее положение Германии и рассматривал себя как партнер великих мировых держав, проигрывая в голове в качестве тренировки проблемы управления миром».[198]

Даже издавая приказы и распоряжения, Адольф Гитлер смешивал свои умственные построения с реальностью. В частности, когда фюрер был в ярости, он не скупился на самые страшные угрозы, проклятия и обещания полного уничтожения. Зачастую его приказы несут следы этих припадков бешенства. Летом 1933 года шеф прусского гестапо Рудольф Дильс должен был провести инспекцию «дикого» концентрационного лагеря, созданного штурмовиками, но СА отказало ему в доступе. Тогда Гитлер издал следующий приказ: «Затребовать у рейхсвера артиллерию и сравнять лагерь с землей». Спрашивается, «насколько сильно Гитлер мог поддаться своим отрицательным эмоциям».[199]

Дильс приводит и другие приказы Гитлера в первые годы его канцлерства: «Почему этот Грегор Штрассер еще жив?… Зачем нужно устраивать процесс и судить такого очевидного преступника, как Тельман? Я не могу понять, как Стеннесу удалось бежать!» Шеф гестапо считал, что под этими на первый взгляд риторическими вопросами скрывались «четкие приказы убить» вышеперечисленных людей. Трагизм третьего рейха заключался в том, что вспышки гнева Гитлера, во время которых он проклинал народы и мысленно стирал с лица земли города со всеми жителями, которые в начале его правления не воспринимались серьезно, в конце войны стали реальностью, воплотившись в его приказы, которые дословно исполнялись.

Как писал Мессершмидт, «рано сформировавшиеся элементы его мировоззрения, представления о расе и ее чистоте, жизненной силе и культуре были не просто абстрактными воззрениями». Гитлер совершенно серьезно воспринимал «эти гипотезы как политические реальности».[200]

Государственные чиновники, привыкшие к ясным и четким указаниям, вынуждены были прилагать массу усилий, чтобы понять и исполнить туманные предписания Гитлера. Государственный секретарь Эрнст фон Вайцзекер рассказывал, что служащим пришлось развить в себе новую способность: «искусность министров проявлялась в том, чтобы суметь застать Гитлера в хорошем расположении духа и получить от него вразумительные указания, которые затем можно было бы исполнять как приказ фюрера».

Сформированные в мозгу Гитлера эйдетические догмы были не только «оксиоматической константой», но и фиксировались на деталях. Поэтому они не имели ничего общего ни со знанием, полученным в результате опыта, ни с изощренной игрой ума. Гитлер мыслил самыми элементарными схемами, используя конкретные отправные точки и простые решения. Его идеи были всегда понятны массам, обоснования его поступков — архаичны. Гитлер всегда пользовался одним и тем же примитивным механизмом решения проблем, шла ли речь о внешне- или внутриполитических вопросах. Он был убежден, что против него всегда действует один и тот же противник.

Упрощенный эйдетический подход ко всем проблемам позволял Гитлеру разрешать их не только без моральных терзаний, но с внутренней убежденностью, что все должны подчиниться его воле, с самого начала заостряя внимание на мелочах. Это особенно четко проявилось не только при составлении архитектурных проектов, планов строительства, где он самым тщательным образом прописывал все мельчайшие детали, но и во всех его политических представлениях.

«Еще до прихода к власти Гитлер создал подробнейшие планы перестройки Берлина, Мюнхена, Нюрнберга и других городов. Реализация этих проектов была для него само собой разумеющимся непреложным фактом. Стоило только отдать короткий приказ». Конечно, время, когда будет отдан этот приказ, не нуждавшийся больше ни в каких обсуждениях, зависело от определенных обстоятельств. Но здесь Гитлер полностью полагался на свой «гениальный талант импровизации».[201]

Генриетта фон Ширах сообщает некоторые подробности архитектурных планов Гитлера, которые должны были воплотиться после победы в войне: «Веймар и Нюрнберг будут украшены громадными зданиями, на берегу Химзее вырастет университет партии, а в Брауншвейге построят академию для руководства гитлерюгенда (уже были готовы метровые металлические статуи, которые собирались установить на крыше здания). Он хотел подарить Лейпцигу фонтан с памятником Рихарду Вагнеру, гипсовая модель которого стояла в мастерской в Киферсфельден, ожидая, когда профессор Хипп воплотит ее в мраморе… Все эти грандиозные планы не просто носились в голове фюрера, но были проработаны до мельчайших деталей и находились на чертежных столах архитекторов Гитлера».[202]

Как и новая столица Германии, Холокост, порожденный тем же самым мысленным эйдетическим прообразом, с самого начала был проработал до самых мелких подробностей. Уже в «Майн кампф» содержалась идея использовать отравляющий газ как смертоносное оружие. Выступая в рейхстаге 30 января 1939 года, Гитлер поделился с депутатами своей новой идеей, заявив, что следует не просто убить какое-либо количество евреев, а полностью уничтожить еврейскую расу в Европе. В политике, как и в архитектуре, перед началом работы Гитлер составлял подробный план действий.

И в данном случае он позаботился о мелких деталях. Так, ему в голову пришла идея переправлять транспорт с евреями в Припятские болота водным путем через Дунай, Черное море и Днепр, чтобы не допускать лишнего износа железнодорожной сети.

Обостренное внимание Гитлера к мелочам отметил и Рудольф Дильс. В 1933 году рейхсканцлер вполне реалистично и в мельчайших подробностях описал, как могло бы быть организовано покушение на него: «Однажды это сделает совершенно безвредный мужчина, который снимает квартиру на самом верхнем этаже в одном из домов на Вильгельмштрассе. Все соседи будут думать, что он — учитель на пенсии. Это будет полностью лояльный гражданин, в очках в роговой оправе, плохо выбритый, даже заросший, с бородой и усами. Он никого не будет пускать в свою комнату, чтобы спокойно установить у окна оружие. Изо дня в день с дьявольским терпением он будет рассматривать в оптический прицел балкон на фасаде рейхсканцелярии и в один прекрасный день нажмет на курок».[203] Гитлер в течение нескольких недель планировал собственное самоубийство и разыграл его, придерживаясь всех деталей разработанного сценария. «Гитлер говорил только о том, какой способ ухода из жизни является наилучшим. При этом он со всеми отвратительными подробностями описывал, что с ним сделают русские, если он попадет к ним в руки. Гитлер много говорил о том, какой способ самоубийства выбрать: застрелиться, отравиться или вскрыть себе вены». «Все эти речи приводили его секретарш в состояние истерики».[204]

Уже Август Кубицек отметил у Гитлера особенность изображать вымышленное очень реалистично, прорабатывать его во всех деталях и относиться к нему как к реальной действительности. Многие мелкие бюргеры мечтают о том, как однажды они выиграют в лотерею миллион, выскажут своему начальнику все, что о нем думают, а затем будут лежать в шезлонге под пальмами на морском берегу где-нибудь в тропиках, потягивая шампанское и наблюдая за темнокожими красотками.

Однако Гитлер не просто верил, что должен выиграть, он пришел в бешенство, когда ему попался пустой лотерейный билет. Причем он рассматривал проигрыш не просто как ошибку в теории вероятности, но считал себя несчастной жертвой злобной и продажной системы, которую следовало непременно побороть и изменить. К тому же молодой Гитлер не испытывал нормального гетеросексуального желания познакомиться с реальными привлекательными девушками, а вместо этого жил фантазиями о «круге избранных друзей». Уже сама покупка заранее проигрышного лотерейного билета переносила его в вымышленный мир. В течение недели до розыгрыша он только и говорил о большой квартире, которую он снимет на втором этаже дома на набережной Дуная, выбирал мебель, штофные обои и продумывал декор. Удивленный Август слушал, как будущий фюрер планировал полностью посвятить жизнь искусству в доме, где домоуправительницей будет «пожилая, немного седая, но очень аристократическая дама», которая сможет превратить его жилище в место праздничных приемов для «избранного круга близких друзей».[205]

Также при планировании способом достижения мирового господства Гитлер не мог позволить себе роскоши нового подхода к проблеме. Он был просто не способен на это. По мнению Вендта, о какой-либо реальной «заявке на статус мировой державы» говорить не приходится, поскольку все разговоры Гитлера о стратегических бомбардировщиках дальнего радиуса действия в Западной Африке были туманны и утопичны. Мессер-шмидт по праву назвал все это «группой мифических образов и видений».[206] Планы Гитлера были понятны другим людям, но они были очень трудно выполнимы. Все его идеи были утопичны, неясны и ничем не связаны между собой.

Так, СШАдолжны были подвергаться налетам бомбардировочной авиации, которая будет базироваться на Азорских островах. Сам Гитлер рассматривал собственную политику как «реализацию имеющегося плана», о чем он заявил командованию вермахта на совещании 10 февраля 1940 года. Однако все эти планы, разработанные им в рудиментарной форме, невозможно было реализовать на практике. Тем не менее у него не было недостатка в исполнителях, которые пытались воплотить его утопии в жизнь. При этом они могли дополнить их своими собственными идеями.

Исходя из всего этого, сейчас невозможно установить, когда именно был спланирован Холокост. Когда Гитлер выступал 30 января 1939 года в рейхстаге, скорее всего, он уже решил физически уничтожить всех европейских евреев. Однако, как пишет Адам, было бы неверно считать, «что в это время СС уже думали об эйнзацкомандах и Освенциме. Ни Гитлер, ни СС еще не имели представления об объемах, способах и средствах так необдуманно распропагандированного уничтожения».[207]

 

2.4. Двуличный Гитлер

Будучи эйдетиком, Гитлер не просто жил в двух мирах, он использовал две формы поведения: ежедневную, приспособленную к нормальным условиям, и еще одну, при помощи которой он приобщался к источнику бессознательного. Фюрер обладал способностью намеренно входить в состояние полного бешенства, производя весьма сильное впечатление на собеседников или партнеров по переговорам (так было с Шушнигом, Гахой и всем немецким генералитетом). «Когда Гитлер был в ярости, то казалось, что он полностью терял самообладание. Черты его лица искажались до неузнаваемости, он кричал во все горло самые грязные ругательства и барабанил кулаками по столу или стене. Приступ прекращался так же внезапно, как и начинался. Фюрер приглаживал волосы, поправлял воротник и снова переходил на нормальный голос».[208]

25 марта 1935 года переводчик министерства иностранных дел Пауль Шмидт впервые переводил для Гитлера. Его партнерами по переговорам были английский министр иностранных дел сэр Джон Симон и Энтони Идеи. «При упоминании Литвы Гитлер впервые за все время беседы в гневе вскочил и, сверкая глазами, закричал: "Мы не желаем иметь с Литвой никаких дел". Казалось, что он сразу же как-то преобразился… Его голос стал выше на несколько тональностей, кулаки сжались, а в глазах засверкали молнии: "Мы ни при каких обстоятельствах не подпишем договор с государством, которое попирает ногами немецкое меньшинство". Вдруг он успокоился так же неожиданно, как и вспылил».[209]

Бывший гауляйтер Нижней Баварии Отто Эрберсдоблер сообщает о похожем поведении Гитлера в марте 1929 года: «Я поздоровался с Гитлером и сказал ему, что имел беседу с Гиммлером. На это он ответил: "Вы можете быть совершенно спокойны и садиться, я буду готов через мгновение". Затем он переключился на фон Пфеффера (тогдашнему руководителю СА) и в течение последующих 10 минут громко орал на него, сопровождая свои слова ударами плетью по столу. Он заявил ему, что строго запрещает хоть немного изменять свои распоряжения. Он знает сам, что поездка на поезде обходится дешевле. Однако сейчас на первый план выходит пропагандистский эффект, который будет достигнут при следовании штурмовиков на грузовиках через маленькие городки и которого никогда нельзя достигнуть, окопавшись в каменной пустыни Мюнхена… Фон Пфеффер слушал все это с каменным лицом, которое попеременно становилось то красным, то белым. После заключительной фразы: "Вы все поняли, товарищ фон Пфеффер?" — он улыбаясь повернулся к нам. Вечером он хотел вместе с нами пойти в театр и поручил Гиммлеру достать билеты на "Тетю Чарли"».[210]

Английский журналист Сефтон Делмер писал о том, что Гитлер обладал способностью сохранять «полное самообладание», которое неким магическим способом помогало ему при желании влиять на других людей. Ни у одного другого государственного деятеля не было такого разительного контраста между поведением на людях и в быту. Делмер рассказывал, как во время пропагандистского «Полета через Германию» в 1932 году Гитлер совершенно сознательно и намеренно включил свой «идеомоторный ход». В салоне самолета фюрер был обычным человеком, но как только машина касалась своими шасси земли, Гитлер преображался: «Его глаза выкатывались так, что становились видны белки, и наполнялись каким-то светом… Этот свет в глазах мессии призывал Германию занять достойное место под солнцем».[211]

Историк Карл Александр фон Мюллер так описал речь Гитлера в пивной «Левенбройкеллер» на Штигльмайерплац в Мюнхене: «Это был совершенно другой человек, совсем не тот, которого я время от времени встречал в частных домах. Тонкие черты лица были перекошены от злобы, в глазах сверкал холодный огонь, грозный взгляд давил врагов справа и слева, стремясь заставить их повиноваться. Черпал ли он эту загадочную энергию из собравшейся в зале толпы людей или, наоборот, источал ее на окружающих?»

В письменном наследии Адольфа Гитлера, прежде всего в «Майн кампф», можно проследить два различных стиля. Он по несколько раз повторяет одно и то же, пускается в ругань, теряет нить повествования, перескакивает с одной темы на другую — так продолжается, пока Гитлер рассказывает о Вене. Немного более внятно описан Мюнхен, начало войны, переброска войск вдоль Рейна и жизнь в окопах под Ипром. Однако описание двух пребываний в госпитале вновь размыто. По мемуарам Гитлера невозможно проследить даже маршрут «марша к Фельдхеррнхалле».

Иоахим Фест считал, что стиль Гитлера отличался «метафоричной многозначительностью» и был основан на неопределенности. «"Майн кампф" ни в коем случае нельзя считать, как впоследствии ошибочно утверждали многие историки, открытым признанием в стремлении к войне, массовым убийствам и безумной игре за мировое господство, в котором ставкой была судьба страны».[212] В любом случае, когда «общество обнаружило, какие намерения скрываются за выстроенным с таким трудом самоучкой словесным фасадом», имелись уже более ясно написанные книги, позволившие более точно представить, что ожидает Германию.

Специальные психологические знания позволяют правильно распознать и определить эйдетические навязчивые идеи Гитлера, которые не находятся на поверхности и хотя «проступают в намеках, но никогда не раскрывались им во всей своей радикальности».

Адольф Гитлер стремился не только тщательно маскировать свои истинные намерения, он также желал скрыть, в какой степени подверглись стилизации некоторые эпизоды его биографии, и при этом прекрасно помнил все мельчайшие подробности. Однако свою роль сыграло отсутствие дисциплины — ему не хватало терпения написать все четко.

Из скучного потока слов в текстах Гитлера вдруг совершенно неожиданно появляются ясные четкие фразы. Создается впечатление, что это писал другой человек или сам автор неожиданно превратился в рупор некого оракула. Подобные предложения часто даже выделены в тексте жирным шрифтом, впоследствии уже в третьем рейхе превратились в крылатые слова: «Так я решил стать политиком», «Германия либо станет великой державой, либо ее не будет вообще», «Дайте мне четыре года, и вы не узнаете Германию».

Гитлер не утруждал себя каким-либо обоснованием подобных высказываний. Знаменитая директива фюрера от 30 мая 1938 года начиналась словами: «Я окончательно решил в течение обозримого промежутка времени при помощи военной акции уничтожить Чехословакию», «Верните нам оружие!», «В мире нет места для трусливых народов», «Границы государств создаются людьми, и люди их изменяют», «Союзы заключают для ведения войны». В этих фразах Гитлер достиг вершин риторики, хотя или именно благодаря тому, что никогда не приводил каких-либо логических обоснований.

Два различных типа поведения Гитлера нашли свое отражение даже в приветствиях. Полное нацистское приветствие с высоко поднятой вытянутой рукой он использовал только в официальных торжественных случаях. При других обстоятельствах он вскидывал вверх ладонь правой руки.

Эйдетически обусловленная двойственность личности Гитлера сводила на нет все попытки разобраться в том, кем же он являлся на самом деле. Находясь в заключении в тюрьме Шпандау 4 мая 1965 года Альберт Шпеер писал: «Недавно, после трех дней раздумий и воспоминаний, я понял, как теперь, спустя двадцать лет, описал бы Гитлера. Я думаю, что тогда слишком мало знал его. Сегодня я могу выделить два главных качества, которые определяли его характер и были общим знаменателем всех противоречий: непроницаемость и неискренность».[213]

Возвышение Адольфа Гитлера было историей фатальной недооценки одной конкретной личности. Окружающие не могли разглядеть глубоко запрятанные, скрытые от постороннего глаза устремления Гитлера, конечной целью которых было развязывание войны. Действительно, вся его политическая карьера, и не только ее последние годы, когда фюрер, чтобы продолжать войну на уничтожение, вынужден был поддерживать себя уколами, демонстрировала совершенно необычную целеустремленность, скрытую за беспорядочным фасадом. Одним из немногих, кто разглядел вторую натуру Гитлера, был армейский адъютант Хосбах, который отметил, что известный своей непунктуальностью Гитлер ни единого раза не опоздал ни на одно важное официальное мероприятие. В отличие от многочисленных не важных встреч он понимал, что эти события влияют на достижение цели его жизни.

 

2.5. Социальные последствия

Нацисты как имитаторы

Влияние эйдетизма на поведение и мировоззрение Гитлера имело весьма серьезные исторические последствия. Сперва он навязал собственную идеологию своей партии, а затем и всему народу. По мнению Мессершмидта, нельзя говорить о какой-либо внешней политике национал-социализма, поскольку существовала только личная политическая линия Адольфа Гитлера.

Поскольку сам Гитлер воспринимал заимствованные идеи как свои собственные, не делая между ними никаких различий, воспринимая имитацию как личное творчество, другие нацисты также копировали существовавшие образцы, после чего искренне считали их своими собственными изобретениями. Между нацистами и итальянскими фашистами, которые первые пришли к власти, развернулась «не слишком офишируемая борьба за право первородства».

Первая попытка заимствования оказалась неудачной. Адольф Гилтер любил, когда его называли «немецким Муссолини». Запланированный «марш на Берлин», который фюрер желал устроить по образцу фашистского «марша на Рим», в ноябре 1923 года свелся к «маршу к Фельдхеррнхалле», закончившемуся расстрелом демонстрантов баварской полицией.

В качестве примера, как Гитлер успешно использовал в политике однажды позаимствованный принцип, можно привести лозунг гитлерюгенда «Молодежью управляет молодежь». Этот принцип нравился подросткам, которые, привыкнув подчиняться дома родителям, а в школе учителям, с удовольствием подчинялись и уважали руководителей, которые были всего на несколько лет старше их самих.

Адольф Гитлер перенял этот метод воспитания от Бальдура фон Шираха, который, в свою очередь, позаимствовал его из летнего детского лагеря в Бан-Берке. В этом лагере в течение 9 лет использовали новаторские методики педагога Германа Лица, главной идеей которого было воспитание молодежи самой молодежью.[214]

Вообще, большинство успешных методов работы гитлерюгенда были подражаниями уже существующим образцам. «Для своего гитлерюгенда фон Ширах заимствовал у скаутов очень многое из того, что нравилось детям, а именно: знамена, значки, кортики, походы, палаточные лагеря, игры и марши горнистов».

Другие подразделения партии также несли на себе следы имитации. Так, знаменитые дисциплина и жестокость СС, которые принято считать типично нацистскими качествами, на самом деле являются заимствованиями. Рабское повиновение ордена «Мертвая голова» первыми начали практиковать иезуиты. Девиз СС «Моя честь — это верность» заимствован у французского иностранного легиона. Принятый в XIX в. принцип «честь и верность» требовал от легионеров победы над врагом пусть даже ценою собственной жизни.

Брозцат пишет о «паразитическом характере» национал-социалистического мировоззрения, которое использовало романтизированные образы прошлого: «принцип господства аристократии превратился в народное "дворянство крови", "расы господ", божьей милостью князь — в фюрера немецкого народа, управляющего при помощи плебисцитов, пассивные верноподданные — в активную национальную свиту». Ядро нацистской идеологии, расовое учение, родилось из «вульгарной философии мелких бюргеров». Причем речь не идет о «сознательно заимствованных учениях и теориях», они были превращены в некий конгломерат, приобрели анонимность, упростились и опустились до «соответствующего уровня понимания». Адольф Гитлер черпал свои главные идеи из «компостной ямы мелкобуржуазного мировоззрения».[215] Затем эйдетическое мышление фюрера перерабатывало эти заимствования таким образом, что они казались продуктами его собственных раздумий и жизненного опыта. Так, по глубокомысленному заключению этого выскочки-естествоиспытателя уже первый поверхностный взгляд на окружающий мир свидетельствовал о наличии «железного основного закона бесчисленных форм выражения жизненной силы природы, который несет в себе ограниченную форму размножения и расширения. Каждое животное влечет и сочетается с себе подобным. Синица идет к синице, зяблик — к зяблику, аист — к аисту, полевая мышь — к полевой мыши, домашняя — к домашней, волк — к волчице».

Все свои знания в области психологии поведения Гитлер позаимствовал из одной единственной книги. Самоучка страницу за страницей внимательно прочитал «Психологию масс» Густава Лебона и смог сделать правильные выводы. Не имея систематического образования, он надеялся и верил, что может найти философский камень и источник истинной мудрости в какой-либо отдельной книге. Гитлер заимствовал основные идеи Лебона и затем выдал их за собственный политический рецепт. Нужно было предстать перед напуганной и по-женски послушной толпой как ловкий оратор, навязать ей свою волю, и путь к власти был свободен.

Экономическая идеология фюрера была также продуктом быстрого чтения и выдергивания идей, которые затем были представлены как продукты собственных раздумий и превращены в догмы национал-социализма. В «Майн кампф» Гитлер много написал о том, что только путем реорганизации уменьшенной по условиям Версальского договора Германии можно прокормить граждан, а все хлопоты по увеличению экспорта бесполезны. Этот тезис не являлся чем-то оригинальным, он полностью соответствовал господствовавшим в то время экономическим воззрениям.[216]

Гитлер любил представлять дело так, как будто он добыл свою экономическую доктрину из реальной жизни. «Дело дошло до того, что Гитлер выдавал за собственное изобретение, противостоящее мировой экономической науке, широко известную доктрину Кейнса "деньги ничего не значат", на которой была основана эмиссионная политика Шахта».

Гитлер заимствовал идеи не только из серьезных, но также из весьма спорных научных доктрин, обращаясь к более чем сомнительным источникам. Так, тезис о том, что смешение рас необратимо ведет к гибели цивилизации, во всей видимости, был почерпнут из популярных утопических романов. Среди всего прочего книги подобного рода утверждали: «В то время как в США гнусный метис Том-Том при поддержке социалистов и анархистов возглавил плебс, в Германии утвердилась не только воля к жизни, но и воля к власти».[217]

В этой бульварной литературе самого низкого пошиба рассказывали о сельскохозяйственных исправительных лагерях, законах, регулирующих деторождение, и массовых убийствах как средстве расовых чисток населения. Герои таких книг спасали народ, основывая тайный орден, высшей целью которого было господство германских стран севера над всеми другими народами. Из этих источников и заимствовал идеи автор «Майн кампф». Этот труд стал компиляцией идей, многие из которых уже давно обсуждали немецкие националисты и социалисты. Однако все эти идеи были представлены в форме боевых отчетов с места события, личного жизненного опыта.

«Идея народной общности, которая являлась одной из основ идеологии движения Гитлера, первоначально не имела ничего общего с национал-социализмом. Это понятие родилось и вошло в употребление в неоконсервативных кругах начала 20-х годов и, как и многие другие консервативные и националистические лозунги, было заимствовано нацистской пропагандой».[218]

Бросается в глаза, как бесцеремонно нацисты копировали планы своих политических противников. Тщательно проработанная программа строительства автобанов была давно готова, ее только нужно было достать из ящиков стола. Знаменитые меры по борьбе с безработицей, предпринятые Гитлером, были основаны «на проекте, разработанном кабинетом фон Шляйхера».[219]

Нацисты заимствовали методы даже своих заклятых врагов — коммунистов. Гитлер перенял у марксистов значительные элементы стиля партии: «красный цвет знамен, нарукавных повязок и рекламных плакатов, музыку боевых песен, а позднее и организационную структуру (первым это сделал Геббельс в Берлине)».[220]

1 октября 1933 года Томас Манн записал в своем дневнике: «Всеядность и духовная сумятица нацистского движения, которое заимствует идею у всех вокруг, одинаково велики и очевидны, как будто они сами себя бьют в лицо. Замершие по стойке смирно штурмовики у Фельдхеррнхалле бессовестно имитируют русский караул у мавзолея Ленина в Москве».

При организации концентрационных лагерей нацисты не стеснялись изучать и копировать советский опыт. Первый комендант Освенцима Рудольф Хесс написал в мемуарах перед казнью: «Комендант получил из Имперского управления безопасности обширный доклад о русских концлагерях. В этом документе содержалась подробная информация, полученная от тех, кому удалось бежать».[221]

Американский посол Додд в октябре 1933 года писал: «Нацисты жестоки, но не способны к созиданию». Они украли все наиболее пригодные идеи: экономическую политику — у Вальтера Ратенау, праздник 1 мая — у профсоюзов, день поминовения — у США, движение «Сила через радость» — у русских, Рабочий фронт — у итальянцев, выражение «товарищ по партии» — у социал-демократов. «Даже антисемитизм придумали не они. Они просто стали первыми, кто организовывал его так, что ненависть к евреям стало возможным использовать как действенное оружие государства».[222] Шпеер был совершенно прав, когда снова и снова подчеркивал эпигонство архитектуры третьего рейха. В принципе Гитлер просто копировал венский стиль Рингштрассе.

Эмиль Людвиг писал: «Этот прообраз паразитического подражания превратил придуманную во Франции машину в бесчисленное количество танков, изобретенный в Америке самолет — в смертоносные армады бомбардировщиков, разработанные русскими прыжки с парашютом — в десантные войска, придуманное Муссолини обращение "дуче" — в титул "фюрер"».

Принципы организации труда, пропагандировавшиеся национал-социалистическим Рабочим фронтом, были впервые применены на чешской обувной фабрике «Бата».

Заимствования Гитлера, сделанные по другую сторону Атлантического океана, не столь очевидны. Однако и США довольно часто становились примером для подражания. Пуци Ханфштенгль сообщал, что для регулирования ритма оваций на нацистских митингах использовался клич спортивной команды Гарвардского университета.

«Адольф Гитлер лично направлял развитие газеты "Фелькишер Беобахтер" (центрального органа НСДАП), которая находилась под его сильным контролем. Так, в конце августа 1923 года это издание стало выходить в очень большом формате, в чем, несомненно, видно влияние американской прессы». В 1960 году Виктор Клемперер провел исследование, в результате которого установил, что Гитлер очень широко использовал в своей речи американизмы.[223]

Даже знаменитые пикирующие бомбардировщики «Штука», символ гитлеровского блицкрига, имели американский прообраз. Данный тип самолетов был разработан и принят на вооружение люфтваффе по настоянию генерала Эрнста Удета. «В 1931 году на авиационной выставке в США Удет увидел американский пикирующий бомбардировщик, разработанный фирмой "Куртис"… Когда Геринг стал во главе люфтваффе, он изыскал средства для покупки Удетом двух самолетов "Хоук"». Несмотря на ожесточенное сопротивление авиационных технических служб, Удет добился разработки фирмой «Юнкере» пикирующего бомбардировщика «Ю-87», который стал грозой для противника в ходе Польской и Французской кампаний.[224]

Адольфа Гитлера приводила в восторг организация производства на автомобильных заводах Форда в Детройте, и он желал скопировать ее для Германии. Еще во времена Веймарской республики крупные немецкие фирмы весьма успешно использовали американские промышленные методы. Нацисты просто продолжили дело своих предшественников и развили данную тенденцию.

Однако в этой области карикатурная имитация достигла у Гитлера небывалых форм и стала неким извращением. Можно сказать, что именно в программе рационализирования производства и рынка труда расовое безумие нацистов достигло своей вершины. В странах западной демократии излишние рабочие руки «не использовались рационально», людей выбрасывали на улицу, и правительство вынуждено было платить им пособие, перенапрягая бюджет. Нацисты, исходя из принципов рационализма, придумали радикальное решение этой проблемы.

Все не способные к работе инвалиды, симулянты и асоциальные элементы, не желавшие работать, подлежали либо стерилизации либо заключению в концентрационный лагерь, либо просто физически уничтожались. Таким образом, геноцид нес на себе все черты более чем рационального подхода. Как писала Мери Нолан, в нацистской Германии расизм и рационализм шли рука об руку друг с другом.[225]

Промышленное использование остриженных у жертв волос и вырванных у трупов золотых коронок только дополняет эту жуткую картину. Однако нацисты не варили мыло из убитых евреев, как утверждали на нюрнбергском процессе советские обвинители. Выдавленные на немецких кусках мыла, произведенного во время войны, буквы «RIF» или «RJF» вовсе не означали, как иногда утверждалось, «чистый еврейский жир». Эти аббревиатуры раскрывались как «имперское управление по производству промышленных жиров и моющих средств».

Гитлер успешно заимствовал и голливудский культ кинозвезд. Иоахим Фест считал, что одной из причин небывалого успеха фюрера стало то, что он понял социальную психологию культа звезд. Умело играя роль суперзвезды, он «стал самым современным явлением в немецкой политике того времени». Одновременно весьма заметны попытки подражания австрийскому имперскому прошлому. Так, 11 июня 1939 года во время посещения городского театра в Вене к большому удивлению присутствующих Гитлер был одет не в партийные коричневые цвета, а в белый армейский мундир. Фридрих Хеер уверен, что фюрер пытался подражать императору Францу-Иосифу. Белый мундир напоминал о традициях императорской и королевской армии: «…таким образом, старая Австрия останется в памяти более поздних поколений».

Тщательно скрываемая самоидентификация Гитлера со старым кайзером проявилась и во фразе, которую он бросил Геббельсу перед тем, как занять пост рейхсканцлера: «Я прошу вас не делать из меня кайзера или короля».

Еще в молодости Гитлер восхищался строгой иерархией католической церкви. В качестве образца данной системы послужил бенедиктинский монастырь в Ламбахере, где он мальчиком пел в церковном хоре. В 1933 году, принимая епископа Оснабрюка Бернинга и берлинца, главного викария Займана, Гитлер заявил, что, преследуя евреев, он просто копирует христианство: «Я всего лишь повторяю путь, пройденный в течение последних 1500 лет».[226] Марш на Фельдхеррнхалле имитировал процессии во время праздника тела Христова, на официальных мероприятиях Адольф Гитлер пытался копировать епископа или Папу Римского, даже его собственное безбрачие напоминало обед католических священников.

Довольно часто он имитировал стиль проповеди католических священников. Как пасторы начинали свою проповедь как бы издалека, рассказывали об Адаме и Еве, так и «Гитлер в первой части речи говорил о создании партии в 1919 году, длительном периоде борьбы, а затем переходил к успехам, которых достигли нацисты, придя к власти». «Он следовал при этом методе, как католическая церковь, где перед началом проповеди читают из Евангелия».[227]

Выступая на партийном съезде 12 сентября 1936 года, Гитлер сказал: «Чудо, что вы нашли меня среди многих миллионов! И что я нашел вас, это — счастье для Германии!» Историк Домарус совершенно точно установил, что это — перефраз из Евангелия от Иоанна.[228]

Также Гитлер любил стилизовать окончания своих речей под католическую молитву. Речь, произнесенная 6 октября 1935 года в честь дня поминовения в Бюкеберге-на-Хамельне, заканчивалась словами: «Да сохранит наш народ правильную веру, да пребудет с ним внутренний мир и да преисполнимся все мы мудрости и благоразумия, чтобы вести праведные дела, и пусть наш народ и Германия живут вечно!» В личном завещании Гитлер в последний раз проявил свою самоидентификацию, написав, что «теперь, в конце своего жизненного пути» берет в жены девушку, которая так долго хранила ему верность. По мнению Фридриха Хеера, эта формулировка дословно заимствована из католических некрологов и надгробных проповедей.[229]

Выбор наследника после смерти Гитлера должен был сделать сенат, для которого в новой рейхсканцелярии был построен специальный зад. Однако этот орган так и не был создан. В фантазиях Адольфа Гитлера сенат мыслился как ватиканский совет кардиналов, избирающий Папу. 31 марта 1942 года Гитлер сказал, что «выборы фюрера должны будут проходить не на глазах всего народа, но за закрытыми дверями. Так же, как и во время выборов Папы, народ не знает, что происходит за кулисами. У кардиналов это однажды так далеко зашло, что они замуровали себя в зале выборов».

Мумифицированное прошлое

Великолепная память Гитлера имела серьезные всемирно исторические последствия. Фюрер не был способен забыть что-либо. Принимая во внимание данное свойство его психического склада, можно разобраться в многочисленных особенностях характера Адольфа Гитлера.

Историк Йекель указал на свойственный фюреру «панический страх» изменить свое мнение. Он считал, что подобное для руководителя государства недопустимо. В противном случае, он должен быть готов к неминуемым последствиям данного шага. «В таком случае, ему придется отказаться от дальнейшего освящения своих политических действий перед широкой общественностью. Поскольку он однажды уже не смог скрыть своей ошибки, нет гарантии, что подобное не произойдет и во второй раз».[230]

Косность мышления Гитлера, его склонность к самовнушению бросались в глаза многим людям, которые знали его. По мнению Брозцата, «идея фикс» Гитлера не только придала «прочность и целеустремленность» нацистскому движению, но и определила его мировоззрение. «Способность Гитлера к самовнушению, целеустремленность в политике и образ врага сочетались с фанатичной верой в идеологические мифы, что на первых порах помогало ему, но затем полностью лишило связи с реальной действительностью, в результате чего после начала второй мировой войны он решил воплотить свои мифические идеи в жизнь».[231]

Постоянство и точность его эйдетической памяти объясняют и своеобразие торжественных мероприятий в честь жертв ноябрьского путча 1923 года, которые не были похожи ни на одно поминальное празднество, существовавшее в других обществах. Его фотографическая память полностью реконструировала историю. События того далекого ноябрьского дня из года в год повторялись во всех деталях. Торжественная перекличка, где штурмовики выкрикивали имена погибших товарищей, символизировала присутствие мертвецов среди живых.

Именно своеобразие памяти Гитлера буквально зациклило фюрера на «унижении Версаля», и он снова и снова возвращался к этой теме, консервируя ее для новой реальности.

Эйдетик и восприятие истории

Сам Гитлер и его современники весьма серьезно пострадали от впечатлений, которые произвели на фюрера те или иные исторические события. Бессистемная мешанина исторических фактов, сплавленная его довольно своеобразным мышлением в некий конгломерат, воспринималась затем Гитлером как генеральный план действий и главный ориентир в политике.

В придуманном им самим мире фюрера сопровождали великие исторические деятели, которые доказывали его право на власть. Ему было совершенно безразлично, что исторические события развивались в соответствии с логикой и законами давно минувших эпох. Он не чувствовал разницы между прошлым и настоящим точно так же, как не видел границы между реальным миром и фантазией, между содержанием газетной статьи и действительными событиями. В его мировоззрении самым странным образом перемешались и слились различные исторические события, не имеющие между собой ничего общего. Гитлер вытягивал идеи «из умственного мусора столетий» и использовал затем их «как ключ к пониманию исторических событий».[232]

Особенно часто Гитлер обращался к деяниям германских императоров. 23 ноября 1937 года в речи перед курсантами это приняло гротескные формы: «Если мы призовем в свидетели всех великих героев немецкой истории, всех наших вождей, всех германских императоров без исключения, то Англия будет вынуждена склониться перед нами».

В своем государстве Адольф Гитлер желал возродить и традиции античности. Выступая в 1937 году на открытии Дворца искусства, он сказал: «Никогда человечество по своему внешнему виду и восприятию не приближалось к античности настолько близко, как сегодня… Были приложены огромные усилия во всех областях жизни, чтобы поднять наш народ и представить прекрасными, здоровыми и исполненными сил наших мужчин, юношей, женщин и девушек».

Боевые значки римских легионов стали образцами для штандартов СА, которые использовали на парадах. По всей видимости, корни этого заимствования уходят в иллюстрации в школьных учебниках маленького Гитлера. Оттуда же было взято и римское приветствие — римские императоры приветствовали свои легионы поднятой правой рукой. Так, в середине XX столетия в центре Европы среди цивилизованных форм приветствий появилось древнее «Хайль Гитлер». Кроме того, фюрер желал «в традициях древних германских императоров переезжать со своей резиденцией с места на место, кочуя по стране».[233]

Также из средневековья было заимствовано и само понятие империи (рейха), «которое имело гораздо больше общего с мифом, чем с юридическим понятием». Рейх стал его спасением от большевизма, альтернативой западному парламентаризму, объектом самой глубокой любви.

Из средневековья вышло и понятие «кровавого знамени». «"Кровавым знаменем" назывался большой сплошной алый стяг, который до 1806 года использовался как символ победы имперского права над обычаями кровной мести».[234] Название штрафных рот Ваффен-СС «пропащие отряды» также было позаимствовано из времен ланскнехтов. Гитлер использовал это название и для армейских частей, которые попадали в безнадежное положение, например, для 6-й полевой армии, окруженной в Сталинграде.

После всего этого неудивительно, что Гитлер желал вернуть все немецкие территории, утраченные по условиям Вестфальского мира, и восстановить Германию в границах 1500 года. Позднее он решил не ограничиваться национальными рамками и реставрировать империю Карла Великого.

Можно с полным основанием сказать, что правление Гитлера было игрой с историей на открытой мировой арене. Кеттенакер видел в «Дне Потсдама» оживление средневековых обычаев: «Событие в потсдамской Гарнизонной церкви воспринималось как средневековая церемония передачи власти в империи австрийскому, а следовательно, велигерманскому народному трибуну, что подводило черту под малогерманской политикой Бисмарка и рейхспрезидента Гинденбурга. Все это произвело огромное впечатление на современников, включая и тех, кто был далек от нацистского движения».

29 мая 1933 года в интервью британской газете «Дейли Скеч» Адольф Гитлер заявил: «Сегодня Германии нужен Кромвель». Позднее фюрер объявил швейцарскому послу Буркарду, почему он сравнил себя с лидером английской революции. По его мнению, Англия была в такой же ситуации, как и Германия в 1933 году, когда британский парламент передал всю полноту власти диктатору и отрекся от демократии.

Стоило какому-либо историческому деятелю вызвать у Гитлера симпатию, как фюрер сразу же идентифицировал себя с ним. В 1932 году он сказал своему учителю ораторского мастерства Полю Девриту: «Мои дорогие коммунисты боятся, что я стану немецким Столыпиным, который покончит с их попытками захватить власть».[235] Когда в марте 1935 года во время визита в Германию английских политиков сэра Джона Симона и Энтони Идена они упрекнули его в начале перевооружения немецкой армии, что противоречило Версальскому договору, фюрер ошарашил их вопросом: «Когда под Ватерлоо Блюхер пришел на помощь Веллингтону, разве тот сперва проконсультировался у британского министерства иностранных дел, действует ли прусская армия в соответствии с существующими договорами?»

Тринадцать слонов

Адольф Гитлер сравнивал себя почти со всеми великими историческими деятелями из своего школьного курса истории. Так, идею использовать войну как средство обеспечить государство он назвал «тактикой Валленштейна». «Жизненное пространство чрезвычайно важно для обеспечения снабжения. Война ведется не в пустом пространстве, и если не увеличить жизненное пространство Германии, у нас не будет ни малейшего шанса».[236]

10 января 1943 года, беседуя с румынским маршалом Антонеску в ставке «Вольфшанце», Адольф Гитлер, доказывая необходимость закончить войну, исходя из идеологических позиций, использовал следующий исторический пример: «Когда его спросили, что могло бы послужить причиной окончания войны, он ответил, что это единственный вопрос, на который в течение всей истории ни один государственный деятель или военачальник не мог дать однозначного ответа. В качестве примера фюрер привел пунические, Тридцатилетнюю и Семилетнюю войны. Во всех этих случаях никто не мог точно сказать, когда закончится война и будет одержана окончательная победа».

10 января 1944 года во время оперативного совещания в ставке «Адлерхорст» у Цигенберга Гитлер сравнил свои тактические проблемы с положением Ганнибала. Данный случай показывал, «как часто даже незначительное техническое превосходство в вооружении оказывает решительное влияние на исход войны. Если бы у Ганнибала вместо его 7 или 30 слонов, или 11, как вы должны помнить (эти слова были адресованы Йодлю), которые остались после перехода через Альпы, было бы 56 или 250, этого хватило бы, чтобы полностью покорить Италию».

Когда опасные военные игры Гитлера подходили к концу и над ним нависла угроза неминуемого поражения, фюрер продолжал надеяться на чудо, которое в ходе Семилетней войны спасло Фридриха Великого. Гитлер верил, что смерть главы одного из союзных государств развалит созданную против Германии коалицию. Когда Геббельс рассказал об этом офицерам Генштаба в Цоссене, его прямо спросили: «Какая же царица должна умереть на этот раз?» В последний раз надежда на подобное развитие событий вспыхнула в связи со смертью Рузвельта. Узнав об этом, Геббельс записал в своем дневнике: «Вот царица, которой следовало умереть».

Эрих Кестнер с нескрываемым сарказмом описал эту особенность психики фюрера: «Гитлер находился в рейхсканцелярии и принял на себя верховное командование. Затем он стал разыгрывать на Шпрее осаду Вены. 1945 год превратился в 1683, русские стали турками, а сам Гитлер обернулся Штархембергом. Постановка провалилась из-за того, что не нашлось актера на роль польского короля Яна Собесского, который явился с резервной армией под стены города и отбросил противника. Эта мелочь и погубила классическую пьесу со счастливым концом. Что поделать, классику играть всегда сложно».[237]

Лунатик на карнизе

Эйдетические способности, которые часто встречаются у детей и представителей диких племен, утрачиваются в процессе развития цивилизации. В нашем обществе нет места для столь архаической формы психики: «В такой скептической, рассудочной и предметной культуре, как наша, где все паранормальное просто смешно, а мифы и религия исчезли, способность к живому воображению не имеет какой-либо ценности и остается невостребованной обществом».[238] В действительности Адольф Гитлер использовал свои способности в весьма незначительной степени.

Тем не менее имеется по крайней мере один пример того, что архаические способности могут неожиданно оказаться востребованными и в высоко развитом обществе. Так, представители индейского племени мохок на Восточном побережье США из-за своеобразного устройства вестибулярного аппарата могут совсем как лунатики спокойно ходить по самым тонким карнизам на большой высоте. Благодаря таким способностям индейцы работают монтажниками-высотниками при строительстве верхних этажей громадных небоскребов. Они выполняют эту весьма высоко оплачиваемую работу намного лучше любого нормального члена высокоцивилизованного общества.

Адольф Гитлер использовал свои архаические способности преимущественно во время публичных выступлений и для влияния на партнеров по переговорам. При помощи своих речей он оказывал особенно сильное действие на массы, внушая им чувство безопасности.

Его самоуверенность превращала современников в лунатиков. «Его догматизм инстинктивно помогал ему доминировать над людьми, с которыми он разговаривал. Своей феноменальной памятью он поражал окружающих и воодушевлял тех из них, которые были готовы безоговорочно поверить ему».[239]

15 марта 1936 года, выступая в Мюнхене вскоре после успешного ввода немецких войск в демилитаризованную Рейнскую зону, который он совершил, несмотря на все возражения специалистов, фюрер сказал: «Я иду по предначертанному мне провидением пути совершенно безопасно, как лунатик по карнизу».

Год, предшествующий назначению Гитлера рейхсканцлером, был особенно труден для НСДАП. Национал-социалисты миновали апогей своей популярности у избирателей. Сам Гитлер еще не получил немецкое гражданство. Под впечатлением всех этих событий 4 февраля 1932 года Геббельс, поражаясь выдержке Гитлера, записал в своем дневнике: «Удивительно, как твердо и неуклонно движется фюрер к высшей власти. У него и в мыслях нет ни малейшего сомнения. Он говорит, действует и чувствует себя так, как будто бы уже взял власть в свои руки».

Имеется масса примеров подобной самоуверенности. Так, Адольф Гитлер заявил президенту сената Данцига Раушингу: «Я не смогу ничего сделать, если у меня не будет глубокой внутренней уверенности в своей правоте. Даже если вся партия устранится отрешения проблем, я буду действовать».[240] 8 и 10 ноября 1938 года Гитлер считал, что поступает правильно и не может ошибаться. Однажды фюрер сказал Отто Штрассеру: «Я не могу совершать ошибки, все, что я говорю и делаю, принадлежит истории».[241] Уже в конце 1930 года, выступая перед партийными руководителями в «Коричневом доме» в Мюнхене, он потребовал от партии признания своей непогрешимости: «Я надеюсь, что мир довольно быстро привыкнет к этому, как привык к заповедям Господа Бога».[242] Как писал Домарус, речи Гитлера свидетельствуют, что весь его образ мысли был построен на восприятии себя как «богочеловека, который не способен ошибиться и которому полностью чужды все человеческие слабости, что и легло в основу его внешнеполитических и военных идей».[243] Даже весьма скептически настроенный Шахт был поражен этим качеством Гитлера: «Этот человек обладал абсолютной убежденностью в правоте своих идей и с поразительной решимостью реализовал их на практике».[244]

Стальные нервы

Адольф Гитлер имел весьма крепкие нервы. Уже в 1914 году, участвуя рекрутом в сражении во Фландрии, он продемонстрировал удивительную психическую неустойчивость. В письме, написанном с фронта асессору Херру, молодой Гитлер размышлял о происходящих событиях и связанной с ними нервозностью, что, однако, не помешало ему совершенно спокойно описывать окружавший его ужас: «Я теперь очень нервный. Каждый день с 8 часов утра до 5 часов вечера мы находимся под сильным артиллерийским огнем… с течением времени это может расшатать даже самые сильные нервы. Я не могу уснуть, потому что в четырех шагах от моей соломенной подстилки лежит мертвая лошадь, которая погибла не менее двух недель назад. Труп уже наполовину разложился. Недалеко от нар развернута батарея гаубиц, которая каждые 15 минут посылает по два снаряда, проносящихся в темноте над нашими головами. С почтением целую ручку уважаемой фрау Муттер».

Позднее он узнал, что крепкие нервы были залогом успеха в мировой истории. В 1938 году он заявил, что желал бы «иметь народ с каменными нервами, поскольку только с таким народом можно делать поистине большую политику».[245]

Как известно, прусский генералитет не отличался хладнокровием. В ходе истории многие монархи и кайзеры заслужили упреки в излишней нервозности. Для пруссаков нервы всегда были серьезной проблемой. Фридрих Великий отчаянно сражался со своей слабой нервной системой.[246] «Истерика Бисмарка, случившаяся с ним в 1866 году в Никольсбурге, когда он требовал от короля немедленно подписать мирный договор с Австрией, вошла в историю». «По свидетельству самого Бисмарка, во время истерики его любимая собака Султан подошла к нему и в знак сочувствия положила лапы на его грудь, что позволило канцлеру немного успокоиться». У Вильгельма II с нервами дела также обстояли неважно. Во время Марокканского кризиса французская пресса открыто назвала его трусом.

О рейхканцлере Бетманн-Гольвег рассказывали, что «он полностью терял самообладание, едва понюхав пороху». «Бетманн-Гольвег, Вильгельм II, Фридрих Науманн, Вальтер Ратенау, Макс Вебер — все они осознавали свою слабость, которую пытались преодолеть в личном и политическом плане. Это выработало определенный стереотип поведения, который в условиях июльского кризиса 1914 года и привел к развязыванию войны». Впоследствии пришлось неоднократно возвращаться к вопросу о решительном значении стальных нервов для ведения войны. Война предстала в виде этакого средства для закаливания воли.

В Пруссии, захлебываясь от восхищения, рассказывали анекдот о том, как во время битвы при Кенигграце Мольтке, сохраняя ледяное спокойствие, выбирал предложенную ему сигару в портсигаре короля.

«Гольштейн смог в течение многих лет оставаться серым кардиналом министерства иностранных дел и безнаказанно интриговать даже против Вильгельма II, поскольку был человеком железной воли». Подобная репутация государственного секретаря МИДа стала «блестящим примером энергичности и холодного рассудка, которые не поддавались влиянию политического руководства».

Именно поэтому безрассудные планы Гитлера вовсе не дискредитировали его в глазах генералов. Тем не менее начальник Генерального штаба Людвиг фон Бек в случае нападения на Чехословакию планировал подать в отставку, что весьма ярко свидетельствует о его душевном состоянии. Однако в решающих ситуациях генералитет поддавался гипнотизирующей самоуверенности фюрера.

Следует отметить, что в критических ситуациях Адольфу Гитлеру весьма редко изменяли его скепсис и разумный подход к происходящим событиям. Известно всего три серьезных случая, когда у фюрера сдали нервы — это ввод войск в демилитаризованную Рейнскую зону, Норвежская кампания и приказ остановить танки у Дюнкерка.

Генерал Гальдер, сменивший Бека на посту начальника Генштаба, разрабатывал планы наступательной войны и одновременно интриговал против диктатора. Он считал, что заговор против Гитлера только тогда будет успешным, если фюрер лишится поддержки у народа и армии. Нервная система Гитлера оказалась весьма прочной и, несмотря на болезнь, не изменила своему хозяину до самого конца.

Во время кризиса под Москвой зимой 1941-1942 года и после катастрофы под Сталинградом Гитлер стоял как каменный утес посреди бушующего моря. Точно так же, как он вселял уверенность в своих колеблющихся сторонников в «эру борьбы» до прихода к власти, он стал моральной опорой для своих генералов. Даже взрыв бомбы Штауфенберга не смог выбить Гитлера из колеи, и он твердым голосом разговаривал по телефону с майором Рем ером, а затем выступил с обращением к нации по радио.[247]

«Мертвая петля»

Доктор Йенш видел в эйдетизме своего рода универсальную раннюю форму восприятия мира. Он писал об «эйдетической структуре примитивного сознания».[248] Свойственная Гитлеру феноменальная память и образное мышление являются нормой для примитивных народов. В своих трудах Йенш приводил результаты исследований Штайном памяти южноамериканских племен: «Если бы я сам не задавал им вопросы, я никогда бы не поверил, что кто-нибудь без письменных заметок после одной— единственной поездки по реке смог составить столь полное о ней представление… У аборигена в голове была карта, более того, он точно помнил все мельчайшие события, случившиеся с ним на этом пути…» Лингвистон также писал об удивительной зрительной памяти туземцев, которым «достаточно один раз побывать в какой-либо местности, чтобы запомнить ее во всех подробностях».

Дети также часто поражают взрослых удивительными способностями своей памяти. Они могут вспомнить все подробности сказок, которые когда-либо им рассказывали. Причем они «очень болезненно реагируют на малейшие изменения в известной им сказке».

Песни Гомера, которые долгое время передавались устно, дают нам наглядное представление о мощности памяти более ранних поколений. Рапсоды общества устной традиции приводили в восхищение слушателей, снова и снова возвращая к жизни основные моменты истории племени. Однако с развитием высокоразвитой культуры и возможностью заменить живую память текстом эти архаические способности были утрачены. Причем эта мысль была высказана уже во времена Платона.

Архаично-деревенские способы передачи информации полностью исчезли под давлением городской культуры Афин уже в эпоху, предшествовавшую классике. По свидетельству Цицерона, уже афинский политик и военачальник Фемистокл (около 524-459 гг. до н. э.) вызывал удивление своих граждан тем, что «его память сохраняла все, что он слушал или видел», «ум этого мужа источал все, чем он был когда-либо наполнен, и никак не мог иссякнуть». Плутарх писал, что Фемистокл помнил по имени каждого гражданина Афин. Когда ему предложили обучать других искусству запоминать, он ответил, что сам бы поучился искусству забывать.

Действительно, с развитием культуры второму учатся намного быстрее и успешнее. Как писал Кант: «Один из древних сказал, что искусство письма до основания разрушит память». Вайнрих считал, что «письмо более связано с забыванием, чем с запоминанием. Письменная революция сделала природную человеческую память ленивой».[249] Бернардин де Сен-Пьер признавался: «То, что я переношу на бумагу, я достаю из своей памяти и, следовательно, забываю».

Следующим революционным переворотом, который больно ударил по индивидуальной памяти, стало изобретение книгопечатания. С распространением книг память оказалась не в чести. На протяжении XVII-XIX вв. многие авторы в самой различной форме высказывались против памяти — от Декарта, объявившего, что для науки память вообще не нужна, до Ницше, призывавшего забыть все что только можно. Однако все эти негативные оценки касались главным образом школьной зубрежки и не были направлены против архаичных способностей, о которых вообще больше не шло и речи.

Незадолго до третьей, кибернетической революции отношение к памяти вновь изменилось, и на современную историю повеяло дыханием глубокой первобытной древности. В первой половине XX в. все, что было в человеке примитивного, архаичного и нецивилизованного, возродилось и прорвалось наружу. Зрителям в кинотеатрах нравилось, когда на экране Тарзан с дикими воплями прыгал с ветки на ветку. Пикассо восхищался и подражал традиционной негритянской скульптуре и покупал картины художника-примитивиста Руссо, работавшего на таможне. Нольде присоединялся к экспедиции в Новую Гвинею, чтобы лично получить впечатления, Малиновский возбуждал общественность сообщениями об обычаях дикарей, а Маргарет Мид изучала молоденьких девушек папуасских племен, которые должны были стать образцом для подражания. Нацистов также влекло к первородным не испорченным цивилизацией корням народов, они вдохновлялись грубыми обычаями германцев и чистой кровью арийцев.

Таким образом, личность Гитлера вполне соответствовала духу времени. Его архаичные способности производили должное впечатление на техническое общество. 6 ноября 1933 года «при перелете из Данцига в Киль пилот Гитлера Ханс Баус, управлявший трехмоторным самолетом "ЮнкерС D-2600" ("Мертвая петля"), потерял ориентацию. Адольф Гитлер не растерялся и узнал проплывавший внизу город Висмар, благодаря чему самолет смог благополучно приземлиться в Травемюнде. Это событие положило начало легенде о сверхъестественных способностях Гитлера».[250]

Насколько архаические способности, связанные с феноменом эйдетизма, близки к болезненному состоянию, показывает следующий случай, описанный в медицине. Джордж Лоум Борджес записал в 1942 году историю резкого развития памяти после травмы. Необразованный крестьянский парень упал с лошади и сильно ушиб голову. «В мгновение ока парализованный выучил латынь, английский, французский и португальский языки, он без проблем запоминал толстые словари, каждый лист, каждое дерево в лесу и вообще все вокруг, что только видят его глаза».

«С другой стороны, данная особенность памяти сильно затрудняет формирование и понимание общих понятий: слишком много информации хранилось в его голове. Кроме того, он вообще не мог спать». По крайней мере, этот юноша был похож на Гитлера.

Проявления примитивного в поведении современного человека давали повод для размышлений многим теоретикам, от Зигмунда Фрейда до Арнольда Гелена и от Жана Пиге до Конрада Лоренца. Они совершенно правильно обращали внимание на недостатки, которые мы унаследовали из бесконечно долгого по сравнению со всей последующей историей каменного века. Очень часто на нашу эпоху оказывают самое контрпродуктивное действие агрессивность, мифологическое мышление, вера в чудо и параноидальные связи.

Как правило, примитивное мышление сразу же разоблачает своего носителя, но иногда для этого требуется временная дистанция. Германии и миру понадобилось десять лет, чтобы безумие Гитлера стало очевидно всем. Он вновь и вновь мгновенно выдавал готовые решения и строил замки на песке. Примитивное мышление вызывает симпатию быстрыми и мнимо правильными решениями. Гитлер «весьма удачно занимался мелкими деталями, но у него отсутствовали осторожность, терпение и ясный взгляд на политику в общем».[251]

«Более разумные сторонники нацистского движения весьма рано обнаружили, что Адольф Гитлер представляет собой весьма противоречивую смесь определенных талантов с крайним дилетантизмом, невротической тенденции подменять действительность идеологическими штампами, фанатизма, эффективности и полного неприятия чужого мнения. Подобные свойства характера фюрера не только производили на окружающих впечатление, что Гитлер полностью закрыт для личного общения, но, возможно, и объясняют его неестественную способность влиять на людей».[252]

Мелкие добродетели

Блестящая память Гитлера, которая вовсе не являлась свидетельством высокого интеллекта, вызывала своей необычностью восхищение в обществе, где особенно ценились мелкие добродетели.

В то время немецкие должностные лица не могли не поддаться очарованию эйдетизма: государственный секретарь Майснер, который до Гитлера служил у рейхспрезидентов Эберта и Гинденбурга, отмечал, что фюрер весьма неплохо выглядит на фоне своих предшественников. Ему импонировали простой «почти аскетический» образ жизни нового главы государства и его обширные познания в области вооружений.

Другие члены старой чиновничьей элиты также находились под большим впечатлением. Министр финансов Шверин фон Крозигк вспоминал уже после войны: «Во время заседаний кабинета мне импонировала независимость, с которой он отстаивал свое мнение, и поразительная память, из которой он черпал точные и безошибочные сведения из самых разных областей знаний, случайно всплывавших в процессе обсуждения». Первый шеф гестапо Рудольф Дильс, который во времена Веймара был юристом и весьма скептически относился к Гитлеру, не мог не признать, что фюрер в точности во всех подробностях помнил доклады своего штаба, не забывая ни одной мелочи.

Выступая перед международным трибуналом в Нюрнберге, фельдмаршал Кейтель заявил, что фюрер смог добиться у него полного признания: «Гитлер в невообразимых количествах изучал книги по работе Генерального штаба, литературу по военным, тактическим, оперативным и стратегическим вопросам. Его знания в военной области были поразительны. Он был прекрасно осведомлен об организации, вооружении, руководстве и оснащении всех армий и флотов мира. Невозможно себе представить, чтобы он допустил в этой области хоть одну ошибку».

Даже генерал Гудериан, который не единожды открыто спорил с Гитлером, признавал способности фюрера. Гитлер был «очень светлая голова». В качестве основания для подобной оценки Гудериан указывал на «необычайную память», «особенно на исторические сведения, технические данные и экономическую статистику».

Однако способности Гитлера наложились на весьма порочную немецкую традицию. Его ум встретил союзников в германском генералитете, о чем с сожалением в 1945 году писал Петер Расов.[253] Спустя два года Герхард Риттер, Ханс Херцфельд, Клеменс Бауэр, Герд Телленбах и Йозеф Форг признали, что как и в роковом начале первой мировой войны «военно-технические соображения подменили политические». Фридрих Майнеке считал, что уже Фридрих-Вильгельм I обладал «современным военно-техническим складом ума». Он критически проследил эту мысль далее в истории рейхсвера и Веймарской республики.

Далекий от военной традиции Альберт Шпеер, выросший в семье состоятельного архитектора в Майнхайме, был одним из немногих, кто не восхищался талантами фюрера, поскольку смог разглядеть, что они были только проявлением специфических способностей, которые не давали возможности глубоко и серьезно изучить предмет: «Наивная радость Гитлера, с которой он теперь блистал цифровыми данными из области вооружений, а раньше хвастался своим знанием технических данных в автомобилестроении или архитектуре, со всей очевидностью обличала в нем дилетанта. Он постоянно беспокоился о том, чтобы показать себя перед специалистами равным или даже превосходящим их. Но настоящий специалист благоразумно не перегружает свою голову деталями, которые он всегда может узнать из справочника или справиться у адъютанта».

Докомпьютерная эпоха

В докомпьютерную эпоху особенное уважение обществом феномена эйдетизма обусловило неожиданный взлет не только Адольфу Гитлеру. Аналогичный пример являет собой трудовой путь главного редактора «Берлинер Иллюстрирен» Курта Корффа. «Он начал свою карьеру мальчиком на побегушках и выбился благодаря своей удивительной памяти и журналистскому инстинкту. Однажды Брюдель Ульштайн поручил ему срочно добыть информацию о кораблекрушении, и Корфф с места выдал ему подробные данные, включая тоннаж судна. Ульштайн был настолько поражен, что с этого дня стал покровительствовать Корффу и обеспечил его быстрый служебный рост».[254]

Другой намного более известный и удачливый человек той же эпохи, начальник германского Генерального штаба во время первой мировой войны Эрих фон Людендорф, также был эйдетиком. О том, насколько сильное впечатление он производил на современников, можно судить хотя бы по тому, что его биография была подробно расписана в нацистских школьных учебниках. Людендорф держал в голове весь мобилизационный план германской армии, включая точное время отправления всех эшелонов, в которые грузились военные части.

Эпохальная важность эйдетизма до определенной степени объясняет успех Томаса Манна. Он был самым значительным писателем своего времени. Во время второй мировой войны он как противник Гитлера эмигрировал в США и боролся с нацистами, участвуя в работе радиостанций, которые вещали на Германию, выступая с политическими докладами.

Дневники писателя свидетельствуют, что он воспринимал Гитлера как «брата» и экзистенциального соперника. Почести, оказываемые фюреру, он воспринимал как личное оскорбление. В августе 1934 года он писал в своем дневнике: «Мне неприятно возведение на трон таких омерзительных людей, как рейхспрезидент, после чего он, очевидно, умрет». «Опасно возводить на монументальный пьедестал главы государства тварь». «Мне претит новый нимб, который окружает это ничтожество».

Голо Манн считал, что весьма опасно сравнивать нормального человека с таким преступником, как Гитлер. Однако, если оба деятеля современной истории в моральном и чисто человеческом плане стоят бесконечно далеко друг от друга, возможно провести интересные исторические параллели.[255]

В данном случае противники были настолько различны, прежде всего по своим интеллектуальным и моральным качествам, что можно сравнивать их эйдетические способности. Это наглядно показывает, насколько различное применение нашли себе эйдетические способности в одной и той же эпохе.

Причина того, что Томас Манн очень рано разглядел невероятную физиогномическую память Гитлера, скорее всего в том, что именно этому качеству писатель был обязан своим успехом на литературном поприще. «У него было одно отличительное качество — он мог моментально определить, с каким человеком имеет дело. Ему не требовалось наблюдать за людьми, чтобы узнать их поближе. Стоило ему один раз увидеть кого-либо или принять его у себя, когда этот человек приходил снова, он общался с ним как со старым знакомым, потому что все знал о нем», — вспоминала жена писателя Катя Манн, которая наблюдала подобное ежедневно в течение почти 50 лет.[256] Артур Холичер, послуживший прототипом Дельвета Шпипеля в «Тристане», считал, что Томас Манн не мог правильно использовать свой талант. Он распространял слух, что писатель смог так точно изобразить его только потому, что наблюдал за ним в ложе при помощи театрального бинокля. Томас Манн, который благодаря своим эйдетическим способностям не нуждался в подобном подглядывании, был взбешен этой клеветой.

Однако было бы ошибкой сравнивать первый большой роман Томаса Манна «Будденброки» с «Майн кампф» Гитлера. Единственное, что является общим у этих двух совершенно разных книг, это то, что обе они — плод труда эйдетиков. Томас Манн настолько фотографически точно описывает собственную семью и взаимоотношения между жителями Любека, что горожане сочли эту книгу чрезмерной и назвали писателя «птицей, которая гадит в своем собственном гнезде».[257]

В самом начале книги автор описывает удивительную память Антони Будденброк. Восьмилетняя Тони в кругу семьи начинает декламировать Катехизис: «Верую, что Господь Бог создал меня вместе с прочими тварями…» — и продолжает далее точно по тексту. Затем Томас Манн, идентифицируя себя с Тони, показывает, что у эйдетика память работает сама собой, не требуя его вмешательства: «Когда разойдешься, — думала она, — появляется такое чувство, будто несешься с братьями на санках вниз с Иерусалимской горы; все мысли сразу исчезают, и, даже если захочешь, не можешь остановиться».

Томас Манн наглядно продемонстрировал быстроту и объем эйдетического восприятия, ответив на вопрос жены, кто послужил прототипом семьи старых Крулл: «Ах, я видел, как одна пара в течение получаса прогуливалась по палубе парохода на Рейне».[258]

Наиболее точное фотографическое описание передает очень подробную, но иногда иронично бесчувственную картину. Так, созданным автором образ беременности переполнен гинекологическими подробностями, порой весьма не аппетитными, что показывает полное отсутствие сопереживания автора героине, которое могло бы разрушить ледяной панцирь эйдетизма.

Отсутствие границы между реальностью и вымыслом, которое погубило политика Гитлера, у писателя Томаса Манна превратилось в интересное стилистическое средство выражения. Голо Манн: «В доме отца каким-то странным образом преломлялась реальность, и действительность смешивалась с художественным вымыслом». «Будучи молодым человеком, однажды в Любеке я посетил могилу моего деда, сенатора в "Будденброках". И когда я стоял перед надгробием с гербом и надписью "сенатор Генрих Манн", мне казалось, что это могила Томаса Будденброка».

Томас Манн также показал характерное осознание избранности, раннее убеждение в превосходстве над всеми остальными людьми. Наконец, особенности его сексуального влечения соответствовали отклонениям у его противника. Писатель описал страх перед подавленными влечениями, которые вобрали в себя гомосексуализм, кровосмешение и граничащую с зоофилией любовь к собакам.[259]

Даже брак, в который он вступил прежде всего для того, чтобы обуздать свои гомосексуальные наклонности, стал средством для социализации и сублимации его влечений.

«Дневниковые записи Томаса Манна между 1918 и 1921 годами свидетельствуют, насколько проблематично ему было преодолевать свое сексуальное влечение к мужчинам. При этом Катя проявила большое понимание и сочувствие, за которые он был ей благодарен».[260]

На первый взгляд кажется абсурдом вместе с Гитлером причислять Томаса Манна, отца шести детей, к «людям с нездоровыми наклонностями». В отличие от «человека преступной судьбы» писатель поборол свои склонности образцовым самовоспитанием и дисциплиной. Тем не менее свойственная эйдетизму эмоциональная холодность время от времени давала о себе знать. 31 июля 1940 года, когда у него родился первый внук, Томас Манн записал в своем дневнике: «Я слишком поздно стал дедом, и это не произвело на меня особенного впечатления». Уже при рождении своего первого ребенка, дочери Эрики, он писал в письме к брату Генриху: «Итак, родилась девочка, чем я разочарован… Я принял бы сына как нечто поэтичное, несравненно большее, чем просто продолжение и возрождение меня в новой форме».

О трагической гибели зятя, мужа его второй дочери Моники, в своем дневнике Томан Манн упоминает мимоходом, уделив этому событию всего одно предложение. Запись от 24 сентября 1940 года: «Утром получил телеграмму от Эрики, что судно, на котором плыли Мони и Лани, торпедировано. Мужчина погиб, а Мони находится в каком-то госпитале в Шотландии (в каком состоянии?!), откуда Эрика ее заберет. Кажется, она транспортабельна — ужас и отвращение. Жалко бедного ребенка». Однако во второй половине дня жизнь вошла в свою колею. «К лэнчу была фрау Райнхард. К чаю — мистер Йонг с киностудии, приятный молодой человек, поклонник "Волшебной горы", которую он хочет экранизировать».

Когда философ культуры Теодор Лессинг, которого он близко знал по Мюнхену, был убит нацистами, Манн написал своему сыну Клаусу: «Еще один фальшивый мученик».

В августе 1943 года он поразил Бертольда Брехта требованием драконовского наказания немцев: «Беженец сидит сложа руки и требует смерти полумиллиона человек».

Самоубийство жены своего брата Генриха, которая действовала ему на нервы, он считал «событием, едва ли достойным сожаления».

Несмотря на то что данные склонности не развились у Томаса Манна в зверскую жестокость, как это случилось с Адольфом Гитлером, в поведении столь культурного и образованного человека все же проскальзывали пугающие симптомы подавленного эйдетизма. Находясь в эмиграции в Калифорнии, 16 августа 1940 года он получил сообщение о воздушном налете на Мюнхен, город, в котором он прожил более 10 лет, имел большой дом, где он женился, появились на свет его дети и было написано множество книг. Томас Манн отреагировал на это следующим образом: «Королевские ВВС нашли время и силы разбомбить Мюнхен, что я и желаю этому глупому гнезду».